куньей шубкой укрывается «король ляховинский» от разгневанных богатырей-сватов, 
Добрыни и Дуная. Такие шубы носят Дюк и Чурило — Фроянов и Юдин показали, что 
эти герои былин — родоплеменные вожди. Илья обретает шубу лишь в тех былинах, 
где уже выступает вождем богатырской дружины Киева — а место это он занял не 
без помощи Апраксеи.

Любопытно, что многим из перечисленных героинь предания приписывают столь же, 
мягко говоря, легкомысленный характер, который наши былины приписывают Апраксее,
 прилюдно обнаруживающей свою связь с Тугарином, заигрывающей с Чурилой 
Пленковичем, пытающейся соблазнить калику Касьяна. В ирландских источниках 
женское воплощение Страны называют куртизанкой, у Медб из Лейнстера, кроме 
четырех законных мужей, было множество любовников, «поскольку было в ее обычае, 
чтобы тень одного мужчины падала на другого», Гвиневера, жена Артура, была 
неверна ему, и так далее.

Ветреность Апраксеи вовсе не обязательно связывать с конкретной личностью 
сестры Мономаха Евпраксии, «королевской блудницы», как делал это Б.А. Рыбаков. 
Это — просто типичный облик супруги правителя, олицетворения непостоянной, 
ветреной власти, удачи. Характерно, что «руку и сердце» захватившего Киев 
«татарина» Идолища «легкомысленная» Апраксея решительно отвергает. Так что 
когда Илья или Алёша говорят о «б... Апраксе-королевичне», это много ближе к 
современной народной мудрости («политика — 6...ское дело»), чем к «королевской 
блуднице» немецких хроник.

«Распутство» Апраксеи подчеркивалось множество раз. Реже принимается во 
внимание, что былинная княгиня еще и мудра. Перед сватовством к ней Владимир 
говорит «было бы мне, князю, с кем... думу думати». И он получает именно такую 
жену — совет Апраксеи всегда мудр, она спасает Илью Муромца от княжьего гнева, 
она советует помириться с ним, она же, как мы помним, ободряет и поддерживает 
Владимира, перепугавшегося при известии о нашествии «татар». А когда Владимир 
не слушает ее — например, в былине про Ставра Годиновича, где княгиня 
моментально распознает в «грозном после» переодетую женщину, — то попадает в 
весьма неловкое и даже смешное положение.


Апраксея и Илья — посвящение в вожди. 

Особенно заметно представление об Апраксее, как Власти, в былине о «бунте Ильи 
Муромца против Владимира», которые, по ряду признаков, представляются скорее 
переосмысленным описанием инаугурации или инициации военного вождя. Илья в 
начале былины устраивает пир, что является посягательством на монополию князя 
как устроителя пиров и претензией на власть, о чем в ряде случаев говорится 
открыто: «Я буду завтра в Киеве князем сидеть», «завтра сам буду править 
княжеством».

Илья стреляет по золотым и серебряным «маковкам» княжеского терема, что уже 
истолковывалось И.Я. Фрояновым и Ю.И. Юдиным как ритуальный вызов князю и 
магическая атака на него, с чем можно согласиться лишь отчасти. Стрельба по 
золотым и серебряным мишеням встречается в эпосе в контексте как соревнования 
за власть (в былине про Добрыню и Василия Казимировича стрельба из лука 
является одним из способов, с помощью которого решается, кто кому будет платить 
дань — Владимир «поганому» царю или тот — Владимиру), так и свадебных ритуалов 
(«Ставр Годинович»). Последнее восходит еще к сказочным сюжетам: выбор невесты 
с помощью лука и стрел в сказке «Царевна-лягушка», испытание стрельбой из лука, 
полностью аналогичное былинным, как одно из испытаний устраиваемых 
невестой-царевной женихам; в ряде случаев метательный снаряд падает «на терем 
королевны, что весь дворец пошатнулся», «стрела полетела в Индейское царство и 
сшибла второй этаж у королевского дворца». В этих случаях сходство с былиной о 
«бунте» Ильи еще большее. Вообще, стрельба из лука как элемент свадебного 
состязания героя и правителя, брачно-эротический символизм лука и стрел уходят 
в глубокие слои доиндоевропейской, ностратической или «евразийской» архаики. 
Для нас особенно любопытно указание британского исследователя Роберта Грейвса 
на английский средневековый обычай, по которому победа в состязании лучников, 
мишенью в котором служила золотая или серебряная монета с изображением креста 
(в ряде вариантов Илья сшибает золотые и серебряные кресты с церквей, чтобы 
устроить на них пир, — т.е. превращает их в платежные средства, в монеты), а 
призом — любовь карнавальной «девы Мэрион», Майской королевы и звание Майского 
короля, карнавального «Робин Гуда».

Наконец, Илья попадает в подземелье, где его кормит и поит все та же Апракса. 
Проникновение в «погреба», в глубь земли, не составляет для нее никакой 
трудности — она и есть земля. Даже когда сказители «задним числом» придумывают 
какие-то «рационалистические» объяснения ее проникновению в «погреба» (всегда 
разные, что само по себе говорит об их позднейшем происхождении), Владимиру, 
отправляющемуся освободить Илью, никогда не удается сделать это тем же способом.
 Иногда ее заменяет дочь, но это не принципиально — речь в любом случае о 
женщине княжеского рода. Символично и кормление княгиней Муромца. Старуха по 
имени Власть угощает Ньяля, будущего короля, водой из волшебного колодца. Про 
воду эту говорится: «Мягким будет твое питье в королевском роге — хмельной мед 
и сладкий мед, и крепкий эль». Королю Конну во сне является дева Власть, но не