побежденного противника (Ильей — Соловья-разбойника, Добрыней — Маринки), но 
здесь согласиться с 3.И. Власовой, видевшей в последнем случае «воспоминание о 
восточнославянских трупосожжениях», весьма непросто. Можно вспомнить, что с 
побежденным врагом поступали, «как с жертвенным животным» (см. выше главу 
«Череп-трофей»), и тогда это скорее жертвоприношение (впрочем, и огненное 
погребение имело характер жертвоприношения, как у арьев, так и у славян). Но 
все это может объясняться куда проще — и Соловей, и в особенности Маринка — 
колдуны и оборотни. Их сожжение вполне могло быть в сознании сказителей просто 
способом очистить землю от нечисти. В любом случае положительных героев в 
былине не сжигают.

Зато в вариантах былины прослеживается описание другого погребального обычая — 
погребения в корабле, в ладье. И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин в своей работе 
отождествили «колоду белодубову» именно с погребальной ладьей. Действительно, 
само описание былинной «колоды», которую необходимо «строить» и с которой «змея 
подземельная», вцепившись, сдергивает ряд «тесу», наводит на мысль о 
конструкции древнерусских судов, представлявших собой «колоды»-долбленки, 
«моноксилы» Константина Багрянородного, с наращенными бортами из досок-«теса». 
Именно такими описывают суда Древней Руси и прочие источники.

Помимо этих, так сказать, внешних соображений, мнение исследователей 
подтверждается и целым рядом упоминаний «колоды белодубовой» в других былинах, 
где она предстает как своего рода плавсредство. Один пример тут же приводят 
сами И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин: невеста-оборотень является Потыку: 

		То плывет колода бело дубовая,
		Да и на тою на колоды белодубовой
		Сидит беленька на ней лебедушка. 

Другой приводит Б.А. Рыбаков. Садко, которого приносят в жертву Морскому Царю, 
спускают на воду на «колоде белодубовой». Как ни печально, рассматривая в той 
же работе былину о Потыке, Б.А. Рыбаков не проводит параллели между двумя 
эпическими сюжетами и рассматривает «колоду бело дубовую» в последнем как еще 
одно название все того же могильного сруба.

Наконец, последнее, и, пожалуй, наиболее любопытное упоминание. В балладе 
«Князь Роман и Марья Юрьевна» заглавная героиня бежит из «неверной», «поганой» 
земли на Святую Русь. Путь ей преграждает река. По другой стороне плавает 
«колода белодубова», княгиня просит колоду перевезти ее «на Святую Русь». После 
того как колода выполнила просьбу княгини 

		Вывезли ту колоду белодубову
		На Святую Русь,
		И вырезали на мелки кресты
		И на чудны образы. 

Из этнографии, кстати, известно, что южные славяне действительно вырезали 
кресты из колоды-«бъдняка», рождественского полена. Уж не восходит ли этот 
«бъдняк» с выдолбленным дуплом к жертвенным ладьям древности?

На эту балладу обратил внимание еще Ф. И. Буслаев. Причем вне связи с былиной о 
Потыке, он сопоставил эту «колоду» с погребальной ладьей. Там же он 
этимологизировал славянское «навь» (могила, царство мертвых, покойники) от 
общеиндоевропейского названия корабля или лодки, что полностью подтверждают 
современные лингвисты.

Как видим, все перечисленные свидетельства русского эпоса говорят в пользу 
толкования термина «колода белодубова» И.Я. Фрояновым и Ю.И. Юдиным. Колода и 
впрямь обозначение судна, но не простого — такие в былинах называются кораблями 
(достаточно часто в былинах встречается форма «кораб»; возможно, это не 
искажение, а вендское слово «korab», еще одно доказательство связей 
Новгородчины с вендской Балтикой), насадами, стругами — а ритуального, на 
котором из мира людей проникают в потусторонний мир, будь то «Поддонное 
царство» Морского Царя или загробные владения «змеи подземельной». В отдельных 
случаях его обитательницы (Авдотья Лебедь Белая) или пленницы (Марья Юрьевна) 
на той же колоде проникают в мир людей, но в целом она не предназначена для 
такого маршрута (в балладе колода плавает, словно ожидая пассажира, у другого, 
«святорусского», берега).

Открытие Ю.И. Юдина и И.Я. Фроянова трудно переоценить. До сих пор погребение в 
ладье считалось этноопределяющим признаком норманнов. Противники этого мнения 
могли противопоставить ему лишь общие соображения вроде того, что нельзя 
отрицать погребение в ладье у народа, у которого сам термин для обозначения 
могилы, загробного мира, покойника происходит от обозначения этого обряда. Но 
норманнисты, так много значения придающие лингвистическим данным, когда те 
говорят в их пользу, подобных возражений не принимали. Теперь мы можем смело 
указать на реальный эпический текст без малейших следов скандинавского влияния, 
описывающий погребение в ладье. И более того, былинная «колода» позволяет 
предположить в летописной «кладе великой», в которой славяне — вятичи и 
радимичи — сжигали покойника, не испорченную «краду» (погребальный костер), как