борт поднялся и Камоэнс.
 Корабли поставили паруса и медленно двинулись вдоль реки, устремляясь туда, 
где светлые воды Тэжу, смешиваются с волнами Атлантики.
 Хронист Мануэл де Перестрелу записал в своем отчете: «Они отбыли из города 
Лисабона в Вербное Воскресенье 24 марта указанного года…»
 Впрочем, как установили позже? Вербное Воскре­сенье 1553 года приходилось на 
26 марта. Эту дату и следует считать днем отплытия Камоэнса в Индию. В двадцать 
восемь лет ему пришлось начинать новую жизнь.
 «После того как я покинул эту землю, – напи­шет он своему другу дону Антану де 
Норонье, – словно удаляясь в иной мир, я отправил на висели­цу столько надежд, 
питавших меня до тех пор… Все мне представилось во мраке, и последние слова, 
ко­торые я произнес на корабле, принадлежали Сципиону Африканскому: 
«Неблагодарная отчизна, не обретешь костей моих». Не совершив греха, что 
за­ставило меня томиться три дня в Чистилище, я под­вергся нападению трех тысяч 
злых языков, гнусных наветов, проклятых инсинуаций, порожденных чис­той 
завистью… Итак, я не знаю, чем мне заплатит Господь, узнав, что я так счастлив 
избежать столь­ких уз, что привязывали меня к этой земле, которую меня вынудили 
покинуть события…»
 Какие события имел в виду поэт – мы уже знаем.
 Подробного описания плавания армады, на кото­рой был Камоэнс, не существует. 
Известно лишь, что в самом начале «произошло событие, заставив­шее корабли 
разделиться». Благодаря скупым запи­сям хрониста мы знаем, что ужасная буря, 
неожи­данно налетевшая, рассеяла армаду. Море – олице­творение предательства – 
подтвердило свою репута­цию и на сей раз. Одно судно вернулось в Лиссабон, 
другое укрылось в ближайшем порту, судьба третье­го вообще долгое время 
оставалась неизвестной. И только «Сан-Бенту», по словам того же Мануэла де 
Перестрелу, «во много раз превосходящая все ос­тальные в размерах и прочности», 
благополучно продолжала плавание.
 Вначале корабль плыл вдоль североафриканских берегов. Оставив по левому борту 
Мавританию, где когда-то царствовал мифический Антей и Геспериды возделывали 
свои сады, «Сан-Бенту» повернул на юг и углубился в просторы безбрежного океана.
 Позади скрылась Мадейра, прошли знаменитый мыс, который тогда называли Зеленым,
 и проплыли среди «Счастливых островов», куда «некогда удали­лись любезные 
дочери «Геспериды», напишет Камо­энс, имея в виду Канарские острова.
 Это был маршрут, известный тогдашним порту­гальским морякам с тех пор, как три 
каравеллы Васко да Гамы в 1498 году дошли до заветного малабарского берега в 
Индии. Завершилась многолетняя эпопея, потребовавшая неимоверных усилий и 
мно­гих человеческих жизней.
 Следуя далее вдоль африканского берега, морехо­ды «Сан-Бенту» плыли мимо 
страны, «где в изоби­лии находят металл, составляющий горе и счастье скупого»; 
в Гвинейском заливе увидели «опознава­тельные знаки» – на голубом небе силуэты 
зеленых пальм. Пересекая «жгучую линию, разделявшую мир на две равные части», 
то есть экватор, и оказавшись в Южном полушарии, они любуются пальмовым 
островом Сан-Томе.
 Преодолев этот рубеж, каравелла отважно устре­милась на юг. Когда-то думали, 
что, если плыть дальше, неминуема встреча с ужасными чудовища­ми, обитающими в 
море, или того хуже – каждый будет обращен в пепел или «сварен заживо» в 
морской пучине.
 Чтобы убедиться в этом, современнику достаточ­но было взглянуть на морские 
карты той эпохи. Се­годня они кажутся нам, как говорил писатель – мо­реход Дж. 
Конрад, «сумасбродными, но в общем ин­тересными выдумками». В те же времена 
карты чи­тались так, как теперь мы читаем фантастические романы. Об этом 
однажды написал Оскар Уайльд, мечтавший воскресить искусство лжи и не случайно 
вспомнивший при этом о прелестных древних кар­тах, на которых вокруг высоких 
галер плавали все­возможные чудища морские.
 Разрисованные пылким воображением их твор­цов, древних картографов, карты и в 
самом деле вы­глядели чрезвычайно красочно. На них пестрели аллегорические 
рисунки, были очерчены «страны пиг­меев», обозначены мифические Острова Птиц, 
зага­дочные Гог и Магог, отмечены места, где обитают сказочные единороги и 
василиски, сирены, крыла­тые псы и хищные грифоны. Здесь же были указаны 
области, где будто бы жили люди с глазом посреди­не груди, однорукие и 
одноногие, собакоголовые и вовсе без головы.
 Создатели этих карт не столь­ко руководствовались наблюдениями 
путешественников, посетивших дальние страны, создателей ранних глав великого 
приключения человечества – познания Земли, сколько черпали сведения античных 
авторов Птолемея и Плиния, следуя за их «географическими руко­водствами» в 
описании мира.
 Точно так же и рассказы древнегреческих писате­лей привлекали прежде всего 
сообщениями о таин­ственных, мифических странах и чудесах, которыми они 
знамениты. У Гомера поражало описание стра­ны одноглазых циклопов, а у Лукиана 
удивляли легенды об «индийских чудесах».
 Образы чудес загадочной Индии влияли и на сре­дневековую фантастику. Тогда же 
начал складывать­ся жанр вымышленного путешествия. Его творцы свои вымыслы о 
неведомых землях преподносили как достоверные свидетельства очевидцев, а 
подлин­ные сведения землепроходцев и мореходов переос­мысливали, бывало, в 
традиционном ключе, стре­мясь лишь к тому, чтобы поразить чудесами 
впечат­лительных современников.
 Можно представить, как действовали на вообра­жение, пребывавшее в плену 
тогдашних представлений, «свидетельства» об изрыгающих пламя дьяво­лах, 
обитающих в загадочной Индии, где якобы на­ходилось и «Царство пресвитера 
Иоанна». Сл