ледовать их.
 Вместе с тем и те, которые остались на военных кораблях, спешили хватать 
лестницы и отваливать, чтобы неприятели не овладели кораблями. Наши солдаты, 
принадлежавшие к тем трем когортам, которые стояли на мосту и в начале плотины, 
также были устрашены всем происходящим: сзади себя они слышали крики и видели 
бегство своих, а с фронта должны были выдерживать массу пускаемых в них 
снарядов; ввиду этого, боясь быть обойденными с тылу, а с уходом кораблей и 
вообще отрезанными от отступления, они бросили начатое на мосту укрепление и 
пустились бежать к кораблям. Часть из них добралась до ближайших кораблей, но 
те, от множества людей и тяжести, потонули вместе с ними; другая часть пыталась 
сопротивляться, но не знала, что предпринять, и была перебита александрийцами. 
Некоторым посчастливилось: они достигли кораблей, готовых к отплытию, и 
уцелели; немногие, подняв над собой щиты и напрягая все душевные силы, доплыли 
только до ближайших кораблей (12).
21. Цезарь, насколько мог, старался ободрениями удержать своих солдат у моста и 
укреплений, но и сам он находился в такой же опасности; когда же он заметил, 
что все до одного отступают, то спасся на свой корабль. Но следом за ним туда 
же ломилась масса народа, так что не было возможности ни управлять кораблем, ни 
оттолкнуться. Предполагая то, что и случилось, он бросился с своего корабля и 
доплыл до судов, стоявших дальше (13). Отсюда он посылал лодки своим 
изнемогавшим людям и таким образом спас некоторых. Но собственный его корабль, 
перегруженный множеством солдат, погиб вместе с людьми. В этом сражении Цезарь 
потерял около четырехсот легионеров и немного более того флотских солдат и 
гребцов. Александрийцы поставили на этом месте форт и укрепили его сильными 
шанцами и метательными машинами, а из моря снова удалили камни и таким образом 
очистили проход для своих судов.
22. Однако эта неудача не только не смутила солдат, но даже воспламенила и 
увеличила их мужество и энергию в их атаках на неприятельские верки. В 
ежедневных сражениях при первом же удобном случае, когда александрийцы 
бросались в атаку и завязывали рукопашный бой, наши солдаты проявляли 
величайшую боевую отвагу (14). И обычные ободрения Цезаря не могли поспевать ни 
за энергией, с которой его люди брались за работу, ни за их страстным желанием 
боя, так что их чаще приходилось отпугивать и удерживать от наиболее опасных 
сражений, чем воспламенять к бою.
23. Таким образом, александрийцы видели, что удача придает римлянам силу, а 
неудачи — мужество. Какой-либо третьей военной комбинации, способной усилить их 
самих, сколько мы можем предполагать, у них не было. И вот, — то ли по совету 
царских друзей, находившихся у Цезаря под охраной, то ли согласно со своим 
прежним замыслом, — они отправили, с одобрения царя, с которым были в тайных 
сношениях, угодных ему лиц к Цезарю, просивших отпустить царя и позволить ему 
вернуться к своим и указавших, что все население, которому чрезвычайно надоело 
временное царствование девочки и жестокая тирания Ганимеда, готово повиноваться 
всем приказам царя и что если по его воле они должны будут перейти под 
покровительство Цезаря и заключить с ним дружественный союз, то населению 
нечего будет бояться, и тем будут устранены препятствия для сдачи.
24. Хотя Цезарь хорошо знал этот лживый народ, который думает одно, а для виду 
делает другое, однако счел целесообразным согласиться на их просьбу в 
уверенности, что если они действительно желают того, о чем просят, то 
отпущенный им царь останется ему верным; если же, — что более соответствовало 
их характеру, — они хотят иметь в лице царя вождя для ведения войны, то для 
него будет благовиднее и почетнее вести войну с царем, чем с шайкой пришлых 
авантюристов и беглых рабов. Поэтому он стал уговаривать царя подумать об 
отцовском царстве, пощадить свой славный родной город, обезображенный 
отвратительными пожарами и разрушениями, своих сограждан прежде всего 
образумить, а затем спасти, доказать свою верность римскому народу и ему, так 
как сам он, со своей стороны, настолько доверяет царю, что отпускает его к 
вооруженным врагам римского народа. Тут он взял взрослого мальчика за правую 
руку и стал с ним прощаться. Но молодой царь, приученный к величайшему 
лукавству в полном соответствии с характером своего народа, стал, наоборот, со 
слезами молить Цезаря не отпускать его: самый трон не так ему мил, как вид 
Цезаря. Цезарь успокоил плакавшего мальчика, слезы которого, однако, 
подействовали на него самого, и отпустил его к своим с обещанием скорого 
свидания, если его чувства действительно искренни. Тот, словно его выпустили из 
клетки на открытую арену, так энергично повел войну против Цезаря, что слезы, 
которые он обронил при прощании, были, очевидно, слезами радости. Многие легаты,
 друзья, центурионы и солдаты Цезаря радовались случившемуся, именно тому, что 
над чрезмерной добротой Цезаря насмеялся лукавый мальчик, словно Цезарь в 
данном случае действовал только под влиянием доброты, а не из высших 
практических соображений.
25. Получив теперь вождя, александрийцы стали, однако, замечать, что ни сами 
они не сделались сильнее, ни римляне слабее; кроме того, к их великому 
огорчению, солдаты начали издеваться над юностью и слабостью царя. Убеждаясь в 
безуспешности всех своих действий и ввиду возникающих слухов, что к Цезарю идут 
сухим путем сильные подкрепления из Сирии и Киликии (о чем, однако, сам Цезарь 
еще не слыхал), они решили перехватить провиант, который шел морем к римлянам. 
Поэтому, расставив на карауле у Канопа в удобных местах готовые к плаванию суда,
 они подстерегали наших и их транспорт. Как только об этом дали знать Цезарю, 
он приказал изготовить и снарядить весь флот, а командование над ним поручил 
Тиберию Нерону. В этой эскадре были и родосские корабли под командой Эвфранора, 
без которого не обходилось ни одно морское сражение и ни одно не оканчивалось с 
малым успехом. Но судьба, которая обыкновенно приберегает для взысканных ее 
милостями более суровые удары, на этот раз сопутствовала Эвфранору совсем не 
так,