Адъютант Пейтон держит на поводу большого вороного коня, а полковник направляет 
лорнет на приближающуюся кавалерийскую колонну. Оружие блестит на солнце; за 
всадниками тянется вереница белых повозок военного обоза.
Неподалеку, справа от форта, виднеются два индейских шалаша, или вигвама, 
покрытых буйволовыми шкурами. Подле шалашей играют с полдюжины ребятишек, 
совершенно голых, с большими животами и длинными волосами, почти закрывающими 
лицо. Две безобразные старухи, истые колдуньи, болтают, усевшись перед шкурой 
буйвола, с которой они соскребают остатки мяса; рослый индеец, завернувшийся в 
грязное одеяло, спит или притворяется спящим, – и все это шагах в пятидесяти от 
крепости.
По правде сказать, нет решительно ничего занимательного или интересного в 
картине, которую представляют из себя эти «дети безбрежных равнин». Это просто 
несчастные существа, неопрятные, нечто вроде нищих, снующие всегда у ворот 
поселений европейцев, готовые за водку на все что угодно; последние 
представители несчастного племени, которое скоро исчезнет с лица земли.
Комендант Сент-Ор обращал на них так же мало внимания, как на мух, да и солдаты 
его так привыкли к этому зрелищу, что как будто не замечали их.
– Это, должно быть, колонна Вестбрука! – сказал комендант адъютанту, опустив 
лорнет. – Сколько человек указано в депеше?
– Пять эскадронов 12-го драгунского, полковник Чарлтин приведет два из форта 
Ларами и три роты 44-го линейного.
– Да, совершенно верно, – сказал полковник, снова лорнируя колонну. – Да где же 
этот разбойник Ильяс? Кончит ли он, наконец, седлать мою лошадь?
– Вот он, ведет ее, – произнес молодой подпоручик, выступая вперед. – Не 
позволите ли мне, господин полковник, быть вашим ординарцем?
– Охотно, мой милый Гевит, если у вас нет дела более серьезного.
Гевит только что прибыл из Вест-Пойнта и находился еще в пылу первого 
энтузиазма.
В эту минуту вестовой подвел прекрасного коня, оседланного по-парадному. У 
коменданта была страсть к хорошим лошадям. Подведенный конь был не из особенно 
смирных и поартачился, прежде чем дал седоку устроиться в седле; но узда была в 
опытных и умелых руках, и ретивый конь минуты через две-три признал себя 
побежденным. Полковник был из числа тех немногих, которые умеют не только 
хорошо ездить верхом, но и грациозно держаться в седле. Он казался пришитым к 
седлу, и когда лошадь танцевала под ним и поднималась на дыбы – он так изгибал 
свой красивый стан, что, казалось, составлял с лошадью одно целое.
Пейтон и Гевит тоже сели на коней, и все трое, отпустив поводья, пустились 
марш-маршем по полям. Колонна приостановилась, и по данному сигналу всадники 
выровнялись рядами. В ту минуту, когда полковник с двумя адъютантами подскакал 
к ним, солдаты представляли плотную и неподвижную массу в облаках пыли. Перед 
колонной стоял майор Вестбрук с саблей наголо.
Едва полковник остановился в двадцати шагах, как раздалась короткая команда:
– Слушай! На-плечо!
Раздался шум вынимаемого из ножен оружия, мелькнули лезвия, и настала мертвая 
тишина, между тем как весь ряд сабель сверкал под лучами заходящего солнца.
Майор Вестбрук отсалютовал шпагой и громко сказал:
– Господин полковник, имею честь ожидать ваших приказаний. Угодно вам сделать 
смотр колонн?
– Я затем и приехал, – сказал комендант, ответив на приветствие.
– Слушай! На-кра-ул!
Майор присоединился к свите коменданта, и тот медленно поехал вдоль строя.
Драгуны по большей части имели хороший вид, но загорелые и решительные лица 
мало отвечали, по крайней мере внешне, понятию европейца о солдате вообще.
Люди одного эскадрона были в черных шляпах, другого – в серых, третьего – в 
соломенных и, наконец, последнего – в полотняных фуражках. Голубые блузы были 
почти у всех форменные, но зато обувь была так же разнообразна, как и головные 
уборы. На одних были обыкновенные сапоги, на других – ботфорты, а у иных 
холщовые брюки были заправлены в какие-то полуботинки.
Лошади были навьючены довольно легко, но все-таки заметно утомлены огромным 
переходом в 450 миль за три недели. Длинная вереница обоза составляла арьергард.

Что касается офицеров, то они были одеты, кажется, хуже солдат. Капитан Грюнтей,
 например, был одет во фланелевый китель когда-то голубого цвета, обратившийся 
теперь в рыжий; впрочем, под ним был прекрасный гнедой конь. Направо от Грюнтея 
высилась толстая фигура поручика Корнелиуса Ван Дика, с трудом державшегося в 
седле. На фоне серой блузы резко выделялось широкое, налитое кровью лицо, 
опухшее от чересчур усердных возлияний на последнем отдыхе.
Подпоручик Франк Армстронг, стоявший на левом фланге, был единственный офицер 
из всего отряда, одетый в походную форму по уставу.
Комендант одобрительно улыбнулся, проезжая подле него, и насупился, увидя 
странную фигуру Ван Дика.
– Господин майор, – сказал он строгим тоном, – надеюсь, ваши офицеры примут к 
сведению, что так вести себя в укреплении Лукут нельзя.
– Капитан, – сказал он, обращаясь к Грюнтею, – придя на место, тотчас посадить 
под арест этого офицера…
Лицо капитана вытянулось, когда он отвечал:
– Слушаю, господин полковник!
Комендант продолжал смотр под неприятным впечатлением от увиденного. Объехав 
весь строй, он холодно поклонился майору Вестбруку и сказал:
– Расположите ваших людей по северной стене, майор. Вы найдете там воду и дрова,