божественному, к imitatiodei, подражанию Богам и Предкам — ключевому мотиву 
любой человеческой деятельности в традиционном обществе. Проще говоря — 
необычный для пахаря наряд Микулы и еще более необычный вид его сохи заставляют 
видеть в нем человека, совершающего обряд. Иными словами, пахота это не 
божественная, но обрядовая, священная.

Ритуальная пахота героя — широко распространенный мотив у целого ряда 
индоевропейских народов: италиков, индусов, греков, франков. Священный золотой 
плуг присутствовал, по сообщению Геродота (IV, 5, 7), в обрядности «скифов» — 
пахарей, сколотов Поднепровья, скорее всего бывших реликтом доскифского 
населения берегов Днепра[1]. Легенды о пахаре-богатыре присутствуют у 
прибалтийских финнов (князь Калевипоег, имя которого явно происходит от 
литовского или латышского «кальвис», — кузнец — и напоминает как 
финнско-карельского Ильмаринена, так и «божьих ковалей» славян, пахавших на 
Змее — у эстонцев, кузнец Ильмаринен — у карел), чудесного пахаря Тюштяна 
избирают на княжение в мордовском предании. Впрочем, есть все основания считать,
 что указанные финно-угорские предания — заимствование у индоевропейских 
народов, в случае с карелами и мордвой — конкретно славянских. У карел были 
распространены даже собственно былины, перенятые у русских (Дмитриева С.Н. 
Географическое распространение... С. 88), откуда, очевидно, и перешли в 
карельские руны темы головы противника, насаживаемой на кол в ограде его 
собственного двора, увенчанной уже головами предшественников героя, 
самоубийства воина-изгоя Куллерво, бросающегося на меч, и, наконец, тема 
волшебника-кузнеца, вспахивающего плугом из золота и серебра «змеиное поле» 
(очевидно, переосмысление «пахоты на змее» славянских ковалей). Что до мордвы, 
то ее предания подвергались сильнейшему влиянию русских соседей, в особенности 
раскольников (Гальковский Н.М. Указ. соч. С. 139— 140), да и само предание об 
избрании Тюштяна царем едва ли не дословно повторяет легенду о Пшемысле.

Именно у славян мотив чудесного пахаря и волшебного плуга распространен 
наиболее широко. Иногда в этом качестве выступают и исторические лица — русские 
князья Борис и Глеб, болгарин Кралевич Марко, чаще же эти персонажи неизвестны 
историографии (что, естественно, никак не исключает их реальности). Это 
польский князь-пахарь Пяст, чешский князь-пахарь Пшемысл упоминавшиеся в связи 
с былиной о Микуле еще Федором Буслаевым. Это белорусский князь-пахарь Радар. 
Это Кирилла и Никита Кожемяки из русской и украинской сказки. В 
западноукраинской песне золотым плугом пашет царь Соломоу. Плуг сам по себе был 
предметом культа — существовал обычай ходить на Коляду с плугом, чествуя его. 
Схожий обычай был в Германии, причем здесь носили и чествовали огненный (то 
есть «золотой») плуг, С подобными обычаями, очевидно, связан известный запрет 
«плуга кликати» или «славити», зафиксированный еще в XVII веке. Невзирая на 
него, текст «кликания» — припева «Ой Плужечка!», сопровождающего пение колядок,
 — дошел (правда, в единичных записях) до нашего времени. С чешским преданием о 
Пшемысле, накормившем пришедших призывать его на княжение гостей с лемеха плуга,
 перекликается польский обычай на Рождество класть лемех плуга на стол. В связи 
с первоначальной сакральной основой даннических отношений представляется 
знаменательным, что дань зачастую собирали «от рала» или «от плуга» — последний 
обычай наблюдается у поляков, полабских славян, и, очевидно, заимствован от них 
ливами. В Болгарии, помимо обычая изображать плуг на ритуальном новогоднем 
хлебе, присутствовал обряд, в котором ряженые— «кукери» изображали пахоту и сев.
 Пахарем выступал ряженый «царем».

Обращает на себя внимание, что явное большинство мифологизированных образов 
пахаря — это вожди, правители. Пашущий правитель присутствует и в неславянских 
преданиях: Уго у франков, Одиссей у греков, Тархон у этрусков, Ромул у латинян, 
Джанака у индусов, Тюш-тян у мордвы, Калевипоег у эстонцев, княжеское или даже 
королевское достоинство которого советские комментаторы всячески пытались 
представить как «условность», в то время как на фоне остальных волшебных 
пахарей, царей, королей и князей оно выглядит скорее закономерностью. Скифский 
герой, завладевший золотым плугом, также именуется царем. Именно в ритуале 
царской пахоты упоминается золотой плуг у индусов, медный (медь и золото в 
фольклоре взаимозаменяют друг друга) — у италиков. Еще Иван Грозный в молодости 
принимал участие в языческих по происхождению ритуальных действах и, помимо 
прочего, «пашню пахал вешнюю из бояры».

В образе Микулы также немало черт былинного вождя. Так, шуба, столь смутившая 
Проппа, — как мы помним, былинный маркер правителя или вождя. Кунью или соболью 
шубку носят Владимир и король Аяховинский. Шубами хвастаются Чурило и Дюк, 
которых И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин убедительно толкуют как родовых вождей. 
Наконец, шубу носит Илья, но лишь в тех былинах, где он показан признанным 
вождем богатырской дружины («Три поездочки», «Сокол-корабль»).

Более никто из героев былин этим — столь обыденным для русского человека — 
предметом одеяния не наделяется. В этой связи можно вспомнить обычай венчать в 
шубах молодых (в обряде, напомним, именующихся «князем и княгиней»).

Облик Микулы также напоминает идеального вождя и красавца — Чурилу, или 
Владимира в былине о сватовстве.

В чем же суть ритуальных действий Микулы? Ритуальная пахота правителя сводилась