ложится с ним, а угощает едой и питьем. После этого заточения Илья становится 
победителем «татар» и вождем богатырской киевской дружины.

Тот же мотив встречаем в былине «Царь Саул Леванидович», где сына заглавного 
героя «углицки мужики... лукавые» приглашают «царем-королем», но по въезде в 
город запирают «в погребы глубокие» (Древние Российские стихотворения... С. 
77—78). Возможно, речь и здесь о ритуале инициации вождя, правителя, не понятом 
позднейшими сказителями. Иначе совершенно не понятно, отчего выпущенный на волю 
и снабженный оружием пленник не спешит расквитаться с коварными пленителями, не 
уходит попросту на все четыре стороны, предоставив их своей судьбе, а едет 
защищать «углицких мужиков» от подступающего к городу врага.

Здесь необходимо присоединиться к В.В. Чердынцеву, видевшему в этом сюжете 
«обычай заточения будущего вождя», который «широко распространен в раннем 
родовом обществе».

Схожий мотив мы встречаем в скандинавском эпосе — в саге о Стюрлауге 
Трудолюбивом и в саге о Волсунгах, откуда, как предполагают ученые, данный 
мотив и попал в первую сагу. В саге о Волсунгах этот мотив также может быть 
истолкован как конечный этап инициации Сигмунда и Синфьотли как воинов и вождей.
 Показательно, что во время заточения в кургане, носящего, как и в случае с 
Ильей, черты погребения заживо, заточенным помогает женщина, сестра одного из 
них, мать другого и жена конунга.

Наконец, показательно отношение к княгине богатырей и киевлян вообще. Это 
отношение весьма ясно обрисовано в той же былине о сватовстве Владимира: «Аще 
вам, молодцам, было б то кому поклонятися», «И всему красному городу Киеву было 
бы кому поклонятися». Илья Муромец, который, после заключения в погребе «оцьми 
низвел» на князя, покидает погреб и берется за оборону города лишь по просьбе 
княгини.

Апраксея былин не имеет ничего общего с летописной Евпраксией. Если уж 
обязательно связывать ее с летописным персонажем, то лучше всего подойдет жена 
того, древнего Владимира из Иоакимовской летописи: «Владимир... имел жену от 
варяг Адвинду, вельми прекрасну и мудру, о ней же многое от старых повествуется 
и в песнех восклицают». Как видим, все сходится: Адвинда «от варяг», и Апраксея 
из земли Поморянской (Ляховецкой, Политовской). Адвинда прекрасна и мудра, 
Апраксея наделена обоими этими качествами в избытке. И главное, Адвинда, судя 
по Иоакимовской летописи, являлась героиней многочисленных эпических сказаний 
(«Многое от старцев повествуется и в песнех восклицают»). А изменение имени не 
должно удивлять — в XIX—XX вв. в эпосе постоянно шла смена имен, древних, 
непонятных на знакомые православные. Как мы видели, Бермята превращался в 
Ермила, Хотен в Фадея и Фотея, Саксон Колы-банович в Самсона Самойловича, Саур 
Ванидович в Саула Леванидовича. То же самое могло произойти с живой богиней 
Земли и Власти, супругой Владимира свет Сла-вьевича Красное Солнышко, Адвиндой. 
Еще одну параллель былинной Апраксе составляет Остасия или Остан-сия, жена 
«короля Гертнита» (об этом имени см. выше), которая «была красивейшей и 
мудрейшей из женщин». В «Тидрек саге» она изображена чародейкой, помогающей 
своему мужу-славянину отстоять «королевство» от готов и гуннов.

Невыясненным остается вопрос о нескольких наложницах «царя русов» и 
единственной Апраксе-Адвинде-Остасии в эпосе. В ряде былин упоминается Марфида 
(Малфрида?) Гориславна как другая жена Владимира. Федор Иванович Буслаев 
упоминает 12 жен былинного Владимира, но мне не удалось отыскать в текстах 
былин упоминания о них. Однако обращает на себя внимание опять-таки 
четырехкратность числа былинных жен (см. выше о правителе как воплощении идеи 
Центра). Возможно, каждая из жен или наложниц соответствовала покоренному 
племени или земле (отдельные роды или общины, как уже было сказано, 
отделывались символизировавшим невесту откупом в виде куньей или беличьей 
шкурки). Ясно тогда, отчего былинный король, отец Апраксы, столь решительно 
отказывался выдать ее за чужака, т.е. признать таким образом свой «вассалитет», 
зависимость от Владимира. Обращает на себя внимание явная параллель с 
двенадцатью женами морава Само и двадцатью четырьмя наложницами князя поморян.


Апраксея и Касьян — Власть и Волхв

Завершая разбор образа Апраксеи, необходимо коснуться того единственного случая,
 когда к ее красоте и мудрости остались равнодушны. Речь о былине «Сорок калик 
со каликою». Сорок странников-калик, возглавляемые атаманом Касьяном, дают друг 
дружке обет — если кто-нибудь из них во время странствия солжет, украдет или 
польстится на женщину — его подвергают мучительной казни — в лучшем случае 
просто закапывают по плечи в землю и оставляют умирать, в некоторых же записях 
речь идет о страшной, мучительной казни, с ослеплением и вытягиванием языка. 
Калики приходят в Киев, где Апраксея влюбляется в атамана Касьяна и пытается 
соблазнить его, однако неудачно. Разгневанная княгиня подкидывает в мешок 
Касьяна чашу, «из которой князь по приезде пьет» (обычай, когда вернувшегося 
домой владыку встречает, поднося золотую чару, жена, описан у Приска Панний 
ского применительно опять же к Аттиле). «Разоблаченный» посланцем княгини, 
нагнавшим покинувших город калик, Касьян принимает от рук своих сотоварищей