Особенно много этих черт выявляет соотнесение былинного образа князя с «царем 
русов» у Ибн Фадлана:

«В его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа его 
богатырей, его сподвижников... Эти четыреста человек сидят под его престолом... 
На престоле с ним сорок девушек-наложниц, и иногда он сочетается с одной из них 
в присутствии сподвижников. Он же не сходит с престола... Царь русов не имеет 
никакого другого дела, кроме как сочетаться с девушками, пить и предаваться 
развлечениям. У него есть еще заместитель, командующий войском, который 
нападает на врагов и собирает для него дань». Сходным образом описывает царя 
русов Мухаммед Ал Ханафи: «Есть у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают 
его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его 
благовонными парами». В последнем описании очень ярко выступает роль «царя» 
русов как живого кумира.

Здесь, прежде всего, бросается в глаза кратность четырем окружения «царя русов» 
— его наложниц и дружинников. Но и в былинах, вопреки привычной по иллюстрациям 
и экранизациям картине длинной палаты со столами, составленными «покоем», 
всегда говорится про входящего в княжий терем богатыря: 

		...поклонился на все четыре стороны,
		а князю с княгиней на особицу. 

Точно так же, на возвышении в центре квадратной залы, пировали короли древней 
Ирландии. Согласно древнеиндийскому трактату «Артхашастра», идеальный город 
должен представлять собой квадрат с царским дворцом в центре. В середине палаты 
возвышалось сиденье Аттилы, а рядом — его ложе (что сближает его с «царем 
русов» Ибн Фадлана). Кто бы ни были гунны изначально, ко временам Аттилы они 
уже достаточно набрались славянской культуры, чтобы жить в деревянных теремах, 
пить из чар питье, которое называли «медом», а погребальный пир называть 
славянским словом «страва». Так что и устройство пиршественной палаты Аттилы, 
скорее всего, было сходно с таковыми у славянских князей.

Правитель является воплощением сакральной идеи Центра, что подробно раскрывает 
В.Н. Топоров: «к числу несомненных выводов... исследований института царской 
власти относится установление скорее жреческой (а не царской в более позднем 
понимании этого слова) функции царя, чем административно-политической. Древний 
царь выполнял роль жреца, который не только знал космологическую структуру мира 
и ведал космологическими измерениями, но и соотносил ее с социальным 
устройством общества; точнее, этот царь-жрец определял на уровне правил и 
религиозно-юридического права, каким образом должна быть организована данная 
социальная группа (или их совокупность) с тем, чтобы она соответствовала 
космическому порядку. Это соответствие идеальным образом могло осуществляться в 
центре мира, определяемом местом, где проходит axis mundi (мировая Ось — Л. П.).
 Этот центр и был наиболее сакральной точкой пространства. В нем совершалось 
царем-жрецом жертвоприношение, также рассматривавшееся как акт установления 
связи (проверки соответствия) между космическим и социальным началами. Понятно, 
что благополучие данного социума зависело от умения царя-жреца найти эту 
сакральную точку в пространстве и времени. Лишь найдя ее, можно было определить 
место и время жертвоприношения и через него — всю структуру пространства, 
занимаемого данным коллективом, — алтарь, храм, поселение, его границы (четыре 
стороны света) и его временные координаты». Итак, царь-жрец олицетворял 
священный Центр, и, как таковой, должен быть если не неподвижен, то резко 
ограничен в передвижениях. Владимир вполне соответствует этому требованию, на 
что обратил внимание еще В. В. Чердынцев, противопоставив образ Владимира 
фигурам «как исторических феодальных князей, которые первыми начинали битву, 
так и... героев феодального эпоса, например... Карла, проявляющего 
поразительную активность». С этим наблюдением можно согласиться, выведя за 
скобки разве что симптоматичное для времен написания труда В.В. Чердынцева 
увязывание эпоса с конкретными социально-экономическими формами. После работ А.
И. Неусыхина, А.Я. Гуревича и И.Я. Фроянова едва ли можно сомневаться в том, 
что и общество франков времен Карла Великого, и Русь X века, которую имеет в 
виду В.В. Чердынцев, еще далеко не заслуживали названия феодальных обществ. 
Более того, «поразительную активность» проявляют и заведомо не феодальные цари 
Гомера — Диомед, Одиссей и пр. Скорее, речь идет о фигуре дружинного вождя и 
фигуре вождя сакрального. Зато можно безусловно согласиться с главными 
наблюдениями В.В. Чердынцева. Владимир былин действительно «никогда самолично 
не участвует в сражениях, сидит в Киеве и, по сути дела, является основным 
„сиднем“ нашей народной поэзии». На то же обратили внимание И.Я. Фроянов и Ю.И. 
Юдин, справедливо увязав это с ритуальной неподвижностью священных царей у Дж. 
Фрезера. Наконец, независимо от них и В.В. Чердынцева, к схожим выводам пришел 
М.Л. Серяков, продолжавший, однако, оставаться под гипнозом «очевидного» 
тождества былинного Красного Солнышка и крестителя Руси: «Владимир изображен» 
как важная, но ритуально неподвижная фигура, ни разу не вступающая в 
противоборство с врагами в отличие, например, от Карла Великого или Артура во 
французском и кельтском эпосах». Соответственно, и «царь» русов у Ибн Фадлана 
никогда «не сходит с престола» и «не имеет другого дела, как сочетаться с 
девушками и пить».

Тем не менее в литературе можно еще встретить по меньшей мере странные оценки