П. Гиро  "Частная и общественная жизнь римлян" 


Глава I. Город Рим
Обряд основания Рима [11]
Строительное искусство у римлян [13]
Части города Рима во времена империи [18]
Палатин [19]
Форум [28]
Водопроводы [33]
Водостоки [36]
Общественные бани [39]
Цирки, театры, амфитеатры [41]
Портики и сады [49]
Римские улицы [51]
Римские стражи порядка [53]
Глава II. Семья
Римская свадьба [57]
Злоупотребление разводом [62]
Власть отца в древнем Риме [63]
Домашний суд [66]
Положение женщины [67]
Катон Старший и римские женщины [71]
Похвальное слово на могиле одной римской матроны [74]
Дети [76]
Примеры строгости отца [79]
Преимущества холостой жизни [80]
Глава III. Воспитание
Римское воспитание [82]
Воспитание во времена Плавта [90]
Ученики в школе [91]
Телесные наказания [95]
Отношения между учителем и учениками [96]
Темы для упражнений [98]
Отенская школа и преподаватели во времена империи [99]
Учащиеся афинской академии в IV веке [103]
История одного преподавателя второй половины IV века [105]
Глава IV. Рабы и вольноотпущенники
Рабство в Риме [110]
Торговля рабами [112]
Домашние рабы [113]
Хороший раб [117]
Содержание рабов по Катону [118]
Господин, дающий приказания своим рабам [119]
Телесные наказания рабов [120]
Чувства рабов по отношению к их господам [123]
Казнь четырехсот рабов [125]
Мнение Сенеки о рабах [127]
Обязанности вольноотпущенника по отношению к своему патрону [130]
Положение вольноотпущенников в римском обществе [132]
Тирон, вольноотпущенник Цицерона [135]
Выскочка из вольноотпущенников [138]
Императорские вольноотпущенники [140]
Глава V. Жилище
Римский дом [143]
Домашняя обстановка [155]
Производство стеклянных, золотых и серебряных изделий в Галлии [163]
Жилища бедняков в Риме [166]
Деревенские дома [168]
Плиний Младший в деревне [171]
Вилла Адриана в Тибуре [172]
Глава VI. Одежда и пища
Одежда римлян [178]
Туалет римской матроны в I веке по Р. X. [183]
Косметические средства [188]
Частные бани [191]
Принятие пищи [193]
Гурман [199]
Скромный обед [201]
Забавный пир [202]
Глава VII. Лекарства. — Погребение
Врачи [205]
Лекарства Катона Старшего [206]
Лечебные средства Плиния Старшего [209]
Гигиенические правила [212]
Хирургия [214]
Похороны [215]
Культ мертвых [220]
Гробницы на Латинской дороге [223]
Эпитафии на лионских гробницах [224]
Columbaria [227]
Похоронные товарищества [229]
Глава VIII. Общественная жизнь и развлечения
Светская жизнь в Риме [231]
Несколько типов Марциала [235]
Неприятности, причиняемые клиентами [236]
Неудача одного клиента [237]
Клиент на обеде у своего патрона [238]
Собрания [240]
Публичные чтения [243]
Кабаки [247]
Развлечения в термах [249]
Прогулка [251]
Зрелища [253]
Возница II века [270]
Общественные игры на западе в IV веке по Р. X. [272]
Зрелища на востоке в IV веке по Р. X. [274]
Путешествия в римской империи [277]
Глава IX. Труд и богатство
Состояние земледелия за два века до Р. X. [284]
Деревенская усадьба [287]
Обязанности землевладельца по Катону [292]
Обязанности вилика [293]
Большое имение в южной Италии [295]
Рабы-ремесленники [296]
Ремесла и торговля в Помпеях [297]
Торговля в эпоху Августа [306]
Ремесленные корпорации [311]
Брут-ростовщик [315]
Аферист в I веке до Р. X. [317]
Публиканы [319]
Римские богатства [323]
Глава X. Религия
Значение религии в жизни римлянина [326]
Божества различных моментов человеческой жизни [330]
Особенности римской религии [333]
Религия и государство [337]
Предписания римской религии [339]
Храм Юпитера Капитолийского [341]
Фламин Юпитера [345]
Весталки [346]
Жертвоприношения [349]
Празднование юбилейных игр при Августе [353]
Частные жертвоприношения [355]
Протокол одного собрания арвальских братьев [356]
Суеверия римлян [358]
Знамения [360]
Истолкование знамений [362]
Благочестие во времена Августа [365]
Увлечение женщин восточными культами [372]
Глава XI. Республиканский строй
Римский народ по Титу Ливию и Тэну [375]
Политические правила римлян [379]
Советы как домогаться консульства [380]
Выборы [384]
Состав сената [389]
Заседания сената [389]
Примеры сенатских решений [395]
Власть диктатора [397]
Почтение к магистратам [400]
Общий дух римского государственного строя [401]
Политическое и судебное красноречие в республиканскую эпоху [404]
Глава XII. Римский строй в эпоху империи
Описание жизни Августа, сделанное им самим [407]
Принятие Тиберием императорской власти [416]
Закон о правах Веспасиана [417]
Избрание императора Тацита сенатом [419]
Власть императора [420]
Придворный церемониал в первые два века по Р. X. [424]
Придворный времен Клавдия [429]
Нерон-актер [431]
Республиканец времен Нерона [433]
Император Антонин по Марку Аврелию [435]
Коммод-гладиатор [436]
Выражения радости сената по поводу смерти Коммода [437]
Борьба преторианцев с народом при Максимиане [439]
Подавление мятежа в Риме [440]
Обязанности хорошего правителя по императору Юлиану [441]
Обряд апофеоза императора [443]
Глава XIII. Войско
Связь между военными и политическими учреждениями в римской республике [445]
Легион, когорта и их боевой порядок во времена Цезаря [452]
Римская тактика [455]
Осадное искусство у римлян [459]
Примеры строгости римских военачальников [463]
Дисциплина во времена республики [465]
Дисциплина во времена империи [466]
Занятия воинов [467]
Жалованье высшего офицера в конце III века [469]
Восстание паннонских легионов [470]
Триумф [474]
Глава XIV. Администрация римского мира
Как Рим приобрел владычество [476]
Положение италиков во II веке до Р. X. [478]
Наказание Капуи за отпадение от Рима [479]
Веррес в Сицилии [481]
Провинция Азия в I веке до Р. X. [483]
Муниципальный закон колонии Genetiva Julia [486]
Выборы в Помпее [488]
Жалобы на эдила [492]
Щедроты Гамалы [493]
Выдержки из переписки Траяна с Плинием [494]
Провинциальные собрания [499]
Общий вид Галлии во II веке нашей эры [503]
Некоторые галльские города в эпоху империи [509]
Жизнь в галло-римском городе в IV веке [518]
Глава XV. Суд
Судебные учреждения в Риме [524]
Процесс Сципиона Африканского [530]
Базилики [532]
Адвокатский гонорар во времена республики [534]
Обязанности адвоката [536]
Обвинители в конце республиканской эпохи [539]
Два доносчика времен империи — Домиций Афер и Регул [541]
Суд императора Траяна [545]
Процессы правителей провинций [546]
Политический процесс при Септимии Севере [549]
Суд при Валентиниане I [549]
Глава XVI. Христианство
Положение христиан в языческом обществе [552]
Представления язычников о христианстве [555]
Письма Плиния и Траяна о христианах [557]
Нападки язычника на христиан [559]
Защита христиан Тертуллианом [561]
Римские катакомбы [564]
Лионские мученики [570]
Отношения между христианской церковью и империей [576]
Св. Василий, епископ IV в. [579]



«ЧАСТНАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ РИМЛЯН» П. ГИРО
Во Франции в 1893 г. вышла в свет книга под названием «Частная и общественная 
жизнь римлян». Она представляла собой сборник отрывков из сочинений современных 
историков и античных авторов. Составителем книги и автором ряда вошедших в 
сборник материалов был уже известный в то время историк и филолог Поль Гиро. 
Тремя годами ранее им был выпущен аналогичный сборник, привлекший внимание 
ученой и педагогической общественности — «Частная и общественная жизнь греков». 
Эти книги предназначались для учащихся средних учебных заведений Франции. 
Составитель попытался осветить все стороны жизни римлян и римлянок: представить 
их поведение на форуме и в домашних условиях, на полях сражений и на пирушках, 
рассказать живым и доступным языком, чем питались люди той далекой эпохи, какую 
одежду носили, как трудились и проводили досуг, в каких богов веровали, в каких 
домах жили, показать их взаимоотношения в общественных делах и быту. Для этого 
П. Гиро выбирает наиболее яркие отрывки из произведений замечательных историков 
древности (не все из них переведены на русский язык и доступны нашему 
читателю): Тита Ливия, Полибия, Корнелия Тацита, Диона Кассия, Геродиана, 
Аммиана Марцеллина. У него мы слышим живые голоса политических деятелей и 
ораторов — Катона Старшего и обоих Плиниев, Цицерона и Юлия Цезаря, Траяна и 
Марка Аврелия, Константина Великого и Юлиана Отступника. Колорит эпохи 
подчеркивается выдержками из античной литературы — из произведений Авла Геллия 
и Петрония, Авсония и Плавта, Горация и Вергилия. Однако не все стороны жизни 
древних римлян нашли свое отражение в сочинениях античных авторов. Иногда 
необходимые сведения были рассеяны по множеству произведений. Тогда П. Гиро для 
воссоздания полноты картины привлекает труды современных ему исследователей. В 
основном он цитирует работы наиболее известных исследователей XIX в., чьи 
штудии стали вехами на пути развития антиковедения. Достаточно упомянуть лишь 
некоторых из них: Теодор Моммзен, создатель капитального труда по истории Рима, 
издатель и комментатор античных источников Фюстель де Куланж, автор «Истории 
общественного строя Франции», Гастон Буассье с его известными в России 
«Оппозицией при цезарях» и «Цицероном и его друзьями», Эрнест Ренан, автор 
«Жизни Иисуса» и «Апостолов».
Для своего времени это было высококачественное пособие. Вот почему его быстро 
перевели на русский язык и рекомендовали учащимся гимназий для углубления 
знаний по курсу Римской истории. Данная книга, естественно, имеет и некоторые 
недостатки. Чтобы создать яркую и впечатляющую картину из жизни прошлого, П. 
Гиро соединял отрывки из сочинений разного характера и разного времени. Степень 
достоверности сведений древних авторов также была достаточно разной. Так, 
вполне



II 
 
надежные сообщения Корнелия Тацита соседствуют с сомнительными авторами 
«Истории Августов». П. Гиро обходит молчанием принцип использования им отрывков 
из древних сочинений, сведения приводятся фактически без комментариев и 
объяснений, отсутствует критический подход к используемым отрывкам. Например 
глава XII «Римский строй в эпоху империи» эклектически соединяет в себе подбор 
источников с I в. н. э. до IV в. н. э. в такой хронологической 
последовательности: нач. I в. — нач. II в. — конец I в. — конец IV в. — 
середина II в. — I пол. II в. — конец IV в. — III в. — 2 пол. IV в. — середина 
IV в. — III в. Тоже самое можно сказать и о событиях, описываемых в таких 
пестрых по времени источниках с вкраплениями ив трудов современников П. Гиро. 
После описания эпохи Августа, Тиберия, Нерона, Веспасиана идет рассказ об 
избрании императором Тацита в 275 г.» затем П. Гиро опять возвращается к 
Августу. После этого П. Гиро отбрасывает принцип описания римского строя по 
очеркам об определенных императорах и переходит к тематическому изложению 
материала, а через несколько страниц опять возвращается к принципу 
биографического изложения. Другим недостатком сборника является статичный 
принцип описания общественных явлений, в данном случае политического строя 
Империи. В изложении П. Гиро мы не увидим каких-либо различий между Империей I 
в. и IV в. За четыреста лет произошли значительные изменения в римском строе, 
но это не получило отражение в посвященной ему главе. Наиболее удачными 
разделами книги являются части, затрагивающие религиозные проблемы, быт, 
устройство городов.
Стоит сказать несколько слов и о самом составителе сборника, что позволит лучше 
оценить достоинства и недостатки книги. Мари Раймонд Поль Гиро (1850—1907 гг.) 
родился в крошечном городке Сенн-Монести на юге Франции. Он уже в раннем 
возрасте проявил склонность к классической филологии и древней истории, как 
тогда говорили к «классическим древностям». Одаренному юноше удалось поступить 
в одно из самых престижных высших учебных заведений Франции — Высшую нормальную 
школу, основанную Конвентом в 1794 г. П. Гиро избрал своей специальностью 
древние языки. Здесь он и познакомился со своим учителем Фюстелем де Куланжем, 
который и сам был выпускником школы. В это время Фюстель де Куландж уже был 
широко известен благодаря своим трудам по античной историографии (исследование 
о творчестве Полибия) и по работам, посвященным античной гражданской общине. 
Его лекции по истории религиозных верований древних греков и римлян произвели 
на П. Гиро сильное впечатление. Под влиянием Фюстеля де Куланжа определились и 
научные интересы молодого ученого. В 1878 г. П. Гиро защитил диссертацию о 
разногласиях между Юлием Цезарем и сенатом.
После защиты диссертации П. Гиро посвятил себя преподаванию древней истории в 
высших учебных заведениях Франции. Сначала он читал курс лекций в г. Тулузе, а 
с 1888 г. продолжил преподавательскую деятельность в Сорбонне. Вместе с тем он 
ведет плодотворную научно-исследовательскую работу. Из под его пера выходят 
труды по античной историографии (Цезарь, Саллюстий, Тит Ливий, Тацит, Аммиан 
Марцеллин), о провинциальных собраниях в Римской империи, биографический очерк 
о Фюстеле де Куланже. Все работы П. Гиро несут на себе сильный отпечаток 
методологии его учителя. Последний главным внутренним двигателем античной 
истории считал развитие религии и религиозную борьбу. Поэтому неслучайно 
столько



III 
 
внимания уделил П. Гиро в «Частной и общественной жизни римлян» религиозным 
воззрениям язычников и становлению христианства. Идея Фюстеля де Куланжа о 
преемственности и непрерывности развития древнего общества нашла свое отражение 
в представлении римской истории на страницах сборника единым и непрерывным 
процессом. Значительный интерес Фюстель де Куланж проявил к 
социально-экономической тематике («Римский колонат» 1885 г.). Не обошел 
стороной данные проблемы и П. Гиро. Под влиянием своего учителя он написал 
работу и серию статей, посвященных земельной собственности в Древней Греции, 
ремесленному производству и т. п.
П. Гиро усвоил метод Фюстеля де Куланжа со всеми его достоинствами и 
недостатками. К первым можно отнести попытку всестороннего изучения римского 
общества, глубокое исследование религиозных верований, социально-экономических 
отношений и культурной истории. Эти исследования проводились на основании 
тщательного изучения источников, привлечения новых данных археологии и 
эпиграфики, отказе от умозрительных конструкций, неподтвержденных источниками. 
В П. Гиро его коллеги отмечали педагогический талант, энергию, готовность 
отстаивать свою концепцию, научную корректность. Заслуги ученого и педагога 
были отмечены его избранием 17 февраля 1906 г. в Академию политических и 
моральных наук, весьма престижное научное заведение.
Недостатками методологии П. Гиро можно считать отсутствие ценностной 
классификации источников, зачастую искусственное соединение разных памятников 
для получения яркой картины. Однако эти замечания нисколько не умаляют значения 
«Частной и общественной жизни римлян» как пособия для учащихся и всех любителей 
«классических древностей».

Новиков А.А.

Глава I. ГОРОД РИМ
1. Обряд основания Рима
Первая забота основателя — выбрать место для нового города. Но этот выбор 
всегда представляется на волю богов. Если бы Ромул был греком, он посоветовался 
бы с дельфийским оракулом; если бы он был самнитом, то пошел бы следом за 
священным животным (волком или зеленым дятлом). Как латин, близкий сосед 
этрусков, ознакомившийся с наукой авгуров, он просит богов выразить свою волю 
посредством полета птиц. Боги указывают ему на Палатин.
В день основания Ромул приступает прежде всего к жертвоприношению. Товарищи и 
спутники толпой окружают его, они зажигают костер из хвороста, и каждый скачет 
через его легкое пламя. Смысл этого обряда тот, что к действию, которое 
предполагается совершить, люди должны приступать чистыми: древние думали, что 
прыжок через священный огонь очищает человека и физически и нравственно.
Как только этот предварительный обряд приготовил всех к великому действию 
основания города, Ромул вырыл маленькую круглую яму; в нее он бросил комок 
земли, принесенной из Альбы; потом каждый из его спутников в свою очередь 
бросил туда горсть земли, взятой в том городе, где он раньше жил. В этом обряде 
выражается мысль древнего человека, которую интересно отметить. Прежде чем 
прийти на Палатин, Ромул и его спутники жили в Альбе или в другом каком-нибудь 
соседнем городе; там находились их домашние очаги, там предки их жили и были 
погребены; религия же не позволяла бросать свой очаг и священную могилу предков.
 Чтобы



12
 
не совершить такого нечестивого поступка, приходилось прибегать к фикции: под 
видом комка земли каждый уносил с собой священную почву, в которой были 
погребены его предки и с которой были связаны их «маны» (души усопших предков). 
Человек не мог уйти иначе, как захватив с собой и родную землю, и своих 
праотцов. Исполнение такого обряда было необходимо для того, чтобы, показывая 
место своего поселения, он мог сказать: «Это все-таки моя отчая земля (terra 
patria); здесь моя родина, потому что здесь обитают маны моего рода».
Яма, в которую каждый бросил свою горсть земли, называлась mundus; очевидно, на 
языке древней религии это слово обозначало царство манов. Отсюда, как 
утверждает предание, души умерших выходили три раза в год, чтобы взглянуть на 
свет Божий. Не сохранилось ли в этом предании истинное представление этих 
древних людей? Бросая в яму комок земли со своей прежней родины, они в самом 
деле думали, что в нем заключены души их предков. Этим последним необходимо 
воздавать вечное поклонение, за что они будут оберегать своих потомков. На этом 
самом месте Ромул устроил алтарь и возжег огонь: здесь стал очаг города.
Вокруг этого очага должен был расположиться город, как дом расположен вокруг 
домашнего очага. Ромул проводит борозду, которая отмечает границы будущего 
города. И тут малейшие подробности определяются обрядом: плуг должен быть 
медным, его везут белый бык и белая корова. Сам Ромул с покрывалом на голове и 
в одежде жреца держит за рукоять плуга и направляет его с пением молитв. Его 
спутники идут сзади, набожно храня глубокое молчание. По мере того, как плуг 
взрывает комья земли, их старательно отбрасывают внутрь черты, чтобы ни одна 
частичка этой священной почвы не осталась на чужой стороне.
Эта черта, проведенная религией, должна оставаться ненарушимой. Ни свой, ни 
чужой не смеет переступить ее. Перескочить через эту маленькую борозду — значит 
совершить нечестивый поступок: римское предание рассказывает, будто бы Рем, 
брат основателя города, совершил его, за что и поплатился жизнью.
Для входа в город и выхода из него борозда в некоторых местах прерывалась; с 
этой целью Ромул приподнимал плуг и нес его; такие промежутки назывались portae.
 Здесь были устроены городские ворота.
На священной борозде, или же немного позади ее, возведены были стены: они также 
священны. Никто не смеет их тронуть, даже для починки, без разрешения жрецов. 
По обе стороны стены полоса земли в несколько шагов шириной оставлена для 
религиозных потребностей; называется она pomoerium, и здесь нельзя ни пахать, 
ни строить здания.



13
 
Таков был, судя по множеству древних свидетельств, обряд основания города Рима. 
Память о нем сохранилась до времен тех писателей, от которых мы о нем узнали, 
потому что ежегодно римское население повторяло его во время празднования так 
называемого дня рождения Рима. 
Этот день неизменно праздновался в древности из года в год, и даже теперешние 
римляне празднуют рождение своего города в тот же самый день, как и в прежние 
времена, за 11 дней до майских календ.
(Fustel de Coulanges, La cite antique pp. 153—157, 7-e edit: chez Hachette).

2. Строительное искусство у римлян
Этруски первые научили римлян строить здания, но скоро римляне превзошли их в 
этом искусстве. Они стали лучше пользоваться



14
 
материалами, употреблявшимися уже и раньше, приспособили новые, наконец, 
усовершенствовали способы возведения стен и крыши.
При сооружении стен этруски часто употребляли тесаный камень, особенно для 
более или менее значительных зданий; это были каменные глыбы одинаковых 
размеров, которые располагались правильными горизонтальными рядами, один ряд 
над другим. Здание называлось opus quadratum, если лицевая сторона глыб, из 
которых оно строилось, обтесывалась в виде четырехугольника. Такой способ 
придавал постройке величественный и прочный вид; но он имел также и свои 
неудобства. Во-первых, удобный для постройки камень, находимый в Италии, 
обыкновенно был не особенно хорошего качества. Исключительно употреблявшийся 
вначале вулканический туф представляет собой, в сущности, простой конгломерат 
выброшенного вулканом пепла, который с течением времени окаменел; травертинский 
же туф, который стали употреблять впоследствии, камень непрочный и в то же 
время грубый. Кроме того, пользование этим материалом требовало много и времени,
 и усилий: нужно было выискивать подходящие глыбы, извлекать их из каменоломни, 
доставлять в мастерскую, старательно обтесывать, подвозить к месту постройки, с 
трудом поднимать на то место, которое каждая глыба должна занять, — и все это 
при помощи самых первобытных орудий. Римляне же хотели возводить свои постройки 
не только прочно, но и быстро: их не могли удовлетворять этрусские приемы. Вот 
почему они изобрели цемент, или, по крайней мере, стали им часто пользоваться.
Употребление цемента увеличивало количество строительного материала и в то же 
время облегчало пользование им. Так как при этрусском способе постройки камни 
клались без извести и держались исключительно только в силу своей тяжести, то, 
складывая из них стену, приходилось самым тщательным образом соблюдать правила 
геометрии. Наоборот, раз каменные глыбы прочно прикреплялись друг к другу 
посредством заливаемого между ними раствора извести, то соблюдение всех этих 
предосторожностей являлось уже лишним: можно было класть как попало обломки 
камня, куски песчаника, валуны, булыжник, осколки кирпича, черепицы и даже 
разбитых горшков. Кроме того, при таком способе достаточно несколько опытных 
каменщиков, чтобы руководить приготовлением цемента, следить за правильностью 
линий при возведении стены, выводить углы и наружные украшения. Сама же 
постройка стены представляла собой своего рода нагромождение материала, которое 
могло быть довольно быстро выполнено простыми чернорабочими, не имеющими 
никаких специальных знаний.
Римские здания имели не только то преимущество, что они возводились быстро; они 
отличались в то же время необычайной прочностью. Их цемент, обыкновенно 
приготовляемый весьма тщательно, с течением времени все более и более твердел. 
Благодаря этому, все



15
 
здание становилось как будто сделанным из одного цельного куска: так плотно 
сцеплялись друг с другом отдельные куски, из которых была сложена стена. Даже в 
настоящее время, по прошествии стольких веков, стена древнеримской кладки не 
распадается на куски, и нужно употребить очень большие усилия, чтобы разбить ее.

Разнообразие материала позволяло римлянам возводить стены самого различного 
строения и внешнего вида. Тем не менее можно до некоторой степени 
классифицировать все виды римских стен и свести их к трем основным типам.
Из них самый древний, известный под именем «смешанной постройки» (opus 
incertum), в то же время самый неправильный: такая стена состояла из маленьких 
булыжников и камней, без всякого порядка нагроможденных друг на друга и 
скрепленных раствором извести, которым заливались все промежутки. Этот способ 
почти исключительно употреблялся вплоть до времен Мария, т. е. до II в. до Р. X.
*; впоследствии он продолжал еще применяться, по-видимому, лишь при сооружении 
самых скромных построек.
В I веке до Р. X. появляется новый способ — «постройка решетчатая или 
клетчатая» (opus reticulatum), названный так потому, что постройка этого типа 
имеет вид, как будто на наружной стороне стены растянута сетка. При этом 
употреблялись небольшие квадратные кирпичи или маленькие глыбы туфа, 
обтесанного в виде кубиков; их клали не плашмя на одну из сторон, а на ребро, 
так что два соседних камня в одном ряду прикасались друг к другу не сторонами, 
а углами. Стены, сложенные исключительно таким образом, не встречаются; 
обыкновенно такая кладка попадается лишь местами, окруженная четырехугольными 
плитами, положенными по способу «opus quadratum»; в общем, это было очень 
красиво. Такой способ получил очень большое распространение, но он имел один 
недостаток, а именно: стена, сложенная по такому способу, не была достаточно 
прочной, поэтому он стал выходить из употребления уже к концу I в. по Р. X.
Он был заменен третьим типом — «кирпичной постройкой» (opus latericium), 
которая была почти в исключительном употреблении в эпоху империи, даже в 
провинциях. Римские кирпичи были тонкие, широкие и длинные. Их клали 
горизонтально и плашмя, с промежуточными слоями извести. При этом нисколько не 
заботились о внешнем виде и о том, чтобы такая кладка увеличивала красоту 
здания. Правда, случалось, что на известном расстоянии к верху от дверей и окон 
кирпичи располагались в виде дуги, но это делалось исключительно с целью 
придать зданию большую прочность.

__________
* Гай Марий (156—86 гг. до н. э.), известный римский полководец и политический 
деятель, в 105 г. провел военную реформу, что позволило римлянам разгромить 
тевтонов и кимвров; был соперником Суллы. Здесь и далее * обозначены примечания 
А. А. Новикова.
 

16
 
Такое равнодушие римского архитектора к внешнему виду его творения на первый 
взгляд удивительно. Но нужно при этом помнить, что обыкновенно стены 
покрывались штукатуркой и раскрашивались так, чтобы придать им вид сложенных ив 
камня; изнутри стена покрывалась разнообразными украшениями. Иногда кирпичная 
стена облицовывалась каменными плитами.
К тому же римляне не довольствовались этим грубым материалом; в домах богачей 
для колонн перистиля,* для различных украшений и даже для облицовки стен в 
парадных залах употреблялся мрамор. Со II века до Р. X. стали разрабатываться 
великолепные каррарские каменоломни; эта гора в 8 километров длины и 800 метров 
высоты представляет собой от подошвы до вершины огромную глыбу чистого мрамора; 
тысячи работников постоянно были заняты здесь извлечением, перевозкой, 
распилкой, обтесыванием и полировкой этого драгоценного материала. Позднее 
мрамор привозили также из Греции, из Азии, из Африки. Вверх по Тибру корабли 
доезжали до Авентинского холма, количество подвозимого мрамора было настолько 
значительно, что для его разгрузки было предназначено особое место, которое и 
до сих пор сохранило название Marmorata.
Нововведения римлян касались не только выбора материалов для постройки, но 
также архитектурных приемов для возведения кровли и увенчания здания. И тут они 
не отказались окончательно от этрусского способа. Римляне точно так же 
устраивали деревянные потолки, поддерживаемые видимыми снаружи бревнами, с 
узором, который образуется правильно перекрещивающимися стропилами. Но на этом 
они не остановились: горизонтальные стропила из дерева или камня они стали 
заменять сводами. Этруски тоже употребляли свод, но только для подземных 
каналов и водоемов; римляне же, напротив, широко пользовались сводом при 
постройках своих жилищ.
Это дало большое преимущество их архитектуре. Во-первых, они получили 
возможность покрывать огромные залы, не прибегая к подпоркам в виде 
промежуточных рядов колонн: таким образом они выигрывали в пространстве и 
освещении. Во-вторых, благодаря своду, появилась большая свобода при 
составлении плана зданий: теперь уже не нужно было ограничиваться исключительно 
прямоугольными комнатами, теперь появилась возможность разнообразить форму 
помещений до бесконечности.
Римский свод в разрезе представлял собой полный полукруг. При этом различались: 
свод в виде опрокинутой колыбели, опирающийся на две параллельных стены; 
крестовый свод, образуемый пересечением под прямым углом двух сводов первого 
типа (таким сводом покрывалось четырехугольное помещение); и наконец, свод в 
виде полушария или купол, соответствующий круглым залам. Необходимо

__________
* Прямоугольный двор, окруженный с четырех сторон крытой колоннадой.
 

17
 
отметить, что римлянам был известен технический прием, который, казалось бы, 
свойствен лишь настоящему времени: в больших помещениях бань и в залах собраний 
свод, сделанный из плоских кирпичей, часто опирался на железный остов, 
образуемый, по словам Витрувия,* целой системой металлических дуг и полос.

__________
* Витрувий, современник Юлия Цезаря и Августа, написал трактат «Об архитектуре».

 

18
 
В заключение нужно сказать, что, насколько греки любили больше всего прямую 
линию, настолько римляне отдавали предпочтение кривой. Пристрастие к 
дугообразным линиям заставляло их умножать число сводов в своих жилищах и 
вводить большие и маленькие арки. Это различие бросается в глаза при сравнении 
развалин римских и греческих зданий: округленные формы, приближающиеся к 
полному полукругу, изобилуют в римских развалинах.
Нужно прибавить, что свод или купол служил крышей только в общественных 
зданиях; в домах над сводом, как над потолком, устраивалась деревянная кровля, 
покрытая черепицей.
(Gamier et Ammann: «L`habitation humaine» pp. 496 et suiv. chez Hachette).

3. Части города Рима во времена империи
Август разделил Рим на 14 regiones и 265 uici. Вот их список с указанием 
важнейших памятников; к этому я прибавил обозначение числа domus (собственных 
домов, где жили только хозяева) и insulae (домов, в которых квартиры отдавались 
внаем), относящегося к эпохе Константина.*
Regio I (Porta Capena).—10 vici. Два храма Марса; священная роща и источник 
нимфы Эгерии; гробница Сципионов; триумфальные арки Друза, Траяна и Л. Вера; 
термы Коммода и Септимия Севера. 120 domus, 3 250 insulae.
Regio II (Coelimontium). — 7 vici. Храм Клавдия; рынок Нерона; дом Коммода; 
храмы Вакха и Фавна. 127 domus, 3 600 insulae.
Regio III (Isis et Serapis). — 8 vici. Колизей; термы Тита и Траяна; портик 
Ливии; храмы Изиды и Сераписа. 160 domus, 2 757 insulae.
Regio IV (Templum Pacis).—8 vici. Храм и Форум Мира; форум Нервы; храм города 
Рима, храм Венеры Felix и Вечного Рима; храм Земли; базилики Эмилия Павла и 
Константина; триумфальная арка Константина; Священная дорога; колоссальная 
статуя Нерона. — 88 domus, 2 757 insulae.
Regio V (Esquiliae) .—15 vici. Нимфея [1] Александра Севера; сады Мецената; 
храм Минервы Целительницы; рынок Ливии. — 180 domus, 3 850 insulae.
Regio VI (Alta Semita). — 17 vici. Храм Венеры; сад Саллюстия; термы 
Диоклетиана и Константина; храм Квирина.— 146 domus, 3 403 insulae.

__________
* 306—337 гг. н. э.
[1] Nympheum — фонтан, посвященный нимфам. — Ред.
 

19
 
Regio VII (Via lata) .—15 vici. Гробница Публилия Бибула; Septa [1] Агриппы; 
храм Солнца; свиной рынок; триумфальная арка Марка Аврелия; храмы Надежды и 
Фортуны, — 120 domus, 3 805 insulae.
Regio VIII (Forum).—34 vici. Старый форум; форумы Цезаря, Августа, Траяна; 
Капитолий. — 130 domus, 3480 insulae.
Regio IX (Circus Flaminius). — 35 vici. Масляный рынок; театры Помпея, Марцелла,
 Бальбы; амфитеатр Статилия Тавра; Пантеон и термы Агриппы; мавзолей Августа; 
портик Октавии; храмы и колонны Антонина и Марка Аврелия; термы Александра 
Севера; храм Минервы Халкидской, 140 domus, 2 777 insulae.
Regio X (Palatium). — 20 vici. — 89 domus, 2 642 insulae.
Regio XI (Circus Maximus).—18 vici. Большой цирк; храмы Цереры, Меркурия и 
Геракла. — 88 domus, 2 600 insulae.
Regio XII (Piscina publica).—14 vici. Термы Каракаллы. 113 domus, 2487 insulae.
Regio XIII (Aventinus). — 17 vici. Храмы Дианы, Минервы, Юпитера Освободителя, 
Юноны Царицы; хлебный магазин Гальбы; мучной рынок. — 130 domus, 2 487 insulae.
Regio XIV (Trans Tiberim). — 78 vici. Цирки Калигулы и Адриана; мавзолей 
Адриана; священная роща Цезарей; сад Геты; храм Эскулапа. — 150 domus, 4 405 
insulae.
В итоге получается 1 790 домов-особняков и 46 602 insulae. Если предположить, 
что в каждом из первых обитало в среднем 30 человек (считая и рабов), а в 
каждой insulae по 40, то окажется, что около 300 года нашей эры население Рима 
доходило до двух миллионов [2].

__________
[1] Septa — ограда, которой обносилось место собрания комиций. — Ред.
[2] Само собой разумеется, что это вычисление совершенно гадательное. Вообще, 
на основании тех данных, которыми располагает в настоящее время наука, нет 
никакой возможности определить, хотя бы приблизительно, население Рима. (См. 
P?hlmann «Die ?berv?lkerung der antiquen grasstadte etc.» стр. 21 и след.). — 
Ред.
4. Палатин
Палатин представляет собой холм приблизительно в 1800 метров в окружности и 35 
метров высоты; среди остальных холмов, на которых расположился Вечный Город, он 
имеет вид острова. Хотя этот холм и самый маленький, но, по выражению одного 
писателя, «остальные почтительно окружают его как своего государя». В самом 
деле, Палатин занимает самое выдающееся место в истории существования города 
Рима.
Здесь, прежде всего, была колыбель Рима. Известно, что город Ромула был 
построен именно на этом холме. Черта города была отмечена



20
 
камнями, расположенными на известном расстоянии друг от друга. Во времена 
Тацита * еще показывали старое городище. Это «четырехугольный Рим» (Roma 
quadrata), названный так вследствие формы самого холма, или скорее оттого, что 
он был построен по правилам искусства авгуров, которое требовало, чтобы город 
имел именно эту форму. В наше время в разных местах находили остатки 
первобытной стены, которая его окружала; это большие каменные глыбы, 
извлеченные из недр самого холма. Указывают даже место главного входа. Около 
арки Тита от Священной дороги отделяется улица, которая ведет прямо на 
Палатинский холм: это — clivus palatinus. В самом начале улицы видны остатки 
больших ворот, немного далее лежат на земле оторвавшиеся от стены глыбы 
громадных камней. Эту стену относят ко временам Ромула; ворота гораздо менее 
древние, но думают, что ими заменены те ворота, которые служили с этой стороны 
входом в Roma quadrata. Они назывались porta Mugonia; такое название, говорят, 
они получили от мычания быков, которые каждое утро выходили из этих ворот, 
отправляясь на пастбище (на месте древнего выгона впоследствии был устроен 
форум).
Направо от входа стоял храм Юпитера Stator'a, построенный Ромулом на месте, где 
Юпитер остановил римлян, бегущих перед сабинянами. Тит Ливий ** сообщает, что 
Тарквиний Древний *** жил около этого храма. Ниже виднелся храм Весты, где 
горел священный огонь; предполагают, что фундамент его существует и до сих пор 
под одной соседней церковью. На склоне холма, обращенном к бычьему рынку, 
любопытным показывали маленький грот, осененный фиговым деревом, который 
назывался Lupercal: здесь будто бы волчица кормила своим молоком Ромула и Рема. 
Еще далее виднелся большой алтарь (Ara Maxima), сооруженный Эвандром;**** здесь 
до конца империи праздновали победу Геракла над Какусом.***** Над ним, на 
вершине холма, был памятник, вид которого приводил в волнение каждого 
посетителя, — хижина Ромула.
Городу не пришлось долго оставаться заключенным в той черте, которую провел его 
первый царь. Он скоро стал выступать из этой черты во все стороны и, наконец, 
занял все соседние холмы. С тех пор

__________
* Публий Корелий Тацит (55—120 гг. н. э.), знаменитый римский историк, его 
произведения «Анналы» и «История» охватывают почти весь I в. н. э., со смерти 
Августа и кончая убийством императора Домициана (14—96 гг. н. э.).
** Тит Ливий (59 г. до н э.—17 г. н. э.), известный римский историк, в своем 
сочинении «История Рима от основания города» изложил основные события римской 
истории от основания Рима до 9 г. до н. э.
*** Пятый царь Рима (616—578 гг. до н. э.). 
**** Мифологический персонаж, сын аркадского царя Палланта, убил отца и бежал в 
Италию, где на одном из холмов у Тибра построил укрепленный город.
***** Какус, сын Вулкана, был огнедышащим разбойником-великаном и жил в пещере 
на Авентинском холме. Он похитил у Геракла коров Гериона, за что и поплатился 
жизнью.
 

21
 
Палатин перестал быть Римом, но он навсегда остался одной из самых главных 
частей разросшегося города. На этом холме стояло много знаменитых храмов, храм 
Юпитера Победоносного, напр., а также богини Viriplaca, водворявшей мир в доме. 
Храм Матери Богов, откуда ежегодно за 6 дней до апрельских календ выходила 
веселая процессия адептов с нищенствующими жрецами во главе; оглашая воздух 
песнями легкого содержания, они шли купать статую богини в маленькой речке Almo.
 На этом же холме жили многие знаменитые граждане, как Кв. Гортензий, Катилина, 
оратор Л. Красс, Цицерон и его враг Клодий.*

__________
* Известные политические деятели I в до н. э.
 

22
 
Во времена империи Палатин стал, по выражению Тацита, цитаделью римского мира. 
В дни своей юности Август жил около форума; потом, когда он был еще не более, 
как честолюбец, стремившийся сделаться преемником Цезаря, он купил на Палатине 
дом Гортензия; и этот-то дом, постепенно увеличиваемый, сделался первым 
императорским дворцом. Он был уже очень обширным, когда пожар разрушил его. В 
Риме существовал обычай, по которому друзья в складчину помогали хозяину 
сгоревшего дома поправить беду. Все римские граждане поспешили принести Августу 
свою лепту, но тот принял от каждого лишь самую незначительную сумму и на свой 
собственный счет отстроил се<бе новый дворец, гораздо больший и более красивый, 
чем прежний. Когда его выбрали великим понтификом, то он не переселился подобно 
своим предшественникам в особое здание около храма Весты, а остался жить у себя 
и ограничился тем, что соорудил храм Весты в своем доме. Таким образом, 
традиционное правило как будто бы было соблюдено, и великий понтифик находился 
постоянно поблизости богини-покровительницы Рима.
В 1775 г. были произведены раскопки на предполагаемом месте этого дома. Отрыли 
двухэтажное здание, причем верхний этаж его сильно пострадал, но нижний остался 
в почти нетронутом виде. Некоторые залы наполнял мусор; другие были пустые, и 
по ним можно было пройтись: здесь сохранилась штукатурка, драгоценный пол и 
мраморная облицовка, прикрепленная к стенам железными скобками. Прелестная 
живопись украшала потолок, тут и там стояли статуи художественной работы. Из 
плана, сделанного архитектором, который руководил этими раскопками, видно, что 
предполагаемый дворец Августа был похож на все римские дома. Он заключал в себе 
много комнат, но по большей части довольно незначительных, так что ни одна не 
могла бы служить для официальных приемов. Это обстоятельство подтверждает то, 
что мы знали раньше о простоте, которой отличался Август в своей жизни.
Тиберий, по-видимому, не жил в доме своего предшественника; у него был свой 
особый дворец, domus Tiberiana. Это был, вероятно, старинный дом его семьи, 
который он приспособил к своему новому положению. Сохранилось несколько 
маленьких комнат, которые служили, должно быть, помещением для рабов; не нужно, 
впрочем, забывать, что раскопки не были доведены до конца.
Дальше, около того угла Палатина, который обращен к форуму, находился дворец 
Калигулы. Говорят, что это было роскошное помещение, украшенное живописью и 
греческими статуями. Этот император покусился даже на форум и из храма Кастора 
сделал переднюю своего дома. Объявляя себя божеством, он обращался запанибрата 
со всеми богами Олимпа. Чтобы свободно сообщаться с Юпитером, он соорудил мост, 
который через базилику Julia соединял Палатин с Капитолием. Этот мост рано был 
разрушен, но память о Калигуле сох-



23
 
ранил другой остаток его жилища: длинный криптопортик, где он был убит, 
существует еще и до сих пор в полной неприкосновенности.
Убийцы, как передают историки, спаслись через дом Германика, отца Калигулы. Был 
расчищен какой-то дом, который принимали за дом Германика, но, по всей 
вероятности, этот дом принадлежал не ему, а Ливии, вдове Августа. Как бы то ни 
было, здание, о котором идет речь, представляет для нас большой интерес. В нем 
находится лучшая живопись, которая до нас дошла от древнего Рима. Вдоль карниза 
идут изящные арабески, гирлянды листьев и цветов вперемешку с крылатыми гениями 
и фантастическими пейзажами, сделанными с большим вкусом. Посредине панно пять 
больших фресок, из которых каждая представляет собой отдельную картину; две 
изображают посвящение в таинство и разные магические действия; третья, высотой 
около трех метров, представляет улицу Рима, как бы виднеющуюся из открытого 
окна. Остальные две картины мифологического содержания: Полифем, преследующий 
Галатею, и Ио в тот момент, когда Гермес освобождает ее от Аргуса.*
Памятников, связанных с именем Нерона, на Палатине нет. Так как этот император 
любил все грандиозное, то он мечтал построить себе дворец, который бы 
обширностью своей был равен городу. На холме для этого было слишком мало места, 
и Нерон предназначил для своего будущего дворца равнину между Палатином и 
Эсквилином. Когда страшный пожар 64 г. уничтожил на этом пространстве дома, 
которые его загромождали, архитекторы Нерона, Север и Целер, приступили к делу. 
Ими был построен дворец, какого никогда раньше не видели. У входа они поместили 
статую императора — колосс в 35 метров, превращенный впоследствии в изображение 
Солнца. В сторону Эсквилина раскинулись луга, поля, виноградники и рощи, в 
которых бродили дикие звери. В центре равнины был выкопан огромный пруд, 
окруженный живописными зданиями. Что касается собственно дворца, то он блистал 
драгоценными металлами и редкими камнями, инкрустированными в стенах; его 
называли Золотым Домом. Там были обширные портики, пиршественные залы со 
столами из слоновой кости и фонтанами, распространяющими на пирующих тонкий, 
почти неосязаемый дождь благовоний, водоемы с морской и с сернистыми водами. 
Когда Нерон поселился в своем новом жилище, то, как передают, он сказал: 
«Наконец-то я устроился!»
Флавии разрушили этот Золотой Дом, напоминавший об излишествах и беспутстве его 
обитателей. Большая часть места, которое он занимал, была снова предоставлена 
для общественного пользования. Оставили лишь пространство, необходимое для 
возведения нескольких великолепных памятников, как Колизей и термы Тита.

__________
* Пастух Полифем был влюблен в нимфу Галатею и добивался ее любви. По приказу 
Зевса, Гермес убил стража Ио Аргуса.
 

24
 
Веспасиан и Тит жили в дворцах прежних императоров. Но Домициан построил себе 
особый дворец.
Благодаря раскопкам последних лет это здание вполне восстановлено. Уже в XVII 
веке производились исследования его развалин, но тогда, выбравши все, что было 
драгоценного, их снова засыпали. В наши дни их окончательно очистили. Этот 
дворец Домициана представляет собой еще типичный римский дом, только огромных 
размеров. К нему подходили по clivus palatinus, о которой мы уже упоминали. В 
конце этой улицы виднелся главный фасад. Под великолепным портиком, 
поддерживаемым колоннами, расположены были три двери: средняя вела в обширное 
помещение, представлявшее собой, очевидно, приемную залу или tablinum. Здесь 
давались императором аудиенции; здесь именно император принимал послов 
иностранных царей и народов, а также депутации от провинций. В глубине зала, в 
абсиде, стоял его трон; вокруг стен, одетых в мрамор, шли колонны 8 метров 
высотой чудной работы; в восьми больших нишах помещались колоссальные статуи из 
базальта; по бокам входа стояли две колонны; порогом служил такой большой кусок 
греческого мрамора, что впоследствии из него сделали главный престол в одной из 
церквей. Все эти сокровища исчезли, едва осталось несколько мраморных плит на 
стенах и на полу. По обе стороны tablinum'а находились помещения, в которые 
можно было войти из передней портика. Меньшее из них принимали за домашнюю 
молельню (lararium), где поклонялись семейным божествам. Вторая представляла 
собой базилику, т.е. залу, в которой происходит суд. В ней можно отчетливо 
различить все части; около полукруглой абсиды, где заседали судьи, остался даже 
обломок мраморной балюстрады, отделявшей абсиду от остального помещения. Здесь 
император решал гражданские и уголовные дела, которые восходили к нему.
За этими тремя залами находился перистиль, род двора, окруженного портиками, 
занимающий пространство в 3000 кв. метров. Еще до сих пор видны остатки колонн 
из карийского мрамора, поддерживавших крышу этого перистиля, и мраморных плит 
из Нумидии, которые покрывали стены. В глубине перистиля, против tablinum'a, 
широкая дверь вела в triclinium, т. е. столовую. Эта зала должна была быть 
очень красивой: по словам Марциала, «сами боги могли бы здесь вкушать нектар и 
принимать из рук Ганимеда священную чашу». Согласно римскому обычаю, тут было 
три стола: два стояли вдоль боковых стен, третий — против входа в особом, 
весьма роскошном помещении, напоминающем абсиду: тут сохранилась еще часть пола 
из порфира и змеевика; за этим столом помещался император и самые значительные 
особы. С каждой стороны из пяти больших окон, отделенных друг от друга 
колоннами из красного гранита, открывался вид на нимфею с мраморным бассейном, 
который был окружен статуями в нишах. Со своего ложа



25
 
пирующие могли видеть воду, бившую из фонтана и падавшую со ступеньки на 
ступеньку по мрамору, среди зелени и цветов.
Этот громадный дворец заключал в себе еще много других зал, но в нем не нашли 
жилых покоев. Быть может, он служил только для официальных приемов: на самом 
деле жили императоры в другом месте. Их настоящим жилищем, по-видимому, был дом 
Августа или Тиберия. Для того чтобы можно было пройти из этого дома во дворец



26
 
Домициана, была прорыта подземная галерея. Таким образом, существование 
императоров было, так сказать, двойственным: часть времени они проводили в этом 
великолепном дворце, который со времен Нервы стал aedes publicae; другую часть 
— в жилище менее роскошном, но зато более интимном, более удобном и лучше 
приспособленном для семейной жизни; здесь, исполнив свои обязанности императора,
 они могли, по выражению Антонина,* насладиться удовольствием быть человеком.
Уже целый век цезари жили в старинных дворцах, как Септимию Северу пришла мысль 
соорудить новый, быть может, для того, чтобы придать больше блеска новой 
династии, которая им начиналась [1].** На Палатине уже становилось тесно. 
Оставалось, впрочем, еще свободное место против Целийского холма. Здесь меньше 
строили, потому что почва спускалась покато к самой долине и была неровной. Тем 
не менее, дворец Домициана до некоторой степени распространился и сюда. Его 
перистиль сообщался посредством целого ряда помещений с домом Августа, а по 
другую сторону этого дома было устроено ристалище, которое теперь совершенно 
расчищено. Оно должно было быть очень изящно, если судить по императорской ложе,
 которая состоит из двух комнат, помещенных одна над другой. За этим-то 
ристалищем, на углу холма, по направлению к западу и югу, и построил Север свой 
дворец. Предварительно нужно было возвести сложный фундамент, состоящий из 
поставленных друг на друга аркад. Этот фундамент стоит еще и до сих пор. Земля, 
покрывавшая его, снята, и высокие аркады, видные со всех сторон, кажутся, на 
первый взгляд, остатками самого дворца, но на самом деле это только его 
фундамент. Собственно от дворца сохранились лишь несколько кусков стены и 
особенно развалины императорской ложи в большом цирке. Эта ложа была устроена 
так, что император мог присутствовать на играх, не выходя из своего жилища: из 
этого бельведера он смотрел на 400 000 зрителей, толпившихся у его ног. В 
прежние времена перед дворцом стоял трехэтажный портик Septizonium, 
расположенный у подошвы холма. Этот портик просуществовал без особенных 
приключений в течение всех средних веков и уже в конце XVI в. был разрушен 
папой Сикстом V.

__________
* Антонин Пий (86—161 гг. н. э.), римский император с 138 г., усыновил Марка 
Аврелия. О словах и деяниях Антонина нам известно из «Истории Августов», где 
дана его биография.
** Династия Северов правила с 193 по 217 г. н. э.
[1] Могло быть и другое основание для последовательного сооружения новых 
дворцов. Канцелярии центрального управления Империи находились на Палатине; так 
как это управление все более и более развивалось, то и для канцелярий 
требовалось все больше и больше места.
 

27
 
Север — последний из цезарей, устраивавших себе новое жилище. Но на Палатине 
были и другие здания кроме императорских дворцов. Близ императора надо было 
поместить также его телохранителей и слуг. Хотя эти помещения воинов и рабов 
устраивались с меньшим тщанием и издержками, от них также остались следы в 
разных местах. Около арки Тита открыли большое количество комнат разной 
величины; предположили, что в них помещалась преторианская когорта, державшая 
караулы во дворце, но это предположение ничем, в сущности, не подтверждается. 
На противоположном конце около Велабра тянется целая улица, очень хорошо 
сохранившаяся; думают, что это так называемый «спуск Победы» (clivus Victoriae).
 Это — остаток первобытного Рима; в начале улицы находились «Римские ворота», 
сооружение которых предание приписывает Ромулу; от них узкая и крутая дорога 
шла к вершине холма. Эта улица, окаймленная с обеих сторон высокими домами, 
никогда не должна была быть особенно светлой, но она стала еще более темной с 
тех пор, как Калигула велел покрыть одну часть ее, чтобы расширить террасы 
своего дворца. Правая сторона улицы, та, которая примыкает к холму, занята 
дворцовыми постройками. Эти темные помещения, к удивлению, часто оказываются 
убранными внутри с большим вкусом; многие из них сохранили свою штукатурку и 
мозаику; в некоторых на стенах и до сих пор еще видна изящная живопись, а один 
из балконов и сейчас окружен мраморной балюстрадой тонкой работы. Если эти дома 
и были населены императорскими слугами, то, очевидно, они были предназначены 
для избранных рабов и вольноотпущенников, для аристократического слоя 
императорского окружения.
Около самого Большого цирка в одном доме помещались, может быть в разные 
времена, и воины, и рабы. Стены комнат, окружающих атриум, покрыты надписями, 
сделанными острием или углем (такие надписи у итальянцев называются graffiti). 
Большая часть их сделана солдатами, которые называли себя императорскими 
ветеранами (veteranus Domini nostri); некоторые представляют собой колкие 
эпиграммы, в которых ветеран жалуется на то, что от своей службы он получил 
очень мало выгоды. По-видимому, здесь одно время находилась также школа молодых 
рабов (paedagogium), где готовились императорские слуги. Многие из них оставили 
надписи, свидетельствующие о том, что автор ждет — не дождется выпуска. Тут же 
была найдена знаменитая карикатура, которая изображает человека С ослиной 
головой, распятого на кресте, другой снизу смотрит на распятого и держит руку 
около рта. Смысл карикатуры объясняется следующей надписью: «Алексамен 
поклоняется своему богу». Очевидно, это насмешка над христианами: во II в. 
думали, что христиане, а также евреи, поклоняются ослу.
(Boisseir, Promenades archeologiques, ch. II, chez Hachette).

5. Форум
Первый форум в Риме, тот, который впоследствии стал называться Большим римским 
форумом, находился на месте, где раньше было болото. Он занимал здесь 
центральное и доступное для всех положение. Первоначально это была сырая, 
слегка волнистая и покрытая травой равнина, служившая исключительно местом 
рыночной торговли; по обе стороны ее возвышались холмы — Палатинский и 
Капитолийский. Вокруг этой равнины стояло несколько соломенных шалашей 
конической формы, в одном из них горел общественный огонь. С северной стороны, 
у подошвы Капитолия, была каменоломня, называвшаяся Lautumiae; впоследствии 
здесь был устроен Carcer Tullianum, или Мамертинская тюрьма. Тут же находились 
и два прекрасных ручья: один из них вытекал из Лаутумий, и его теперь 
показывают туристам, как воспоминание о заключении в темнице св. ап. Петра; 
другой выходит из Палатина и называется «источником Ютурны» [1].

__________
[1] Ютурна — нимфа вод и латинян.
 

29
 
Первое улучшение, которое было произведено на форуме, состояло в дренаже болота,
 окружавшего его, и канализации обоих источников. При царях же были сделаны еще 
и другие изменения. Нума Помпилий * принял меры для поддержания общественного 
огня, предоставленного в распоряжение граждан, и построил жилище для весталок, 
которым было поручено это дело. Тулл Гостилий ** соорудил на восточной стороне 
каменную ограду, курию для собрания сената, а перед курией было оставлено место,
 называвшееся Comitium, для Производства выборов. Наконец, Тарквиний Древний 
придал месту народных собраний правильную форму параллелограмма, которую оно 
сохранило до эпохи падения империи, и продал соседние участки земли частным 
лицам под условием устроить на них лавки.
Совершенно излишне было бы отмечать век за веком постепенные изменения, которые 
произошли на этом форуме. Достаточно сделать общее описание его в конце 
республики, когда он стал уже слишком тесным для значительно увеличившегося 
населения города и, вследствие этого, начал изменять свой прежний вид, так как 
к нему стали прибавлять новые форумы, более обширные и сделанные с большей 
роскошью.
В эту эпоху лавки и частные дома, которые некогда окружали его со всех сторон, 
уже окончательно исчезли и уступили место различным общественным зданиям. На 
северном конце форума, т. е. ближе к Капитолию, стоял храм Сатурна, в котором 
хранилась государственная казна. Это был единственный в Риме храм, куда 
верующие могли входить с открытой головой, и первый храм, в котором стали жечь 
восковые свечи. Совсем близко около него находились храм Согласия, где 
хранилась военная казна, Graecostasis — место, на котором чужестранные послы 
ждали, пока их введут в сенат, наконец, Мамертинская тюрьма.
Восточная сторона занята была двумя зданиями, отделявшимися друг от друга 
улицей, — дворцом сената и базиликой Эмилия. При всей простоте своей 
архитектуры, дворец сената представлял собой самое значительное общественное 
здание в Риме. Это была зала в 28 метров длины и 25 метров ширины, 
расположенная на площадке, к которой вела лестница в несколько ступенек; в ней 
находилось несколько рядов деревянных скамей, кресло председателя, деревянная 
трибуна, и за креслом председателя помещение для сенатского архива. Эту залу 
никогда не топили, даже в разгар зимы. В одном письме, написанном в январе 
месяце, Цицерон рассказывает, что однажды, когда обсуждали очень важное дело, 
председатель вынужден был закрыть заседание, так как было слишком холодно. В 52 
г.

__________
* Второй царь Рима (после Ромула), личность столь же легендарная, правил 715 — 
672 гг до н.э.
** Третий царь Рима (672—640 гг до н. э.).
 

30
 
до Р. X. это здание, простоявшее более 500 лет, было сожжено приверженцами 
трибуна Клодия, вместе с базиликой Порция.*
Из зданий, расположенных на южной стороне форума, следует упомянуть: 
триумфальную арку, воздвигнутую в 120 г. до Р. X. в честь Фабия Максима, 
победителя аллоброгов [1]; храм Весты и дом весталок, храм Кастора и Поллукса, 
построенный на том самом месте, где этих двух героев видели моющими своих 
лошадей в источнике Ютурны после победы при Регильском озере в 496 г. до Р. X.
[2]
Западная сторона была еще почти вся занята лавками. Первоначально это были 
лавки самого низшего разбора, большей частью мясные, вроде той, в которой 
Вергиний схватил нож, чтобы заколоть свою дочь.** Позднее мясники уступили 
место школьным учителям. Наконец, в последний век республики этим местом 
окончательно завладели ростовщики и менялы.
Что касается форума в собственном смысле, то он был так загроможден 
всевозможными сооружениями, что удивляешься, каким образом народ мог тут даже 
двигаться. Во-первых, тут была целая толпа статуй из камня, мрамора и бронзы: 
статуя Марсия [3] около ростр, где сходились низшие судейские чиновники; статуя 
Тация в том месте, где был заключен мир между римлянами и сабинянами; статуи 
Атта Навия,*** Пифагора, Алкивиада около курии; статуя Сервия Сульпиция,**** 
потомки которого имели право бесплатно занимать место в 5 квадр. футов перед 
самой статуей во время народных праздников; статуя льва на том месте, где, по 
преданию, был погребен Фаустул, воспитатель Ромула; статуи Горация Коклеса, 
перебитых в Фиденах послов, Кв. Марция Тремула, победителя герников, и другие. 
Обилие этих статуй было так стеснительно, что в 156 г. до Р. X. цензор Корнелий 
Сципион принужден был убрать их все, кроме тех, которые были воздвигнуты на 
основании сенатского решения (senatus consultum). Кроме этого, на форуме были 
еще и

__________
* Публий Клодий Пульхр (ок. 92—52 гг. до и. э.), с 59 г. избирался народным 
трибуном, вождь римских плебеев, был противником Цицерона. В 52 г. в Риме 
царила настоящая анархия. В одной из стычек Клодий был убит своим соперником 
Милоном. Приверженцы Клодия пышно похоронили вождя, устроив при этом побоище на 
форуме. Трибун—защитник интересов плебеев, имел право veto.
** Плебейский трибун Децим Вергиний в 449 г. до н. э. заколол свою дочь, чтобы 
избавить ее от домогательств патриция Аппия Клавдия.
*** Жрец-авгур, живший во время Тарквиния Древнего, славился необыкновенным 
даром пророчества.
**** Консул 500 г. до н. э., в 496 г. разбил латинян. С 510 г. до н. э. римляне 
во главе республики ежегодно избирали 2 консулов — высших магистров Рима.
[1] Аллоброги — галльское племя, жившее между Роной и Женевским озером. — Ред.
[2] Эта победа была одержана над латинянами. — Ред.
[3] Marsyas — фригийский силен, который представлял собой олицетворение игры на 
флейте, занимавшей видное место в культуре Кибелы — Матери Богов. — Ред.
 

31
 
деревья различных пород: Ficus Ruminalis, под сенью которого укрывались 
младенцы Рому л и Рем, и который начал погибать лишь через 841 год после этого; 
лотос, росший между храмами Сатурна и Согласия: по преданию, он был древнее 
самого Рима; фиговое дерево, срубленное в возрасте 261 года, потому что его 
корни опрокинули древнее изображение Сильвана,* виноградная лоза и оливковое 
дерево около источника Ютурны и др.
Я уже не говорю о рострах, т. е. о трибуне для произнесения речей, ни о 
ростральной колонне Дуилия, победителя карфагенского флота,** ни о Puteal' 
Scribonianum, стоявшем на месте, где ударила молния, ни о янах (род маленьких 
портиков на четыре стороны). Прибавлю только, что известные категории людей в 
конце концов совершенно овладели той или другой частью форума и его 
окрестностей. Таковы subrostrani, праздношатающиеся, которые толпились вокруг 
ростр; canalicolae, — пьяницы, облюбовавшие место, называемое Canalis, о 
котором говорит Плавт в одной из своих комедий; вообще так называемые forenses, 
т. е. завсегдатаи форума, проводившие время в праздной болтовне около 
Solarium'а (солнечные часы) или Tabula Valeria (род панорамы, нарисованной на 
внешней стене курии в 261 г. до Р. X. и изображавшей победу Валерия Мессалы над 
Гиероном Сиракузским). Продавцы фруктов занимали улицу, которая вела от форума 
на вершину Ведийского холма; ювелиры, золотых дел мастера и мастера по 
изготовлению музыкальных инструментов устроились на Священной дороге, парфюмеры 
— на Vicus Tuscus (Этрусская улица), которая шла по направлению к Большому 
цирку, переписчики и книгопродавцы — на Argiletum, карманные воришки — в 
пользовавшемся дурной славой квартале Suburra. Особое место на форуме было 
предназначено для закладчиков, ростовщиков и менял, другое — для продавцов 
морской рыбы.
В VII веке от основания Рима решились устроить отдельный рынок для рыбы (Forum 
piscatorium). Около того же времени были построены базилики Фульвия, Порция, 
Семпрония, окруженные портиками; они были открыты день и ночь. Все это также 
составляло часть форума. В 54 г. до Р. X. Эмилий Павел купил у частного лица 
участок земли на восточной стороне за 15 миллионов сестерций и построил 
базилику Эмилия, о великолепии которой говорит Цицерон. Эта базилика, самая 
красивая из всех римских базилик, была освящена лишь в 34 г. до Р. X. 
Восемнадцать лет спустя она была разрушена пожаром, но Август и другие друзья 
Эмилия Павла

__________
* Бог лесов и полей.
** 260 г. до н. э.
[1] Римляне считали священным то место, в которое ударила молния, и потому 
окружали его оградой, называвшейся puteal. — Ред.
 

32
 
доставили средства, необходимые для ее возобновления; именно они украсили ее 
знаменитыми мраморными колоннами, которые пять веков спустя были перенесены в 
базилику св. Павла за Стенами, где большой пожар 1823 г. разрушил их почти 
полностью.
Дело Эмилия Павла продолжал Юлий Цезарь. Этот последний истратил в 51 году до Р.
 X. столько денег на покупку места для своего нового форума, что Плиний Старший 
по этому поводу говорит: «Мы удивляемся пирамидам египетских фараонов, а вот 
диктатор Цезарь истратил 100 миллионов сестерций на одно только место для 
своего форума». Форум Цезаря представлял собой священную ограду, окружавшую 
храм Венеры Родительницы (Genitrix), т. е. божества, от которого Цезарь вел 
свой род. Статуя этой богини была шедевром Аркесилая. Перед храмом стояла 
конная статуя самого диктатора. Внутри находились картины знаменитых греческих 
художников, описание которых дает Плиний Старший, шесть коллекций гравированных 
камней и камей, панцирь для статуи божества, весь покрытый британским жемчугом.
Август последовал примеру Цезаря и соорудил третий форум, называвшийся Forum 
Augustum, или Форум Марса. Последнее имя он получил от храма Марса-Мстителя, 
стоявшего посредине его. Единственный остаток этого форума, так называемый Агсо 
de'Pantani, считается одной из самых красивых развалин в Риме. Отличительную 
особенность этого форума составляла коллекция статуй всех полководцев, победы 
которых утвердили господство Рима над половиной античного мира. Я упомяну лишь 
вскользь о четвертом форуме, устроенном Веспасианом, и о пятом, который был 
начат Домицианом и кончен Нервой;* оба они были и меньше, и гораздо менее 
замечательны, чем три предыдущих. На форуме Веспасиана, посвященном миру (Forum 
Pads), находились в качестве приношения богине золотые чаши и семисвечник, 
взятые из иерусалимского храма. На форуме Домициана, посвященном Минерве, были 
поставлены колоссальные статуи императоров, которые как бы дополняли собрание 
статуй на Августовом форуме.
Мы подошли, наконец, к форуму Траяна, самому великолепному памятнику древнего 
Рима. Чтобы понять все его значение, необходимы некоторые топографические 
подробности. Первоначально Капитолийский холм не стоял особняком, как теперь; 
наоборот, он был соединен с теперешним Квириналом высоким хребтом, который 
круто обрывался в сторону форума на юг и к Марсовому полю на север. Все эти 
возвышенности составляли настоящую стену, разделявшую город на две части, 
которые не имели друг с другом иного сообщения, как по берегу Тибра, т. е. 
весьма кружным путем, или же по очень

__________
* Император Марк Кокцей Нерва правил в 96—98 гг. н. э.
 

33
 
крутой улице, пересекавшей в самом низком месте хребет, соединявший Квиринал с 
Капитолием. Чтобы устранить это неудобство и в то же время расширить 
существующие форумы, Траян вздумал отделить Капитолий от Квиринала траншеей 
около двухсот метров шириной. Его план был осуществлен в течение пятнадцати лет 
искусным архитектором Аполлодором. Два обстоятельства показывают, насколько это 
предприятие было грандиозным. Во-первых, земля, которая была отчуждена для 
этого, представляла пространство приблизительно в два с половиной гектара. С 
другой стороны, из одного официального документа мы знаем, что при этих работах 
было вынуто 680 тысяч куб. метров земли.
Не нужно представлять себе форум Траяна в виде простой площади, окруженной 
портиками и украшенной произведениями искусства. Он сам разделялся на несколько 
частей: пропилеи или триумфальная арка императора, собственно площадь, с конной 
статуей этого императора посредине, базилика Ульпия, библиотека Ульпия, два 
полукруга, монументальная колонна и храм Траяна. Все это вместе составляло 
образцовое произведение римской архитектуры и считалось одним из чудес света. 
Вот какое впечатление, по словам Аммиана Марцеллина, произвел этот форум на 
императора Констанция.* «Когда он прибыл на форум Траяна — сооружение 
единственное во всем мире и достойное удивления самих богов, он остановился 
изумленный, стараясь мысленно измерить эти громадные размеры, которые не 
поддаются никакому описанию и не могли бы быть воспроизведены никаким 
человеческим усилием. Чувствуя свое бессилие создать что-нибудь подобное, он 
хотел по крайней мере воздвигнуть статую лошади в подражание той, на которой 
сидит Траян. Около него находился персидский князь Ормизда. Этот последний 
отвечал императору со свойственным ему остроумием: „Начни раньше строить 
конюшню по этому образцу, чтобы твоя лошадь была помещена так же хорошо, как и 
эта"». Кассиодор ** также заявляет, что этот форум представлял собой чудесное 
творение, с дюторым не может сравняться никакое создание рук человеческих.
(Lanciani, Ancient Rome, рр. 75—89).

