к знак свободы138. Убийцы 
призывали восстановить отцовский образ правления, напоминали о древнем Бруте и 
древних римлянах, которые тоже составили заговор против древних царей. С ними 
бежали вместе некоторые с занятыми у других мечами, из числа тех, которые не 
принимали никакого участия в заговоре, но предполагали разделить его славу: 
Лентул Спинфер, фавоний, Аквин, Долабелла, Мурк и Патиск. Славы с заговорщиками 
они не разделили, но зато наказание получили вместе с виновниками. Когда народ 
за заговорщиками не последовал, они были приведены в замешательство и 
испугались; они надеялись на сенат, хотя он и разбежался вследствие 
неосведомленности и страха, так как сенаторы были с ними в родстве и дружбе и 
одинаково с ними были обременены тиранией Цезаря. Заговорщики не доверяли 
народу и ветеранам Цезаря, находившимся тогда в городе в большом числе: одни — 
недавно уволенные от службы после войны и распределенные по новым земельным 
наделам, другие — уже получившие наделы раньше и прибывшие для „проводов 
отъезжающего в поход Цезаря. Заговорщики боялись и Лепида и войска, 
находящегося под его начальством в городе, а также консула Антония, как бы он, 
созвав вместо сената только народное собрание, не предпринял бы чего-нибудь для 
них опасного.
120. Находясь в таком состоянии, заговорщики вместе с гладиаторами побежали на 
Капитолий. Здесь посовещавшись, они решили раздать народу деньги, в надежде, 
что когда одни начнут хвалить случившееся, то и другие, увлеченные сознанием 
свободы и стремлением к древней форме правления, присоединятся к ним. Они 
полагали, что теперешний народ — подлинно римский, такой еще, каким, они знали, 
он был при древнем Бруте, уничтожившем царскую власть. Но они не сознавали, что 
им приходилось рассчитывать на два друг другу противоположных настроения, т.е. 
чтобы окружающие их любили свободу и, одновременно, за плату служили их 
интересам. Последнее было более осуществимо, так как нравы гражданские были 
тогда сильно испорчены. Исконный
152 
римский народ перемешался с иностранцами, вольноотпущенник стал равноправным 
гражданином, и у раба был тот же вид, что и у господина; ибо, если исключить 
сенаторскую одежду139, все прочее облачение было у них и у рабов одинаковое. 
Кроме того, обычай, имевший место только в Риме, — публичные раздачи хлеба 
неимущим, — привлекал в Рим бездельников, попрошаек и плутов из всей Италии. 
Народ, отслуживший военную службу, не отпускался, как в древности, каждый в 
отдельности на свою родину, так как можно было опасаться, что некоторые из них 
затеют несправедливые войны; их всех вместе выводили в колонии, наделяя их, 
вопреки всякой законности, чужими владениями земли и жилищ. Как раз тогда они 
во множестве проживали в святилищах и на храмовых участках под одним знаменем и 
при одном начальнике колонии, будучи после продажи своего имущества готовыми к 
отправке и согласными продаться всякому, кто их наймет.
121. Вот почему из стольких по количеству и таких по качеству людей сторонникам 
Кассия было нетрудно набрать множество людей и повести их тотчас на форум. Они 
хотя и были наняты, однако не осмелились одобрять происшедшее, питая страх 
перед славой Цезаря и тем, что может постигнуть их в будущем со стороны других 
граждан; они с криком требовали мира как всеобщего блага, настойчиво требовали 
его от должностных лиц, полагая, что это средство послужит ко спасению убийц 
Цезаря, ибо не могло быть мира без амнистии их. Перед находящимися в таком 
состоянии людьми первым появился претор Цинна, Он приходился родственником 
Цезарю по жене, но, явившись неожиданно к толпе, сорвал с себя одежду претора, 
как бы из презрения к сану, данному ему тираном, назвал Цезаря тираном, а его 
убийц тираноубийцами, все содеянное ими восхвалял как подобное тому, что 
содеяно было их предками, и предложил этих людей как благодетелей пригласить из 
Капитолия и вознаградить их. Так говорил Цинна. Сторонники заговорщиков, видя, 
что неподкупленная часть толпы не присоединяется к ним, не вызвали их из 
Капитолия и снова кричали только о мире.
122. Затем Долабелла, молодой человек из знатной фамилии, выбранный самим 
Цезарем быть консулом на конец года, когда сам Цезарь собирался в поход, и уже 
носивший одежды консула и имевший знаки консульской власти, стал поносить 
давшего ему все это. Долабелла прикидывался, будто он был в полном единомыслии 
с за-
153 
мыслившими убийство Цезаря и только невольно не принимал физического участия в 
заговоре (некоторые утверждают, что Долабелла предложил праздновать этот день, 
как день рождения города). Нанятая толпа, видя, что на их стороне и претор и 
консул, расхрабрилась и послала в Капитолий за сторонниками Кассия. Они были 
рады Долабелле и думали, что этот человек, молодой и знатный, в сане консула, 
будет на их стороне противостоять Антонию. Из Капитолия пришли только Кассий и 
Брут, еще с окровавленными руками, ибо они нанесли Цезарю удар одновременно. 
Когда они прибыли к толпе, не было произнесено ни одного низкого или 
недостойного слова, но как бы после всеми признанного прекрасного поступка все 
хвалили друг друга и поздравляли государство и говорили больше всего о том, что 
Децим предоставил им в нужный срок гладиаторов. Кассий и Брут обратились к 
народу с речью, призывая их поступать подобно своим предкам, изгнавшим царей, 
не управлявших путем насилия, как Цезарь, но выбранных по закону. Они также 
предложили вызвать Секста Помпея, сына Помпея Великого, воевавшего за 
демократию, которой в Испании сам еще продолжал отбиваться от полководцев 
Цезаря. Они предложили, сверх того, восстановить в должности смещенных Цезарем 
трибунов Цесетия и Марула, находившихся в изгнании.
123. Так говорили сторонники Кассия и после того снова ушли на Капитолий. Они 
не чувствовали еще себя надежно при создавшемся положении вещей. Но теперь по 
крайней мере их близкие и родственники могли прийти к ним в Капитолий; из них 
они выбрали некоторых лиц послами к Ле