ет собой в 
действительности, то вы увидите, как сцена, так сказать, внезапно переменится 
на ваших глазах: это уже более не рабыня, беспомощная и угнетенная, это



68
 
матрона, мать семейства, почитаемая рабами, клиентами и детьми, пользующаяся 
уважением своего мужа, любимая всеми, хозяйка своего дома; ее влияние проникает 
даже на площадь народного собрания и в курию сената. Римляне не держали своих 
женщин в тиши и уединении гинекеев, она появлялась у них и в театрах, и на 
праздниках, и на пиру: везде ей было почетное место; всякий уступал ей дорогу, 
даже консул со своими ликторами. Впрочем, ее редко можно было встретить в 
публичном месте или на общественном собрании: добродетель сделала ее такой же 
домоседкой, какою гречанка была по принуждению, — ее обычное место было у 
домашнего очага в атриуме. Этот атриум не был, подобно гинекею, отдаленным 
помещением, теремом в верхнем этаже дома, убежищем укромным и недоступным. 
Атриум был центральным помещением в римском жилище, общей залой, в которой 
сходилось все семейство, где принимались друзья и чужестранцы. Здесь у очага 
возвышался жертвенник богам-ларам, и вокруг этого святилища стояло все, что 
было самого драгоценного и почитаемого в семействе: брачная постель, 
изображения предков, холст и веретено матери семейства, сундук с документами и 
домашней кассой; все эти сокровища находились под охраной матроны. Она 
приносила жертву, как и сам домовладыка, богам-ларам, она заведывала домашними 
занятиями рабов, руководила воспитанием детей, которые долго, до самого 
юношеского возраста, оставались подчиненными ее надзору и власти; наконец, она 
разделяла со своим мужем заботу по управлению имуществом и заведованию домашним 
хозяйством. С той минуты, как новобрачная вступила в атриум своего мужа, она 
была приобщена ко всем его правам. Это именно выражала собой древняя формула; 
переступая порог мужнего дома, молодая жена обращалась к нему со следующими 
словами: «Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia —там, где ты хозяин, там я буду хозяйкой». 
Жена действительно была хозяйкой всего того, над чем муж был хозяином. Каждый в 
доме, не исключая даже мужа, звал ее domina, (госпожа), и Катон Старший выразил 
лишь в преувеличенной форме по существу совершенно верное замечание, когда в 
шутку восклицал: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми 
мужами, находимся под управлением наших жен».
Влияние женщины проявлялось не только под сенью домашнего очага и в узком кругу 
семейной жизни. Женщина фигурирует на каждой странице римской истории. Напрасно 
закон устраняет ее от участия в общественных делах: ее влияние, явное или 
тайное, сказывается беспрестанно, решая судьбы государств. Можно подумать, что 
римляне в своих летописях и преданиях нарочно связывали самые славные свои 
воспоминания с именем какой-нибудь героини; и, если верить традиционной истории,
 Рим не менее обязан добродетели своих матрон, чем мудрости своих законодателей 
и мужеству своих воинов. Супружеская преданность и дочерняя привязанность



69
 
сабинянок способствовали образованию римской нации; нравственной чистоте 
Лукреции и невинности Виргинии Рим, дважды порабощенный Тарквиниями и 
децемвирами,* дважды обязан поводом к своему освобождению; мольбы жены и матери 
одни только могли убедить Кориолана не губить отечество;** ловкие наущения 
честолюбивой жены внушили Лицинию Столону *** знаменитый закон, которым 
утверждалось торжество римской демократии; и последние герои этой демократии — 
оба Гракха — выросли такими под влиянием воспитания, которым руководила мать. 
Особенно замечательно, что среди героинь древнего Рима, в противоположность 
Греции, не было ни одной куртизанки; все это чистые девушки, верные жены, 
преданные своему долгу матери; и именно в непоколебимой верности этих женщин их 
незаметным обязанностям и скромным добродетелям своего пола и заключается все 
их величие. Пусть все эти рассказы наполовину вымышлены — все равно: в самих 
этих легендах я вижу наивное выражение народного чувства и нахожу 
неопровержимое доказательство уважения и почтения, которыми древние римляне 
окружали своих жен и матерей. Они поняли, что семейные добродетели так же 
необходимы для существования государства, как и доблесть, гражданская или 
воинская, и вся история только подтверждает прекрасные слова Сенеки, которые он 
сказал позже, во времена гораздо менее счастливые: он сказал, что для женщин 
«разврат не просто порок, а нечто чудовищное».
Во времена империи мы видим, что женщины высшего общества открыто вмешиваются в 
политические интриги, проявляя при этом свойственные им хитрость и упорство. 
Сенека в значительной степени обязан был своей квестурой деятельным хлопотам 
тетки. Это была простая женщина, жившая в уединении, но привязанность к 
племяннику извлекла ее из этого уединения и сделала смелой: сам Сенека говорит, 
что она руководила выборной агитацией в его пользу. Ввиду всего этого, 
понравиться женщинам было одним из средств сделать карьеру. Тацит говорит об 
одном сановнике, все таланты которого заключались в умении снискать 
благосклонность женщин. Вне Рима они были еще более могущественны. Ничто здесь 
не мешало им пользоваться тем значением, которое они желали иметь, так как 
здесь они не были на глазах у императора и у