__________
* 357 г. н. э. Amm. Marc. XVI. 10.
** Писатель при дворе Теодориха, готского короля, жил 490—583 гг. н. э.
6. Водопроводы
До 312 года до Р. X. римляне пользовались водой из Тибра, из колодцев и из 
источников. Только с этого года стали сооружать водопроводы.



34
 
Вот список тех из них, которые существовали во времена Фронтина, заведовавшего 
водоснабжением в Риме с 97 по 106 г. нашей эры.
1. Aqua Appia. Сооружен в 312 г. до Р. X. цензором* Аппием Клавдием. Исток его 
был открыт в старых каменоломнях. Этот водопровод тянулся на 16 1/2 километров 
до городских ворот и шел почти на всем протяжении под землей. Он оканчивался 
около берегов Тибра по соседству с мраморной гаванью. Август увеличил 
количество поступающей в него воды, открыв новый источник.
2. Аnio Vetus. Начат в 272 г. до Р. X. цензором Манием Курием Дентатом и кончен 
М. Фульвием Флакком в 270 г. до Р. X. Он имел в длину 70 километров: 16 от 
истока до резервуара близ Тибра и 54 оттуда до Рима. Только 400 метров его были 
под землей.
3. Aqua Marcia. Сооружен в 144 году до Р. X. претором ** Кв. Марцием Рексом. Он 
начинается на расстоянии 61 километра от Рима; 7/8 его шли под землей; на 
протяжении последних десяти километров водопровод был расположен на массивных 
арках, из которых многие еще до сих пор сохранились. Он доходил почти до

__________
* Цензор — высшее должностное лицо в Риме. Раз в 5 лет на 1,5 года избирали 2 
цензоров. Их основными обязанностями были проведение переписи граждан, 
наблюдение за правами, поступлением налогов и т. п.
** Претор — высший магистрат. Два претора (один для римских граждан, другой для 
иностранцев) вели судопроизводство и выносили решения по спорным вопросам.
 

35
 
Капенских ворот. Впоследствии его чинили при Веспасиане и при Каракалле. Теперь 
он снова действует после переделок, произведенных папой Пием IX.
4. Aqua tepula. Сооружен в 127 году до Р. X. цензорами Кв. Сервилием Цепионом и 
Л. Кассием Лонгином. Название tepula дано этому водопроводу потому, что вода в 
нем тепловатая. Он начинается на расстоянии приблизительно 15 километров от 
Рима.
5. Aqua Julia. Сооружен Агриппой в 33 г. до Р. X. Половина идет под землей, 
другая — на очень прочных быках, или каменных арках. На большом пространстве 
воды его текли по тем же самым трубам, как и воды Aqua Marcia и Aqua tepula. 
Этот водопровод был переделан Августом. Исторические документы свидетельствуют 
о новых переделках его при Тите, Септимии Севере и Каракалле.
6. Aqua Virgo. Сооружен Агриппой в 33 г. для снабжения водой терм. Название 
происходит оттого, что одна молодая девушка указала этот источник солдатам. Он 
имел в длину 21 километр и большею частью шел под землей. В настоящее время 
этот водопровод доставляет лучшую воду в Риме.
7. Aqua Alsietina. Сооружен Августом для снабжения водой большой навмахии * по 
ту сторону Тибра. Он имел 33 километра в длину, из которых пять шли по аркам. 
По свидетельству Фронтина, вода в нем была не особенно хорошего качества.
8. Aqua Claudia и 9. Аnio novus. Начаты Калигулой и окончены Клавдием в 52 г. 
по Р. X. Первый имел в длину 68 километров, из них около 15 на арках. Второй — 
87 километров, из которых 14 шли по аркам, достигавшим иногда высоты 32 метров. 
В пяти километрах от Рима оба эти водопровода соединялись. «Как можно 
сравнивать, — говорит Фронтин, — такие значительные сооружения с бесполезными 
пирамидами Египта или с пышными и бьющими на эффект греческими памятниками, 
которые слишком уж расхвалены?» При Нероне водопровод Клавдия был продолжен до 
Палатина. От него сохранились замечательные развалины в римской Кампании.
Ко времени после Фронтина относятся следующие два водопровода:
10. Aqua TraJana. Сооружен Траяном в 109 году. Его высота была достаточна для 
проведения воды на Яникульский холм. Исток для водопровода находился близ lacus 
Sabatmus (теперь Lago di Bracciano). Многие папы поправляли этот водопровод, и 
он теперь еще доставляет Риму много воды.
11. Aqua Alexandnna. Сооружен около 226 г. Александром Севером. Источник его 
находился между Габиями и Регильским озером в 22 1/2 километрах от города. В 
настоящее время он доставляет воду, которая называется Aqua Felice.

__________
* Морская битва гладиаторов.
 

36
 
Число римских водопроводов в древности никогда не превышало цифры 11. Плиний 
Старший и Фронтин называют их в числе чудес света. Количество годной для питья 
воды, которую они доставляли в Рим, было, наверное, не меньше полутора 
миллионов куб. метров в день.
Для охраны водопроводов принимались очень суровые меры. Я приведу для образчика 
один закон, который воспроизвел Фронтин в своем трактате: «Если кто-нибудь 
после принятия настоящего закона, с злым умыслом и преднамеренно, пробьет и 
разрушит или же попытается пробить или разрушить канал, подземный провод, трубу,
 запасный водоем или резервуар, составляющие часть общественного водопровода, 
или если кто-нибудь совершит худший поступок с целью уменьшить приток воды в 
каком бы то ни было месте водопровода, или помешает ей распространяться, течь, 
доходить и быть проведенной по городу Риму; а также, если кто-нибудь помешает 
снабжению водой зданий в Риме, а также зданий, которые относятся к городу или 
впредь будут относиться, садов и других владений, тех, кому вода предоставлена 
или будет предоставлена; одним словом, если кто-нибудь помешает воде течь, 
распределяться, разделяться по водоемам и резервуарам, то такой человек будет 
подвергнут штрафу в 100 тысяч сестерций в пользу римского народа. Тот, кто без 
злого умысла совершит тайком одно из перечисленных выше действий, должен будет 
тотчас же переделать, восстановить и возобновить то, что он разрушил или же 
разрушить то, что он соорудил...»
(Фронтин, О римских акведуках, 5—15, 129; Middleton, The remains of ancient 
Romme, II, pp. 335 et suiv).

7. Водостоки
Наиболее низкие места равнины, окружавшей римские холмы, первоначально 
представляли собой болото. Именно такова была низина между Палатинским и 
Авентинским холмами, а также между Палатином, Капитолием и Целием. Уже очень 
рано решено было осушить их, и со времен царствования Тарквиния Древнего 
сооружен был из очень прочного материала громадный подземный канал, 
предназначенный для отвода воды в Тибр. Это так называемая Cloaca Maxima, 
которая и до сих пор еще остается самой большой из всех клоак. Она идет от 
форума по направлению к реке, в которую и вливается, пройдя около 800 метров. 
По мере того как город распространялся на холмы Эсквилинский, Виминальский, 
Квиринальский и прилегающие к ним низины, приходилось сооружать новые водостоки,
 из которых одни шли прямо в Тибр, другие примы-



37
 
кали к Cloaca Maxima, которая служила коллектором. Это сооружение, 
просуществовавшее 24 века, и до сих пор еще находится в превосходном состоянии 
и действует как и прежде. Устье его образует в стене набережной полукруглую 
арку около пяти метров в диаметре. Свод и стены сложены из больших глыб 
габийского камня в два метра длины и один метр ширины без цемента. Высота 
канала неизвестна, так как уровень воды в реке поднялся и речная тина заполнила 
водосток вплоть до начала свода. В прежние времена по каналу можно было 
проехать в лодке; Агриппа, которому Август поручил переделку водостоков, 
проехал его из конца в конец. Страбон и Плиний Младший сообщают, что римские 
водостоки были в некоторых местах достаточно широки для проезда возов с сеном.
В Риме существует еще и другой водосток, который также относится к царскому 
периоду, насколько можно судить по способу сооружения и природе камня. Здесь 
тоже крупная кладка; фундамент, положенный без цемента, имел 90 сантиметров в 
высоту; каменные глыбы, составляющие стену, доходили до двух с половиной метров 
высоты: Этот водосток и до сих пор еще действует.
Водостоки царского периода были расположены соответственно направлению 
тогдашних улиц. После разрушения города галлами * его возобновляли с такой 
поспешностью, что не всегда соблюдали Прежние линии: клоаки и их разветвления 
оказались под домами. Тит Ливий говорит, что при Августе общий вид города 
свидетельствовал скорее о беспорядочном и поспешном сооружении, чем о 
правильном распределении частей.
Авентин и другие части Рима оставались без водостоков до тех пор, пока цензоры 
185 года до Р. X. М. Порций Катон и Л. Валерий Флакк не распорядились о 
сооружении новых клоак; кроме того, они поправили и существовавшие уже раньше 
водостоки. У входа из Cloaca Maxima видны устья меньших водостоков, которые 
относятся К республиканской эпохе. Это и есть, по-видимому, водостоки Катона.
В 32 году до Р. X. Агриппа, бывший тогда эдилом,** за свой счет очистил все 
клоаки. Чтобы держать их постоянно в чистоте, он направил в них через семь 
каналов излишек воды из семи водопроводов, так что образовался постоянный напор 
воды, уносивший все препятствия. Он вырыл несколько новых водостоков на 
Марсовом поле, где им было сооружено столько памятников. Один из этих 
водостоков длиной в четыре метра и шириной в три служит еще и теперь для 
канализации самой населенной части города.
На основании показаний древних авторов мы можем заключить, что некоторые 
водостоки были открытые, что многие из них закрывались сводом уже гораздо позже,
 и что устья бывали иногда очень

__________
* Это произошло в 390 г. до н. э.
** Эдилы надзирали за общественным порядком и благоустройством Рима.
 

38
 
больших размеров. Одно место у Плавта свидетельствует, что в его время 
попадались открытые водостоки. Светоний рассказывает, что один греческий 
посланник упал в водосточный канал и сломал себе при этом ногу. Ламприд * в 
своем описании смерти Гелиогабала говорит, что солдаты волокли его труп на 
глазах народа и потом хотели бросить в водосток.
Не все восточные каналы были так прочны, как Cloaca Maxima. Когда на Палатин 
были перевезены громадные мраморные колонны, предназначенные для дома Скавра, 
содержатель водостоков потребовал залога на случай, если от этого пострадают 
канализационные сооружения.
(Guillaume, Diet. des antiq. I, pp. 1261—1263).

__________
* Элий Ламприд, под именем этого историка значится несколько биографий 
императоров II—III вв. н. э. в сборнике «Истории Августов», в том числе и 
жизнеописание императора Гелиогабала (218—222 гг.).
 
8. Общественные бани
Общественные бани существовали в Риме еще со времен Катона Старшего,* но 
грандиозные сооружения в этом роде, называвшиеся термами, все относятся к 
императорской эпохе. Главные из них были следующие:
Термы Агриппы на Марсовом поле, 21 г. до Р. X.
Термы Нерона, там же, 60 г. по Р. X. Расширенные Александром Севером (в 229 г. 
по Р. X.), они стали с тех пор называться thermae Alexandrinae.
Термы Тита на Эсквилине, 80 г. по Р. X.
Термы Траяна там же, 110—115 г. по Р. X.
Термы Каракаллы по ту сторону Капенских ворот, 206—217 по Р. X.
Термы Диоклетиана на Квиринале и Эсквилине, 295—300 по Р. X.
Термы Константина на Квиринале, 320 г. по Р. X.
К этому нужно еще прибавить множество бань меньших размеров (balneae), из 
которых многие принадлежали частным лицам. Один Агриппа устроил их 170. В 
царствование Константина их насчитывалось 856, позднее число их достигло до 952.
 В термах Каракаллы могли мыться сразу 1 600 человек, в термах Константина 3 
600. Если принять среднюю вместимость общественных бань в 1 500 человек и 50 
для частных, то окажется, что к концу 111-го века по Р. X. 62 800 граждан 
одновременно могли предаваться этому удовольствию.
Термы Агриппы. Они были очень обширны и прекрасно отделаны. Их украшало 
множество статуй, между прочим знаменитый Ароxyomenos Лисиппа. Этой статуей все 
так любовались, что когда Тиберий захотел перенести ее в свой дворец, поднялся 
настоящий бунт в театре, и император должен был вернуть ее на прежнее место. 
Эти термы были попорчены пожаром и реставрированы при Домициане, Адриане и 
Септимии Севере. Вода в них доставлялась водопроводом Aqua Virgo. Они стояли по 
соседству с другим зданием, которое и до сих пор еще очень хорошо сохранилось, 
с Пантеоном Агриппы.
Термы Нерона находились близ предыдущих. «Есть ли что-нибудь хуже Нерона? — 
говорил поэт Марциал. — И есть ли что-нибудь лучше его терм?» В настоящее время 
находят много развалин этого памятника под современными домами. Одна церковь 
(Спасителя в Термах) заимствовала от него свое название.

__________
* С конца III в. до н. э.
 

40
 
Термы Тита были сооружены отчасти на месте нероновского Золотого Дома. От них 
сохранились довольно значительные остатки. Здесь было собрано громадное 
количество статуй. В этих именно банях, или, вернее, во дворце Тита, 
примыкавшем к ним, была найдена знаменитая группа Лаокоона.
Термы Траяна. Они были, по-видимому, соединены с предыдущими. Эти бани, гораздо 
меньших размеров, предназначены были исключительно для женщин.
Термы Каракаллы. Септимий Север построил довольно скромные бани для нужд 
населения затибрского квартала. Но с 206 года он предпринял постройку более 
роскошных терм, которые впоследствии стали называться именем его сына Каракаллы,
 так как этот последний продолжал и закончил их постройку. Эти термы 
переделывались впоследствии Гелиогабалом и Александром Севером и были одним из 
самых замечательных зданий в Риме. Развалины их и теперь еще очень 
величественны, только не во всех частях этих развалин можно разобраться.
Эти термы были построены на площадке, возвышавшейся над уровнем окружающей 
местности. Площадку поддерживал очень массивный фундамент, в котором устроено 
было множество комнат со сводами; эти последние предназначались, без сомнения, 
для жилья рабов, для складов топлива и масла и для калориферов.
На северо-западной стороне находилась огромная зала frigidarium, с мраморным 
бассейном для плавания глубиной в 1,2 метра; в этот бассейн, наполненный 
холодной водой, сходили по ступенькам. Перед залой был вестибюль с двумя 
входами. Потолок в ней был сделан из переплетавшихся между собой бронзовых 
позолоченных полос, весьма вероятно, что посредине над бассейном в потолке было 
отверстие для света. Из фригидария переходили в tepidarium (теплую баню) — 
обширное и великолепное помещение, занимавшее середину здания и имевшее по 
крайней мере 50 метров в длину и 25 в ширину. Здесь было множество колонн из 
египетского гранита и из порфира до 1,5 м. в диаметре. Потом следовал 
caldarium; это была зала в 35 м. в диаметре с ротондой наверху, вокруг нее 
расположено было множество комнат, в которых брали горячие ванны; подобные 
комнаты помещались направо и налево и в других частях здания. Кроме этих зал в 
термах Каракаллы было два громадных перистиля и много комнат, назначение 
которых не совсем хорошо известно. Некоторые из них служили, во всяком случае, 
для раздевания (apodyteria) и для умащения (elaeothesia). Все это было 
великолепно украшено множеством колонн, мраморных плит, мозаик, статуй, картин 
и разных других художественных произведений. Грандиозная группа, известная под 
названием Фарнезскою быка, найдена был в термах Каракаллы, точно так же как и 
мозаика, хранящаяся ныне в Латеранском музее.



41
 
Вокруг терм разбит был род сквера, окруженный прямоугольной оградой. В 
северо-западном углу этой ограды помещался целый ряд сводчатых комнат в два 
этажа. Перед ним развертывался длинный портик, в середине был главный вход в 
термы, быть может, единственный, который был открыт для публики. Неизвестно, 
для чего служили эти комнаты: быть может, это были лавки или помещения для 
рабов.
По другим сторонам ограды шли многочисленные залы для чтения и для бесед, 
библиотеки, палестры или гимнасии, даже ристалища, — и все это было великолепно 
украшено.
Посредством особых труб эти термы снабжались водой из Aqua Marcia. Вода шла в 
резервуар, образуемый шестью-десятью сводчатыми комнатами, из которых каждая 
имела 15 метров длины, 8 1/2 метров ширины и 10 метров высоты.
Термы Диоклетиана. Начатые в 302 г., они были освящены в 305 г. Эти бани очень 
похожи на термы Каракаллы, но в них могло мыться двойное количество людей (3 
200). Сохранились обширные развалины их, в которых теперь помещается 
национальный музей. Tepidarium этих бань имеет 60 метров в длину и 25 в ширину, 
резервуар 103 метра в длину.
Термы Константина. От них не осталось почти никакого следа. Из развалин этих 
терм были извлечены две колоссальные статуи, изображающие двух героев, которые 
удерживают своих лошадей. Статуи эти находятся теперь около квиринальского 
дворца.
(По Middleton, The remains of ancient Rome, t. II, ch. v.).

9. Цирки, театры, амфитеатры
1. Цирки
В Риме было очень много цирков. Вот их перечень.
Большой цирк (Circus Maximus) — самый древний (он был сооружен еще в царский 
период) и самый обширный.
Цирк Фламиния, сооруженный цензором К. Фламинием около 220 г. до Р. X.; он 
находился на Марсовом поле.
Цирк Саллюстия, по всей вероятности, между Пинчио и Квириналом.
Цирк Нерона у подошвы Ватиканского холма; на этом месте была потом построена 
базилика св. Петра.
Circus Agonalis Домициана, переделанный Александром Севером (теперь Навонская 
площадь).
Цирк Адриана близ мавзолея этого императора.
Цирк Максенция в трех километрах от Рима на Аппиевой дороге.



42
 
Многочисленные навмахии, между прочим навмахия Августа по ту сторону Тибра.
Я ограничусь описанием Большого цирка.
Мурцийская долина между Палатином и Авентином была как бы предназначена самой 
природой для цирка. Теперь, когда почти все здания на ней разрушены и она как 
бы вновь приобрела первоначальный вид, легко себе представить теснившуюся на 
этой низине толпу людей, которые стояли или сидели на траве в те времена, когда 
здесь еще не были устроены деревянные подмостки. Эти подмостки были сооружены 
Тарквинием Древним и впоследствии после пожара снова восстановлены. Первые 
сараи (carceres) для колесниц относятся к 330 г. до Р. X. Юлий Цезарь увеличил 
цирк, так что он с тех пор мог вместить 150 тысяч зрителей. После пожара 36 
года по Р. X. Клавдий переделал его, так что число мест для зрителей дошло до 
250 тысяч. Траян прибавил еще 5 тысяч, и, наконец, в IV веке цирк мог уже 
вмещать 485 тысяч человек.
Большой цирк имеет вид прямоугольника длиной приблизительно в 640 метров и 
шириной в 190, одна из его меньших сторон представляла полукруг, другая — 
слегка загибающуюся дугу. Две его стороны и полукруг были окаймлены тремя 
портиками, состоявшими из поставленных одна на другую арок, на их своды 
опирались ряды скамеек, лестницы и выходы. Ряд скамеек оканчивался на высоте 4 
метров над ареной, дальше шла площадка, предназначенная, по-видимому, для 
сенаторов и других значительных особ — это так называемый podium. Число выходов 
в этом цирке было весьма многочисленно.
Идущие уступами места для зрителей были разделены на три яруса (moeniana) 
посредством вертикальных и параллельных друг другу стен. Нижние скамейки были 
каменные, в верхних же ярусах деревянные, окруженные, без сомнения, портиком, 
которым увенчивалось все сооружение.
Небольшие перегородки (lineae) отделяли друг от друга так назыв. /on — род лож, 
в которых могло поместиться по крайней мере два человека, если не больше. 
Зрители ставили ноги на нижнюю скамейку Для сидения употреблялись подушки, 
набитые соломой или мелко изрубленными листьями тростника. На некотором 
расстоянии друг от друга должны были проходить коридоры, соединяющие скамейки 
одного и того же moenianum'a. Здесь не было, как при других зрелищах, особых 
мест для мужчин и особых для женщин. Возможно, что для сенаторов во всех 
времена были отдельные скамейки Официально предназначенные для них определенные 
места были устроены при Клавдии, а для всадников при Нероне.* Простые

__________
* С 41 по 68 гг. н. э.
 

43
 
граждане размещались по трибам Podium занимали избранные лица Итератор имел 
особую ложу, за исключением тех случаев, когда он председательствовал на играх, 
т. е когда игры устраивались за его собственный счет. Председатель игр 
помещался обыкновенно над выездными воротами для колесниц, с той стороны, где 
были сараи.
Сараев для колесниц было двенадцать, по сторонам их стояли высокие зубчатые 
башни Каждый из сараев запирался деревянной решетчатой дверью. Предание 
утверждает, что существовал особый механизм, при помощи которого можно было 
открывать сразу все двенадцать дверей, при этом, вероятно веревками, 
отодвигались длинные засовы, которыми эти двери запирались Кроме больших ворот, 
устроенных между сараями, были другие ворота на противоположной стороне в 
глубине полукруга, это были триумфальные ворота, через них, может быть, 
выходили победители. другие двери помещались на каждой из длинных сторон 
podium'a Вот приблизительно все, что мы знаем о сооружениях, окружавших арену.
Название «арена» происходит оттого, что площадка для игр и состязаний 
посыпалась песком (arena) Императоры, в своем стремлении к роскоши, дошли до 
того, что посыпали ее дорогим порошком,



44
 
суриком, слюдой. Предполагают, что арена Большого цирка имела в длину 600 
метров, а в ширину 110 метров. Большая стена, называвшаяся Spina, делила ее 
вдоль на две части. На цоколе этой стены из кирпича, обшитого мраморными 
плитами, стояли различные предметы, как-то: колонны, фонтаны, статуи, обелиски, 
алтари, трофеи, маленькие здания, из которых одни были чисто декоративными, 
другие имели особое назначение или носили религиозный характер.
На обоих концах спины, на некотором от нее расстоянии, стояли на высоких 
пьедесталах столбы, которые должны были объезжать колесницы (metae). Каждая из 
этих «мет» представляла собой три деревянных, а со времен Клавдия бронзовых 
золоченых конуса, стоящих на подставке: meta secunda была ближе к сараям, meta 
prima на дальнем от нее конце. На самой «спине» стояло маленькое здание с семью 
яйцами, причем после каждого заезда вынималось одно яйцо, так что зрители легко 
могли следить за числом заездов. В другом зданьице, соответствующем первому, 
было семь дельфинов, которые, вероятно, тоже вынимались один за другим для 
удобства зрителей, сидевших слишком далеко от домика с яйцами. Над «спиной» 
возвышался со времен Августа египетский обелиск, а со времен Констанция два 
обелиска. Кроме того, здесь находились род деревянных башен (phalae), алтари, 
часовни, посвященные великим богам, богам могущественным, богам сильным, статуи 
Победы, Полленции, Сейи или Сегесты, Мессии, Тутулины, Кибелы, сидящей на льве.
* Особый канал (euripus) глубиной в 3 метра был выкопан Цезарем вдоль подиума 
для ограждения зрителей, после того как во время одного представления слоны 
чуть было не бросились на публику. Этот ров, говорят, был засыпан Нероном, 
чтобы устроить на нем новые места для всадников.
2. Театры
Римский театр представлял собой слегка измененную копию театра греческого. 
Различие существовало, собственно говоря, только в двух пунктах: 1) в то время 
как в Греции орхестра была предназначена для хора и, может быть, для актеров, в 
Риме она была занята местами для сенаторов и для магистратов; 2) греки 
прислоняли всегда свои театры к какому-нибудь холму, чтобы уменьшить издержки 
сооружения, в Риме же их строили на равнине.
До половины первого века до Р. X. у римлян не было постоянного театра; в случае 
надобности они устраивали временные деревянные подмостки. В этом отношении они 
не хотели подражать расточитель-

__________
* Полленция — богиня силы и мощи, Сейя — богиня сева, Мессия — жатвы, урожая, 
Тутулина — покровительница, Кибела — плодородия.
 

45
 
ности греков. Этой именно точки зрения держался Сципион Назика,* когда он 
уговорил сенат велеть разрушить каменный театр, который начал было строить 
около 154 г. цензор Г. Кассий Лонгин. В 55 году, когда Помпей соорудил свой 
театр, он представил его в качестве пристройки к храму Венеры Победительницы 
(Venus Victrix).
М. Эмилий Скавр, пасынок Суллы, построил во время своего эдильства в 58 году 
деревянный театр, великолепие которого восхваляет Плиний Старший; он мог 
вместить, говорит Плиний, 80 тысяч зрителей. По его словам, это было самое 
значительное сооружение, когда-либо сделанное рукою человеческою, и хотя театр 
был временный, но казалось, что он назначен для вечного существования. Сцена 
была в три яруса, ее украшали 360 мраморных колонн. Первый ярус был мраморный 
или отделан мрамором, стены второго были покрыты стеклянными кубиками, третий 
был из золоченого дерева. Между колоннами стояло три тысячи бронзовых статуй. 
«Остальное убранство, состоявшее из обоев, картин и других укра-

__________
* Консул 138 г до н. э., возглавлял группу сенаторов, убивших в 133 г. трибуна 
Тиберия Гракха.
 

46
 
шений, было так великолепно, что когда Скавр велел перенести на свою виллу в 
Тускулуме то, что ему не нужно было для ежедневного употребления, и когда рабы 
из мести сожгли этот дом, то убыток от пожара оценивался в сто миллионов 
сестерций».
Театр Помпея был освящен в 55 году до Р. X., но окончательно отделан пять лет 
спустя. Это был первый каменный театр в Риме. В нем было 40 тысяч мест. Как 
места для зрителей, так и все внутренние украшения были из мрамора. Сохранились 
остатки очень значительные, но скрытые за теперешними домами. Этот театр 
несколько раз горел при Августе, Тиберии, Тите, Филиппе Аравитянине, 
Диоклетиане,* — и каждый раз был возобновляем, так что еще в VI веке в нем 
давали представления. За сценой находился обширный портик, который окружал 
площадку, усаженную сикоморами и украшенную фонтанами, мраморными и бронзовыми 
золочеными статуями. Близ этого самого портика виднелась курия Помпея, в 
которой иногда происходили заседания сената; именно здесь был убит Цезарь, и 
сама курия сгорела во время последовавшего

__________
* Филипп Аравитянин (Араб), римский император 244—249 гг. н. э. Диоклетиан, 
римский император 284—305 гг. н. э.
 

47
 
за этим убийством пожара. По соседству с портиком и с театром несколько раз 
находили прекрасные статуи. Мы знаем, что как в театре, так и в курии было 
множество картин греческого письма. Архитектор Браманте извлек из этих зданий 
до 50 колонн красного египетского гранита для теперешнего канцелярского дворца.
Театр Марцелла начат был Юлием Цезарем и кончен в 13-м г. до Р. X. Августом, 
который назвал его по имени своего племянника. Он стоял в конце масляного рынка 
и мог вместить, по-видимому, до 3 000 зрителей. Укрепленный в 1086 г. Петром 
Леоном, он стал впоследствии собственностью семейства Орсини,* которое устроило 
в нем свой .дворец.
Театр Бальбы был построен недалеко от предыдущего в 13-м г. до Р. X. Он был 
очень похож на театр Марцелла и имел приблизительно те же самые размеры.
3. Амфитеатры
Во времена республики амфитеатры были деревянные. Плиний упоминает об одном 
амфитеатре этой эпохи, который имел очень оригинальное устройство. В 50 г. до Р.
 X. «Скрибоний Курион соорудил два деревянных театра, один около другого; хотя 
они были очень обширны, но держались на весу и вращались вокруг стержня. До 
полудня во время сценических представлений они были повернуты друг к другу так, 
чтобы шум, происходящий на одной сцене, не мешал представлению на другой; после 
полудня их поворачивали, так что они соединялись и составляли один амфитеатр 
для боя гладиаторов».
Первый каменный амфитеатр был сооружен Статилием Тавром в 29 г. до Р. X. Он 
помещался, по-видимому, на Марсовом поле. Думают, что он был разрушен пожаром, 
происшедшим во времена Нерона. Амфитеатр Нерона (тоже на Марсовом поле), 
кажется, был деревянный. Амфитеатр Флавиев, или Колизей, был начат Веспасианом 
и освящен Титом в 80 г. Маленький амфитеатр под названием amphitheatrum 
castrense, относящийся, вероятно, ко времени немного более позднему, 
предназначен был, может быть, для воинов преторианского лагеря.
Приводим некоторые подробности относительно Колизея. Он занимал часть места, на 
котором раньше стоял Золотой Дом Нерона, там, где начали копать большое 
искусственное озеро для навмахий. Название свое Колизей получил от колоссальной 
статуи Нерона, стоявшей на этом месте. Это громадное сооружение относится к 
двум различным эпохам, отделенным друг от друга значительным про-

__________
* Известный патрицианский род в Риме Х—XIII вв.
 

48
 
межутком времени. К властвованию Веспасиана и его сыновей относятся первые три 
яруса фасада; четвертый был сооружен никак не раньше властвования Александра 
Севера и Гордиана III.*
Колизей имеет вид эллипса с окружностью в 546 метров. Высота его 49 метров, 
длина продольной оси 188 метров, поперечной 156 метров. Вокруг арены в 76 
метров длины и 46 метров ширины идет стена в 6 метров — podium, а дальше 
тянутся в глубь в среднем на 50 метров многочисленные ряды скамеек, круглым 
счетом на 87 тысяч мест, не считая 20 тысяч человек, которые могут 
присутствовать на представлении стоя. Все это пространство, предназначенное для 
публики, делится на несколько ярусов (moeniana или caveae), идущих параллельно 
эллиптической окружности арены. Ярусы отделяются друг от друга коридором и 
маленькой стеной (praecinctiones) и заключают в себе несколько рядов скамеек. 
Нижний ярус, ближайший к podium'у, назывался infima cavea и был предназначен 
для членов императорского дома и самых значительных особ, в других ярусах 
размещались сообразно своему положению различные классы населения. Последний 
этаж (suprema cavea)

__________
* Александр Север (222—235 гг. н. э.), Гордиан III (238—244 гг. н. э.)
 

49
 
примыкал к наружной стене и был украшен портиком, здесь стояли только 
деревянные скамейки.
Все эти концентрические пояса, которые представляли собою ярусы, были прорезаны 
проходами, по которым публика шла усаживаться на свои места, войдя в амфитеатр 
через так называемые vomitoria. Все эти проходы сходились к podium'у, 
вследствие чего дся масса идущих уступами мест для зрителей представлялась с 
арены в виде ряда полос, постепенно расширявшихся и похожих на клинья: отсюда 
название cunei, которым обозначались различные части амфитеатра.
Под местами для зрителей параллельно арене шли многочисленные коридоры со 
сводами, которые посредством лестниц соединялись с вомиториями; таким образом 
устанавливалось непосредственное сообщение между саиеае и наружными выходами. 
Эти коридоры могли также служить убежищем для публики на случай непогоды.
Наружная стена Колизея имеет четыре этажа по фасаду, каждый из трех нижних 
этажей прорезан 80-ю полукруглыми арками, отделяющимися друг от друга колоннами.
 Все эти просветы ничем не были закрыты, в первом и во втором этаже их украшали,
 по-видимому, статуи. Последний этаж окружен был пилястрами, между которыми 
находилось сорок четырехугольных окон. Между окнами и карнизом устроены были 
консоли для прикрепления мачт, к которым привязывались канаты velarium'а, 
громадного навеса из 240 полотнищ, защищавшего зрителей от солнца.
Наконец, под ареной раскопки обнаружили подвалы для диких зверей, водопроводы, 
предназначенные, по-видимому, для доставления воды для навмахий, и множество 
более или менее правильно расположенных коридоров, назначение которых осталось 
до сих пор неизвестным.
(По Паскалю, Dictionn. des antiq I, pp. 1187 et suivantes; Middleton, The 
remains of ancient Rome II, chap. II, III, et IV; J. Martha, l'Archeologie 
romaine, p. 170—173).

10. Портики и сады
Во времена империи портики занимали значительную часть Марсова поля. Они шли 
почти без перерыва один за другим, наполняя все пространство, которое 
оставалось свободным между цирками, театрами, стадиями и храмами. Их 
насчитывалось не меньше 20 между Капитолием, Квириналом и Тибром. В 
республиканскую эпоху портики были еще редкостью, притом портики, уже 
существовавшие тогда, не были просто местом прогулки, а имели каждый свое 
особое назначение. Так портик Минуция служил хлебной биржей; в портике,



50
 
окружавшем масляный рынок, приютились огородники; в портике близ театра Помпея 
укрывались зрители на случай бури. Август устроил несколько портиков для общего 
пользования. Некоторые из них были построены за его собственный счет, как, 
например, портик Октавии, находящийся теперь в старинном Гетто (еврейском 
квартале), или портик, называвшийся Ad nationes: в нем стояли колоссальные 
статуи, изображавшие различные народы света. Август заново перестроил портик, 
который назывался «коринфским» ввиду того, что капители его колонн были из 
золоченой коринфской меди. Корнелий Бальб, близкий друг императора, воздвиг 
знаменитую «Крипту» позади своего .театра. Марций Филипп построил портик, 
окружавший храм Геракла. Агриппа, бывший при Августе как бы первым министром, 
затмил их обоих обширностью и великолепием своих построек. Римляне обязаны ему 
портиком Випсании, названным так по имени его сестры, так называемыми Septa, 
где народ собирался для подачи голосов во время выборов, портиком Villa publica,
 портиком Аргонавтов, портиком Европы.
Мания строить портики продолжалась до конца империи, как это показывают портики 
Константина и Бона Эвента [1], большие портики Грациана, Валентиниана и 
Феодосия. Многие из построек этого рода не могли быть окончены. Александр Север 
начал портик длиною в 330 метров и шириной в 33 метра, состоящий из тысячи 
мраморных колонн, чтобы соединить Septa с термами. Гордиан Младший также начал 
строить на горе Пинчио портик в 900 метров в окружности, внутри которого 
находился сад, занимавший площадь в 44 тысячи квадратных метров; это 
предприятие было прервано его преждевременной смертью. Такова же была судьба и 
портика Галлиена, — императора знаменитого необычайностью своих артистических 
затей; он начал портик в 3 километра длиной, который должен был идти от центра 
Рима к Мильвийскому мосту.*
Цель устройства портиков состояла в том, чтобы доставить населению защиту от 
солнца, дождя, ветра и холода, а также дать удобное место для прогулок, 
приспособленное к различным временам года и часам дня. Достаточно взглянуть на 
план древнего Рима, чтобы увидеть, что можно было пройти все Марсово поле под 
прикрытием портиков. Двенадцать больших портиков, покрывавших его, имели в 
общей сложности длину в 4 600 метров и занимали пространство в 2800 квад. 
метров; число колонн достигало 2 000. Колонны были сделаны из драгоценного 
мрамора, многие с медными золочеными капителями; пол был инкрустирован яшмой и 
гранатом. Каждый портик представлял собой целый музей произведений скуль-

__________
* Галлиен, римский император 259—268 гг. н. э.
[1] Bonus Eventus — бог счастливого исхода. — Ред.
 

51
 
птуры и живописи. Площадки, окруженные ими, были засажены буксами, миртами, 
лаврами, платанами и украшены прудами, фонтанами и водопадами. Под портиком 
Агриппы была устроена географическая карта всех провинций империи (Orbis 
pictus); под портиком Аргонавтов можно было любоваться знаменитой картиной, 
изображавшей взятие золотого руна. Портик Septa был превращен в громадную 
коллекцию восточных редкостей, там же находились и разные 
естественно-исторические диковинки. Под портиком Филиппа дамы могли найти 
лучшие образцы причесок и париков, созданные артистами парикмахерского 
искусства в Риме.
На окраинах города и даже внутри его расположено было множество парков и 
общественных садов. Рим стоял на равнине, окаймленной с востока и запада 
двойным рядом холмов, из которых самый высокий имел 150 метров. Все эти холмы 
были покрыты садами. На Пинчио, который служит местом прогулок для современного 
населения Рима, были великолепные сады Ацилия Глабриона.* На месте виллы Медичи,
 принадлежащей теперь Франции, были сады семейства Anicia. Сады Лукулла 
расположены были на юго-восточном склоне на такой же высоте. Сады Саллюстия, 
самые прекрасные из всех, покрывали всю низину между Пинчио и Квириналом. 
Дальше тянулись сады Лоллии Павлины, Мецената, Эллия Лумии, Торквата, 
Эпафродита, Галлиена, Палланта, Гелиогабала, Статилия Тавра и другие меньших 
размеров; вместе они составляли полосу зелени, более чем в три километра (3 
версты) длины и от 800-900 метров ширины. По другую сторону реки расположены 
были сады семейства Миниция на Monte-Mario, сады Юлия Цезаря на южной вершине 
Яникула, сады Помпея, Августа, Калигулы, Нерона, Домиции тянулись вдоль правого 
берега Тибра.
(Lanciani, Ancient Rome, pp. 94 et suiv.).

__________
* Консул 67 г. до н. э., соратник Катилины.
11. Римские улицы
Если ты в состоянии оторваться от игр в цирке, ты можешь купить себе в Соре, 
или в Фабратерии, или в Фрузиноне * прелестный домик за те деньги, которые в 
Риме ты платишь за наем темной конуры. Ты будешь иметь маленький садик и 
неглубокий колодец, из которого можно черпать прямо рукой без помощи веревки 
воду для поливки твоих молодых растений. Вот где живи; пристрастись к заступу и 
сам заведывай обработкой своего маленького сада, плодов

__________
* Города Лациума, расположенные вблизи Рима.
 

52
 
которого хватит на угощение целой сотни пифагорейцев [1]. Не шутка быть полным 
хозяином клочка земли, где бы он ни находился и хотя бы он был величиной с нору 
ящерицы!
Здесь, в Риме, больные умирают от бессонницы, а эта болезнь появляется оттого, 
что непереваренная пища застревает в воспаленном желудке. Разве сон посещает 
когда-нибудь наемные квартиры на чердаке? В Риме хорошо спится только богачам. 
В этом именно источник наших болезней. Шум повозок, скопившихся на повороте 
узкого переулка, да ругательства возниц способны разбудить даже тюленей! Когда 
у богача какое-нибудь дело, он едет себе среди расступающейся толпы; и в то 
время как его проносит над головами рослый либурнец, он читает, пишет или спит, 
так как нигде не спится так хорошо, как в закрытых носилках. И он приезжает 
раньше нас, как бы мы ни торопились, так как нас останавливает толпа, стоящая 
впереди, нас толкают идущие сзади. Один задел меня локтем, другой толкнул 
коленом, вот еще какое-то бревно ударилось о мою голову, а голова стукнулась о 
кувшин. Мои ноги покрываются жирной грязью. Со всех сторон меня давят ногами, в 
большой палец вонзился гвоздь солдатского сапога.
Посмотри, какой дым поднимается от этой корзины с съестными припасами! Здесь 
толпится сотня людей, и каждый тащит с собой свою кухонную посуду. Самому 
Корбулону [2] не снести такого множества огромных кастрюль и другой утвари, 
какое нагромождено на голове этого маленького раба, а он не сгибаясь тащит все 
это, да и еще на ходу раздувает огонь в жаровне! В толпе рвется его платье, и 
без того уже покрытое заплатами. Вот едет ломовая телега, на которой 
покачивается высокая ель; другие повозки везут сосны; эти высокие столбы 
касаются и своим падением угрожают народу. А вот воз, нагруженный лигурийским 
камнем; если ось в нем подломится и вся эта гора свалится на толпу, что тогда 
останется от этих людей? Кто разыщет их члены и кости? Раздавленные тела этой 
черни погибнут в один миг...
Подумай теперь о разных других опасностях, которые ожидают тебя ночью. 
Измерь-ка высоту домов, с крыш которых падают черепицы, способные размозжить 
тебе голову, а из окон верхних этажей валятся битые горшки и разные осколки! 
Посмотри, какие знаки и трещины оставляют они при падении на мостовой. Нужно 
быть совершенно равнодушным человеком, не желающим предвидеть никаких 
случайностей, чтобы пойти ужинать в город, не составивши предварительно 
духовного завещания. На твоем пути столько смер-

__________
[1] Последователи философа Пифагора, которые отличались большой воздержанностью 
и не ели мяса.
[2] Гней Домиций Корбулон, брат Цезонии, жены императора Калигулы, знаменитый 
полководец, он отличался огромным ростом и замечательной силой, которые вошли в 
поговорку.
 

53
 
тей, сколько открытых окон. Все, что ты можешь пожелать, — это чтобы из 
встречных окон тебя только облили помоями.
А вот дерзкий пьяница, который мучается оттого, что ни с кем еще не подрался, и 
проводит поэтому такую же бессонную ночь, как Ахиллес, оплакивающий своего 
друга: он то ложится ничком, то переворачивается на спину. Но неужели 
невозможно заснуть без этого? Да, есть люди, которым сон дает лишь драка. Но 
этот человек, хотя и юн, и опьянен вином, но он остережется напасть на 
прохожего в пурпурном плаще, окруженного многочисленной свитой, с множеством 
факелов и бронзовыми лампами впереди. Но ко мне он относится с пренебрежением, 
потому что мне светит лишь мой единственный провожатый — луна да убогая свеча, 
фитиль которой я ив экономии старательно берегу. И вот начинается эта 
злосчастная драка, если только можно назвать дракой столкновение, в котором 
один бьет, а другой получает удары. Он останавливается прямо передо мной и 
велит мне также остановиться, и я исполняю его приказание: что поделаешь с 
бешеным человеком, который при том же сильнее меня! «Откуда ты идешь, — кричит 
он мне, — где это ты нажрался кислого вина и бобов! Какой сапожник разделил с 
тобой свою похлебку из порея и вареную телячью голову? Ты не отвечаешь? Ну же, 
говори, или вот тебе, получай пинок ногой! Где ты живешь, в какой конуре мне 
тебя искать?» Отвечай ему, или не отвечай, все равно: и в том, и в другом 
случае ты будешь побит. В довершение всего, сумасшедший тащит еще тебя в суд. 
Вот свобода, которой здесь пользуется бедняк: избитый, он должен еще умолять, 
чтобы его отпустили с теми зубами, которые остались у него еще не выбитыми.
Но этим еще не кончились твои злоключения; найдутся люди, которые еще тебя 
ограбят, как только закроются дома и в запертых лавках затихнет движение, или 
же какой-нибудь вооруженный бродяга внезапно нападет на тебя, так как, пока 
ночной дозор стережет Понтинские болота и лес Gallinaria, наблюдая там за 
общественной безопасностью, все воры сбегаются в Рим и рыскают здесь, отыскивая 
себе добычу...
(Ювенал, Сатира III, стих 222 и след.)

12. Римские стражи порядка
Древний Рим никогда не пользовался доброй славой относительно уважения частной 
собственности и охранения безопасности граждан. Главная причина такого 
непорядка заключалась в том странном обстоятельстве, что такая богатая 
роскошная столица ночью погружалась в полнейший мрак. Прибавьте к этому, что 
город и его



54
 
окрестности подвергались с незапамятных времен двум страшным бичам — нищенству 
и разбою. Нищие скапливались на определенных местах; больше всего они посещали 
мосты и городские ворота, т. е. места, где стечение народа было особенно 
значительно. В окрестностях они становились у дорог, предпочитая clivi, т. е. 
склоны холмов, ведущие в город, где экипажи поневоле замедляли ход. 
Путешественники также становились добычей воров и разбойников. Эти последние, 
чтобы увеличить свою силу, составляли шайки в средней и южной Италии. Тиберий 
принужден был послать отряд войска против разбойничьих шаек, которые 
образовались в Сардинии. Ближайшие к столице окрестности были переполнены ими. 
Даже дорога из Рима в Тибур не всегда была безопасна. Напрасно на них 
устраивали облавы, напрасно разбойников приговаривали к самым ужасным казням: 
их дерзость доходила до того, что они производили грабежи у самых ворот города. 
Понтинские болота и обширный лес Gallinaria близ Кум служили им убежищем. В 
правление Септимия Севера Феликс Булла со своей шайкой в 600 разбойников держал 
в страхе всю Италию в продолжение двух лет. Одна надпись, найденная в 
нескольких километрах от Рима, рассказывает, что в начале третьего века нашей 
эры один школьный учитель, по имени Юлий Тимофей, 28 лет, человек очень 
уважаемый в Риме, отправившись совершить загородную прогулку, попал в засаду и 
был вместе с семьей и своими учениками убит злодеями.
Столичное население заключало в себе много беспорядочных элементов. Среди рабов,
 вольноотпущенников, всякого рода искателей приключений, которые стекались сюда 
со всех концов римского мира, нередки были люди весьма сомнительного 
достоинства, всегда готовые на какое-нибудь злодеяние. Даже среди порядочных 
людей, сходившихся большими толпами, легко происходили волнения и беспорядки, в 
цирке, в амфитеатре, или же когда какое-нибудь происшествие заставляло их 
скапливаться на площадях и улицах.
Нужно также иметь в виду и разные неожиданные случайности, как, например, 
пожары. В городе, в котором улицы были так узки, а дома так высоки, так густо 
населены и так дурно построены, — по крайней мере в наиболее населенных 
кварталах — пожары не могли не быть очень частыми. Историки упоминают о многих 
пожарах, произведших страшное опустошение. Не говоря уже о том пожаре, который 
Нерон, быть может нарочно, произвел и поддерживал, сколько было других, которые 
продолжались несколько дней кряду, уничтожая множество частных домов и 
общественных памятников! Что касается маленьких пожаров, то они происходили так 
часто, что не раз самих домовладельцев обвиняли в поджоге собственных строений. 
В Риме, правда, не существовало страховых обществ, подобных теперешним, но зато,
 в случае пожара, друзья и клиенты потерпевшего складывались, чтобы помочь ему 
вновь построить сгоревшее



55
 
здание, и нередко случалось, что он получал больше, чем терял от пожара.
Из всего этого вытекала необходимость иметь правильно устроенную охрану.
В очень отдаленной древности заведывание охраной принадлежало трем магистратам, 
которые назывались triumviri nocturni, так как главную их обязанность 
составляло наблюдение за безопасностью в ночное время. Валерий Максим * 
сообщает нам, что одно из этих должностных лиц было подвергнуто штрафу за 
небрежное отношение к своим обязанностям во время ночных обходов. Другие были 
наказаны за то, что недостаточно быстро явились к горящей лавке одного ювелира. 
Под их начальством состоял отряд общественных рабов, которые группами в 20—30 
человек размещались около городских ворот и были снабжены всеми инструментами, 
необходимыми для тушения огня. Мало-помалу этот отряд оказался недостаточным, 
вследствие постоянного расширения города; тогда образовались общества 
добровольцев, которые безвозмездно помогали триумвирам в исполнении их 
обязанностей. Впрочем, правительство, как в эпоху республики, так и при 
императорах, относилось не особенно благосклонно к этим обществам. В одном 
письме Траяна к Плинию Младшему, правителю Вифинии, такое отношение весьма ясно 
сказывается: он упрекает эти общества в стремлении превратиться в политические 
кружки.
В 6 г. до Р. X. после страшного пожара Август образовал корпус вигилов, которые 
были и стражами, и пожарными в одно и то же время. Их было 7 тысяч, и они 
разделялись на семь когорт. Эти вигилы были расквартированы по окраинам города, 
так что каждая когорта могла охранять два из 14 городских кварталов. В каждом 
из семи отрядов, составлявших когорту, начальствовал центурион, во главе 
когорты стоял трибун, а главное командование принадлежало префекту вигилов, 
избиравшемуся всегда из всадников.
В случае пожара, префект всякий раз производил следствие. Если оказывалось, что 
пожар произошел случайно, то не полагалось никакого наказания; если по 
чьей-нибудь небрежности, то виновный подвергался или простому выговору, или 
наказанию палками; в случае же преднамеренного пожара — приговаривался к 
смертной казни. Кроме того, префект имел право осматривать в каждом доме кухни, 
смотреть за тем, чтобы количество воды, доставляемое в дом, соответствовало его 
размерам и положению среди других построек, следил за исправностью печей и 
других приспособлений для топки. С другой стороны, префект должен был наблюдать 
за вестиариями больших терм ** и судить гардеробщиков, если случайно пропадет 
какая-нибудь вещь. Обязанности вигила были чрезвычайно тягостны,

__________
* Историк начала I в. н. э.
** Vestiarius — торговец одеждой или тканями.
 

56
 
тем более, что часто приходилось отправлять служебные обязанности ночью, зато 
императоры и предоставляли этим должностным лицам различные привилегии.
В Риме было семь казарм для вигилов (stationes) и четырнадцать караулен 
(excubiloria). Из этих семи казарм в настоящее время открыто четыре, а из 
караулен только две [1].
Казарма первой когорты, в которой помещались также главная квартира всего 
корпуса и канцелярия префекта, была открыта в 1644 году. Археолог, видевший ее 
тогда, говорит об обширных залах с мраморной обшивкой и мозаичным полом, 
украшенных колоннами, пьедесталами и статуями, о конторках с мраморными 
сиденьями и о покрытых фресками стенах. В atrium'е и в вестибюле стояли статуи, 
изображавшие гения первой когорты, Каракаллу, Гордиана Благочестивого, 
императрицу Фурию Сабинию, Транквиллину, Константина, Констанция, Валентиниана 
и Грациана.* Впоследствии над этим сооружением были построены дворец и 
монастырь. Известно также место второй, четвертой и пятой казарм. В этой 
последней были обнаружены надписи, указывающие на личный состав когорты в 105 и 
210 гг. В 105 г. в ней насчитывалось 115 трибунов и центурионов и 930 простых 
вигилов. В 210 г. 1 033 человека при 109 трибунов и центурионов. На основании 
этого можно вывести, что общая численность всего корпуса вигилов была в 105 
году 7 315 человек, а в 210 г. 7994 человека.
Караульня седьмой когорты была разрыта в 1868 г. По-видимому, охрана 
расставляла свои посты в местах, где более всего можно было опасаться волнений. 
С этой целью нанимался у частного лица дом или часть дома, и в нем помещался 
отряд вигилов до тех пор, пока не оказывалось более удобным перенести пост в 
другое место. Тот, о котором идет речь, помещался в одном и том же месте по 
крайней мере в течении тридцати лет. Это очень изящное сооружение с мозаичным 
полом, фресками на стенах, мраморными фонтанами, купальнями и приспособлениями 
для отопления, но интереснее всего надписи, которые были выцарапаны обитателями 
в часы досуга. Эти надписи дают нам представление о существовании, которое они 
вели здесь, об их занятиях, мыслях, даже чувствах по отношению к императорам и 
своим командирам.
(По Lanciani, Ancient Rome, ch. VIII).

__________
* Константин I, император 306—337 гг. н. э., Констанций II, 337—361 гг., 
Валентиниан II, 364—375 гг., Грациан I, 375—383 гг.
[1] Кроме этого, было еще три городских когорты, подчиненные префекту города в 
1000 человек каждая. В начале III века наличный состав их был в 1'/2 тысячи 
человек. Общее число их с течением времени увеличивалось до 5—6 и даже, может 
быть, 9 когорт. Я уж не говорю о 9 преторианских когортах, составлявших гвардию 
императора, они только в исключительных случаях оказывали содействие городской 
страже.
Глава II. СЕМЬЯ
1. Римская свадьба
Месяц тому назад Мамурра звал меня на свадьбу одного из своих друзей из 
знаменитого семейства Фабиев, который брал в жены девушку из рода Метеллов. Это 
была настоящая патрицианская свадьба, поэтому, придя к Метеллу, мы нашли 
вестибюль дома наполненным массой людей, которые толпились даже на улице. Не 
без труда пробрались мы в атриум, а оттуда в перистиль.
Затерявшись в толпе, я слышал, как кто-то рассказывал об обручении. Оно 
происходило у Метелла в присутствии обоих семейств и их друзей в первом часу 
дня (шесть часов утра) — час самый благоприятный для обручения. Юрист Антистий 
Лабеон был распорядителем; он непременно хотел, чтобы обручальный акт был 
записан, хотя совершенно достаточно было бы и словесного уговора. Он заметил 
важно Метеллу: «Обручение, как и свадьба, могут быть совершены только по 
добровольному соглашению обеих сторон, и девушка может воспротивиться воле отца 
в случае, если гражданин, которого ей предоставляют в качестве жениха, имеет 
позорную репутацию, вел или ведет дурную жизнь. Имеешь ли ты, дитя мое, сказать 
что-нибудь по этому поводу? Ты не отвечаешь? В таком случае мы пойдем дальше, 
предполагая, что если девушка не сопротивляется открыто, значит, она согласна». 
Подписавши акт, Фабий предложил своей невесте, как залог заключенного с ней 
договора, железное кольцо, совсем гладкое и без всяких камней. Метелла приняла 
его, и в знак сердечного единения, которое отныне



58
 
должно царствовать между ней и Фабием, она надела кольцо на предпоследний палец 
левой руки, потому что в этом пальце, говорят, есть нерв, соединяющий его с 
сердцем.
Кто-то другой сделал замечание, что раньше не устраивали свадеб, не совершивши 
предварительно ауспиций.* Но уже давно этот обычай вышел из употребления, и 
если теперь молодая римлянка и обращается еще к богиням Camelae, 
покровительницам невест, то уже благочестие не заставляет их, как прежде, идти 
накануне свадьбы с матерью или какой-нибудь родственницей в храм, чтобы 
провести там ночь в ожидании какого-нибудь оракула. Теперь один из жрецов, 
который должен был бы присутствовать при вопрошании воли небес, приходит только 
для формы сообщить, что не было никаких неблагоприятных ауспиций, и этим все 
довольствуются.
Разговор этот был прерван молодой Метеллой, которая пришла в сопровождении 
своей матери. Она может быть названа типичной римской красавицей: это была 
блондинка с низким лбом, маленьким орлиным носом, черными и очень быстрыми 
глазами, над которыми дугою идут брови, начинающиеся чуть не у самых щек и 
почти сросшиеся на переносице, с маленьким ротиком, щеками цвета роз и лилии, 
маленькой ножкой, белой и длинной рукой, пальцы которой, округленные и слегка 
приподнятые в концах, украшены розовыми ногтями.
Особенный блеск красоте Метеллы, которой было 14 лет, придавал костюм 
новобрачной: на ней было гладкое белое одеяние, длинное, ниспадавшее до самого 
пола, а сверху грациозно накинутая на голову palla, которая окаймляла ее лицо, 
оставляя на лбу открытыми волосы, разделенные пробором на две пряди. Это 
обычный костюм матрон, только причесана была новобрачная и palla на ней была 
надета так, как у весталок, в знак ее чистоты и невинности. Разница была лишь в 
цвете palla, которая у Метеллы была не белая, а цвета шафрана или скорее 
желтоватого пламени, вследствие чего такая одежда называется flammeum. Такая 
palla, предназначенная исключительно замужней женщине, служила ей как бы 
покрывалом, откуда и само название патрицианской свадьбы nuptiae (от nubere — 
скрывать [1]). Обута была новобрачная в башмаки также желтого цвета.
Гражданская власть не вмешивается в подобного рода браки; но того же нельзя 
сказать о духовной власти. Pontifex Maximus и фламин Юпитера занимали почетное 
место на этих свадьбах и освящали их. Этих жрецов ожидали, прислушиваясь, когда 
наконец пучки прутьев застучат в дверь и возвестят об их приходе. Они тотчас 
были введены в sacrarium, куда за ними последовали буду-

__________
* Предсказание будущего по полету птиц.
[1] О женской одежде см. гл. VI, ст. 1-ю. История Рима.
 

59
 
ющие супруги, их родители, а также 10 свидетелей, как того требовал закон. 
Метелл приказал открыть перистиль для всех, и толпа заполнила портики.
Фабий и Метелла поместились в кресло с двумя сидениями, оно было покрыто шкурой 
овцы, принесенной в жертву. Фламин положил правую руку девушки в правую руку 
юноши и произнес священные слова, означавшие, что жена должна быть приобщена к 
имуществу мужа и его святыням. Затем он принес Юноне, покровительнице браков, 
жертву с возлияниями из вина с медом и молока. Среди жертвенных предметов был 
между прочим пшеничный хлеб, называемый far, который приносила новобрачная. От 
этого хлеба far и произошло название такого рода брака — confarreatio. Во время 
жертвоприношения печень жертвы бросалась к подножию алтаря в ознаменование того,
 что всякие огорчения должны быть изгнаны из этого супружества.
Метелл сделал своей дочери свадебный подарок: дал ей полное приданое, 
драгоценные камни, ожерелья. Этот подарок был делом его щедрости, но в условиях,
 записанных на свадебных табличках, сказано было, что Метелла принесет с собой 
миллион сестерций (обычное приданое девушек из хорошей семьи), причем эта сумма 
должна быть уплачена в три срока; первая же часть в самый день свадьбы [1]. По 
выходе из sacrarium'а обе семьи вместе с десятью свидетелями и авгуром 
заперлись, чтобы заняться этим делом. Согласно весьма распространенному обычаю, 
Метелла приносила с собой в дом также и раба, известного под именем приданного 
раба. Вслед за этим таблички, на которых был написан брачный договор, помещены 
были в государственный tabularium, а копия с них в tablinum дома.
Толпа медленно расходилась. Я последовал за ней и дошел до форума, как вдруг 
встретил многолюдную процессию, отправлявшуюся в преторский трибунал. Это два 
плебейских семейства, которые собирались породниться посредством брака молодых 
людей, шедших во главе толпы.

__________
[1] «Если бы все богатые люди брали так же, как я, дочерей бедных граждан, то в 
нашем государстве было бы больше согласия, мы бы возбуждали меньше ненависти, а 
наши жены, удерживаемые страхом наказания, не разоряли бы нас своей 
расточительностью. Они старались бы хорошими качествами возместить недостаток 
приданого и поэтому стоили бы больше, чем теперь. Жена не приходила бы к тебе 
говорить: приданое мое более чем удвоило твое имущество, ты должен мне давать 
пурпурные ткани, драгоценные камни, рабов, мулов, возниц, слуг, которые бы 
следовали за мной, еще слуг для посылок, повозки для разъездов... Бешеные 
расходы сопровождают обыкновенно большое приданое. Жена, которая ничего не 
принесла, подчинена мужу, но жена с богатым приданым — это бич, это несчастье». 
(Плавт «Aulularia» 434 и след.).
 

60
 
Плебейский брак представляет собой куплю (coemptio). Муж покупает себе жену, 
которая по закону становится его рабой. Ее продает отец или опекун в 
присутствии магистрата, пяти свидетелей из римских граждан и libripens'a — 
буквально, свободного весовщика, т. е. без пристрастного посредника, который 
присутствует при всякой купле-продаже. В данном случае продажа чисто фиктивная, 
так как цена продаваемой женщины всего один ас.
Вот оба семейства предстали пред претором. Первая формальность — взаимное 
согласие сторон; оно необходимо для обручения и, следовательно, тем более для 
брака. «Женщина, — говорит жених, — хочешь ли ты быть матерью моего семейства?» 
«Хочу», — отвечает она; потом в свою очередь спрашивает жениха: «Хочешь ли ты 
быть отцом моего семейства?» «Хочу», — отвечает тот. Чтобы напомнить молодой 
девушке о ее новой зависимости, муж слегка разделяет ей волосы дротиком и 
проводит острием шесть раз по голове.
Несколько молодых людей подошли затем к женщине, сделали вид, будто хватают ее 
силой, и отправились с новобрачной в дом ее мужа, куда и пронесли ее, не 
коснувшись порога.
По дороге они остановились на первом перекрестке перед одной из открытых ниш, 
которые часто встречаются в таких местах; молодая женщина достала из-за пазухи 
кошелек, вынула оттуда ас и предложила его ларам перекрестка, после чего 
процессия продолжала свой путь.
Женщина, вышедшая замуж таким браком (coemptio), не приобщается к культу 
пенатов своего мужа, святилище которых составляет самое сокровенное место в 
доме. Этот брак юридически ставит ее в положение рабыни, так что она имеет 
право чтить только общественных ларов — божества, покровительствующие рабам. 
Она, впрочем, должна сделать также приношение и ларам домашнего очага, тоже в 
виде аса, который она, по странному обычаю, приносит в день свадьбы в своей 
обуви.
Таковы обряды плебейской свадьбы. Но свадьба патрицианская не кончается 
церемониями confarreatio; остается еще церемония введения новобрачной в дом 
супруга. Мамурра снова пришел за мной, чтобы присутствовать на этом зрелище. Я 
остановился перед домом, украшенным гирляндами из зелени и цветов, двери его 
были убраны белой материей. Это было жилище Фабия. Против входного коридора, в 
глубине atrium'a возвышалась великолепная постель, покрытая ковром из тирского 
пурпура с золотым шитьем. Вокруг постели стояло шесть статуй богов и богинь, 
покровительствующих браку.
Шествие отправилось из дома Метелла в тот момент, когда звезда Vesper (Венера) 
показалась на небе. Во главе процессии шли шесть вольноотпущенников со 
свадебными факелами. Вслед затем новобрачные поместились по обеим сторонам 
Марции, матери молодой.



61
 
Эта последняя, стоя несколько позади, положила им руки на плечи, как бы 
подталкивая их друг к другу, и сказала дочери, чтобы она взяла правой рукой 
правую же руку мужа. Тогда три юноши, происшедшие от патрицианского брака, и 
притом такие, у которых еще живы родители, подошли к Метелле, надвинувшей 
покрывало до самых глаз, и притворно стали вырывать ее из объятий матери. Двое 
взяли ее за руки, а третий стал впереди с факелом из боярышника, чтобы 
предохранить новобрачную от порчи и дурного глаза. Перед ним поместились рабыня 
и молодой слуга; первая несла прялку с пряжей и веретено, второй — ивовую 
корзину с разными принадлежностями женского рукоделия.
Статуи четырех божеств, поставленные на носилки, открывали шествие. Это были: 
Jugatinus, бог ярма; Domiducus, который ведет женщину к дому ее мужа, Domitius, 
вводящий ее в дом, и Manturna, которая заставляет ее там оставаться.
Процессия двигалась при свете множества факелов из соснового дерева. Шествие 
было очень шумным и оживлялось «фесценнинами» — шутками очень вольного 
содержания, которые дети напевали в уши новобрачной. Было еще символическое 
восклицание — talassio, старинное слово, обозначавшее корзину для пряжи: этим 
восклицанием имелось в виду напомнить молодой ее обязанности пряхи. Женщины 
сопровождали этот крик легким ритмическим хлопанием в ладоши.
Как только кортеж прибыл в брачный дом, Фабий стал перед дверью и, обращаясь к 
Метелле, спросил ее: «Кто ты?» «Где ты будешь Гай, там я буду Гайя», — отвечала 
та в ознаменование того, что она готова разделять жизнь и судьбу своего мужа. 
Тогда один из трех друзей жениха предложил ей взять зажженный сосновый факел и 
воду; это делалось для очищения, а также в знак того, что она будет отныне 
делить воду и огонь со своим мужем. Новобрачная прикрепила к дверям шерстяные 
повязки — это значило, что она будет хорошей пряхой, — и помазала косяк свиным 
и волчьим салом для предотвращения колдовства. Потом ее подруги подняли ее, 
чтобы пронести в двери, так как было бы дурным знаком, если бы ее ноги 
коснулись порога. Молодой также должен выполнить символический обряд; он бросал 
детям орехи, как бы заявляя этим, что отказывается от всяких пустяков.
Когда Метелла вошла в атриум, ее посадили на шерстяную волну и вручили ключ — 
символ управления домом, которое будет ей вверено, а Фабий поднес ей на блюде 
несколько золотых монет. За этим последовал роскошный ужин. Женщины, которые 
были только один раз замужем, сидели с белыми венками на головах. Вечером 
старшие из них отвели Метеллу на брачное ложе. Едва она вступила в комнату, 
раздался хор юношей и девушек, певший свадебные песни под аккомпанемент флейты.



