детальная разработка способов исторического толкования русского эпоса 
принадлежит уже знакомому нам Всеволоду Миллеру (брату мифологиста Ореста 
Миллера). Именно он стал общепризнанным главой исторической школы и определил 
ее лицо почти на сто лет вперед.

Именно ему принадлежит заслуга постановки вопроса о месте и общественной среде 
складывания былин. Он впервые обратил внимание на то, что былины почти 
отсутствуют на землях собственно Киевской Руси, в особенности на Украине. 
Существуют же они почти исключительно на Русском Севере.

К сожалению, на это наблюдение не обратили должного внимания. Твердая 
убежденность в «общерусском» происхождении былин и их некогда якобы широкой 
распространенности помешала исследователям в полной мере оценить наблюдение 
Миллера. В основном исходя из того, что былины-де некогда существовали по всей 
Руси, пытались понять, отчего они так «сузили» свой ареал. М. Халанский и С. 
Шамбинаго высказали идею о московском происхождении былин, что вызвало 
возражения со стороны самого Всеволода Миллера. Он напомнил, что нравы, 
изображенные в былинах — с достаточно свободным отношением к князю, 
независимостью женщин, — далеки от «отатарившейся» Москвы.

Но исследователи еще долго — до второй половины XX столетия — и вполне 
безуспешно искали «следы» былинного эпоса в Белоруссии и на Украине.

Несколько лучше была судьба так называемой «аристократической теории 
происхождения эпоса», созданной Всеволодом Миллером. Ученый резко выступил 
против романтического представления о сотворении эпоса неким безликим «народом»,
 все составляющие которого «принимали равное участие в подвигах», «каждый 
испытывал возбужденное и одинаково направленное духовное настроение». «Окажется,
 что такого народа этнография, а тем более история не может указать, что такой 
народ — создание теории», — писал Миллер. «Казалось вероятным и правдоподобным, 
что русский крестьянин в прежние века мог создать богатырскую песнь, 
воспевающую подвиги национальных героев. А между тем, как были бы удивлены те 
же исследователи, если бы современный крестьянин, не научившийся грамоте, 
откликнулся бы эпической песнью на подвиг какого-нибудь современного русского 
полководца. Такое же преувеличенное понятие существует о памятливости народа. 
Житейский опыт показывает, что в неграмотной крестьянской среде события, 
случившиеся сто лет или полтораста тому назад, спутываются и основательно 
забываются».

Здесь я прерву цитату, читатель, чтобы проиллюстрировать суждение Миллера 
наглядным примером. Очень показательна судьба преданий о Полтавской битве, 
записанных в XIX веке, то есть как раз полтораста лет спустя. В одном из них 
судьба «Платавской» баталии решается поединком казака Рыжечки со шведским 
поединщиком-великаном, закованным вместе с конем в железные латы
[2]. Это предание записано от грамотного и даже начитанного, судя по всему, 
казака; в другом, записанном от крестьяни на, Петр просит дозволения пойти под 
«Платаву» шведов бить, у... «дедушки Суворова» (!!!). Тот не дает дозволения, 
покуда, по приглашению царя, не встает ему на правую ногу и не видит с этой 
наблюдательной позиции «весь ангельский чин» в небесах.

От события до его, с позволения сказать, отображения, прошло менее двухсот лет.

«Случайная передача былин от поколения к поколению, — пишет В.Ф. Миллер, — если 
б она всегда была только такова, не могла бы донести до нас старинного былевого 
репертуара не только отдаленных времен, но даже XVI или XVIII веков». 
Исследователь приходит к выводу, что былины «разносили в народе» 
профессиональные сказители.

Но это — пути распространения былин в народе, возникновение же их связано с 
совсем другой средой, где, соответственно, и выучивали их певцы-профессионалы. 
По мнению Всеволода Миллера, былинная «поэзия всегда носила аристократический 
характер, была, так сказать, изящной литературой высшего, наиболее 
просвещенного класса, более других слоев населения проникнувшегося национальным 
сознанием... Если эти эпические песни, княжеские и дружинные, и доходили до 
низшего слоя народа, то могли только искажаться в этой темной среде».

Слышали бы напудренные снобы начала XIX века, что именно мужики, эти презренные 
«Кирши Даниловы», хранили аристократическую культуру Древней Руси!

Это суждение, однако, хотя и стало общепринятым в исторической школе 
былиноведения, шло настолько вразрез с истерическим народопоклонством русской 
интеллигенции — от славянофила Хомякова с его «Семирамидой» до радикала 
Некрасова с его «Железной дорогой», — что ему была уготована участь вопиющего в 
пустыне. А по захвату власти упомянутой интеллигенцией — «идейный и 
организационный разгром», завершившийся унизительным публичным покаянием одного 
из лучших учеников Всеволода Миллера, Ю.М. Соколова, в 1937 (!) году.

Впрочем, об этом и об исследованиях второй половины XX века, окончательно 
подтвердивших правоту В.Ф. Миллера, будет подробно сказано ниже.