его пьянстве и буйном нраве. В позднейшие годы, когда мать сердилась на 
меня, она печально говорила: «Ты кончишь жизнь в сточной канаве, как твой 
отец!»
 Она была знакома с отцом еще до того, как уехала в Африку. Они вместе играли в 
ирландской мелодраме «Шэмас О’Брайен» и были влюблены друг в друга. Она играла 
героиню, хотя ей было только шестнадцать. Поехав с труппой в турне, она 
встретилась с пожилым лордом и сбежала с ним в Африку. Когда она вернулась в 
Англию, ее роман с моим отцом возобновился, и она вышла за него замуж. Через 
три года родился я.
 Не знаю, что послужило тому причиной, кроме пьянства отца, но через год после 
моего рождения родители разошлись. Мать не брала у отца денег на наше 
содержание. Она сама была «звездой», зарабатывала двадцать пять фунтов в неделю 
и вполне могла содержать и себя и детей. И только когда с ней случилась беда, 
она стала требовать помощи от отца. Если бы ее не заставила нужда, она никогда 
не обратилась бы в суд.
 У матери стал пропадать голос. Он и раньше не был особенно сильным — малейшая 
простуда вызывала у нее ларингит, который длился неделями. Но так как, несмотря 
на болезнь, приходилось работать, с голосом у нее становилось все хуже и хуже. 
Она уже не владела им. Он вдруг срывался у нее среди нения и переходил в шепот. 
Публика начинала смеяться и свистеть. Вечная тревога надломила здоровье матери 
— она стала очень нервной. Все реже и реже получала она теперь ангажементы и, 
наконец, ее совсем перестали приглашать.
 Своим первым выступлением на сцене в возрасте пяти лет я обязан именно 
больному голосу матери. Она не любила оставлять меня по вечерам одного в 
меблированных комнатах и обычно брала с собой в театр. В это время она играла в 
Олдершоте, в грязном плохоньком театре, где в зрительном зале собирались 
главным образом солдаты. Они были не прочь похулиганить, и им ничего не стоило 
высмеять человека. Гастроли в Олдершоте были для всех актеров тяжелым 
испытанием.
 Я помню, что стоял за кулисами, как вдруг голос матери сорвался. Зрители стали 
смеяться, кто-то запел фальцетом, кто-то замяукал. Все это было странно, и я не 
совсем понимал, что происходит. Но шум все увеличивался, и мать была вынуждена 
уйти со сцены. Она была очень расстроена, спорила с директором. И вдруг он 
сказал, что можно попробовать выпустить вместо нее меня, — он однажды видел, 
как я что-то представлял перед знакомыми матери.
 Я помню, как он вывел меня за руку на сцену среди этого шума, и после 
короткого пояснения оставил там одного. И вот при ярком свете огней рампы, за 
которой виднелись в табачном дыму лица зрителей, я начал петь популярную тогда 
песенку «Джек Джонс» под аккомпанемент оркестра, который долго не мог 
подстроиться ко мне:



   Джек Джонс всем на рынке отлично знаком,
   Наверно вы знали его?
   Про то, каким он был прежде, сказать
   Худого нельзя ничего.
   Но вот наследство досталось ему,
   И Джонс уже вроде — не Джонс.
   И тошно глядеть его старым друзьям,
   Как он задирает нос.
   Ему по утрам подавай «Телеграф»,
   А прежде хватало и «Стар».
   Не знаем, чего можно ждать от него
   С тех пор, как богатым он стал.



 Не успел я пропеть и половины песенки, как на сцену дождем посыпались монеты. 
Я прервал пение и объявил, что сначала соберу деньги, а уж потом буду петь. Моя 
реплика вызвала хохот. Директор вышел на сцену с платком и помог мне поскорее 
собрать монеты. Я испугался, что он оставит их себе. Мой страх заметили зрители,
 и хохот в зале усилился, особенно когда директор хотел уйти со сцены, а я не 
отступал от него ни на шаг. Только убедившись, что он вручил их матери, я 
вернулся и закончил песенку. Я чувствовал себя на сцене как дома, свободно 
болтал с публикой, танцевал, подражал известным певцам, в том числе и маме, 
исполнив ее любимый ирландский марш.



   Райли, Райли — этот парень всем хорош,
   Райли, Райли — лучше парня не найдешь.
   Не сыщешь в армии во всей
   Пригожего такого.
   Как Райли, доблестный сержант
   Из семьдесят восьмого.



 Повторяя припев, я по простоте душевной изобразил, как у нее срывается голос, 
и был несказанно удивлен тем, что это вызвало у публики бурю восторга. Зрители 
хохотали, аплодировали и снова начали бросать мне деньги. А когда мать вышла на 
сцену, чтобы увести меня, ее встретили громом аплодисментов. Таким было мое