62
 
«Обитатель Геликонского холма, сын Венеры Урании, ты, который привлекаешь к 
супругу нежную деву, бог гименея, Гимен, Гимен, бог гименея.
Увенчай свое чело цветами и майораном; возьми flammeum, приди сюда, приветливое 
божество, приди в желтой сандалии на белой как снег ноге.
Увлеченный сегодняшним весельем, присоедини свой серебристый голос к нашей 
песне гименея; своей легкой стопой ударяй землю и взволнуй своей рукой пламя 
горящей сосны.
Призови в это жилище ту, которая должна здесь царить. Пусть она возгорится 
желанием к своему молодому мужу, пусть любовь увлечет ее душу, пусть обовьется 
она, как плющ обвивает вяз».
Хор юношей solo. «И вы также, чистые девы, для которых придет такой же день, 
повторяйте в такт: бог гименея, Гимен, Гимен, бог гименея» (Катулл).
Вскоре матроны вышли, и под звуки продолжавшегося пения новобрачный был введен 
к своей супруге.
На другой день происходила repotia у молодых — ужин, на котором новобрачная 
впервые исполняет обязанности хозяйки дома.
(Dezobry, Rome сш siecle d' Auguste, Lettre LVIII, Hachette).

2. Злоупотребление разводом
Знаменитый оратор Гортензий очень увлекся Катоном Младшим. Постоянно удивляясь 
ему, он стал его другом, неотлучным его спутником. Такое постоянное общение 
внушило ему страстное желание породниться с Катоном, и Гортензий не мог 
выдумать ничего лучшего как посватать его дочь Порцию, несмотря на то, что она 
была уже замужем за Бибулом, от которого имела двоих детей. Катон заметил на 
это, что Бибул вероятно не согласится расстаться со своей женой. «Но я могу ее 
отдать ему, если нужно, — возразил Гортензий, — как только она родит мне 
ребенка, и я таким образом теснее сближусь с тобой».
Так как Катон настаивал на своем отказе, то Гортензий стал просить у него его 
собственную жену. Это предложение было тем более странным, что Марция была 
беременна. Тем не менее, Катон не отвергнул совершенно этого предложения, он 
решил только предварительно посоветоваться со своим тестем Филиппом. Этот 
последний, по-видимому, имел такие же взгляды, как и его зять, и поэтому 
предоставил ему полную свободу действий. Тогда Катон уступил свою жену 
Гортензию и даже подписался под брачным контрактом.
Гортензий оставался ее супругом до конца своей жизни и, умирая, завещал ей свое 
громадное состояние. Но удивительнее всего то, что



63
 
Катон снова женился на ней, когда истек срок ее вдовьего траура. По словам 
Плутарха, она решилась на новый брак ввиду того, что Катон собирался уехать в 
армию Помпея (дело было в начале гражданской войны), и ему нужно было иметь 
кого-нибудь для надзора за домом и дочерьми. В своем сочинении против Катона 
Цезарь резко нападает на него по этому поводу и обвиняет в том, что он из 
жадности к деньгам спекулировал браком. «Иначе, — говорит Цезарь, — зачем было 
уступать свою жену, если она ему самому была нужна? Если же не была нужна, 
зачем ее брать обратно? Жена была для него лишь приманкой для Гортензия: Катон 
дал ему свое жену молодой, чтобы получить обратно богатой».
Этот анекдот показывает, с какой легкостью разводились в Риме в конце 
республики. Зло это нисколько не уменьшилось в эпоху империи. «Восемь мужей в 
пять лет, — восклицает Ювенал, — вот самая подходящая эпитафия на могилу 
римской матроны!» «Отчего, — прибавляет он, — Серторий чувствует к Бибуле такую 
нежность? На самом деле он любил не свою жену, а ее тело. Пусть две-три морщины 
появятся на щеках Бибулы, пусть кожа ее станет сухой и дряблой и зубы потеряют 
свою эмаль, пусть глаза ее потускнеют от старости, тогда он ей скажет: 
„Укладывай свои вещи и убирайся, ты слишком много сморкаешься. Ну же, 
отправляйся, да поскорее: на твое место явится другая, у которой в носу меньше 
сырости"». Сенека выражается в том же смысле, как и Ювенал: «Какую женщину 
может теперь унизить развод, с тех пор, как известные и знатные матроны считают 
года уже не по консулам, а по числу своих мужей? Они разводятся, чтобы вступить 
в новый брак, и снова выходят замуж, чтобы опять развестись. Раньше боялись 
такого скандала, пока он еще случался редко, но с тех пор, как дня не проходит, 
чтобы не услышать о новом разводе, люди, постоянно слушая рассказы об этом, 
научились и сами поступать таким же образом».

3. Власть отца в древнем Риме
Древнейшие законы Рима предоставляли отцу неограниченную власть. Многочисленные 
и разнообразные права, которыми он был наделен по закону, можно распределить на 
три категории, смотря по тому, выступает ли отец семейства в качестве 
религиозного главы, хозяина семейной собственности или же судьи.
I. Отец является верховным руководителем во всем, что касается домашней 
религии: он распоряжается всеми обрядами домашнего культа, как ему вздумается 
или, вернее, как ими распоряжался его отец. Никто из домочадцев не оспаривает 
его верховной жреческой власти. Само государство и его понтифики не могут ни в 
чем изменить



64
 
распоряжений домовладыки. Как жрец домашнего очага, он не имеет над собой 
никого старшего.
В качестве религиозного главы он отвечал за непрерывность культа, а 
следовательно, и за непрерывность рода. Все, что касается этой непрерывности, — 
а в этом его главная забота и главная обязанность, — зависит от него одного. 
Отсюда вытекает целый ряд прав.
Право признать или отвергнуть новорожденного ребенка. Это право принадлежит 
отцу, как по римским, так и по греческим законам. Хотя оно и варварское, но не 
стоит в противоречии с основами семейного строя. Кровное родство, даже если оно 
и не подвергается сомнению, езде недостаточно для допущения в священный круг 
семьи; необходимо также согласие ее главы и приобщение к культу. Пока ребенок 
не приобщен к домашней религии, он ничто для отца.
Право прогнать жену в случае бесплодия, так как род не должен прекращаться; или 
же в случае прелюбодеяния, так как потомство должно быть чистым, без всякой 
примеси.
Право выдавать замуж дочь, т. е. уступать другому власть, которую он имеет над 
нею. Право женить сына: женитьба сына имеет значение для продолжения рода.
Право эмансипировать, т. е. исключать сына из семьи и из семейного культа. 
Право усыновлять, т. е. вводить чужого в культ домашнего очага.
Право назначать перед смертью опекуна жене и детям.
Все эти права принадлежали исключительно отцу и никому другому из членов семьи. 
Жена не имела права развода, по крайней мере в более древние времена. Даже 
сделавшись вдовой, она не могла ни эмансипировать, ни усыновлять. Ей никогда не 
принадлежало право опеки, даже над собственными детьми. В случае развода дети 
оставались при отце. Она никогда не имела власти над детьми. Для замужества 
дочери не требовалось ее согласия.
II. Собственность признавалась первоначально принадлежащей всему роду, как 
предкам, так и потомкам. Эта собственность по самой природе своей была 
неделима; в каждой семье мог быть только один собственник — сама семья, и 
только один владелец — отец семьи.
Собственность не могла быть разделена и находилась целиком в руках отца. Ни 
жена, ни сын не имели ничего своего. Право распоряжения приданым тогда еще не 
существовало. Приданое жены вполне принадлежало ее мужу, который имел по 
отношению к нему право не только распорядителя, но и собственника. Все, что 
жена могла приобрести во время брака, попадало в руки мужа. Она не получала 
даже обратно своего приданого, когда становилась вдовой.
Сын был в таком же положении, как и жена; ему ничто не принадлежало. Всякое 
дарение, сделанное в пользу сына, было



65
 
недействительно, так как у него ничего не было своего. Он ничего не мог 
приобрести: плоды его работы, прибыль от торговли — все это принадлежало его 
отцу. Если какой-нибудь посторонний человек делал завещание в пользу сына, то 
не сын, а отец получал наследство.
Отец мог продать своего сына. В текстах мы не находим ясных указаний на природу 
договора купли-продажи, который при этом заключался, ни на ограничения, быть 
может, существовавшие в нем. Представляется вероятным, что проданный сын не 
делался совершенно рабом покупателя. Отец мог требовать, чтобы сын был продан 
ему обратно. В таком случае он получал снова власть над ним и мог его вторично 
продать. Закон Двенадцати таблиц разрешает повторять эту продажу до трех раз, 
но заявляет, что после троекратной продажи сын освобождается, наконец, от 
власти отца.
III. Плутарх сообщает нам, что в Риме жены точно так же, как и дети, не могли 
являться в суде даже в качестве свидетелей. Из всей семьи один только отец имел 
эту привилегию. Зато он нес и ответственность за преступления, совершенные 
кем-либо из его домочадцев.
Если сын или жена были лишены государственного суда, так это потому, что они 
подчинялись суду домашнему. Их судьей был глава семейства, который творил суд 
на основании своей власти отца и мужа, от имени рода и пред очами домашних 
богов.
Тит Ливий рассказывает, что сенат, желая искоренить в Риме вакханалии, 
постановил предавать смертной казни всех, кто будет в них участвовать. Это 
постановление легко было применять к гражданам, но совсем иначе обстояло дело 
по отношению к женщинам, которые оказывались не менее виновными. Тут возникло 
весьма серьезное затруднение: женщины не были вовсе подсудны государству, 
только семья имела право судить их. Сенат отнесся с уважением к этому старому 
обычаю и предоставил отцам и мужьям произнесение над женщинами смертного 
приговора.
Право суда, которое отец семьи имел над своими домочадцами, было полное, и на 
его решение не могло быть апелляции. Он мог приговаривать даже к смертной казни,
 как это делал магистрат города. Никакая власть не имела права изменить его 
решений. «Муж, — говорит Катон Старший, — судья своей жены, и его власть не 
имеет границ: он делает, что хочет. Если жена совершила проступок — он ее 
наказывает; если она выпила вина — он ее приговаривает; если она вступила в 
связь с другим — он ее убивает». Такое же право имел он по отношению к детям. 
Валерий Максим упоминает о некоем Атилии, который убил свою дочь за то, что она 
дурно себя вела. Известен случай, когда отец предал смертной казни своего сына, 
участвовавшего в заговоре Катилины.
Подобного рода случаи весьма многочисленны в римской истории. Было бы, впрочем, 
ошибочно думать, что отец имел неограниченное



66
 
право убивать своих детей. Он был их судья; если он их и казнил, то лишь на 
основании своего права суда.
Кроме того, нужно заметить, что авторитет отца не был произволом. Он 
основывался на верованиях, которые коренились в глубине души, и в этих же самых 
верованиях он находил себе и ограничение. Так, напр., отец имел право изгнать 
сына из семьи, но он в то же время знал, что если поступить таким образом, род 
может прекратиться, и маны его предков подвергнутся вечному забвению. Он имел 
право усыновить чужого, но религия запрещала это делать, если у него был родной 
сын. Он был единственным владельцем имущества, но он не имел права, по крайней 
мере вначале, отчуждать его. Он мог прогнать свою жену, но при этом ему 
приходилось решаться порвать религиозную связь, которую брак устанавливал между 
ним и его женой. Таким образом религия налагала на отца столько же обязанностей,
 сколько давала ему прав [1].
(Fustel de Coulanges.La Cite antique, стр. 28 и след., 7-е изд. Hachetle).

__________
* [1] Впоследствии и обычай, и закон значительно уменьшили права отца. Тем не 
менее, один юрист писал еще во втором веке нашей эры: «Нет народа, который 
предоставлял бы отцу такую власть над детьми, какую предоставляем ему мы».
4. Домашний суд
Современные юристы часто старались определить состав, компетенцию и процедуру 
домашнего суда, но все их изыскания не приводили ни к чему. Да оно и понятно. В 
самом деле, судебная власть отца не имеет ничего общего с государственными 
магистратурами: она определяется не законами, а нравами и обычаями. Ее 
авторитет, представляя собой род домашней цензуры, был чисто нравственный, и ее 
организация, изменчивая и неопределенная, зависела только от обычая, и никогда 
не была предметом законодательной регламентации. Она выступает во всех 
значительных случаях семейной жизни: она играет руководящую роль и при 
обручении молодой девушки, и при торжестве совершеннолетия, когда юноша, выходя 
из-под опеки, надевает тогу мужчины (toga virilis); она является 
блюстительницей интересов сирот, она сопутствует домовладыке, когда тот судит и 
наказывает проступки своей жены или детей. Без сомнения, при всех этих 
разнообразных обстоятельствах, собрание домочадцев не имело никакой 
принудительной силы, не опиралось ни на какой авторитет закона: глава семьи, 
который бы прогнал свою жену, или казнил своего сына, не собрав для суда



67
 
над ними родных и друзей, или же вопреки их постановлению, не нарушил бы этим 
никакого закона, но он восстановил бы против себя общественное мнение, 
подвергся бы порицанию цензора и даже уголовному обвинению в народном собрании, 
которое, являясь одновременно и законодателем и судьей, может выступить в 
случае молчания закона на защиту попранной нравственности.
На основании обычая, домашний суд был облечен особой властью по отношению к 
женщине. Часто государство, без сомнения, для того чтобы избежать скандала, 
поручало ему привести в исполнение приговор, произнесенный над женщиной 
общественным судом. Женщина в течение всей своей жизни оставалась подчиненной 
нравственному авторитету этого семейного совета. Если она находилась под 
властью отца, этот совет заседал при отце; когда она оставалась сиротой, этот 
совет оберегал ее нравственные интересы, как опекун — интересы имущественные. 
Наконец, даже когда она выходила замуж, ничто, по- видимому, не изменялось ни в 
правах, ни в составе этого совета, если не считать прибавления нового члена — 
мужа. Этот последний так же, как и отец, неизменно созывал совет родных жены 
всякий раз, когда дело шло о суде над нею и о ее наказании. Отец и муж 
встречались таким образом в одном и том же семейном собрании, где власть мужняя 
и власть отцовская действовали во взаимном согласии.
(Gide, Etude sur la condition priuee de la femme, стр. 116 2-е изд.).

5. Положение женщины
Если вы обратитесь к юристам, которые по обыкновению изучают учреждения лишь 
при помощи законодательных текстов, они изобразят вам в самых мрачных красках 
положение женщины в древнем Риме: она лишена всех гарантий, которые по более 
мягким греческим законам ограждают ее интересы; она — беззащитная жертва отца 
или мужа, который имеет над нею право жизни и смерти; ее продают, покупают, 
приобретают на основании давности владения, она служит предметом иска в суде, 
как рабыня или как животное; ее бесправие и ее рабство кончаются только вместе 
с жизнью; от тирании мужа или отца она освобождается только для того, чтобы 
подпасть тирании родственников.
Но если вы оставите на время в стороне юридические формулы и посмотрите, как 
определилось положение женщины на основании нравов и обычаев, какое место 
занимает она в общественной жизни, одним словом, что она представляет собой в 
действительности, то вы увидите, как сцена, так сказать, внезапно переменится 
на ваших глазах: это уже более не рабыня, беспомощная и угнетенная, это



68
 
матрона, мать семейства, почитаемая рабами, клиентами и детьми, пользующаяся 
уважением своего мужа, любимая всеми, хозяйка своего дома; ее влияние проникает 
даже на площадь народного собрания и в курию сената. Римляне не держали своих 
женщин в тиши и уединении гинекеев, она появлялась у них и в театрах, и на 
праздниках, и на пиру: везде ей было почетное место; всякий уступал ей дорогу, 
даже консул со своими ликторами. Впрочем, ее редко можно было встретить в 
публичном месте или на общественном собрании: добродетель сделала ее такой же 
домоседкой, какою гречанка была по принуждению, — ее обычное место было у 
домашнего очага в атриуме. Этот атриум не был, подобно гинекею, отдаленным 
помещением, теремом в верхнем этаже дома, убежищем укромным и недоступным. 
Атриум был центральным помещением в римском жилище, общей залой, в которой 
сходилось все семейство, где принимались друзья и чужестранцы. Здесь у очага 
возвышался жертвенник богам-ларам, и вокруг этого святилища стояло все, что 
было самого драгоценного и почитаемого в семействе: брачная постель, 
изображения предков, холст и веретено матери семейства, сундук с документами и 
домашней кассой; все эти сокровища находились под охраной матроны. Она 
приносила жертву, как и сам домовладыка, богам-ларам, она заведывала домашними 
занятиями рабов, руководила воспитанием детей, которые долго, до самого 
юношеского возраста, оставались подчиненными ее надзору и власти; наконец, она 
разделяла со своим мужем заботу по управлению имуществом и заведованию домашним 
хозяйством. С той минуты, как новобрачная вступила в атриум своего мужа, она 
была приобщена ко всем его правам. Это именно выражала собой древняя формула; 
переступая порог мужнего дома, молодая жена обращалась к нему со следующими 
словами: «Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia —там, где ты хозяин, там я буду хозяйкой». 
Жена действительно была хозяйкой всего того, над чем муж был хозяином. Каждый в 
доме, не исключая даже мужа, звал ее domina, (госпожа), и Катон Старший выразил 
лишь в преувеличенной форме по существу совершенно верное замечание, когда в 
шутку восклицал: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми 
мужами, находимся под управлением наших жен».
Влияние женщины проявлялось не только под сенью домашнего очага и в узком кругу 
семейной жизни. Женщина фигурирует на каждой странице римской истории. Напрасно 
закон устраняет ее от участия в общественных делах: ее влияние, явное или 
тайное, сказывается беспрестанно, решая судьбы государств. Можно подумать, что 
римляне в своих летописях и преданиях нарочно связывали самые славные свои 
воспоминания с именем какой-нибудь героини; и, если верить традиционной истории,
 Рим не менее обязан добродетели своих матрон, чем мудрости своих законодателей 
и мужеству своих воинов. Супружеская преданность и дочерняя привязанность



69
 
сабинянок способствовали образованию римской нации; нравственной чистоте 
Лукреции и невинности Виргинии Рим, дважды порабощенный Тарквиниями и 
децемвирами,* дважды обязан поводом к своему освобождению; мольбы жены и матери 
одни только могли убедить Кориолана не губить отечество;** ловкие наущения 
честолюбивой жены внушили Лицинию Столону *** знаменитый закон, которым 
утверждалось торжество римской демократии; и последние герои этой демократии — 
оба Гракха — выросли такими под влиянием воспитания, которым руководила мать. 
Особенно замечательно, что среди героинь древнего Рима, в противоположность 
Греции, не было ни одной куртизанки; все это чистые девушки, верные жены, 
преданные своему долгу матери; и именно в непоколебимой верности этих женщин их 
незаметным обязанностям и скромным добродетелям своего пола и заключается все 
их величие. Пусть все эти рассказы наполовину вымышлены — все равно: в самих 
этих легендах я вижу наивное выражение народного чувства и нахожу 
неопровержимое доказательство уважения и почтения, которыми древние римляне 
окружали своих жен и матерей. Они поняли, что семейные добродетели так же 
необходимы для существования государства, как и доблесть, гражданская или 
воинская, и вся история только подтверждает прекрасные слова Сенеки, которые он 
сказал позже, во времена гораздо менее счастливые: он сказал, что для женщин 
«разврат не просто порок, а нечто чудовищное».
Во времена империи мы видим, что женщины высшего общества открыто вмешиваются в 
политические интриги, проявляя при этом свойственные им хитрость и упорство. 
Сенека в значительной степени обязан был своей квестурой деятельным хлопотам 
тетки. Это была простая женщина, жившая в уединении, но привязанность к 
племяннику извлекла ее из этого уединения и сделала смелой: сам Сенека говорит, 
что она руководила выборной агитацией в его пользу. Ввиду всего этого, 
понравиться женщинам было одним из средств сделать карьеру. Тацит говорит об 
одном сановнике, все таланты которого заключались в умении снискать 
благосклонность женщин. Вне Рима они были еще более могущественны. Ничто здесь 
не мешало им пользоваться тем значением, которое они желали иметь, так как 
здесь они не были на глазах у императора и у других лиц, которых могли бы 
бояться. Дело дошло до того, что однажды в сенате поставлен был на обсуждение 
вопрос, можно ли позволять правителям

__________
* Децемвиры — десять патрициев, избранные в 451 г. до н. э. для записи законов.
** Римский полководец Кориолан перешел на сторону враждебных Риму вольков 
(489—488 гг. до н. э.)
*** Лициний Столон, трибун 376—367 гг. до н. э., консул 364 и 361 гг. Речь идет 
о законе, предоставлявшем равные права плебеям и патрициям.
 

70
 
провинций брать с собой жен. Один суровый сенатор, Цецина Север, горько 
жаловался на всевозможные злоупотребления, причиной которых были женщины, и 
заявил, что «с тех пор как они были освобождены от уз, которыми предки считали 
нужным их связывать, женщины царствуют в семье, в суде и в войсках». Резкость 
Цецины не нашла себе, впрочем, сочувствия, и хотя обыкновенно сенат не упускал 
случая восхвалять прошлое, но на этот раз большинство было того мнения, что во 
многих случаях очень хорошо сделали, смягчивши суровость вредных законов, и 
проконсулам была оставлена свобода брать с собой свои семейства. Все, однако, 
должны были признать, что в обвинениях против женщин много справедливого: в 
самом деле, не было ни одного дела о лихоимстве, в котором бы не была замешена 
жена правителя. «Все провинциальные интриганы обращались к ней, и она 
вмешивалась в дела и решала их» (Тацит). Она вмешивалась во все, даже в военное 
дело; бывали женщины, которые на коне около своего мужа присутствовали при 
учении, производили смотр и даже обращались к войскам с речью. Некоторые из них 
приобретали популярность в легионах, и не раз солдаты и командиры складывались, 
чтоб поставить статую жене своего командира.
Во всяком случае, такой независимостью женщины пользовались вследствие вошедшей 
в обычай снисходительности по отношению к ним, а не на основании каких-нибудь 
правил. Гражданские законы совершенно этому противоречили, философия относилась 
к этому не менее сурово. Цицерон приводит одно весьма резкое место из Платона 
против женщин и, по-видимому, готов сам подписаться под ним. У Сенеки 
встречается грубое утверждение, что женщина — существо невежественное и 
неукротимое, неспособное управлять самим собой; не может быть, следовательно, и 
речи о даровании им преимуществ, или о требовании для них большей 
справедливости и равенства. Но то, против чего мудрецы так сильно ратовали, 
делалось само собой. В то время как философы и законодатели силились удержать 
женщину в постоянной опеке, общественное мнение ее совершенно эмансипировало. 
Происходило это, вероятно, вследствие высокого мнения римлян о браке: они 
смотрели на него, как на «слияние двух жизней», а это слияние могло быть полным 
только в том случае, если у супругов все общее. «Я вышла за тебя замуж, — 
говорила Бруту благородная Порция, — чтобы поделить с тобою счастье и несчастье,
 которое встретится в твоей жизни». Такое разделение горя и радости вводило в 
семью принцип равенства, и ничто в конце концов не устояло перед этим принципом.
 Он, мало-помалу, восторжествовал и над предрассудками света, и над теориями 
философов, и над предписаниями закона. Строгие правила против женщин неизбежно 
должны были быть уничтожены или же остаться без применения. Юристы не замедлили 
указать, какими искусными



71
 
способами можно устранить ограничения, созданные для женщин древним гражданским 
правом, и уравнять их с мужьями.
Чтобы узнать, до какой степени они были свободны, стоит только обратиться к 
надписям. Мы перестанем оплакивать их судьбу, когда познакомимся с этими 
документами. Женщины, оказывается, имели право составлять, также как и мужчины, 
общества с избираемой главой. Одно из таких обществ носит почтенное название 
«общества для распространения стыдливости». Случалось, что такие организации 
вмешивались в муниципальные дела и играли в них известную роль. В них 
обсуждался, напр., вопрос о вознаграждении одному городскому магистрату и о 
изыскании средств для этого. Во время выборов женщины не подавали голоса, но 
зато они усердно агитировали в пользу того или другого кандидата. Богатых и 
знатных женщин признательность сограждан не отделяла от их мужей и им ставили 
общий памятник. Часто они становились благодетельницами города:
сооружали за свой счет храмы, портики, украшали театры, устраивали от своего 
собственного имени игры и в благодарность за это получали восхваляющие их 
постановления. Мы имеем текст такого постановления, сделанного сенатом одного 
итальянского города в честь знатной матроны по имени Nummia Valeria — жрицы 
Венеры. В этом постановлении сказано, что «все сенаторы единогласно решили 
даровать ей название "покровительницы города" и просят ее благосклонно принять 
этот титул, а также принять каждого гражданина в отдельности и весь город 
вместе в число клиентов своего дома, и при всех обстоятельствах оказывать им 
свое могущественное покровительство»; наконец, испрашивается ее согласие на 
поднесение бронзовой плиты, на которой написано это постановление, и которая 
будет вручена ей магистратами города и важнейшими членами сената.
(По Gide. Etude sur la condition priuee de la femme, стр. 98— 101, 2-е изд. 
Larose и Boissier, La Religion romaine, II, стр. 196—203, 2-е изд. Hachette).


6. Катон Старший и римские женщины
После поражения при Каннах, критическое положение Рима заставило привлечь для 
удовлетворения государственных нужд средства частных лиц. Закон, предложенный 
трибуном Оппием, запретил всякой римской женщине иметь более полунции золота 
(13 1/2 граммов), носить материи, вышитые пурпуром или с пурпуровыми полосами, 
а также ездить в экипаже в окруженном стенами городе, в особенности в Риме и 
его окрестностях, на расстоянии 1 1/2 километров, за исключением дней 
праздников. Этот закон оставался в силе в течение двадцати лет, пока в 
консульство Катана трибуны не предложили его



72
 
уничтожить. Тит Ливий вкладывает в их уста при этом случае изящную и остроумную 
речь, которую мог бы, пожалуй, сказать трибун, принадлежащий ко двору Августа. 
Истинный же мотив уничтожения закона состоял в том, что все были расположены 
нарушать его. В те времена, когда отряды нумидийских всадников, высланные на 
рекогносцировку, появлялись у самых ворот Рима, матроны думали больше о молитве 
за своих мужей, братьев и сыновей, чем о нарядах. Ганнибал, бросающий с высоты 
Эсквилинского холма на город алчные и мстительные взгляды, был лучшей гарантией 
простоты их образа жизни. Но теперь, когда страх прошел, стали меньше думать о 
богах и гораздо больше о туалете, и когда поднялся вопрос об уничтожении закона 
Оппия, сбежалась целая толпа знатных матрон, которые наполнили Священную дорогу 
и прилегающие к ней улицы и площади; на форуме они кротко молили или громко 
требовали себе право наряжаться. Они шли на приступ закона с неменьшей 
стремительностью, чем их братья и мужья шли в эти времена на приступ 
македонских крепостей. Два трибуна, которые попробовали было противопоставить 
свое veto, на этот раз не осмелились упорствовать и заперлись в своих домах, 
где матроны держали их в осаде.
Катон был не из таких людей, которые прячутся; он был наделен всеми видами 
мужества: воинским мужеством, более редким мужеством гражданским и еще более 
редким мужеством супруга. И тем не менее, когда он шел в собрание, то, проходя 
сквозь толпу женщин, он смутился. От произнесенной им речи сохранились лишь 
короткие отрывки, из которых один заслуживает того, чтоб его поместить здесь: 
«Женщин украшают не золото, не драгоценные камни и не пурпуровые или расшитые 
платья, а стыдливость, любовь к мужу и детям, покорность и скромность». 
Оригинальный характер тех слов, которые Тит Ливий вкладывает в уста Катона, 
заставляет видеть в них точное изложение подлинной речи. В ней нет обычной 
правильности, отличающей стиль этого историка, язык ее грубоватый и резкий, в 
ней мало рассуждений и доказательств, но зато много движения, острот и личного 
элемента. Он обращается прежде всего к мужьям, которые позволили попрать свои 
права и свою власть. «Вы не сумели дома удержать своих жен на узде и вот теперь 
должны дрожать перед их толпой. Берегитесь, есть остров, имя которого я забыл, 
где женщины окончательно уничтожили весь род мужской». Затем, обращаясь к 
женщинам, он сказал: «Какая муха укусила вас, что вы бегаете по улицам и 
обращаетесь к людям, которых не знаете? Разве вы не могли обратиться с 
заявлениями дома к своим мужьям? Или, может быть, вы менее любезны в семье, чем 
в обществе? В обращении с чужими, чем с мужьями? Давайте волю, граждане, этой 
стремительной природе, этому неукротимому животному, а потом и ждите, чтобы они 
остановились без вашей помощи и вмешательства!.. Каким благовидным предлогом 
можно



73
 
оправдать этот женский бунт? Послушайте-ка вот эту: я хочу золота и пурпура, я 
хочу блистать, я хочу таскаться по городу сколько мне вздумается на глазах у 
законодателя, забрызгивать грязью простаков, голоса которых я выманила; я хочу 
тратить без меры и удержу, простота для меня то же самое, что нищета. Но ведь 
закон избавляет вас от этой неприятности, устанавливая для всех равенство. 
Благодарю вас за ваше равенство! С какой стати закон будет прикрывать бедность 
других? Бойтесь, граждане, этого опасного соперничества! Богатые захотят во что 
бы то ни стало отличиться, а бедные из ложного стыда будут тянуться из всех сил,
 чтобы с ними сравняться. Та, у которой окажется достаточно денег, чтоб 
заплатить за свои наряды — заплатит, та же, у которой не хватит собственных 
средств, обратится к мужу. Несчастный муж, что ему делать, какое решение 
принять! Если он согласится, то будет разорение, если откажет, то жена пойдет 
искать где-нибудь в другом месте» [1].
Не одних только женщин коснулась эта живая и резкая обвинительная речь, тут 
досталось всем, и Спициону, и коринфским статуям, и нечестию современного 
общества, и товарищу оратора, и самому оратору. Досада и грусть слышны были в 
каждом его слове. Пусть бы еще патрицианки наряжались, завивались, пудрились и 
носили парики — уж таково их назначение, но ведь даже честные крестьянки, 
соседки, друзья Катана, и те стараются скрыть свой золотистый цвет лица под 
белилами и румянами, и те готовы спустить свое хозяйство, свои поля, чтобы на 
эти деньги купить ожерелье и нацепить его себе на шею — это уже верх безумия, 
при виде которого у него просто сжимается сердце от боли. Как храбрый воин, 
вынужденный поневоле отступить, пускает в неприятеля свою последнюю стрелу, так 
консул, хотя и чувствует, что ему не удастся убедить слушателей, все-таки 
громит женщин и язвит их своими сарказмами и каламбурами. В самих успехах Рима 
он видит роковую причину его будущей гибели. Но римляне были слишком упоены 
своими триумфами, чтобы испугаться зловещих предсказаний Катона Старшего. К 
тому же в то время еще не существовал закон, устанавливающий тайную подачу 
голосов, и благодушным мужьям приходилось подавать свой голос на глазах у своих 
жен. Таким образом закон был отменен.
(Adereг, Revue des cours litteraires, IV, стр. 116—118).

__________
[1] Цензор Кв. Метелл говорил однажды народу, для того чтобы поощрить своих 
сограждан к вступлению в брак: «Если бы мы могли обойтись без жен, каждый из 
нас воздержался бы, конечно, от женитьбы, но природе угодно было устроить так, 
что мы с женами не можем прожить спокойно и счастливо, а без жен и совсем 
обойтись не можем. Мы должны в таком случае суметь пожертвовать личным 
интересом для блага общества».
 
6. Катон Старший и римские женщины
После поражения при Каннах, критическое положение Рима заставило привлечь для 
удовлетворения государственных нужд средства частных лиц. Закон, предложенный 
трибуном Оппием, запретил всякой римской женщине иметь более полунции золота 
(13 1/2 граммов), носить материи, вышитые пурпуром или с пурпуровыми полосами, 
а также ездить в экипаже в окруженном стенами городе, в особенности в Риме и 
его окрестностях, на расстоянии 1 1/2 километров, за исключением дней 
праздников. Этот закон оставался в силе в течение двадцати лет, пока в 
консульство Катана трибуны не предложили его



72
 
уничтожить. Тит Ливий вкладывает в их уста при этом случае изящную и остроумную 
речь, которую мог бы, пожалуй, сказать трибун, принадлежащий ко двору Августа. 
Истинный же мотив уничтожения закона состоял в том, что все были расположены 
нарушать его. В те времена, когда отряды нумидийских всадников, высланные на 
рекогносцировку, появлялись у самых ворот Рима, матроны думали больше о молитве 
за своих мужей, братьев и сыновей, чем о нарядах. Ганнибал, бросающий с высоты 
Эсквилинского холма на город алчные и мстительные взгляды, был лучшей гарантией 
простоты их образа жизни. Но теперь, когда страх прошел, стали меньше думать о 
богах и гораздо больше о туалете, и когда поднялся вопрос об уничтожении закона 
Оппия, сбежалась целая толпа знатных матрон, которые наполнили Священную дорогу 
и прилегающие к ней улицы и площади; на форуме они кротко молили или громко 
требовали себе право наряжаться. Они шли на приступ закона с неменьшей 
стремительностью, чем их братья и мужья шли в эти времена на приступ 
македонских крепостей. Два трибуна, которые попробовали было противопоставить 
свое veto, на этот раз не осмелились упорствовать и заперлись в своих домах, 
где матроны держали их в осаде.
Катон был не из таких людей, которые прячутся; он был наделен всеми видами 
мужества: воинским мужеством, более редким мужеством гражданским и еще более 
редким мужеством супруга. И тем не менее, когда он шел в собрание, то, проходя 
сквозь толпу женщин, он смутился. От произнесенной им речи сохранились лишь 
короткие отрывки, из которых один заслуживает того, чтоб его поместить здесь: 
«Женщин украшают не золото, не драгоценные камни и не пурпуровые или расшитые 
платья, а стыдливость, любовь к мужу и детям, покорность и скромность». 
Оригинальный характер тех слов, которые Тит Ливий вкладывает в уста Катона, 
заставляет видеть в них точное изложение подлинной речи. В ней нет обычной 
правильности, отличающей стиль этого историка, язык ее грубоватый и резкий, в 
ней мало рассуждений и доказательств, но зато много движения, острот и личного 
элемента. Он обращается прежде всего к мужьям, которые позволили попрать свои 
права и свою власть. «Вы не сумели дома удержать своих жен на узде и вот теперь 
должны дрожать перед их толпой. Берегитесь, есть остров, имя которого я забыл, 
где женщины окончательно уничтожили весь род мужской». Затем, обращаясь к 
женщинам, он сказал: «Какая муха укусила вас, что вы бегаете по улицам и 
обращаетесь к людям, которых не знаете? Разве вы не могли обратиться с 
заявлениями дома к своим мужьям? Или, может быть, вы менее любезны в семье, чем 
в обществе? В обращении с чужими, чем с мужьями? Давайте волю, граждане, этой 
стремительной природе, этому неукротимому животному, а потом и ждите, чтобы они 
остановились без вашей помощи и вмешательства!.. Каким благовидным предлогом 
можно



73
 
оправдать этот женский бунт? Послушайте-ка вот эту: я хочу золота и пурпура, я 
хочу блистать, я хочу таскаться по городу сколько мне вздумается на глазах у 
законодателя, забрызгивать грязью простаков, голоса которых я выманила; я хочу 
тратить без меры и удержу, простота для меня то же самое, что нищета. Но ведь 
закон избавляет вас от этой неприятности, устанавливая для всех равенство. 
Благодарю вас за ваше равенство! С какой стати закон будет прикрывать бедность 
других? Бойтесь, граждане, этого опасного соперничества! Богатые захотят во что 
бы то ни стало отличиться, а бедные из ложного стыда будут тянуться из всех сил,
 чтобы с ними сравняться. Та, у которой окажется достаточно денег, чтоб 
заплатить за свои наряды — заплатит, та же, у которой не хватит собственных 
средств, обратится к мужу. Несчастный муж, что ему делать, какое решение 
принять! Если он согласится, то будет разорение, если откажет, то жена пойдет 
искать где-нибудь в другом месте» [1].
Не одних только женщин коснулась эта живая и резкая обвинительная речь, тут 
досталось всем, и Спициону, и коринфским статуям, и нечестию современного 
общества, и товарищу оратора, и самому оратору. Досада и грусть слышны были в 
каждом его слове. Пусть бы еще патрицианки наряжались, завивались, пудрились и 
носили парики — уж таково их назначение, но ведь даже честные крестьянки, 
соседки, друзья Катана, и те стараются скрыть свой золотистый цвет лица под 
белилами и румянами, и те готовы спустить свое хозяйство, свои поля, чтобы на 
эти деньги купить ожерелье и нацепить его себе на шею — это уже верх безумия, 
при виде которого у него просто сжимается сердце от боли. Как храбрый воин, 
вынужденный поневоле отступить, пускает в неприятеля свою последнюю стрелу, так 
консул, хотя и чувствует, что ему не удастся убедить слушателей, все-таки 
громит женщин и язвит их своими сарказмами и каламбурами. В самих успехах Рима 
он видит роковую причину его будущей гибели. Но римляне были слишком упоены 
своими триумфами, чтобы испугаться зловещих предсказаний Катона Старшего. К 
тому же в то время еще не существовал закон, устанавливающий тайную подачу 
голосов, и благодушным мужьям приходилось подавать свой голос на глазах у своих 
жен. Таким образом закон был отменен.
(Adereг, Revue des cours litteraires, IV, стр. 116—118).

__________
[1] Цензор Кв. Метелл говорил однажды народу, для того чтобы поощрить своих 
сограждан к вступлению в брак: «Если бы мы могли обойтись без жен, каждый из 
нас воздержался бы, конечно, от женитьбы, но природе угодно было устроить так, 
что мы с женами не можем прожить спокойно и счастливо, а без жен и совсем 
обойтись не можем. Мы должны в таком случае суметь пожертвовать личным 
интересом для блага общества».
 

7. Похвальное слово на могиле одной римской матроны
(умершей в 9 или 10 году до Р. X.)
Перед самой свадьбой ты внезапно осиротела: родители твои оба сразу были убиты 
в деревенском уединении.
Смерть родителей не осталась без отмщения, главным образом благодаря тебе, 
потому что я уехал в Македонию, а К. Клувий, муж твоей сестры: был в провинции 
Африке.
Ты с таким рвением исполняла свой священный долг по отношению к родителям, 
разыскивая и преследуя виновных, что будь мы налицо, мы не сделали бы большего. 
Твои труды разделяла и сестра твоя — эта святая женщина.
Во время этих забот, ты, чтобы охранить себя от подозрения относительно твоей 
чести, тотчас же после казни виновных переселилась из отцовского дома в дом 
своей тетки, где и ожидала моего прибытия...
В наши времена редко бывают столь долголетние супружества, конец которым 
положила бы смерть, а не развод. Ведь нам удалось 40 лет прожить вместе в 
полном согласии. О, если бы наше счастье было так резко прервано моей смертью: 
было бы и справедливее умереть раньше мне — старшему.
Зачем мне вспоминать твои добрые семейные качества; стыдливость, покорность, 
любезность, уживчивость, прилежание в домашних работах, религиозность без 
суеверия, изящество не напоказ, скромный образ жизни? К чему мне говорить о 
твоей привязанности к своим близким, о твоей нежной любви к семье (ты наравне 
со своими родителями почитала и мою мать и также заботилась об ее покое, как и 
о покое родной матери) и о прочих бесчисленных достоинствах, которые ты 
разделяла с другими женщинами, заботящимися о своем добром имени? Я намерен 
говорить здесь только о том, что составляло твою особенность, хочу открыть то, 
в чем немногие схожи с тобой, о чем судьба позаботилась, чтобы оно было 
редкостью.
Мы оба тщательно сохраняли наследство, которое ты получила от родителей. Тебе 
нечего было заботиться о приумножении его, потому что ты все передала мне. Мы 
так распределили между собой дела, что я был опекуном твоего имущества, а ты 
охраняла мое. Я не буду много говорить об этом, чтобы не приписать себе часть 
твоих заслуг. Достаточно и того, что я уже сказал о твоих чувствах.
Ты всегда с великодушием и, что еще важнее — с нежностью относилась к своим 
многочисленным близким... Была только одна женщина подобная тебе: твоя сестра. 
Своих родственниц, достойных ваших забот, вы воспитали в своих домах. Чтобы они 
могли достойно



75
 
поддержать честь нашей семьи, вы им приготовили приданое. Я и Г. Клувий с 
общего согласия обратили внимание на тех, о ком вы заботились, одобряя вашу 
щедрость, дали им приданое из своих средств, наделили их своими поместьями, 
чтобы ваше имущество не потерпело ущерба. Я сообщил об этом не в похвальбу себе,
 а для того, чтобы стало известным, что мы на свои средства только привели в 
исполнение ваши планы, задуманные с таким нежным великодушием...
Самому Цезарю (т. е. Августу) я обязан не больше, чем тебе, тем, что он 
возвратил меня в отечество. Ведь если бы ты не подготовила моего спасения, то и 
труды Цезаря были бы напрасны. Таким образом, твоей любви я обязан не менее, 
чем его великодушию.
К чему мне вызывать из тайников сердца наши интимные отношения и сокровенные 
планы? Когда я внезапно узнал, что мне грозит близкая опасность, то лишь 
благодаря твоим советам я остался невредим. Сколько раз ты удерживала меня от 
увлечений бессмысленными мечтаниями, помогала обдумывать более скромные планы; 
ты взяла в союзники твоих забот о моем спасении свою сестру с ее мужем Г. 
Клувием, так как опасность связывала всех. Я не кончу, если я попытаюсь 
коснуться этого вопроса. И для тебя, и для меня достаточно, ежели я скажу, что 
мне удалось счастливо скрыться.
Признаюсь, впрочем, что при этом ты невольно причинила мне великое огорчение. 
Когда по милостивому решению отсутствующего Цезаря Августа был возвращен родине 
не бесполезный гражданин и когда ты усердно просила его товарища М. Лепида * о 
восстановлении меня в моих правах и даже упала пред ним на колени, он не только 
не поднял тебя, но обращался с тобой как с рабыней и грубо оскорбил тебя. Но ты,
 вся в синяках, твердо напомнила ему об эдикте Цезаря с его поздравлением по 
поводу моего возвращения; несмотря на оскорбительные слова и тяжкие увечья, ты 
открыто все рассказала, чтобы виновник моих несчастий сделался известен. И за 
это он вскоре поплатился.
Что могло быть действительнее этого мужества? Твоя непоколебимая стойкость дала 
возможность Цезарю еще раз обнаружить свое милосердие и спасти мою жизнь, а 
также заклеймила наглую жестокость тирана...
С умиротворением земного шара и с восстановлением республики, на нашу долю 
выпали наконец спокойные и счастливые времена. Нам хотелось иметь детей, в 
которых нам отказывал завистливый рок. Если бы судьба даровала нам и это 
счастье, чего еще оставалось бы нам желать. Но с течением времени и надежда 
исчезла... Сокрушаясь о том, что у меня нет детей, и боясь, чтобы я, продолжая 
быть твоим мужем, не потерял надежду быть отцом и по этой причине

__________
* Марк Лепид, приверженец Цезаря, впоследствии конфликтовал с Октавианом 
Августом, умер в 12 г до н. э.
 

76
 
был бы несчастлив, ты заговорила о разводе. Ты говорила, что передашь 
опустевший дом другой женщине, более счастливой в этом отношении, при этом ты 
имела в виду, что, не нарушая нашего согласия, ты сама подготовишь и подыщешь 
мне подходящие условия и утверждала, что признаешь моих будущих детей за своих 
и не будешь требовать раздела нашего имущества, бывшего до тех пор общим, и что 
я при желании с моей стороны могу по-прежнему управлять им. Ты не будешь, 
говорила ты, ничего иметь отдельного, не будешь ничем владеть врозь от меня и 
по-прежнему будешь оказывать мне нежные услуги сестры или тещи.
Признаюсь, я так был взволнован, что едва не проторял рассудка: я пришел в 
такой ужас, что едва владел собой. Поднимать вопрос о разлуке раньше, чем 
разлучит нас судьба, думать при жизни перестать быть моей женой, когда во время 
моего изгнания ты оставалась верной подругой!..
О, если бы наш союз мог продолжаться до тех пор, пока смерть не унесла бы меня 
(ведь я старше, и это было бы справедливее), до тех пор, пока ты не отдала бы 
мне последнего долга, а меня заменила бы тебе приемная дочь.
Но ты опередила меня; завещала мне страстную скорбь по себе; оставила без детей 
осиротелого мужа. Теперь мне остается поступить по твоему указанию и усыновить 
ту, которую ты приготовила для этой участи.
В заключение я скажу, что ты все заслужила, но далеко не за все мне удалось 
воздать тебе по заслугам. Твоя воля — закон для меня; если окажется возможным 
еще в чем-нибудь исполнить ее, я не премину.
Да хранят твой покой боги — маны твои.
(Corpus inscript. latinarum, IV, 1527).


8. Дети
Рождение ребенка составляло большой праздник для римлянина. Если семья носила в 
это время траур, она снимала его, так как вновь прибывший должен был утешить в 
потере того, кто умер. Радость родителей выражалась публично в наружных 
украшениях дома, двери которого покрывались венками из цветов. Внутри дома 
принимали в это время бесчисленных посетителей: родные, друзья являлись 
поздравлять отца, повидать мать, расхвалить ее, а также принять участие в общей 
радости и в празднестве.
Тотчас по рождении ребенка, его кладут у ног отца, и если тот поднимет его, 
значит, он признает новорожденного своим и хочет, чтоб его вскормили; оставляя 
же его лежать у ног, он как бы



77
 
заявляет, что отказывается от ребенка и покидает его на произвол судьбы. Тогда 
младенца выносят на дорогу, где он умирает от голода и холода, или становится 
добычей собак, или же подбирается особыми предпринимателями, которые 
эксплуатируют нищих; редко какая- нибудь чужая семья усыновит его.
Ребенка, которого признал отец, завертывают в белый свивальник, который придает 
его тельцу совершенно прямое положение. Это делается из страха, чтобы 
какое-нибудь резкое движение не изуродовало его членов. Мать делается предметом 
усиленных забот и попечении, причем имеется в виду не только оградить ее 
здоровье, но и отстранить от нее всякие несчастия, для чего грудь ее обматывают 
повязками, сделанными в храме. Ее защищают от возможных нападений Сильвана, 
огненного змея, который, как говорят, прячется в постели женщины. Чтобы 
защитить ее от этого божества, три человека держат караул вокруг дома, причем 
один из них вооружается топором, другой — пестом от ступки, а третий — весьма 
скромным оружием — щеткой. Первые два ударяют в порог своими орудиями, а третий 
метет его. Этого достаточно, чтобы обратить в бегство Сильвана, в случае, если 
ему придет фантазия явиться. Кроме того, в течение восьми дней кряду 
воссылаются мольбы к Луцине [1] и Диане, а также совершается особая церемония в 
честь Юноны.
На восьмой день по рождении, если это девочка, и на девятый, если это мальчик, 
ребенок подвергается очищению, ему дают имя [2] и обращаются за него с мольбою 
к Паркам, которые держат в руках его судьбу. Этот день называется люстральным 
(от lustrare — очищать), а все предшествующие дни «первоначальными». По этому 
случаю собирается весь род и одна из самых престарелых родственниц начинает 
совершение обряда: она берет ребенка из колыбели и средним пальцем, омоченным в 
слюну, трет ему лоб и губы, чтобы оградить его от всякого колдовства; затем она 
слегка ударяет обеими руками и высказывает ему пожелания всякого благополучия.
Большая часть римлян поручают вскармливание своих детей кормилицам. Богатые 
имеют для этого рабынь. Бедные же, которые не в состоянии купить кормилицу, 
нанимают ее. На масляном рынке

__________
[1] Lucina — одно из имен Юноны, обозначавшее ее специальное свойство, как 
покровительницы родов. — Ред.
[2] Точнее не имя, а так назыв. praenomen. Каждый римский гражданин носил три 
имени: praenomen, соответствующий нашему крестному имени, собственно имя 
(nomen) — по нашему фамилия, так как это имя было общим для всех членов его 
рода, и, наконец, одно или несколько прозвищ (cognomen). Praenomina были очень 
немногочисленны: в обычном употреблении их было не более 16—17. Вот их перечень 
с указанием обычных сокращений: Авл (А.) Апий (Ар.), Гай (G.), Гней (Gn.), 
Децим (D.), Луций (L.), Марк (М.), Маний (М'.), Нумерий (N.), Публий (Р.), 
Квинт (Q.), Сервий (Ser.), Секст (Sex.), Спурий (S. или Sp.), Тиберий (Ti. или 
Tib.), Тит (Т.), Вибий (V.). Прозвища, напротив, изменялись до бесконечности.
 

78
 
существовал род постоянной биржи для женщин, торгующим своим молоком. Они стоят 
обыкновенно около одной колонны, которая вследствие этого получила название 
молочной колонны. Кормилица старается развлечь ребенка, забавляя его 
погремушками, успокоить его крики и слезы, усыпить его пением и укачиванием; 
она прекращает его капризы застращиваниями: пугает его ларвами и маниями — 
божествами, которые, говорят, вырвались из ада.
Когда ребенок несколько подрастет, он забавляется всевозможными играми: он 
играет в мячик, которым дети перебрасываются, или бросают его в стену, в кубарь 
— маленький конус из букса, который они вертят на земле при помощи длинного 
ремня; они бьют его горизонтально, и под их постоянными ударами кубарь 
описывает множество неправильных кругов; играют также в trochus — род серсо из 
бронзы с несколькими кольцами, которые они катят более или менее скоро 
посредством железной, слегка изогнутой, палочки. Более спокойные дети скачут на 
длинных палках, изображающих лошадь, запрягают мышей в маленькие повозочки, 
мучат черных дроздов, ворон, утят и перепелов,, сооружают хижины из кусочков 
дерева, играют в чет или нечет, бросают вверх динарии с головой Януса на одной 
стороне и кораблем на другой, кричат, стараясь угадать, «голова» или «корабль», 
причем выигрывает тот, кто угадал верно; проигравший подставляет бедро, а 
выигравший бьет по нему. «Чур другим!» (собственно, «короста на всякого 
другого») —кричит тотчас первый, чтоб больше никто его не бил. Те, кто 
предпочитают беготню, играют в «колесницу»: группа детей запрягается в 
маленькую повозку, а один, стоя на ней, правит длинными вожжами, стараясь 
подражать вознице в цирке. Другие играют в прятки: пока все прячутся, один 
стоит, закрывши глаза обеими руками; когда все спрятались, то криком его 
извещают, что он может отправиться на поиски; первый, кого он найдет и тронет 
раньше, чем тот добежит до известного места, должен, в свою очередь, искать 
других в следующий раз.
Однажды я застал в атриуме Азиния Поллиона толпу игравших детей. Многие 
собрались вокруг амфоры, врытой в землю; каждый из них по очереди становился на 
известном расстоянии от амфоры и, взявши орех, старался им попасть в ее узкое 
горлышко. Рядом с ними виднелась кучка из четырех орехов; требовалось пятым 
орехом сбить эту кучку; тот, кто это делал, выигрывал их. В другом месте на 
полу был начерчен мелом треугольник с поперечными линиями, на этих чертах дети 
ставили орехи, потом, по известной очереди, каждый катил свой орех в 
треугольник. Если он оставался там, то играющий получал все, что стояло на 
каждой черте, пройденной его орехом или только тронутой им. Самым лучшим ударом 
считался тот, когда орех пройдет все черты и в то же время не выкатится из 
треугольника.



79
 
Немного далее катили орехи по наклоненной дощечке, другие орехи лежали на земле 
в ряд перед дощечкой и становились добычей того, чей орех, скатываясь, коснется 
хотя бы одного из них.
Самые большие играли в солдаты или в суд. Здесь был трибунал, пучки прутьев, 
ликторы, место судебных заседаний. Приводили обвиняемых, защищали их, разбирали 
тяжбы, и судьи важно произносили обвинительный или оправдательный приговор. 
Осужденных тотчас уводили маленькие ликторы и запирали в соседнюю комнату, 
изображавшую тюрьму.
Надевая мужскую тогу, мальчик вводился этим самым в свет, принимался в число 
деятельных граждан. Происходило это обыкновенно, когда ему минет 17 лет. В этот 
день отец вручал юноше совершенно белую тогу, называвшуюся toga рига. С утра 
этого дня мальчик снимал с себя буллу — золотой или медный медальон, который он 
носил на шее с самого рождения в качестве амулета, предохраняющего от порчи и 
дурного глаза, — и вешал ее на шею домашним ларам. Затем он надевал тогу в 
присутствии родителей и друзей дома. Вместе с ними он отправлялся в храм, чтобы 
принести богам жертву и отслужить молебен; после чего шествие отправлялось на 
форум, чтобы представить юношу народу и государству, членом которого он с этих 
пор делался. Торжественное облачение в мужскую тогу происходило обыкновенно 
17-го марта в день Liberalia (праздник в честь Вакха). Что касается полного 
совершеннолетия, то его молодой человек достигал в возрасте 25 лет.
(Dezobry, Rome au siecle d'Augusts, lettres LIV et LXVIII, изд. Delagrave).


9. Примеры строгости отца
Сын Кассия Весцеллина, будучи народным трибуном, внес первый аграрный закон и 
снискал любовь народа многими другими мероприятиями, направленными к его благу. 
После того как он сложил с себя это звание, отец, посоветовавшись с друзьями и 
родственниками в домашнем совете, осудил его за стремление к царской власти, 
приказал забить его до смерти, а имущество его посвятил Церере.



80
 
А Тит Манлий Торкват, человек, пользовавшийся редким почетом за свои 
многочисленные выдающиеся подвиги и очень осведомленный в вопросах гражданского 
права и понтификальных таинствах, не счел даже нужным в подобном случае 
прибегнуть к совету близких. Ибо когда македоняне через своих послов предъявили 
сенату жалобу на его сына Децима Силана, то он стал просить у сенаторов, чтобы 
они не прежде издали постановление по этому делу, чем он, Манлий, разберет 
обвинения своего сына македонянами. Основательно рассмотрев дело при содействии 
сенаторов и македонских послов, он целых два дня оставался один и не видел ни 
той, ни другой стороны; лишь на третий день, выслушав как следует свидетелей, 
он объявил следующее: «Так как я нахожу доказанным, что сын мой Децим Силан 
получил деньги от союзников, то я считаю его недостойным и республики, и моего 
дома и приказываю ему немедленно удалиться с моих глаз». Потрясенный столь 
суровым приговором отца, Силан не вынес дальше дневного света и в ту же ночь 
повесился. Итак, Торкват исполнил обязанности строгого и правдивого судьи; 
республика была удовлетворена, Македония отомщена, строгость отца, казалось, 
должна была смириться. Но он не захотел присутствовать на похоронах сына и 
отказывался слушать тех, кто хотел его утешить.
Когда у реки Эч римские всадники, не выдержав натиска кимвров, в страхе 
прибежали в Рим, Марк Эмилий Скавр, светоч и краса отечества, послал сказать 
своему сыну, участвовавшему в бегстве: «Охотнее я увидел бы тебя убитым на 
своих глазах в честном бою, чем виновником постыдного бегства. Итак, если в 
тебе осталась хоть капля стыда, ты должен избегать взоров обесчещенного отца». 
Получивши известие об этом, сын вонзил себе в грудь тот самый меч, который он 
должен был употребить против врагов.
Не менее твердо обошелся с сыном сенатор Авл Фульвий, но он наказал его не за 
то, что он бежал с поля битвы, а за то, что он пошел в битву. Когда юноша, 
выдававшийся между сверстниками и умом, и образованностью, и красотой, 
увлеченный дружбой с Катилиной, в безрассудном порыве устремился в его лагерь, 
отец перехватил его на пути и собственноручно умертвил, сказавши при этом: «Я 
произвел тебя на свет не для Катилины против отечества, а для отечества против 
Катилины».
(Валерий Максим, кн. V, гл. 8)

10. Преимущества холостой жизни
Если и есть хорошие жены, где я такую найду? Наверное мне попадется такая, что 
никогда не скажет: «Муж, купи мне шерсти, я сделаю тебе теплый и пушистый плащ, 
а также хорошие зимние



81
 
туники, чтобы ты не страдал от холода в эту зиму». Никогда не услышишь таких 
слов от женщины! Скорее она поднимется раньше петухов и разбудит меня словами: 
«Муж мой, дай мне денег на подарок моей матери в день календ; дай мне на 
лакомства, на подарки в праздник Квинкватрий [1] певице, отвращающей болезни, 
снотолкователю, гадалке, гаруспику... Как? Разве ты ничего не пошлешь кормилице 
маленьких рабов?! Было бы позором ничего ей не послать: какими глазами она 
будет на меня смотреть?» Вот эти, а также многие другие подобные им 
разорительные капризы женщин и заставляют меня избегать жены, которая засыпала 
бы меня подобными речами.
Так как у меня много родных, то какая мне надобность в детях? Теперь я живу 
хорошо, счастливо и делаю, что вздумается, что только душе моей угодно. Свое 
имущество я откажу родным, разделю его между ними. Они теперь, как дети, 
ухаживают за мной, приходят узнавать о моем здоровье и справиться о моих 
желаниях. Чуть свет, они уже тут и спрашивают — хорошо ли я спал ночью. Я 
считаю их за детей; они присылают мне подарки и, когда приносят жертву, дают 
мне лучшую часть, чем себе; они приглашают меня на завтрак и на обед. Тот, чей 
подарок окажется меньше других, считает себя несчастным! Они соперничают друг с 
другом в том, кто предложит мне лучшие подарки, и я говорю себе потихоньку: 
«Они разевают рот на мои богатства и наперебой кормят меня и осыпают подарками».
.. Если бы у меня были дети, то, клянусь Поллуксом, сколько бы мучений 
доставляли они мне! Сто раз душа моя терзалась бы: случись у кого-нибудь из них 
лихорадка, я думал бы, что он умрет; если бы сын свалился пьяный с лошади, я бы 
боялся, что он сломал себе ноги или разбил голову.
(Плавт, Хвастливый воин, 684 и след.).

__________
[1] Праздник в честь Минервы, продолжавшийся 5 дней. Во время этого праздника 
обыкновенно делали подарки ремесленникам.
Глава III. ВОСПИТАНИЕ
1. Римское воспитание
От первых двух веков римской истории не осталось никакого свидетельства 
относительно обучения детей. Первое известие о школе относится к 449 году до Р. 
X.: молодая Вергиния ходила каждый день в сопровождении своей кормилицы в школу,
 которая находилась между лавками на форуме. Во времена Камилла * в маленьких 
городах Италии были школы, посещаемые детьми лучших семейств, как это видно из 
рассказов о школьном учителе в Фалериях, который дал римскому полководцу в 
качестве заложников своих учеников, и о взятии Тускулума тем же самым 
полководцем, захватившим город врасплох в то время, как среди всеобщей тишины 
раздавались лишь голоса школьников, громко зубривших свой урок.
Тот, кто хочет составить себе общее представление о воспитании римлянина в те 
времена, пусть прочтет у Плутарха описание того, как воспитывал своего сына 
Катон Старший. У Катона был ученый раб, на обязанности которого лежало обучение 
детей, но он не хотел доверять ему своего сына. Он сам взял на себя заботы о 
ребенке, сам учил его грамоте и праву и руководил его физическими упражнениями. 
Он имел терпение написать собственноручно большую тетрадь, чтоб обучить сына 
письму. Но больше всего учил он собственным примером: как садиться на лошадь, 
как владеть оружием, бороться,

__________
* IV в. до н. э.
 

83
 
как перебраться вплавь через речку, как переносить холод и зной — все это отец 
сам показывал своему сыну, никому не уступая чести научить его сделаться 
гражданином и солдатом, достойным имени римлянина. Такая чисто практическая 
система воспитания долгое время была обычной в хороших семействах. Если даже у 
ребенка не было отца, то всегда находилось какое-нибудь почтенное лицо зрелого 
возраста, которое его воспитывало и направляло. Сын находился под постоянным 
наблюдением отца. Даже когда тот отправлялся куда-нибудь на званый обед, он 
брал его с собой. При этом всякий поступок, который бы мог осквернить чистоту и 
невинность ребенка, вызывал суровую кару. Катон, будучи цензором, исключил из 
сената Манлия за то, что тот среди бела дня поцеловал свою жену в присутствии 
дочери. В конце трапезы, в праздничные дни, было обыкновение петь песни, 
восхвалявшие подвиги великих людей; весьма вероятно, что в этом пении принимали 
участие и дети.
Такое воспитание имело то преимущество, что оно делало тело крепким, характер 
твердым, душу дисциплинированной и слепо подчиняющейся законам. Ему, без 
сомнения, Рим обязан тем, что добился владычества над всем миром, причем ни 
разу во время самых великих бедствий его граждане не падали духом; вторая 
Пуническая война была самым тяжелым из таких испытаний, но она лишь укрепила 
удивительную стойкость и энергию римского народа. Но такая система имела и свою 
оборотную сторону. Практический интерес оказывался единственным руководящим 
правилом жизни; ничего не делалось для развития нежных свойств сердца, для того,
 чтобы доставить человеку способность к тонкому и бескорыстному умственному 
наслаждению. Типичный римлянин, соответствующий древнему идеалу, это Катон, 
рекомендующий продавать раба после того, как он состарится в доме и не в 
состоянии уже больше служить; это Муммий, который с покойным сердцем уничтожает 
в Коринфе чудные произведения искусства. Наступило, впрочем, время, когда 
греческое влияние заронило в эти здравые и ограниченные умы зачатки 
мировоззрения менее сурового и отводящего более места идеалам.
Начиная с эпохи Пунических войн мы видим множество признаков этого изменения. 
Воспитание еще сохраняет свой частный характер, власть отца еще остается 
неприкосновенной, но недостаток общеобразовательных идей и сведений начинает 
уже пополняться, благодаря все усиливающемуся влиянию Греции.
Настоящее название для римской школы было ludus, а не schola. Открытие такого 
рода заведения не было обставлено никакими формальностями. Каждый желающий 
сделаться школьным учителем нанимал себе лавочку где-нибудь на краю улицы, как 
и всякий другой ремесленник. Государство воздерживалось от какого бы то ни было 
вмешательства в это дело, в виде ли поощрения, или запрещения, или хотя бы даже 
надзора за школами. Отец должен



84
 
был сам позаботиться о том, чтобы знать, кому он доверяет своего ребенка. В 
таких первоначальных школах обучали читать, писать и считать. Ludi magister 
принадлежал обыкновенно к низшему классу общества, часто это был 
вольноотпущенник. В семействах обучение поручалось рабу, который назывался 
litteratus или paedagogus. К грамоте присоединялись некоторые отрывки из 
законов, которые школьники зазубривали, распевая в такт. Еще Цицерон в детстве 
учил наизусть законы Двенадцати таблиц, но после него этот обычай уже 
прекратился. Грамотность была довольно распространена среди римлян: во времена 
Полибия * пароль передавался воинам письменно.
Лавочка школьного учителя заключала в себе весьма несложную мебель: столы да 
скамьи, и только. Часто урок продолжался на открытом воздухе: учитель уводил 
всю ватагу куда-нибудь в предместье или усаживался на перекрестке, на откосе 
рва, и начиналось чтение. Читать учились по складам. Сначала дети выучивались 
называть буквы, потом складывать их по слогам, потом разбирать целые слова, 
наконец, связные предложения. Для письма употреблялись навощенные дощечки и 
заостренная палочка (стиль), которой выцарапывались буквы. Ребенок приносил с 
собой из дому эти принадлежности, иногда их нес сопровождавший его раб. При 
обучении письму сначала водили руку ребенка, или же учитель писал образцы, по 
которым тот уже сам наводил; позднее ученика заставляли копировать слова и 
предложения. Счету учились, распевая громко: один да один — два и т. д.; затем 
упражнялись в умении считать по пальцам, также на счетах, в заключение 
производили арифметические действия на дощечках. В этом, с прибавлением 
некоторых текстов и нравственных изречений (вроде тех, которые составил Катон 
Старший), и заключались основы первоначального обучения.
Среднеучебный курс проходился в школе грамматика. Ребенок, поступивший в 
первоначальную школу около семи лет, переходил к грамматику лет в 12—13 и 
приблизительно в 16-летнем возрасте вступал уже в школу ритора.
Помещение грамматика, по-видимому, было более комфортабельно и более богато 
мебелью, чем ludus учителя грамоты. Эта школа была уже украшена бюстами 
знаменитых писателей, барельефами, изображавшими главные сцены гомеровских поэм,
 быть может, даже географическими картами. Классные комнаты не были совершенно 
изолированы от публики; судя по картинам из Помпеи, они часто помещались под 
каким-нибудь портиком, на краю улицы. Быть может, занавески мешали прохожим 
заглядывать внутрь, чтобы ученики не слишком развлекались. Впрочем, мы знаем, 
что не было места более доступного для посторонних, чем школа: в ней постоянно

__________
* Греческий историк Полибий жил ок. 200—120 гг. до н. э.
 

85
 
толклись посетители, которые то приходили, то уходили; родители, друзья, часто 
весьма знаменитые слушатели являлись без всякого извещения и присутствовали на 
уроках.
Главным предметом обучения в школе грамматика было чтение и толкование поэтов, 
письменные и устные упражнения в греческом и латинском языках. Crammaticus 
сначала был сам латинянин и преподавание вел по-латыни; с произведениями 
греческой литературы знакомились по переводам: с Гомером, например, ученики 
долго знакомились лишь по подражаниям Ливия Андроника, а с греческими комедиями 
по переделкам Плавта и Теренция. Но, по мере того как в Риме распространялось 
употребление греческого языка, греческих авторов стали читать в подлиннике. Во 
времена империи в школах существовали особые преподаватели для каждого языка и 
каждой литературы отдельно. По-гречески читали Гомера, немного Гесиода, 
Менандра, басни Эзопа, избранные места из лириков; по-латыни — «Одиссею» Ливия 
Андроника, Энния, Нэвия, Пакувия, Акция, Афрания, Цецилия [1], Плавта и 
Теренция. История была в некотором пренебрежении. Существовал, впрочем, обычай 
заимствовать выдержки из новых и даже современных авторов: Тита Ливия, 
Саллюстия, Вергилия, Горация, Овидия, Лукана и Стация. [2] Обыкновенно начинали 
изучать греческий язык раньше латинского. Предметами преподавания были: 
грамматика, метрика, чтение, комментарий и критика текста и литература в 
собственном смысле

__________
[1] Ливий Андроник — тарентинец, взятый римлянами в плен в 272 г. до Р. X. 
Написанная им в 240 году драма была первой драмой на латинском языке. Кроме 
нескольких комедий и трагедий, переделанных с греческого, ему принадлежит 
перевод Одиссеи.
Нэвий род. в Кампании; последователь Л. Андроника, он в 233 г. до Р. X. 
поставил на сцене свою первую пьесу. В свои комедии (переделки с греческого, но 
уже с заметным римским бытовым колоритом) он, подобно греческим авторам, вводил 
разнообразную злобу дня и, будучи убежденным плебеем, нападал на выдающихся 
современных представителей аристократической партии; за это он подвергался 
всевозможным неприятностям и умер изгнанником в Утике. Из его сочинений 
замечательна между другими поэма о первой Пунической войне, это — первое 
оригинальное латинское эпическое произведение.
Энний род. в 235 г. до Р. X. в Калабрии, около 184 г. получил права римского 
гражданства. Написал много самых разнообразных сочинений, из которых наибольшее 
значение имели Анналы в 18 книгах; это — римская история в стихах от древнейших 
времен до событий, современных поэту, написанная гекзаметром (впервые введенным 
в римское стихосложение вместо прежнего сатурнинского стиха).
Пакувий род. в 219 г. до Р. X., написал несколько трагедий; вместе с Акцием 
(иначе Атием) считается лучшим римским трагиком.
Афраний род. около 140 г. до Р. X., автор многочисленных так называемых 
comoediae togatae, т. е. таких комедий, в которых изображалась римская жизнь и 
римские нравы. Цецилий —также писал комедии, умер около 166 г. до Р. X. —Ред.
[2] М. Annaeus Lucanus — современник Нерона, автор многочисленных стихотворений,
 из которых сохранилась поэма Pharsalia: в ней излагается борьба Цезаря с 
Помпеем. Р. Papinius Statius — поэт, современный Домициану. — Ред.
 

