до сих пор это предполагалось, а именно погребальную ладью. Так у скандинавов 
отнимается и монополия на кремацию в ладье, и на описанное Ибн Фадланом 
погребение руса таким образом. Обычай погребения в лодке долго еще сохранялся у 
восточных славян. В украинском языке лодку-будару и могилу называют схожим 
словом, а в бассейне реки Рось найдены погребения в лодках еще XII—XIII веков. 
В обряде символических «похорон» Масленицы, имитирующих языческое погребение, 
ее кое-где сжигали не просто на костре, а на корабле, Буслаев в связи с обычаем 
в погребении в «колоде» упоминает, что еще в его время старообрядцы хоронили 
покойников в дубовых колодах.

Надо сказать несколько слов и о материале «колоды». В балладе говорится, что 
колоду «вырезали на мелки кресты». В эпосе же одним из устойчивых эпитетов 
креста является «кипарисный». Кипарисной в ряде вариантов называется доска, на 
которой в море отправляется Садко (в большинстве случаев она, как и колода, 
дубовая). Такая замена позволяет вспомнить, что кипарис в «Голубиной книге» 
назван «всем древам мати», так как «на нем был распят истинный Христос». 
Исследователи (в частности, Михаил Серяков) предполагают, что кипарис в 
значении мирового древа заменил здесь именно дуб. Возможно, смена произошла, 
как чаще всего и происходила смена древних имен на христианские в былинах: по 
созвучию (вспомним: Бермята-Ермил, Саур-Саул, Саксон-Самсон, Хотен-Фотей). 
Можно реконструировать такую цепочку: «Кряковистый, кряковист» (устойчивый 
эпитет дуба в былинах и русском фольклоре вообще) — «карколист» (дерево из 
заговора «у... Окияна моря стоит древо карколист, на этом древе висят святые 
Козьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники») — кипарис. «Висящие» на 
мировом древе, как Один на Иггдрасиле, «святые» (языческие боги?) могли также 
поспособствовать отождествлению мирового древа с крестом-кипарисом (в ряде 
записей «Голубиной книги» Христос распят на самом кипарисе).

Взаимозаменяемость дубового или белодубового (белый — светлый, святой, 
священный) и кипарисного в эпосе подтверждает это мнение и служит 
дополнительным доказательством, что еще в XIX веке, в пору живого бытования 
русского былинного эпоса, процесс его христианизации, смены древних образов на 
христианские еще не был закончен.

Возможно, с тем же обычаем связано и русское выражение «глядеть в дуб» (быть 
при смерти). Обычно его связывают с ролью дуба как мирового древа, но это 
сомнительно. Поговорки, обозначающие предсмертное состояние человека, чаще 
отражают конкретный погребальный обряд, чем космогонию: ср. древнерусское «седя 
на санех» (и более позднее «закрыть глазки да лечь на салазки»), современное 
«стоять одной ногой в могиле». Буслаев в том же ключе трактовал древнерусское 
выражение из «Повести о Петре и Февронии» «в нави зрети», то есть, в толковании 
Ф.И. Буслаева, смотреть в погребальную ладью. «Дуб» — одно из названий лодок у 
восточных славян. И много естественнее применить союз «в», когда речь о 
«дубе»-лодке, а не о дубе-дереве (тогда было бы вернее сказать «смотреть на 
дуб»). С другой стороны, именно роль дуба-мирового древа как посредника между 
миром людей и иными мирами делала его идеальным материалом судна для плавания в 
эти иные миры — «колоды белодубовой». Любопытно, что скандинавы и германцы, 
производя погребение или жертвоприношение в ладье, использовали именно дубовые 
ладьи (Гокстад, Квальзунд, Нидам, Усеберг и др.), причем делали это именно в 
ритуальных целях, для плавания такте корабли были слишком тяжелы, неповоротливы 
и слишком глубоко оседали в воду, как то показал опыт исторической 
реконструкции.

Более указаний на погребение в ладье, вообще на погребальный обряд былины не 
содержат. Попытка Ф.И. Буслаева толковать, как таковое, записанное Владимиром 
Далем предание о Добрыне и Илье, уплывших в Окиян-море, «о котором до того и 
слыхом не слыхать было», на Соколе-корабле, любопытна, но не очень убедительна. 
Мотив эпического героя, покидающего мир людей на ладье, очень распространен. 
Так было с Артуром, Вейнемейненом, Зигфридом.

Вернемся к самой былине. Следует подчеркнуть, что обряд, по которому хоронили 
Потыка с его невестой, ни в каком из вариантов не описан как измышление 
колдуньи-иноземки. Этот обряд совершают русские, киевские люди по указанию 
русского, киевского богатыря. Единственное, что вызывает у киевлян недоумение,
 — опять-таки обет заживо идти в могилу за супругом, этой колдуньей как раз и 
предложенный. Из этого можем заключить, что сам по себе, за исключением 
поставленного Авдотьей условия, в глазах создателей былин это был свой, русский 
обряд. То, что в других былинах про него не упоминается, достаточно ясно — 
только в этой былине погребение является частью сюжета, только здесь оно и 
упомянуто, здесь и описано.

Итак, в былине «Михайло Потык» описано два способа погребения — захоронение в 
деревянном срубе и погребение в ладье. Оба они имеют явственно дохристианский 
характер. Разумеется, подобные сюжеты не могли сложиться в христианской среде, 
как не могли продолжаться погребения в срубе с женами и конями в Киеве после 
988 года. Датирующее значение данного мотива было отмечено еще Р.С. Липец и М.Г.
 Рабиновичем в 1960 году.

Разумеется, этими мрачными темами — головой-трофеем, ритуальными самоубийствами 
и погребальным обрядом — примеры дохристианской древности в былинах не