славянском обществе лицо нисколько не униженное, но скорее вполне почтенное. 
Достаточно обратиться к русскому эпосу — «честной вдовой» (о многом говорит сам 
этот окаменевший эпитет) являются матери Добрыни, Хотена Блудовича, Василия 
Буслаева и других былинных героев. И это отнюдь не влияние христианства. В 
житии Оттона Бамберг-ского упоминается жившая на языческом Поморье «вдова... 
очень уважаемая (выделено мною. — Л. П.) и окруженная многочисленной семьей, 
деятельно правившая своим хозяйством». Так что есть все основания согласиться 
со средневековыми авторами в их оценке соумирания женщин славян и русов как 
добровольного. А отсюда уже шаг до самоубийства. Собственно, у того же Маврикия 
действия славянских женщин так и рассматриваются: «удушают себя». После 
крещения («Слово о желеющих») древний обряд и восприниматься стал как 
самоубийство, но необязательно видеть в этом лишь позднейшую, возникшую под 
влиянием не столько христианства, сколько падения язычества, форму. В 
скандинавском языческом эпосе смерть женщины на погребении любимого также 
изображена, как самоубийство: «Брюнхильд себя убила на Сигурде». Вполне 
вероятно, что и в погребальном обряде русов любящая жена — или наложница — 
могла сама выполнять обязанности жрицы, именуемой у Ибн Фадлана «ангелом 
смерти» (с другой стороны, и самурайское сепукку, и самоубийство у галлов 
допускало помощь одного из друзей самоубийцы, оставаясь притом самоубийством).

В отличие от мужских, воинских самоубийств, женские самоубийства, описанные в 
былинах, не могут служить столь определенным доказательством дохристианского 
происхождения былинного эпоса, возникновения его в нехристианской, языческой 
среде. Но существует былинный сюжет, с дотошной точностью историка или 
археолога описывающий погребальный обряд русов-язычников IX—X веков.



Глава 5 «Колода белодубова». Языческий погребальный обряд в былинах

Среди прочих былинных сюжетов, позволяющих уверенно датировать возникновение 
былинного эпоса дохристианской эпохой, выделяется описание погребения руса в 
былине «Михайло Потык». Вкратце содержание былины таково; киевский богатырь 
Потык на охоте (вариант — в поездке за данью) встречает девицу-оборотня (Марфу 
Вахрамеевну, Авдотью Белую Лебедь Лиходеевну и так далее), предлагающую ему 
себя в жены. Заключая брак, они кладут «заповедь великую», подобную той, что 
объединяла Данилу Ловчаиина с его женой, но не вполне: 

		Который из нас впереди помрет,
		А другому живому в гроб легчи.
		И кто из нас прежде умрет.
		Второму за ним живому в гроб идти. 

По истечении некоторого времени жена Потыка умирает, и он отправляется вместе с 
нею в могилу. Могила эта всегда описана очень подробно. Это либо «клеть», 
«домовишечка», либо «колода белодубова». В нее, вслед за мертвой женой, 
отправляется богатырь, «с конем и сбруею ратною», прихватив с собою «хлеба-соли,
 воды туда» на три года, В могиле, в некоторых вариантах, жена превращается в 
змею и пытается пожрать богатыря или удушить его, после чего Потык убивает ее — 
в таком случае былина, естественно, на том и кончается. В других, более 
распространенных вариантах былины, на богатыря с женой нападает «приплывшая» к 
белодубовой колоде «змея подземная». Богатырь не дает чудовищу пожрать себя и 
жену и либо заставляет змею принести живую воду, либо отрубает ей голову и 
воскрешает с помощью этой головы супругу. На этом приключения богатыря Потыка и 
его коварной жены иногда не заканчиваются, но нас их дальнейшая судьба в данном 
случае не занимает. Мы с вами, читатель, займемся именно погребением Потыка с 
его половиной.

Как ни удивительно, былина, в которой довольно точно описан погребальный обряд 
русов-язычников, пользовалась гораздо меньшим вниманием исследователей, чем она 
того заслуживала. Одной из причин, безусловно, стало нагромождение в былине 
древних мифологических образов, что отмечали многие из ранних исследователей 
былины — Ф.И. Буслаев, П.А. Бессонов, О.Ф. Миллер. Такой ультрарационалист, как 
В.Г. Белинский, только растерянно жаловался: «Трудно что-нибудь сказать об этой 
сказке — так чужда она всякой определенности. Все лица и события ее — миражи: 
как будто что-то видишь, а между тем ничего не видишь». Подобная беспомощность 
Белинского, считавшего, что языческая мифология «не играла роли» (?!) в жизни 
славян, что язычество было с легкостью (?!!) ликвидировано Владимиром и не 
оставило следов в былинах, вполне понятна.

Тем ценнее наблюдения А.А. Котляревского, формально принадлежавшего к 
мифологической школе, но смело привлекшего данные этой» казалось бы, столь 
благодатной для «мифологических» толкований былины для изучения реальных 
погребальных обрядов славян. На полное совпадение описания похорон Потыка с 
женой и погребения руса, описанного у Ибн Русте, обращал внимание также Н.М. 
Гальковский.

В.Я. Пропп лишь бегло отметил, что «мотив этот» несомненно, чрезвычайно древен 
и восходит к доисторической бытовой действительности — к погребению обоих 
супругов в случае смерти одного из них. Несомненно также, что в фольклоре...