86
 
слова. Большую часть времени говорил сам преподаватель; он мало спрашивал 
учеников и редко предоставлял им слово. Ученики, сидя на скамейках, 
ограничивались тем, что делали заметки; в этом упражнении они достигали высокой 
степени совершенства. Все это должно было оставаться в весьма смутном виде и 
плохо переваривалось учениками. Школьник старался лишь записать как можно более 
и принести домой кругом исписанные таблички. Впрочем, его роль не была 
исключительно пассивной. У него были также работы, которые он должен был 
выполнить: письменные упражнения в классе, переложение стихов в прозу, развитие 
какой-нибудь сентенции, составление маленького рассказа на мифологическую или 
поэтическую тему. Перевод, по-видимому, не входил в программу преподавания 
грамматика.
После всех этих упражнений юноша лет в 16 переходил к ритору, хотя часто уже и 
грамматик вторгался в область последнего. Целью ритора было дать своим ученикам 
ряд указаний, которые приготовили бы их к практической деятельности 
политического и судебного оратора. Ввиду этого задаваемые им сочинения не 
представляли собой развития какой-нибудь общей идеи; их заставляли писать нечто 
вроде обвинительной речи против определенного какого-нибудь преступления или 
порока: против игры, гордости, святотатства или тирании. Очень часто они 
составляли вымышленные речи какого-нибудь знаменитого человека, героя или даже 
бога на определенную тему; например, Юпитер, упрекающий солнце, зачем оно 
уступило свою колесницу Фаэтону; речь Медеи о принесении в жертву своих детей; 
Ниоба, оплакивающая своих детей; Ахилл, давший волю своей ярости против 
Агамемнона, и т. д. Иногда им давали написать рассуждение на более общую тему; 
например, почему у лакедемонян Венера была вооружена? Ученики ритора не 
ограничивались писанием подобных речей, они, кроме того, произносили их в 
присутствии товарищей и учителя, который делал при этом свои замечания, 
касающиеся столько же произношения, позы, жестов оратора, сколько и внутреннего 
смысла и стиля его речи. Рвение учеников подстрекалось маленькими триумфами, 
которые устраивались молодому оратору его снисходительными товарищами, 
мечтавшими и сами получить когда-нибудь одобрительные рукоплескания, а также 
тщеславными родителями, которые присутствовали при этих школьных состязаниях и 
даже приводили с собой своих друзей. Не одного юношу провозглашали на этих 
домашних турнирах великим оратором и приветствовали как будущего Цицерона. 
Нужно заметить, что у риторов, как и у грамматиков, существовала своего рода 
специализация преподавания:
были риторы греческие и риторы латинские. Этим последним удалось утвердиться в 
Риме не без некоторого труда. Приверженцы старинной системы воспитания 
примирились кое-как с греческим преподаванием, которое велось учителями 
греческого происхождения. Но ког-



87
 
да они увидели, что и их соотечественники делаются проповедниками новых идей и 
применяют их к латинскому языку и литературе, то они всполошились. Цензоры 
издали в 92 г. до Р. X. эдикт, воспрещающий деятельность rhetores latini. Но 
развитие ораторского искусства в практической жизни было так велико, что 
никакие запретительные меры не могли уже остановить его.
Многие молодые люди прибавляли ко всему этому еще и особые занятия некоторыми 
специальными науками. Науки естественные и математические своей точностью 
должны были особенно прийтись по вкусу римлянам с их практическим умом. Тем не 
менее, занятия этими науками находились, по-видимому, на довольно низком уровне.
 Цицерон сам говорит, что геометрия сводилась к искусству измерять; изучали 
скорее ремесло землемера, чем науку геометра. При Августе были особые школы 
геометрии, но можно предполагать, что и они имели такие практические цели. 
Сведения по астрономии не шли далее того, что было необходимо для обыденной 
жизни и для толкования поэтов.
Вкус к занятиям искусствами проникал, правда, в римское общество под влиянием 
греков, но это эстетическое развитие шло медленно и не привело к каким-либо 
значительным результатам. На скульпторов и живописцев не переставали смотреть 
как на ремесленников, несмотря на пример Фабия Пиктора, который принадлежал к 
аристократическому обществу. Мессала, например, учил своего сына живописи, но 
только потому, что этот сын был немой и занятия живописью могли доставить ему 
некоторое развлечение. Можно указать также на одну картину в Помпеях, на 
которой изображен юноша, сидящий на площади и делающий снимок с конной статуи. 
Музыка и танцы долго пользовались полным презрением. Теперь уже не могло бы, 
конечно, повториться недоразумение, происшедшее с претором Аницием, который в 
168 г. до Р. X., видя, как греческие музыканты начали играть прелюдию, и ничего 
не понимая в их приготовлениях, велел им прекратить этот несносный шум и начать 
наконец драться. Но все-таки на музыку всегда смотрели исключительно как на 
аккомпанемент к религиозному пению, а на танцы — как на принадлежность 
религиозного обряда; даже пример императора-певца Нерона не мог искоренить этих 
предрассудков. И если император Юлиан * учился ходить под музыку пиррихи [1], 
то это было скорее физическое упражнение для развития ловкости и изящества, чем 
урок танцев. Даже гимнастика не пользовалась расположением этого народа воинов. 
Нагота атлетов всегда казалась им

__________
* Юлиан Отступник (330—363 гг. н. э.).
[1] Пиррисп — военная пляска дорян, населявших Крит и Спарту; в Греции, а 
позднее и в Риме (при императорах) ей обучались мальчики и юноши. — Ред.
 

88
 
безнравственной и возмутительной, а на палестры они смотрели как на школы 
праздности и разврата. Сенека говорил, что эта наука составлена из масла и 
грязи.
Впрочем, зараза была так сильна, что римляне волей-неволей должны были, хотя бы 
в теории, допустить эти «позорные искусства» в воспитание своих детей. 
Квинтилиан отводил музыке некоторое место в школах для того, чтобы ученики 
могли лучше понимать поэзию, чтобы развить голос для произнесения речей и 
научить управлять дыханием, а также телодвижениями. Под именем ?????????? 
подразумевались танцы, которые сводились к искусству держать себя прямо и 
непринужденно. Этим упражнениям предавались исключительно дети. Взрослый 
гражданин должен был лишь сохранить от них благородную осанку; он покраснел бы 
при одной мысли о продолжении обучения танцам. Что касается физических 
упражнений, то ими далеко не пренебрегали и занимались постоянно, но не с целью 
развития суетной красоты тела, а для здоровья и в интересах военного искусства. 
Марсово поле было обычным местом забав римской молодежи; кроме того, были, 
вероятно, и закрытые палестры для детей. Самыми обыкновенными видами 
развлечений были: бег, плавание, прыганье, игра в палки, в диск и в серсо.
После того как молодой человек заканчивал свое учение и надевал тогу мужчины, 
отец часто посылал его в чужие страны пополнить свое образование. Отправлялись 
больше всего в Афины, Родос, Митилену, Пергам или Александрию, куда юношей 
привлекала слава какого-нибудь знаменитого преподавателя. Другие переходили 
прямо из школы грамматика или ритора к общественной жизни. Они выбирали себе в 
руководители какого-нибудь известного оратора или юриста, которому и помогали в 
его работах. Наконец, некоторые отправлялись хозяйничать в свои родовые 
поместья.
Для полноты картины римского воспитания нужно добавить еще некоторые 
подробности. Во времена Квинтилиана, также как и у нас, существовали школьные 
сочинения; они писались ежемесячно. Веррию Флакку [1] первому пришла мысль для 
поощрения учеников устраивать состязания и давать победителю в награду книгу; 
это было началом наших раздач наград. Каникулы продолжались от июньских до 
октябрьских ид.* Кроме этих четырех месяцев, были еще частые праздники: на 
Сатурналии, на Квинкватрии, на нундины ** каждой недели, в дни общественных игр 
и т. д. Как видно, старались не очень утомлять голову ребенка. Несмотря на 
изобилие

__________
* С 13 июня по 15 октября.
** Римская неделя насчитывала 8 дней, восьмой и девятый дни были рыночными и 
назывались нундины (nundinae).
[1] V. Flaccus — грамматик, обучавший внуков Августа. — Ред.
 

89
 
дней отдыха, ленивые ученики находили еще и другие поводы не ходить в школу: 
они притворялись больными, принимая при этом томный и изнуренный вид. Такие 
ученики рисковали подвергнуться наказанию, на что школьные учителя были очень 
щедры, если верить Горацию, сохранившему весьма неприятные воспоминания о своем 
страшном учителе Орбилии. Пощечины, удары линейкой, розгой, плетью или ремнем 
играли весьма существенную роль в несколько суровой системе древнего воспитания.
 В виде наказания задавались также особые уроки или задачи, которые нужно было 
сделать письменно.
До самого конца римской истории сохранялась в существенных чертах описанная 
выше программа преподавания, но во времена империи государство мало-помалу 
стало вмешиваться в это дело. Сначала императорами руководило единственно 
желание прийти на помощь делу народного образования. Август в самом своем 
дворце устроил школу, учитель которой получал жалованье. Тиберий 
покровительствовал сословию преподавателей и сделал сенатором одного простого 
школьного учителя. Веспасиан первый стал давать казенное содержание некоторым 
преподавателям. Траян при помощи весьма своеобразного учреждения обеспечил 
благо просвещения 5000 италийских детей.* Адриан ** распространил эти меры на 
все провинции: он создал множество школ, оказывал им денежную поддержку и 
назначал в них преподавателей с казенным содержанием. Он учредил обширное 
учебное заведение, называвшееся Атеней, в котором греческие и латинские риторы 
развивали свои идеи перед многочисленной аудиторией молодых людей. Антонин 
освободил от многих податей и повинностей риторов, философов, грамматиков и 
врачей, но в то же время он определил точно для каждого города число 
преподавателей, которые могли пользоваться этими привилегиями; для самых 
маленьких городов это число определялось в пять врачей, три софиста и три 
грамматика. Расходы на содержание школ в действительности несли главным образом 
города, и императоры своими частыми пожертвованиями на это дело лишь помогали 
органам городского самоуправления. Это была поистине муниципальная организация 
школьного дела.
Марк Аврелий в 176 г. истратил значительную сумму на учреждение в Афинах 
четырех кафедр философии, двух красноречия, одной софистики и одной для 
практических занятий. Александр Север устраивал школы грамматики, риторики, 
медицины, математики, механики в применении к строительному искусству; причем 
бедные дети, родители которых не в состоянии заплатить за их

__________
* С помощью алиментарного фонда, из которого выдавались денежные пособия бедным 
семьям на содержание детей.
** Император Адриан правил в 117—138 гг. н. э.
 

90
 
обучение, имели право в течение года даром посещать эти школы. Таким образом, 
участие государства в деле заведования народным образованием стало 
совершившимся фактом. Один закон Юлиана свидетельствует, что назначение 
преподавателей в общественных учебных заведениях принадлежало императору, но 
так как он не может быть везде, то испытание кандидатов в учителя поручается в 
каждом городе собранию куриалов. Марсель, Бордо, Отен, Трир стали выдающимися 
центрами просвещения. Декреты Грациана и Феодосия определили размеры жалованья 
и число кафедр. В 370 г. один эдикт Валентиниана I касается вопроса о надзоре 
за римскими учениками. Молодой человек должен иметь свидетельство, подписанное 
магистратом той провинции, откуда он родом; в этом свидетельстве указаны место 
его рождения, возраст и полученное им раньше образование; кроме того, он должен 
явиться к властям и объявить, какими предметами он намерен заниматься и где 
будет жить. Претор затем осведомляется, достаточно ли ревностно он посещает 
школу, не ходит ли слишком часто в театр и на игры, не возвращается ли поздно 
домой. Если он дает повод к неудовольствию, его могут выслать на родину. 
Разрешение пребывать в столице действительно только до 20 лет, по достижении 
этого возраста учащийся должен удалиться, и префект города имеет право 
принудить его к этому. (Pettier, Dictionn. des antiquites, II, стр. 478 и след.
)

2. Воспитание во времена Плавта
Лид. Ты вот горячо защищаешь своего испорченного сына, а разве тебя самого так 
воспитывали? Я уверен, что в двадцать лет тебе еще не позволяли выходить без 
сопровождающего, от которого ты не смел удалиться ни на шаг. Если ты являлся в 
палестру позже, чем на рассвете, префект гимназии не ограничивался легким 
выговором; за этим наказанием следовало другое: ученик, а вместе с ним и его 
провожатый подвергались всеобщему порицанию. В этой школе упражнялись в борьбе, 
метании диска, дротика, мяча, в прыгании, в кулачном бою, а не в поцелуях и 
тому подобных вещах. По возвращении с ипподрома или из палестры ты надевал 
рабочую тунику и садился на скамейку около своего наставника читать книгу. И 
если ты ошибался хоть в одном слоге, то он делал твою кожу такой же пестрой, 
как плащ кормилицы...
Филоксен. Времена переменились, Лид.
Лид. Знаю очень хорошо. Прежде, бывало, человек уж получает должность по 
народному решению и все-таки не выходит еще из повиновения своего наставника. А 
теперь мальчишка, которому нет еще семи лет, разбивает голову учителю своими 
табличками, если



91
 
тот осмелится тронуть его рукой! А пойдешь жаловаться родителям, отец скажет 
своему сынку: «Молодец! Я узнаю свою кровь. Следует уметь защищаться от 
оскорблений». Зовут учителя. «Не смей, ничтожный старикашка, трогать моего сына 
за то, что он немножко порезвился!» И учитель уходит после такого суда с 
головой, обернутой масляным полотенцем, похожий на фонарь. Может ли он при этом 
иметь какой-нибудь авторитет, если он сам первый подвергается побоям?
(Плавт. Сестры Бакхиды 420 и след.).

3. Ученики в школе
Первое, что бросалось в глаза в школьном помещении, это место, на котором 
восседал учитель. Его cathedra со спинкой иногда прямой, чаще же всего 
закругленной, помещалась на подмостках. Отсюда учитель господствовал над своей 
аудиторией. Около него помещался его помощник, но стул этого последнего (sella) 
не имел спинки и стоял прямо на полу.
Учитель говорил обыкновенно сидя; только непреодолимый порыв красноречия 
заставлял его иногда вскочить и стоять перед слушателями, но это случалось 
очень редко. Ученики точно так же сидели. Они поднимались со своих мест только 
для того, чтобы ответить урок или прочитать свою работу. Они помещались на 
скамьях без спинок; иногда ноги их опирались на маленькие скамейки, но столов 
перед ними не было: древние считали всякое положение удобным для письма, и 
ученики писали в школе на собственных коленях.
Стены часто увешивались таблицами из мрамора или гипса, на которых изображены 
были важнейшие сцены из мифологии и из классических поэм. Такова таблица с 
картинками из Илиады, относящаяся ко временам Суллы;* возможно, что она служила 
для первоначального обучения Августа. Одиссея была представлена точно такими же 
картинами. Можно думать, что в школах были также стенные географические карты.
У ученика были свои особые принадлежности. Главное место среди них занимала 
capsa, цилиндрическая коробка из дерева, в которую клали учебные книги. Эти 
книги представляли собой рукописные свитки; заглавие писалось на отдельном 
кусочке кожи, прикрепленном к свитку. Вначале книги были очень редки и дороги, 
приходилось поэтому диктовать ученикам содержание учебника. Со времен Цезаря 
появились новые способы, увеличившие распростра-

__________
* 138—78 гг. до н. э.
 

92
 
нение книг. Известность предприимчивого издателя приобрел в это время Аттик: 
его рабы быстро переписывали во многих экземплярах сочинения его друга Цицерона.
 При Августе стала развиваться настоящая книжная торговля, и цены на книги в 
течение первого века были, по-видимому, ниже теперешних.
Писали ученики на табличках. «Они состояли, — говорит Буасье, — из двух или 
трех очень тонких дощечек, соединенных друг с другом наподобие книжного 
переплета; внутри они покрывались легким слоем воска». Наши перья заменялись 
железным стилем, который постепенно утончался и заканчивался острием на том 
конце, которым выводились буквы, и расширялся, получая вид пластинки, на другом 
конце, которым стиралось написанное. Помещался он обыкновенно в футляре, 
висевшем на поясе. Этот инструмент несколько напоминал собой кинжал и, в случае 
надобности, мог его заменять. Такое орудие было опасным даже в руках ребенка, 
ввиду чего стили часто делались из простой или слоновой кости.
Кроме того, римляне знали всевозможные виды папируса и пергамента, чернила были 
также во всеобщем употреблении. Люди, занимающиеся писанием, часто носили у 
пояса чернильницу. Гораций, просыпаясь, тотчас же хватался за свой calamus, 
тонкий тростник, очиненный наподобие наших гусиных перьев с той только разницей,
 что конец у него был закругленный, так что им можно проводить и очень тонкие и 
очень толстые черты.
Таким образом, было два способа писать: один на табличках стилем, другой — 
тростником на папирусе или пергаменте. В школах чаще употреблялся первый способ,
 как более удобный и сопряженный с меньшими расходами. Квинтилиан прямо говорит,
 что «лучше всего писать на табличках, так как при этом очень легко стереть 
написанное». Даже молодым людям он не советует употреблять пергамент, за 
исключением тех случаев, когда болят глаза и нужно беречь их. В текстах, 
относящихся к школьному обучению, говорится только о табличках. Марциал, 
впрочем, указывает и на употребление в школах бумаги (из папируса или 
пергамента); обращаясь к своей книге, он говорит: «Если Аполлинарис не одобрит 
тебя, ты можешь отправ-



93
 
ляться прямо в ларь продавца соли, жалкая бумага, на оборотной стороне которой 
будут писать свои упражнения школьники». Таким образом, дети еще в школе 
знакомились с обоими способами, потому что оба они были нужны в жизни; и 
забракованные книги употреблялись учениками для их работ, которые писались на 
обратной стороне их страниц.
Школьник должен был вставать очень рано. Петухи еще не пели, наковальня кузнеца 
и челнок ткача еще молчат, весь Рим еще погружен в сон, а дети уже бегут в 
школу, — зимой при свете фонаря. Сумку ученика несет слуга, а если ребенок 
принадлежит к хорошей фамилии, то особый раб, так называемый capsarius. По 
прибытии в школу ученики здоровались со своим учителем и садились на места, 
затем начиналось учение. Сколько времени оно продолжалось — неизвестно. Мы 
знаем только, что школьник возвращался домой к завтраку около полудня, а затем 
снова шел в школу. Весьма вероятно, что все учение, и утреннее, и вечернее, 
продолжалось шесть часов. Уроки или, по крайней мере, большая часть их 
приготовлялись на глазах учителя, а не дома.
Ученики одной и той же школы делились на несколько групп, сообразно своему 
возрасту и способностям. Во главе каждого из этих отделений стоял лучший ученик.
 Он первый объяснял автора, первый читал свою работу, первый отвечал на 
предложенный учителем вопрос; он служил товарищам репетитором, а иногда заменял 
и учителя. Свое место первый ученик занимал лишь до поры до времени. Учителя 
Квинтилиана устраивали для учеников каждого отделения ежемесячные работы. 
Первый ученик оставался во главе своего класса лишь до следующей работы. Веррий 
Флакк, чтобы подстрекнуть соревнование, давал лучшему ученику книгу; отсюда 
ведет свое начало наш обычай раздавать награды.
Каникулы продолжались четыре месяца от июньских ид до октябрьских. Кроме того, 
были дни отдыха и в течение учебного года. Месяца через два после начала учения,
 16 дней до январских календ, начинался праздник Сатурналий, который 
продолжался три дня. Нашим пасхальным каникулам соответствовал праздник 
Квинкватрий. Продолжаясь сначала всего один день, они постепенно растягивались 
и в конце концов стали продолжаться от 14 дней до 10 дней до апрельских календ. 
В эти дни происходило празднество в честь Минервы — покровительницы всех 
искусств; школы также почитали ее как свою покровительницу. Каждые девять дней 
давался отдых в день нундин. Наконец, учения не было и во время религиозных 
торжеств. Было высчитано, что в I веке до Р. X. было по крайней мере 62 
праздничных дня в году. Весь этот досуг не казался для древних потерянным 
временем. По их мнению, мозги, как и земля, должны, так сказать, оставаться 
время от времени под паром, чтобы не иссякало их плодородие. «Я не хочу, — 
говорит



94
 
Сенека, — чтобы вы все время сидели согнувшись над книгой или табличками». 
Несчастный тот, кто не имел каникул: он не знал самого лучшего, что есть в 
жизни!
В дни правильного труда также были свои часы радости и веселья. Такое 
количество детей, собранных вместе, не могло обойтись без игр. Они не 
расставались тотчас по окончании учения. Напрасно слуги тащили их домой. Они 
поджидали друг друга, чтобы вместе поиграть. Игры их не всегда были мирные: 
споры переходили часто в драку, а их ссоры принимали иногда вид настоящих 
сражений. В их схватках играла некоторую роль даже политика: партийная борьба 
родителей на форуме или в сенате делила также их детей в школе. Фавст, сын 
Суллы, потерявший отца в очень раннем возрасте, занимался у того же 
преподавателя литературы, которого слушали Брут и Кассий. Однажды он 
расхвастался перед товарищами могуществом своего отца-диктатора и говорил, что 
когда будет взрослым, то последует его примеру. Кассий, будущий убийца Цезаря, 
влепил ему тогда здоровую пощечину; опекуны и друзья оскорбленного решили 
отомстить за такой позор, так что Помпей должен был вмешаться и взять разбор 
этого дела на себя. Но Кассий даже в присутствии этого первого лица в Риме не 
растерялся: «Ну-ка, — сказал он Фавсту, — повтори здесь свои слова, и я разобью 
тебе челюсть». Во время гражданской войны между Цезарем и Помпеем дети бывали 
цезарианцами и помпеянцами, и толпы школьников начали воевать друг с другом 
гораздо раньше, чем легионы. Они вступали друг с другом на улицах в 
ожесточенные битвы, в которых кулак заменял меч. Цезарианцы при этом одерживали 
обыкновенно верх, что казалось хорошим предзнаменованием для партии Цезаря.
Молодые римляне умели придумывать превосходные предлоги для того, чтобы скрыть 
свою лень или придать ей законный вид, и если мальчик хотел избавиться от 
какой-нибудь скучной работы, его глаза вдруг становились тусклыми и унылыми; 
натерши их немного маслом, он придавал глазам необыкновенно томный вид. Римские 
школьники знали удивительные средства, чтобы делать свое лицо исхудалым и 
болезненным. Ученики Порция Латрона прибегали к тмину, чтобы придать своему 
лицу ту бледность, которая у их учителя была следствием ночных занятий. Все эти 
штуки были очень распространенными, так как сам мудрый Персий, который на 
школьной скамейке был образцовым учеником, признается, что и он иногда прибегал 
к ним.
(Julliеп, Les professeurs de litterature dans tancienne Rome, стр. 116 и след., 
изд. Leroux).

4. Телесные наказания
Кротость не была главной добродетелью школьных учителей; они легко выходили из 
себя: малейшая ошибка — и раздавались брань и крик, которые были слышны далеко 
по соседству. Гнев был неизбежной принадлежностью урока. Денис, ученый грек, к 
которому Цицерон сохранил нежное расположение, был очень любезен с ним, но как 
только он начинал заниматься со своим сыном или племянником, с ним начинались 
настоящие припадки ярости. Без всякого сомнения, отцы любили кротких и 
миролюбивых учителей, они даже старательно искали таких, но в то же время они 
также охотно примирялись и с самыми необузданными учителями; мягкое и нежное 
воспитание казалось им опасным, так как оно могло избаловать детей. К тому же 
гнев учителя всегда имел причину и оправдание: если он выходит из себя — значит,
 относится к делу преподавания с рвением и добросовестно. «Чем лучше учитель, — 
говорит Цицерон, — чем способнее он, тем более гнева и нетерпения выказывает он 
на своих уроках. Ему мучительно видеть, что ученик не понимает того, что сам он 
понял так легко и быстро».
К несчастью, гнев учителя не всегда выражался только в одних словах, от слов он 
быстро переходил к делу. Местопребывание памяти, если верить Плинию Старшему, 
находится в нижней части уха, и вероятно поэтому учителя принимались развивать 
ее с безжалостным усердием. В их распоряжении были и еще более действенные 
педагогические средства. Любимым орудием учителя была ферула (линейка) . 
Линейка и школа были нераздельны по понятиям римлян. Ювенал относит эту 
ассоциацию даже к героическим временам: «Боясь розги, — говорит он, — Ахиллес 
уже большой распевал песни на горах своей родины». Ферула играла роль скипетра 
в школе: она поддерживала во всех пассивное повиновение. Дети должны были 
подставлять под линейку открытые руки, чтобы удар был больнее. В случаях 
серьезных пускался в ход ремень из шкурки угря или кожи. Плеть с узлами и 
железными остриями на концах, по-видимому, не употреблялась в школе. Одна 
картина в Геркулануме показывает, каким образом происходило наказание розгами. 
Виновного брал на плечи более взрослый товарищ; другой держал его за ноги; 
остальные хладнокровно смотрели на всю эту сцену, как будто бы в ней не было 
ничего необыкновенного. Учитель, спокойный и серьезный, вооружен розгой, 
которой он наносит сильные удары. Ребенок извивается от 'боли, и из его широко 
открытого рта, по-видимому, вылетают жалобные крики. Иногда экзекуция 
производилась с меньшей торжественностью: учитель просто хватал школьника за 
середину туловища, одной рукой держал его в воздухе вниз головой, а другой 
наносил ему удары своим ужасным педагогическим орудием.



96
 
В римской школе существовала суровая военная дисциплина. Напрасно время от 
времени раздавались благоразумные голоса против всех этих варварств, они были 
гласом вопиющего в пустыне, и традиционные приемы обучения неизменно продолжали 
свое существование. Они употреблялись не только в начальных училищах, но даже в 
тех школах, которые соответствовали нашим среднеучебным заведениям. Ювенал даже 
в то время, когда уже сочинял рассуждения по риторике, безропотно протягивал 
под ферулу руки, которые их писали. Знаменитый Орбилий был так строг с Горацием,
 что тот не мог вспомнить о нем без злобы и негодования; он охотно прибегал к 
линейке или к ремню из кожи. Квинтилиан, который протестует против этих 
жестокостей, говорит, что за них была сила привычки и авторитет некоторых 
философов. Нравы смягчались, а школа продолжала оставаться верной своим 
традициям. Святой Августин, живший в конце империи,* с ужасом говорит о 
способах, при помощи которых ему вбивали в голову греческий язык. Он был тогда 
еще маленьким, а между тем, по собственному признанию, далеко не с детским 
жаром просил Бога об избавлении от колотушек. Авсоний прошел через те же 
испытания, но относится он к ним совершенно иначе. Отправляя своего внука в 
школу грамматика, он уговаривает его не бояться побоев, так как им он обязан 
тем, что сделался ученым. Сенека требует, чтобы ребенок сохранил особую 
благодарность по отношению к учителю за телесные наказания, которым тот его 
подвергал. Страх, царивший в школах, был обычной темой для упражнений в стиле. 
Чтобы живо изобразить дурное обращение в школах, ребенку стоило только 
обратиться к своим еще свежим воспоминаниям и к следам, быть может, еще 
незажившим, тех побоев, которые он сам получил.
(Jullien, Les professeurs de litterature dans Tancienne Rome, стр. 189 и след., 
изд. Leroux).

__________
* 354—430 гг. н э.
5. Отношения между учителем и учениками
(По Квинтилиану)
Пусть учитель прежде всего постарается относиться к своим ученикам как отец; 
пусть он смотрит на себя, как на заступающего место тех, кто доверил ему своих 
детей; пусть он не терпит никакого порока ни в себе, ни в других; в его 
строгости не должно быть мрачной злобы, и кротость его не должна переходить в 
распущенность; первое может привести к ненависти, второе — к пренебрежению. 
Пусть он почаще беседует о добром и честном, так как чем больше он будет уве-



97
 
щевать, тем меньше придется наказывать. Ни в коем случае не поддаваясь гневу, 
он не должен смотреть сквозь пальцы на что бы то ни было, заслуживающее 
исправления. Он должен быть простым в преподавании, трудолюбивым и усердным, но 
в меру; он должен охотно отвечать на вопросы, а тех, кто молчит, выспрашивать 
сам. В одобрении работ своих учеников он не должен быть ни слишком скуп, ни 
слишком щедр на похвалы, так как первое может внушить отвращение к работе, 
второе — беспечность. Исправляя их ошибки, он воздержится от горьких упреков и 
брани, ибо многие отвращаются от учения, если их бранят с ненавистью. Напротив, 
пусть каждый день он говорит побольше такого, что может запечатлеться в сердцах 
его слушателей. Хотя в книгах заключается немало хороших примеров, но ничто не 
действует так, как живое слово, особенно слово учителя, к которому хорошо 
воспитанные дети не могут не чувствовать привязанности и уважения. Невозможно 
описать, насколько сильно в нас желание подражать тем, кого мы любим.
Не нужно позволять ученикам вскакивать со своего места для выражения одобрения, 
как это делается в большинстве школ: даже юноши должны уметь выражать свои 
чувства сдержанно. Таким образом ученик будет зависеть только от мнения учителя 
и считать хорошим лишь тот свой ответ, который заслужит его одобрение. Обычай 
высказывать похвалу при каждом удобном случае, считающийся теперь за 
необходимую вежливость, весьма вреден; он неприличен, театрален, противен духу 
школы и, кроме того, является самым опасным врагом для занятий. В самом деле, 
труд и забота покажутся лишними, если заранее готова похвала, что бы ты ни 
сказал! И слушатели, и говорящий должны смотреть в глаза учителю: по ним они 
узнают, следует ли хвалить их или порицать; таким образом, один научится хорошо 
писать, остальные верно судить. Теперь же они сидят наготове, наклонившись 
вперед, чтобы по всякому поводу не только вскочить, но и совсем выскочить со 
своего места, чтобы разразиться совершенно неприличными восторженными криками. 
Такие восторги взаимны, и они определяют судьбу речи. Это развивает в учениках 
гордость и самомнение до такой степени, что если после шумных восторгов 
товарищей учитель ограничится лишь скромным одобрением — они уже недовольны и 
начинают дурно думать о нем. Да и сам учитель должен довольствоваться тем, что 
его слушают внимательно и сдержанно: он должен стараться прийтись по вкусу 
ученикам, а наоборот, ученики должны стараться, чтобы понравиться учителю. Во 
всяком случае, он должен по возможности стараться внимательно следить за тем, 
кто, как и за что хвалит; и если заметит, что ученики одобряют то, что 
действительно хорошо, он должен радоваться больше за них, чем за себя.
(Квинтилиан, Наставление оратору, II, 2).

6. Темы для упражнений
1. В двух соседних государствах были тираны. В одном из этих государств кто-то 
убил тирана; другой тиран соседнего государства требует выдачи убийцы и 
угрожает войной в случае отказа. Убийца сам просит, чтобы его выдали.
2. Оратор, врач и философ спорят об имуществе отца, который в завещании 
назначил наследником того из них, кто докажет, что он больше других приносил 
пользы гражданам.
3. Некто на смертном одре поручил дочери отомстить за него, говоря, что его 
отравили двое его сыновей. Девушка возбудила против них обвинение. Между тем 
один из них прибег к самоубийству и был погребен в склепе предков. Добившись 
казни другого, девушка оставила его без погребения; она разрыла могилу того, 
который был уже погребен, и выбросила его кости. Ее обвиняют в разрытии могилы.
4. Двое бедняков были осуждены на пятилетнее изгнание за убийство своих врагов. 
Один богач застал их в пределах страны, дал им по мечу и заставил их биться 
друг с другом. Они оба погибли. Богач обвиняется в несправедливой казни.
5. Некто обвинялся в отцеубийстве. Голоса судей разделились; он был освобожден, 
но сошел с ума и в безумии постоянно повторял: «Я убил тебя, отец». Магистрат 
счел это за признание и совершил над ним казнь. Магистрат обвиняется в убийстве.

6. Осаждая Афины, Александр сжег храм, который находился вне городских стен. 
Вскоре после этого он заболел чумой и, вопросивши оракула, получил ответ, что 
выздоровеет лишь в том случае, если возобновит храм. По окончании постройки 
нового храма Александр обещает одному афинскому жрецу снять осаду, если тот 
согласится совершить обряд сдачи города. Жрец согласился и Александр ушел. 
Тогда жреца обвинили в оказании содействия неприятелю.
7. Один богатый человек послал за свой счет бедного юношу оканчивать 
образование в Афины, откуда тот вернулся чрезвычайно красноречивым оратором. 
Случилось, что его благодетеля привлекли к суду, и юноша встал на сторону 
обвинителя; но он проиграл дело, и богач стал обвинять его в неблагодарности.
8. Отец уговаривал своего сына убить тирана; сын отказался и был за это проклят 
отцом. Умирая, отец назначил своим наследником того, кто убьет тирана. Сын это 
сделал и стал требовать выдачи наследства.
9. Агамемнон не решается принести в жертву свою дочь Ифигению, несмотря на то, 
что, как он узнал от Калхаса, эта жертва необходима для отплытия флота.
10. Жрец не должен иметь никакого телесного недостатка. Понтифик Метелл во 
время пожара в храме Весты спас из огня



99
 
палладиум [1] и вследствие этого ослеп. Когда он стал домогаться жреческой 
должности, ему отказали.
11. Ночью запрещается открывать ворота осажденного города; с другой стороны, 
военачальник имеет неограниченную власть. Случилось, что триста пленников 
убежали из неприятельского лагеря и ночью явились к городским воротам. 
Начальник не разрешил открыть ворот, и все беглецы были перебиты неприятелем. 
После победы начальник был обвинен в государственном преступлении.
(Квинтилиан, Декламации и Сенека-ритор, Прения).

__________
[1] Палладиум — статуя Паллады с копьем в правой руке и веретеном в левой — 
символами военной и мирной деятельности: эта статуя, по преданию, дана была 
Зевсом Илиосу, основателю Трои. Она служила залогом благополучия и охраняла 
город, который нельзя было взять, пока там находился палладиум. По преданию, 
Эней похитил палладиум из Трои и привез его в Италию. — Ред.
7. Отенская школа и преподаватели в эпоху империи
Отен был очень просвещенным городом. Со времен Тиберия в нем была знаменитая 
школа, в которую, по словам Тацита, «стекались дети знатных галлов для изучения 
свободных искусств». В течение следующих двух веков эта школа, по-видимому, 
поддерживала свою репутацию. Она находилась в центре города, на самой 
многолюдной улице, между наиболее замечательными памятниками Отена — храмом 
Аполлона и Капитолием. Здание это было разрушено во время войн конца III века. 
Когда со вступлением на престол Диоклетиана спокойствие было восстановлено и 
занятия в школе стали возобновляться, муниципалитет оказался не в состоянии 
восстановить прежнее здание, и преподавателям пришлось устроиться в частном 
помещении. Император Констанций Хлор * пожелал вернуть отенской школе ее 
прежний блеск. Для этого нужно было прежде всего подобрать хороший состав 
преподавателей. Когда умер прежний директор школы, император назначил на эту 
должность Эвмена.
Род Эвмена происходил из Греции; его дед родился и воспитывался в Афинах. Он 
покинул свою родину, чтобы сделаться учителем в Риме. Вскоре, несмотря на успех 
в столице, он решил устроиться в каком-нибудь провинциальном городе. 
Привлеченный, вероятно, славой отенской школы, он принял там место ритора и 
греческого грамматика. В 80 лет он еще преподавал. Внук его сначала занимался 
преподаванием, также как и сам Эвмен, и, по-видимому, с большим

__________
* Цезарь с 283 г. н. э., император 305—306 гг.
 
успехом, так как Констанций Хлор вызвал его из Отена к своему двору и сделал 
чем-то вроде государственного секретаря.
Назначая Эвмена директором отенской школы, император счел нужным подтвердить, 
что вместе с тем оставляет его и в прежней придворной должности. Это показывает,
 что в то время преподаватели не были еще государственными чиновниками. Даже в 
эту эпоху римской империи оставалось совершенно чуждым ясное представление о 
государственной организации преподавания, какая существует у нас теперь. Хотя 
постановка школьного дела и приближалась мало-помалу к этому, но вполне идея 
государственного преподавания осуществилась лишь при Феодосии II, после того 
как он основал школу с 31 преподавателем, которую можно было бы назвать 
константинопольским университетом. Этому университету он даровал монополию 
преподавания; император запрещал всем, кто не принадлежал к этому университету, 
иметь школы и принимать учеников;
им позволялось только давать частные уроки в доме родителей ученика. Эти 
распоряжения, изданные в 425 г., устанавливали решительным образом 
государственное преподавание. Столетием раньше школьные учителя были простыми 
частными лицами, и организация преподавания не была еще включена в число 
функций государства. Школа в это время зависела скорее от города, чем от 
государства: профессура была чисто муниципальной должностью.
Города обыкновенно устраивали школы, они же и платили жалованье преподавателям. 
В своем письме к Эвмену Констанций Хлор определенно говорит, что жалованье ему 
будет идти из доходов города. Удивительнее всего то, как император 
распоряжается доходами Отена, ни с кем предварительно не посоветовавшись. Чтобы 
установить довольно значительный оклад директора школы, он запускает руку в 
городскую казну так же свободно, как и в свою собственную. Не нужно, впрочем, 
забывать, что если императорская власть и оставляла муниципиям очень долго 
значительную независимость в выборе должностных лиц и в заведовании местными 
делами, то, с другой стороны, она очень рано стала вмешиваться в управление 
городскими финансами. Сначала это делалось для защиты муниципий от их 
собственной безумной расточительности, от их мании к великолепным сооружениям и 
празднествам; позднее сама государственная власть часто оказывалась слишком 
щедрой в ущерб городским интересам. Мы читаем, например, в одном законе 
Констанция, что император один имеет право распоряжаться доходами города и что 
без его согласия нельзя давать им никакого особого назначения. Уже раньше 
Александр Север включил жалованье преподавателям в число обязательных городских 
расходов. За исключением некоторых кафедр, оплачиваемых императором (как 
например кафедры философии, учрежденные Марком Аврелием в Афинах), все расходы 
по народному образованию падали во времена



101
 
империи на города, которые не могли уклониться от этой государственной 
повинности.
Так как преподаватели получали жалованье от города, то казалось бы естественным,
 что городу принадлежит и назначение их. Так оно и бывало обыкновенно. Однако 
письмо Констанция Хлора показывает, что иногда императоры вмешивались и в это 
дело. Останавливая свой выбор на Эвмене, этот император ни с кем не 
советовался: в письме своем он говорит как человек, который осуществляет свое 
бесспорное право, а Эвмен в одном из своих рассуждений восхваляет императора за 
то, что он среди важных воинских забот подумал и об интересах науки и «занялся 
выбором преподавателя с таким же усердием, как будто дело шло о выборе 
начальника для кавалерийского эскадрона или преторианской когорты». Интересно 
отметить мотивы, которыми Эвмен объясняет такую заботливость императора. Он 
подумал, говорит оратор, что не должен оставлять без руководства молодежь, 
которая впоследствии займет судебные и другие должности на службе 
императорскому дому. Таким образом, устанавливается взгляд на школы как на 
рассадник будущих слуг государства, и так как важно, чтобы школы поставляли ему 
хороших чиновников, то император и считает себя обязанным позаботиться о 
снабжении их хорошими учителями. Вот под каким предлогом правительство 
присвоило себе право назначения преподавателей, но пользовалось оно этим правом 
редко, только в важных случаях. Весьма возможно, что до IV века на этот счет не 
существовало никакого определенного правила. Юлиан первый установил такое 
правило. В своем указе он сознается, что не может заниматься делами всех 
городов империи, т. е. что ему невозможно назначать для всех городов хороших 
учителей, поэтому он приказывает, чтобы они выбирались куриалами,* но чтобы 
решение куриалов шло на утверждение императора, вследствие чего избранник 
города будет пользоваться болыпим значением и почетом. Таким образом, можно 
сказать, что с 362 года преподаватели общественных школ (по закону, по крайней 
мере, если не всегда на самом деле) избирались городом и утверждались 
императором.
Эвмен получал жалованье — 600 тысяч сестерций. Чтобы оценить щедрость 
императора в данном случае, нужно знать, каково было в империи обыкновенное 
жалованье преподавателей. К несчастью, сведения наши по этому вопросу весьма 
скудны. Мы знаем только, что учителя получали, кроме определенного жалованья от 
казны или города, еще и плату от учеников; эта последняя, впрочем, не всегда 
была постоянной и размеры ее колебались. Грамматик Веррий Флакк получил за 
воспитание внуков Августа 100 тысяч сестерций. Такое

__________
* Представители органов городского самоуправления.
 

102
 
же жалованье установил Веспасиан для официально назначаемых им греческих и 
латинских риторов. Марк Аврелий определил жалованье профессорам, которые 
занимали учрежденные им в Афинах кафедры философии, только в 10 тысяч драхм; но 
при этом нужно иметь в виду, что жизнь в Афинах была дешевле, чем в Риме. 
Больше мы ничего не знаем о жаловании, которое платило государство. Что 
касается городов, то содержание, которое от них получали учителя, колебалось и 
не имело никакой определенной нормы. В 376 году Грациан установил определенные 
оклады для галльских провинций. В обыкновенных городах риторы должны были 
получать с этих пор 12 тысяч сестерций, а грамматики половину. В Трире ритору 
платили 15 тысяч сестерций, латинскому грамматику 10 тысяч сестерций, 
греческому грамматику 6 тысяч сестерций, и все это натурой, а не деньгами. 
Размеры вознаграждения от учеников установить нет никакой возможности. 
Совершенно естественно, что ученики стекались к тем преподавателям, которые 
пользовались лучшей репутацией и умели привлекать их к себе. Из времен до 
Диоклетиана мы имеем только одну цифру. Ювенал, перечисляя расходы 
расточительного римского богача, говорит, что учителю сына, Квинтилиану, дают 
всего 2000 сестерций, считая, что и это слишком много, «таким образом, ничто не 
обходится отцу так дешево, как воспитание сына». Когда дело шло об установлении 
платы за урок, отец торговался с учителем, «как будто бы покупал у лоскутника 
какую-нибудь грубую ткань». Мало того, он не всегда платил аккуратно, и учителю 
часто приходилось прибегать к суду, чтобы получить свои деньги. Знаменитый 
эдикт * Диоклетиана установил ежемесячную плату за каждого ребенка в 75 
денариев учителю чтения, 75 денариев учителю счета, 75 денариев учителю письма, 
200 денариев грамматику и 250 денариев ритору.
Из всего этого видно, какую щедрость проявил император относительно Эвмена. 
Нужно, впрочем, заметить, что он был директором отенской школы, а не простым 
преподавателем; кроме того, такое жалованье, бывшее, вероятно, исключительным и 
для директора, объясняется тем, что император поручал Эвмену пришедшее в упадок 
большое учебное заведение и этим хотел несколько оживить город, который много 
пострадал из-за него. К тому же Эвмен не захотел брать себе этого жалованья: он 
отдавал его городу на постройку здания для школы, во главе которой был 
поставлен.
(Boissier, Journal des sauants, 1884, стр. 125 и след.).

__________
* Эдикт о ценах на товары и рабочую силу (301 г. н. э.). Денарий при 
Диоклетиане весил 5,5 граммов золота.
8. Учащиеся афинской академии в IV веке
Студенты стекались в этот университет не только с разных концов Греции, но и из 
всех стран востока, начиная от Египта и кончая Мизией и Арменией. Были здесь 
студенты и из Рима, Италии и западных провинций, но они составляли меньшинство. 
Молодые люди являлись обыкновенно в возрасте 15 лет и в среднем оставались в 
Афинах лет пять, иногда дольше. Бывали, впрочем, учащиеся и старше этого 
возраста.
По обычаю, который связан с древними приемами воспитания, юношу сопровождал 
педагог, исполнявший при нем обязанности слуги, надзирателя, репетитора и 
наставника. Педагог не оставлял своего питомца и во время ученических сражений. 
Поднять руку на педагога считалось чем-то диким и верхом жестокости. Кроме того,
 учащийся находился под опекой и в полном повиновении у своего главного 
профессора. Этот последний чудесным образом соединял в себе нежность к питомцу 
со строгостью учителя, особенно когда нужно было показать характер и поддержать 
свой авторитет. Преподаватель устраивал своих учеников на квартире в подходящих 
семействах, заботился об их интересах нравственных и материальных, ухаживал за 
ними в случае болезни; случалось, что он отказывался от вознаграждения, если 
ученик был беден, а иногда даже помогал ему из собственных средств.
Что касается дисциплины, то прежде всего приходилось заботиться о поддержании 
порядка в самой аудитории, куда слушатели допускались только с разрешения 
преподавателя. Здесь часто происходили шумные и грубые сцены. В таких случаях 
Гимерий обнаруживал большую снисходительность и лишь кротко упрекал виновных. 
Другие преподаватели резко отчитывали молодых людей за дурное поведение. 
Нередко учащийся подвергался за это даже телесному наказанию.
У учащихся существовали организованные корпорации или, как их тогда называли, 
«хоры», во главе которых стояли «простаты». Это были «землячества», состоявшие 
обыкновенно из молодых людей, которые были родом из одной и той же провинции; 
они примыкали к какому-нибудь преподавателю, происходившему из тех же мест. 
Новичок делался жертвой всевозможных грубых шуток, прежде чем его удостаивали 
чести повести в очистительную баню, оттуда в торжественной веселой процессии к 
своему преподавателю, а потом на товарищескую пирушку. Такое устройство 
уничтожало в сущности всякую свободу выбора преподавателя. Учащиеся 
какой-нибудь корпорации были исключительно преданы своему преподавателю. Они 
относились с энтузиазмом к нему, составляли отряд его телохранителей, его 
шумную клаку. Соперничество между преподавателями,



104
 
попытка какого-нибудь ученика бросить свою корпорацию или перейти из одной 
школы в другую, столкновения во время попойки — все это приводило часто к 
побоищам не на жизнь, а на смерть, в которых наносили друг другу удары дубинами,
 саблями и камнями. Даже преподаватели не всегда выходили целыми и невредимыми 
из такой драки, особенно когда какая-нибудь враждебная корпорация силою 
выгоняла преподавателя и его слушателей, как это случилось с Гимерием. После 
одного столкновения между землячеством лакедемонским с одной стороны, 
каппадокийским и понтийским — с другой, оказалось необходимым вмешательство 
императорского прокурора; произведено было судебное следствие, во время 
которого благодарные преподаватели защищали своих слушателей.
Когда новые учащиеся появлялись в Афинах, старые наперебой друг перед другом 
старались заманить их в свою корпорацию, употребляя при этом не только 
убеждение, но и насилие. Часто юноша против воли должен был записаться к 
какому-нибудь ритору, который был ему вовсе не по вкусу. Так, например, Либаний,
 явившись в 336 г. в Афины с намерением слушать лекции Аристодема, попал в руки 
одной корпорации, которая, так сказать, конфисковала его в пользу своего ритора.
 На следующее утро он был вырван из рук этой корпорации землячеством арабов, 
которые бросили его в бочку и держали там пленником, пока несчастный Либаний не 
согласился стать приверженцем Диофанта. Ему, впрочем, позволяли слушать также и 
других риторов. Если кто-нибудь хотел следовать своему особенному плану занятий,
 не входя ни в какие отношения к остальным слушателям, он должен был проявить 
необыкновенную осторожность и хитрость, чтобы не попасть в руки «охотников за 
лисицами». Легче всего было выйти из этого затруднения при тех условиях, какие 
были, например, у Эвнапа. Этот последний явился в сопровождении толпы 
соотечественников, среди которых было несколько здоровых молодцов, собиравшихся 
вместе с ним слушать Проэрезия. К тому же капитан корабля, привезший их из 
Лидии, был связан дружбой и узами гостеприимства с этим преподавателем. 
Высадившись в Пирее, капитан образовал из молодых учеников, их спутников и 
матросов целую наступательную колонну, которой никакое нападение не могло быть 
страшно. Охотники за лисицами даже не решились вступить с этим отрядом в бой и 
беспрепятственно пропустили их в Афины и в дом Проэрезия. Новые слушатели, — 
добровольные или невольные, могли быть уверены в одном, а именно, что во всякое 
время дня и ночи они могут быть приняты ритором, которого себе избрали. Поэтому 
и Эвнап со своими друзьями, несмотря на позднее время (около полуночи), был 
допущен к Проэрезию, в то время уже 87-летнему старцу.
Такая грубая борьба оказывала весьма пагубное влияние на занятия. Выбирая себе 
преподавателя, ученики обращали внимание



105
 
не столько на научные его достоинства, сколько на слухи о его красноречии. Они 
увлекались модой. С другой стороны, риторы, ослепленные денежной выгодой, а 
также шумными одобрениями своих приверженцев, пускались на всевозможные уловки, 
проявляли крайнюю снисходительность к безобразным выходкам своих слушателей и 
яростно соперничали друг с другом. Все это производило страшный беспорядок, тем 
более что все граждане, даже матросы, носильщики и рабочие в порту принимали 
весьма деятельное участие в университетской борьбе; и так как благополучие Афин 
было тесно связано с процветанием академии, то жители города весьма терпеливо 
сносили все выходки шумной учащейся молодежи.
Без сомнения, серьезные слушатели не тратили всего своего времени на игру, 
пирушки и всякие удовольствия. Они жили одиноко или маленькими группами в 
постоянной работе и, изучив древности Афин, совершали образовательные поездки в 
различные части Греции. Практические занятия, весьма разработанная техника 
приемов и схоластическая дрессировка риторов давали их уму известную выправку и 
развитие, так что для многих пребывание в академии было очень полезно. 
Выдающихся учащихся было, конечно, ничтожное меньшинство, но если бы можно было 
составить им список, то набралась бы порядочная толпа знаменитых 
государственных людей, полководцев, ученых и отцов церкви, которые прославили 
свой век.
(Hertzberg, Histoire de la Grece sous la domination des Remains, III, стр. 
312—321, франц. перевод).

9. История одного преподавателя второй половины IV века
Авсоний родился в Бордо около 310 г. Его детство и юность протекли в спокойном 
труде, также как впоследствии протекла и вся дальнейшая его жизнь. Лет восьми 
он поступил в университет. В больших школах того времени преподавали все, 
начиная от первоначальной грамоты до права включительно. Здесь проходился весь 
учебный курс, так что в одном заведении соединялись, выражаясь современным 
языком, и первоначальная школа, и гимназия, и университет. Это было большим 
преимуществом для учеников. Они привязывались к школе, в которой проводили 
около двадцати лет; школа становилась для них таким образом второй семьей. 
Некоторые даже совсем не покидали ее: перестав быть учениками, они становились 
преподавателями в том же самом учебном заведении.
В бордосском университете Авсоний и научился читать и писать. С самого же 
начала он проявил себя прекрасным учеником, за



106
 
исключением одного обстоятельства: он невзлюбил греческий язык, который, однако,
 занимал в галльских школах весьма видное место среди других предметов 
преподавания. Зато он очень рано стал писать стихи; он занимался грамматикой и 
риторикой, не пренебрегая в то же время и самыми сухими предметами. Он знал все 
понемногу и впоследствии и в своих сочинениях говорил обо всем понемногу. Чтобы 
хорошо комментировать его Мозеллу, не мешает быть универсально образованным 
человеком.
В возрасте 12—13 лет его взял к себе в Тулузу дядя Арборий, ритор и поэт, 
который еще в молодых летах сделался славой своего семейства. Арборий определил 
призвание племянника, сделав из него поэта, адвоката и профессора. Он дал ему 
больше: он вселил в него демона честолюбия. Блестящие предсказания начинают уже 
создавать некоторый ореол вокруг Авсония. Дядя заявил, что из него выйдет 
великий человек, который прославит весь свой род; дедушка-астролог предсказал 
ему в будущем консульство, т. е. высшую почесть, возможную в римском мире.
И вот Авсоний двадцатилетним юношей вернулся в Бордо, полный рвения, энтузиазма,
 честолюбия. Он уже знаменитость в своем кружке и знаком с опьянением школьной 
славой. Все улыбается ему в жизни, которая только что началась. Первый шаг в 
этой жизни был очень легкий: ему поручили кафедру грамматики в том университете,
 где его знали раньше как блестящего ученика. Он мечтает о славе, о том, чтобы 
сделать из своей жизни непрерывное триумфальное шествие. Но разочарование 
явилось очень скоро. Судьба очень долго не исполняла тех обещаний, которые она, 
по-видимому, так щедро давала Авсонию: двадцати пяти лет он был уже профессором 
грамматики в Бордо, пятидесяти пяти — он был еще только профессором красноречия 
в Бордо. Переменилась только кафедра — вот все изменения, которые произошли в 
его карьере за тридцать лет! Я оставляю в стороне муниципальные должности, 
которые он занимал: его выбрали декурионом, т. е. членом городского совета; он 
даже управлял одно время городом в качестве децемвира. Все это было слишком 
мало для человека, которому было предсказано консульство.
Авсонию пришлось удовлетвориться местной славой. Мы не видим, чтобы он принимал 
участие в политике. Чтобы отдаться полностью своим занятиям, он отказался даже 
от шумных успехов адвоката. Таким образом, несмотря на временное утомление воли 
и нервное раздражение, он, в сущности, все время продолжал делать свое дело. Он 
был замечательным преподавателем, скорее солидным, чем блестящим, более 
глубокомысленным, чем красноречивым, полным ума и живости, но без малейшей тени 
шарлатанства. Одно время его затмил его же земляк Минервий, которого сравнивали 
с Квинтилианом и Демосфеном. Этот профессор пользовался в Риме и 
Константинополе не меньшей славой, чем на берегах Гаронны. И



107
 
тем не менее Авсоний нисколько не завидовал своему товарищу; доказательством 
может служить то, что большая часть наших сведений о Минервии идет от самого 
Авсония.
Его терпеливое и усидчивое трудолюбие было наконец вознаграждено. Работая лишь 
для исполнения своего долга, Авсоний, сам того не замечая, работал для своей 
славы. Этого превосходного преподавателя знали во всей Галлии, даже при 
трирском дворе. В один прекрасный день Авсоний получил от императора 
Валентиниана приказание явиться ко двору: ему было поручено обучение Грациана, 
наследника престола. Это было в 369 г. Авсонию было почти 60 лет: он мог уже 
мечтать и об удалении на покой. Жизнь, казалось, кончилась для него. Он имел 
право забыть те смелые предсказания, которые делались ему в молодости. А между 
тем именно теперь, совершенно внезапно для него, начинается вторая жизнь, 
полная славы и почестей.
Авсоний посвятил 7 лет воспитанию молодого Грациана. Он был для этого 
последнего истинным советником, умерявшим его страстные порывы. Превосходный 
ритор думал, что в его обязанности входит внушать своему ученику правила 
нравственности и философии. Думая о своей деятельности воспитателя и глядя на 
Грациана, он вспоминал Фронтона [1] и Марка Аврелия. Без всякого сомнения, он 
внушил этому ревностному христианину известный дух терпимости. Авсоний так 
хорошо умел соединять официальное христианство с чисто языческими верованиями, 
что многие невольно ставят вопрос (в сущности, совершенно несправедливо), 
какова была его истинная религия.
Он находился еще при дворе, когда вследствие смерти Валентиниана в 375 г. трон 
перешел к его воспитаннику. Это было новой счастливой случайностью для Авсония. 
Грациан был к нему привязан. Он бесконечно уважал своего учителя и осыпал его 
знаками совершенно искреннего расположения. В шестьдесят лет старый ритор, 
благодаря дружбе государя, превратился в государственного человека и 
общественного деятеля. Было немножко поздно начинать эту карьеру, но зато тем 
скорее он ее прошел, а покровительство императора помешало ей сделаться для 
него опасной.
Авсоний имел уже титул comes, который он получил, когда Грациан перешел от 
грамматики к риторике. Это было, впрочем, лишь почетное звание, которое 
давалось всякого рода людям: офицерам, магистратам, заслуженным риторам, 
лейб-медикам. Comites представляли собой род имперской знати, которую можно, 
пожалуй, сравнить с нашими кавалерами какого-нибудь очень почетного ордена: 
доступ в ряды этой знати давался лишь личной заслугой или важ-

__________
[1] Фронтон — знаменитый учитель красноречия и адвокат, был воспитателем Марка 
Аврелия. — Ред.
 

108
 
ностыо занимаемой должности. Когда Грациан кончил свое воспитание, Авсоний 
остался при нем и был назначен квестором. Эта должность была очень удобной: 
квесторы считались секретарями императора, но им нечего было делать, так как 
всю работу исполняли правители их канцелярий. Таким образом, в обоих этих 
званиях не было ничего неподходящего для профессора. Но в 376 г. Грациан, 
будучи уже императором, назначил его префектом претории в Италии и Африке, а в 
378 г. Авсоний управлял Галлией в этом же самом звании.
На этот раз дело шло уже не о придворной почести или дворцовом звании. Это был 
видный и ответственный пост, с которым были связаны важнейшие стороны 
гражданского управления. От человека, его занимающего, требовалась энергичная 
деятельность и многосторонний опыт. Префект претория стоял во главе всех 
областных правителей; он решал дела в апелляционной инстанции; ему принадлежал 
высший надзор за финансовой частью; он заведовал снабжением войск провиантом, 
дорожной охраной, почтой и общественными работами. Одним словом, он был наделен 
всеми правами и властью во всех отраслях гражданского управления. Для 
отставного профессора это была не безделица. Под управлением Авсония находилась 
территория по крайней мере от Мозеля до Пиренеев; он был наместником императора 
во всех галльских провинциях. Мы не знаем, как он справлялся со своей задачей, 
но если жители Галлии ждали от своего префекта справедливости в решениях, 
честности, умеренности, то они не могли пожаловаться на выбор императора. Если 
Авсонию чего и недоставало, так именно опытности в делах; зато в его 
распоряжении были превосходные канцелярии, созданные римской империей, столь же 
могущественные, но лучше устроенные и более исполнительные, чем наши 
министерства. Симмах, который знал толк в людях, писал однажды Авсонию: «Для 
твоих сил и способностей такое великое счастье не может быть бременем».
Наконец, в январские календы 379 г. Авсоний получил звание, которым увенчалась 
его жизнь: он стал консулом. Нетрудно угадать, как он обрадовался этому. 
Прочтите его благодарственное послание к императору. Невозможно представить 
себе большую восторженность. Чувство блаженства сквозит в каждой строчке. Самая 
преувеличенная лесть, превосходящая всякую меру благодарность являются в этом 
письме совершенно искренними. Это какое-то безумное упоение, восторг ребенка, 
самый большой каприз которого вдруг исполнили.
На семьдесят втором году Авсоний оставил двор и удалился в милую его сердцу 
Аквитанию, которая была колыбелью его детства и теперь должна была сделаться 
«гнездом его старости». Он жил здесь в полном довольстве, без малейшей скорби, 
без каких бы то ни было треволнений; он избегал городского шума и чувствовал 
себя особенно счастливым в деревне. Он разъезжал по своим виллам,



109
 
которых у него было немало: он имел поместья в Сентонже, в Пуату, в 
окрестностях Бордо. Всем им он предпочитал виллу Lucaniacus на Дордони: здесь 
он собрал больше всего сокровищ, на нее истратил больше всего денег. Жил он 
почти по-царски. Будучи тем не менее весьма простым в обхождении и добрым, он 
не знал болыпего удовольствия, как принимать у себя своих друзей. У него можно 
было хорошо поесть, но на пирах Авсония было еще более веселья, чем роскоши: 
какие длинные и оживленные разговоры происходили за его столом! Толковали о 
прошлом, немного о придворной жизни и очень много о школе, о словесности и 
поэзии. Авсоний видел около себя веселый кружок женщин и детей, многочисленную 
семью, которая жила дружно и боготворила его. Его окружали почет и дружба: 
внуки восхищались своим дедом, который был консулом. Сам он не забывал 
Провидения и наслаждался счастьем, вознося постоянную благодарность своей 
судьбе.
Последние годы жизни Авсония не прошли в бесплодной праздности. Он был не из 
тех, которые могут жить ничего не делая. Уединение, в котором он жил, позволило 
ему заняться поэзией. Обязанности ритора, а потом префекта оставляли ему раньше 
очень мало досуга. Теперь же он мог сколько душе угодно сочинять дактили и 
спондеи, трохеи и ямбы. Большая часть его стихотворений относится именно к 
этому времени.
(Julliаn, Ausone et Bordeaux, p. 20—43)

Глава IV. РАБЫ И ВОЛЬНООТПУЩЕННИКИ
1. Рабство в Риме
Источники рабства, по определению римлян, были двух родов: можно было быть 
рабом по рождению или же сделаться им вследствие какого-нибудь обстоятельства, 
происшедшего после рождения.
Человек рождался рабом, если происходил от матери-рабыни. Ребенок наследовал 
юридическое положение своей матери, если только она не сочеталась законным 
браком с его отцом: с рабыней же не могло быть законного брака. Ребенок, 
происшедший от рабыни, принадлежит господину его матери. Раб, родившийся в доме,
 назывался verna.
Из обстоятельств, которые делали рабом свободнорожденного человека, нужно 
прежде всего отметить плен: римляне, применявшие это правило к чужестранцам, не 
задумывались применять его и к самим себе. Кроме того, существовал ряд случаев, 
когда римский гражданин наказывался лишением свободы и, следовательно, 
становился рабом. Такая судьба постигала, согласно древним законам, гражданина, 
который уклонялся от внесения в цензорские списки [1],

__________
[1] Каждые пять лет в Риме производилась перепись граждан (censum); при этом 
каждый гражданин должен был вносить в списки свое имя с указанием размеров 
имущества, имени отца, состава семьи и местожительства. На основании этих 
списков граждане распределялись по классам, и в связи с этим производилась 
раскладка податей и организация военной повинности. Гражданин, уклонившийся от 
переписи (incensus), тем самым уклонялся и от уплаты податей, и от военной 
повинности, за что и подвергался наказанию. — Ред.
 

