Тем не менее исследования этого пласта продолжались. Р.С. Липец выработала — 
независимо, по всей видимости, от Чердынцева, работа которого так и осталась 
неизвестной огромному большинству исследователей, — методику изучения эпической 
социокультурной архаики и использования ее для хронологического приурочения 
эпоса. Она же пришла к выводу, что к X веку русский эпос уже завершал свое 
формирование. К сожалению, никаких выводов Липец из этого не сделала, оставшись 
в русле «новой исторической школы», рассматривавшей былины как памятник эпох 
Владимира Крестителя и даже Владимира Мономаха.

В конце 1990-х гг. исследователи, весьма активно участвовавшие в полемике 
последователей В.Я. Проппа и Б.А. Рыбакова на противоположных сторонах, почти 
одновременно опубликовали исследования, в которых сдвигали время складывания 
эпоса к середине первого тысячелетия христианской эры во времена Великого 
переселения народов.

Используя методику Р.С. Липец и В.В. Чердынцева, в настоящей работе автор 
рассмотрел в последовательно-ретроспективном порядке те черты культуры и 
общества, отраженные в былинах, которые не позволяют говорить о складывании 
былин в Московскую эпоху, после крещения 988 года, и, наконец, черты, 
позволяющие говорить о существовании былин в середине X века и отражении в них 
уже для той эпохи архаичных обычаев и общественных отношений.

Обращение к сравнительно поздно записанным новгородским преданиям (Иоакимовская 
летопись, Мазуринский летописец и пр.) и средневековым обработкам германского 
эпоса, к взаимосвязям которых с былинами уже обращались А.Н. Веселовский и С.Н. 
Азбелев, позволили сильно расширить круг этих взаимосвязей и конкретизировать 
выводы Азбелева, Юдина и Фроянова. Древнейший пласт былинной географии, имена 
героев, причем не отдельно, но целыми разветвленными родословными, отдельные 
сюжетные схемы, причем на уровне, далеко выходящем за границы банальных 
«бродячих сюжетов» или «заимствований», связывают былины с европейским эпосом 
эпохи Великого переселения народов. Связь эта такова, что позволяет говорить о 
формировании первичных форм русского эпоса, так сказать, протобылин, как 
племенного эпоса европейских русов (в латиноязычных источниках именуемых 
ругами). Впоследствии призванные в Восточную Европу их сородичами, вендскими 
колонистами — ильменскими словенами («призвание варягов»), руги-русы принесли с 
собой свой эпос, который, слившись в обстановке совместного противостояния 
финно-угорским и тюркским аборигенам Восточной Европы и в особенности Хазарии с 
преданиями самих вендов-словен и кривичей, превратился к X веку в былины. 
Времена путешествий и переселений, в особенности — морскими путями, кажется, 
отразились не только в образе Соловья Будимировича, но и в теме 
«Сокола-корабля», и в тех эпизодах, когда враги (традиционно именуемые 
эпическим обобщающим определением «татары») подступают к стольному Киеву... на 
кораблях. Это, безусловно, отражение быта викингов-вендов Балтики.

Поскольку варяги-русь, с одной стороны, в основном и составили дружинный слой 
молодого государства, а с другой — были сами организованы по принципу дружин 
(вспомним единодушные сообщения арабских, греческих и древнерусских источников, 
что русы занимаются только войной, сбором даней и торговлей, пренебрегая 
ремеслом и земледелием), то сформировавшийся эпос носил черты дружинного. Но 
сохранился он лишь на Севере Руси, на Новгородчине, в родственной варягам-руси 
среде. На юге русы, сравнительно малочисленные, частично смешались с полянами, 
частично гибли, не возобновляясь, в войнах со степняками, Хазарией, Византией, 
карательных акциях против лесных племен. Так, гибель той группы русов, которую 
Диакон называет «все молодое поколение тавров», а договор Святослава — «вся 
Русь», привела к ситуации, когда поколение спустя Варяжко в Киеве становится 
личным именем. Что, как давно отмечено, свидетельствует о том, что варягов в то 
время в Киеве почти не было. Подтверждает это следующий факт — когда вновь 
пришедший с Варяжского моря отряд пожелал отправиться в Византию, он, очевидно, 
не сумел найти в Киеве соплеменников и вынужден был просить проводников у 
киевского князя. Местное население, ощутимо отличное от пришельцев в языке и 
культуре, не имело возможности перенимать их эпические предания. Возможно, что 
не имело и желания. И.Я. Фроянов предполагает, что именно полянская община 
Киева предала варягорусского князя Святослава с дружиной, бросив его погибать в 
печенежской степи. И хотя здесь, вопреки Фроянову, не стоит преуменьшать и роль 
религиозного конфликта между возглавляемыми Святославом язычниками и 
христианской общиной, нельзя отрицать и возможности негативного отношения полян 
к пришельцам. Тем паче негативное отношение к русам и их культуре следует 
подозревать у «примученных» древлян и уличей. Зато на русском Севере, там, где 
расселялись «мужи новгородские от рода варяжьска», эпос варяго-русских дружин 
(разумеется, в изменившемся виде) сумел дожить до XX столетия.

Поскольку, как уже говорилось, целенаправленное изучение древнейших пластов 
русского былинного эпоса едва начинается, эти выводы, разумеется, ни в коем 
случае нельзя считать окончательными. Но уже на этом этапе былины раскрываются 
как независимый и ценнейший исторический источник, содержащий множество 
уникальных данных. К. сожалению, специфика этого источника такова, что 
практически исключает использование его для изучения конкретных фактов-событий 
истории русов. И не потому, что они не отражались в эпосе, как утверждает 
Путилов и его единомышленники, а потому, что никаких ориентиров для уточнения и