А рогачик — то у сошки красна золота.
		А у оратая кудри качаются,
		Что ни скачен ли жемчуг рассыпаются;
		У оратая глаза да ясна сокола,
		А брови у него да черна соболя;
		У оратая сапожки зелен сафьян: 

Вот шилом пяты, носы востры» Вот под пяту воробей пролетит, Около носа хоть 
яйцо покати; У оратая шляпа пуховая, А кафтанчик у него черна бархата.


Помните, читатель, во введении мы с вами уже удивлялись этому виду? Пропп 
отмечает, что «певцы... не всегда соблюдают меру. Их не останавливает, что, 
например, соболиная шуба никак не вяжется с пахотой». Собственно» бархатный 
кафтан и сапоги на высоких каблуках «вяжутся с пахотой» ничуть не более. Как 
обычно, Пропп объясняет роскошь наряда Микулы «любовью и уважением народа».

Нельзя не обратить внимание на в высшей степени произвольные толкования Проппом 
подобных деталей. Описание роскоши то служит доказательством «любви и уважения 
народа», то средством сатиры («Дюк Степанович»).

На самом деле столь необычайное описание Микулы и его «орудия труда» 
свидетельствует о том, что перед нами — не просто пахарь, и его занятие — 
отнюдь не «крестьянский труд».

Собственно, на это есть прямое указание в былине. Вольга, изумляясь чудесной 
пахоте Микулы, говорит: 

		Много я по свету езживал,
		Да такого чуда я не видывал.
		Рыбой щукою ходил я во синих морях,
		Серым волком рыскал я во темных лесах,
		Не научился этой я премудрости,
		Орать-пахать да я крестьянствовать. 

И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин (так же как перед ними Д.М. Балашов) сочли, что речь в 
былине, точнее, в реконструируемом ими первичном слое былины, идет о переходе 
славян от охоты к земледелию, о превосходстве пахаря над охотником
[5].

Толкование И. Я. Фроянова и Ю.И. Юдина звучит несколько странно. Оно могло быть 
уместно во времена Ф.И. Буслаева. Оно могло иметь вес в начале XX века, во 
времена, когда Г.В. Плеханов полемизировал с В.А. Келтуялой, возражая против 
утверждений последнего, «что до половины XIII века преобладающим у нас занятием 
была охота», и доказывая, что с языческих времен основой хозяйства восточных 
славян было земледелие. В наше время такое объяснение принято быть не может. 
Один из соавторов пишет в другой своей книге: «Давно отошли в область 
историографических легенд представления о восточных славянах, как народе 
полукочевом, занимавшемся преимущественно охотой, рыболовством, бортничеством и 
другими лесными промыслами. (...) Производственная база восточного славянства и 
населения Древней Руси основывалась прежде всего на земледелии». Более того, 
переход к земледелию свершился уже у предков славян. Однокоренные слова, 
связанные с пахотой, мы встречаем у самых разных индоевропейских народов, 
славянскому «орать» — пахать — соответствуют, например, санскритское «ар», 
греческое «ароо», латинское аго, ирландское araim, готское arjan, литовское 
arti Это приводит к мысли о праиндоевропейском возникновении пахоты. 
Сомнительно, чтобы архаика подобного уровня могла отразиться в героическом 
эпосе отдельной нации. У славянских народов широко распространено предание о 
создании плуга «Дедом-Господом», то есть верховным богом, или божественным 
ковалем, фигура которого восходит к одному из старших божеств славянского 
пантеона — Сварогу; наконец, православным святым Козьма-Демьяном (то есть одним 
из языческих богов под христианским «псевдонимом», скорее всего, тем же 
Сварогом). Византийский автор XII Евстафий замечает, что у «тавров» («таврами» 
или «тавроскифами» в византийской литературе называют русов) Озирис пахал землю.
 Из этого сообщения невозможно уяснить, какое именно русское божество 
скрывается под именем Осириса. Всего вероятнее, что повод для столь странного 
отождествления подал именно миф о божественной пахоте, так как одним из 
атрибутов Осириса был плуг; и тогда все остальные черты египетского бога будут 
бесполезны для попытки установить, кто именно назван его именем у византийского 
писателя. Одно можно уверенно заключить — миф о божественном пахаре был уже 
тогда известен у русов и, судя по всему, был откровенно языческим, иначе 
православный византиец не отождествил бы его героя с древним божеством 
египетских «идолопоклонников». Однако это не означает, что Микула — языческое 
божество, вопреки мифо-логистам и Д.М. Балашову. При всех преимуществах Микулы 
перед Вольгой первый все же остается подчиненным последнему персонажем. Он едет 
с Вольгою «во товарищах», его Вольга садит наместником в захваченных городах. 
Подобное было бы невозможно, подразумевайся под Микулой языческий бог, тем 
более Волос — одно из двух верховных божеств русов.

Микула — не божественный пахарь; но его пахота может иметь отношение именно к