111
 
вора, пойманного с поличным, и неоплатного должника. В эпоху империи эти 
источники рабства уже не существовали; но зато появились новые.
Юридическое положение раба определяется очень просто: он не человек. Не имея 
свободы, он не гражданин и не может иметь семьи. У него нет также собственности,
 он не имеет права вести дело в суде от собственного имени. Господину 
принадлежит над ним полная, неограниченная власть, похожая на власть над вещью, 
которая ему принадлежит. Господин может поэтому продать или подарить своего 
раба, наказывать его, бить, казнить. Впрочем, в действительности положение раба 
далеко не было таким печальным. Нравы, которые всегда смягчают на практике 
суровые нормы права; вполне понятный интерес господ; вначале также 
принадлежность к одной и той же расе, — все это способствовало смягчению 
положения раба. Обычай давать рабу peculium, выделенную в пользование раба 
часть господского имущества, также не остался без влияния на постепенное 
улучшение его положения. С одной стороны, господин мало-помалу привыкал видеть 
в рабе сотрудника, услуги которого становились ему с каждым днем все более и 
более необходимыми, с другой — раб в своем личном хозяйстве получал возможность 
иметь доходы, остававшиеся в его распоряжении, и копить их для того, чтоб в 
будущем откупиться на волю.
В конце республики и в действительном, и в юридическом положении рабов 
произошло двойное изменение, которое объясняется следующими двумя главными 
причинами. Число рабов значительно увеличилось, кроме того они уже не 
принадлежали, как прежде, к соседним и родственным племенам, а происходили из 
отдаленных и варварских стран, поэтому обращение с ними господ естественно 
стало менее гуманным. В прежние времена нравы смягчали законы, но с тех пор 
нравы стали в этом отношении хуже, и закону пришлось самому сделаться мягче. 
Кроме того, в эту эпоху сама законность рабства стала уже подвергаться сомнению.
 Люди думающие и образованные стали смотреть на это учреждение, как на нечто 
противное природе. Эти новые понятия отразились и на законодательстве римской 
империи. Отсюда ряд постановлений, которые от Августа до Антонинов стремились 
оградить раба от слишком резких проявлений господского произвола.
(May et Becker, Precis des institutions da droit prive de Rome, стр. 27—29, изд.
 Larose).

2. Торговля рабами
Я ходил на форум, когда увидел большую толпу, которая собралась около храма 
Кастора перед лавками. Приблизившись, я увидел на подмостках мужчин, женщин, 
юношей и молодых девушек. Все они были почти совсем нагие и имели на шее 
маленькую дощечку с надписью; на головах у некоторых из них были белые 
шерстяные колпаки, совсем гладкие, у других лавровые венки; у большинства ноги 
были натерты мелом или гипсом.
Какой-то человек весьма неприятной наружности, грубый и резкий, прогуливался 
перед ними и говорил, обращаясь к толпе: «Посмотрите-ка на этого юношу, какой 
он белый, какой прекрасный с головы до пят! Полюбуйтесь на его черные глаза и 
черные волосы. Он прекрасно слышит обоими ушами и также прекрасно видит обоими 
глазами, он здоров и телом и душой. Я ручаюсь вам за его воздержанность, 
честность и кротость; он послушен малейшему знаку, и с ним можно делать, что 
угодно. Он знает немного по-гречески, поет, может увеселять во время пира. Это 
дитя с берегов Нила». Затем, ударяя слегка по его щекам, он продолжал: «Слышите 
ли, как отдается! Какое упругое тело! Болезнь никогда не будет в состоянии 
что-нибудь сделать с ним. За восемь тысяч сестерций вы можете купить его в 
полную и безраздельную собственность».
Потом перешел к черномазому ребенку: «Ну-ка, покажи свои штуки владыкам мира!» 
И дитя принялось прыгать, вертеться, скакать на досках и производить всякие 
другие штуки. «Что за проворство! Какая красота! Какое изящество! — восклицал 
продавец. — Войдите же, граждане, в мою лавку, там вы увидите кое-что еще 
получше; здесь ведь только выставка моего товара; все же, что у меня есть 
самого редкого, самого прекрасного, нежного, обольстительного и удивительного — 
все это помещается внутри».
Многие поддались на это приглашение, а купец в это время приступил к продаже. 
Молодой раб, выделывавший штуки, соблазнил нескольких зрителей. Мальчика 
совершенно раздели, чтобы посмотреть, не было ли у него каких-нибудь скрытых 
недостатков; спрашивали о его возрасте, о месте его происхождения. И начался 
аукцион. Объявлена была цена в 4 000 сестерций, потом она поднялась до 6000 и 
наконец остановилась на 8 000. Покупатель вышел из толпы, и держа в руках 
маленькую монету, произнес следующую формулу: «Я заявляю, что этот мальчик, по 
праву квиритов, принадлежит мне, и что я купил его этой монетой и этими весами».
 Ок постучал монетой о весы, отсчитал условленную сумму и увел с собой раба.
Купец обязан объявлять о недостатках продаваемых им рабов; если он обманет 
насчет качества своего товара, то подвергается



113
 
телесному наказанию и штрафу, который может дойти до размеров двойной цены 
недобросовестно проданного раба; кроме того, сделка объявляется 
недействительной. Несмотря на все эти установленные законом предосторожности, 
тяжбы по этому поводу между торговцем и покупателем весьма нередки; большинство 
их заканчивается мировой сделкой, обыкновенно уменьшением первоначальной цены. 
Когда купец хочет отвратить от себя всякую ответственность, он надевает на раба 
белый шерстяной колпак, и в этих случаях покупатель уже знает, что ему надо 
держать ухо востро. В противном случае, купец обязан написать все необходимые 
указания на дощечке, висящей на шее у раба. Лавровый венок означал 
военнопленных; натертые мелом ноги — тех, которые были вывезены из-за моря.
Так как красивые рабы ценятся дорого, то продавцы пускались на всевозможные 
уловки, чтобы показать свой товар лицом, рабам стараются придать более молодой 
вид, им натирают тело скипидаром, выщипывают волосы, завивают, наряжают как 
можно лучше, выставляют напоказ все их достоинства, приписывают им даже такие, 
которыми они не обладают; одним словом, пускают в ход все приемы барышников. 
Некий Тораний, прославившийся как ловкий работорговец, продал однажды триумвиру 
Антонию двух детей редкой красоты, которые были так похожи друг на друга, что 
купец, не задумываясь, объявил их близнецами, хотя один из них родился в Азии, 
а другой за Альпами. Когда же дети заговорили на совершенно различных языках, 
обман обнаружился. Антоний пришел в ярость и, призвавши купца, стал упрекать 
его, как он смел так его одурачить. «Из-за чего вы волнуетесь, — отвечал 
Тораний, — эти дети не нравятся вам больше, -- ну, я их возьму обратно. То, на 
что вы жалуетесь, называя недостатком, представляет, в сущности, главное их 
достоинство. В сходстве близнецов нет решительно ничего удивительного; но 
полнейшее сходство между двумя детьми, родившимися в разных странах, это такая 
редкая вещь, что не имеет цены. Мне следовало взять с вас гораздо дороже. Но вы 
не хотите держать их у себя, — отлично! Другой заплатит мне за них больше». 
Этот ответ так подействовал на Антония, что он оставил рабов за собой.
(Dezobry, Rome au stecle d'Auguste, lettre XXII, изд. Delagrave).

3. Домашние рабы
Челядь богатого римлянина называлась familia urbana. Во главе дома стоял 
управитель, под начальством которого находились рабы, заведующие мебелью, 
гардеробом, серебром и всей парадной посудой, которая блистала золотом и 
драгоценными камнями.



114
 
Затем идут различные отделы домашней службы.
Собственно домашние слуги. В прежние времена молоток, прикрепленный к двери, 
считался достаточным для извещения хозяев о приходе чужого; позднее стали 
помещать у входа цепную собаку; затем ее заменили особым рабом. Наконец, 
явилась целая фаланга рабов, из которых одни охраняли атриум, другие возвещали 
о приходе гостей, третьи их вводили, четвертые поднимали перед ними портьеру и 
т. д.
Рабы при ваннах, начиная от истопников и кончая банщиками, в обязанности 
которых было натирать, умащать и опрыскивать духами тело, согласно обычаю южных 
стран.
Рабы по санитарной части. Римляне, древнейшая медицина которых ограничивалась 
самыми простыми и грубыми средствами, в более поздние времена захотели иметь 
настоящих врачей, и в Греции к их услугам стало развиваться врачебное искусство,
 которое когда-то было там привилегией свободных людей.
Рабы, служившие за столом. В те времена, когда римляне не утратили еще своей 
древней умеренности, раб, приготовлявший кушанья, был самым последним из рабов. 
Даже впоследствии, когда в Рим стало проникать греческое влияние, в случае 
парадного обеда доставали повара там же, где и провизию, то есть на рынке. Но 
потом стали для этого покупать специальных рабов, и в богатых домах служба на 
кухне и за столом стала составлять особую и весьма важную часть домашнего 
хозяйства и управления.
При этой службе состояли распорядитель, ключник, всевозможные поставщики и 
целая иерархия кухонных служителей: главные повара, просто повара и помощники 
поваров; рабы, поддерживающие огонь, булочники и множество мастеров по 
кондитерской части, так как это дело когда-то неизвестное, а потом презираемое 
римлянами, стало теперь искусством, за которое платятся бешеные деньги. Со 
времен Мария стали считать скрягой того, кто не платил главному повару болыпего 
жалованья, чем учителю, заведывавшему воспитанием и обучением детей. Затем шли 
рабы, которым поручалось приглашение гостей; начальник пиршественной залы; рабы,
 расставлявшие ложа, накрывавшие стол, устраивавшие пиршество; кравчий; рабы, 
разносившие хлеб и мясо, пробовавшие кушанья прежде, чем подавать их к столу; 
молодые рабы, сидевшие у ног господина, чтобы исполнять его приказания, а также 
забавлять его шутками. Для этих обязанностей предпочитались египтяне: с кудрями 
до плеч, в белой легкой тунике, которая доходила до колен, спускаясь мягкими 
складками из-под слабо затянутого пояса, — эти рабы были привлекательны не 
только своей молодостью и красотой, но и той прелестью, которая создается 
соединенными усилиями искусства и природы; разделенные на несколько групп, они 
разливали вино в чаши, лили на руки ледяную воду для освежения пирующих и



115
 
обрызгивали их головы благоуханиями. Пение и пляска молодых испанок из Гадеса 
(Кадикс) еще более увеличивали опьяняющее веселье пира. К этой тщательно и с 
тонким вкусом подобранной для услады господина толпе рабов, которым искусства 
придали, так сказать, художественную отделку и изящный вид, притупленный вкус 
времен империи присоединил еще разных карликов, уродов и шутов: это были 
несчастные существа, которые не столько сами шутили, сколько вызывали насмешки 
над собой.
Далее следуют рабы, служившие при выездах господина из дому. Они толпой 
окружали его даже во время обыкновенных выездов, лишенных всякой 
торжественности; кроме того, рабы выбегали вечером к нему навстречу с факелами, 
во время выборов сопровождали его в толпе, разбрасывали от его имени золото и 
обращались с приветствиями к попадавшимся на пути гражданам, помогали своему 
господину узнавать их, подсказывая на ухо их имена.
У хозяйки дома был свой особый штат рабов. Таковы, например, повивальная бабка, 
телохранители, кормилица, рабы, качавшие колыбель, носильщики. Кроме того, в ее 
распоряжении была собственно домашняя прислуга, обязанность которой, по словам 
Плавта, состояла в том, чтобы «прясть, молоть, колоть дрова, мести и получать 
палочные удары». На женской половине всегда были рабыни, которые занимались 
ткачеством, прядением и шитьем под надзором самой хозяйки. Были также рабыни, 
заведывавшие гардеробом под начальством особой надзирательницы. Между 
множеством других рабынь разделены были бесчисленные подробности туалета: 
прическа, окраска волос, опрыскивание их изо рта тонким дождем благоуханий, 
наведение бровей, вставка зубов, которые каждый вечер укладывались в особый 
ларчик, обмахивание веером, держание зонтика, завязывание сандалий, уход за 
собачкой.
Выезд был для матроны самым лучшим случаем блеснуть богатством своего дома и 
изяществом своего вкуса. Поэтому кортеж составлялся из избранных рабов: тут 
были курьеры, выездные лакеи, вестники и другие рабы — все прекрасные юноши с 
изящно завитыми волосами; они составляли как бы почетную стражу. Кроме них, 
само собой разумеется, был целый подбор возниц или носильщиков, приспособленных 
ко всякого рода экипажам в разных упряжках, носилкам, креслам и верховой езде. 
Все племена мира имели своих представителей в толпе рабов, окружавших носилки 
матроны: здесь были в качестве носильщиков каппадокийцы и рослые сирийцы, даже 
мидяне, а позднее варвары с берегов Дуная и Рейна; сбоку либурны, державшие 
подножки; впереди курьеры из нумидийцев и мазиков с кожей цвета черного дерева; 
этот матово-черный цвет Красиво оттенял висевшие на их груди серебряные дощечки,
 на которых, вероятно, были вырезаны имя и герб их господ. Иногда римская 
матрона уводила с собой весь дом, целую армию, как



116
 
говорит Ювенал. Увлеченная желанием блистать, она ни перед чем не 
останавливалась и в дни своего господства требовала от податливого мужа всю его 
челядь.
Влияние богатства сказалось в громадном увеличении числа обыкновенной домашней 
прислуги. Под влиянием же Греции явились новые потребности и фантазии, а вместе 
с этим и новые категории рабов. Желание быть или казаться просвещенным вызвало 
появление в римском доме секретарей. В больших домах стали устраивать 
библиотеки, а при библиотеке состоял особый, весьма многочисленный штат рабов 
для установки, сохранения и изготовления книг: одни составляли книги, другие 
переписывали их, третьи вносили в каталог, четвертые сберегали; были рабы для 
склеивания, выколачивания, выглаживания и вообще для приготовления папируса и 
пергамента. С другой стороны, для обучения и воспитания детей имелись 
наставники и всякого рода учителя. Римляне держали даже собственных мудрецов. 
Один богач, Сабин, который никак не мог удержать в памяти имена Ахилла, Одиссея 
и Приама, желал, тем не менее, иметь репутацию человека просвещенного. Он решил 
выйти из этого затруднения приобретением рабов, ученость которых принадлежала 
бы исключительно ему на правах собственности. Он и купил себе раба, знавшего 
наизусть Гомера, другого раба, изучившего Гесиода, и еще девять, которые 
поделили между собой 9 греческих лириков. За них было заплачено чрезвычайно 
дорого, что впрочем не удивительно: такого товара в наличности не оказалось, и 
пришлось изготовить его по особому заказу. Снарядившись таким образом, Сабин 
держал своих ученых рабов за столом постоянно при себе; они подсказывали ему на 
ухо стихи, которые тот, перевирая иногда, цитировал в своих разговорах с 
сотрапезниками.
Матроны точно так же не лишены были тщеславного желания блистать такой 
ученостью — дорогой, но легкой. Они покупали или нанимали себе философа, 
который служил как бы говорящей книгой для своей госпожи. Он обязан был 
произносить рассуждения на различные темы о нравственности и говорить другие 
умные речи, а госпожа слушала, отрываясь иногда для того, чтобы ответить на 
какую-нибудь записочку или сделать какое-нибудь показавшееся ей вдруг 
необходимым хозяйственное распоряжение. Выезжая, матрона брала с собой и 
моралиста вместе со своим карликом и обезьяной. «Забавнее всего то, — говорит 
Лукиан [1], — что наши дамы берут уроки философии лишь во время своего туалета, 
когда, например, им причесывают голову; в продолжении всего остального дня у 
них не хватило бы на это времени».

__________
[1] Лукиан Самосатский — знаменитый сатирик, живший во II в. по Р. X. — Ред.
 

117
 
Ко всей этой челяди нужно еще прибавить рабов, которых употребляли для ведения 
разных дел: тут мы видим всевозможных поверенных и агентов, которые занимались 
счетоводством, отдавали в рост деньги своего господина, барышничали за его счет 
рогатым скотом или лошадьми, водили барки, торговали в качестве разносчиков и 
приказчиков в лавках. Рабы занимались всеми видами ремесел и промыслов, начиная 
от тех, которые явились в Рим из Греции вместе с самими ремесленниками и 
описание которых мы находим у Плавта, и кончая самыми обыденными, как, напр., 
ремесло того цирюльника, который, благодаря расположению своей госпожи, из раба 
превратился во всадника. Наконец, были рабы, которые в Риме, как и в Греции, 
особенно ценились за свои таланты и искусство. Часто люди среднего достатка из 
тщеславного желания пустить пыль в глаза и показаться богачами держали при себе 
эту блестящую свиту; парадная обстановка, бьющая в глаза роскошь требовались 
при устройстве пиров и празднеств даже в домах третьего разряда [1].
(Валлон А, История рабства в античном мире, М., 1941.).

__________
[1] Катон Младший, известный простотой своего образа жизни, имел в деревне не 
менее 15-ти человек прислуги. У Дамофила, скромного сицилийского землевладельца,
 было 400 рабов, а у римских купцов в Утике — Красса, вольноотпущенника Помпея, 
и Деметрия — их было столько, что можно было бы набрать целый отряд для войны. 
Помпей составил целый эскадрон в 300 человек из своих пастухов. Клавдий Исидор 
жаловался, что после междоусобий у него осталось только 4116 рабов. Скавр, 
пасынок Суллы, имел их, как говорят, 8000. Афиней утверждает, что у некоторых 
римских богачей было по 20000 рабов. (Duruy, Hist. des Remains, II, p. 381).
4. Хороший раб
Образцом хорошего раба должен служить такой раб, который печется и заботится о 
хозяйских делах, который в отсутствие господина охраняет его интересы так же 
старательно, как если бы сам господин был тут же, или даже еще старательнее. 
Надо, чтобы больше всего у него работала не глотка, а спина, не брюхо, а ноги, 
чтобы его сердечные потребности были невелики. Пусть всегда помнит, как 
обращается господин с негодными рабами — ленивыми и бесчестными; пусть не 
забывает о побоях, кандалах, утомительных мельничных работах, о постоянном 
изнурении, муках от холода; ведь все это — воздаяние за лень и нерадивость. Как 
огня боюсь я этого, и благодаря этому страху предпочитаю быть хорошим, а не 
плохим рабом. Я несравненно охотнее буду выслушивать словесные



118
 
приказания: удары же я ненавижу. Ведь гораздо приятнее есть уже смолотое, чем 
самому возиться над этим. Поэтому я подчиняюсь власти господина; это для раба 
хорошо и покойно, и я в прямой выгоде. Пусть другие поступают так, как считают 
правильным, а я буду соблюдать свою выгоду. Буду постоянно в страхе, буду 
воздерживаться от проступков, буду стараться всюду и постоянно быть начеку. 
Только те рабы полезны господину, которые стараются не провиниться. А как 
приходится трусить тем, которые не боятся ничего и вдруг заслужат наказания! 
Мне уж недолго осталось бояться: близко то время, когда господин воздаст мне 
должное за мою службу. Мое правило — служить так, чтобы соблюдать интересы 
собственной спины.
(Плавт, Близнецы,* 870 и след.).

__________
* В более позднее время этот сюжет стал очень популярным в европейской 
литературе.
5. Содержание рабов по Катону
Сельские рабы должны получать зимой во время работы четыре модия (35 литров) 
пшеницы, а летом четыре с половиной (39 литров). Приказчик, ключница, 
надсмотрщик и пастух получают по три модия (26 литров). Заключенные в оковы 
рабы — по четыре фунта хлеба (1 килограмм 300 грамм), зимой по пять фунтов (1 
килограмм 630 грамм) с того времени, как начнут вскапывать виноградник и до 
времени поспевания фиг; затем снова надо перевести их на порции в 4 фунта.
Вино для рабов. После сбора винограда рабы могут в течение трех месяцев пить 
вино из виноградных выжимок. На четвертый месяц давать им по гемине вина в день,
 т. е. 2 ? конгия (8,21 литр) в месяц; в течение пятого, шестого, седьмого и 
восьмого месяцев по одному секстарию в день, т. е. по 5 конгиев (16,41 литр) в 
месяц. Наконец, на девятый, десятый и одиннадцатый — давать им по три гемины в 
день, что составит одну амфору (26,26 литра) в месяц. Кроме того, на Сатурналии 
и Компиталии * выдать на каждого человека по конгию (3,28 литра).
Для пищи рабов нужно сохранять как можно больше упавших с дерева оливок. Нужно 
также прятать такие спелые оливки, из которых может получиться очень мало масла,
 и беречь их, чтобы они держались как можно дольше. Когда оливки будут съедены, 
давать рассол и уксус. Масла каждый должен получать по секстарию (? литра) в 
месяц. Соли достаточно по модию (8,75 литра) на человека в год.

__________
* Ежегодные празднества в честь ларов, покровителей перепутий.
 

119
 
Из одежды выдавать тунику в 3 1/3 фута (1 метр) и толстый плащ каждые два года. 
Всякий раз, как рабы будут получать тунику или плащ, отбирать у них старые, 
чтобы делать из них дорожные плащи. Каждые два года следует выдавать пару 
крепких деревянных башмаков.
Зимнее вино для рабов. Налей в бочку десять квадранталов (80 конгиев) 
невыбродившего виноградного сока и два квадрантала крепкого уксуса; туда же 
влей еще два квадрантала старого вина и 50 квадранталов простой воды. Мешай все 
это палкой по три раза в день в течение пяти дней кряду. Прибавь туда 64 
секстария давно взятой морской воды, потом закрой бочку крышкой, замажь ее и 
держи в таком виде десять дней. Этого вина хватит тебе до времени солнцестояния.
 Если сколько-нибудь вина останется после времени солнцестояния, то из него 
выйдет прекрасный и очень крепкий уксус.
(Катон, О земледелии 56, 57, 58, 59, 104).

б. Господин, дающий приказания своим рабам
Баллион (обращаясь к рабам). Эй, вы, идите-ка сюда! Вы, угрюмые и грубые 
бездельники, которым и в голову не придет делать как следует свое дело! От вас 
никакого толку не добьешься, если только не попробовать вот этого способа. 
(Бьет их). Я и ослов таких не видал: настолько их бока стали нечувствительны к 
ударам! Когда их бьешь, право, причиняешь самому себе больше боли, чем им. 
Такова уж их природа: это просто смерть для плети. Все их мысли 
сосредоточиваются на том, как бы, воспользовавшись случаем, что-нибудь стащить, 
украсть, сцапать, стянуть, выпить и потом удрать. В этом все их занятие. Лучше 
оставить волков в овчарне, чем подобных сторожей в доме. А между тем 
посмотрите-ка на их рожи: подумаешь, в самом деле хорошие слуги! Зато работа их 
не оправдывает надежд. Теперь, если вы не обратите внимания на мой приказ и не 
изгоните из вашего сердца и из ваших глаз сна и беспечности, я вам так распишу 
бока ремнем, что с ними не сравняются узорчатые кампанские, ни пурпурные 
александрийские ковры с разными зверями. Уже вчера я сделал распоряжения и 
назначил каждому дело, но ведь вы такие небрежные и бесчестные негодяи, что вам 
нужно постоянно напоминать о ваших обязанностях. Вы, по-видимому, хотите 
твердостью своей кожи победить вот это (показывает ременную плеть) и меня! Но 
клянусь Поллуксом, ваша кожа уступит в твердости коже моей плети. Посмотри-ка, 
ведь другое они делают! А вы вот это делайте, на это обратите внимание! Что, 
больно? Вот как расправляются с непослушными рабами! Станьте все передо мной и 
слушайте хорошенько, что я буду говорить. (Обращаясь к одному



120
 
из них). Ты, с кувшином, натаскай воды и наполни котел, живо. (К другому). А ты,
 с топором, будешь колоть дрова. Раб (показывая на топор). Да ведь он совсем 
тупой. Баллион. Уж справляйся с этим как знаешь. Разве вы не притупились также 
от постоянных ударов, а ведь я не отказываюсь от ваших услуг? (Обращаясь к 
третьему рабу). Тебе я поручаю убрать в доме; у тебя будет достаточно работы, 
поторопись, пошел скорее. (К четвертому). Ты накрой стол, вычисти серебро и 
расставь его. Постарайся, чтобы к моему приходу все было приготовлено, выметено,
 обрызгано, вытерто, вымыто, расставлено. Сегодня день моего рождения и вы все 
должны постараться для моего праздника. (К поваренку). Ты позаботься положить в 
воду окорок, говядину, свиные молоки и вымя. Ты слышал? Я хочу угостить на 
славу важных персон, которые у меня сегодня будут, чтобы они подумали, что я 
очень богат. (Всем). Идите же и поскорее сделайте все это, чтобы не было 
никакой задержки, когда явится повар. А я иду на рынок, чтобы раздобыть там 
дорогой рыбы. (Рабу, который несет кошелек на спине). Иди вперед, мальчишка. 
Нужно остерегаться, чтобы кто-нибудь не проделал дырки в моем кошельке.
(Плавт. Мошенник, 133 и след.).

7. Телесные наказания рабов
Орудиями наказания были прежде всего розги, палка простая и с острым 
наконечником, плеть, ремень. Плавт сравнивает рабов с ослами, до того их кожа 
привыкла к ударам, и говорит, что они принадлежат к породе пантер, потому что 
тело у них как, и у пантер, полосатое. В самом деле, мало нашлось бы рабов, не 
имеющих знаков на теле. Трахалион в Rudens`e утверждает, что он меньший плут, 
чем другой раб, и в доказательство предлагает осмотреть его спину.*
Кроме этого существовали еще наказания посредством всякого рода лишений: 
кандалы на руки или на ноги, ущемление шеи вилами, приковыванье к цепи, 
изнурительные работы, голод и холод. Подобные виды наказания приносили в то же 
время материальную выгоду господину: наказывая раба, он уменьшал его содержание 
и увеличивал его работу.
Первой ступенью этой лестницы наказаний была ссылка в деревню, где раб 
употреблялся на земледельческие работы с мотыгой в руках и с кандалами на ногах.
 Были и другие наказания, часто употреблявшиеся и в городе, и в деревне: раба 
отправляли на мельницу, которая часто упоминается в угрозах господ, так как это

__________
* Rudens — комедия Плавта «Канат».
 

121
 
было обычное наказание, на каменоломни, в рудники. «Уведите его, пусть на нею 
наденут тяжелые кандалы. А потом ты отправишься на каменоломню и, если другие 
успеют обтесать восемь глыб в день, а ты не сделаешь сверх того по крайней мере 
половины, то получишь тысячу ударов». «Я часто видел на картинах, — говорит 
один раб, — изображение бесчисленных казней Ахерона [1], но никакой Ахерон не 
может сравниться с каменоломней, из которой я только что вышел; это место, где 
работа изнуряет тело до полнейшего истощения сил».
Как избавиться от всех этих ужасов? Убежать? Но это значило попасть из огня да 
в полымя. Бегство считалось одним из самых тяжелых преступлений раба. За 
малейшую попытку к бегству, по одному только подозрению, его жестоко наказывали 
и клеймили раскаленным железом. И притом, куда бежать? К частному лицу? Но 
закон наказывал такого человека, как укрывателя. В храм? Но римское государство 
не признавало права убежища, которое было священным в Греции. Нигде и ни у кого 
не мог он найти заступничества, разве у какого-нибудь друга своего хозяина. 
Если убежавшего раба поймают, то дело может не ограничиться тем, что его 
изобьют до полусмерти, закуют, замучат работой. Его могли отправить на казнь в 
амфитеатр, где он сделается жертвой диких зверей или гладиаторов; его могли 
бросить в колодец или в печь, уморить на вилах, на кресте, сжечь в просмоленном 
платье.
По отношению к рабу произвол господина ничем не был ограничен.
Минуций Базил подвергал своих рабов в виде наказания самым ужасным увечьям. 
Ведий Поллион, выскочка из вольноотпущенников, бросал провинившихся рабов 
муренам, чтобы полюбоваться, как эти рыбы проглотят их целиком — и все это за 
какое-нибудь слово, показавшееся грубым, за простую неловкость. Известна 
история

__________
* Ахерон — собственно название реки, текущей вокруг подземного царства, но 
иногда этим именем обозначалось и само царство Аида, в котором, по позднейшим 
представлениям греков, мучились грешники — Рвд.
 

122
 
раба, который был приговорен к этого рода казни за то, что уронил хрустальную 
вазу во время пира, где присутствовал сам Август. Несчастный бросился к ногам 
императора и стал умолять, чтобы его не бросали на съедение рыбам; возмущенный 
Август велел перебить весь хрусталь у Ведия и простил раба. Но наказал ли он 
господина этого раба? И сделал ли он что-нибудь для того, чтоб подобные случаи 
не повторялись? Да и на каком основании стал бы он все это делать? Разве сам он 
не велел повесить на мачте своего доверенного раба Эроса за то, что тому пришла 
фантазия зажарить и съесть перепелку, прославившуюся своими победами в боях, до 
которых римляне были такими страстными охотниками. Приходится видеть точное 
изображение действительности в той картине нравов первого века империи, которую 
мы находим в сатирах. Здесь мы видим ярость, побои за малейшую ошибку, полную 
бесчувственность, даже в женщинах, которые особенно изощрялись в подыскивании 
поводов и придумывании видов наказания. Эти годовые палачи на жаловании, эти 
матроны, которые сами принимают участие в наказаниях, не переставая в то же 
время делать свой туалет, болтать с приятельницами, любоваться золотой бахромой,
 которая так красиво выделяет блеск и великолепие платья, наконец, эта легкость,
 с которой приговаривали к смертной казни по самым пустым поводам, — все это в 
значительной степени соответствовало действительности; и, без сомнения, в 
следующем отрывке из Ювенала очень мало вымысла: «Распять этого раба! — Но 
какое же преступление совершил он, чтобы подвергнуться такой казни? Где 
обвинитель, где свидетели? Послушай, мой друг: когда дело идет о жизни человека,
 нужно быть очень и очень осторожным! — Глупец, да разве раб человек? Пусть 
так: он не совершил никакого проступка, но я хочу, я требую этого, и мое 
желание, кажется, достаточная причина». И затем далее: «Бедная Псекас чешет 
свою госпожу. Рабыне уже успели вырвать несколько прядей волос и разорвать 
платье, чрез которое видны плечи. „Зачем этот завиток сделан так высоко?" 
Какой-нибудь волосок не так положен, какое преступление! Сейчас же пускается в 
ход воловья жила. Но чем так провинилась несчастная Псекас? Разве виновата 
бедная девушка, что ее нос не нравится тебе?»
(В алло и А, История рабства в античном мире, М., 1941.).

8. Чувства рабов по отношению к их господам
Искренняя любовь и преданность встречались и между рабами. Не все господа были 
жестокими; и иногда случалось, что доброе, человечное отношение к рабам будило 
в их душах, несмотря на развращающее влияние рабства, благородные чувства.
Известны рассказы о грументских [1] рабах, которые вывели свою госпожу из 
взятого приступом города, притворившись, что ведут ее на казнь; о рабе Веттия, 
который убил его, чтобы получить свободу, а потом сам наложил на себя руки. 
Подобные случаи чаще всего происходили во время гражданских войн. Находились 
рабы, которые не только не отдавались соблазну и не доносили на своих господ, 
но даже сами прятали их и оберегали от преследований. Некоторые пускались при 
этом на хитрости: становятся, напр., приверженцами Апулея или Аррунция [2] и 
чтобы удобнее устроить бегство, одеваются в платье центуриона и делают вид, что 
преследуют изменников; или же под видом ликторов сопровождают Помпония, который,
 облачившись в знаки преторского достоинства, решился пройти весь Рим, у ворот 
сел в государственную колесницу и, проехав Италию, прибыл на корабле триумвиров 
в Сицилию, в лагерь Помпея. В других случаях преданность рабов не 
ограничивается тем, что они следуют за своим господином и помогают ему: они 
сами придумывают уловки для его спасения. Так, во время избиения Марием 
приверженцев Суллы, рабы Корнута бросили на костер труп какого-то неизвестного 
человека, которого они выдавали воинам Мария за своего господина. Во время 
проскрипций Октавия один раб сделал еще больше: последовав за своим господином, 
он спрятал его в пещере; когда явилась опасность, что их убежище будет открыто, 
раб убил первого попавшегося человека и выдал его за своего господина. Бывали и 
такие рабы, которые спасали своих господ ценой собственной жизни, меняясь с 
ними платьем. Примеры подобного самопожертвования встречаются у Аппиана [3]; 
Сенека приводит такие случаи из недавнего прошлого, когда при Тиберии доносы 
особенно развились.
Само собой разумеется, что бывали и случаи совершенно противоположного свойства.
 Мстительное чувство озлобленных рабов иногда не останавливалось даже перед 
страхом самых ужасных казней. Тем

__________
[1] Grumentum — город в Лукании. — Ред.
[2] Аррунций участвовал в гражданских войнах сначала как приверженец Секста 
Помпея (сына триумвира), а потом Октавиана. Апулей Сатурнин — знаменитый 
демагог времен Мария. — Ред.
[3] Аппиан —уроженец Александрии, живший в половине II в. по Р. X.; написал 
по-гречески римскую историю, в которой изложил также историю всех областей 
римской империи до завоевания их римлянами. — Ред.
 

124
 
более должно было оно проявляться тогда, когда можно было быть уверенным в 
безнаказанности, когда рабов поощряли выдавать своих господ, внесенных в 
проскрипции, обещали им за это свободу, действовали на самые низкие стороны их 
природы, возбуждая жажду крови и золота. Как часто в эту эпоху раб становился 
палачом того, в чьей власти он находился! Как часто матери, пытаясь спасти 
своих детей, тщетно с мольбой протягивали руки к своим разъяренным служанкам! 
Аппиан, из которого мы взяли приведенные выше примеры преданности рабов, 
рассказывает также многочисленные случаи предательства. Иногда общественное 
мнение возмущалось подобными случаями, и предатель вместо награды получал 
наказание.
Один раб Карбона донес на него Крассу, ссылаясь на письменные доказательства. 
Красс велел заковать его в цепи и отправить к его господину. Другой раб, 
выдавший своего господина во время борьбы Мария и Суллы, получил свободу в 
награду за донос и был казнен за предательство. Известен еще случай, когда раб, 
таким же самым способом приобретший свободу, простер свою дерзость до того, что 
на торгах выступил покупателем имений казненного по его доносу против семьи 
последнего; народ потребовал, чтобы его снова отдали в рабство. В другой раз 
раб открыл хитрость своего товарища, который хотел этим спасти их общего 
господина. Судьи под давлением толпы приговорили предателя к распятью, а 
верному рабу даровали свободу.
Итак, были случаи и преданности, и предательства. Которые же из них являются 
характерными для определения чувств рабов по отношению к своим господам? Ответ 
на этот вопрос мы находим у одного писателя, который говорит, что в эпоху 
проскрипций «жены весьма часто оказывались верными, вольноотпущенники — реже, 
рабы очень редко». То же и в эпоху империи. В те времена, когда закон, 
запрещавший принимать показания раба против господина, отменялся или был явно 
нарушаем, со всех сторон так и сыпались доносы и обвинения. И Тацит, с 
негодованием описывавший эту эпоху, и Плиний Младший, который проводит 
сравнение между Траяном и его предшественниками, — оба замечают, что рабы с 
необычайным усердием и готовностью отозвались на поощрение правительства. 
Сенека говорит: «Вспомните о тех, кто погиб у себя дома жертвой насилия или 
хитрости, и вы увидите, что мщению рабов подверглось не меньше людей, чем 
мщению тиранов». И действительно, раб в то время был естественным врагом, 
живущим в доме господина: «сколько рабов, столько врагов», — гласит римская 
поговорка. Обычными орудиями рабов были: предательство, донос, яд и всякие 
тайные козни. Один вольноотпущенник Коммода * радуется, что

__________
* Сын Марка Аврелия, император 180—192 гг. н. э.
 

125
 
смерть избавляет его от рабства, в котором он находился у своих рабов, и он 
даже распорядился в завещании, чтобы это выражение было написано на его 
надгробном памятнике.
(Валлон А, История рабства в античном мире, М., 1941.).

9. Казнь четырехсот рабов
В 61 году по Р. X. префект Рима Педаний Секунд был убит одним из своих рабов... 
Когда согласно древнему обычаю нужно было вести на казнь всех рабов, живших под 
той же самой кровлей, то сбежался народ, который хотел защитить такое множество 
невинных людей; дело чуть не дошло до мятежа. В самом сенате поднялись голоса 
против такой чрезвычайной строгости, между тем как большинство выражалось за то,
 чтобы не делать никаких изменений (в законе). К этому большинству принадлежал 
и Г. Кассий; когда при подаче голосов очередь дошла до него, он сказал 
следующее:
«Не раз, почтенные сенаторы, я присутствовал среди вас во время обсуждения 
новых мер, которые должны были заменить правила и законы наших отцов; и я не 
возражал против них, хотя и нисколько не сомневался, что в старину во всех 
делах принимали лучшие и более правильные меры и что при всех переменах мы 
меняли лучшее на худшее. Но я молчал в этих случаях, чтобы не показалось, что 
чрезмерным восхвалением древних нравов я хочу возвысить предмет своих занятий 
[1]; кроме того, я полагал, что не следует постоянным возражением ослаблять 
силу и убедительность моих слов и что нужно приберечь их до той минуты, когда 
государство будет нуждаться в совете.
Эта минута пришла теперь, когда консуляр в собственном доме погиб вследствие 
заговора рабов, которого никто не остановил и не выдал, хотя сенатское решение, 
грозящее за это всем рабам казнью, остается еще до сих пор в силе. Освободите 
их, пожалуй, от наказания, но тогда кого из нас защитит положение господина, 
если префекта города не защитила его (высокая) должность? Кого из нас уберегут 
многочисленные слуги, если четыреста рабов не сумели уберечь Педания Секунда? 
Кому станут помогать его рабы, если даже страх смерти не мешает им оставаться 
равнодушными к безопасности своих господ? Быть может, скажут, что убийца мстит 
в данном случае за

__________
[1] Г. Кассий был известный юрист, и, как юрист, занимался изучением древних 
законов, на что он и намекает. — Ред.
 

126
 
свои личные обиды?.. Но тогда пойдем дальше и скажем прямо, что он имел право 
убить своего господина.
...Можно ли допустить, чтобы раб задумал убийство господина, и при этом в его 
голосе ни разу не послышалась угроза, и он никому ни одним словом не 
проговорился по оплошности? Пусть так, я готов даже согласиться, что он скрыл 
свое намерение и приготовил свой меч так, что ни в ком не возбуждал подозрения, 
но разве мог он пройти мимо стражи, открыть дверь спальни, войти в нее со 
светом, совершить убийство, и все это так, чтоб никто из рабов не видел и не 
знал? Много признаков предшествуют обыкновенно преступлению, и, если наши рабы 
будут- выдавать его, то мы можем жить спокойно среди многочисленной челяди, не 
боясь за нашу жизнь, потому что окружающие нас рабы постоянно трепещут за свою. 
Наконец, если окруженные преступными рабами мы и должны погибнуть, то мы по 
крайней мере знаем, что не останемся без отмщения. Наши предки относились 
недоверчиво к рабам даже в те времена, когда рожденный в доме или в имении 
своего господина раб с самого дня своего появления на свет приучался любить его.
 Но теперь, когда у нас в качестве рабов появились целые племена, из которых 
каждое имеет свои особые обычаи и своих богов, а некоторые и совсем не знают 
их; теперь ничем уж, кроме страха, не удержишь этого сброда в повиновении. Вы 
скажете, что при этом пострадает несколько невинных! Но ведь, когда казнят 
десятого в отряде, бежавшем с поля сражения, то не случается разве, что жребий 
падает и на храбреца? При всяком великом деле совершается некоторая 
несправедливость, но несчастье некоторых с избытком искупается благополучием 
всех».
На эти слова Кассия никто не решился открыто возражать; раздался лишь гул 
голосов, которые выражали сострадание по поводу многочисленности жертв, их 
возраста и пола, в особенности ввиду того, что большинство их было несомненно 
невинно. Все-таки верх взяло мнение тех, кто требовал казни, но нельзя было 
привести в исполнение это решение, потому что собралась большая толпа и стала 
угрожать камнями и поджогом. Тогда император издал эдикт, в котором упрекал 
народ за такое поведение и велел оцепить войсками весь путь, по которому 
осужденных должны были вести на место казни. Цингоний Варрон предложил 
распространить кару также и на вольноотпущенников, которые находились (во время 
убийства) в доме, и выслать их из Италии. Но принцепс воспротивился этому, 
чтобы не усиливать еще более суровости древнего обычая, которого не могло 
смягчить сострадание.
(Тацит, Анналы, XIV, 42—45).

10. Мнение Сенеки о рабах
С большим удовольствием услыхал я от людей, видевших тебя, что ты живешь в ладу 
со своими рабами. Так, конечно, и подобает человеку с твоим умом и с твоей 
образованностью. «Но ведь они рабы!» — Нет, они люди. «Рабы!»—Нет, товарищи. 
«Рабы!»—Нет, младшие друзья. «Рабы!» — Да, рабы постольку, поскольку и все мы, 
если принять во внимание одинаковую власть судьбы над ними и над нами. Поэтому 
смешны мне те, которые считают позором пообедать вместе с рабом. И почему это? 
Очевидно, все дело в том высокомерном обычае, который требует, чтобы толпа 
рабов, стоя, окружала обедающего господина. Он ест больше, чем в состоянии 
вынести, с неслыханной жадностью набивает уже полное брюхо, отвыкшее от 
пищеварения; он с еще большим трудом переваривает пищу, чем отправляет ее в 
желудок. А несчастный раб стой тут же и не смей губами пошевелить хотя бы для 
того, чтобы произнести слово. Розга наказывает каждый шепот; даже невольные 
человеческие звуки — кашель, чихание, икота — не остаются без кары. Большим 
наказанием искупается нарушенная тишина: они остаются стоять всю ночь, голодные,
 немые. Вот почему так много поносят господина те рабы, которым запрещено 
раскрывать рот в его присутствии. А те, которые имеют право разговаривать не 
только в присутствии господина, но даже с ним самим, которым никто не затыкает 
глотку, готовы шеи себе сломать из-за господина, обратить на себя грозящую ему 
опасность. Те рабы, которые разговаривали за едою, всегда молчали во время 
пытки [1].
А вот еще поговорка, обязанная своим происхождением этой же возмутительной 
надменности: сколько рабов, столько врагов. Но они ведь вовсе не враги нам по 
своей природе, а мы их делаем врагами. Я уже не говорю о других случаях 
бесчеловечной жестокости; мы заставляем их иногда делать то, что грешно было бы 
даже на вьючных животных возложить. Когда, например, мы возлежим за обедом, 
один подтирает плевки, другой, нагнувшись, собирает последствия нашего 
пьянства; третий разрезает редких птиц и, сунув внутрь опытную руку, уверенными 
движениями вытряхивает внутренности.
Несчастен тот, кто живет на свете только для того, чтобы потрошить птиц. Но 
гораздо более жалок тот, кто учит этому из глупой прихоти, чем тот, кто учится 
по необходимости.

__________
[1] Намек на нероновские проскрипции, в которых показания рабов имели большое 
значение — Ред
 

128
 
Вот виночерпий, одетый и украшенный, как женщина, пытается бороться с возрастом.
 Он не может убежать от детства; его удерживают в этом возрасте насильно, 
несмотря на то, что у него вид настоящего воина; безволосый, — волосы у него 
выбриты или даже выщипаны — он бодрствует всю ночь, которую он делит между 
пьянством и развратом господина; в спальне он мужчина, на пиру — мальчик.
Вот другой, которому поручено наблюдение за собутыльниками господина; стоит, 
несчастный, и высматривает, кого из них за невоздержанность языка или глотки 
можно будет пригласить на завтра.
Прибавь сюда рабов, заведующих пирами, которым во всех подробностях знакомо 
нёбо господина; они знают все кушанья, которые могут пощекотать вкус господина 
и своим видом развлечь его; им известно, какая гастрономическая новость может 
оживить пресыщенного всем барина, что может быть ему противно, чего ему в этот 
день захочется. Обедать вместе с ними он не согласится ни за что: он считает за 
ущерб своему величию подойти вместе с рабом к одному и тому же столу. А сколько 
из этих рабов теперь сами господа!
Я видел, как перед порогом Каллиста стоял его прежний господин, который некогда 
вешал ему на шею ярлык с объявлением о продаже и выводил на рынок вместе с 
презренной челядью. А теперь его не пускали в дом в то время, как другие 
свободно входили туда. Освободившись и получив право гражданства, раб 
отблагодарил господина.
Господин продал Каллиста, зато Каллист дорого ему обошелся.
Подумай, что тот, кого ты зовешь своим рабом, родился из такого же семени, как 
и ты; как и ты, он пользуется небом, дышит одинаково с тобою, одинаково живет, 
одинаково умирает. Ведь низвергла же судьба многих знатных людей, которые путем 
военной службы добились сенаторского звания. Вспомни поражение Вара! Один 
сделался пастухом, другой принужден был стеречь жилища врагов. Решись-ка теперь 
презирать положение людей, которое может сделаться и твоим, в то время как ты 
его презираешь.
Я не собираюсь особенно распространяться относительно обращения с рабами, к 
которым мы относимся так высокомерно, так жестоко, которых ты так обижал; вот 
моя мысль в общих чертах. Обращайся с низшими так, как бы ты хотел, чтобы с 
тобою обращались поставленные выше тебя. Каждый раз, как вспомнишь об объеме 
твоей власти над рабами, вспомни, что и твой господин имеет такую же власть над 
тобою. «Но, — скажешь ты, — откуда у меня взялся этот господин?» — Ты еще молод,
 мой друг! Кто знает, может быть, он у тебя и будет. Разве ты не знаешь, в 
какие годы сделались рабынями Гекуба или мать Дария, в какие годы попали в 
рабство Крез, Платон, Диоген? Обращайся с рабом мягко, обходительно, допускай 
его к разговору, приглашай на совет, на пирушку. Тут



129
 
меня перебьет вся толпа наших франтов: «Какое унижение, какой позор!» Но я их 
немедленно уличу в том, что они целуют руки [1] у рабов других. Вы даже 
упускаете из виду, как тщательно старались избегать наши предки того, что так 
ненавистно в слове «господин» и так унизительно в слове «раб». Господин у них 
назывался отцом семейства; рабы, как и до сих пор в комедиях — членами семьи 
[2]. Они установили один праздник [3] не затем, чтобы только в этот день рабы 
могли есть за одним столом с господином, но затем, чтобы рабы могли в этот день 
отправлять в доме должности государственных магистратов, творить суд, — словом, 
дом на день превращался в небольшую республику. «Что такое? Я допущу к своему 
столу всех своих рабов?!» — Точно так же, как и всех свободных. Ты ошибаешься, 
если думаешь, что я оттолкну человека из-за его грязного ремесла. Не занятия я 
буду ценить, а характер. Характер вырабатывает каждый сам себе, а занятия — 
дело случайности. Пусть одни обедают за твоим столом, потому что они достойны 
этого; другие — для того, чтобы сделаться достойными. Если в них есть 
что-нибудь гнусное, благодаря сношениям с грязными людьми, оно изгладится, 
благодаря примеру людей порядочных. Не только на форуме и в сенате можно найти 
друга, дорогой Луцилий; ты отыщешь его у себя дома, если поищешь хорошенько. 
Часто хороший материал пропадает за отсутствием ремесленника. Попробуй-ка, 
сделай опыт. Если глуп тот, кто, собираясь покупать лошадь, смотрит не ее, а 
узду и попону, то несравненно глупее тот, кто оценивает человека по одежде и по 
сословию, которое то же, что и одежда, надетая на нас. «Он раб!» — Да, но может 
быть, он духом свободен. «Он раб». — Да разве это вредит ему? Покажи мне, кто 
не раб: один — раб похотливости, другой — корыстолюбия, третий — честолюбия, 
все — рабы страха. Вот тебе консуляр — раб старухи, вот богач — в сетях у 
служанки, вот целый ряд знатных юношей — рабов актеров. Нет рабства позорнее 
добровольного. Не обращай внимания на слова этих господ; будь всегда приветлив 
с рабами и не выказывай высокомерия. Пусть уважают тебя, а не боятся.
За последние слова меня пожалуй обвинят в призыве рабов к самостоятельности и в 
попытке уронить авторитет господ. Я повторяю: пусть они уважают нас, как 
клиенты, как люди, ищущие нашего расположения.
Тот, кто думает возводить на меня подобные обвинения, забывает, очевидно, что 
господину не может быть мало того, чего и богу

__________
[1] Намек на искательство знати у нероновских отпущенников. — Ред.
[2] См. стр. 116.
[3] Праздник Сатурналии, продолжавшийся от 16 дней до 9 дней до январских 
календ. — Ред.
 

130
 
довольно. Тот, кто пользуется уважением, пользуется и любовью. Любовь не может 
совмещаться со страхом. Поэтому я нахожу, что ты поступаешь совершенно 
правильно, не стараясь внушить страха рабам и пытаясь действовать на них только 
словами.
[Сенека, Письма к Луиилию, V 6 (47)].

11. Обязанности вольноотпущенника по отношению к своему патрону
Отпуск на волю был в принципе и по своему юридическому значению отказом 
господина от его прав на раба. Но если вольноотпущенник не имел больше 
господина, он должен был иметь патрона, каковым становился бывший господин, 
который отпустил его на волю. Вольноотпущенник принимал имя своего патрона. Его 
юридическое положение было таким же, как и юридическое положение патрона: он 
делается римским гражданином только в том случае, если патрон сам был 
гражданином. Его родиной была родина патрона, т. е. если, например, бывший раб 
происходил из Сирии и был отпущен на волю тулузцем, то он по закону становился 
гражданином города Тулузы. Его законным местом жительства делался дом патрона. 
Если он умирал бездетным, его имущество переходило к патрону или к сыну 
последнего, как к самому близкому его родственнику. Если он убивал своего 
патрона, то судился как отцеубийца.
Патронат являлся, с одной стороны, обязанностью оказывать покровительство 
вольноотпущеннику. Древнее правило требовало, чтобы бывший господин защищал 
своего вольноотпущенника в суде против третьих лиц, другое правило обязывало 
его кормить и помогать вольноотпущеннику. Но с другой стороны, патронат был и 
правом. Юристы утверждают, что патрон имел право наказывать своего 
вольноотпущенника.
Обязанности вольноотпущенника были выражены в двух словах: reverentia и 
obsequium, т. е. почтение и повиновение. Оба эти термина очень неопределенны, и 
легко себе представить, что патрон толковал их как хотел. Особа патрона должна 
была быть для вольноотпущенника «такой же почтенной и священной, как особа 
отца». Понятие, противоположное reuerentia, которая была обязательна для 
вольноотпущенника, обозначалось словом «неблагодарность». Таким образом, 
неблагодарность вольноотпущенника являлась на суде настоящим преступлением. 
Патрон долго сохранял право наказывать вольноотпущенника обращением его снова в 
рабство. Позднее дела о неблагодарности рассматривались в суде, и судьям 
вменялось в обязанность строго наказывать за нее. За то, что вольноотпущенник 
был «дерзким и упрямым», за то, что он «поднимал голову» перед



131
 
своим патроном, его наказывали рабством. То же наказание налагалось, если 
вольноотпущенник покидал своего патрона во время болезни и бедности. За 
доказанную неблагодарность или за «недостаток внимания» судья мог приговорить к 
штрафу или к наказанию палками. За оскорбление словами наказывали изгнанием, за 
оскорбление действием — ссылкой на рудники.
Закон не определял понятия obsequium, но мы знаем, что это слово обозначало 
подчинение чужой воле. Вольноотпущенник обязан был подчиниться воле своего 
господина, преклоняться перед ней, повиноваться и следовать ей во всем. Судьям 
предписывалось наказывать вольноотпущенника за всякое неисполнение этой 
неопределенной обязанности.
Из всего этого видно, что отпуск на волю не давал независимости. Раб, 
становившийся по отношению к обществу свободным человеком, по отношению к 
своему бывшему господину оставался подчиненным.
Кроме того вольноотпущенник давал клятву нести и другие обязательства. Иногда 
он клялся оставаться навсегда или на определенный срок в доме и на службе 
своего патрона или его сына. Он мог обещать служить наследнику патрона. Часто 
он обязывался платить оброк, который из приличия назывался подарком.
Чаще всего он обещал отдавать патрону часть своего труда. Этот труд считался 
днями (ореrае). Один обещал 10 дней в год, другой 20, иной «столько дней, 
сколько угодно будет патрону».
Характер работы определялся свойствами раба, его уменьем и талантами. Один мог 
быть земледельцем, плотником, каменщиком, другой — золотых дел мастером, 
архитектором, врачом, переписчиком, живописцем, актером, школьным учителем. 
Иногда работа производилась в доме патрона, где вольноотпущенник исполнял 
обязанности управляющего, секретаря, лакея или повара. Иногда вольноотпущенник 
занимался своим ремеслом в городе и приносил патрону установленную часть 
заработка. Случалось, что вольноотпущенник имел лавку и должен был платить 
патрону известную сумму из торговых прибылей.
Подобно мужчине и женщина, отпущенная на волю, должна была отдавать господину 
несколько дней своей работы; это обязательство сохраняла она до 
пятидесятилетнего возраста или же до замужества. Последнее ограничение 
объясняется тем соображением, что женщина, как говорит один юрист, «не может 
служить в одно и то же время и своему патрону, и своему мужу». Но по той же 
самой причине она не могла и замуж выйти без разрешения патрона. Считалось 
справедливым, что патрон имеет право помешать браку, который лишает его 
известных выгод.
Нелишне заметить, что, принимая на себя известные обязательства, для получения 
свободы раб мог выговорить себе, что барщина



132
 
может отбываться не только им, но вместо него также и его детьми, как 
родившимися уже, так и имеющими родиться.
Все это показывает, что господин сохранял известные права на личность и в 
особенности на труд своего бывшего раба. Патрон мог даже отдать своего 
вольноотпущенника внаймы кому-нибудь другому. Вольноотпущенника ссужали, дарили,
 отказывали по завещанию. Его могли заложить, т. е., делая заем, устанавливали 
ипотеку на доход, который патрон мог получить со своего вольноотпущенника. Его 
отдавали внаймы и спекулировали на его труде. Он составлял часть приданого, 
наследства, и естественно переходил к наследнику, как всякий другой объект 
владения. Если у патрона было два наследника, то могло случиться, что 
вольноотпущенник переходил во владение их обоих и они делили его между собой 
пополам; или же он мог принадлежать на одну треть одному наследнику и на две 
трети другому.
(Fustel de Coulanges, L'invasion germanique et la fin de l'Empire, стр. 107, et 
suiv., изд. Hachette).

12. Положение вольноотпущенников в римском обществе
В эпоху империи вольноотпущенники были очень многочисленны. Нет никакой 
возможности установить хотя бы приблизительно общее число их в это время. Но 
есть много косвенных указаний. Например, в одном только списке, найденном в 
Геркулануме, встречается 240 имен вольноотпущенников. В Капуе они составляли 
около половины населения. Во всех городах южной Италии, вместе взятых, по 
крайней мере 1/6 населения состояла из вольноотпущенников. Относительно Рима мы 
имеем мало сведений. Но мы знаем, что каждый гражданин даже самого скромного 
общественного положения имел несколько вольноотпущенников. Тацит прямо говорит, 
что бывшие рабы встречаются во всех классах римского общества, что большая 
часть всадников и многие сенаторы рабского происхождения и что выделить эту 
категорию — значит показать, как мало в Риме людей, которые ведут свой род от 
свободных граждан. Такое показание историка неоценимо.
Из всех карьер, доступных вольноотпущеннику, самой заманчивой была карьера 
чиновника. Служащие, подчиненные магистрату, не были государственными 
чиновниками в высшем смысле этого слова; тем не менее их положение было 
довольно почетным. Некоторые из их обязанностей предполагали известное 
умственное развитие и образование. Они соединялись в декурии, в которых 
должности были наследственными или продавались; а это придавало им известное



133
 
значение, которое всегда дается принадлежностью к какой-нибудь корпорации.
Среди этих чиновников первое место занимали писцы: они соответствовали нашим 
канцеляристам, переписчикам, регистраторам, счетчикам. В действительности, 
текущие дела подготовлялись и, должно быть, решались ими, как это теперь делают 
правители канцелярии, которые подносят начальнику бумаги только для подписи. 
Такие должности занимались и свободными, и вольноотпущенниками. Эти последние 
встречаются в канцеляриях квесторов, эдилов, трибунов.
За писцами идут ликторы, обязанности которых были чисто внешние: они 
сопровождают в Риме консула с пучками прутьев, они принимают участие в 
некоторых юридических актах. Ликторы были непременно из свободных, впрочем, и 
среди них встречаются вольноотпущенники, но только такие, которые имели права 
римского гражданина.
Затем следуют viatores — курьеры, передававшие распоряжения; они состояли при 
консулах, преторах и других магистратах. Наконец, praecones — глашатаи, и 
другие низшие служители.
Все это были различные ступени служебной лестницы, прохождение которой 
представляло много заманчивого. Она имела все выгоды и преимущества чиновничьей 
службы, давала спокойное, обеспеченное существование, а в конце и почетные 
отличия. Поступали на эту службу в молодых летах; успех ее прохождения 
обусловливался заслугами, а также другими обстоятельствами; на этой службе 
можно было приобретать материальное благосостояние.
Вольноотпущенников не принимали в легионы, за исключением случаев крайней 
опасности: они служили преимущественно во флоте. Они наполняли корабли 
мизенского и равенского флотов в качестве простых матросов, а также занимали и 
офицерские должности.
В Риме они служили в когортах вигилов, которые наблюдали ночью за общественной 
безопасностью и занимались тушением пожаров.
Вольноотпущенники охотно занимались земледелием, и некоторые, по словам Плиния 
Старшего, достигали на этом поприще выдающихся успехов. Они применяли свой труд 
во всевозможных промыслах, относящихся к строительному делу, начиная от работы 
на каменоломнях и кончая подрядами по столярной и кровельной части, в торговле 
съестными припасами, тканями и платьем. Они продавали и покупали рабов и 
гладиаторов, занимались денежными спекуляциями в качестве менял, банкиров, 
золотых дел мастеров, плавильщиков золота и серебра, чеканщиков. Наконец, они 
делались публичными писцами: один вольноотпущенник хвалился, что в течение 
четырнадцати лет составлял завещания без всякой помощи юриста.
Много их встречалось среди гистрионов, шутов, пантомимов. У историков и на 
памятниках попадаются имена актеров из вольноот-



134
 
пущенников, например, Пилад во времена Траяна, Мемфий при Марке Аврелии. 
Пантомимы имели иногда громадную известность, и описания, прославлявшие их, 
составлены были в весьма пышных выражениях. Они никогда не упускали случая 
назвать себя первыми артистами своего времени и перечислить свои успехи. Мы 
имеем известия об одном таком актере Агелии Септентрионе, имя которого 
упомянуто в двух надписях — в Ланувии и в Пренесте; первая начертана по 
распоряжению муниципального сената и народа, а вторая сделана от имени 
государства по требованию граждан в ознаменование любви Агелия к родному городу.
 Из таких надписей видно, какой могла быть карьера актера: он наслаждался 
рукоплесканиями публики, наживал богатство, делался приближенным императора, 
значительные города оспаривали друг у друга честь считать его своим гражданином.
 Некоторые актеры основывали настоящие династии: замечено, что прозвища 
Аполавсия, Пилада, Септентриона носили многие члены одного и того же рода.
Кучера и возницы, правившие колесницами, пользовались еще большей славой. Со 
времен Августа они иногда делались весьма важными персонами. Плиний Младший 
упоминает о некоем Феликсе, Дион Кассий * об Эвпрепе, который взял призы на 782 
скачках и был казнен Каракаллой. Стоит только посмотреть надписи, чтобы не 
удивляться подобным цифрам: победы знаменитых возниц считаются там сотнями, 
даже тысячами. Вольноотпущенники не одни одерживают эти победы: с ними 
соперничают на этом поприще и свободные. Гладиаторы бывали также из того и из 
другого класса, а нередко и из рабов.
Интересно посмотреть, какое место занимали вольноотпущенники в свободных 
профессиях, особенно в таких, которые требуют умственного развития.
Некоторые из них занимались медициной. Долгое время лечение было делом 
домашним: в доме имели раба-врача, также как и раба- привратника. В те времена, 
когда лечение стало профессией, врач из рабов, отпускаемый на волю, занимался 
практикой на стороне, но он продолжал еще оставаться в распоряжении своего 
господина. Вольноотпущенницы исполняли обязанности повивальных бабок.
Вольноотпущенники принимали очень большое участие в деле обучения молодых 
римлян. Многие сожалели об этом, видя в такой постановке дела воспитания 
причину развращения римского общества, но эти жалобы, более или менее 
основательные, не оказывали никакого существенного влияния. К тому же законы 
считали услуги раба-наставника весьма почтенными и позволяли ученику по 
достижении двадцатилетнего возраста отпускать на волю своего учителя.

__________
* Дион Кассий Коккеян (ок. 160—235 гг. н. э.), греческий историк и римский 
сенатор, написал римскую историю от основания Рима до 229 гг.
 

135
 
Преподаватели из вольноотпущенников не всегда были привязаны исключительно к 
одной семье: некоторые из них открывали школы.
Громадное большинство грамматиков принадлежало к классу вольноотпущенников: 
почти все вошедшие в славу учителя были прежде рабами. С ними очень хорошо 
обращались, скоро их отпускали на волю, и часто они отказывались от преимуществ 
независимой жизни, чувствуя себя вполне счастливыми в доме своего господина. 
Некоторые из них составляли себе большое состояние, как, напр., Веррий Флакк, 
которому Август поручил воспитание своих внуков с ежегодным жалованьем в 80 000 
сестерций.
Среди вольноотпущенников были также писатели, историки, поэты, ученые. 
Достаточно припомнить наиболее известные имена: во время республики Ливий 
Андроник, Цецилий Статилий, Теренций; в эпоху империи Публий Сир [1], Федр, 
Эпиктет.
Что касается художников, то римляне вообще ценили их очень низко, за 
исключением разве что архитекторов. Если бы составить список имен наиболее 
известных художников, то в него пришлось бы включить множество 
вольноотпущенников.
В общем этот класс людей отличался разными пороками. Но были среди них люди 
честные, работящие, бережливые, полезные для общества. Многие из них вполне 
заслуживали искреннее расположение таких людей, как Цицерон и Плиний Младший. 
Многих вольноотпущенников щедро награждали их бывшие господа. Один из них мог с 
гордостью написать следующую эпитафию на своей могиле: «В благочестии и чистоте 
нравов я прожил насколько это было возможно, без тяжб, без ссор и без долгов. Я 
был верен своим друзьям, беден деньгами, но очень богат сердцем».
(По Lemonnier, Condition priuee des affranchis, стр. 261 и след., изд. 
Hachette).

__________
[1] Стат. Цецилий — автор комедий, жил во II в. до Р. X. Публий Сир писал мимы 
в эпоху Цезаря. — Ред.
13. Тирон, вольноотпущенник Цицерона
Имя Тирона — латинское, на основании чего можно предположить, что он родился в 
доме своего господина. Цицерон рано привязался к нему и позаботился об его 
образовании. Быть может, он сам на себя взял труд закончить воспитание своего 
любимца. В некоторых местах он называет себя его наставником и любит дразнить 
Тирона его манерой писать. Цицерон был очень привязан к нему, а под конец 
просто не мог без него обойтись.



