нный крючок для застегивания ботинок, который он заранее остро отточил.
 — Только попробуйте подойти, — сказал он, — и я всажу его вам прямо в живот!
 Пораженная, она отступила.
 — Ах мерзавец! Хочешь убить меня?!
 — Да, — мелодраматично подтвердил Сидней, — я убью вас!
 — Ну погоди, вернется домой мистер Чаплин, ты у меня узнаешь!
 Но мистер Чаплин редко возвращался домой. Впрочем, помню, как однажды 
субботним вечером отец с Луизой вместе напились, и мы почему-то все сидели 
внизу у хозяйки. Отец выглядел мертвенно бледным при газовом свете и все время 
что-то мрачно бормотал про себя. Вдруг он выхватил из кармана горсть монет и 
яростно бросил их на пол — золотые и серебряные монетки раскатились по всем 
углам. Эффект был зловещий. Никто не двинулся с места. Однако я заметил, что 
хозяйка, сидя с каменным лицом, проследила украдкой, куда закатился один 
золотой соверен. Я тоже его высмотрел: он очутился в углу под стулом. Никто не 
двигался, и я решил подобрать соверен. За мной последовали хозяйка и все 
остальные, спеша подобрать остальные монеты и стараясь, чтобы каждое их 
движение было видно отцу, который с угрозой смотрел на всех.
 Как-то в субботу я прибежал из школы, но дома никого не застал. Сидней, как 
обычно, играл весь день в футбол, а Луиза, по словам хозяйки, еще с утра 
куда-то ушла с малышом. Сначала я даже обрадовался — не надо было мыть полы и 
чистить ножи. Я ждал почти до вечера, но потом меня охватило беспокойство. 
Может быть, бросили меня? Что случилось? Комната показалась мне мрачной и 
страшной — меня пугала пустота. К тому же, почувствовав голод, я заглянул в 
кладовую, но там не оказалось никакой еды. Я не мог больше выносить эту зияющую 
пустоту, в полном отчаянии вышел из дому и провел весь остаток дня на соседних 
рынках. Я бродил по Ламбет-уок и Кат, поглядывая голодными глазами в витрины 
кулинарных магазинов, и испытывал танталовы муки при виде аппетитных кусков 
жареного мяса, свинины и золотисто-коричневого картофеля, плавающего в жиру. Не 
один час я провел, глазея, как самозванные лекари продают свои сомнительные 
снадобья. Увлеченный таким зрелищем, я забыл и беспокойство и голод.
 Когда я вернулся домой, была уже ночь. Я постучал в дверь, но никто не ответил,
 — никого не было дома. Усталый, я вышел на угол Кеннингтон-кросс и сел на 
обочине тротуара, напротив дома, чтобы увидеть, если кто-нибудь вернется. Я был 
очень утомлен, чувствовал себя несчастным и все думал, где же Сидней. Дело шло 
к полуночи, площадь опустела, лишь изредка проходил какой-нибудь бродяга. Окна 
лавок погасли одно за другим, только аптека и пивные были еще освещены. Я 
пришел в отчаяние.
 И вдруг послышалась музыка. Какой восторг! Музыка слышалась из «Белого оленя» 
— пивной на углу, — она восхитительно звучала на опустевшей площади. Кто-то 
мастерски играл на аккордеоне и кларнете милую песенку «Жимолость и пчела». Мне 
еще никогда не нравилась ни одна мелодия без слов, но эта была такая красивая, 
такая душевная, она звучала радостно и весело, она внушала надежду, сулила 
тепло. Я забыл о своем горе и перешел через улицу туда, где находились 
музыканты. Аккордеонист был слепой — на месте глаз зияли пустые глазницы, а на 
кларнете играл человек с озлобленным, испитым лицом.
 Песенка, увы, кончилась, музыканты ушли, а с их уходом ночь стала еще 
печальнее. Совсем ослабев от усталости, я повернул к дому, уже не думая о том, 
вернулся кто-нибудь или нет. Я мечтал только добраться до постели. И тут я 
увидел, что как будто бы по дорожке палисадника кто-то идет к дому. Это 
оказалась Луиза, а впереди нее бежал малыш. Я испугался, увидев, что она сильно 
хромает, припадая на одну ногу. Сначала я подумал, что с ней приключилось 
несчастье, и она сломала ногу, но потом я понял, что она просто пьяна. До этого 
дня я никогда не видел до такой степени пьяного человека. Я подумал, что сейчас 
лучше не попадаться ей на глаза и дождаться минуты, когда она войдет в дом. 
Через некоторое время вернулась домой хозяйка, и я вошел вместе с ней. Но когда 
я уже взбирался по темной лестнице, стараясь потихоньку добраться до кровати, 
Луиза, пошатываясь, вышла на площадку.
 — Куда лезешь, а? — закричала она. — Это не твой дом!
 Я замер.
 — Больше не будешь здесь спать! Хватит с меня, все вы мне надоели. Убирайся 
отсюда! Вместе со своим братцем! Пусть ваш отец сам о вас позаботится.
 Не колеблясь, я повернулся, спустился вниз и вышел из дому. Я больше не 
чувствовал усталости, я обрел второе дыхание. Вспомнив, что отец обычно 
проводит время в пивной на Принс-роуд, примерно в полумиле от дома, я 
направился туда, надеясь его найти. Но скоро в тусклом свете фонаря я увидел 
его, бредущего по улице мне навстречу.
 — Она меня не пускает в дом, — захныкал я, — и, кажется, она пьяная.
 Отец тоже сильно пошатывался.
 — Я и сам выпил, — сказал он.
 Я пытался уверить его, что он трезв.
 — Нет, я пьян, — бормотал он виновато.
 Кое-как добравшись до дому, он открыл дверь в гостиную и молча остановился на 
пороге, с угрозой глядя па Луизу. Она стояла, пошатываясь, и держалась за 
каминную полку.
 — Почему ты не впустила его в дом? — спросил отец.
 Она растерянно взглянула на нег