многие историки смотрят с презрительной гримасой дорогой французской левретки, 
унюхавшей лапотный дух.

Упоминавшийся выше Василий Левшин принужден был изуродовать свои «Русские 
сказки» «рациональными» толкованиями в духе века, превращая, скажем, огненную 
реку в... ряд зеркал на пружинах. Иначе «чистая публика» просто не стала бы 
читать... впрочем, и тогда он не решился «опозорить» свою дворянскую фамилию, 
разместив ее на титульном листе книги, написанной по мотивам русских былин. В 
этом Василий Алексеевич оказался весьма предусмотрителен — стоит только 
вспомнить, сколько пришлось претерпеть его гениальному эпигону, Александру 
Сергеевичу Пушкину, за написанную по мотивам левшинских «Сказок» поэму «Руслан 
и Людмила». Специалист по народной поэзии (!) А.Г. Глаголев язвил в адрес 
поэмы; «Кто спорит, что отечественное хвалить похвально; но можно ли 
согласиться, что все выдуманное киршами Даниловыми хорошо и может быть достойно 
подражания?» Некий критик, укрывшись под псевдонимом «Житель Бутырской слободы»,
 негодовал на поэта: «Позвольте спросить, если бы в Московское благородное 
собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородой, 
в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы 
стали таким проказником любоваться?!»

Я повторяю — все это суждения и дела не каких-то бездарей и русофобов. Это 
столпы и вершины тогдашнего культурного общества, специалистов по фольклору, 
народной культуре, а Баженов, Державин, Карамзин вообще вошли в историю 
русского искусства и литературы. И я описываю все это не для того, чтоб 
столкнуть их с пьедестала, а только затем, чтобы вы, читатель, оценили подвиг 
первопроходцев изучения русского эпоса.

Вспомните, наконец, каков был царь, при котором все это писалось и 
произносилось. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, 
нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда». Это Пушкин, а Лесков в 
«Левше» приласкал лысого «фантастического путешественника» (ох, везет бедной 
России на этакие типажи!) еще убийственней — «царь Ляксандра». Даже не 
«Ляксандр» — видать, до мужского рода в глазах подданных сей император 
недотягивал. И очень точно изображено в том же «Левше», как «Ляксандра» взахлеб 
восхищается всем иностранным, не забывая мимоходом грустненько пнуть русское 
мастерство. А каков поп, таков и приход...

Положение несколько изменилось при следующем царе. И можно сколько угодно 
бранить «Николая Палкина», «жандарма Европы», но именно при этом 
государе-рыцаре, начавшем правление с вразумления очередных просвещенцев 
картечью и виселицами, Чаадаев, попытавшийся, видать, по старой привычке, разом 
охаять русскую историю и русский народ, к своему несказанному удивлению, 
приземлился в лечебнице для умалишенных, по-нынешнему говоря — в психушке.

А для нас важно, что именно в правление Николая Павловича, в 1830-е годы 
начался целенаправленный поиск былин — тех самых диких и грубых «сказок» 
неотесанного русского мужичья. И тогда же вошло в научный обиход слово «былина».
 До сих пор можно прочесть — иной раз как «твердо доказанное» — мнение, 
высказанное Всеволодом Миллером в 1895 году, что слово это по происхождению 
ненародное. Якобы Илья Петрович Сахаров, страстный собиратель русского 
фольклора, взял его из «Слова о полку Игореве» и превратил в обозначение 
богатырских песен-преданий. Но ведь Миллеру почти сразу возразил А.С. 
Архангельский, сам собиратель былин. Он указал, что в тридцатых-сороковых годах 
девятнадцатого века слово «былина» уже было в ходу у крестьян Вологодской 
губернии (с ударением на последний слог — «былина») и именно в значении песни 
про богатырей, и в Архангельской и Олонецкой губерниях оно обозначало то же 
(«положи-тко полтину, я и спою былину»). Полвека спустя, в 1953 году, в 
поддержку Архангельского высказался П.Д. Ухов, сославшись на сибирские записи 
собирателей фольклора середины XIX века («былина — слово сибирское»), 

		И откуда что брала —
		А куды разумны шутки.
		Поговорки, прибаутки,
		Небылицы, былины
		Православной старины — 

писал Пушкин о мастерице сказывать сказки, Пахомовне. Однако исследователи — в 
особенности принадлежащие к школе Проппа — настойчиво повторяют, как доказанную 
истину, мнение Всеволода Миллера, хотя он, казалось бы, один из корифеев 
нелюбимой ими «исторической» школы. Дело в том, что последователям Проппа очень 
важно подчеркнуть — ни к какой «были», то есть исторической конкретике, былины 
якобы не восходят.

Правильнее, наверное, будет все же считать слово «былина» редким, но народным 
по происхождению термином, вполне отражающим отношение сказителей к эпосу («не 
сказка-побаска, а быль бывалая»).

Тридцатилетние усилия собирателей-первопроходцев сделали возможными в 
шестидесятые годы XIX века издание «Песен В.П. Киреевского» и открытие П.Н. 
Рыбниковым онежских былин. На Русском Севере обнаружился кладезь фольклора и