136
 
Он играл очень важную роль в доме Цицерона, и обязанности его были весьма 
разнообразны. Он олицетворял собою порядок и экономию, — качества, которыми не 
отличался его господин. Тирон был поверенным в делах. Каждое первое число он 
бранил неисправных должников и уговаривал слишком нетерпеливых кредиторов; он 
проверял счета управляющего Эроса, которые не всегда оказывались правильными; 
он посещал услужливых банкиров, которые помогали Цицерону выпутываться из 
затруднительных обстоятельств. Каждый раз, когда нужно было исполнить 
какое-нибудь щекотливое поручение, обращались к Тирону. Старание, с которым он 
исполнял самые ответственные дела, не мешало его господину употреблять его и 
для разных мелких поручений: его посылали наблюдать за садами, поторопить 
рабочих, посмотреть постройку, даже устройство пиров находилось в его ведении, 
и его посылали делать приглашения. Но самые важные услуги он оказывал Цицерону 
в качестве секретаря. Он писал почти так же быстро, как Цицерон говорил, и 
только он мог прочесть неразборчивое писание своего господина. Он был, впрочем, 
более чем секретарем, он был доверенным лицом, почти сотрудником. Авл Геллий 
утверждает, что Тирон помогал своему господину в его сочинениях, и переписка 
Цицерона как будто бы подтверждает это замечание. Однажды, когда Тирон 
оставался больной в одном из загородных домов, Цицерон писал ему, что у него в 
гостях был Помпей и просил прочесть что-нибудь, но получил ответ, что в доме 
все умолкло с тех пор, как нет Тирона. «Мои, — прибавляет Цицерон, — или, 
вернее, наши занятия литературой прекратились в твое отсутствие. Приезжай как 
можно скорее оживить наших муз».
В это время Тирон был еще рабом. Он был отпущен на волю уже довольно поздно, 
около 53 года до Р.. X. Все окружавшие Цицерона одобрили эту награду за столько 
верных услуг, оказанных Тироном. Квинт, который был в это время в Галлии, 
написал по этому поводу брату особое письмо, в котором благодарил его за то, 
что может иметь теперь нового друга. Впоследствии Тирон купил себе маленькое 
именьице, без сомнения, с помощью своего господина, и Марк в своем письме из 
Афин добродушно подшучивает над ним по поводу новых вкусов и привычек, которые 
должны теперь в нем развиться: «Итак, ты теперь земледелец, — пишет он Тирону, 
— ты должен отказаться от удобств городской жизни и стать настоящим римским 
крестьянином. С каким удовольствием я представляю тебя в новом виде! Мне 
кажется, что я вижу, как ты покупаешь земледельческие орудия, беседуешь со 
своим приказчиком и за десертом прячешь в полу семена для своего сада». Но, 
ставши вольноотпущенником и земледельцем, Тирон продолжал служить своему 
господину не менее усердно, чем в то время когда был рабом.
Его здоровье ухудшалось, но никто не берег его. Все любили Тирона и под этим 
предлогом все заставляли его работать. Его готов-



137
 
ностью услужить злоупотребляли, зная, что она безгранична. Квинт, Марк, Аттик 
[1] требовали, чтоб он постоянно сообщал им новости о Риме и о Цицероне. При 
всяком новом занятии, которое доставалось его господину, Тирон получал свою 
долю и принимался за работу так горячо, что делался больным. Во время 
управления Цицерона Киликией Тирон так утомил себя, что его господин должен был 
оставить его в Патрах. Ему было очень жалко расстаться со своим верным другом, 
и чтоб показать, как тяжела эта разлука, Цицерон писал ему иногда по три раза в 
день. При всяком случае Цицерон показывал бесконечную заботливость о хрупком и 
драгоценном для него здоровье Тирона: он сам становился его врачом. Однажды, 
оставивши Тирона, которому нездоровилось, в Тускулуме, он ему писал: «Займись 
же, наконец, своим здоровьем, которым ты до сих пор пренебрегал, чтобы служить 
мне. Ты знаешь, что нужно для этого: хорошее пищеварение, отсутствие усталости, 
умеренный моцион, развлечения и пустой желудок. Возвращайся умницей; я еще 
более буду любить после этого и тебя, и Тускулум». В случае более серьезной 
болезни советы были длиннее. Вся семья собиралась, чтобы составить ему письмо, 
и Цицерон писал от имени жены и детей: «Если ты нас любишь, в особенности меня, 
который тебя воспитал, то ты не будешь думать ни о чем, кроме выздоровления... 
Умоляю тебя, не обращай внимания на расход. Я велел Курию давать тебе все, что 
только ты ни спросишь, и щедро заплатить врачу, чтобы он внимательно отнесся к 
лечению. Ты мне оказал бесчисленные услуги дома и на форуме, в Риме и в 
провинции, в моих общественных и частных делах, в занятиях и литературных 
упражнениях; но самую большую услугу ты мне окажешь, если моя надежда 
исполнится, и я увижу тебя снова в добром здоровье».
Тирон платил за такое расположение безграничной преданностью, которая не знала 
утомления. Со своим плохим здоровьем он прожил, однако, более 100 лет. И можно 
сказать, что эта долгая жизнь была целиком посвящена службе его господину. Его 
рвение не ослабело и после того, как Цицерон умер: он продолжал заботиться о 
покойном до последней минуты своей собственной жизни. Он написал его историю, 
обнародовал его неизданные сочинения; чтобы ничто не было утрачено, он собрал 
все до беглых заметок и случайных острот включительно, составив полное собрание 
их — слишком длинное, как говорят, так как в своем восхищении Цицероном Тирон 
не делал никакого выбора. Наконец, ему принадлежат превосходные издания речей 
знаменитого оратора, издания, с которыми еще считались во втором веке.
(Буассье Г. Цицерон и его друзья. СПб., 1992.).

__________
[1] Квинт — младший брат М. Туллия Цицерона, Марк — его сын. Аттик — один из 
самых близких друзей. — Ред.
14. Выскочка из вольноотпущенников
Тримальхион Петрония представляет собой вольноотпущенника, который сделался 
богачом, но остался по-прежнему неотесанным; перейдя быстро от крайней нищеты к 
огромному богатству, он старается безумными тратами вознаградить себя за 
лишения, которые он так долго терпел.
Петроний хотел показать нам в шутливо-преувеличенной форме, какие громадные 
богатства наживали иногда бывшие рабы. Тримальхион владел такими громадными 
имениями, которые «коршун не в состоянии был' облететь»; на его службе 
находится целая армия людей, которых он не знает, и из которых добрая половина 
в глаза не видала своего хозяина. Ему нет надобности что-либо покупать: его 
поля производят в изобилии все, что только ему может понадобиться. В его доме 
издается род газеты, которую он заставляет себе читать за столом, чтобы 
насладиться сознанием своего богатства. Вот отрывок, который может дать понятие 
о том, что представляла собой эта газета.
«В седьмой день перед августовскими календами в кумских имениях Тримальхиона 
родилось 30 мальчиков и 40 девочек. Было сжато и свезено в ригу 500 тысяч 
четвериков хлеба; в загоне собрано было 500 упряжных быков. В тот же день раб 
Митридат был распят на кресте за то, что кощунственно оскорбил гения своего 
господина. В тот же день было возвращено в кассу 10 миллионов сестерций, 
которых не могли поместить ни в какое дело. В тот же день в помпейских садах 
произошел пожар; огонь показался сначала в доме арендатора»... — Здесь 
Тримальхион прервал чтение и предался гневу: этих помпейских садов он совсем не 
знает; они были приобретены на его деньги без его ведома; он требует, чтобы 
впредь его извещали в течение 6-ти месячного срока о каждой покупке нового 
имения.
Его имения составляют целое царство, и Тримальхион живет в них совершенно 
по-царски. Его люди подражают в манерах своему господину: они грубы с чужими и 
жестоки со своими слугами. Сами рабы, с которыми их господин дурно обращается, 
они имеют в то же время еще своих рабов, которых бьют, чтобы выместить свою 
злобу. Петроний изображает одного такого раба, который решил казнить своего 
слугу. Все умоляют его о помиловании, но он заставляет себя долго просить, 
прежде чем дает свое согласие. «Этот мошенник, — говорит он, — допустил кражу 
платья, которое один из моих клиентов подарил мне в день рождения. Меня 
возмущает, конечно, его небрежность, а не потеря платья; правда, платье было 
пурпурное, но его уже один раз мыли. А впрочем, раз вы меня так упрашиваете, я, 
несмотря на все это, ему прощаю».



139
 
Из всех окружавших Тримальхиона, одна только жена его, Фортуната, никак не 
могла приспособиться к своему новому положению. Она загребала деньги лопатой, а 
между тем сохранила среди этой роскоши все свои привычки скаредной экономии, 
которые были бы уместны разве только в самом бедном хозяйстве. Она не знает 
покоя ни на минуту и выскакивает из-за стола во время обеда, чтобы посмотреть 
на все своим хозяйским глазом. «Разве вы ее не знаете, — говорит ее супруг, 
который знает ее слишком хорошо. — Она ведь не выпьет стакана воды, пока не 
запрет все серебро и не разделит между слугами остатки кушанья».
Что касается самого Тримальхиона, то он сделался важным барином или, по крайней 
мере, изо всех сил старался казаться им. Он усвоил себе все привычки и вкусы 
светского человека; он хочет, чтобы в нем видели любителя наук и искусств. В 
самом деле, кто бы мог обвинить его в невежестве? Ведь у него целых две 
библиотеки. Он рассуждает об астрологии и с большой ученостью доказывает, что 
ораторам и поварам следовало бы родиться под одним и тем же созвездием. Он 
любит ссылаться на историю и хотя не всегда к месту цитирует разные 
исторические факты (напр., Ганнибал, по его мнению, принимал участие в 
Троянской войне), но его собутыльники всегда восторгаются, удивляясь его 
обширным познаниям. Так как Сенека ввел в моду мораль, то он морализирует при 
всяком удобном и неудобном случае, и чтобы напомнить приглашенным гостям о 
бренности земного существования, он велит внести в пиршественную залу скелет. 
Тримальхион кичится своею любовью к искусствам; он хочет казаться страстным 
поклонником музыки, вследствие чего рабы у него служат за столом под 
аккомпанемент музыкальных инструментов и в такт разрезают мясо. Впрочем, в 
минуты откровенности он сознается, что из всех артистов признает только 
канатных плясунов и всем музыкальным инструментам предпочитает рожок. Но больше 
всего ему хочется казаться щедрым. Чтобы иметь много народа у себя за столом, 
он приглашает в гости с улицы совершенно незнакомых людей. Тримальхион 
ослепляет и утомляет их своим великолепием; он не знает, что и придумать, чтобы 
удивить их. И в самом деле, каждое подаваемое блюдо представляет собой 
образцовое произведение искусства, на которое потрачено много воображения и 
творческой силы, каждое блюдо заключает в себе какой-нибудь сюрприз и требует 
обширных комментариев.
Впрочем, среди всего этого великолепия каждую минуту в нем проскальзывает 
бывший раб и выскочка. Щедро потчуя своих гостей, он в то же время оскорбляет 
их. «Пейте это столетнее фалернское, — говорил он им, — вчера я не велел 
подавать такого хорошего вина, а между тем у меня были гости почище вас». К 
концу пира у всех кружилась голова от выпитого вина, каждый переставал 
сдерживать себя и обнаруживал свою истинную природу. Один из друзей хозяина,



140
 
желая пошутить с Фортунатой, схватил ее за ногу, так что она растянулась во всю 
длину на своем ложе. Тримальхион, выведенный из себя упреками жены, запустил ей 
в голову стаканом; поднялся такой невообразимый шум, что стража округа, думая 
что в доме горит, выломала двери и явилась в залу с топорами и водой, чтобы 
тушить пожар.
(Буассье Г. Оппозиция при цезарях. СПб., 1993.).

15. Императорские вольноотпущенники
В течение первого века нашей эры центральное управление империи в значительной 
степени перешло в руки вольноотпущенников императора. На основании современных 
документов, мы можем составить себе представление о значении их деятельности.
Вот, например, что Стаций сообщает нам об Этруске. Уроженец Смирны, Этруск 
появился в Риме при Тиберии. Отпущенный на волю этим государем, он остался у 
него на службе. Он сохранил свое положение при Калигуле и получил скромное 
место в свите этого императора, когда тот путешествовал по Галлии. Его быстрое 
повышение началось при Клавдии. Нерон также выказывал ему свое расположение. 
Около 56 г. Этруску поручено было управление императорской казной. Доходы от 
золотых приисков в Иберии и в Далмации, с африканских и египетских полей, с 
жемчужных отмелей востока, с тарентских стад, с александрийских хрустальных 
заводов, с императорских лесов в Нумидии — все эти сборы попутными ветрами 
направлялись из всех четырех стран света в римскую гавань и здесь поступали в 
распоряжение Этруска. Он заведовал также и расходованием денег. Через его руки 
ежедневно проходили суммы, которые назначались на содержание войска, на раздачу 
хлеба в Риме, на устройство храмов, водопроводов и плотин, на украшение 
императорских дворцов, сооружение статуй, чеканку монеты. Его сон и отдых 
коротки; он отклоняет всякое приглашение на обед и все время думает о делах и 
работе, никогда — об удовольствиях. Неизвестно, когда оставил Этруск эту 
должность; по-видимому, он уже не занимал ее, когда подвергся опале при 
Домициане, который сослал его в Кампанию. Его сыну позволили сопровождать отца 
в ссылку, а секретаря выслали за море. Впрочем, старый Этруск недолго оставался 
в изгнании. Вскоре после прощения он умер более чем восьмидесяти лет от роду. 
Его гробница была великолепно украшена. Живописцы и скульпторы соперничали друг 
с другом, чтобы увековечить его черты на мраморе и других самых драгоценных 
материалах; лучшие поэты того времени, Стаций и Марциал, воспевали ему похвалы.



141
 
При Клавдии вольноотпущеннику Полибию было поручено заведовать приемом прошений 
и жалоб. До нас дошло одно послание Сенеки, в котором он довольно оригинальным 
образом утешает Полибия в смерти его младшего брата. «Ты не имеешь права 
предаваться беспредельному горю — и это не единственное право, которого ты 
лишен: ты не можешь также посвятить сну часть своего дня, убежать от деловой 
сутолоки и провести свой досуг среди мирных полей; не можешь приятным 
путешествием развлечься от усидчивых занятий, сопряженных с твоим трудным 
постом; ты не можешь рассеять свой ум разнообразными впечатлениями, 
распределить свой день как тебе вздумается. Тебе запрещены тысячи вещей, 
которые вполне доступны простому смертному, затерявшемуся в своем скромном 
убежище. Большое счастье — тяжелое рабство. Ты не принадлежишь самому себе. 
Столько тысяч аудиенций, которые ты должен дать, столько жалоб, которые ты 
должен привести в порядок, целые потоки дел, которые текут к тебе со всех 
концов земного шара и которые ты должен представлять на благоусмотрение владыки 
мира — все это требует напряжения всех сил ума. Нет, ты не имеешь права плакать,
 так как ты должен постоянно выслушивать толпу плачущих людей. Чтобы осушить 
слезы тех, чья скорбь стремится тронуть жалостью сердце императора, ты должен 
прежде отереть свои собственные слезы. Сказать тебе средство, которое ты 
сумеешь оценить? Когда ты захочешь забыть все, подумай об императоре, подумай, 
какой преданностью, каким рвением ты должен отблагодарить его за его 
благоволение...»
Абаскант при Домициане вел всю переписку императора с провинциями. Стаций 
посвящает ему одно из своих стихотворений, по поводу смерти жены Абасканта 
Присциллы. Поэт говорит, что сочинил его движимый постоянным стремлением 
оказывать преданность всем окружающим особу государя; так как тот, кто 
поклоняется божеству искренно и от чистого сердца, должен также любить и жрецов,
 стоящих у его алтаря. Разве император не возложил сам на плечи Абасканта, еще 
юного, бремя управления самой обильной делами частью? Присцилла выразила свою 
благодарность императору, бросившись перед ним на колени. Абаскант должен 
рассылать приказания своего господина по всему свету, распределять силы империи,
 получать новости от войск на Евфрате, Дунае, Рейне, в Британии; он посылает 
приказы о производстве в легионы; от него узнают о назначении на должность 
центуриона, военного трибуна, о назначении командовать когортой или отрядом 
конницы. Он должен осведомиться, было ли разлитие Нила достаточным для того, 
чтобы можно было надеяться на хороший урожай, были ли дожди в Африке, и о 
тысяче других вещей. Ни Меркурий, ни Изида не имеют столько дел. По словам 
Стация, Абаскант всегда сохранял ровное, спокойное настроение, всегда отличался 
честностью и скромностью. Своей уме-



142
 
ренностью в пище он похож был на апулийского или сабинского крестьянина. А 
между тем он был очень богат. Стаций говорит, что Присцилла завещала своему 
мужу воздвигнуть в честь императора литую статую из золота, ценой в 450 000 
сестерций. Его похороны отличались царской пышностью, а гробница на Аппиевой 
дороге представляла собой настоящий дворец.
Сенаторы, которые в глубине души презирали императорских вольноотпущенников, в 
своих отношениях с ними не останавливались иногда перед само!) низкой лестью. 
Плиний Младший сохранил нам текст одного постановления, которое сенат сделал в 
честь Палланта [1]: «Сенат благодарит. императора за то, что он сказал 
торжественное похвальное слово в честь своего вольноотпущенника и соблаговолил 
дозволить сенату показать свое расположение к этому человеку... чтобы Паллант, 
которому каждый обязан благодарностью, мог получить достойное вознаграждение за 
свои труды и свою преданность. Сенат и римский народ не могут найти лучшего 
случая проявить свою щедрость, как оказать ее такому верному и бескорыстному 
стражу государевой казны, и поэтому постановили выдать ему из государевой казны 
15 миллионов сестерций». При этом прибавлялось, что чем более душа Палланта 
чужда алчности и корыстолюбия, тем более нужно настаивать перед императором на 
том, чтобы тот уговорил его уступить желанию сената. Паллант отказался от 
подарка и принял лишь знаки преторского достоинства, которые были ему вместе с 
этим предложены; сенат не настаивал, но постановил следующее: «Так как 
обнародовать во всеобщее сведение милости, которыми принцепс вознаграждает 
достойных, весьма полезно, в особенности в местах, где это может возбудить 
желание подражать людям, которым поручено заведовать делами императора; и 
принимая во внимание, что выдающаяся преданность и честность Палланта могут 
служить лучшим образцом для возбуждения благородного соревнования, сенат решил, 
чтобы речь, произнесенная императором за 5 дней до февральских календ, а также 
сенатское постановление по этому поводу были вырезаны на бронзовой доске и 
выставлены около статуи Юлия Цезаря в броне».
(Friedlaender, Moeurs romaines d'Auguste aux Antonins, 1, II, ch. 2, passim, 
изд. Reinwald).

__________
[1] Паллант — вольноотпущенник Антонии, матери императора Клавдия. — Ред.
Глава V. ЖИЛИЩЕ
1. Римский дом
1. Древнейшее жилище
В первые века римской истории все дома, — как городские, так и деревенские, — 
за исключением крестьянских хижин, были совершенно сходны друг с другом и 
строились по одному и тому же плану. Таким образом, существовало лишь два типа 
жилищ. О жилищах первого типа мы почти ничего не можем сказать: мы знаем эти 
жалкие хижины бедных крестьян только по смутным описаниям латинских авторов. 
Одна интересная картина в Помпеях показывает нам, как современники Августа 
представляли себе древние деревенские жилища: это была хижина, построенная из 
врытых в землю древесных стволов, ветвей, прутьев, глины и других столь же 
простых материалов: крыша соломенная; дыра в стене заменяла дверь; окон, 
по-видимому, совсем не было. В общем, такое жилище представляло собой конуру, 
размеры которой рассчитаны только на то, чтобы человек мог в ней поместиться.
Что касается настоящих домов, как городских, так и деревенских, то они 
строились по плану этрусских жилищ. Существенную часть этрусского дома 
составляло обширное помещение, в потолке которого посредине была дыра. У римлян 
первых веков все жилище состояло из одной такой комнаты: она называлась atrium, 
и в течение нескольких столетий римский дом не имел дальнейшего развития. Дома 
римлян в эпоху царей и в первые, героические века республики, дома, в которых 
жили Цинциннаты и Фабриции, состояли из одного



144
 
только атриума, и этот же атриум остался сущейственнейшей частью жилища и в 
эпоху наибольшего процветания империи.
Кровля атриума состояла из четырех частей, которые шли понижаясь к середине; в 
самом центре они оставляли открытым прямоугольное пространство, называвшееся 
compluvium, из этого отверстия дождевая вода текла в impluvium — водоем, 
устроенный в полу атриума. Такая кровля устраивалась двумя способами: иногда 
она поддерживалась бревнами, вделанными в боковые стены, иногда опиралась на 
четыре колонны, стоявшие по четырем углам имплювиума. Атриум первого типа 
назывался тосканским атриумом и устраивался в небольших домах; второй, или 
atrium tetrastyle является более удобным при устройстве обширных помещений. 
Перпендикулярные к стенам перегородки образуют вокруг атриума ряд комнат или, 
вернее, загородок для помещений различных членов семьи; редко эти комнатки 
имели переднюю перегородку, которая бы действительно отделяла их от атриума.
Не было особой комнаты для мужа и особой для жены. Римская матрона не 
уединялась в отдаленное помещение дома, где бы ее можно было держать под замком.
 Она могла свободно выходить для посещения своих родных и знакомых, а также 
принимать гостей у себя дома; она могла присутствовать вместе со своим мужем на 
общественных играх, а впоследствии и на драматических представлениях. Дома она 
распоряжалась своими дочерьми и служанками как настоящая госпожа и хозяйка; она 
руководила всей домашней жизнью, центром которой был атриум: здесь спали ночью, 
здесь проводили время днем, принимали пищу, производили все домашние работы. 
Отец, мать, дети, рабы — все жили здесь вместе.
Атриум имел непосредственное сообщение с улицей, от которой в бедных жилищах он 
был отделен лишь дверью, а в самых богатых, кроме того, и прихожей. Во всяком 
случае, когда дверь была открыта, проходящие по улице могли видеть то, что 
делается внутри. Впоследствии обычай изменился, и дверь стали держать постоянно 
на запоре, открывая ее только тогда, когда кто-нибудь приходил; у богатых к ней 
был приставлен особый раб — привратник. Входные двери обыкновенно были 
двухстворчатые и открывались внутрь. Делались они из дерева; металл 
употреблялся только для дверей храма. Но мало-помалу распространилось 
обыкновение покрывать и двери частных домов металлическими пластинками. У входа 
был прикреплен звонок для того, чтобы извещать о приходе посетителя; чаще же 
всего с этой



145
 
целью привешивался молоток или кольцо. Что касается замков, то, по- видимому, 
они не были прибиты гвоздями к самой двери: открывая дверь, их снимали, так что 
они были похожи на наши висячие замки. Их употребляли, чтобы запереть дом 
снаружи; изнутри дверь запиралась засовами и болтами из железа или дерева. 
Надписи над дверью помогали отличать один дом от другого, исполняя таким 
образом назначение наших номеров. Обыкновенно писалось имя хозяина, и к этому 
прибавлялась еще какая-нибудь формула, имевшая значение доброго 
предзнаменования, нравственное изречение или магические слова, которыми 
отвращалась опасность пожара; в праздники двери украшались зелеными ветвями, 
цветами и лампочками.
В обыкновенных жилищах посетитель, переступив порог входной двери, 
непосредственно входил в атриум. В больших же домах между дверью и атриумом был 
еще коридор. Этот коридор, замкнутый с обоих концов, представлял собой 
переднюю; здесь клиенты ждали, когда их допустят к патрону; здесь же в домах 
магистратов ликторы оставляли свои пучки прутьев; здесь же, наконец, в случае 
траура, выставлялся погребальный кипарис, который служил для предупреждения 
прохожих и посетителей.
Направо и налево от прихожей вдоль улицы устраивались обыкновенно конюшни, если 
таковые были, или же помещение для лавки, которая отдавалась внаем. Вообще 
римляне не любили строить жилые комнаты на улицу, так как за неимением стекол 
не было почти никакой возможности устраивать настоящие окна в наружной стене, 
по крайней мере в нижнем этаже.
При входе в атриум прежде всего бросалось в глаза брачное ложе, стоявшее как 
раз напротив дверей. Это была большая кровать, весьма роскошно украшенная и 
поднимавшаяся очень высоко над полом, так что взбирались на нее при помощи 
лестницы. Позднее, когда для родителей стали устраивать особую спальню, в 
атриуме продолжало все-таки стоять брачное ложе, имевшее теперь лишь 
символическое значение. Дальше на некотором расстоянии помещался очаг и алтарь 
домашних богов. Первоначально тот самый камень, на котором приготовлялась пища, 
служил в то же время и алтарем домашнего культа; ежегодно вокруг него 
собирались, чтобы вознести богам молитвы; прежде чем приступить к трапезе, на 
камень клали первый кусок пищи; прежде чем пить, у него совершали возлияние. 
Очаг олицетворял собой дом и сосредоточивал в себе, по понятиям римлянина, все, 
что было у него самого дорогого.



146
 
В бедных жилищах очаг имел вид каменной или кирпичной четырехугольной плиты, 
возвышавшейся на несколько сантиметров над полом. У богатых очаг представлял 
собой маленькое сооружение, похожее на алтарь, полукруглой или четырехугольной 
формы; высота его доходила до локтей человека среднего роста. Наверху устроена 
была впадина для разведения огня, а с боку или внизу отверстие, через которое 
вытекали возлияния, а также кровь и сок приносимых жертв. Вокруг домашнего 
алтаря помещались боги лары, духи-покровители рода. Иногда эти алтари были 
прислонены к стене перед нишами или же картинами религиозного содержания. 
Иногда они стояли отдельно около имплювия.
Impluvium имел громадное значение. Когда в Риме еще не было водопроводов, для 
нужд всего дома употреблялась дождевая вода, накоплявшаяся в имплювии. Излишек 
сливался в особую цистерну, которая была выкопана под алтарем; оттуда доставали 
воду через отверстие, окруженное оградой из камней; в общем все это имело вид 
нашего колодца.
2. Изменения, происшедшие в устройстве первоначальных жилищ
Когда Рим увеличился вследствие завоевания Италии, толпы иностранцев стали 
стекаться в город в надежде найти себе здесь заработок. Чтобы разместить всю 
эту массу бедняков, стали устраивать скромные жилища очень небольших размеров и 
состоящие почти исключительно из столбов и досок. Такие здания назывались 
tabernae, потому что они были деревянные (tabula — доска). С устройством этих 
жалких жилищ мы очень мало знакомы: прежде всего потому, что ни одно из них не 
сохранилось, с другой стороны, и историки почти ничего не говорят о них. В 
таком строении можно было найти приют на ночь, и только.
С другой стороны, обыкновенный дом римского гражданина стал изменяться и 
делаться сложнее.
Наружный его вид изменился мало: по-прежнему он представлял собой каменную 
стену, побеленную известью, прорезанную лишь узкой дверью да, в верхней части, 
несколькими редко расставленными маленькими окошечками; над стеной виднелась 
крыша из красных черепиц.
Впрочем, в нижнем этаже некоторых домов произошло существенное изменение: здесь 
стали устраивать торговые помещения, которые отдавались внаем. Таким образом 
найден был способ извлекать выгоду из этой ближайшей к улице части здания, в 
которой хозяева не могли жить сами.



147
 
От входной двери коридор по-прежнему вел в атриум. Но этот последний 
мало-помалу превратился в целый дом, весьма комфортабельный, в котором 
отдельные члены семейства находили ряд помещений, вполне приспособленных для 
различных домашних занятий. Произошло это изменение главным образом вследствие 
расчленения атриума на различные части: загородки, о которых мы говорили раньше,
 были заменены мало-помалу отдельными комнатами, помещавшимися по сторонам 
атриума. Но атриум не потерял своего прежнего значения: он остался центральной 
залой, которая соединяла между собой все отдельные части жилища, и в которой 
собирались все живущие под одной кровлей; здесь также принимали и посторонних 
посетителей. Первое и самое главное нововведение состояло в устройстве большой 
комнаты, называвшейся tablinum и имевшей сообщение только с атриумом, от 
которого она не отделялась особой перегородкой. Обыкновенно эта комната 
помещалась как раз напротив коридора, так что оттуда можно было видеть всех 
входящих и выходящих. Tablinum сделался скоро существенной частью римского 
дома: сначала здесь была столовая; позднее эта комната перешла в исключительное 
пользование отца семейства, который сделал из нее как бы центр домашнего 
управления: здесь он обыкновенно находился, отсюда наблюдал за своими 
домочадцами; здесь он помещал изображения пенатов, здесь же хранил деньги, 
бумаги, самые дорогие или же самые любимые книги. Главную роль мебели этой 
комнаты составлял большой сундук, металлический или деревянный, обитый 
металлическими пластинками и большими гвоздями; он стоял всегда по правую 
сторону у стены или пилястра и был крепко заперт и запечатан.
Домовладыка мог, если хотел, и уединиться в своем tablinum'e при помощи 
занавесок и портьер, а также, может быть, деревянных ширм и подвижных 
перегородок. Другие занавеси, прикрепленные к высоким колоннам атриума, давали 
возможность разделить эту большую залу на несколько частей. Само собой 
разумеется, все эти портьеры и занавеси нигде не были найдены висевшими на 
своих местах; но железные прутья и кольца, оставшиеся на стенах, не позволяют 
сомневаться в том, что они существовали и служили в качестве перегородок. Летом,
 по-видимому, растягивалась другая занавесь горизонтально над отверстием крыши 
и защищала атриум от палящего солнца, называлась она velum.
Направо и налево от tablinum'а были симметрично расположены две комнаты, 
отделявшиеся от атриума только занавесками, которые обыкновенно были подняты; 
это так называемые крылья (alae). Alae представляют собой парадные комнаты, 
нечто вроде наших гостиных; они были устроены для того, чтобы хозяин дома мог 
удобнее принимать своих гостей. Меблированы они были, главным образом, стульями 
с подушками, креслами и табуретами. Здесь помещали



148
 
также все, что было самого прекрасного и самого почетного в доме: трофеи, 
добычу, отнятую у врага на поле сражения, фамильные портреты, «imagines» 
предков. Эти «образа» представляли собой восковые маски, которые более или 
менее верно воспроизводили черты усопших предков. Их размещали в шкафах, 
которые стояли у стен, под каждой маской была небольшая хвалебная надпись.
Другие комнаты, устроенные по бокам алтаря, были гораздо более изолированы, чем 
tablinum и аlае; они имели перегородки со всех четырех сторон, и сюда входили 
через настоящие двери. Они были обыкновенно очень маленькие. Одни из них, 
называвшиеся cubicula, представляли собой спальни для ночлега или дневного 
отдыха, и в них находились постели и сундуки. Другие служили кладовыми, в 
которых сохранялись припасы, ткани и платье. Погреба, наполненные большими 
амфорами с вином, устраивались в эту эпоху не в глубоких подвалах, а на уровне 
с землей или даже немного выше этого уровня.
Кухня в деревне была очень обширная, потому что здесь же ели слуги. В городах 
она представляла собой узкое помещение, которое находилось в самом конце дома 
для того ли, чтобы не слышать запаха дыма и кухонного чада, или же для 
уменьшения опасности пожара. Кухня сохранила некоторый религиозный характер: 
алтарь богов-ларов последовал за домашним очагом, и одна из стен кухни всегда 
была покрыта изображениями этих божеств. Печь занимала угол комнаты и 
представляла собой каменное сооружение с кирпичной облицовкой, разделенное на 
несколько маленьких отделений. В Помпеях была найдена печь, в которой 
сохранился еще пепел и древесный уголь, а также различные кухонные 
принадлежности, как-то: ножи, сковороды, котлы, кастрюли из металла, глиняные 
горшки, маленькие бронзовые треножники. Над печью помещался колпак и труба, 
единственные во всем доме, так как нигде в другом месте не было никаких 
приспособлений для разведения огня. Если хотели погреться зимой, то употребляли 
переносную бронзовую жаровню, которую разжигали на дворе и вносили в комнаты, 
после того как уголья разгорятся и перестанут дымить. Независимо от каменной 
печи римляне употребляли в кухнях подвижные металлические печи, конфорки с 
приемниками для воды, котлы и т. д. В кухне находился также большой стол из 
твердого камня для разрезания мяса, различная утварь, висевшая по стенам, 
маленький водоем, камень, на котором мыли посуду, с трубой для стока воды.
В большинстве помпейских домов рядом с кухней находилось маленькое помещение, 
иногда простое углубление в стене с дверью, — это были клозеты. Такое 
расположение может показаться странным; оно объясняется, может быть, желанием 
воспользоваться стоком кухонной воды для сплава нечистот.



149
 
Древнейшие римские дома были все одноэтажные, впоследствии стали надстраивать 
еще один или несколько этажей.
Лестницы, по всей вероятности, были обыкновенно деревянные, за исключением, 
может быть, нескольких нижних ступеней. Их обычное место — у входа в дом близ 
наружной двери е раскопки, обнаружившие 
замечательные художественные произведения даже в домах людей среднего достатка, 
показывают, что способность наслаждаться прекрасным была доступна большинству 
римских граждан. Трудно было бы теперь найти у среднего буржуа наших 
провинциальных городов такие вещи, которые встречаются на каждом шагу в Помпеях.

В глубине перистиля находилось большое, роскошно убранное помещение, которое 
служило в одно и то же время и гостиной, и местом отдыха, и даже парадной залой 
во время больших празднеств; называлось оно oecus (от греческого слова ?????). 
Здесь часто сидел хозяин дома в тени широких штор, уединяясь от нескромных и 
докучливых посетителей.
По соседству находилась кухня, размеры которой бывали иногда громадны: одна 
надпись в Пренесте упоминает о кухне в 50 метров в длину. К кухне примыкали 
различные службы: прачечная, пекарня, помещения для винного и масленного 
прессов, лестницы, ведущие в комнаты рабов, кладовые и амбары. Архитектору 
приходила иногда остроумная мысль устраивать близ кухни и помещение для 
купания: таким образом, та же печь, в которой приготовлялось кушанье, нагревала 
и воду для купания.
Коридор, шедший вдоль oecus'a, или же дверь, прорезанная в глубине его, вели в 
сад. Стены сада были украшены портиками или верандами, на которых стояли 
скамейки. В саду были устроены прямые аллеи, усаженные во всю длину буком и 
заканчивающиеся зелеными беседками. Между аллеями были расположены цветочные 
куртины, лужайки с подстриженными деревьями, которым придавалась форма 
различных животных или букв, составлявших имя хозяина; фонтаны, украшенные 
раковинами и мозаикой; гроты из камней, мраморные и бронзовые и терракотовые 
статуи — все это было нагромождено, перемешано и часто свидетельствовало о 
дурном вкусе хозяев.
Сад тянулся до заднего переулка, который служил границей усадьбы; в случае 
надобности хозяин мог ускользнуть через скрытую в садовой стене калитку. 
Наружный вид домов почти всегда был скромный. Но внутри они были загромождены 
всевозможными украшениями, которые у богачей состояли из изящных скульптурных 
произведений, плит драгоценного мрамора, колонн; так, например, в столовой 
Каллиста, вольноотпущенника Клавдия, был свод, который поддерживался тридцатью 
алебастровыми колоннами высотой в 9 ? метров. Даже стены покрыты были 
штукатуркой и украшены фресками. У граждан с умеренными средствами живопись 
заменяла



153
 
скульптуру, а италийское небо довершало украшение жилища и придавало каждому 
римскому дому чарующую прелесть.
Невероятное множество стенных картин, которые встречаются даже в домах скромных 
лавочников, заставляет предполагать, что в Риме была очень развита профессия 
живописцев-декораторов, которые отличались удивительной ловкостью и быстротой 
исполнения. Самыми употребительными мотивами стенной живописи были цветы, плоды,
 пейзажи, маленькие гении, которые бегают, пляшут, поют, ловят рыбу, строгают, 
пилят, собирают виноград и пьют; затем танцовщицы, акробаты, сцены из 
мифологии; бывали также сюжеты, заимствованные из домашней жизни, виды городов 
и т. д. Одна картина в tablinum'e дома Ливии изображает открытое окно с видом 
на улицу. Наконец, встречаются и совершенно фантастические сюжеты. Потолок 
представлял собой ряд перекрещивающихся под прямым углом балок, между которыми 
образовались четырехугольные углубления, напоминавшие опрокинутые ящики. Дно 
этих углублений казалось выше, чем на самом деле, вследствие яркой раскраски, В 
комнатах со сводом этот последний обмазывался смесью истолченного в порошок 
кирпича, песчаника и мрамора; эта штукатурка рас-



154
 
крашивалась пестрыми квадратиками и другим орнаментом. Во времена Сенеки любили 
украшать свод стеклянными пластинками, но такая роскошь была доступна немногим. 
Пол устилался тщательно прилаженными друг к другу цветными камнями и мраморными



155
 
плитами, из которых составлялись геометрические фигуры; или же в очень крепкий 
раствор цемента вдавливали маленькие кусочки разноцветного мрамора и 
располагали их таким образом, чтобы получилось изображение какого-нибудь 
предмета, возможно более похожее на оригинал и формой, и окраской. Подобная 
мозаика достигала таких же эффектов, как и писанная красками картина. Этот 
способ замощения полов был чрезвычайно распространен: мозаику находили не 
только в Риме или в Помпеях, но и в тысяче других мест во Франции, в Англии, в 
Испании, в Африке — одним словом, во всех уголках римского мира. Многие из них 
замечательны, как, например, помпейские «Битва при Арбеллах» и «Вакх верхом на 
пантере», или охотничьи и гладиаторские сцены в Реймсе, листва и птицы в Йорке. 
В бедных домах пол по-прежнему просто покрывался слоем глины, смешанной с 
черепками.
(Ch. Gamier et Amman, L'Habitaltion. humaine, стр. 517 и след., изд. Hachette).

2. Домашняя обстановка
1. Стулья, кресла и пр. Слово sella обозначало вообще мебель, предназначенную 
для сидения, но виды этой мебели были чрезвычайно разнообразны. Стулья со 
спинкой назывались cathedra; они были похожи на наши мягкие стулья, с той 
только разницей, что их спинки в виде полукруга или большей половины окружности 
представляли собой весьма удобную опору для верхней части туловища; как спинка, 
так и сиденье кафедры были снабжены мягкой подушкой. Solium — это кресло 
домовладыки, трон главы государства и божества. Его прямая и богато украшенная 
спинка доходила до высоты плеч, а иногда возвышалась даже над головой сидящего; 
по бокам были ручки массивной работы, на сиденье — подушка; он стоял на высоких 
ножках или на крепких подмостках. До нас не дошло ни одного деревянного 
solium'a, но сохранилось несколько мраморных тронов этого типа. Чисто римской 
мебелью было так называемое «курульное кресло» (sella curulis) или, вернее, 
табурет с плоским сиденьем из слоновой кости, позднее из металла, без спинки, 
на кривых ножках, которые перекрещивались в виде буквы X. Право сидеть на 
курульном кресле принадлежало лишь консулам, преторам, пропреторам, курульным 
эдилам, диктаторам, начальникам конницы, а в позднейшее время и квесторам; из 
жрецов этой привилегией пользовался фламин Юпитера. Subsellium представлял 
собой довольно низкую скамью, на которой садились рядом должностные лица 
плебеев, как напр., народные трибуны, плебейские



156
 
эдилы. Bisellium — двухместная скамейка без спинки, предназначалась для 
муниципальных декурионов [1].
2. Кровати. — Остов кровати часто был деревянный, с инкрустацией из черепаховой 
или слоновой кости, а иногда делался из дорогого металла; он стоял на ножках 
художественной работы. Бывали кровати бронзовые и даже из массивного серебра. В 
середине остова шли в виде решетки бронзовые прутья, на которые клался матрац. 
Первоначально для подстилки служил простой мешок с соломой, потом к соломе 
стали примешивать шерсть, хлопчатобумажные очески, пух гусиный и лебяжий. 
Гелиогабал спал на самом нежном пуху, который выщипывался из крыльев молодых 
куропаток. Подушки набивались тем же материалом. На кровати расстилали простыни 
и одеяла, которые делались, смотря по средствам, или из простых материй, или же 
из тканей, блиставших самыми красивыми оттенками цветов, великолепными 
вышивками и отделкой. Одна из нескольких подушек (pulvinus) у изголовья для 
того, чтобы класть на нее голову или опираться левым локтем, довершала 
убранство постели.
Ложе у римлян имело совсем особое назначение. В древнейшие времена ели сидя, но 
потом распространился обычай возлежать за столом. С этой целью вокруг 
четырехугольного стола помещалось три низких ложа; четвертая сторона оставалась 
открытой, чтобы удобнее было подавать кушанья. На каждом ложе помещалось по три 
человека. Если обедают больше, чем 9 человек, то в той же комнате накрывались 
еще столы. Стол с тремя ложами вокруг назывался triclinium. В конце республики 
стали входить в моду круглые столы вместо четырехугольных; тогда три прямых 
ложа заменялись одним полукруглым, называвшимся sigma или stibadium. Римляне 
украшали свои triclinia весьма роскошно: ложа покрывались мягкими подушками и 
драгоценными

__________
[1] Муниципальные декурионы — члены городского совета. — Ред.
 

157
 
коврами, во всем помещении расставлены были художественные произведения на 
весьма изящных подставках.
3. Столы. — Кроме больших обеденных столов у римлян были и другие, меньших 
размеров и более легкие, так что их можно было свободно переносить. Обыкновенно 
у ложа стоял столик одинаковой с ним высоты на деревянных, металлических или 
каменных искусной работы ножках; но особенно роскошны были верхние доски, 
которые делались из дорогого металла, редких камней или драгоценного дерева. Из 
самого красивого дерева делались столики на одной ножке. Наиболее драгоценными 
считались доски из thya cypressoides; это дерево росло в Африке на Атласских 
горах, и его ствол достигал иногда нескольких футов толщины; у римлян оно 
называлось citrus. Верхние доски столов, смотря по рисунку дерева, разделялись 
на тигровые, крапчатые, волнистые, с павлиньим пером и т. д. Часто стол 
обкладывался только фанерой дорогого дерева. Такие драгоценные столы не служили,
 конечно, для обычного употребления: это были предметы роскоши. Всевозможные 
безделушки изящной художественной работы расставлялись на этих маленьких 
столиках, снабженных бортом по краям. Их находили во множестве в Помпеях; 
особенно любопытен один, с остроумным механизмом, посредством которого доска 
могла подниматься и опускаться. Домашнюю утварь, в особенности посуду, ставили 
на треножник. Ножки этих последних обыкновенно имели на конце вид лапы с 
когтями какого-нибудь животного и были украшены листьями или скульптурными 
изображениями, верх был плоский или представлял собою впадину.
4. Домашняя утварь. При раскопках, особенно в Помпеях, было найдено множество 
бронзовых предметов домашней утвари; их изящный вид и удобное устройство 
представляют значительный интерес. Вот, напр., поставленный на треножник 
котелок, похожий на разрезанное пополам яйцо, с довольно маленьким отверстием и 
ручкой; закрывался он крышкой, которая прикреплялась цепочкой к шейке



158
 
этой посудины. А вот другой котелок, который вешался на огонь за ручку; в нем 
кипятили воду и варили пищу. Римское ведро с выпуклыми стенками отличалось от 
современного тем, что имело разнообразные украшения на краях. Были и кастрюли, 
похожие на наши. Масло топили на плоских сковородах со слегка выпуклыми краями. 
Какая-то посудина вроде сковороды квадратной формы с четырьмя впадинами 
(apalare) и с ручкой служила, может быть, для приготовления яичницы; другая 
представляла собой, очевидно, маленькую лопаточку для сажания в печь пирожков.
Блюда (patinae) чаще всего были глиняные, у богатых они делались из 
драгоценного металла чеканной работы. По свидетельству Плиния Младшего, в Риме 
перед диктаторством Суллы было много серебряных блюд, весивших 32 килограмма 
каждое; один раб Клавдия имел блюдо в 160 килограммов.
Виды чаш и ваз, названия которых вроде calix, patera, scyphus, cyathus 
указывают на греческое происхождение, были также разнообразны у римлян, как и у 
греков. Они были гладкие или с рельефным орнаментом, некоторые были даже 
украшены гранеными камнями. «Мы пьем, — говорит Плиний Младший, — из сосудов, 
украшенных драгоценными камнями; мы вставляем изумруды в чаши; напиваясь 
пьяными, любим подносить к губам целые богатства Индии, причем золото служит 
только для оправы».
Во всех европейских музеях есть римская стеклянная утварь, которая извлечена, 
большей частью, из могил. Чаще всего встречаются хорошенькие склянки для 
лекарств или для духов из белого и цветного стекла; находят также чаши и 
бутылки всевозможных размеров и форм; наконец, урны, оепасhoe, calices, более 
или менее значительных размеров, и блюда. Некоторые из них темно-синего или 
зеленого цвета. На других замечаются



159
 
разноцветные полосы в виде зигзагов, спиралей, или похожие на мозаику. Есть 
стаканы с разноцветным отливом. Одна из самых знаменитых ваз — это так 
называемая портландская, найденная в XVI веке в саркофаге, который выдавался за 
гробницу Александра Севера; эта ваза находится в настоящее время в Британском 
музее.
Римляне особенно ценили сосуды из янтаря. Помпей первый добыл янтарную вазу 
после своей победы над Митридатом и посвятил ее Юпитеру Капитолийскому. 
Консульский муж [1] Петроний имел маленький бассейн из янтаря. Очень высоко 
ценилась также и хрустальная посуда.
Для черпания и наливания жидкостей служили роскошные металлические сосуды. 
Ручки их, более или менее изогнутые, украшались по краям и посредине масками, 
фигурками и пальмовыми листьями; изящные края сосуда окружены были гирляндами 
из виноградных и других листьев; тонкий и стройный в нижней части, такой сосуд 
кверху расширялся, образуя выпуклые бока; снаружи

__________
[1] «Консульским мужем» или «консуляром» (vir consularis) назывался человек, 
занимавший когда-либо должность консула. — Ред.
 

160
 
он был гладкий или покрыт чеканной работой. Таковы были кувшины, из которых 
лили воду на руки после пира; в них хранили также вино и из них совершали 
возлияния во время богослужения.
Два предмета, найденные в Помпеях, заслуживают особого внимания по своему 
оригинальному устройству. Один из них сделан из бронзы и имеет вид крепости. 
Стенки его, довольно толстые и внутри пустые, снабжены на всех четырех углах 
башенками, которые могли закрываться крышками. Внутренность этого сооружения 
наполнялась кипятком, который наливали в башни, сбоку был кран. Вода довольно 
долго оставалась горячей и могла согревать маленькие блюда, которые ставились 
на верхнюю часть стен. Более значительные по размеру блюда ставились, без 
сомнения, в середину этого сосуда, наполненную водой, которая нагревалась 
горячими стенками его. Другой предмет представляет собой четырехугольный ящик 
на весьма изящных ножках; в одном углу его помещался довольно высокий сосуд, 
имевший форму бочки с крышкой наверху; под самой крышкой к стенке сосуда было 
прикреплено изображение маски с разинутым ртом, предназначенное, по-видимому, 
для того, чтобы скрывать отверстие для выхода паров изнутри. Этот сосуд 
сообщался с другим, имевшим форму полукруга, стенки его были двойные, на 
половине высоты их была другая маска, через рот которой также выходил пар. Три 
птицы, прикрепленные к верхнему краю сосуда, служили, очевидно, подставками для 
котла.
Множество ваз служили исключительно для украшения. Римляне расставляли в 
комнатах, под портиками, в саду большие роскошные вазы, имевшие формы кратеров, 
амфор, урн и патеров. Такие вазы делались из мрамора, порфира и других каменных 
пород, из бронзы и других драгоценных металлов.
Глиняные dolia, amphorae, cadi заменяли наши бочки, и в них хранили вино. Они 
были грубой работы и большей частью не имели ручки, или же были снабжены двумя 
маленькими ручками по бокам. В первом случае эти сосуды имели очень выпуклые 
стенки, что делало их похожими на тыквы; во втором случае они были тонкие, 
длинные, с заостренным нижним концом; такие амфоры зарывались



161
 
наполовину в землю или же прислонялись одна около другой вдоль стенки.
5. Лампы и подсвечники. Первоначально римляне употребляли для освещения своих 
жилищ факелы из воска и сала, а также смолистые лучины. Позднее изобретена была 
масляная лампа (lucerna). Каково бы ни было светильное вещество, лампа состояла 
из следующих частей: резервуара (discus), выпуклого, круглого или 
эллиптического, шейки (nasus), через которую проходил фитиль, и ручки (ansa). 
Лампа делалась обыкновенно из терракоты, иногда полированной. Были лампы в одну,
 две и даже до двенадцати горелок. Резервуар и горлышко часто были украшены 
рельефами, изображавшими мифологические сюжеты, животных, сцены из частной 
жизни и военного быта, борьбу гладиаторов, цветы, листья. Некоторые



162
 
лампы стояли на нише, в которой восседал подземный бог; другие имели форму ноги,
 обутой в сандалию. Бронзовые лампы были гораздо более изящны; в Геркулануме и 
Помпеях найден целый ряд прелестных экземпляров таких ламп. Для снимания нагара 
употреблялись маленькие щипчики или же особое орудие, похожее на багор.
В больших помещениях лампы ставились на подставки или же подвешивались на цепях 
к ним, а также к потолку. У



163
 
бедных эти канделябры делались из дерева или металла и были очень простой 
работы; у богатых же, напротив, они представляли собой художественное 
произведение искусства. Такая лампа обыкновенно ставилась на подставку, 
изображающую собой стержень тонкой колонны от 3 до 5 футов вышины, иногда с 
канелюрами (продольными желобками), иногда в виде древесного ствола; этот 
стержень опирается на базис, чаще всего сделанный в виде трех ног какого-нибудь 
животного; сверху была маленькая капитель или человеческая фигурка, 
поддерживающая диск, на который и ставилась лампа. Фантазия художника оживляла 
иногда эту колонку изображениями всевозможных зверей. На одной из них, напр., 
ласточка, или кошка ползет, собираясь напасть на стаю голубей, спокойно сидящих 
на краю диска.
Кроме таких цельных канделябров были и другие, которые можно было по желанию 
поднимать или опускать при помощи ручки.
Иногда устраивались стойки, к которым прикреплялось сразу несколько ламп. Они 
представляли собой также колонны с базисом и капителью, но из этой последней 
выходило в разные стороны несколько изящно выгнутых ручек, к которым 
подвешивались на цепях лампы.
Все эти снаряды для освещения имели незначительный вес, и их легко можно было 
перемещать. Но были и такие канделябры, которые вследствие своей тяжести почти 
никогда не переносились. Они были различной величины и делались из бронзы или 
мрамора. В торжественных случаях на их верхушке зажигали пылающие огни.
(Guhl et Коnег. La vie antique, II, pp. 211 et suiv., trad Trawinski, cher 
Rothschild).

3. Производство стеклянных, золотых и серебряных изделий в Галлии
В некоторых местностях близ Сены и Мозеля найдены были вещи, представляющие 
собой, быть может, самые замечательные образчики стеклянного производства 
древних. Они употребляли всевозможные средства для украшения стекла. Они умели 
гравировать на нем и покрывали его рельефами, и все это иногда с неподражаемой 
тонкостью. При производстве некоторых предметов больших размеров они клали один 
на другой два разноцветных слоя стекла и таким образом достигали удивительных 
цветовых эффектов. Некоторые галльские вазы считаются образцами тонкой 
скульптуры. Мотивы украшений и выбор фигур указывают на заимствование традиций 
греко-римских школ. Все это — сцены из мифологии или же изображение игр в цирке,
 реже жанровые картинки, иногда животные,



164
 
иногда простой орнамент. Тонкость работы при этом изумительная. Не знаешь, чему 
больше удивляться: исполнению художника или ловкости рабочего, несколько 
манерной грации рисунка и фигур, или же блеску и разнообразию красок. Галльские 
мастера, без



165
 
сомнения, достигли в этом производстве совершенства великих мастеров 
Александрии.
Граверы по металлу соперничали с художниками Греции и Италии. Близ Лиона был 
найден ларец с драгоценностями одной римской дамы: в нем находилось семь 
ожерелий, два кольца, шесть пар серег, брошки, запястья; каждый камень в них 
имеет свой особый характер, и золото очень искусно соединено с жемчугом и 
драгоценными камнями; художнику, быть может, не достает оригинальности, но во 
всяком случае работа превосходная, хотя она и рассчита-



166
 
на больше на блеск и роскошь, чем на изящество. Шедевр римского граверного дела 
— это реннская жертвенная чаша массивного золота. Здесь на круге меньше чем в 
25 сантиметров в диаметре расположено около пятидесяти фигур, выбитых на 
металле, а потом отчеканенных. Она относится, без сомнения, приблизительно к 
200 г. Р. X., но отличается еще большой тонкостью работы и чистотой стиля, 
здесь нет еще преувеличенного рельефа, грубости в рисунке и в экспрессии. Самая 
замечательная находка в этом роде, которая когда-либо была сделана — это 
бернейское собрание сокровищ, которое хранится в настоящее время в Национальной 
библиотеке в Париже. Оно состоит из 69 ваз и другой утвари чистого серебра; все 
эти предметы были пожертвованы различными лицами в храм Меркурия. Они 
представляют собой, очевидно, копии с греческих образцов, но тем не менее 
отличаются необыкновенным изяществом.
(Jullian, Callia, 162 et suiv., chez Hachette).

4. Жилища бедняков в Риме
В Риме не у всякой семьи был свой дом: только богатые пользовались этим 
преимуществом; бок о бок с их обширными жилищами было много домов, в которых 
скучивался мелкий люд, чтобы провести несколько часов, главным образом ночью, 
так как в этой стране большую часть дня жители проводят под открытым небом. 
Люди с ограниченными средствами занимали 1/10, 1/20, часто еще меньшую часть 
большого дома за незначительную наемную плату, при этом нужно было только 
обзавестись мебелью. Есть, впрочем, дома, в которых помещение отдается внаем с 
мебелью. В таких меблированных комнатах ютятся преимущественно пролетарии.*
Между этими бедными гражданами и богачами есть еще средний класс, состоящий из 
людей, которые хотят во что бы то ни стало жить в собственном доме и считают за 
стыд нанимать квартиру в качестве жильцов. Такие люди среднего достатка 
соединяются по три — по четыре, чтобы в складчину построить или купить дом, 
которым они и владеют сообща: одному принадлежит первый этаж, другому — второй 
и т. д.
Впрочем, и таких половинных, четвертных владельцев весьма немного по сравнению 
с остальной массой жителей Рима. Громадное большинство римских граждан жило в 
наемных помещениях. Отдача дома внаймы была весьма выгодным делом, и многие 
богачи жили исключительно на доходы со своих домов. Объявления на стенах 
извещали о свободных помещениях, их размерах и удобствах, а

__________
* Неимущая часть населения.
 

167
 
также сообщали имя агента, к которому следовало обратиться для переговоров. Вот 
образчик такого объявления: «В усадьбе Юлии, дочери Феликса, отдаются внаем 
баня, девяносто таверн и несколько квартир, начиная от календ будущего августа, 
сроком на пять лет. Пусть тот, кто не знает владелицы, обратится к Светтию 
Верру эдилу».
Первое июля было обыкновенно днем перемены квартиры. Тогда в городе в течение 
нескольких дней замечается усиленное движение. Я сам также хотел нанять 
квартиру в квартале Субурра. Я предпочел бы окрестности форума, но они битком 
набиты магистрами и гражданами, которые домогаются должностей или же занимаются 
общественными делами. Поэтому квартиры здесь очень дороги [1].
В перспективе жить на Субуррской улице не было ничего заманчивого. Здесь ютятся 
цирюльники, сапожники, продавцы кнутов, тут и там попадаются темные кабачки; я 
уж не говорю о множестве собак, которые с лаем бросаются на прохожих. Тем не 
менее, я из любопытства посмотрел квартиру в верхнем этаже одного дома, или, 
вернее, так называемую беседку, потому что над ней помещалась терраса, 
усаженная виноградными лозами. Я взобрался на седьмой или восьмой этаж [2] и 
вошел в помещение, где прежде всего услышал чьи-то вопли. Это кричала толстая, 
здоровая сирианка или египтянка, которую били. Такого рода рабынь употребляли 
на всякую работу: она и ткет, и шьет белье, и мелет зерно, и колет дрова, и 
комнаты убирает, и кушанья приготовляет. Я не знаю, какой проступок она 
совершила, но мое присутствие нисколько не помешало продолжению жестокого 
наказания. Я поспешил удалиться, так как здесь никто не имеет права 
протестовать против дурного обращения с рабами.
Я вошел в квартиру, выходившую на ту же площадку. Здесь меня поразила картина 
самой ужасной нищеты: жалкая кровать, покрытая рогожей вместо матраца, сундук и 
ковер составляли почти всю мебель. Это было жилище грамматика, наука которого 
не могла, очевидно, избавить его от бедности. Он ел черный хлеб и пил плохое 
вино, весь гардероб его состоял из одной тоги, которую днем он надевал на себя, 
а ночью клал под голову. Единственный друг делил с ним его нищету — это его 
собака.

__________
[1] Во времена Цицерона его друг Целий платил за квартиру 10 000 сестерций. 
Ювенал говорит, что за те деньги, которые платятся за наем жалкой конуры в Риме,
 можно купить дом в маленьком городке Италии.
[2] Тит Ливий сообщает, что в 218 году до Р. X. бык однажды взобрался на 3-й 
этаж. В последние времена республики дома строились обыкновенно в 3 или 4 этажа.
 Август запретил возводить здания выше 20 метров. Но при следующем поколении, 
по словам Сенеки, были такие высокие дома, что в случае пожара или обвала никто 
из их обитателей не мог бы спастись. Нерон после большого пожара назначил 
предельную высоту в 17 метров. Dict. des antiq., II, 354.
 

168
 
Выходя, я встретил семью бедняков, которая переезжала с квартиры. Все имущество 
несли три женщины с желтыми лицами: одна из них была рыжая, другая лысая, а 
третья отличалась громадным ростом. Состояло это имущество из треногой кровати, 
из стола на двух ногах, лампы, роговой чашки и старого выщербленного горшка. 
Самая высокая несла на голове амфору и печку. Отвратительный запах, который 
издавала амфора, свидетельствовал о том, что в ней хранились залежавшиеся 
остатки пищи, своим зловонием напоминавшие гнилое болото. Тут же был еще кусок 
тулузского сыра и связка луку и чесноку. У другой женщины на плече висела сетка 
с хлебом, а третья -несла в руках две тростниковых корзины, в каких 
простолюдины обыкновенно держат зерно. Наконец, старый сосуд с грязной смолой, 
служивший средством для выведения волос, дополнял печальную картину, которую 
представляло собой это шествие.
(Dezobry, Rome au siecle d'Auguste, lettre XVI, chez Delagrave)

5. Деревенские дома
Деревенские жилища разделялись на две совершенно различных категории: 
постоянное жилище настоящих обитателей деревни и дома, которые служили дачами 
для горожан.
Бедные крестьяне оставались верными своим древним хижинам, не имея ни досуга, 
ни средств для каких бы то ни было усовершенствований и нововведений. Что 
касается более зажиточных людей, живших в деревнях и маленьких местечках, то их 
дома были устроены по плану описанных нами выше жилищ древнейшего типа: атриум 
оставался в таких домах главным помещением. Даже во времена империи, через 
несколько веков после того, как в городах стали распространяться греко-римские 
привычки, поселяне по-прежнему продолжали смотреть на комнату с отверстием в 
потолке, как на самую существенную часть своего дома; здесь они по-прежнему ели 
перед нишей с богами — ларами. Отдельные помещения были расположены так же, как 
и в старину: Витрувий свидетельствует, что в I веке нашей эры в деревенских 
домах рядом с передней помещались конюшни и сараи. В одном только отношении 
такое деревенское жилище отличалось от старинного городского дома: для службы в 
нем было отведено гораздо больше места. «Сам хозяин, — говорит Варрон, — жил в 
тесноте, но его различные хозяйственные помещения были обширны».
Villae, или летние дачи богатых горожан, представляли собой такие же, если не 
более, роскошные и великолепные постройки, как



169
 
и городские дома. Здесь давалась полная воля стремлению к роскоши. Внутри виллы 
были обширная гостиная, несколько пиршественных зал, несколько атриумов и 
перистилей. Снаружи устраивались великолепные перспективы, просторные места для 
прогулок, рылись каналы и бассейны, которые украшали сады и в то же время 
служили садками для рыбы.
Прежде всего весьма тщательно выбиралось место для виллы. Больше всего любили 
устраиваться в прохладных долинах между синеватыми холмами, которые обширным 
поясом зелени окружают на некотором расстоянии Рим, под сенью зеленых дубов и 
приморских елей, на берегах маленьких тибурских водопадов. Здесь среди этой 
очаровательной природы расположены были виллы Мецената, Цицерона, Горация, 
Лукулла. Если здесь не было подходящего места, то они устраивались на чудных 
берегах озер Комо, Лаго-Маджиоре и других, или же близ маленьких тосканских 
озер с крутыми и извилистыми берегами. Прелестные уголки попадались также на 
склоне Апеннин на всем протяжении горной цепи от одного конца полуострова до 
другого. Наконец, в большую моду вошло, в особенности в первый век империи, 
проводить сезон в окрестностях Неаполя на Байском заливе; здесь римские богачи 
«погружали в море мраморные стены своих дворцов, обширные портики гляделись в 
голубые волны; в них жили мраморные боги под сенью рощ с блистающей листвой».
Сады, окружавшие виллу, были наполнены всевозможными сооружениями для удобств и 
забавы хозяина: тут были палестры по греческой моде, места для игры в мяч, 
высокие башни, с которых можно было любоваться далью, птичники, художественно 
отделанные и изукрашенные; в них с большими издержками выкармливались самые 
редкие породы пернатых. Почти во всех виллах устраивались крипты или 
криптопортики, т. е. закрытые со всех сторон галереи, которые имели обыкновенно 
форму прямоугольника и освещались рядом узких окошек, прорезанных вверху 
боковых стен. Такие крипты служили приятным убежищем в дурную погоду и в 
знойные летние дни.



170
 
Вилла императорской эпохи представляла собой целый городок. В ней жило 
множество рабов, для которых устраивались особые помещения. Иногда это были 
стоявшие кучкой хижины, похожие на хижины бедных крестьян, иногда для рабов 
устраивались особые казармы, подобные тем, которые сохранились среди развалин 
одной римской виллы в Mola di Gaeta. Они представляют собой ряд комнаток со 
сводами, отделенных друг от друга перегородками и совершенно открытых спереди; 
первоначально с этой стороны шла кирпичная стена с одной лишь входной дверью 
посредине. Во всякой благоустроенной вилле была также темница для рабов, 
ergastulum. Эти ergastula представляли собой ужасные подземелья, у которых 
только свод возвышался над уровнем земли; здесь рабов наказывали плетьми, 
заковывали в кандалы и потом заставляли в цепях работать до изнеможения.
Среди вилл этой эпохи некоторые приобрели историческую известность: такова 
вилла императора Адриана, две виллы Плиния Младшего, который сам с такой 
любовью описал их. Одна из них, Laurentina на морском берегу в шести милях от 
Рима между Лаврентой и Остией, дает нам понятие о том, что такое была морская 
вилла; другая, в Тоскане, у подножия Апеннин, среди целебного воздуха, с 
громадными садами, может служить типом горной виллы.
При входе в лаврентскую виллу были расположен полукруглый атриум с выступавшей 
крышей, а затем портик со сводами, который выходил в обширный двор. Второй 
портик вел в прекрасную столовую, вдававшуюся в море, так что волны, плескаясь, 
замирали у подошвы стены. Из этой залы через двустворчатые двери и окна, равные 
по величине дверям, открывался с трех сторон великолепный вид на море, с 
четвертой же виднелся двор, атриум, портики, а на заднем плане лес и горы. 
Направо и налево тянулись всевозможные помещения, выходившие на запад и на 
восток: библиотека, спальни, кабинеты, разные службы, купальни и бани, — и все 
это отапливалось посредством труб. Направо помещение для игры в мяч примыкало к 
двухэтажной башне, с вышки которой видны были и море, и деревня. С другой 
стороны шли летние помещения: спальня, triclinium, в котором слышен был шум 
невидимого моря, другая башня, прохладный криптопортик для прогулок, и наконец, 
небольшая беседка, о которой Плиний Младший упоминает как о месте своих 
наслаждений.
Тосканская вилла была еще более великолепна. Она была расположена среди 
обширного имения. Это имение, окруженное амфитеатром гор, в изобилии 
производило разные продукты. Благодаря множеству источников, ручьев и прудов, 
тамошние сады поражали роскошной растительностью. Дом заключал в себе несколько 
частей, объединенных атриумом, и перистиль, внутри которого находились цветники,
 лужайки, высокие тенистые рощи, группы подстриженных



171
 
деревьев с причудливыми формами. Внутри были: парадная столовая, окна которой 
выходили на перистиль, другая столовая, в которой Плиний Младший обыкновенно 
обедал сам и угощал своих близких друзей (она выходила на маленький дворик с 
мраморным бассейном и четырьмя платанами), другие комнаты, стены которых были 
выложены мрамором или покрыты изящной живописью, многочисленные галереи, крытые 
и открытые; потом еще столовые, еще портики и другие разнообразные помещения. И 
повсюду фонтаны, водометы, бассейны, из которых вода лилась с неумолкающим 
тихим журчанием, ласкавшим слух. Из отдельных построек Плиний Младший с 
особенной похвалой отзывался об обширном манеже, устроенном против дома; этот 
манеж открыт посредине, так что весь его можно сразу окинуть взором; со всех 
сторон его окружают платаны, соединенные друг с другом гирляндами из плюща.
В садах на каждом шагу попадались мраморные скамейки, мраморные бассейны со 
всеми приспособлениями около них для ужина под открытым небом, домики и беседки,
 блестевшие мрамором; снаружи они были окутаны листвой и ползучими растениями, 
внутри воздух освежался неиссякаемыми фонтанами.
Такие виллы были разбросаны по всей Италии, Галлии, Испании, Африке, короче — 
по всей империи. Все они строились и украшались почти одинаково, с небольшими 
изменениями, которые обусловливались местными обычаями, традициями, а также 
климатом.
(Gamier et Amman n, L'habitation humaine, pp. 563 et suiv., chez Hachette).

