былинный эпос не помнит крещения, а Владимира «изображает даже скорее 
язычником». «В эпическом типе Ильи Муромца много великих доблестей идеального 
героя, но все они объясняются с точки зрения общих законов нравственности. 
Собственно христианских добродетелей в этом герое народ не воспевает». 
Высказывания вроде «постоять за веру православную... ради церквей-монастырей» в 
устах богатырей и особенно Ильи Буслаев называет «тирадами новейшего изделия», 
которые «противоречат его (Ильи. — Л. П.) поступкам, которые, с точки зрения 
христиан должны казаться святотатством».

Таких мнений придерживались не одни только сторонники мифологической школы; их 
основной оппонент, глава исторической школы Всеволод Миллер, считал образ 
Владимира в былинах чисто языческим.

Получается очень занятная ситуация — то, что современные радетели православия 
пытаются приписать советским «воинствующим безбожникам», оказывается точкой 
зрения православных ученых православной Российской империи.

Однако подобные увлечения и промашки православных авторов не должны заслонять 
от нас поднимаемого ими важного вопроса о месте и роли христианской 
составляющей в былинах. Ведь действительно она есть, и отрицать это невозможно 
— нательные кресты и иконы, церкви и монастыри, попы и монахи. Говорится о 
«вере православной», «святой заповеди» и тому подобных понятиях. Правда, тут 
нужна немалая осторожность. После семидесяти лет безбожного режима современные 
исследователи — пусть и выучившие наскоро, которой рукой крестятся, пусть и 
повесившие на шею алюминиевый крестик — зачастую имеют о религии самое 
причудливое и туманное представление. Они запросто способны принять за «типично 
христианские» или же «типично языческие» черты, общие любому религиозному 
сознанию. Чего уж проще — узреть христианское влияние в «гласе небесном», что 
часто звучит в былинах о Добрыне Никитиче. Любопытно, кстати, за что именно 
этого богатыря возлюбил неведомый небесный доброжелатель, то подбадривающий его 
в битве со Змеей и объясняющий, как не захлебнуться в крови побежденного 
чудовища, то сообщающий путешествующему Добрыне, что в родном Киеве его жена со 
дня на день выйдет замуж за Алешу Поповича. Однако точно такие же голоса 
раздаются в трудные минуты над головами героев индийского эпоса — а уж там 
христианское влияние заподозрить трудно. А вот в Библии он как раз появляется 
нечасто, и еще реже — в житиях святых.

Но в любом случае перед исследователем былин встает вопрос — является ли 
христианская составляющая былин их почвой, изначальной основой русского эпоса, 
или наслоением. Иными словами, кто же прав в оценке религиозной подоплеки наших 
богатырских преданий — православные публицисты современной России или 
православные ученые Российской империи?

Тут для начала надо решить — правомерна ли сама постановка вопроса, бывает ли 
так, чтоб языческие по происхождению предания усваивались, ассимилировались 
христианским сознанием Средневековья?

Такие примеры немедленно обнаруживаются в Западной Европе. Это, в первую 
очередь, британский круг сказаний о короле Артуре, в котором полулегендарный 
король предстает идеальным католическим государем, его рыцари — добрыми 
христианами. А между тем стоит обратиться к житиям британских святых, 
современников «короля былого и грядущего» — Гильдаса, Кадока, Карантока и 
Падарна, — как образ благочестивого правителя, несшего в битве «на своих плечах 
крест господа нашего Иисуса Христа», постоянно внимающего епископу 
Кентерберийскому и рассылающему рыцарей на поиски чаши с кровью Христа, 
рассеивается, как дым. На его место встает совсем другой Артур (поневоле 
вспоминается, что имя это означает — Медведь). В житиях король предстает 
язычником, заклятым врагом церкви, разорителем монастырей.

Не менее выразительны перемены, произошедшие в эпосе германцев и скандинавов. В 
скандинавской «Саге о Вольсунгах» и германской «Песне о Нибелунгах» описываются 
одни и те же события, одни и те же герои. Однако в христианской «Песне о 
Нибелунгах» куда-то «чудесным образом» исчезают языческие боги-асы, принимавшие 
самое живое участие в действии норманнской саги, валькирия Брюнхильд 
превращается во вполне земную, смертную королеву-богатырку Брунгильду, зато 
возникают отсутствовавшие в саге церкви, капелланы, обедни. Знаменитая ссора 
королев, в «Песне» разразившаяся у церковных дверей, в «Саге» происходит во 
время совместного купания (ритуального?). Тут супруга Зигфрида-Сигурда не 
пытается войти в церковь раньше добытой тем же героем для своего государя жены, 
а просто моется выше ее по течению.

То есть на вопрос: могли ли «охристианить» языческий эпос? — мы ответили. Могли,
 бывало такое. Но мочь-то многое могло быть — да не случилось. А есть 
доказательства, примеры того, что в былинах христианское накладывалось поверх 
язычества, вытесняя и подменяя его?

Такие примеры существуют.

Одним из любимых эпизодов в былинном эпосе у христианских авторов является 
эпизод покушения на Илью Муравленина его сына — Сокольника. Вспомним — не узнав