В этот вечер Ван Дик был в итальянской опере и, не успел он усесться на своем 
обычном месте в партере, как увидел во втором ряду полковника Сент-Ора, 
прибывшего с женой в Нью-Йорк. Голова полковника испугала отставного поручика 
более, чем голова медузы Горгоны, и он поспешил скрыться. Его всюду 
преследовала краткая надпись, сделанная полковником на прошении Ван Дика об 
отставке. Эта надпись гласила: «Настоятельно прошу министра: армия много 
выиграет от немедленного увольнения этого офицера. Сент-Ор». Достаточно было 
увидеть полковника, чтобы приведенные выше слова так явственно привиделись Ван 
Дику, словно были начертаны на театральном занавесе.
Покидая оперу, он говорил про себя:
«Делать нечего, в ближайшем кафе можно сыграть партию на бильярде».
Он стал искать партнера, как вдруг слух его был поражен звуками знакомого 
голоса, говорившего:
– Дорогой Мэггер, вы должны дать мне по крайней мере двадцать пять очков вперед.
 Вы знаете, что у нас в крепости нет бильярда, и у меня не было возможности 
набить себе руку.
Толстяк, произносивший эти слова, был не кто иной как капитан Штрикер. Он знал 
историю Корнелиуса, – значит, надо было поспешить и отсюда. К тому же 
специальный корреспондент пристально и не особенно любезно смотрел ему в глаза. 
Корнелиус знал Марка Мэггера в лицо; он читал его знаменитую заметку в три 
столбца под заманчивым заголовком: «Медведь-на-задних-лапах. Военный совет в 
лагере сиуксов. Подробный отчет специального корреспондента „Геральда“. Он 
читал также повествование о подвигах Армстронга и своих двусмысленных 
похождениях, и, конечно, не имел ни малейшего желания вспоминать теперь свои 
неприятности.
Итак, он собрался еще раз улизнуть, как вдруг почувствовал, что кто-то положил 
ему на плечо руку и тихо и серьезно сказал:
– Наконец-то я встретил вас, господин Ван Дик…
Бывший поручик быстро повернулся и очутился перед высоким молодым человеком, 
которого он, казалось, где-то видел, но узнать обладателя этих черных глаз и 
бледного лица с иронической улыбкой на тонких губах он не мог.
Незнакомец был щегольски одет, без той пестроты, которая всегда выдает человека 
смешанной крови, каковым он несомненно был: ни массивной цепочки на жилете, ни 
брильянта на галстуке, ни колец на пальцах, – прекрасно сшитый сюртук, 
безукоризненные перчатки, – так что Корнелиус, несмотря на все желание, не имел 
бы, к чему придраться.
Было, между тем, что-то такое в лице незнакомца, что сильно не понравилось Ван 
Дику и исключало желание с его стороны побеседовать с ним, и он решился 
прибегнуть к средству, не раз ему удававшемуся.
– Я не имею чести вас знать, милостивый государь, – сказал он, поворачиваясь к 
выходу.
Но в ту же минуту Ван Дик почувствовал, что его держат.
– Однако коротка же у вас память, господин Ван Дик! – сказал Мак Дайармид.
Наконец-то он встретил человека, которого ненавидел и искал уже три года.
– Я-то вас знаю! – прибавил он многозначительно.
Он говорил хладнокровно, и улыбка не сходила с его уст; тем не менее отставной 
поручик почуял в воздухе грозу.
Впрочем, надо заметить, что в этот раз недоумение Ван Дика было искренним. Ведь 
он всего два раза в жизни встречался с Мак Дайармидом: первый раз – в 
Вест-Пойнте, когда увидел его кадетом с запретной сигарой во рту, и второй раз 
– в боевом костюме вождя в тот несчастный момент, когда он, Корнелиус, 
улепетывал во все лопатки от Золотого Браслета и, конечно, был лишен 
возможности как следует его разглядеть.
А потому не совсем твердым голосом он произнес:
– Должно быть, я позабыл… С кем имею честь?
– Милостивый государь, – начал тот, не отвечая на вопрос, – однажды мне 
привелось быть в обществе молодых людей, только что выпущенных из Вест-Пойнта, 
и они рассказали мне, как один из кадетов был только что исключен и лишен 
производства вследствие доноса одного офицера, подлого негодяя, который даже не 
состоял на службе в академии, и которому никакого дела до всего этого не было. 
Ему вовсе незачем было совать туда свой нос… но он… он записался в шпионы из 
любви к искусству.
Ван Дик начинал понимать, что происходит, но не подал и вида…
– Не понимаю… каким образом все, что вы говорите, может касаться меня?
– А вот каким образом, – ответил незнакомец, – меня зовут Мак Дайармид. Поняли? 
А подлый негодяй, шпион, постаравшийся лишить Мак Дайармида производства, 
подлец, изменивший впоследствии и долгу своей службы, – прозывается Корнелиусом 
Ван Диком.
Уже за минуту перед тем Ван Дик опустил руку в карман, где, по обычаю 
американцев, носил револьвер.
Что касается Мак Дайармида, то он говорил, не возвышая голоса, отчеканивая 
слова и в такт ударяя хлыстом по сапогу. Хоть беседа их велась тихо, не выходя 
из пределов обычного разговора, тем не менее в выражении их лиц, в позе было 
что-то особенное, и люди, всегда жадные до зрелищ, уже обступили их.
Как только Мак Дайармид произнес рядом с именем собеседника слово «подлец», Ван 
Дик вынул руку из кармана; в ней был пистолет. Он поднял его и выстрелил почти 
в упор в своего противника.
Но одновременно с выстрелом послышался свист хлыста. Мак Дайармид ударил по 
руке Ван Дика и вышиб револьвер. Парируя по правилам фехтования руку Ван Дика, 
он полоснул его хлыстом дважды по лицу, по правой и по левой щеке, оставив на