ех человек — повара и трех девушек. Помимо меня 
и мамы в доме был еще один гость — очень застенчивый красивый молодой человек с 
коротко подстриженными рыжеватыми усиками. Он был очень мил и вежлив и казался 
совершенно необходимой принадлежностью этого дома… но лишь до появления 
полковника с седыми бакенбардами. Тут красивый молодой человек немедленно 
исчезал.
 Визиты полковника были непостоянными — он появлялся один или два раза в неделю.
 И тогда дом окутывала атмосфера таинственности — в эти дни он был полон 
присутствием полковника, и мать приказывала мне не попадаться ему на глаза. Но 
однажды я вбежал в прихожую как раз в ту минуту, когда полковник спускался по 
лестнице. Это был высокий представительный джентльмен, в сюртуке и цилиндре, с 
красным лицом, длинными седыми бакенбардами и совершенно лысый. Он милостиво 
улыбнулся мне и проследовал дальше.
 Я не понимал, почему приезд полковника всегда вызывал такой переполох. Он 
никогда не оставался надолго. После его отъезда молодой человек с 
подстриженными усиками немедленно возвращался, и дом снова начинал жить своей 
обычной жизнью.
 Я очень привязался к молодому человеку с маленькими усиками. Мы совершали с 
ним далекие прогулки в сопровождении двух прелестных борзых — любимиц нашей 
хозяйки. Даже аптека, где мы иногда делали кое-какие покупки, казалась мне 
здесь какой-то особенно роскошной со своим смешанным запахом духов, мыла и 
пудры. С тех пор запах аптеки всегда вызывает у меня приятные воспоминания 
прошлого. Молодой человек посоветовал матери делать мне по утрам холодные 
обливания, чтобы излечить меня от астмы. Возможно, они мне и помогли, во всяком 
случае, они мне нравились и очень меня подбадривали.
 Удивительно, до чего быстро человек привыкает к роскоши и каким избалованным 
он становится, пользуясь всеми земными благами! Не прошло и недели, как мне уже 
казалось, что так и должно быть всегда. Какое блаженное чувство я испытывал, 
гуляя утром с собаками, — так приятно было вести их на новеньком кожаном 
поводке, а затем вернуться в прекрасный дом со слугами и ждать завтрака, 
элегантно сервированного на серебряных блюдах.
 Сад позади дома отделял нас от другого дома, в котором было так же много слуг, 
как и у нас. Семья соседей состояла из трех человек — молодые отец и мать и 
мальчик примерно моего возраста. Его детская была набита чудесными игрушками. 
Меня часто приглашали к нему поиграть, а потом остаться пообедать. Вскоре мы 
стали с ним закадычными друзьями. Его отец занимал какое-то очень важное 
положение в банке в Сити, а мать была очень молода и хороша собой.
 И вот однажды я подслушал разговор нашей горничной с няней соседского мальчика.
 Няня говорила, что их мальчику уже нужна гувернантка. «Ах, этому тоже!» — 
сказала наша горничная, подразумевая меня. Я был польщен тем, что меня 
посчитали сыном богачей, но никогда не мог понять, зачем девушке понадобилось 
меня так возвысить, — разве что ей хотелось показать, что и она тоже служит у 
богатых и уважаемых людей. Но после этого разговора всякий раз, когда я 
оставался обедать у соседей, я чувствовал себя самозванцем.
 Хотя печальным был день, когда нам пришлось покинуть роскошный стокуэллский 
особняк и вернуться к себе на Поунэлл-террас, 3, вместе с тем мы испытывали и 
какое-то чувство облегчения, оттого что обрели прежнюю свободу. Все-таки мы 
жили в постоянном напряжении, пока гостили в чужом доме. Гости, как говорила 
мама, подобны пирогам: чем дольше остаются, тем противнее становятся. Порвались 
шелковые нити, связывавшие нас с коротким и роскошным эпизодом нашей жизни, и 
мы вновь вернулись к своему привычному нищенскому существованию.




 IV


 В 1899 году были в моде бакенбарды. Короли, государственные деятели, солдаты и 
матросы, Крюгеры, Солсбэри, Китченеры, кайзеры, игроки в крикет — все носили 
бакенбарды в эти годы нелепой помпезности, необычайного богатства и столь же 
необычайной бедности, твердолобой политической самонадеянности, выпиравшей из 
всякой карикатуры, из всякой газетной статьи. Но Англии пришлось снести много 
обид и ударов. Подумать только, кучка бурских фермеров в африканском Трансваале 
воевала так неблагородно — они убивали наших солдат в красных мундирах 
(отличная мишень!), прячась за камнями и скалами. Военное министерство 
спохватилось и приказало заменить красный цвет мундиров на хаки. Если бурам так 
больше нравится, доставим им это удовольствие!
 О том, что идет война, я смутно догадывался по патриотическим песням, которые 
распевали повсюду, по сценкам в варьете и по сигаретным коробкам, на которых 
были изображены генералы. Враги, разумеется, все были отъявленными злодеями. 
Приходили горестные вести об окружении Ледисмита, или вся Англия сходила с ума 
от радости, узнав о снятии осады Мафекинга. В конце концов мы победили — вернее,
 кое-как выпутались из скверной истории. Об этом говорили все, кроме моей 
матери. Она ни разу даже не упомянула про войну — с нее хватало и той войны, 
которую ей самой приходилось вести в жизни.
 Сиднею исполнилось четырнадцать лет, и, бросив школу, он получил на почте 
место разносчика телеграмм. На жалованье Сиднея и на то, что мать зарабатывала 
шитьем, уже можно было жить, хотя ее доходы были очень скромны. Она работала 
сдельно для белошвейной мастерской — за дюжину блузок она получала один шиллинг 
и шесть пенсов. Хотя блузки были уже скроены, на шитье дюжины уходило не меньше 
двенадцати часов.