приготовленные в достаточном количестве по моему приказанию. Обоз я осмотрю 
после. Прощайте, майор. Сабли сдадите на склад, прежде пойдете на 
рекогносцировку.
После этих слов комендант пустил лошадь рысью и удалился вместе с адъютантами, 
оставив майора впереди колонны.
Но проехав с четверть мили, он вернулся явно переменившись.
– Майор, на пару слов! – закричал он улыбаясь.
Драгунский майор выступил вперед, явно не готовый улыбнуться в ответ. Комендант,
 как бы не замечая его надутого вида, сказал:
– Я надеюсь, вы и ваши офицеры сегодня же вечером познакомитесь с миссис 
Сент-Ор.
– Мы не позволим себе уклониться от этой приятной обязанности, – отвечал 
сдержанным тоном майор.
– Надеюсь, что эта обязанность обратится в удовольствие, – сердечно произнес 
капитан. – Ну, полноте, майор, мы слишком хорошо знакомы и слишком уважаем друг 
друга, чтобы сердиться за выговор по службе. Вестбрук – мой старый товарищ. Я 
не забыл того капитана 12-го драгунского, который в сражении под Буль-Руком 
своим примером преподал мне первый урок на поле битвы. Я не забуду, что всем 
вам обязан, несмотря на то, что ко мне судьба была благосклоннее, чем к вам.
Майор, видимо, тронутый этой сердечной речью, протянул коменданту руку, а тот 
ее крепко пожал и уехал.
В сопровождении своих адъютантов полковник скакал по дороге к форту, как вдруг 
индеец, лежавший на самой дороге, быстро вскочил и с криком ужаса бросился в 
сторону. На него наскочила лошадь подпоручика Гевита и не раздавила его только 
потому, что краснокожий из чувства самосохранения накинул на голову лошади 
бывшее в его руках одеяло. Лошадь метнулась в сторону и чуть не вышибла седока 
из седла.
Справившись с лошадью, Гевит бросился в погоню за индейцем и осыпал его ударами 
хлыста.
– Подлая собака! – кричал он. – Я тебе покажу, как пугать лошадей!
Несчастный дикарь бежал с воем в свой шалаш, а Гевит, отсчитав в азарте еще 
несколько ударов, вернулся к своим и смеясь сказал:
– Вот уж этот в другой раз не отважится пугать чью-нибудь лошадь, ручаюсь.
Комендант, скакавший впереди, был уже в форте и не видел этой сцены; но Пейтон, 
видевший все, остановился и, не будучи в состоянии удержаться, сказал товарищу;
– Вы были чересчур жестоки к этому несчастному, Гевит! Я не допускаю мысли, что 
он бросил одеяло с целью испугать лошадь.
– Ничего, – ответил Гевит, – этим проклятым краснокожим не мешает время от 
времени преподать урок, а несколько ударов хлыста укрощают их темперамент. Что 
до меня, то я испытываю истинное удовольствие, укрощая их; терпеть не могу 
этого разрисованного исчадия!
– Что вам сделали эти бедные существа? – спросил адъютант. – Несчастные быстро 
исчезают, жизнь их и без того тяжела, нет надобности делать ее еще тяжелее. 
Этот человек, которого вы избили, был в свое время храбрым воином…
– Полноте, Пейтон, перестаньте их защищать. И я верил в благородство индейцев, 
когда зачитывался Фенимором Купером; но с тех пор, как я узнал их близко, скажу 
вам откровенно, что все они: мужчины, женщины и дети, – одинаково внушают мне 
отвращение.
– Вы не правы, говоря так, – грустно сказал Пейтон, – кто сказал вам, что вы 
были бы лучше, находясь в таком же как они несчастном положении?
Неизвестно, удалось ли адъютанту возбудить раскаяние и чувство человечности в 
сердце товарища.
Очень может быть, так как подпоручик не вымолвил больше ни слова и со 
сконфуженным видом въехал в ворота крепости.

Два дня спустя после вступления колонны в Лукут полковник Сент-Ор, будучи не из 
тех начальников, которые оставляют войска в бездействии, назначил каждому 
эскадрону занятия, и таким образом поручик Корнелиус Ван Дик и подпоручик 
Армстронг очутились в одном отряде, назначенном в ночную экспедицию.
Надо было провести разведку на определенном расстоянии от крепости. Ван Дик, 
имевший трехлетний опыт военной службы, должен был руководить действиями отряда,
 в помощь которому в качестве проводников были приданы двенадцать индейцев из 
племени павниев.
Комендант Сент-Ор завел прекрасный обычай не выпускать из крепости даже самого 
маленького отряда без строгого осмотра; предосторожность эта имела особенно 
важное значение с войском, ему почти незнакомым.
Было около 11 часов вечера, когда он для этой цели вышел на плац.
Все в укреплении было темно и тихо, огни давно погашены, а луна еще не светила 
маленькому отряду, выстроенному на плацу и готовому в поход.
Тут было всего-навсего не более тридцати драгун. Перед этой неподвижной массой 
ординарец нес большой фонарь, и свет от него вместе с другим огоньком – от 
сигары в зубах полковника – медленно переходил от одного ряда к другому, так 
как полковник останавливался перед каждым человеком и внимательно его 
осматривал. Он не говорил ни слова и только изредка, по свойственной ему 
привычке, хрустел пальцами.
Позади него, на приличном расстоянии, двигались Ван Дик и Армстронг; последний 
– с длинным палашом, а прочие драгуны – с карабинами и парой револьверов за 
поясом, по-американски. Благодаря отсутствию сабель, в отряде не было лязга и 
шума, и это придавало людям вид призраков.
Окончив осмотр, комендант приблизился к офицерам и сказал Армстронгу: