испугался тех чувств, которые он исторг из сердец присутствующих. Продолжалось 
это долго. Потом постепенно звуки сетований и плач смолкли, и воцарилась 
глубокая тишина. Голос рёйо раздался в ней гулко и неожиданно:
     — Мы слышали, что ты очень искусный игрок на этом инструменте — биве и не 
знаешь себе равных в пении, но мы не могли даже вообразить, что ктолибо вообще 
может иметь такой талант. Сегодня вечером ты всех нас поразил. И наш Господин 
высочайше повелел сообщить, что он намеревается достойно тебя наградить. В этой 
деревне мы останемся еще на семь дней, после чего предпримем обратное 
путешествие. Тебе приказано приходить сюда каждый вечер, вплоть до нашего 
отбытий, и услаждать нашего повелителя и нас своим искусством.
     Таким образом, и завтра ты придешь сюда в это же время. Стражник, который 
привел тебя сегодня, придет за тобой… Но есть еще одна вещь, о которой мне 
ведено тебя предупредить. В течение всего времени, пока наш августейший 
Господин будет находиться в этой местности, ты не должен говорить никому ни 
слова о визитах сюда. Он путешествует инкогнито и не желает, чтобы это было 
раскрыто… А теперь ты можешь идти к себе в храм.
     Хёйчи очень вежливо выразил свою благодарность за честь, которая была ему 
оказана, после чего знакомая женская рука проводила его до выхода из дворца. 
Здесь он был передан самураю, который довел юношу до храма, помог ему подняться 
на террасу и ушел, немногословно попрощавшись.
     Когда утомленный музыкант добрался до своей постели, раздались первые 
робкие посвистывания птиц, приветствовавших занимающуюся зарю. Священник не 
заметил отсутствия своего юного друга, так как, вернувшись очень поздно, 
подумал, что тот спит. Сам же Хёйчи не нарушил данного обещания и ничего ему не 
рассказал о своем ночном приключении. За день молодой человек хорошо отдохнул, 
а в середине следующей ночи появился тот же самурай и повел его уже знакомым 
путем во дворец. Здесь Хёйчи опять пел и играл на биве и достиг еще большего 
успеха. И опять высокородные собравшиеся плакали, стенали и причитали.
     Однако на этот раз его отсутствие было замечено. Утром после того, как 
Хёйчи вернулся в храм, его позвали к священнику, и тот сказал ему тоном 
ласкового упрека:
     — Мы очень волновались за тебя, друг Хёйчи, Бродить гдето одному слепому 
в такой поздний час опасно. Почему ты ушел, ничего нам не сказав? Я приказал бы 
слуге тебя сопровождать. Где ты был?
     Музыкант ответил уклончиво:
     — Прости меня, мой добрый друг! Но мне было необходимо позаботиться об 
одном моем деле, и я не мог этого сделать в другое время.
     Священник был больше удивлен, чем огорчен скрытностью Хёйчи. Он 
почувствовал в ней нечто неестественное и предположил, что могло случиться 
чтото недоброе. В местности, пользующейся такой дурной славой, слепой юноша 
легко мог оказаться жертвой колдовства или обмана какогонибудь злого духа. Он 
больше не стал задавать вопросов, но по секрету от Хёйчи приказал своим слугам 
присмотреть за ним, а в том случае, если музыкант покинет храм после 
наступления темноты, тайно проследить, куда он направится.
     Настала следующая ночь, и Хёйчи опять пошел во дворец, неся в руке биву. 
Это было замечено, и слуги с фонарями попытались его преследовать. Однако мрак 
был таким густым и лил такой сильный дождь, что люди потеряли юношу из виду еще 
до того, как сами выбрались на дорогу. Тем не менее, было очевидно, что Хёйчи 
шел чрезвычайно быстро. Обстоятельство загадочное, если учесть, что он был слеп,
 а дорога изза дождя была скользкой и глина большими комьями липла к ногам. 
Слуги священника прошли по всей деревне, стучась в каждый дом и спрашивая о 
певце, но никто ничего не мог о нем сообщить. В конце концов, так и не найдя 
Хёйчи, все отправились назад, в храм, по дороге вдоль берега. И вдруг слуги 
остановились, пораженные звуками неистово наигрываемой мелодии и вдохновенного 
пения. Они доносились с кладбища. Люди стали приглядываться, но за исключением 
призрачных огоньков, которые всегда летали там темными ночами, все было черно в 
том направлении. Сперва самые храбрые, а за ними и остальные поспешили на 
кладбище, и вот какая картина предстала перед их взорами при свете тусклых 
фонарей: перед поминальным камнем Антоку Теннё сидел в полном одиночестве Хёйчи 
и невзирая на дождь исступленно играл и пел песню о битве при Данноура. А над 
ним, и вокруг него, и над всеми многочисленными поминальными камнями, как 
мерцающие свечи, горели ониби — огоньки мертвых. Кто мог подумать, что рядом с 
живым человеком может собраться такое количество духов умерших!
     — ХёйчиСан! ХёйчиСан! — закричал слуга. — Ты околдован? ХёйчиСан!
     Но слепой, казалось, их не слышал. Всё энергичнее он заставлял свою биву 
звенеть, греметь и бряцать. Всё более и более яростно он пел песню о великом 
сражении. Тогда они стали его трясти и кричать прямо в ухо:
     — ХёйчиСан! ХёйчиСан! Сейчас же идем с нами домой! Певец вздрогнул и 
сказал им с укоризной:
     — Как вы смеете прерывать меня таким образом перед этими высокородными 
собравшимися?! Это недопустимо!
     В ответ на такие слова, несмотря на необычность происходящего, слуги не 
смогли удержаться от хохота. Будучи уверенными, что Хёйчи заколдовали и словами 
ему ничего не докажешь, они схватили его за бока, рывком подняли на ноги и, 
преодолевая его сопротивление, потащили домой, в храм. Здесь по приказу 
священника с еще не пришедшего в себя юноши стащили мокрую одежду, переодели в 
сухое, а затем заставили его выпить сакэ и поесть.
     Утром настоятель храма сам пришел в комнату друга и потребовал у того 
полного объяснения своих странных поступков минувшей ночью. Хёйчи долго 
колебался. Но, наконец, видя, что его поведение не на шутку огорчило и