осил жену подождать, пока он сбегает наверх. 
Прождав минут двадцать, она пошла узнать, почему он задержался, и нашла его на 
полу в ванной, в луже крови и с бритвой в руках — он перерезал себе горло.
 Из многих артистов, которых я видел в детстве, мне запомнились не те, кто 
пользовался большим успехом у публики, а те, кто за кулисами вел себя не как 
другие. Жонглер Зармо каждое утро неизменно являлся в театр к открытию и часами 
тренировался. Мы видели, как он за кулисами балансировал биллиардным кием на 
подбородке и, подбросив биллиардный шар, ловил его на кончик кия, затем 
подбрасывал другой шар и старался поймать его на первый шар, но тут его часто 
постигала неудача. Он рассказал мистеру Джексону, что отрабатывал этот номер 
четыре года и в конце недели собирается впервые показать его публике. В тот 
вечер мы все стояли за кулисами и смотрели на него. Он выполнил номер 
великолепно: с первого раза, подбросив шар, поймал его на кончик кия, затем, 
бросив второй шар, поймал его на первый. Но аплодисменты были довольно жидкими. 
Мистер Джексон часто рассказывал нам потом, как в этот вечер он сказал Зармо: 
«Вы слишком легко проделываете ваш номер, надо уметь его подать. Лучше 
несколько раз промахнитесь, а уж потом сделайте, как надо». Зармо рассмеялся: 
«Я еще недостаточно набил руку, чтобы позволить себе промахнуться». Кроме того, 
Зармо увлекался френологией и определял характеры, ощупывая наши головы. Мне он 
сказал, что любые приобретенные мною знания я сумею употребить с пользой.
 Помню я и братьев Гриффит, очень смешных и ловких клоунов, работавших на 
трапеции, которые, к большому моему замешательству, вися на трапеции, начинали 
яростно бить друг друга по лицу своими большими башмаками на мягкой подошве.
 «Ой! — кричал тот, кого ударили, — только попробуй еще раз меня тронуть!»
 «Попробовать?» — Хлоп!
 И первый, делая ошеломленное лицо, удивленно бормотал: «И попробовал!»
 Меня возмущала эта бессмысленная потасовка. Но за кулисами это были любящие и 
преданные друг другу братья, спокойные и серьезные люди.
 Дэн Лейно был, по-моему, самым великим английским комиком после легендарного 
Гримальди. Хотя мне не пришлось видеть Лейно в расцвете его славы, он мне 
запомнился, скорее, характерным актером, чем комиком. Мать мне рассказывала, 
что типы лондонских низов в его изображении получались трогательными и 
симпатичными, зритель не мог их не полюбить.
 Знаменитая Мари Ллойд слыла легкомысленной и капризной. Но когда нам пришлось 
играть с ней в старом «Тиволи» на Стрэнде, оказалось, что это удивительно 
серьезная и добросовестная артистка. Я во все глаза смотрел на эту миниатюрную 
толстушку, нервно шагавшую взад и вперед за кулисами. Перед выходом она бывала 
раздражительна и подавлена, но стоило ей выйти на сцену, и она сразу 
успокаивалась и держалась весело и непринужденно.
 А Брэнсби Уильямс, изображавший персонажей Диккенса! Какой это был Урия Гип, 
Билл Сайкс и старик из «Лавки древностей»! Волшебное искусство этого красивого 
солидного молодого человека, который на виду у буйной публики города Глазго 
менял грим и мгновенно преображался, открыло мне еще одну область театра. Он 
возбудил во мне также интерес к литературе. Мне не терпелось узнать, какая 
тайна была скрыта в книгах — в этих галереях диккенсовских персонажей, которые 
жили в таком странном мире крукшенковских  [6] сепий. И хотя я почти не умел 
читать, я все же в конце концов купил «Оливера Твиста»…
 Я был так заворожен Диккенсом, что начал даже имитировать имитации Брэнсби 
Уильямса. Такой «многообещающий» талант не мог очень долго оставаться 
незамеченным. И вот однажды мистер Джексон увидел, как я развлекаю остальных 
мальчиков, изображая старика из «Лавки древностей». Тотчас же я был объявлен 
гением, и мистер Джексон поспешил оповестить об этом мир.
 Это знаменательное событие произошло в театре города Мидлсборо. По окончании 
нашего танца мистер Джексон вышел на сцену с таким торжественным видом, словно 
собирался объявить о пришествии Мессии, и сообщил, что среди своих мальчиков он 
открыл вундеркинда. Этот ребенок сейчас покажет, как Брэнсби Уильямс изображает 
старика из «Лавки древностей», который никак не может поверить в смерть своей 
маленькой Нелл.
 Зрители, которые уже порядком устали от долгого и мало интересного 
представления, не выразили особого восторга. Я вышел в своем обычном костюме 
для танцев — белой полотняной блузе с кружевным воротником, коротких бархатных 
штанишках и в красных башмаках, но загримированный под девяностолетнего старика.
 Почему-то в реквизите нашего ансамбля оказался стариковский парик — возможно, 
мистер Джексон когда-то купил его, — но парик был мне великоват. Хотя у меня 
была большая голова, парик оказался еще больше. Он изображал лысину, 
обрамленную бахромой длинных седых волос. И когда я, горбясь, появился в нем на 
сцене, я больше всего напоминал ползущего жука — об этом свидетельствовали и 
смешки в публике.
 После этого зрителей было уже трудно успокоить. Я же продолжал приглушенно 
бормотать:
 «Тише, тише, не шумите, вы разбудите мою Нелли».
 — Громче! Громче! Ничего не слышно! — кричали зрители.
 Но я продолжал шептать в очень камерной манере, — настолько камерной, что 
публика начинала топать ногами.
 На этом и оборвалась моя карьера интерпретатора образов Чарльза Диккенса.
 Хотя мы жили весьма скромно, жизнь с «Восемью ланкаширскими парнями» в общем 
была приятной.