былин некоей «глушью» — и Кожинов, по сути, повторяет его доводы. Но ведь 
Дмитриева дала ответ на доводы Гильфердинга. С одной стороны, отмечала 
исследовательница, жизнь Русского Севера вовсе не была такой уж глухой и бедной 
впечатлениями. Отсюда уходили бойцы на лед Чудского озера, под стяги Андрея и 
Александра Ярославичей. Здесь гуляли мародеры-наемники Делагарди в Смутное 
время Московского государства. Здесь гремели страшные бури Раскола. С другой 
стороны, места, и впрямь не затронутые ни политическими бурями, ни западной 
культурой — вроде Полесья, в которое еще в середине XX века этнографы ездили за 
ирадревнеи, еще индоевропейской архаикой, — эпоса отчего-то «не сохранили».

Да, наконец, можно ли считать тихой, глухой и спокойной, бедной новыми 
впечатлениями жизнь российского казачества? Ермак и Разин, оживленное участие в 
Смуте и Азовское сидение, тот же Раскол, Кондратий Булавин и свирепое 
петровское «расказачивание», беспрестанные войны с кочевниками и набеги «за 
зипунами» в Закавказье и в Персию, участие в походах Суворова и Кутузова 
отчего-то не помешали казакам помнить былины.

А вот указание Кожинова на отношение сказителей к былине как к «божественному 
дару» и исполнение былин только в «святые дни» очень ценно. Как и сообщение о 
почти религиозной убежденности сказителей, что «проклят будет тот, кто позволит 
себе прибавить или убавить что-либо в содержании старин». Вспомним, что ведущая 
роль в обрядах «святых дней» принадлежала «старшим родам».

Кожинов приходит к выводу, что X—XI века были не началом былинного эпоса, а 
завершающим этапом его складывания. И если с его утверждением, что борьба с 
иудейским Хазарским каганатом была изначально основным содержанием былин, можно 
спорить, то отпечаток, наложенный на былины этой борьбою, несомненен. Чего 
стоит один образ чудовищного «богатыря Жидовина», сладить с которым под силу 
лишь Илье Муромцу. А вот о печальной недооценке дохристианского элемента в 
былинах — как и вообще в жизни средневековой Руси — остается лишь пожалеть. У 
Кожинова начало XI века — не время «борьбы за утверждение христианства», а 
«время очевидного расцвета христианства на Руси». Не говоря уже об окраинах, об 
упоминавшемся нами Муроме, лишь в XII веке обращенном в христианство 
равноапостольным князем Константином, о Галицкой земле, где до монгольских 
времен действовали огромные капища, о земле вятичей, где до тех же времен 
насыпали курганы над погребальными кострищами, — но во втором по величине и 
значению городе Руси, Господине Великом Новгороде, в конце того же XI века 
явился волхв, призывая идти против епископа и смущая народ чудесами — «и вси 
ему яша веру». Только пришлый, черниговский князь из полуполовцев Ольговичей со 
своей степной дружиной пошел под поднятый епископом крест, «а людии вси идоша 
за волхва». И если бы не коварство надышавшегося степнячьим духом князя, 
зарубившего на переговорах волхва, Новгород вполне мог повторить судьбу того же 
Мурома.

Тут поневоле согласишься со словами великого русского ученого и патриота Игоря 
Яковлевича Фроянова: «Если поставить вопрос, что в большей степени определяло 
мировоззрение древнерусского общества — язычество или христианство, то можно, 
не боясь преувеличений, сказать: язычество». Возможно ли всерьез обсуждать 
«историю Руси и русского слова», упуская из виду определяющее мировоззрение 
домонгольской эпохи?

Напоследок отметим случаи обращения к былинам и другого, скончавшегося недавно, 
русского ученого и патриота, Аполлона Григорьевича Кузьмина. Он впервые после А.
Н. Веселовского опубликовал «русские» отрывки «Тидрек-саги». В своих статьях он 
указывал на былинные сообщения о пребывании Ильи Муромца в Тальянской земле и 
предложил толкование первоначального варианта прозвища богатыря — Муравлении, 
Моровлин, Муровец — как Морав, житель Моравии. Однако эти ценные наблюдения 
развития не получили, а перекличка между былинами и сагой традиционно 
объяснялась «влиянием русского эпоса времен Владимира Святого».



Глава 5 Общие выводы спорящих школ. На пороге синтеза?

1997 год ознаменовался выходом двух трудов двух школ советского былиноведения. 
Объединенные под одной обложкой, вышли статьи разных лет И.Я. Фроянова и Ю.И. 
Юдина в сборнике «Былинная история». В том же году в сборнике «Славянская 
традиционная культура и современный мир» вышла статья ученика Б.А. Рыбакова, С.
Н. Азбелева, «Предания о древнейших князьях Руси по записям XI—XX вв.». 
Остается лишь изумляться, как это совпадение прошло мимо внимания научного 
мира!

Совместная работа профессионала-фольклориста Юдина и историка Фроянова принесла 
впечатляющие и в целом, несомненно, верные результаты. Исследователи вскрыли 
мощный догосударственный пласт в русских былинах, включая и былины о Чуриле 
Пленковиче или Дюке Степановиче, считавшиеся чуть ли не лубочной сатирой времен 
московского царства. Они убедительно показали ритуальную природу 
бездеятельности, неподвижности былинного Владимира, будто прикованного к Киеву 
и своему терему, сопоставив ее с ритуальной неподвижностью «священных царей» 
архаических обществ из «Золотой ветви» Джорджа Фрэзера. Это само по себе