В русском фольклоре есть ряд упоминаний о таком обычае. В одной песне ведьма 
грозит молодцу: «из буйной головы ендову солью», в другой — описывается, как 
она выполнила эту угрозу и похваляется — «из милого пью»! Записавший эту 
последнюю песню славянофил А.С. Хомяков справедливо сравнивал ее с мифами о 
сотворении мира из частей человеческого тела и древнейшими культами, вроде 
культа Черной Матери Кали в Индии.

Наконец, есть сказка, в которой главный герой, не слишком оригинально названный 
Иваном, как бы берет реванш. Угодив в подземное царство к слепому богатырю 
Тарху Тараховичу, он пасет его скот. Богатырь запрещает Ивану ходить на некий 
луг — туда летают девять молодых ведьм, дочерей Яги, и могут ослепить 
попавшегося им — как ослепили в свое время его. Как всякий сказочный герой, 
Иван немедленно нарушает запрет и, когда девять Ягишен прилетают на заповедный 
луг, вступает с ними в схватку, убивает, делает из голов «чашки» и преподносит 
слепцу Тарху.

На основании всего сказанного, я думаю, стоит отнестись к мотиву черепа-чаши в 
русских былинах с полной серьезностью. Получается, однако же, удивительная вещь,
 читатель, — два былинных богатыря, из которых один носит прозвище Поповича, а 
другой, как говорилось, канонизирован русской православной церковью, совершают, 
по сути, человеческие жертвоприношения и делают чаши из вражьих черепов! И как 
тут не вспомнить оброненную Федором Буслаевым фразу о святотатственных с точки 
зрения православия «поступках» Ильи Муравленина?!

Вряд ли такие обычаи могли сохраняться в дружинной среде, быт и нравы которой 
отражают былины, после крещения. Именно эта среда стала носителем и проводником 
новой веры на Руси. Многие языческие по происхождению обычаи бытовали в ней и 
после принятия христианства, но определенно не в столь крайних формах. Так что 
былины, содержащие мотив черепа-трофея, не могли сложиться после X века. То же 
можно сказать и про следующий былинный мотив — ритуальные самоубийства.



Глава 4 «Порола себе груди белые». Ритуальные самоубийства в былинах

Мотив ритуального самоубийства в былинах ясно говорит об их глубокой древности. 
Былинные самоубийства можно отнести к двум категориям: мужские и женские. 
Женские (Катерина Микулична в былине «Чурило и Катерина», Василиса Микулична в 
былине «Данило Ловча -нин», Софья Волховична в балладе Федор Колыщатой») 
одинаковы и по причине самоубийства — ею всегда является гибель любимого 
мужчины, мужа или возлюбленного, — и по способу, которым героини кончают счеты 
с жизнью. Всегда речь идет о том, что героиня закалывается, причем почти всегда 
— двумя ножами, на которые она бросается «белой грудью». Это последнее 
обстоятельство как раз указывает на ритуальный характер поступка былинных 
героинь. Чтобы просто покончить с собой в состоянии горя и потрясения, 
достаточно и одного ножа. Да, собственно, есть немало способов обойтись вообще 
без холодного оружия, коими, увы, «с успехом», если так позволительно будет 
выразиться, пользуются самоубийцы доныне. И однотипность способа свести счеты с 
этим миром, и его сложность говорят о ритуале, а не о взрыве эмоций.

Несколько разнообразней причины и способы расстаться с жизнью у героев-мужчин. 
Так, Сухман, тяжело раненный в бою с кочевниками, а затем обвиненный Владимиром 
во лжи и брошенный в темницу-«погреб», попросту срывает повязки с ран. И смерть 
героя, и его имя (Сухман, Сухмантий) напоминают героя скандинавского эпоса 
Сигмунда, или Зигмунда, отца Сигурда-Зигфрида. После битвы с врагами, в которой 
его покровитель, бог Один, внезапно встает на сторону противников героя, 
Сигмунд запрещает себя лечить, срывает с ран повязки. Схожи и последние слова 
витязей. Сухман: «Уж вы ой еси, мои раны кровавые... все за славный бился за 
Киев-град, за ласкового князя, за Владимира. Он забыл... милость великую, 
Красно Солнышко пекчи не стало мне, князь Владимир-от меня не возлюбил, вот не 
для чего стало мне на свете жить». Последние слова Сигмунда зеркальны по 
композиции, расположению фраз — и полностью подобны по содержанию: «Многие живы 
от малой надежды, меня же бросили Боги; так что не позволю я себя лечить, не 
хочет Один, чтоб мы обнажали меч, раз сам он его разбил; бился я в битвах, пока 
ему было угодно». Просто удивительно, что на это соответствие не обратили 
внимание ни норманнисты, давно и бесплодно ищущие хоть что-то похожее на 
скандинавское влияние в древнерусской культуре, ни сторонники школы 
заимствований.

Впрочем, Сухман-Сигмунд — исключение в русском эпосе. Обычно герои, как и 
героини, закалываются, бросаются на копье, на меч. В.В. Чердынцев подробно 
рассмотрел эту тему в своем исследовании, упомянув даже редкие записи, где 
нехарактерный для сюжета финал с самоубийством присоединен к нему позднее. Так, 
Бермята в одной из записей закалывается кинжалом после расправы над 
изменницей-женой, Катериной Микуличной и ее соблазнителем Чурилой. Бросается на 
нож Алеша Попович, ставший причиной гибели любимой — Алены Збро-довны. На копье 
кидается Добрыня Никитич, униженный «бабой Латыгоркой».

Как уже сказано, самоубийство не характерно для этих героев и этих сюжетов. 
Бермята чаще всего остается жить, иногда женится на разоблачившей