6. Плиний Младший в деревне
Ты спрашиваешь, как я провожу летние дни в Этрурии? Просыпаюсь, когда 
вздумается, большей частью в первом (седьмом) часу, часто — раньше, реже — 
позднее. Ставни остаются закрытыми: в безмолвии и мраке лучше думается. Не 
отвлекаемый никакими делами, свободный, предоставленный самому себе, я не 
мыслью слежу за глазами, а глазами за мыслью: они ведь видят то же, что и ум, 
если ничего другого видеть не могут. Когда у меня есть работа, я в это время 
как бы пишу в уме, делаю поправки: иногда много, иной раз поменьше, смотря по 
тому, сколько в силах сочинить и запомнить. Потом зову секретаря и, открыв 
ставни, диктую ему, что сочинил; он уходит, потом я вновь призываю его, вновь 
отпускаю. Часу в 4-м или 5-м (10—11) (я не гонюсь за точным распределением 
времени) отправляюсь, смотря по погоде, в сады или в портик, продолжая сочинять 
и диктовать. Потом сажусь в экипаж, и здесь



172
 
занимаюсь тем же, чем занимался гуляя и лежа: мысль продолжает работать, 
благодаря перемене впечатлений. Потом немного сплю, затем гуляю, ясно и громко 
декламирую что-нибудь по-гречески или по-латыни, не столько ради голоса, 
сколько ради желудка, но и голос от этого крепнет. Затем снова гуляю, умащаюсь 
елеем, делаю гимнастику, моюсь. За обедом с женой или несколькими друзьями 
слушаем чтение; после обеда — комедия или игра на лире; потом гуляю со своими 
гостями, в числе которых бывают и ученые. Коротаем вечер разными беседами, и 
как бы ни долог был день, он скоро проходит. Иногда в этом порядке что-нибудь 
изменяется.
Если я долго пролежал в постели или много гулял, то немного поспав и почитав 
вслух, еду не в экипаже, а верхом: это быстрее. Иногда из соседних городов 
приезжают друзья, и часть дня уходит на них; когда устанешь, это бывает 
приятным развлечением. Временами охочусь, но всегда беру с собой записную 
книжку, чтобы, в случае, если не поймаешь зверя, все-таки что-нибудь принести. 
Занимаюсь делами колонов, но, как им кажется, слишком мало; их деревенские 
дрязги заставляют меня еще больше любить наши литературные занятия и городские 
дела.
(Плиний Младший. Письма. С. IX. 36).

7. Вилла Адриана в Тибуре
Местоположение Тибу рекой виллы не только живописное, но и очень здоровое. Она 
лежит около последних отрогов Апеннин и совершенно открыта благодетельному 
влиянию восточных ветров, в то же время ряд холмов защищает ее от сирокко и 
вредных южных ветров. Две маленькие долины параллельными линиями идут с севера 
на юг; между ними находится возвышающаяся уступами равнина мили в три длиною, 
на ней-то и расположена вилла. Почва здесь представляет ряд неровностей, 
которыми мы так дорожим, считая их одним из главных условий живописности сада. 
Римляне же, наоборот, не любили их и употребляли всевозможные усилия, не 
останавливаясь и перед сложными сооружениями, для того чтобы выровнять почву 
там, где они строили дома. Такие сооружения мы находим в большом количестве и в 
Тибу рекой вилле. Два ручья, сбегающие с сабинских гор, пересекают как ту, так 
и другую долины и соединяются у входа в виллу, после чего впадают одним общим 
руслом в Анио. Летом они почти совсем пересыхают. Ввиду этого устроены были 
водопроводы, в изобилии доставлявшие с гор свежую и здоровую воду.
Что поражает прежде всего в вилле Адриана, это ее громадные размеры. Нибби 
уверяет, что она занимала пространство в 10 кило-



173
 
метров. Если турист отважится направиться к югу через колючий кустарник и 
заборы, то он найдет еще более обширные залы, чем те, которые показываются 
иностранцам. Чтобы соединить все эти помещения, которые расположены так далеко 
друг от друга, что представляются в виде отдельных кварталов города, были 
устроены подземные ходы или криптопортики. При этом мрамор употребляли так 
щедро, что и до сих пор вся почва покрыта им. Трудно представить себе 
совокупность зданий более роскошных и более разнообразных и пестрых: они 
представляют собой невероятную смесь портиков, перистилей и других построек 
всяких форм и размеров. Куполы больших зал, круглые своды экседр чередуются с 
треугольными фронтонами храмов, а над крышами высятся башни и террасы, 
осененные виноградными беседками. Очевидно, римляне мало стремились к симметрии 
в своих архитектурных сооружениях.
Так как Адриан много путешествовал, то он хотел сохранить в своей вилле 
воспоминания о тех странах, которые ему больше всего понравились. Здесь были, 
по словам биографа, Лицей, Академия, Пританей, Каноп, Пойкил [1], Темпейская 
долина и даже ад в миниатюре. Без сомнения, он не добивался того, чтобы 
воспроизвести точную копию всех этих зданий и местностей, довольствуясь лишь 
весьма приблизительным сходством. Давая отдельным частям своей виллы чужеземные 
названия, он приспособлял их ко вкусам своего времени и обычаям своей страны.
Из всего этого теперь многое настолько разрушилось, что нет никакой возможности 
разобраться в этих развалинах. Впрочем, три места Адриановой виллы можно до 
некоторой степени восстановить, а именно Темпейскую долину, Пойкил и Каноп.
Темпе была расположена на северо-западном конце, вдоль одного из тех источников,
 о которых мы говорили выше. Без всякого сомнения, здесь не было ни Олимпа, ни 
Пелиона, ни Оссы, ни тех отвесных скал и вековых лесов, которые придавали 
настоящей Темпейской долине величественный и в то же время изящный вид, 
приводящий в восторг путешественников. Здесь все размеры воспроизведены в 
миниатюре, но грация и изящество остались. По своей природе маленькая долина не 
лишена была чарующей прелести.

__________
[1] Лицей — сад в окрестностях Афин с алтарями муз и Зевса, служивший местом 
для прогулок и гимнастических упражнений; здесь в свое время учил Платон. Такую 
же «гимназию» представлял собой и Лицей при храме Аполлона близ восточных ворот 
Афин, где учил Аристотель. Пританей — здание у подошвы акрополя, в котором 
кормили за государственный счет заслуженных граждан и иностранных послов Пойкил 
— картинная галерея в Афинах.
Каноп — египетский город в устье Нила, соединенный каналом с Александрией и 
Мереотидским озером: здесь был замечательный храм Сераписа с оракулом. — Ред.
 

174
 
Число тенистых мест было в ней увеличено, и из долины устроили приятное место 
для прогулок; и так как здесь было свежо и много тени, и можно было с 
наслаждением отдыхать у ручья под большими деревьями, вспоминая при этом 
счастливые минуты, проведенные в чудной фессалийской долине, то этому местечку 
и дали ее название. Со стороны виллы, напротив равнины, шли террасы, которые 
еще и до сих пор заметны, с портиками и мраморными бассейнами. Обширная экседра 
господствовала над всей долиной. В нее можно было сойти до самых цветников по 
отлогому спуску.
Пойкил находился на западной стороне, т. е. на стороне, обращенной к Риму. Это 
была обширная площадь, на которой малейшие неровности почвы были сглажены при 
помощи довольно сложных сооружений. Чтобы не терять места, архитектор, согласно 
обычаю, устроил в самих этих подземных сооружениях помещения в несколько этажей 
различной величины и формы, которые в народе носят название «ста комнат». Здесь 
было, вероятно, жилище слуг. Площадь окаймлялась четырехугольным портиком, и в 
середине ее был устроен большой бассейн. Часть этого портика сохранилась. Она 
представляет



175
 
собой кирпичную стену в десять метров высоты и в 230 длины. Параллельно стене 
шли в два ряда колонны, поддерживавшие изящную крышу. Таким образом получалось 
две крытых галереи, сообщающихся при помощи двери. Они были расположены так, 
что когда одна была на солнце, в другой была тень, вследствие чего в них можно 
было прогуливаться во все времена года и во все часы дня. Как и в афинском 
Пойкиле, стены были украшены живописью.
За Пойкилом тянулась удлиненная равнина, которую археологи назвали Канопом. В 
глубине ее была обширная ниша или абсида, которая служила в одно и то же время 
и храмом, и водоемом. В середине абсиды в особом углублении стояла, вероятно, 
статуя Сераписа. У боковых стен в меньших нишах были изображения других 
египетских богов. Со всех концов здания обильно текла вода. Она лилась по 
мраморным ступенькам или через целый ряд бассейнов, расположенных один выше 
другого, и стекала наконец в полукруглый водоем. Через этот водоем был 
перекинут мостик, украшенный колоннами, которые поддерживали свод; по этому 
мостику можно было перейти с одного края бассейна на другой и вблизи любоваться 
водопадами. Вода текла под мостом и выливалась в канал, занимавший всю середину 
долины; он имел двести двадцать метров в длину и восемьдесят в ширину. Здесь 
стояли изящные суда, сделанные, без сомнения, по образцу александрийских гондол,
 и предназначенные для императора и его друзей; до сих пор еще на набережной 
можно видеть остатки лестницы, по которой они сходили на суда, когда хотели 
прокатиться по каналу. На одном берегу его найдены были развалины около 
двадцати двухэтажных зал, осененных прекрасным портиком. Может быть, это было 
подражание тем гостиницам» в которых с таким удовольствием останавливался и 
отдыхал путешественник, отправлявшийся в Каноп.
Собственное жилище императора расположено было недалеко от Темпейской долины. 
На небольшом расстоянии от него были термы. Их фундамент довольно хорошо 
сохранился, так что есть возможность восстановить план всего здания. Круглая 
галерея окаймляет один из тех маленьких ручейков, которые древние называли 
эврипами. Канал, по которому текла вода, был со всех сторон обложен белым 
мрамором и имел около пяти метров ширины и немного более метра глубины. 
Пространство, ограниченное течением ручья, образует остров, на который можно 
пробраться по одному из мраморных мостиков. По причудливой, но не лишенной 
изящества, мысли устроителя в центре круглого острова был сооружен 
четырехугольный дворик, который украшала, вероятно, какая-нибудь статуя. 
Маленькие круглые комнаты и обращенные к эврипу ниши с фонтанами расположены 
были на неравной величины отрезках между четырехугольником двора и окружностью 
острова. Трудно себе представить что-нибудь более оригинальное, чем эти 
причудливые сочетания.



176
 
Пол комнаты дворика и галереи усеян осколками мрамора. Здесь найдены были куски 
колонн и барельефов, изображавших морских чудовищ, тритонов, нереид. 
Предполагают, что это прелестное здание представляло собой рыбный садок.
Около императорских покоев были устроены приемные комнаты. Нужно думать, что 
Адриан, хотя и заявлял о своей любви к уединению, устраивая эту виллу, тем не 
менее не отказался окончательно от своих обязанностей императора. Как ни 
многочисленны друзья правителей, эти громадные залы устраивались не для одних 
только друзей Адриана. Чтобы добраться до этих приемных комнат, надо было 
пройти длинный ряд различных зданий. Восьмиугольный вестибюль вел в один из тех 
дворов, которые римляне называли перистилями. Их было много в вилле, но этот 
перистиль был самый обширный и самый прекрасный. Здесь впоследствии собрали так 
много богатых остатков, найденных в вилле, что архитекторы дали этому перистилю 
название Piazza d'oro (Золотая площадь). Эта площадь была окружена портиком и 
вымощена розовым мрамором;
многочисленные статуи дополняли великолепную отделку. В глубине перистиля 
напротив восьмиугольного вестибюля расположена была большая зала под куполом и 
с полукруглой абсидой в конце. По четырем углам ее были устроены ниши для 
статуй. В этой прекрасной зале и в перистиле, который ей предшествовал, и 
давались, вероятно, императорские аудиенции; здесь императору представлялись 
депутации от городов и провинций. К официальным апартаментам примыкала другая 
зала, которую одни считали храмом, другие — местом собрания философов; хотя 
вероятнее всего то, что в этом помещении Адриан творил суд, окруженный членами 
своего частного совета.
Близ Пойкила раскопки обнаружили площадку для атлетических упражнений с 
обширными службами. Кроме того, в вилле был одеон и два театра, один для 
представлений греческих пьес, другой для латинских. Два рядом стоящие здания, 
заключающие в себе много комнат, считают библиотекой. Над одним из них 
возвышается трехэтажная башня, которая могла служить обсерваторией для 
императора, столь любившего занятия астрологией. По обычаю, библиотеки должны 
были заключать в себе не только произведения знаменитых писателей, но и их 
бюсты. Наконец, возможно, что в вилле была зала для публичных чтений, которые 
были тогда в большой моде и пользовались особым расположением Адриана.
Ученые пробовали определить место ада, который, как говорили, император хотел 
воспроизвести в своей вилле, но это предприятие представляется совершеннейшей 
химерой, так как неизвестна даже его форма. Неизвестно даже, было ли это 
совершенно фантастическое сооружение, или же оно воспроизводило описание шестой 
книги Энеиды. Знаменательно, что Адриан желал устроить тартар и елисейские поля 
в своей даче. Значит ли это, что он был озабочен



177
 
мыслями о будущей жизни? Это мало вероятно. Рассказывают, что, чувствуя 
приближение смерти, он имел столько самообладания, что мог сочинять шутливые 
стишки, в которых обращаясь «к своей маленькой душе, трепещущей и милой», 
говорил ей: «Ты отправишься теперь в страну бледную, суровую и обнаженную, где 
тебе уже нельзя будет предаваться обычным играм». В каком виде представлял он 
себе эту «бледную и обнаженную» страну? Мы должны отказаться от мысли узнать 
это когда-нибудь.
(Boissier, Promenades archrelogiques, pp. 203 et suiv., chez Hachette).

Глава VI. ОДЕЖДА И ПИЩА
1. Одежда римлян
Одежда римлян разделялась на два разряда: верхняя (amictus) и нижняя (indutus). 
Главную верхнюю одежду составляла тога. Она была отличительным признаком 
гражданина; ввиду этого во времена империи изгнанникам запрещали ее одевать; 
точно так же иностранец не смел облекаться в тогу. С другой стороны, 
подвергался порицанию и гражданин, который вздумал бы нарядиться в иностранное 
платье. В последний век республики стал входить в моду греческий pallium, но 
Август запретил носить его, по крайней мере, на форуме и в цирке. Впоследствии 
тогу продолжали носить лишь высшие классы; ее надевали также клиенты, когда 
являлись получать свой подарок (sportula) от патрона. Тога была также 
обязательным костюмом в театре, на общественных играх, в суде, во время 
официальных церемоний и при дворе.
Растянутая на плоскости тога имела вид ромба с закругленными вершинами: таким 
образом она представляла собой овальный кусок материи. В длину она была по 
крайней мере в три раза больше человеческого роста, не считая головы; в ширину 
она была на одну треть меньше. Бесполезно было бы объяснять, каким образом ее 
одевали, гораздо важнее показать, какой был внешний вид уже одетой тоги, а для 
этого достаточно взглянуть на помещаемое здесь изображение. Первоначально тога 
довольно плотно облегала тело, позднее ее стали носить гораздо свободнее.



179
 
Тога, которую носили дети, была окаймлена пурпурной полосой, отсюда название 
toga praetexta [1]. Тога мужчины, которую надевал юноша, достигший 
совершеннолетия, была совсем белой и без каймы. Претекста являлась также 
отличительным одеянием некоторых магистратов и жрецов.
Paenula представляла собой плащ без рукавов, который покрывал тело до колен; у 
шеи в нем было сделано круглое отверстие, через которое и надевалась paenula. 
Она была открыта с обоих боков, но зашита спереди. Это была и мужская, и 
женская одежда, которую надевали иногда даже поверх тоги; ее делали обыкновенно 
из шерстяной материи.
Lacerna представляла собой некоторое сходство с греческой хламидой: это было 
продолговатое и открытое спереди одеяние, которое придерживалось застежкой на 
плече, а может быть на груди. Она была в большой моде во времена империи; 
lacerna бывала часто роскошно отделана. Иногда к ней, как и к paenula, 
приделывался капюшон на случай ветра и дождя.
Плащ воина, называвшийся сначала trabea, а потом patudamentum и sagum, 
представлял собой точную копию греческой хламиды. Во времена республики 
patudamentum, — всегда красного цвета, — одевался только главнокомандующим во 
время войны: при въезде в Рим он снимал его. В эпоху империи такой плащ стал 
отличительным знаком императорского достоинства.
Главное нижнее одеяние представляла собой туника. Она была легкой и удобной, и 
ее носили под тогой в те времена, когда тога одевалась лишь при выходе из дому. 
Туника была похожа на греческий хитон и доходила до икр, но она стягивалась 
поясом в талии. Сначала она была без рукавов или с короткими рукавами; к концу 
второго века нашей эры стали носить туники с длинными рукавами. Иногда одевали 
две, три и даже четыре туники одна на другую.
Laticlauia сенаторов и angusticlavia всадников представляли собой не что иное, 
как тунику, украшенную двумя полосами пурпура, в первом случае широкими, во 
втором узкими: полосы эти шли вдоль

__________
[1] Praetexta (подразумевается ригрига) от глагола praetexere — приткать 
спереди, окаймлять, украшать. — Ред.
 

180
 
тела. Тога, которую надевали на tunica laticlaoia, обыкновенно делалась из 
тонкой и прозрачной материи, так что сквозь нее просвечивали пурпурные полосы 
туники, это были «стеклянные тоги», как их называли в шутку. Laticlama меньше 
стягивалась поясом, чем обыкновенная туника; поэтому она более плавно ниспадала 
вдоль тела и пурпурная полоса шла непрерывной линией от плеча до самого низа.
В точности неизвестно, что такое был synthesis; можно лишь предположить, что 
его носили обыкновенно за столом ввиду удобства. Возможно, что это был род 
рубашки, как это видно из одного места Марциала, который осмеивает 
женоподобного человека, одиннадцать раз переменившего synthesis, который был 
совсем мокрый от пота.
Женщины также носили тунику: это была плотно облегавшая тело и доходившая до 
колен рубашка без рукавов и без пояса. На высоте груди помещалась полоса тонкой 
и мягкой кожи, которая, как наш корсет, поддерживала груди. На тунику 
набрасывалась stola, которую можно сравнить с длинным хитоном греческих женщин. 
Выходя из дому, надевали palla — плащ вроде гиматиона. Раньше, когда еще не 
знали palla, ее заменял ricimum — четырехугольный плащ, более короткий и с 
меньшим числом складок.
До императорской эпохи вся римская одежда делалась из шерстяных материй или же 
из холста. С развитием роскоши стали входить в употребление более тонкие, а 
именно шелковые материи.
Обычный цвет был белый. Только бедные люди, рабы и вольноотпущенники из 
экономии употребляли коричневую или черную шерсть. Темная тога была одеждой 
траура и скорби. Во времена империи в моду вошли самые разнообразные оттенки 
цветов. Так, на одной стенной картине мы видим, что покрывало матери синее, 
stola — белая, прозрачная, а palla бело-розоватого цвета с синей отделкой; 
stola молодой девушки также бело-розоватая, palla желтая с каймой 
бело-синеватого цвета. У замужней женщины stola лиловая



181
 
с темной отделкой и palla голубая; наконец, у служанок нижняя одежда белая, а 
верхняя синяя.
Римляне выходили обыкновенно с открытой головой или же довольствовались тем, 
что приподнимали тогу на голову. Тем не менее у них существовали шапки (pileus 
и petasus), которые употреблялись не только простонародьем, проводившим большую 
часть времени на работах под открытым небом, но и людьми из высшего общества. 
Вместо pileus употреблялся также капюшон (cucullus), который прикреплялся к 
paenula или же прямо набрасывался на плечи.
Женщины не носили шляп; чтобы прикрыть голову, они подымали свою palla, как это 
делали мужчины с тогой. Самым лучшим прикрытием им служило покрывало, 
укрепленное на голове и ниспадавшее складками на затылок и спину. Mitra 
представляла собой кусок материи, покрывавшей голову в виде чепчика; она 
обыкновенно доходила лишь до половины головы и оставляла открытыми спереди 
грациозно положенные волосы. Наконец, римлянки употребляли также и головные 
сетки (reticulum).



182
 
Calceus называлась обувь довольно высокая и закрытая, вроде наших башмаков или 
ботинок. Вместе с тогой она составляла национальный костюм гражданина, который 
он надевал, отправляясь в город. Показаться в обществе иначе обутым считалось 
таким же неприличным, как например у нас выйти на улицу в домашних тапочках. 
Calceus надевали также и женщины, выходя из дому, так как это была обувь общая 
для обоих полов.
Дух иерархического подчинения, которым было проникнуто римское общество, 
отражался также и на обуви. Форма, высота и цвет calceus'a. изменялись 
сообразно общественному положению человека. Так, calceus сенаторов представлял 
собой очень высокую обувь, доходившую до половины ноги. Она была сделана из 
черной мягкой кожи, которую римляне называли aluta, так как ее приготовляли при 
помощи квасцов (alumen). Сенаторский башмак имел четыре ремешка. Люди, 
принадлежавшие к старинной знати, прикрепляли к башмаку на самом подъеме 
полумесяц (hind) из слоновой кости, который служил для завязывания. Calceus 
mulleus был красного цвета, т. е. того цвета, который с древних времен



183
 
являлся отличительным признаком первых сановников государства. Предание 
приписывает первое употребление этой обуви царям. Во времена республики она 
была присвоена курульным магистратом. Из одной надписи видно, что ее носили 
также триумфаторы. Форма этого башмака в точности неизвестна; во всяком случае, 
он был на высокой подошве. От mulleus происходит название mule, которым 
обозначается в настоящее время папская обувь.
Статуи очень часто изображают римскую матрону в закрытой обуви — это так 
называемый calceus muliebris, род башмака из тонкой кожи самых разнообразных 
цветов: эти башмаки были красные, светло-желтые, чаще же всего белые.
Solea и crepida представляют собой сандалии, т. е. подошвы из толстой кожи, 
иногда с небольшим возвышением сзади для защиты пятки. Они отличались между 
собой, по-видимому, тем, что ремни solea покрывали лишь ступню, а ремни crepida 
поднимались выше лодыжки.
Pero грубая кожаная обувь, употреблявшаяся главным образом крестьянами.
Наконец, caliga представляла собой обувь воина. Она состояла из толстой подошвы,
 густо утыканной острыми гвоздями; к подошве пришивался кусок кожи, вырезанный 
полосами, образуя нечто вроде сетки вокруг пятки и ступни: пальцы оставались 
открытыми.
(По Guhl et Koner, to Vie antique, II, ch. XI, chez Rothschild; Becker, Gallus, 
Excursus сцены VIII-ой; Heuzey, Dict. des antiquites, 1, pp. 815 et suiv.; pp. 
1242 et suiv.; Saglio, Ibid., p. 849).


2. Туалет римской матроны в I веке по Р. X.
Вечером, ложась спать, Сабина покрыла свое лицо, по обычаю того времени, тестом 
из хлеба, вымоченного в молоке ослицы. За ночь эта мазь высохла и при 
пробуждении голова Сабины казалась сделанной из гипса и покрытой трещинами и 
щелями. Прибавьте к этому, что, раздеваясь, она сняла свои брови, волосы и зубы.
 Вот почему Лукиан мог писать: «Если бы кто-нибудь увидел этих дам в момент 
пробуждения, то принял бы их за павианов или других обезьян».
Вставши, Сабина тотчас же перешла в уборную, где ее ждали служанки. У этих 
рабынь, хотя некоторые из них родились в какой-нибудь деревушке Лациума, всегда 
были греческие имена. Одна из них — Скафион, держа в руках таз, полный еще 
теплого ослиного молока, осторожно снимала губкой кору, которая покрывала лицо 
ее госпожи и называлась катаплазмом. Когда лицо было очищено, Фиала стала 
покрывать его румянами и белилами. Но прежде чем



184
 
На стр. 184 иллюстрации



185
 
приступить к этой операции, она должна была дунуть в металлическое зеркало и 
передать его Сабине. Эта последняя, понюхавши его, узнавала, была ли слюна 
рабыни здоровой и благоухающей и жевала ли она все утро ароматические лепешки, 
как это ей было приказано. Ведь Фиала должна была слюной размочить румяна, 
которые потом накладывала на щеки своей госпожи. Коробочки с румянами 
помещались в двух небольших ящиках из слоновой кости и хрусталя, называвшихся 
греческим именем narthekia и бывших самым драгоценным предметом в уборной 
матроны. Кроме свинцовых белил, все остальные притирания были продуктом 
растительного или животного царства. В то время как Фиала была занята 
разрисовыванием лица, третья рабыня — Стимми — красила брови и веки какой-то 
жидкостью, похожей на сажу и составленной из свинца, сурьмы и висмута. Мастихея 
была специально приставлена к зубам. Прежде всего она подала Сабине хиосскую 
мастику, которую римские дамы жевали каждое утро. У нее был также в золотой 
чаше пузырек из оникса, наполненный уриной молодого мальчика, в которой была 
распущена толченая пемза. Этой смеси придавали разнообразную окраску 
посредством мраморной пыли; она служила для чистки зубов. Искусственные зубы 
Сабины были вынуты из ларчика, вычищены и вставлены в челюсти из слоновой кости,
 к которым они прикреплялись посредством золота. Таким образом, Марциал не 
совсем неправ, говоря: «Галла, ты представляешь собой сплошной обман: в то 
время как ты живешь в Риме, твои волосы растут на берегах Рейна. Вечером, 
снимая свои шелковые одежды, ты снимаешь также и зубы; 2/3 твоей особы на ночь 
запираются в ящики. Твои щеки, твои брови — дело рук твоих рабынь».
Вслед за тем Сабина отдает себя в руки другим рабыням, специальность которых 
убирать голову. В I веке нашей эры в большой моде были белокурые волосы с 
огненным отливом. Напрасно Сабина перепробовала всевозможные помады и едкое 
мыло, чтобы изменить цвет своих волос: ничто не помогало. Она уже почти 
решилась остричься и напялить на себя парик, как вдруг ее рабыня Напэ открыла у 
одного галльского парфюмера помаду. Нужно было предварительно вымыть волосы в 
щелоке, затем намазать их этой помадой и высушить на солнце. Эта новая проба 
увенчалась блестящим успехом, и волосы Сабины приобрели, наконец, желанный 
красный цвет. Теперь нужно было постараться убрать их как можно лучше. Каламис 
при помощи щипцов, нагретых на серебряной лампочке, укладывала их на висках и 
на лбу прядями и завитками. В то же время Псекас надушила всю прическу нардом и 
восточными эссенциями, которые она предварительно набирала в рот. 
«Приблизившись к женщине, — говорил Лукан, — думаешь, что очутился среди 
благовоний счастливой Аравии». После того как волосы были тщательно расчесаны и 
несколько пожелтели от благовоний, Кипассис,



186
 
ловкая негритянка, заплела их сзади в косу и сделала из нее на лбу род венчика, 
или, как тогда называли, узел, который устраивался на сто различных ладов; 
наконец, рабыня воткнула в него великолепную золотую булавку. Во все время 
причесывания никому



187
 
не приходилось исполнять более трудную работу, чем бедной Латрис. Эта рабыня 
должна была подставлять Сабине зеркало, то справа, то слева. Древние зеркала 
делались не из стекла, как наши; это были полированные пластинки из металла. 
Зеркало Сабины было усыпано вокруг драгоценными камнями: задняя сторона его 
была чеканного золота, а ручка из слоновой кости покрыта изящными украшениями; 
с обеих сторон его висели губки, которыми оно вытиралось и чистилось. Латрис 
держала зеркало в правой руке, а в левой футляр, на котором была изображена 
мифологическая сцена.
От волос перешли к ногтям. Кармиона с необычайной бережностью взяла руку своей 
госпожи и стала чистить и полировать один за другим ее ногти, употребляя при 
этом маленькие серебряные щипчики и ножик, который заменял в то время наши 
ножницы. Правильные, хорошо выровненные, розоватого цвета ногти считались 
необходимым условием красоты руки. Уход за ногтями тем более был тщателен, что 
в те времена не носили перчаток. С необычайной заботливостью старались 
исправить маленькие недостатки ногтя разными водами и порошками из растительных 
или минеральных веществ. За ногтями на ногах уход был такой же, как и за теми, 
что на руках. Это объясняется тем, что женщины, даже самые нарядные, никогда не 
носили чулок, так что ступня у них всегда была открыта: подошва сандалий 
прикреплялась лишь ремнями.
Гардероб Сабины помещался в красивых ящиках, которые в образцовом порядке 
стояли вдоль стен, на каждом из них был ярлычок. Сабина выбрала себе костюм, в 
который она хотела нарядиться в этот день, и рабыни тотчас бросились доставать 
его. Прежде всего Кармиона обула ее в башмаки из белой кожи. Одежда древних, 
благодаря своему покрою, одевалась очень легко. Сабина, приступая к своему 
туалету, надела нижнюю тунику, соответствующую нашей рубашке, которая была 
сделана из очень тонкой бумажной материи с рукавами, едва покрывавшими верхнюю 
часть руки. Все время, пока продолжался туалет, туника была подпоясана ниже 
грудей.
Кипассис развязала этот пояс и надела на грудь своей госпожи узкую повязку из 
пурпура, заменявшую корсет, затем она поднесла ей верхнюю тунику. Эта одежда 
была сделана из милетской шерсти и была ослепительной белизны. Рукава ее были 
короткие с разрезом спереди во всю длину и скреплялись только золотыми 
застежками.
На вырезе на груди была пурпурная кайма в два пальца шириной; подол туники был 
такого же цвета. Кипассис стянула ее белым поясом, позаботившись, чтобы туника 
ниспадала изящными складками и чтобы из-под нее виднелся только кончик ноги. 
Оставалось только набросить и расположить красивыми складками на левом плече 
Сабины и на руке большой белый плащ.
Из ларца были вынуты: ожерелье из тройной нитки жемчуга, серьги, золотые 
браслеты с розетками и чеканными листьями и



188
 
шестнадцать колец (по два на каждый палец за исключением двух средних). Надевши 
на себя все эти драгоценности, Сабина была готова для выхода. Она поместилась в 
своих носилках, окруженная толпой служанок и рабов, рядом с ней идет Кипассис с 
веером из африканских перьев. С левой стороны Напэ несет разноцветный зонтик на 
палке из индийского бамбука, готовая по первому знаку своей госпожи закрывать 
ее от солнца. Чтобы освежать руки, Сабина захватила с собой круглый кусок 
горного хрусталя; древние считали этот хрусталь льдом, застывшим от страшного 
холода и никогда не тающим. Наконец, на груди она поместила маленькую ручную 
змею из породы тех, которые назывались змеями Эпидавра.[1]
(По В?ttiger, Sabine, ou la matinee d'une dame romaine).

__________
[1] Адельфазия: «Кто хочет взвалить себе на плечи множество забот, пусть только 
возьмет жену. Нет ничего, что могло бы причинить столько затруднений. И никогда 
эти затруднения не могут быть устранены и никакая попытка устранить их не 
удовлетворит жены. Я говорю это потому, что знаю по опыту. С самой зари и до 
настоящей минуты мы с сестрой только и знали, что мылись, терлись, вытирались, 
убирались, чистились, снова чистились, румянились, белились и наряжались; и 
кроме того еще каждой из нас служанки помогали совершать туалет и чиститься, да 
к тому же двое мужчин утомились до изнеможения, таская для нас воду. И не 
говорите! Боги, сколько хлопот с одной женщиной! А две, я в этом уверена, могли 
бы занять собой целый народ, как бы он ни был многочислен. И день и ночь 
беспрестанно, ежеминутно они наряжаются, моются, вытираются, наводят лоск на 
кожу. И в конце концов женщина не знает никакой меры и уж раз начнет мыться и 
притираться, то этому не будет конца. Ведь недостаточно, чтобы женщина держала 
себя в безукоризненной чистоте: если в ее телосложении есть какая-нибудь 
неправильность, она не чиста и не может нравиться...
Антерастила: Прибавь еще к этому, сестра, что к нам относятся, как к 
какой-нибудь соленой рыбе, которая неприятна и противна, пока ее не вымочат 
хорошенько в воде: иначе у нее неприятный едкий вкус, к ней нельзя притронуться.
 То же самое и с нами. У женщин уж такое свойство, что если им не наряжаться с 
большими издержками, то они не будут иметь никакой прелести».
(Плав т. Карфагенянин, 210 и след.).
3. Косметические средства
Римляне не только употребляли духи, но даже злоупотребляли ими, особенно с тех 
пор, когда нравы стали приходить в упадок; праздник был не праздник без разных 
благовоний, которые получили большое значение в римском быту.
Духи изготовлялись преимущественно из разных веществ, привозимых из Египта, 
Аравии и Индии; впрочем, употреблялись также и растения, произрастающие на 
почве Италии: лилия, ирис, нарцисс, майоран; пестумские розы пользовались 
всемирной славой



189
 
почти так же знамениты были розы фазелийские. Из пахучего тростника 
изготовлялись самые обыкновенные и дешевые духи.
Кроме духов, которые добывались прямо из растений, существовало еще много 
сложных составов благовоний. Самыми изысканными считались: megalium, telinum 
(из Телоса), malobathrum из Сидона, nardum (особенно персидский нард), 
opobalsamum и др. Состав этих благовоний неизвестен, так как держался в секрете 
теми, кто их приготовлял. Каждый парфюмер, кроме того, имел свои особые составы.
 Niceros, например, дал имя ницероциану. Был парфюмер, носивший имя Cosmus; от 
имени Фолии получил название Foliatum, разновидность персидского нарда. Духи 
держали в алебастровых флаконах (alabastra) или в сосудах из оникса; 
сохранялись они в масле, и их окрашивали в красный цвет киноварью или 
лакмусовым ягелем.
Ванны часто бывали надушены, комнаты и постели Опрыскивались духами. Перед 
представлением воздух в театре также освежался благоуханиями из шафрана, корицы 
и кинамона. Духи клались даже в наиболее ценные вина. Их подливали в светильное 
масло. Наконец, их лили на костры, на которых сжигались покойники.
Косметические средства для волос были чрезвычайно разнообразны. Волосы чернили 
дикой лебедой, чечевицей, миртовым вином, кипарисовыми листьями, лесным шалфеем,
 отваренной кожицей порея. Чтобы волосы не седели, их мазали смесью масла и 
пепла земляного червяка. Для ращения волос употреблялся медвежий жир, а также 
пепел кожи гиппопотама, содранный с левой стороны лба. Чтобы сделать волосы 
белокурыми, употребляли уксусные дрожжи, масло из мастикового дерева, сок айвы, 
смешанный с соком бирючины. Курчавыми их делали при помощи спондилиона; чтобы 
волосы завивались, их мазали кровью молодой совы.
Парики и фальшивые волосы были очень распространены. Одна молодая девушка, у 
которой были каштановые волосы, испортила их, желая сделать черными; Овидий 
утешал ее, говоря: «Германия пришлет тебе волосы рабынь, подвластное племя 
позаботится о твоей прическе». Марциал часто упоминает о фальшивых или крашеных 
волосах и обращается с эпиграммами к тем, которые прибегают к этим средствам 
для исправления природных недостатков. Женщины чернили себе брови муравьиными 
яйцами или же более простым способом — иголкой, закопченной в дыму.
Существовали различные снадобья для сохранения цвета лица и нежности кожи. 
Среди этих средств ценилось более всего ослиное молоко, а также пена разных 
напитков, сделанных из хлебных злаков. Для того чтобы сделать кожу блестящей, 
употребляли маслянистый сок, который добывался из овечьей шерсти; чтобы 
заглушить неприятный запах этой мази, ее смешивали с духами. «Маленькие улитки, 
— говорит Плиний Старший, — высушенные на



190
 
солнце на черепицах, затем истолченные в порошок и разведенные отваром из бобов,
 представляют собой превосходное косметическое средство, которое делает кожу 
белой и нежной». Самое знаменитое мыло приготовлялось в Галлии; оно было двух 
сортов — мягкое и жидкое, и делалось из козьего жира и буковой золы. У поэтов 
на каждом шагу встречается упоминание о румянах и белилах; последние 
приготовлялись также и из мела; в качестве румян употреблялся кармин, а также 
особые составы, изготовляемые из крокодиловых экскрементов и даже из бычьего 
навоза. Марциал не особенно любезно обращается к одной женщине со следующими 
словами: «В то время когда ты сидишь дома, -твои волосы отсутствуют — их 
завивают в лавочке в су бурском квартале; ночью ты снимаешь свои зубы так же 
легко, как и свое шелковое платье; твое лицо, составные части которого 
помещаются в сотне баночек с помадой, не спит с тобой». В другом месте он 
говорит: «Ликорис чернее тутовой ягоды, упавшей с дерева, и чувствует себя 
хорошо только тогда, когда намажется белилами». Петроний для выражения подобной 
же мысли прибегает к образному сравнению: «По ее челу, покрытому потом, текут 
ручьи румян и белил, а в морщинах ее щек так много мела, что их можно принять 
за старую полуразвалившуюся стену, изборожденную дождем».
Овидий составил целую поэму, посвященную косметикам [1]; от нее сохранился 
только фрагмент приблизительно в 100 стихов. Вот взятый оттуда рецепт одного 
снадобья для улучшения цвета лица: чищеного ячменя 2 фунта, чечевичной муки 2 
фун., оленьего рога 1/6 ф., камеди 2 унции, тосканской полбы 2 унции, меду 18 
унций, 10 яиц, 12 толченых луковиц нарцисса. Он приводит еще два других очень 
сложных рецепта, один для выведения пятен с лица, другой для окраски лица. Этот 
отрывок заканчивается следующими двумя стихами: «Я видел женщину, которая 
макала мак в холодную воду, толкла его и мазала им щеки».
«У Таис черные зубы, — говорит Марциал, — а у Лекании белые. А почему? Потому 
что у первой собственные зубы, а у второй — покупные». «Ты купила себе волосы и 
зубы, Лелия, но как быть с глазами? Их ведь не продают». «Эглея воображает, что 
у нее есть зубы, потому что она носит челюсть из золота и из слоновой кости». 
Законы Двенадцати таблиц, относящиеся к пятому веку до Р. X., запрещают класть 
с мертвыми золото; исключение допускалось лишь для золотой спайки зубов. Катулл 
упоминает об оригинальном средстве для чистки зубов, которое употреблялось в 
Испании: «Жители Кельтиберии трут себе каждое утро зубы и десна своей уриной; 
чем

___________
[1] Об уходе за лицом. — Ред.
 

191
 
более у кого-нибудь из них зубы красивы и блестящи, тем, значит, усерднее их 
обладатель прибегает к этому средству».
Писатели очень часто упоминают о выщипывании волос. Их выщипывали на теле, под 
мышками, на руках и на ногах. По словам Марциала, изящным человеком называется 
тот, кто красиво причесывается, пахнет лучшими духами, напевает египетские или 
испанские песенки и умеет красиво округлять свои руки, на которых выщипаны 
волосы. Существовали лавочки специалистов, выдергивавших волосы, так же как и 
лавочки брадобреев; для выведения волос, кроме щипчиков, употребляли также 
различные снадобья: .кровь и мозг летучей мыши, смолу, желчь и пепел ежа, пемзу.
 Иногда ограничивались бритьем.
(Rouyer, Etudes medicates sur l'ancienne Rome, pp. 100 et suiv., chez 
Delagrave).

4. Частные бани
Римляне первых веков не знали ежедневного принятия ванн, даже в более поздние 
времена они ограничивались тем, что каждое утро мыли руки и ноги, а остальное 
тело — раз в неделю. Комната, в которой происходило омовение, называлась 
lauatrina и помещалась по соседству с кухней, чтобы иметь всегда под руками 
горячую воду. Впрочем, у Сципиона Африканского была особая баня в его 
литернской вилле, но какой убогой казалась она во времена империи! По словам 
Сенеки, это было голое помещение, «узкое, темное, освещенное не окнами, а 
какими-то бойницами; вода в ней не фильтровалась, так что после сильных дождей 
она должна была быть мутная».
В Риме, в доме Ливии, на Палатине, была баня, состоявшая всего из двух 
маленьких комнаток, в одной из которых помещалась печь.
С течением времени в этом отношении, как и в других, стала развиваться роскошь. 
Сергий Ората, живший в начале I века до Р. X. и прославившийся утонченностью и 
роскошью своей жизни, построил себе баню над гипокавстом, т. е. подвалом, 
наполненным горячим воздухом. Эта выдумка впоследствии была усовершенствована 
проведением тепла по стенам, так что оно распределялось равномерно по всем 
частям комнаты. При Августе Меценат первый устроил у себя бассейн с теплой 
водой, в котором можно было плавать. В эту же эпоху по всей Италии было уже 
распространено знакомство с греческими банями {laconicum). Август потел перед 
огнем, и затем его обливали водой, согретой на солнце. Попарившись, одни 
обливали себе водой, горячей или холодной, голову и все тело, другие немедленно 
после этого погружались в бассейн или же без всякого промежутка переходили от 
горячей бани к ледяной воде.



192
 
Холодная вода введена была в моду врачом Асклепиадом, жившим во времена Помпея, 
потом при Августе — Антонием Музой, при Нероне — Хармидом из Массилии, который 
советовал пользоваться холодной водой даже среди зимы. С другой стороны, были 
люди, которые принимали ванны очень горячие.
Обычное и полное омовение состояло в Риме, как и в Греции, из трех отдельных 
этапов: бани, холодной ванны и теплой ванны; к этому следует прибавить и 
четвертый, почти столь же существенный этап — умащение, которое предшествовало 
первым трем действиям или следовало за ними.
Этому соответствовало и устройство помещения даже частных бань. В каждой из них 
была одна комната, в которой парились (caldarium), другая для холодной ванны 
(frigidarium) и между ними третья с умеренной температурой (tepidarium); в этой 
последней обыкновенно не было ни ванны, ни бассейна. Когда моющиеся приходили в 
эту комнату в первый раз, они оставались в ней на некоторое время, прежде чем 
войти в caldarium, чтобы, слегка вспотев, подготовить свое тело к высокой 
температуре теплой бани. Затем они оставались в ней вторично по выходе из 
caldarium'а., чтобы переход из него в frigidarium не был очень резким.
Такое расположение частей бани было и в одном прекрасном помпейском доме, 
известном под именем виллы Диомеда. В ней баня представляет собой небольшую 
отдельную постройку. Сразу за входом (1) помещался треугольный двор, с двух 
сторон которого шла крытая галерея (2). У стены, которая образует третью 
сторону двора, устроен бассейн (piscina) в 2 метра 17 сантиметров ширины и 2 
метра 85 сантиметров длины, обмазанный цементом, с барьером, который выложен 
мраморными плитами; спускались в этот бассейн (4) по ступенькам. Стена была 
украшена живописью, а посередине ее помещалась маска, через которую лилась вода 
в бассейн, вытекавшая из него через особую трубу. Иногда предпочитали воду, 
собранную в бассейне под открытым небом. В вилле Диомеда моющийся был защищен 
от солнечных лучей крышей. Цифра 3 обозначает то место, где находился поставец 
перед очагом, на котором согревались напитки и кушанья, употреблявшиеся во 
время бани. Комната под цифрой



193
 
5 служила, вероятно, раздевальной; там же, может быть, сохранялись масло, духи 
и разные туалетные принадлежности. За ней находился frigidarium (6), откуда 
можно было пройти в tepidarium (7) и наконец в caldarium (8). Все 
приспособления для топки (9) помещались вне этой последней комнаты. Цифрой 10 
обозначена лестница. Чтобы caldarium со всех сторон нагревался горячим воздухом,
 в толще стен, также как и в подвале (hypocaustum) проходили глиняные трубы, 
сообщавшиеся с очагом. Tepidarium нагревался не трубами, а просто жаровней, 
наполненной углем.
Сенека говорит о великолепии, с каким частные лица устраивали иногда свои бани 
в I веке нашей эры. «Кто согласился бы в наши дни мыться так же скромно, как 
мылся Сципион? У нас человек считает себя бедным и свое жилище плохим, если 
стены его бани не блещут украшениями, обилие которых равняется их великолепию, 
если нумидийский мрамор не инкрустирован в мраморе александрийском, если вокруг 
не змеятся мозаичные узоры такой чудесной работы, что они соперничают с 
живописью, если потолки не покрыты стеклом, если тазосский мрамор, когда-то 
употреблявшийся только на храмы, не устилает бассейнов, в которые мы окунаем 
наши тела, размякшие от усиленного потения, если серебряные рты не извергают 
потоков воды. Сколько статуй, сколько колонн, которые ничего не поддерживают и 
стоят в виде украшения, лишь бы было на что потратить деньги! Какая масса воды 
с шумом низвергается в виде водопада! Мы избаловались до такой степени, что 
можем попирать ногами только драгоценные камни. Мы называем гнездом мокрицы 
баню, которая не расположена таким образом, что в ее широкие окна льется свет 
во всякое время дня, и купающийся может видеть через эти окна отдаленную 
деревню и море».
(Saglio, Dict. des antiq., I, pp. 651 et suiv, chez Hachette).

5. Принятие пищи
Первоначально у римлян был завтрак (jentaculum), обед (cena) и скромный ужин 
(vesperna). Впоследствии стали устраивать первый завтрак (jentacutum), второй 
завтрак (prandium или merenda) и обед (cena), после которого у богатых, 
делающих приемы, был еще и ужин (comissatio).
Первый завтрак был около третьего или четвертого часа, т. е. между 7 и 9 утра, 
смотря по времени года. Он состоял лишь из хлеба, обмоченного в вино или 
сдобренного медом, из фиников, олив, печений и сыра.
Большой завтрак бывал около шестого или седьмого часа (между 11 и полуднем), 
иногда раньше. Те, кто не имел первого завтрака



194
 
или обладал очень большим аппетитом, торопились с prandium`ом. Кушанья 
подавались при этом или горячие, или холодные. Плавт упоминает о разных видах 
свинины; в это время ели также овощи свежие или сухие, рыбу, яйца, грибы и 
фрукты; часто ограничивались тем, что оставалось от вчерашнего; из напитков 
подавалось вино чистое или с медом.
Слово merenda, которым обозначалась преимущественно вечерняя трапеза рабов, 
стало впоследствии применяться ко всякому принятию пищи без особых 
приготовлений в противоположность cena и prandium'y в собственном смысле.
Обед или сепа был в конце дня, в римском смысле этого слова, т. е. между 2 и 3 
часами пополудни, так как деловой день кончался в час, после чего принимали 
ванну и обедали. Более ранний обед считался неприличным. В хороших домах, с тех 
пор как в Риме стала распространяться роскошь, обед затягивался на весь остаток 
дня; бывали даже оргии, продолжавшиеся до следующего утра. Нерон, например, 
начинал обед в полдень, а кончал в полночь. На Плиния Старшего указывали не без 
удивления, как на образец правильной жизни, потому что он вставал из-за стола 
летом с наступлением вечера, а зимой около первого часа ночи, следовательно, 
проводил за обедом всего три часа. Мы будем меньше удивляться тому, что римляне 
тратили так много времени на обед, если вспомним, что для них обед был временем 
отдыха после трудового дня и притом отдыха, также не лишенного занятий. Люди 
просвещенные проводили это время в поучительных разговорах, некоторые 
заставляли читать себе вслух произведения великих писателей или рассказывать 
новости. К таким людям принадлежал и Катон Старший. Спуринна умел занять своих 
гостей до позднего часа. У других во время обеда появлялись музыканты, певцы, 
комедианты, танцовщики и устраивались разные другие увеселения.
Столовая называлась triclinium, из чего видно, что за столом возлежали. 
Первоначально ели в атриуме, сидя у очага. Только отец имел право возлежать; 
мать сидела в ногах его ложа, а дети размещались на скамейках, иногда за особым 
столом, на который им подавались небольшие порции, притом не от всех блюд; рабы 
находились в той же комнате на деревянных скамейках или же ели вокруг очага; 
так делалось в особенности в деревне. Позднее стали устраивать особые залы для 
званых обедов, в которых мало-помалу приняли участие и жены с детьми. С тех пор 
они стали вмешиваться в разговоры мужчин, им даже было позволено есть лежа. В 
богатых домах бывало по несколько столовых для разных времен года. Зимний 
triclinium помещался обыкновенно в нижнем этаже; на лето столовая переносилась 
в верхний этаж, или же обеденное ложе ставилось под velum в беседке, под 
навесом из зелени, во дворе или в саду.



195
 
Обычное число возлежащих за столом было 9, ввиду чего устройство столовой 
получало неизменный, определенный характер. Существеннейшую часть мебели 
составляли в ней большой четырехугольный стол посередине, и с трех сторон стола 
в форме подковы три ложа; четвертая сторона стола оставалась открытой для того, 
чтобы удобнее было подавать кушанья и вообще прислуживать за столом. Каждое 
ложе представляло собой деревянные или каменные подмостки с уклоном в сторону, 
противоположную от стола; на них расстилались матрасы (tori) и одеяла 
(stragulae). Все три ложа были одинаковой длины и имели каждое три места. Места 
отделялись друг от друга подушкой или набитым чем-нибудь изголовьем (puluinus); 
более высокий край ложа, примыкавший к столу, немного возвышался над его 
уровнем. Возлежавшие ложились на свое место наискось, опираясь верхней частью 
туловища на левый локоть и изголовье, а ноги протягивая к правой стороне. Такое 
положение не раз менялось в течение продолжительной трапезы.
Среднее ложе (medius) считалось самым почетным, за ним следовало левое (summus) 
и потом уже правое (imus). Два первых ложа предназначались для гостей, третье 
для членов семьи. Самым почетным местом на каждом ложе было левое, за 
исключением среднего ложа, где первым местом считалось правое, которое 
приходилось рядом с местом хозяина. В классическую эпоху неизменным числом 
возлежащих за столом было девять, хотя иногда это традиционное число и 
изменялось, если кто-нибудь приводил с собой неожиданного гостя (свою тень, как 
тогда говорили); это число могло быть и меньше. С другой стороны, случалось, 
что в одной и той же столовой устраивалось несколько triclinia. Цицерон говорит 
о виллах Верреса, где в столовых стояло по тридцать лож с роскошными 
покрывалами. Во всяком случае, придерживались правила не класть на одно и то же 
ложе более трех человек, а нередко бывало и по два.
К концу республики стали входить в употребление круглые и овальные столы. 
Вокруг такого стола стали устраивать одно ложе в виде полукруга, называвшееся 
по-латыни sigma, потому что первоначальная форма греческой ? была С. На таком 
ложе помещалось пять, шесть и даже восемь человек. Места на нем не отделялись 
подушками. Из современных памятников видно, что вокруг всей сигмы шла одна 
подушка в виде валика, на который и опирались все возлежавшие. Само ложе 
по-прежнему устилалось коврами.



196
 
Гелиогабал вздумал уничтожить ложа и располагать матрасы прямо на полу вокруг 
столовой доски, но эта новая мода не удержалась. На сигме порядок мест был иной,
 чем на триклинии. Почетными местами были крайние; первое место было на правом 
краю, второе — на левом; остальные места считались слева направо. Женщины и 
неожиданные гости садились на стульях или табуретах.
Столовое белье состояло сначала из одних только полотенец, которые были тем 
более необходимы, что римляне ели почти все руками. Позднее вошли в 
употребление салфетки, часто очень красивые, которыми покрывали грудь. Скатерти 
долгое время оставались неизвестными: ограничивались тем, что после каждой 
трапезы вытирали стол тряпкой. Лишь при Домициане начали покрывать столы 
скатертями. Салфетки доставлялись хозяином, но нередко случалось, что гость 
приносил с собой свою салфетку: он пользовался этой салфеткой для того, чтобы 
увязать в нее подарки, которые обыкновенно делались после пира, а также остатки 
кушаний, а то и целые блюда. Сервировка была очень простая. На дошедших до нас 
изображениях мы видим лишь блюда и сосуды для питья. Нож и вилка употреблялись 
лишь вне стола, для разрезания мяса, которое подавалось к столу; впрочем, 
жидкие кушанья ели ложкой.
Каждая перемена (ferculuni) подавалась на деревянном или серебряном блюде, 
иногда на круглом поставце, на котором помещалось несколько блюд одно над 
другим. Особый раб должен был придавать кушанью на блюде возможно более изящный 
вид. За столом каждый по очереди брал себе кушанье, протягивая руку к блюду. 
Мясо подавалось иногда цельным куском, и в таких случаях особый раб — кравчий — 
разрезал его на глазах пирующих в то время, как другие слуги распределяли куски.
 Хлеб, вода и вино разносились прислугой. Участвующие в пире по приходе в 
столовую располагались как можно удобнее; они снимали свою тогу и башмаки и 
облачались в более



197
 
легкое платье и сандалии; эту перемену нес раб, сопровождавший своего господина 
на пир. Перед пиром и затем между отдельными блюдами разносилась вода для 
омовения рук.
Прислуживанием за столом заведовал управляющий; у него под началом был целый 
штат рабов, разделявшихся на structores, которые накрывали на стол, scissores, 
которые разрезали кушанья, pocillatores, pincernae, разносивших напитки, и т. д.
 Перед хозяином лежало меню пира, и он охотно объяснял свойства каждого блюда, 
его способ приготовления и достоинства.
Римская cena состояла обыкновенно из трех частей: gustatio, собственно cena и 
десерт или secundae mensae.
Gustatio, называвшееся также promulsis, представляло собой закуску — кушанья, 
предназначенные для возбуждения аппетита. Это были яйца, всевозможный салат, 
овощи вроде капусты, артишоков, спаржи, тыквы, дыни с приправой из перца или 
уксуса, огурцов, мальвы, порея, отваренного в масле или в вине; консервов из 
репы и брюквы, олив, грибов, трюфелей, соленой или маринованной рыбы, устриц и 
других моллюсков. К этому присоединялись иногда пироги и жареная птица. При 
закуске пили сладкое вино (mulsum).
Cena долгое время состояла из двух перемен; позднее нормальное число перемен, 
по-видимому, дошло до трех; в исключительных случаях оно поднималось до семи и 
даже больше. Каждая перемена состояла из целого набора кушаний.
В начале трапезы всегда возносились молитвы богам. После сепа водворялось 
глубокое молчание, которое было необходимо для того, чтобы принесли жертву 
богам-ларам. На очаг возлагали часть пищи, которая была заблаговременно 
отложена для ларов, а именно, пироги из поджаренной муки с солью и чаша вина.
После этого подавался десерт, secundae mensae; причем оставались, по-видимому, 
за тем же столом. До сих пор пили умеренно, считая, что вино мешает вполне 
насладиться кушаньями. Но за десертом начинали пить весьма усердно.
Вот, со слов Макробия [1], меню одного торжественного пира, происходившего во 
время республики.
Gustatio. 1) Моллюски: морские ежи, устрицы, морские финики, спондилы. 2) 
Дрозды. 3) Откормленная курица со спаржей. 4) Миска с вареными устрицами и 
морскими финиками. 5) Вареные моллюски: морские желуди белые и черные, спондилы,
 гликомориды, морской кисель. 6) Винноягодники (птица). 7) Филе козу ли и 
дикого кабана. 8) Паштеты из откормленной птицы. 9) Винноягодники. 10) 
Моллюски: багрянки.

__________
[1] Макробий — римский грамматик, живший в 1-й половине V-ro века по Р. X. Он 
написал несколько сочинений, составленных на основании других авторов. — Ред.
 

198
 
Cena. 1) Свиное вымя. 2) Кабанья голова. 3) Рыба. 4) Свиное вымя. 5) Утки. 6) 
Вареные чирята. 7) Зайцы. 8) Жаркое из птицы.
Десерт. Мучной крем и бисквиты.
Марциал приводит меню двух более простых обедов, на которых закуска состояла 
лишь из солонины с крутыми яйцами, латука, порея и овощей. На десерт подавался 
в одном случае виноград, в другом — яблоки.
Чтобы иметь возможность поглотить такую массу пищи, многие принимали рвотное, 
одни — до, другие — после обеда; к тому же употребление этого средства 
рекомендовалось врачами.
Тотчас же после обеда, во время десерта или немного погодя — вечером, следовала 
попойка, во время которой пили, беседовали и развлекались (comissatio). На нее 
являлись иногда гости, не бывшие на обеде. Случалось, что кто-нибудь, 
пообедавши дома или у приятеля, отправлялся к другому знакомому на comissatio. 
О таких попойках часто упоминается со времен Плавта. Обычай этот, по-видимому, 
стал распространяться вместе с греческим влиянием. На подобных собраниях 
усвоены были все греческие приемы: участвующие в нем душились, увенчивали себя 
цветами, выбирали из своей среды председателя пира, для чего иногда метали 
игральные кости. Председатель выбирал вина, определял количество воды, которой 
разбавлялось вино, решал вопрос, сколько нужно выпить, и давал знак наполнять 
чаши. Во время обеда каждый по желанию разбавлял свое вино и мог требовать 
сколько угодно горячей и холодной воды. На comissatio же вино заранее 
разбавлялось в кратерах. Каждый обязан был выпить определенное количество вина, 
которое доходило иногда до полулитра (около бутылки). Способы пить были 
различные: пили вкруговую или же вызывали одного из членов компании и, после 
того как он выпьет кубок, наполняли последний снова вином и передавали ему с 
разными пожеланиями. Пили за здоровье друг друга и провозглашали тосты; причем 
вливали в кубок столько циатов (4 ? центилитра) вина, сколько было букв в имени 
того, за чье здоровье пили. Во времена империи на всех попойках частных и 
публичных предлагался тост за здоровье императора; не забывали также и войско. 
При каждом тосте необходимо было опорожнить кубок и, по возможности, залпом.
Эти попойки очень скоро приобрели характер грубых оргий. Редко кто из 
участников ее развлекался серьезной беседой. Обыкновенно на таком пиру очень 
скоро являлись певцы, певицы и всякого рода музыканты. Иногда хозяин читал свои 
стихи или просил прочесть стихи собственного сочинения кого-нибудь из гостей. 
Для увеселения собравшихся призывались комедианты, мимы, шуты, фокусники, 
танцовщицы и даже гладиаторы; играли также в кости.
Женщины и дети не раз бывали свидетелями непристойных сцен во время пирушек. 
Женщины состязались с мужчинами в пьянстве,



199
 
дети часто видели, как рабы уносили их отца — мертвецки пьяного.
(Ch. Morel, Dictdesantiq., I, pp. 1226—1282 и 1373—1374, chez Hachette.)

6. Гурман
— Откуда и куда идешь, Катий?
— Некогда мне; я спешу записать новые наставления, которые затмят и Пифагора, и 
жертву Анита [1], и ученого Платона.
— Я, конечно, грешу, расспрашивая тебя в такое неудобное время; но будь добр, 
прости меня, пожалуйста. Ведь если ты что- нибудь забудешь теперь, то скоро 
вспомнишь, благодаря ли природной памяти или при помощи искусственных приемов: 
ты ведь удивительно силен и в том, и в другом.
— Об этом-то я и хлопочу, чтобы все вместе удержать в памяти, так как это вещи 
тонкие и изложены тонко.
— Назови же имя этого человека (автора наставлений): скажи хоть, римлянин он 
или приезжий?
— Я воспою, благодарный, лишь одни наставления его, а имя автора пусть 
останется скрытым. Помни, что продолговатые яйца и на вкус лучше, и белее 
круглых, так как эти последние заключают в себе желток с мужским зародышем.
Та капуста, которая растет на сухих полях, слаще подгородной: нет ничего более 
водянистого, чем овощи с орошаемого огорода.
Если вечером к тебе внезапно нагрянет гость, то чтобы жесткая курица не 
произвела отталкивающего впечатления на его нёбо, знай, что нужно утопить ее 
живую в воде, подмешивая к ней фалернское: от этого курица сделается нежнее.
Самые лучшие грибы — луговые, остальным же не следует доверять.
Тот проживет долгие годы здоровым, кто будет после завтрака есть черную 
шелковицу, снятую с дерева до знойного солнца.
Ауфидий примешивал к меду крепкое фалернское, и совершенно напрасно: в пустые 
жилы можно вводить (натощак можно пить) только (что-нибудь) легкое; лучше всего 
можешь промыть внутренности легким медом.
В случае засорения желудка помогают мидии (ракушки), простые улитки и низкие 
стебли щавеля, вместе с белым косским вином.

__________
[1] Жертва Анита — Сократ, в числе обвинителей которого был также софист Анит. 
— Ред.
 

200
 
В новолуние наполняются гладкие устрицы. Но не всякое море обильно раковинами 
хорошего качества: лукринская раковина лучше байской багрянки; в Цирцеях 
водятся также хорошие устрицы, в Мизене [1] морские ежи, изнеженный Тарент 
гордится большими гребенчатыми раковинами.
Пусть никто не заявляет дерзких притязаний на гастрономическое искусство, не 
овладев предварительно сложным учением о лакомствах. Недостаточно хватать со 
стола (рыбного торговца) дорогую рыбу, не зная при этом, какая хороша под 
соусом, а какую нужно зажарить, чтобы обессиленный уже гость снова приподнялся 
на локоть (т. е. снова принялся за еду).
У того, кто не любит безвкусного мяса, стол гнется под тяжестью умбрийского 
кабана, вскормленного дубовыми желудями; а лаврентийский, питающийся лишь 
болотной травой да камышом, плох.
Козы, пасущиеся на виноградниках, не всегда вкусны.
У плодовитого зайца знаток будет выбирать передние лопатки.
Какое влияние на рыб и на птиц оказывают природа и возраст — этот вопрос я 
первый разрешил своим нёбом.
Есть люди, весь ум которых направлен на изобретение новых пирожков; но ведь 
недостаточно все свое внимание посвятить лишь одному делу: если бы, например, 
кто-нибудь старался только о том, чтобы вина не были плохи, и в то же время 
нисколько не заботился бы о масле, каким надо полить рыбу!
Если ты выставишь массийское вино под открытое небо, то все грубое в нем, а 
также неприятный запах исчезнет под влиянием ночного воздуха; кроме того, оно 
потеряет портящий его привкус холста (через который цедили вино).
Тот, кто хитро примешивает к суррентинскому вину осадок фалернского, 
употребляет при этом голубиное яйцо, чтобы собрать потом эту грязь, так как 
вращаясь, желток оттянет все постороннее вниз.
Силы ослабевшего собутыльника восстановишь жареными морскими раками или 
африканской улиткой: латук же только плавает в воспаленном от вина желудке; 
разгоряченный, он все более и более нуждается для восстановления сил в ветчине 
и колбасах, так как готов поглотить все горячее, хотя бы оно было принесено из 
грязной харчевни.
Весьма важно постичь секрет приготовления двух соусов. Простой состоит из 
хорошего оливкового масла, к которому следует примешать густого вина и рассолу, 
но непременно такого, который пахнет византийским бочонком. Когда эта смесь 
прокипит вместе с мелко

__________
[1] Цирцей — прибрежный город в Лациуме. Мизен — у Неаполитанского залива. — 
Ред.
 

201
 
изрубленными травами и корицийским шафраном и потом отстоится, прибавь масла из 
венафрских оливок.
Тибуртинские яблоки вкусом своим уступают пиценским, хоть и красивее на вид.
Веннункул следует сохранять в горшках, а албанский виноград — в дыму.
Я первый придумал подавать этот виноград вместе с яблоками, а также винные 
дрожжи, и рыбный рассол, и белый перец с непросеянной черной солью, расставляя 
все это на чистых тарелочках.
Страшная ошибка — заплатить огромную сумму на рынке за любящую простор рыбу и 
положить ее на тесное блюдо.
Большое отвращение возбуждается в желудке, если слуга, полакомившийся разными 
кусочками, грязными руками подает чашу; или если старинный кратер покрыт грязью.
 Разве большой расход — приобрести дешевую метлу, полотенце и опилки? А между 
тем небрежные подвергаются большому бесчестью.
— Мудрый Катий! Прошу тебя во имя богов и дружбы: когда ты пойдешь (туда в 
другой раз), не забудь повести и меня послушать. Хотя ты и все рассказал мне на 
память, но ведь в передаче это все-таки не то. А прибавь еще лицо, осанку этого 
человека, которого ты, счастливец, видел и недостаточно ценишь это счастье 
потому, что оно часто выпадало на твою долю. Я же очень хотел бы дойти до самых 
отдаленных источников знания, чтобы почерпнуть из них наставления для 
счастливой жизни.
(Гораций, Сатиры, кн. II, сат. 4).

