Что идея о «крестьянском», «народном» происхождении эпоса целиком и полностью 
родилась в буйных головушках нашей интеллигенции, видно из того, что в 
отношении, скажем, скандинавского эпоса никакого спора не возникает. Его 
уверенно относят к творчеству дружинников, причем по тем самым признакам, 
которые еще Федор Буслаев отмечал в былинах — буйный, агрессивный нрав всегда 
ищущих поединка, боя богатырей и смакование жестоких воинских обычаев, вроде 
игры насаженной на копье головою врага или любовно выписанной ужасной раны: 

		Он стрелял в того-то Соловья-разбойника,
		Ему выбил право око со косицею (косица — висок). 

Все три ведущих школы дореволюционного былиноведения (из которых к началу XX 
века ведущие позиции занимала историческая, мифологическая же почти совсем 
угасла) имели свои сильные стороны и свои крайности. С критикой этих крайностей 
и с указанием на необходимость объединения усилий трех ведущих направлений 
былиноведения выступил Н.Н. Трубицын. «Успешное изучение былевого творчества, — 
говорил он, — может быть... гарантировано лишь условием сочетания этих трех 
принципов». Статья с этими словами была опубликована в 1915 году. Стране, 
вовлеченной в мировую мясорубку, катящейся к чудовищной смуте, было не до 
древнего эпоса, и призыв Трубицына остался не услышанным.



Глава 4. Дискуссии по вопросам эпоса Советское былиноведение.

Разумеется, по приходу к власти большевиков дни господствовавшей тогда в 
русском былиноведении исторической школы были сочтены. Два с лишним десятилетия 
ее существования после переворота объясняются лишь тем, что у новой власти 
хватало других дел. Одно только главенствующее положение исторической школы в 
старой России само по себе служило приговором. А уж подчеркнутое провозглашение 
роли древнерусской аристократии как творца эпоса, и народа как не очень 
радивого хранителя... Это в стране, где аристократизм вычеркивался — вместе с 
носителями — из всех сфер жизни, из жизни, как таковой, а «народ» был превращен 
в идола (одновременно с истреблением десятков миллионов людей, этот «народ» 
составлявших, с разрушением уклада их жизни).

Еще в 1909 году «буревестник» будущих хозяев страны разразился, пожалуй, пиком 
народнопоклонничества русской интеллигенции — неграмотной и истеричной статьей 
с названием, звучащим как диагноз: «Разрушение личности». В ней он с небывалой 
агрессивностью отстаивал вековой давности романтические тезисы о 
«народе-творце»:

«Только при условии сплошного мышления всего народа возможно создать столь 
широкие обобщения, гениальные символы, каковы Прометей, Сатана (! — Л. П.), 
Геракл, Святогор, Илья, Микула и сотни других гигантских обобщений жизненного 
опыта народа. Мощь коллективного творчества ярче всего доказывается тем, что на 
протяжении сотен веков индивидуальное творчество не создало ничего равного 
Илиаде или Калевале».

Насколько хорошо Алексей Максимович знал то, что писал, видно из того, что к 
«народному творчеству» он отнес Прометея, возвеличенного интеллигентом Эсхилом 
(в народной мифологии эллинов этот персонаж — мелкий вороватый прохиндей и 
пакостник, огонь же людям дает бог-кузнец Гефест), индивидуальное творение 
Гомера — «Илиаду» и «Калевалу», авторскую поэму, на основе карельских рун 
созданную Ленроттом. Остается удивляться, отчего к народному творчеству не 
отнесены «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели, которого наизусть знали 
многие грузинские крестьяне, или, скажем, «Божественная комедия» Данте. А 
насколько он действительно знал и уважал русский народ — видно из того, что он 
умудрился поставить в один ряд со Святогором, Ильей Муромцем и Микулой 
Селяниновичем... Сатану!

И вот этот-то человек стал законодателем в новом, «пролетарском», 
литературоведении.

Не может не поражать гражданское и исследовательское мужество тех ученых, что в 
страшных условиях «сплошного мышления всего народа» отстаивали научную истину: 
былина «отнюдь не является продуктом творчества крестьянского класса. Последний 
является лишь наследником других социальных групп. На долю крестьянства едва ли 
придется сложение хотя бы одного былинного сюжета... Наиболее существенным 
фактом этой крестьянской переработки является превращение важнейшего былинного 
героя Ильи Муромца в крестьянского сына из города Мурома села Карачарова вместо 
прежнего Муравленина». Б.М. Соколов, писавший эти строки в 1929 году, полагал, 
что причиной такому превращению послужил уже знакомый нам казак Илья Иванович 
Коровин из-под Мурома.

Но годы, когда подобные вещи можно было говорить и писать безнаказанно, 
стремительно катились к концу. Последним, кто критиковал историческую школу с 
научных позиций, был саратовец А.Ф. Скафтымов.

Потом с ее представителями начали «говорить по-другому».