отказывались от нее: согласно конфуцианскому учению, те или иные перводействия 
совершали уже не боги и не духи, а „великие предки“, такие же люди, как и все 
прочие, только лучше — благороднее, достойнее, мудрее. Миф переставал быть 
мифом — по крайней мере, внешне — и все же оставался самим собой, ведь чтобы 
достичь успеха в том или ином начинании, требовалось следовать примерам, 
которые дали легендарные предки.




Инь и Ян в окружении Восьми триграмм (Ба гуа). Современная прорисовка древних 
символов.



История по Конфуцию и его ученикам — это не история в привычном современному 
человеку понимании термина, это праистория. Пожалуй, имеется определенное 
сходство в таком отношении к истории у китайцев эпохи Борющихся царств и у 
исландцев эпохи раннего Средневековья; для последних история была в одно и то 
же время фактической и легендарной, реальной и „приукрашенной“.
[45]
Иными словами, праистория — рассказ не о том,
что
было, а рассказ о том,
как
было и — по конфуцианским заповедям —
как должно
быть впредь. Как пишет В. В. Малявин, „нельзя не поражаться особой 
двойственности традиционной цивилизации Китая: при наличии резкого разрыва с 
мифологией, почти без остатка вытесненной историческим — точнее, 
псевдоисторическим — сознанием, а также индивидуалистических тенденций в 
культуре, высокой степени рационализации государственного устройства, развитой 
научной и технической мысли эта цивилизация восприняла фундаментальные черты 
архаического сознания, в том числе отождествление власти с родом (государство 
по-прежнему сводилось к „телу династии“), восприятие мира как живого тела, 
сакрализацию космоса, соединение магии и технических навыков управления. Даже 
приверженность древних китайцев к превращению мифа в историческое повествование 
не означала апелляции к истории в ее исконном греческом понимании, то есть как 
прошлого, которое еще сохраняется в памяти людей. Скорее, наоборот: их мысль 
устремлялась к тому, что прочно забыто и что, может быть, навсегда останется 
сокрытым пологом тайны, — к блаженным временам „Великого единства“, 
„Всепроницающей целостности“ древности. История по-китайски как „древность — 
современность“ предстает утопией, полемической оппозицией, выражением 
устремленности и побуждения к действию. Во всех этих качествах она выступает, 
по существу, мифом в исторических одеждах. Нелишне заметить, что китайская 
традиция не знала различия между понятиями „философия“ и „миф“, имевшего такое 
большое значение в античной цивилизации“.

Пожалуй, отношение конфуцианцев к архаическим мифам можно, в духе афоризмов 
„Луньюй“, сформулировать следующим образом: „Подражать богам и духам невозможно,
 следовать примерам предков — необходимо“. И это утверждение приводит нас к 
основе конфуцианского учения (разумеется, применительно к мифологии) — культу 
предков.

Конфуцианский культ предков восходит к архаическим временам, когда, собственно, 
из почитания умерших и развилось почитание предков. Причем архаическое 
отношение к предкам (ср. у М. Элиаде: „Воин, кем бы он ни был, имитирует 
какого-либо героя и стремится приблизиться к этой архетипической модели. 
Превращение умершего в Предка соответствует включению индивида в некоторую 
архетипическую категорию“) у конфуцианцев сохранилось, разве что сонм предков 
получил в учении Конфуция и его последователей „градацию по важности“: в самом 
низу находились личные предки конкретного простолюдина, далее шли предки 
отпрысков знатных родов, далее — предки наследственных аристократов, далее — 
предки правителя (вана или гуна); согласно трактату „Лицзи“ („Описание правил 
приличия и обрядов“), в клане вана имелось семь храмов предков, один посвящался 
родоначальнику и всем древним предкам, а остальные шесть — ближайшим 
предшественникам вана, которые делились на чжао (четных) и му (нечетных). Как 
пишет Л. С. Васильев, „алтари и храмы были обязательной принадлежностью каждой 
семьи. Даже самая бедная семья, не имевшая еще своего храма и бывшая, как 
правило, боковым ответвлением главной линии какого-либо родового культа, имела 
алтарь предков, располагавшийся на самом видном и почетном месте главной 
комнаты в доме. Другие же семьи, особенно семьи, олицетворявшие главную линию 
родового культа, обязательно имели специально выстроенные храмы предков, 
семейные и родовые. У группы родственных семей, чьи главы вели свое 
происхождение от общего прапрадеда, обычно существовал общий родовой храм. Этот 
храм соответствовал главной линии культа, хранителем которой выступал старший 
из этой группы родственников… В рамках семьи все ее главные события: рождение 
сына, брак, болезнь, смерть, получение ученой степени или должности и т. п. — 
обычно сообщались главе семейного культа, чаще всего умершему прадеду, 
основателю боковой линии. С ним советовались, ему в дни семейных и всеобщих