Руси, а с древним языческим князем того же имени, предком призвавшего Рюрика 
Гостомысла, осталось, насколько мне известно, незамеченным.

Еще занимательнее история того, как главный богатырь русских былин обрел 
прозвище Муромец, под которым он сейчас и известен, а также место в сонме 
почитаемых православной церковью святых. Жизнь этого «святого», чьи «мощи» 
недавно были с помпой перевезены «на родину», в Муром, церковь относит к 
двенадцатому веку. Однако жития его, что показательно и что признают даже 
церковные авторы, не существует. В «Киево-Печерском патерике», подробно 
описывающем жизнь обители в том самом двенадцатом столетии, нет и намека на 
пребывание там муромского богатыря — хотя жизнеописания гораздо менее 
примечательных иноков дотошно пересказываются на десятках страниц. Впрочем, 
неудивительно — в двенадцатом столетии равноапостольный князь Константин 
только-только крестит упрямых «муромских святогонов», используя в качестве 
наиболее веского богословского довода камнеметные машины под стенами города. 
Первые известия о богатырских мощах в Киево-Пе-черской лавре также не называют 
их обладателя Муромцем. Посол австрийского императора Рудольфа II к запорожцам, 
иезуит Эрих Лясотта, первый описывает в 1594 году останки «исполина Ильи 
Моровлина». Двадцатью годами ранее, вне связи с мощами и лаврой, оршанский 
староста Филон Кмита Чернобыльский в письме Троцкому кастеляну Остафию Воловичу 
упоминает былинного богатыря Илью Муравленина.

Еще в конце XIX — начале XX века русские ученые Д.И. Иловайский и Б.М. Соколов 
убедительно доказали, что причиной превращения Муравленина в крестьянского сына 
Муромца стало появление в начале XVII века сподвижника известного повстанца 
Ивана Болотникова, казака-самозванца Илейки Иванова сына Муромца, выдававшего 
себя за несуществующего «царевича Петра». Многочисленные местные муромские 
легенды, связывающие названия урочищ, возникновение родников и пригорков с 
деятельностью Ильи Муромца, изначально, видимо, посвящались именно разбойному 
казаку. Подобные «борцы за народное счастье», от гигантов вроде Степана Разина, 
Емельяна Пугачева, Ваньки Каина до каких-нибудь Ро-щиных или Зельиных, были в 
Российской империи любимыми героями народных преданий. С ними как раз очень 
часто связывались — подчас самым невероятным образом — названия лесов, гор, рек.
 Так, речка Кинешма получила-де свое имя от тоскливого крика персидской княжны 
на разинском струге «Кинешь мя!». Надо ли говорить, что Степан Тимофеевич 
утопил несчастную пленницу за сотни верст от Кинешмы — кстати, и не в Волге, 
как поется в известной песне, а в Яике, который тогда еще не звался Уралом. На 
берегах Камы тот или иной холм оказывается в глазах местных крестьян грудой 
земли, высыпанной из сапога Пугачевым. В Жигулевских горах едва ли не каждый 
камень связывают с памятью если не самих Разина и Пугачева, то их сподвижников. 
И так далее и тому подобное. Вот про других былинных богатырей — Алешу, Добрыню,
 Святогора и прочих — подобных легенд нет, и муромские предания о ключе, 
забившем из-под копыт коня Ильи, или о холме, вставшем там, где он бросил шапку,
 примыкают не к былинам, а к разбойничьим историям. И только позднее их связали 
с былинным тезкой самозванца. Сам же богатырь много древнее: его имя, как мы 
увидим, возникает в германских легендах и шведских сагах в XI—XIII веках.

Сам культ «святого Ильи Муромца» расцветает к концу того же семнадцатого 
столетия. Во время Никонова Раскола в русской церкви многочисленные паломники в 
Киево-Печерскую лавру устремлялись к мощам святого богатыря. И тут возникает 
очень занятное недоразумение — старообрядцы, возвращаясь, уверяли, что рука 
святого сложена в «древлем двуперстном знамении». Никониане, в свой черед, 
видели пальцы святого, «в посрамление раскольничьему суемудрию», сложенные 
троеперстно. Наконец, когда страсти Раскола схлынули, рука «Ильи Муромца» 
оказалась покойно лежащей поверх облачений с распрямленными пальцами. Поскольку 
всякому понятно, что любая попытка согнуть или разогнуть иссохшие пальцы мощей 
— по сути, мумии — привела бы лишь к их разрушению, остается лишь два 
объяснения этому странному явлению. Первое заставляет предположить, что в лавре,
 этом средоточии православной святости, развлекался над паломниками (при помощи 
святых мощей) нечистый — ну не небесные же силы так жестоко глумились над 
чувствами верующих! Второе, более обыденное — к нему, читатель, склоняюсь и я,
 — состоит в том, что в конце XVII века печерские иноки еще не решили твердо, 
какие из мощей принадлежат Илье Муромцу. Пока шел Раскол, а власть российского 
государства и московского патриарха над Киевом еще была не тверда, печерские 
чернецы, кто из личных убеждений, а кто-то и из корысти — водили староверов к 
мощам с двуперстно сложенной десницей, а сторонников реформ Никона — к тем, что 
сложили пальцы «щепотью». Впоследствии же, чтобы не разжигать страстей, были 
подобраны на роль «святого Ильи Муромца» мощи с распрямленными пальцами — так 
сказать, ни вашим ни нашим. И вот по этим-то мощам безвестного черноризца иные 
горе-«ученые» в азарте «церковного возрождения» конца восьмидесятых 
«восстанавливали» и внешний облик былинного богатыря, и чуть ли ни его 
биографию! И именно эти безымянные мощи недавно переехали «на родину». Остается 
воистину лишь молить Бога, чтоб хозяин «святых» останков при жизни имел хоть 
какое-то касательство к Мурому. Впрочем, ему, думается, это уже безразлично, 
зато муромцы получили «наглядное доказательство» того, что главный богатырь 
русских былин был их земляком, а муромские, власти, светские и духовные, — 
неплохой источник дохода, как от паломников, так и от обычных туристов. В 
конце-то концов, если уж объявляют у нас Великий Устюг «родиной Деда Мороза», а 
село Кукобой Первомайского района Ярославской области — «родиной Бабы Яги» — 
чем «Илья Муромец» хуже?