7. Скромный обед
Сегодня, Персий тебе придется испытать, оправдываю ли я на деле те прекрасные 
слова, которые говорю; или, может быть, я расхваливаю стручковые плоды, а в 
действительности являюсь тайным гулякой, в присутствии других заказываю слуге 
кашицу, а на ухо — пироги. Ты обещал ведь сегодня обедать у меня... послушай, 
какие будут блюда (не на мясном рынке приготовленные): жирный козленок с 
тибурских полей, самый нежный из всего стада; он не знал еще травы и не решался 
грызть лозу в низком ивняке, в нем больше молока, чем крови. Затем горная 
спаржа, которую срезала моя домоправительница, оставивши свое веретено; большие 
яйца, еще теплые от сена, в котором они были завернуты, а вместе с ними их 
матери (снесшие их курицы); сбереженный в течение части года виноград, в таком 
виде, как он был на лозах; и в той же корзине сигнийские и сирийские груши, 
соперничающие с пиценскими, а также сохранившие свой аромат яблоки: не бойся их



202
 
есть, так как осенний холод высушил их и смягчил их жесткий вкус...
У меня не будет особого раба, устанавливающего блюда, ни кравчего из школы 
ученого Трифера, который разрезает тупым ножом и зайца с большим выменем, и 
вепря, и скифских птиц, и огромного феникоптера. Наш новичок не умеет искусно 
отрезать кусок козы или бок африканской птицы: он знает только куски жареного 
мяса. Нам подаст плебейские чаши, купленные за несколько ассов, грубый раб, 
одежда которого служит только прикрытием от холода; он не фригиец и не ликиец; 
и не куплен за дорогую цену у торговца невольниками. Если ты потребуешь 
чего-нибудь, спрашивай по-латыни. У всех у них один вид: стриженые, с прямыми 
волосами, и только сегодня, ввиду гостей, они причесаны. Один — сын сурового 
пастуха, другой — воловика; он вздыхает по давно оставленной матери, и по 
хижине, и по знакомым козам; у юноши благородное лицо и благородная стыдливость,
 которая была бы так прилична тем, кто носит яркий пурпур... Он даст тебе вина 
с тех самых холмов, с которых и сам пришел, у подошвы которых играл: одна 
родина и у вина, и у виночерпия.
(Ювенал. Сатира XI, ст 56—60, 64, 76, 136—155, 159—160).

8. Забавный пир
— Как тебе понравился обед счастливца Назидиена? Когда я искал вчера 
сотрапезника, мне сказали, что ты там с полудня пьешь.
— Я еще никогда в жизни не испытывал ничего лучшего.
— Расскажи, если тебе это нетрудно, какое кушанье первое успокоило ваши 
раздраженные желудки?
— На первое был луканский кабан, пойманный, как рассказывал хозяин пира, при 
тихом южном ветре. Вокруг находились для возбуждения усталого желудка острая 
репа, латук, редька, также сельдерей, рыбный рассол и винные дрожжи от косского 
вина. Как только эти кушанья были унесены, слуга вытер кленовый стол пурпурным 
полотенцем, а другой раб убрал все, что лежало бесполезно и могло лишь 
оскорбить взор присутствующих. Тогда подобно аттической деве с дарами Цереры 
[1] выступил смуглый Гидасп с цекубским вином, а за ним Алкон с хиосским, не 
ведавшим моря. Хозяин при этом сказал: «Если тебе, Меценат, албанское или 
фалер-

__________
[1] В честь Деметры (которую римляне называли Церерой) в Аттике ежегодно весной 
и осенью происходили празднества, сопровождавшиеся мистериями Во время осеннего 
праздника (Великие Элевсинии) совершалась торжественная процессия из Афин в 
Элевсин — Ред.
 

203
 
нcкое нравится больше, чем эти вина, поданные на стол, то у нас есть и то, и 
другое». Жалкий богач!
— Я желал бы знать, Фунданий, с кем ты имел удовольствие пировать?
— На верхнем столе возлежал я, рядом Виск из Туриума и ниже, насколько помню, 
Варий; затем Сервилий Балатрон и Бибидий, которых Меценат привел с собой в 
качестве «теней»; наконец, сам хозяин, выше его Нументан, ниже—Порций [1], 
который для потехи глотал целые пироги. Нументан же был здесь, очевидно, для 
того, чтобы указывать пальцем, если какое-нибудь кушанье случайно оставалось 
незамеченным: ведь вся толпа — мы, то есть, — ели, как оказывается, птиц, 
раковины и рыб, и не подозревая, что они по своему вкусу совершенно отличаются 
от всего известного нам; это стало ясно, когда он предложил мне внутренности 
камбалы и ромба, каких я, мол, никогда не едал. Потом он меня научил, что 
сладкие яблоки делаются красными, если их снимать тогда, когда луна на ущербе; 
какое это имеет значение — пусть он лучше тебе сам объяснит.
Тут Вибидий сказал Балатрону: «Если мы не напьемся отчаянно, то умрем без 
отмщения!» — и потребовал больших чаш. При этих словах лицо хозяина покрылось 
бледностью: ничего он так не боялся, как завзятых пьяниц, потому ли, что они 
свободнее злословят, или потому, что крепкие вина делают их нежное небо 
нечувствительным. Вибидий с Балатроном стали выливать целые бутылки в алифские 
чаши, а за ними последовали и остальные; только на нижнем ложе никто не тронул 
ни одной бутылки.
Вот приносят на длинном блюде мурену среди плавающих (в подливке) морских раков.
 При этом хозяин заявляет: «Она поймана с икрой; а когда икру вымечет, то ее 
мясо станет уже менее вкусным. Состав же соуса такой: надо взять масло из 
венафрских олив первой выжимки, навар из гиберской рыбы и пятилетнего вина 
несомненного италийского происхождения; когда все это сварится, прибавить 
хиосского, — никакое вино не подходит так к этой смеси, как хиосское, — белого 
перца, немножко уксусу из метимнского вина, затем горького девясила, который я 
первый стал прибавлять в этот соус, тогда как Куртил кладет немытых эхипов, как 
будто бы сок, выпускаемый морскими раковинами, лучше...»
В это время вдруг срывается навес и падает на чаши, произведя большое 
разрушение на столе: поднялось такое облако черной пыли,

__________
[1] О расположении мест на триклинии см в этой же главе статью 5-ю Очевидно, на 
средней скамье, самой почетной, возлежал Меценат со своими «тенями», на левой 
от Мецената, так называемой «верхней» скамье, рассказчик, на правой («нижней») 
— хозяин со своими паразитами, которые, как видно из дальнейшего изложения, не 
решились даже прикоснуться к вину, боясь прогневить своего покровителя — Ред.
 

204
 
какого не поднимает и аквилон * в кампанских полях. Мы все, ожидая худшего, 
успокоились, когда увидели, что нет никакой опасности; но Руф [1], опустивши 
голову, принялся плакать так, как будто у него преждевременно скончался сын. 
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы мудрый Номентан не успокоил друга 
следующими словами: «О Фортуна! Есть ли божество более жестокое по отношению к 
нам, чем ты? Тебе доставляет удовольствие постоянно издеваться над 
человеческими делами». Барий едва мог удержать смех, закрываясь салфеткой, а 
Балатрон, поднявши нос и оглядевшись вокруг, сказал: «Таковы условия 
человеческого существования, и соответственно этому слава твоя никогда не будет 
равна делам. Смотри: для того чтобы принять меня великолепно, ты мучаешься 
всевозможными заботами: как бы хлеб не подгорел, как бы соус вышел удачным, а 
рабы, прислуживающие за столом, были как следует подпоясаны и причесаны, и 
вдруг какой-нибудь случай: падает навес, или слуга, упав, разбивает ногой чашу! 
Но таланты устроителя пира, как и таланты вождя, скрытые при счастливых 
обстоятельствах, обнаруживаются именно в несчастье». На это Назидиен ответил: 
«Да пошлют тебе боги всего хорошего, чего ты только желаешь! Такой ты хороший 
человек и вежливый гость», — и потребовал сандалии [2]. Если бы ты видел, какое 
тут поднялось шушуканье на каждом ложе!
— Вот потеха-то! Я предпочел бы это зрелище всякому другому. Ну, скажи еще, 
пожалуйста: над чем вы еще после этого смеялись?
— Пока Вибидий расспрашивал рабов, неужели разбилась и бутыль с вином, так как 
на его требование не несут кубков; пока мы при помощи Балатрона смеялись над 
случившимся, входит Назидиен с просветленным челом, видимо, собираясь при 
помощи искусства поправить то, что натворил несчастный случай; вслед за ним 
рабы вносят на огромном блюде разрезанного на кусочки журавля, густо 
посыпанного солью и мукой, печень белого гуся, откормленного фигами, и 
отрезанные от зайца лопатки, так как это, мол, вкуснее, чем целый заяц с ногами.
 Кроме того, мы увидели, как поставили дроздов с поджаренной грудью, а также 
диких голубей без гузков, — все вкусные вещи, если бы только хозяин не объяснял 
при этом их природные свойства и разные обстоятельства, к ним относящиеся. За 
то мы ему отомстили и убежали, ни к чему не прикоснувшись.
(Гораций, Сатиры, кн. II, сат. VIII)

__________
* Аквилон — северный ветер.
[1] Руф Назидиен, т. е. хозяин пира. — Ред.
[2] Во время возлежания за столом сандалии снимались. В данном случае 
утешившийся Назидиен надел сандалии, чтобы выйти из-за стола и сделать 
необходимые хозяйственные распоряжения. — Ред.
Глава VII. ЛЕКАРСТВА. — ПОГРЕБЕНИЕ
1. Врачи
Долгое время у римлян совсем не было врачей. Единственные лекарства, бывшие у 
них в употреблении, это крестьянские снадобья, которые перечисляет Катон. 
Больные, которым удавалось выздороветь, отправлялись в маленький храм Лихорадки 
и здесь заявляли о средствах, благодаря которым они восстановили свое здоровье. 
Больные обращались также к какому-нибудь богу, обещая ему жертву или дар в 
обмен на выздоровление. Больной писал свою просьбу и свое обещание на табличках,
 которые затем прилеплялись воском к колену или к бедру божества. Первый врач, 
появившийся в Риме, был некий Архагат, который прибыл из Греции в 218 г. до Р. 
X. Он получил права гражданства, и государство купило для него близ масляного 
рынка лавочку, чтобы он мог там заниматься своим ремеслом; так как он умел 
залечивать раны, то и получил прозвание целительного; но многие продолжали 
смотреть на его деятельность весьма неблагосклонно. Вот что писал, напр., Катон 
Старший своему сыну: «Греки — народ распущенный и упрямый. Моими устами вещает 
оракул, когда я говорю: каждый раз, когда этот народ приносит нам свои знания, 
он портит все; и будет еще хуже, если они пришлют нам своих врачей. Все они 
дали друг другу клятву уничтожить всех варваров при помощи медицины, и под 
именем варваров они подразумевают также и нас самих. Если они требуют 
вознаграждения за то, что лечат нас, то это лишь для того, чтобы втереться в 
наше



206
 
доверие и тем вернее погубить нас. Я запрещаю тебе раз и навсегда обращаться к 
врачам».
Но, несмотря на все это, количество врачей все более и более увеличивалось. 
Богатые люди имели своего собственного врача из рабов. Были также врачи из 
вольноотпущенников и даже из свободнорожденных. От них не требовалось никаких 
гарантий: врач обучался своему искусству, где придется, и лечил своих больных, 
как хотел. Сулла попытался было возложить на них ответственность в случаях 
нерадения или невежества, и издал закон, по которому врач за дурное лечение 
подвергался изгнанию и даже смерти. Но этот закон остался без применения.
Так как число врачей все увеличивалось, то между ними не замедлила возникнуть 
жестокая конкуренция, причем они не пренебрегали никакими средствами для 
привлечения пациентов. Так каждый из них старался иметь как можно больше 
учеников, которых он водил с собой к пациентам не столько в интересах обучения, 
сколько для того, чтобы пустить пыль в глаза. Асклепиад, живший в первом веке 
до Р. X., чрезвычайно импонировал изяществом своей речи и величавой осанкой. Но 
самым крупным козырем в руках врача было изобретение какого-нибудь нового 
способа лечения, какого-нибудь неизвестного еще лекарства. Один из них 
предписывал холодные ванны, другой ванны паровые, третий предпочитал всему 
лечение вином и т. д.
Самые способные или же самые ловкие из врачей наживали иногда огромные 
состояния. Плиний упоминает об одном враче, который оставил после себя 
состояние в 2 миллиона. Другой вместе с братом собрал 6 миллионов. На гробнице 
Фессала было начертано его прозвище Iatronice (победитель врачей). Но бывали, 
конечно, и противоположные случаи: один несчастный медик завещал сделать на 
своей могиле следующую надпись: «Большое количество врачей погубило меня».
(По Dezobry, Rome au slecle d'Auguste, lettre XCIII, chez Delagrave).

2. Лекарства Катона Старшего
Если ты хочешь очистить засоренный желудок, возьми 4 фунта очень легкой капусты,
 сделай из нее три равных пучка и свяжи их. Затем поставь на огонь горшок с 
водой; когда начнет понемногу кипеть, брось в нее один из пучков. Вода 
перестанет кипеть; когда же она снова закипит, погрузи капусту поглубже и 
оставь ее там, пока не сосчитаешь до 25. Потом вынь. Сделай то же самое со 
вторым и третьим пучками; затем сложи все три пучка вместе и



207
 
истолки. Потом, вынув их, выжми из них сок через тряпку в маленький глиняный 
кубок, вместимостью в одну гемину (0,27 литра). Брось в этот сок крупинку соли, 
величиной с горошину, и тмину, чуть-чуть поджаренного, для запаху; наконец, 
выставь кубок на воздух в ясную ночь. Тот, кто будет пить эту жидкость, должен 
предварительно принять теплую ванну, выпить медовой сыты и лечь, ничего не евши.
 На следующее утро пусть он примет лекарство, после чего должен ходить четыре 
часа и отдохнуть от всех своих дел. Тотчас, как он почувствует позыв к рвоте, 
он должен лечь и очиститься. При этом его вырвет таким большим количеством 
желчи и слизи, что он сам будет спрашивать с удивлением, откуда все это могло 
взяться. Когда затем он будет иметь стул, пусть выпьет гемину воды или немного 
более. Если и после этого он будет чувствовать слабость, пусть возьмет два 
конгия хорошо смолотой муки, размешает ее в воде, выпьет немного этого месива и 
тогда успокоится.
При коликах нужно размочить капусту в воде; вымоченную капусту бросить в 
горячую воду и кипятить ее, пока хорошо не размягчится. Отцедив воду, 
приправить капусту солью, некоторым количеством тмина и мелкой крупой; 
прибавить также масла и затем вскипятить; потом вылить на блюдо, чтобы остыло. 
Приготовленную таким образом капусту можно есть с какой угодно другой пищей; но 
лучше есть ее одну, если можно. Если нет лихорадки, то запивать крепким вином; 
воды пить как можно меньше; если же есть лихорадка, то придется допустить воду. 
Принимать каждое утро понемногу, чтобы не возбудить отвращения и чтобы капуста 
постоянно оставалась приятной на вкус. Давать это лекарство можно одинаковым 
образом мужчинам, женщинам и детям.
Сорта и качества капусты. Хорошо соединяясь с теплым, холодным, сухим, влажным, 
сладким, горьким и острым, капуста способствует здоровью. Она одна соединяет в 
себе свойства известного сложного лекарства, называемого «семь благ». Вот сорта 
капусты. Первый сорт — гладкая капуста. Она велика, сильна, отличается широкими 
листьями, длинным стеблем и обладает высокими качествами. Другой сорт — 
курчавая капуста, называемая «apiacon». Она груба и по своим свойствам хороша 
для лечения. Третий сорт — мягкая капуста, отличающаяся коротким стеблем и 
нежной листвой. Это самая острая капуста из всех сортов; ее скудный сок 
производит очень сильное действие. Из всех сортов она обладает наибольшими 
лечебными свойствами. Толченую ее надо прикладывать ко всяким ранам и опухолям. 
Она очищает все язвы и излечивает их безболезненно; она помогает нарывам 
созревать и вскрываться, очищает и залечивает злокачественные раны и рак, чего 
не может произвести никакое иное лекарство. Но прежде чем прикладывать эту 
капусту, ее нужно обмыть горячей водой, истолочь и прикладывать два раза в 
день; таким образом уничтожится всякое нагноение.



208
 
Чтобы излечить вывих, нужно обмывать вывихнутое место два раза в день горячей 
водой и прикладывать к нему толченую капусту. Если прикладывать ее два раза в 
день, то боли пройдут; если при этом есть ушиб, то и он излечится.
Если нарезать, вымыть и высушить капустные листья, приправить их солью и 
уксусом, то получится кушанье, здоровее которого ничего не может быть. Чтобы 
сделать его более приятным на вкус, надобно полить его подслащенным уксусом, 
прибавив сухой мяты, руты, толченого кишнеца и соли. Это кушанье произведет 
хорошее действие, уничтожив в организме зародыши всех болезней, оздоровит 
желудок, а также уничтожит и излечит болезни головы и глаз. Есть это кушанье 
нужно утром натощак. Оно излечивает меланхолию, тоску, сердцебиение, болезни 
печени и легких, судороги в кишках и все внутренние болезни.
Всякий страдающий бессонницей может излечиться от нее этой же капустой. Ему 
нужно есть ее натощак поджаренную, пропитанную маслом, теплую и слегка 
посоленную. Чем больше ее съешь, тем скорее вылечишься. Для больных резью в 
желудке такое лечение: хорошенько вымочить в воде капустные листья, положить их 
в котел и вскипятить; отцедить воду, прибавить много масла и немного соли, 
тмину и мелкой крупы; снова вскипятить и вылить на блюдо. Есть эту капусту 
нужно по возможности без хлеба, если же нельзя, то обмакнуть в нее немного 
хлеба. Если нет лихорадки, запивать крепким вином; если человек слабый будет 
употреблять таким образом приготовленную капусту, он скоро восстановит свои 
силы.
Вот что особенно замечательно: собери урину человека, который ел эту капусту, 
вскипяти ее и приготовь из нее ванну для больного, и больной вылечится. Это 
проверено опытом. Если обмыть этой уриной детей слабого сложения, то они станут 
крепкими навсегда. Люди с ослабленным зрением лучше будут видеть, если намажут 
себе глаза этой жидкостью. Головная боль и болезни мозга пройдут — стоит только 
обмывать больное место уриной.
Если у тебя полип в носу, возьми в горсть сухой, растертой дикой капусты, 
прикладывай к ноздрям и сильно вдыхай. По прошествии трех дней полип выпадет, 
после чего продолжай лечение еще в течение нескольких дней, чтобы уничтожить 
самые корни полипа. Если ты туг на ухо, разотри капусту с вином, выдави сок и в 
теплом виде влей его внутрь уха; ты тотчас почувствуешь, что слышишь лучше. К 
лишаям, происходящим от нечистоты, следует также прикладывать капусту: она 
уничтожит их, не производя язв.
Чтобы очистить кишечник, положи в котел шесть секстариев (около 3 литр.) воды и 
костистый край окорока. Если же этой части не будет, положи кусок ветчины, в 
полфунта весом, по возможности нежирный. Когда ветчина сварится, прибавь два 
стебелька капусты, две свеклы с корнями, несколько многоножек, немного 
меркуриевой



209
 
травы, одного головастика, одного скорпиона, шесть улиток и горсть чечевицы; 
варить все это, пока общее количество смеси не достигнет 3 секстариев; масла не 
прибавлять. Возьми 1 секстарий этого напитка в теплом виде и прибавь 1 циат (0,
05 л.) косского вина; выпей это и отдохни. Затем прими вторую и третью порцию, 
и ты очистишься.
Следующий заговор вылечивает вывихи.
Возьми зеленый тростник в 4 или 5 футов длины, разрежь его, и пусть два 
человека держат его на твоих бедрах. Потом начни произносить заговор: «In alio 
s. f. motas vaeta claries dardaries astataries dissunapiter», — и продолжай до 
тех пор, пока оба куска не соединятся; сверху маши железом. Когда оба куска 
соединятся и соприкоснутся, возьми их, разрежь, привяжи к вывиху, и он 
излечится. Однако повторяй ежедневно над вывихом или переломом тот же заговор 
или следующий: «Huat hanat huat ista pista sista, domiabo damnaustra», — или 
же: «Huat haut haut ista sis tar sis ardan nabon dunnaustra».
(Катон, О земледелии, 156, 157, 158, 160).

3. Лечебные средства Плиния Старшего
Слюна человека, особенно до принятия пищи, служит прекрасным средством против 
змеиного яда... Ею же лечат лишаи и паршу, постоянно смазывая их слюной; 
утреннее смазывание ею помогает и против гноения глаз. Если шея болит, то также 
помогает слюна, причем мазать надо правой рукой под правым коленом, а левой — 
под левым. Если какое-нибудь животное забралось в ухо, то плевком можно его 
удалить. Наконец, слюна предохраняет от волшебства, если помочившись, плюнуть в 
мочу, или поплевать на башмак правой ноги перед тем, как обуться, или же 
плюнуть, проходя через то место, где когда-нибудь грозила какая-либо опасность..
.
Говорят, что приступы подагры смягчаются, если больные члены обвязать детскими 
волосами первой стрижки. Человеческие волосы в уксусе излечивают укусы собак, а 
в масле или вине — раны на голове... Если слегка связать ниткой два средних 
пальца правой руки, то это предохраняет от флюса и нагноения глаз...
Кровь самого человека успешно действует против жабы и сразу прекращает припадки 
падучей болезни. По мнению некоторых, особенно хорошо против этих припадков 
спрыснуть лицо кровью, взятой из больших пальцев на ногах...
Говорят, что прикосновение руки человека, умершего преждевременной смертью, 
излечивает зоб и болезни горла... От зубной боли хорошо помогает следующее 
средство: заложив руки за спину, нужно откусить кусочек дерева, в которое 
ударила молния, и приложить этот кусочек к больному зубу. Некоторые думают, что



210
 
от зубов помогает зуб человека того же пола: надо взять у непогребенного 
мертвеца зуб, называемый собачьим, и привязать его к зубу, который болит...
Если заставить себя чихнуть, пощекотав пером в носу, то это уменьшает насморк; 
то же самое, если поцеловать мула в ноздри. Чихание прекращает и икоту... Но 
обыкновенно советуют против нее снять кольцо с левой руки и надеть его на самый 
длинный палец правой, или погрузить руки в кипящую воду...
Если что-нибудь попало в глаз, то полезно другой глаз прижать. Если вода попала 
в правое ухо, надо попрыгать на левой ноге, и наоборот... Если шея болит, надо 
растереть колено, а если колено, то шею. Если во время сна ноги сведет, нужно 
спустить их на землю; или, если это случится с левой стороной тела, схватить 
правой рукой большой палец левой ступни, и наоборот... Против опухоли в глазу 
употребляют мазь, сваренную из бычьего сала и масла; от ячменя — мазь из пепла 
оленьего рога (особенно действенны самые кончики его). От катаракты помогает 
смазывание глаз волчьими экскрементами; мазь из их пепла и аттического меда 
излечивает слабое зрение, тоже и медвежья желчь...
Боль в ушах и ушные болезни лечат мочой кабана, которую следует держать в 
стеклянном сосуде. Против нарывов употребляют желчь кабана или свиньи, или быка,
 смешав ее с равными частями касторового и розового масла, а особенно 
действенна теплая желчь вола с соком чеснока. Этот последний, сваренный с 
шелухой, уничтожает дурной запах из ушей...
Пепел оленьего рога укрепляет качающиеся зубы и смягчает их боль. Некоторые 
считают более действенным средством порошок из свежего рога... Пепел заячьих 
головок считается хорошим зубным порошком; с прибавлением нарда он уничтожит 
тяжелый запах из рта; некоторые примешивают к нему и пепел мышиных головок... 
Другое средство для зубов — столярный клей, сваренный в воде: его берут в рот, 
немного спустя выплевывают и прополаскивают рот вином, в котором сварены шкурки 
гранатов...
Печень волка в горячем вине излечивает кашель. Против него же помогают смесь 
волчьей желчи и меда, пепел верхних частей бычьего рога, слюна лошади, если 
пить ее три дня подряд (впрочем, говорят, что от этого лошади мрут), копченое 
легкое и горло оленя на меду...
Против гнойных нарывов в груди и легких, и тяжелого запаха при дыхании самое 
действенное средство — масло, сваренное с таким же количеством аттического 
меда: его надо варить до тех пор, пока не покраснеет, и принимать каждое утро 
на ложке... Бычий клей на 3 обола, растворенный в горячей воде, помогает даже 
от застарелого кровохарканья...



211
 
Чахоточным помогает печень волка в вине, жир тощей свиньи, питавшейся только 
травой, ослиное мясо... Говорят, им полезно вдыхать через тростник дым сухого 
навоза от тощего быка; принимать в виде пилюль по две ложки пепла из конца 
бычьего рога вместе с медом. От ожогов употребляют медвежий жир с корнями лилий,
 сухой олений или свиной навоз, растертый в сале пепел свиной щетины, взятой из 
щеток...
От мускульных болей самым полезным средством считается козий навоз, сваренный в 
уксусе с медом... Ушибы и растяжение жил лечат сухим навозом кабана, который 
собирают для этого весной. Особенно часто лечатся им те, кто правит колесницами 
на состязаниях... Люди брезгливые предпочитают пить воду с пеплом навоза; 
рассказывают, что и император Нерон обыкновенно освежался этим напитком...
Против змеиного яда к укушенному месту прикладывают еще теплый кусок мяса 
только что зарезанной птицы, или пьют вино с ее мозгом... Хорошее средство для 
очищения желудка — бульон из старого петуха; он полезен и против лихорадок, 
онемения членов, ...против головной боли, ...неприятного вкуса, ...против 
болезней печени, почек, мочевого пузыря, против слабого пищеварения, против 
одышки...
При укусе бешеной собакой для предохранения от водобоязни рану натирают пеплом 
собачьей головы... Под языком бешеной собаки есть слюна, которую дают пить, и 
это также предохраняет от водобоязни. Еще полезнее съесть печень бешеной собаки,
 по возможности сырой, или же как-нибудь сварив ее, или выпить бульон, 
сваренный из мяса собаки. Заразность бешенства так велика, что достаточно 
наступить на мочу бешеной собаки, чтобы заболеть водобоязнью, особенно если на 
теле есть ранки. Лекарством в таком случае может служить прикладывание 
согретого лошадиного навоза с уксусом.
Для желудка особенно полезно употреблять в пищу улиток; их, не чистя, следует 
прокипятить в воде, потом поджарить на угольях и есть с вином...
Расстройство желудка лечат окороками, сваренными в воде с семенами льна; старым 
овечьим сыром; овечьим салом, сваренным в крепком вине; ...или растирают двух 
улиток и яйцо вместе с скорлупой, кипятят в новом горшке с солью и двумя 
бокалами вина из сушеного винограда или с виноградным соком и тремя бокалами 
воды, и потом дают это пить...
Против чирьев, говорят, помогает паук, если его приложить, не произнося его 
названия, и снять на 3-й день; ...мазь из свежего куриного кала, особенно 
красного цвета, с уксусом; желудок аиста, сваренный в вине; мухи в нечетном 
числе, если ими растирать средним пальцем больное место; грязь из бараньих 
ушей; старый



212
 
овечий жир с пеплом женских волос; бараний жир с порошком пемзы и таким же 
количеством соли...
Стрелы, копья и другие предметы, которые надо извлечь из тела, легко выходят, 
если приложить разрезанную пополам мышь или ящерицу, или только головку ее, 
растертую с солью; или улиток, которые кучками сидят на листьях, растертых 
вместе с их раковинками... Говорят, помогают и шпанские мухи, растертые в 
ячменной муке...
От бессонницы пьют вино с овечьим потом и миррой, или овечий пот с гусиным 
салом и миртовым вином, хорошо также привязать к телу кукушку в заячьей- шкуре, 
или привязать ко лбу клюв цапли в ослиной шкуре... Напротив, высушенная голова 
летучей мыши отгоняет сон.
(Плиний. Естественная история, I. XXVIII, с. 7, 9, 10, 11, 15, 17, 47, 48, 49, 
53, 67, 71, 72; I. XXIX, с. 25, 32; I XXX, с. 15, 19, 34, 42, 48).

4. Гигиенические правила
Здоровый человек, который хорошо себя чувствует и в хорошем настроении, не 
должен связывать себя никакими правилами, и не нуждается ни во враче, ни в 
знахаре. Ему следует разнообразить свою жизнь; жить то в городе, то в деревне, 
и особенно часто в деревне; кататься по воде, охотиться, по временам отдыхать, 
но никогда не прекращать упражнений. Бездеятельность ослабляет тело, а труд 
укрепляет; первая приближает наступление старости, второй делает юность 
продолжительной. Хорошо временами ходить в баню, временами купаться в холодной 
воде; иногда умащаться, иногда забывать об этом; не избегать пищи, которой 
питается народ; иногда посещать общество, иногда уединяться; иногда поесть и 
выпить через меру, иногда быть умеренным; принимать пищу лучше два раза в день, 
чем однажды, и вкушать следует как можно больше, лишь бы только переварить...
Что касается людей слабого здоровья (а к их числу принадлежит болыпая часть 
городских жителей и почти все любители наук), то им необходимо больше наблюдать 
за собой, чтобы своими заботами восстановлять то, что утрачено благодаря 
слабости тела, плохому помещению или характеру занятий. У кого пищеварение 
совершалось хорошо, пусть без опасения встает рано, а кто переваривает пищу 
плохо, должен отдыхать, а если ему необходимо рано встать, должен потом снова 
лечь спать. А если кто совсем не переварил пищи, тот пусть сохранит покой и 
совсем не принимается ни за работу, ни за упражнения, ни за дела. Кто изрыгает 
непереваренную пищу без



213
 
боли под ложечкой, пусть пьет время от времени холодную воду и избегает 
движений. Жить следует в светлом помещении, которое бы летом хорошо 
проветривалось, и в котором бы зимой было солнце. Надо остерегаться полуденного 
солнца, утреннего и вечернего холода, речных и болотных испарений; особенно 
надо бояться пасмурной погоды, когда время от времени показывается солнце и 
холод сменяется жарой: от этого чаще всего бывает насморк и флюс. Особенно 
следует принимать эти предосторожности в нездоровых местностях, где от их 
несоблюдения бывает даже чума. Следует также заметить, что тело здорово, ежели 
каждый день утром моча бывает белая, а потом — красная: первое обозначает, что 
пищеварение совершается, а второе, что оно закончилось. Как проснешься, надо 
немного подождать, а потом — если дело не зимой — тщательно прополоскать рот 
холодной водой. В длинные дни лучше отдыхать перед обедом, а в короткие — после 
него. Зимой следует спать по возможности всю ночь; если же приходится 
заниматься по ночам, то делать это не тотчас после принятия пищи, а лишь 
переварив ее.
Кто днем занят семейными или общественными делами, все-таки должен уделять 
некоторое время для забот о своем теле. Первая такая забота — упражнение, 
которое должно предшествовать принятию пищи. Оно может быть легким для того, 
кто еще не привык к нему, или у кого хорошее пищеварение; а для человека 
привычного или с плохим пищеварением — более напряженным. Хорошими упражнениями 
можно считать: громкое чтение, упражнения с оружием, игры в мяч, бег, прогулки 
(причем полезнее прогулки по неровной местности). Упражнения следует 
заканчивать, когда появится пот или усталость, и не доводить себя до утомления..
. Хорошо, если вслед за упражнением умастишь себя маслом на солнце или у огня 
или пойдешь в баню, которая должна помещаться в возможно более высокой, светлой 
и просторной комнате... Что касается пищи, то чрезмерное насыщение никогда не 
бывает полезно; часто бывает вредно и чрезмерное воздержание; если предстоит 
невоздержанность, лучше бывает не в меру выпить, чем съесть лишнее. Обед лучше 
всего начинать с солений, с овощей и т. п., потом перейти к мясу, лучше всего 
жареному или вареному. Всякие приправы не полезны по двум причинам: благодаря 
приятности съедаешь больше, чем следует, да и перевариваются они труднее. 
Второе блюдо (десерт) не причиняет никакого вреда хорошему желудку, но в слабом 
— окисляется. Поэтому, если кто желудком слабоват, пусть лучше в начале обеда 
ест виноград и другие фрукты. После обильной выпивки, которая значительно 
превосходит жажду, не следует есть, а насытившись, не следует ничего делать. 
Наевшись, хорошо для облегчения пищеварения запить пищу холодной водой, потом 
немного пободрствовать и затем крепко уснуть. Если кто наелся днем, должен 
избегать после принятия пищи и холода, и жары, и работы: все это



214
 
менее вредно при пустом желудке, чем при наполненном. Если по каким-либо 
причинам предстоит долго не есть, следует избегать всякого труда.
(Цельс, Искусства, 1. I, с. 1 et II).

5. Хирургия
По мнению Цельса [1] хирург должен обладать следующими качествами. «Он должен 
быть молод или по крайней мере близок к молодости. Он должен иметь руку твердую,
 верную, которая никогда не дрогнет; одинаково владеть и правой, и левой рукой, 
иметь ясный и проницательный взор и бесстрашное сердце. Его нечувствительность 
должна быть такой, чтобы, решившись вылечить больного и нисколько не трогаясь 
его воплями, он не торопился более, чем этого требуют обстоятельства, и не 
резал меньше, чем нужно. Он должен делать свое дело, как будто бы стоны 
больного ничуть не трогают его».
Уже в древности в распоряжении хирургов было большое количество разнообразных 
инструментов. Кроме повязок, бандажей, корпии, компрессов, губок они 
употребляли также банки, фонтанели разных форм, ножи, ланцеты, бистуреи (особый 
вид хирургического ножа), трубочки полые и массивные, иглы, крючки разных 
размеров, щипцы, машинки для вправления вывихнутых костей, буравы и инструменты 
для сверления черепа, для окуривания и опрыскивания; одним словом, все, что 
необходимо или просто годится для совершения хирургических операций. Много 
подобных предметов найдено было при раскопках Геркуланума и Помпеи.
Было бы излишним входить в подробности различных операций, которые производили 
римские хирурги. Они были чрезвычайно искусны в извлечении из тела стрел и 
других метательных орудий, обломки которых часто бывали глубоко скрыты. Точно 
так же они были опытны во всем, что касается переломов и вывихов. Они довели 
этот отдел хирургии до такого совершенства, что следующие века мало что 
прибавили в этом отношении, и в науке до сих пор еще почти целиком остались 
правила и положения, выработанные древними учителями. Они умели производить 
трепанацию и даже злоупотребляли ею; они были знакомы с операцией удаления 
камня в мочевом пузыре.

__________
Авл Корнелий Целъс — современник Тиберия, написал большую книгу о медицине, 
сельском хозяйстве и военном деле. До нас дошла лишь средняя часть сочинения, 
посвященная медицине; предыдущая статья и представляет собой отрывок из этого 
трактата Цельса. — Ред.
 

215
 
С течением времени стали появляться, особенно в больших городах, специалисты, 
среди которых, конечно, нередко встречались и шарлатаны. Существовали, напр., 
особые литотомисты или вырезатели камня. Литотомия представляет собой операцию, 
от которой, ввиду ее рискованности, отказывались многие сведущие, почтенные 
врачи. Гиппократ даже запрещал своим ученикам производить ее. Тем не менее 
существовали люди, которые доходили до изумительной ловкости в производстве 
этой операции. Окулисты были большей частью бродячими; чтобы распространить 
свою известность, они придумали раздачу печаток, которые представляли собой род 
постоянной рекламы. Эта была маленькая палочка сухой глазной примочки, имеющая 
форму печати, на которой было написано имя окулиста, название примочки и 
болезни, излечиваемой ею. Во Франции и в других странах находят во множестве 
такие печатки. Искусство дантистов процветало уже в V веке до Р. X., так как 
законы 12-ти таблиц упоминают о фальшивых зубах, скрепленных золотом. Были 
также специалисты по грыжам, по ушным болезням. В Луврском музее находится 
раскрашенная ваза, на основании которой можно думать, что римляне умели 
заменять ампутированную ногу деревянной.
Хирурги являлись часто в дом больного, но они держали также лавочки на улице. 
Плавт не раз упоминал об этих приемных врачей, которые являлись в то же время и 
аптеками. Случалось даже, что больной поселялся у врача, как у нас теперь в 
больнице. Наконец, были странствующие врачи, которые практиковали, переходя из 
города в город. Это были большею частью специалисты, которые лечили 
какой-нибудь один род болезни.
(Briau, Dict. des antiq., I. p. 106 et sui., chez Hachette).

6. Похороны
Так как Мамурра чувствовал себя очень плохо, то об этом известили его сына 
Марка, не замедлившего явиться. Его голос немного оживил больного, который 
сделал усилие, чтобы снять с себя кольца и передать их сыну, — этой передачей 
по римскому обычаю указывался будущий наследник. Такое усилие истощило Мамурру, 
и он снова впал в беспамятство. Марк едва успел прильнуть



216
 
к губам старика и получить от него последний вздох. Когда он вполне убедился в 
его смерти, то закрыл ему глаза.
Тотчас же отправились в храм Libitinae [1] с заявлением о смерти и просьбой, 
чтобы либитинарии (заведывавшие устройством похорон) прислали своих рабов 
приготовить тело покойника для погребения. Эти приготовления состояли в 
обмывании теплой водой и бальзамировании. Производя все это, громким голосом 
звали покойника, чтобы убедиться, что он действительно перестал жить. Когда 
тело было обмыто и надушено, покойнику подправили лицо особым составом, в 
который входил pollen — крупитчатая мука; этим способом трупу придавали 
спокойную бледность и устраняли все обезобразившие лицо следы болезни и 
предсмертной агонии. Если покойник умер насильственной смертью вследствие 
какого-нибудь случая, изуродовавшего ему лицо, то на последнее накладывалась 
маска, представлявшая собой большее или меньшее сходство с покойником. Это 
необходимо, так как похороны представляют собой зрелище, на котором 
присутствует масса народа: мертвые доступны глазам всех, и лицо их открыто. 
Тело покойника завертывалось в саван, но сверх того на него надевали 
обыкновенное платье.
Мамурра был одет в пурпуровую тогу; на голову ему возложили венок из дубовых 
листьев, который он получил на войне в награду за спасение одного гражданина; 
его положили на высокое ложе, украшенное слоновой костью и покрытое роскошной 
материей. Сын его вместе с несколькими родственниками перенес ложе в атриум и 
поставил его так, что ноги трупа обращены были к улице. Двери закрыты были 
занавесами цвета темной морской воды; в вестибюле на маленьком алтаре курились 
благовония, а у входа большая ветка кипариса предупреждала понтификов, чтобы 
они обходили это жилище, где взоры их могут быть осквернены видом покойника.
Тело, охраняемое слугой, было выставлено в течение семи дней. На заре восьмого 
дня глашатаи отправились по улицам возвестить о погребении: «Мамурра скончался, 
— возглашали они. — Если кто хочет быть на его похоронах, то уже пора. Будут 
устроены игры, и распорядителя похорон (его сына) будут сопровождать страж и 
ликторы».
В течение нескольких часов атриум наполнился народом. Мужчины явились одетые в 
poenula, а не тогу; у женщин на платья был наброшен плащ ricinium (коричневого 
или голубого цвета). Praefica — наемная плакальщица, доставленная либитинариями,
 стала

__________
[1] Либитина — древнеиталийское божество прихоти (libido), а также садов и 
виноградников; впоследствии ее отождествляли с Прозерпиной и с Венерой. В храме 
Венеры Либитины хранились все похоронные принадлежности, и по постановлению 
Сервия Туллия в этот храм за каждого умершего вносилась известная плата. — Ред.
 

217
 
произносить под звуки флейт и лиры нении — погребальные песни в честь покойника.
 После этого все тронулись в путь. Марк Мамурра с тремя родственниками в темной 
претексте и с открытой головой подняли смертное ложе и понесли его на своих 
плечах. Кортеж шел при свете факелов, несмотря на то, что похороны происходили 
среди белого дня. Один из служителей общества похоронных процессий — designator 
— шел во главе, предшествуемый ликторами в синих туниках. За ним двигались 
музыканты с прямыми трубами, которые производили самые печальные звуки; затем 
хоры сатиров, исполнявшие комический танец, который назывался sicinnium; за 
ними — вольноотпущенники Мамурры с колпаками свободы на головах. Далее шел 
отдельно архимим — начальник мимов, одетый и загримированный под покойного 
Мамурру, которому он старался подражать в походке, осанке и во всей манере 
держать себя даже до смешного.
Затем шел в хронологическом порядке ряд предков покойника, представленных 
портретами из раскрашенного воска, сделанными наподобие театральных масок. Эти 
маски надеты были на людей, рост которых и осанка соответствовали лицу, 
изображенному данной маской. Издали можно было подумать, что это действительно 
сами предки, вставшие из могил. Иллюзия увеличивалась еще тем, что каждый имел 
атрибуты высшей должности, когда-либо занимаемой им при жизни, например, 
консульской, преторской или цензорской, и что его также сопровождали ликторы, 
как когда-то при жизни; если кто-нибудь из предков имел триумф, то лицо, 
изображавшее его в процессии, ехало на колеснице.
Затем следовало тело, предшествуемое стражем; за покойником несли несколько 
других погребальных носилок с атрибутами всех должностей, которые занимал 
Мамурра. Далее шли родственники и друзья в темно-синем платье и без колец. 
Женщины замыкали шествие. Платье их было в беспорядке, волосы распущены: они 
лили обильные слезы и испускали крики отчаяния. Во главе их находилась мать 
покойного со своими дочерьми и невесткой. Толпа женщин увеличивалась их 
служанками, которыми заведовала плакальщица, обучавшая их жестам скорби и 
отчаяния и задававшая тон их воплям. Процессия спустилась на форум, где 
остановилась у подножия ростр. Предки выстроились вокруг; для тех из них, кто 
занимал курульные должности, поставлены были стулья из слоновой кости. 
Погребальные носилки поставили на самую трибуну и подняли на них труп так, чтоб 
все могли его видеть; или вернее сам труп оставался лежать на носилках, а для 
всеобщего лицезрения была выставлена восковая фигура, изображавшая покойника. 
Перед этой аудиторией Марк произнес похвальное слово своему отцу, а также всем 
предкам, присутствующим при церемонии. Время от времени он замолкал для отдыха. 
Тогда флейтисты и певцы исполняли величественные и печальные гимны. Все эти 
речи, пение, музыка глубоко растрогали



218
 
зрителей, и одно время волнение стало настолько всеобщим, что казалось, будто 
весь народ разделяет скорбь семьи покойного.
Покинув форум, шествие направилось по Аппиевой дороге, где уже был приготовлен 
костер. Этот костер представлял собой очень высокую кучу дров, сложенных в виде 
жертвенника. Он был украшен гирляндами и кипарисовыми ветвями и окружен 
кипарисовой же оградой. Прежде чем на него были возложены носилки, мать 
покойного открыла глаза своему сыну, надела на его пальцы кольца, всунула ему 
между губами и даже в зубы triens [1] для уплаты перевозчику на том свете, 
поцеловала его застывшие уста и затем воскликнула голосом, прерывающимся от 
рыданий: «Прощай! Прощай! Мы все последуем за тобой в том порядке, который нам 
назначит судьба».
Тотчас же затрубили трубы, и тело было положено на костер, около которого были 
зарезаны любимые покойником лошади, собаки, попугаи, дрозды и соловьи. Кроме 
того, на землю было вылито два больших сосуда чистого вина, две полные патеры 
пенящегося молока и два кубка, наполненные кровью жертвенных животных.
Тем временем присутствующие на похоронах разместились вокруг костра. 
Повернувшись лицом на восток, они направились в левую сторону и торжественной 
процессией обошли вокруг костра, бросая на него разного рода подарки: одни духи,
 ладан, нард, мирру, кинамон; другие — масло, вино; некоторые, наконец, а 
именно те, которые были на войне с Мамуррой — венки и другие военные знаки 
отличия. На эту священную кучу дров возложены были жертвенные животные и даже 
пиршественные яства. Женщины вырывали себе клочьями волосы и присоединяли их к 
погребальным дарам; они били себя в грудь и царапали лицо, чтобы почтить манов, 
которые любили молоко и кровь. Наконец, чтобы еще более удовлетворить их 
кровавым вкусам, близ костра был устроен смертный бой, окончившийся тем, что 
почти все 120 гладиаторов, принимавших в нем участие, перебили друг друга. Два 
старых воина, которые не могли примириться с мыслью о разлуке со своим бывшим 
вождем, пронзили себя мечами.
Когда закончилось шествие и жертвы были принесены, участники погребальной 
процессии выстроились вокруг кипарисовой ограды. Особый зажигатель подал 
горящие факелы Марку и некоторым из родных, которые поднесли их к костру, 
отвернув при этом лицо. Вскоре черные клубы дыма поднялись в воздух; со всех 
сторон раздался плач и вопли, которые смешались со скорбными песнями и звуками 
труб.
Когда от костра осталась лишь куча пепла и потухших углей, старуха мать Мамурры 
вместе с его женой, погрузив предварительно

__________
[1] Triens — мелкая монета, стоимостью в 1/3 асса.

219
 
руки в чистую воду, вынули из этой печальной кучи остатков побелевшие кости, 
или вернее остатки костей своего сына и мужа. Они облили их старым вином и 
молоком, выжали в полотняном покрывале и заключили в бронзовую урну вместе с 
розами и духами. После этого Марк получил от designator'a * лавровую ветвь и, 
обойдя трижды группу собравшихся, очистил их, окропивши чистой водой; затем — 
отпустил их со словами: «Вы можете уйти». Большинство присутствующих 
отправилось провожать изображение покойного до дому, где оно было помещено в 
атриуме между остальными предками.
На другой день были устроены игры и представления. Бедным раздавали сырое мясо; 
кроме того, был устроен парадный обед на форуме. На девятый день родственники 
принесли на гробницу урну с останками покойного; как только она была там 
поставлена, величавый трубный звук возвестил о том, что последний акт 
погребения совершился. В тот же день Марк должен был дать всем родственникам 
торжественный обед.
После всего этого нужно было приступить к очищению семьи. Марк начал с того, 
что велел вымести весь дом железняком; затем он зажег огонь в атриуме, бросил 
на горящие уголья серу и в сопровождении всей семьи несколько раз прошел через 
это курево.
Расходы на эти похороны достигли до 1 миллиона 100 тысяч сестерций.
На похороны граждан среднего достатка не приглашается народ, потому что не 
устраивают при этом ни игр, ни обедов; но родные присутствуют непременно. 
Погребальное ложе скромно украшено папирусом. Самые близкие родные и друзья 
несут покойника на костер. Если покойный — человек еще молодой, впереди 
процессии идут флейтисты, если старый — трубачи. По закону полагается десять 
музыкантов, но закон этот часто нарушают. Шествие не останавливается на форуме, 
потому что похвальных речей при этом не бывает. Костер мал, низок и заключает в 
себе ровно столько дров, сколько

__________
* Распорядитель на похоронах.

220
 
нужно для сожжения трупа; останки умершего помещают в простую глиняную урну. У 
костра не приносят жертвоприношений; нет ни благовоний, ни возлияний, ни даров, 
ни боя гладиаторов.
Нет ничего более скромного, чем похороны бедняка. У дверей дома не стоит 
кипарис; едва пройдет три дня, как уже торопятся взвалить тело на маленькие 
узкие носилки, представлявшие собой нечто вроде сундука. На бедняка набрасывают 
жалкую тогу, истершуюся от частого употребления в подобных случаях. Четыре раба 
стараются поскорей вывалить свою ношу в поле за Эсквилинскими воротами, где 
устроено множество маленьких склепов со сводами. Их называют «маленькими 
колодцами», без сомнения, из-за круглой отдушины, сделанной в своде и 
закрывающейся плитой. Каждый вечер одна из этих ям открывается для всех 
покойников, которых принесут в этот день. Vespillones бросают их туда как 
попало, большей частью даже без савана. Этих кладбищенских служителей называют 
«грабителями трупов», потому что они часто крадут саваны и вырывают у покойника 
triens, положенный в рот для уплаты за переезд на тот свет. Когда склеп 
наполнится, закрывающую его плиту припечатывают и снимают ее только через год, 
когда трупы уже высохнут. Когда смертность очень велика, бедняков сжигают 
целыми кучами.
Похороны умершего в очень юном возрасте лишены всякой торжественности, каково 
бы ни было общественное положение покойника. Похороны человека молодого, по 
мнению римлян, оскверняли весь дом; их называли «несчастными» и устраивали 
ночью, чтобы скрыть от глаз посторонних. Впрочем, отец непременно должен на них 
присутствовать. Закон запрещает носить траур по детям моложе трех лет; если 
ребенок старше, траур продолжается столько месяцев, сколько покойнику было лет, 
до 10 лет включительно. Вообще траур представлял собой исключительно 
нравственную обязанность; обычай заставляет носить траур только женщин, но не 
мужчин. Во всяком случае, он не должен продолжаться более года.
(Dezobry, Rome au siecle d'Auguste, lettre LX, chez Delagrave).

7. Культ мертвых
Погребальные обряды ясно показывают, что, опуская покойника в гробницу, древние 
римляне верили, что кладут туда нечто живое. Вергилий заканчивает рассказ о 
погребении Полидора следующими словами: «Мы заключаем душу в могилу». Это же 
самое выражение встречается и у Овидия, и у Плиния Младшего. Это, конечно, не 
значит, что оно соответствовало представлениям этих писателей о



221
 
душе; но дело в том, что оно с незапамятных времен увековечилось в языке, 
свидетельствуя о древнейших народных верованиях.
Существовал обычай в конце похорон звать душу умершего именем, которое он носил 
при жизни. Ей желали счастливой жизни под землей. Трижды говорили ей «будь 
здорова» и прибавляли «пусть земля будет тебе легка!» Так велика была вера в то,
 что погребенный продолжает жить под землей и сохраняет способность чувствовать 
счастье и страдание. На могиле писали, что здесь «покоится» такой-то человек; 
выражение, которое пережило соответствующие ему верования и, переходя из века в 
век, дожило до нашего времени. Еще мы употребляем его, хотя никто теперь не 
думает, будто в могиле покоится бессмертное существо. Но в древности так твердо 
верили, что там живет человек, что никогда не забывали похоронить вместе с ним 
и те предметы, которые, по их мнению, были ему нужны: одежду, сосуды, оружие. 
На могиле разливали вино, чтобы утолить его жажду, ставили пищу, чтобы насытить 
его. Убивали лошадей и рабов, думая, что эти существа, заключенные вместе с 
покойником, будут служить ему в могиле так же, как они это делали при его жизни.
..
Чтобы душа прочно утвердилась в этом подземном жилище, которое приспособлено 
было для ее второй жизни, нужно было, чтобы тело, с которым она оставалась 
связанной, было покрыто землей... При этом недостаточно было зарыть труп в 
землю; необходимо еще соблюсти установленные обычаем обряды и произнести 
определенные формулы. У Плавта мы находим историю одного выходца с того света: 
это душа, которая вынуждена блуждать, потому что тело ее положено было в землю 
без соблюдения обрядов. Историки рассказывают, что когда хоронили тело Калигулы,
 погребальная церемония осталась неоконченной, и вследствие этого душа его 
стала блуждать и являться живым до тех пор, пока не решились вынуть труп из 
земли и снова похоронить его по всем правилам...
Существо, жившее под землей, не настолько было свободно от человеческого 
естества, чтобы не чувствовать потребности в пище. Ввиду этого в известные дни 
ежегодно приносилась пища в каждую могилу.
Овидий и Вергилий дают нам описание этой церемонии, сохранившейся в 
неприкосновенном виде до их времени, хотя верования успели в значительной 
степени измениться. Они рассказывают, что могила окружалась большими гирляндами 
из травы и цветов, что На нее ставили пироги, фрукты, соль и лили молоко, вино, 
а иногда даже кровь жертвы.
Было бы ошибочно думать, что эта печальная трапеза представляла собой просто 
поминки. Пища, которую приносили родные, действительно предназначалась для 
покойника, исключительно для него. Это подтверждается тем, что молоко и вино 
лились на самую



222
 
могилу, что в ней рыли отверстие, чтобы твердая пища дошла до покойника, что 
если приносилась жертва, то все мясо сжигалось, чтобы никто из живых не мог 
съесть его, что при этом произносились известные формулы, приглашающие 
покойника есть и пить, что, если при этой трапезе присутствовала вся семья, 
никто из ее членов не прикасался к кушаньям; наконец, уходя, непременно 
оставляли немного молока и несколько пирогов в сосудах. Считалось страшным 
грехом, если кто-нибудь из живых прикоснется к этим припасам, предназначенным 
для удовлетворения потребностей покойника.
Покойники считались священными существами. Древние наделяли их самыми 
почтительными эпитетами, которые только могли найти: называли их добрыми, 
счастливыми, блаженными. Они относились к покойникам со всем почтением, какое 
только может чувствовать человек к божеству, которое он любит или которого 
боится. По их мнению, всякий покойник был богом. И это обоготворение не было 
привилегией великих людей: между умершими не делали различия. Цицерон говорит: 
«Наши предки хотели, чтобы люди, покинувшие эту жизнь, считались в числе богов».
 Римляне называли покойников: боги маны [1]. «Воздайте должное богам манам, — 
продолжает Цицерон, — это люди, которые покинули жизнь; считайте их за 
божественные существа». Могилы были храмами этих божеств, поэтому на них и была 
священная надпись: Dis Manibus. Здесь обитал погребенный бог. Перед могилами 
стояли алтари для жертвоприношений, как и перед храмами богов.
Как только покойникам переставали приносить пищу, они тотчас же выходили из 
своих могил: и люди слышали в ночной тиши вопли этих блуждающих теней. Они 
упрекали живущих за небрежность и старались наказать их; они посылали болезни и 
поражали почву бесплодием. Они не оставляли живых в покое до тех пор, пока те 
снова не начинали приносить на могилы пищу. Жертвы, принесение пищи и возлияния 
заставляли тени вернуться в могилу, восстановляли их покой и божественное 
свойство. Тогда человек был в мире с ними.
С другой стороны, покойник, которому воздавали поклонение, являлся 
божеством-покровителем. Он любил тех, кто приносил ему пищу. Чтобы помогать им, 
он продолжал принимать участие в человеческих делах и часто играл в них 
заметную роль. Хотя он был и мертв, но умел делаться сильным и деятельным. К 
нему обращались с мольбами, просили его поддержки и милости.
(Fustel de Coulanges, La Cite antique, Livre 1, ch I et II, chez Hachette).

__________
[1] Они назывались также ларами или гениями.
8. Гробницы на Латинской дороге
Две из этих гробниц весьма любопытны; они относятся ко II веку нашей эры.
Вход в правую гробницу устроен через прямоугольный атриум, крыша которого 
поддерживается четырьмя колоннами, стоящими по четырем углам. Направо и налево 
от атриума идут две лестницы, шириной в метр, которые были когда-то обложены 
мраморными плитами. У подножия лестницы с одной стороны находится дверь в 
подземелье, последнее жилище покойника, с другой — вестибюль, в котором его 
помещали предварительно и где происходили последние погребальные церемонии. 
Стены вестибюля голые и всегда были такими. Украшения приберегли для 
усыпальницы. Эта последняя представляет собой прямоугольное помещение со 
сводами. От мраморной облицовки, покрывавшей когда-то все четыре стены, едва 
сохранилось несколько кусков ближе к поверхности земли, но штукатурка свода 
осталась нетронутой. В тимпанах — фигуры женщин и гениев, окруженные орнаментом 
из переплетенных между собой ветвей с листьями. Они изображают граций, которые 
пляшут с гирляндами из листьев в руках, а внизу вакханка, сидящая на коньке. 
Исполнены эти фигуры очаровательно. Свод разделяется на пятьдесят украшенных 
рельефами кессонов то четырехугольных, то круглых. Здесь мы видим во всем их 
изящном разнообразии те декоративные фантазии, которые с такой легкостью 
создавались творческим гением древних художников: танцовщиц, гистрионов, гениев,
 морских коньков, вакханок. Любопытную особенность этих



224
 
гробниц составляет расположенный в верхнем этаже атриум, который служил, 
очевидно, местом поминальных трапез. Здесь собирались в особо назначенные для 
этого дни у могилы покойника, память которого чествовали, и устраивали или 
здесь, или в отдельной зале особого рода мистическое пиршество. Во многих 
гробницах найдены были такие пиршественные залы и колодцы для участников пира.
От правой могилы на поверхности земли ничего не осталось кроме мозаики. Верхняя 
часть здания не существует, но по мозаике можно восстановить точный план 
атриума и смежной с ним столовой; узкая лестница вела в подземные помещения. 
Вестибюль утратил свой первоначальный характер и обратился в III веке в 
добавочный склеп. Также, как и в правой гробнице, в углу виднеется отверстие 
колодца. В одной надписи упомянуты имена владельцев этой гробницы. Это 
Pancratii — семья, очень влиятельная во II веке империи. Первоначальный склеп 
заключал в себе саркофаг из дикого камня, в котором покоилось два трупа, 
отделенных друг от друга тонкой перегородкой. Драгоценные камни, сосуды, дары, 
которые благочестивые люди древности с такой щедростью приносили на могилу 
близких, — все это исчезло. Свод склепа четырехугольный и разделен на четыре 
части, покрытые живописью, которая поражает свежестью красок. На ярком фоне 
выступают переплетенные ветви с листьями, пальмочками, плоды, сосуды, щиты 
изящного и тонкого рисунка, гармоничных и нежных оттенков. Эти разноцветные 
украшения оттеняются рельефами из гипса ослепительной белизны, изображающими 
богов и героев — Вакха, Минерву, Улисса, Ахилла, Филоктета, а также сцены из 
троянской войны.
Склоны свода украшены изображениями совсем иного рода. Тут мы видим пейзажи, 
фантастические улицы, беседки, суда, деревья и даже львов.
(Beule, Revue des cours litteraires, IV, p. 25).


9. Эпитафии на лионских гробницах
В одной из могил лежит «добродетельная жена, скончавшаяся раньше времени, 
назначенного судьбой, убитая рукой жестокого мужа». Другая была похищена 
несправедливым роком на глазах у любящего супруга и детей; третья стала жертвой 
внезапной смерти. Одна из надписей излагает трогательные подробности пожара: 
Секундий Октав сначала избежал было опасности, но потом он все-таки пал жертвой 
пламени, с которым вздумал бороться. Он погиб, раздавленный упавшей стеной, и 
его товарищи были более огорчены его несчастной кончиной, чем потерей своего 
имущества.



225
 
В надгробных надписях часто встречается обращение покойного к состраданию 
путника, слова, имеющие значение счастливого предзнаменования, которое радует 
останки мертвеца. «Живи счастливо и весело, путник, который прочтет эти строки».
 — «Счастливого пути! Счастливого возвращения! Всякого благополучия добрым 
людям!»
В гробнице Клавдии Виктории — девочки 10-ти лет — находились ее игрушки: резная 
кукла из слоновой кости, булавки, иголки, а также гипсовый слепок с ее лица. 
Прежде чем расстаться с ней навеки, мать захотела сохранить по крайней мере 
верное изображение черт лица своего ребенка; воспользовавшись этим слепком, она 
потом Предала его земле.
В другом месте мы читаем эпитафию мальчику, которому было в момент смерти 11 
лет 6 месяцев и 26 дней, и которого звали Кв. Акцептий Венуст. Он учился и 
подавал самые лучшие надежды. «Чудное дитя, которого несправедливая судьба не 
дала, а только показала и преждевременно похитила! Оно было дорого всем своей 
детской прелестью, а также сыновней нежностью. В течение короткой своей жизни 
он подавал надежды на славное будущее и оставил своих родителей в вечной 
скорби».
Совместные занятия уже тогда создавали прочные связи между людьми. Один тревир 
[1] умер в Лионе вдали от своей родины; но у него нашлись два школьных товарища,
 которые позаботились о его погребении и поставили на его могиле памятник в 
знак братской любви и прочной дружбы, которая связывала их с покойным товарищем.

Трогательные слова прощания, с которыми обращаются друг к другу супруги, 
нередко дышат живой и нежной любовью.
Вот, напр., муж, который завидует счастью жены, умершей первой. А вот старик, 
овдовевший после тридцатитрехлетнего супружества, который жалуется, что смерть 
жены разбила его сердце. «О если бы небу угодно было, — говорит он, — чтобы рок,
 унесший тебя, постиг нас обоих!» И прибавляет затем слова, которые 
впоследствии Людовик XIV произнес по поводу кончины своей жены: «Смертью своей 
она огорчила меня впервые».
Бедный ветеран прибегает к несколько запутанной фразеологии для выражения своей 
щемящей тоски: «Я оплакиваю, — говорит он, — очень любимую, очень чистую 
супругу, которая тщательно берегла счастье своего мужа, которая никогда каким 
бы то ни было способом не нанесла ему ни малейшего бесчестия и не причинила 
никакого огорчения, которая за 18 лет брачной жизни ни разу не подала мужу 
повода к неудовольствию или печали. Он лишился ее в три

__________
[1] Тревиры — белгское племя, жившее на левом берегу Рейна, в нижнем его 
течении. — Ред.
 

226
 
дня вследствие внезапной смерти, в то время когда он находился в путешествии».
Другой супруг рассказывает о своей жене, что «ее добродетели, ее чистота, 
энергия и внимание к мужу неизмеримы».
Один муж говорит о своей молодой жене, умершей 25 лет от роду, что «слишком 
большое благочестие заставило ее сделаться нечестивой». Какой нечестивый 
поступок совершила она? Быть может, разбитое сердце матери не выдержало потери 
ребенка?
Верность памяти первого мужа была, по-видимому, не совсем обычным делом, так 
как Эмилия Валерия заслужила особые похвалы за то, что тридцати шести лет не 
вышла вторично замуж из любви к своим детям.
Юлия Фригида, по всей видимости молодая женщина, вышедшая замуж за старика, 
рассыпается в похвалах «великодушному благодетелю, который обременял себя 
заботами об ее пропитании, любил ее с нежностью отца и являлся для нее 
покровителем, полным благосклонности»; ее дочь, Юлия Луция, в отчаянии, что не 
могла закрыть своими маленькими ручками потухших глаз своего отца.
Юлия Филематион заслужила от своих вольноотпущенников следующую изящную 
похвалу: «Ее характер, ее красота, все ее счастливые дары были слаще меда».
Клавдий Агафирс, «человек почтенный, без малейшего пятна прожил 70 лет 5 
месяцев и 10 дней».
Одна бедная женщина, почти без всяких средств, постаралась тем не менее 
воздвигнуть памятник своему мужу; она его соорудила, по ее словам, «по мере 
своих скудных средств».
Маспеция Сильвана, давая волю своей скорби, сделала на могиле Валерия Мессора, 
своего супруга, надпись, безграмотность которой еще более увеличивает прелесть 
наивного выражения ее чувств.
Какая-то женщина, по-видимому не особенно ревнивая, дает из глубины своей 
могилы следующий совет мужу: «Друг мой, прогони печаль, развлекись и приди ко 
мне».
Один болтун сообщает, что он «стекольщик по ремеслу, умер 75 лет, прожил 59 лет 
со своей женой, имеет трех сыновей и одну дочь, что все его дети подарили ему 
внуков и что он их оставляет после себя».
Какой-то суеверный человек рассказывает о значении, которое имел в его жизни 
день, посвященный Марсу: «родившись во вторник, он поступил в войско во вторник,
 во вторник же получил отставку и, наконец, умер во вторник».
Флор — очевидно, веселый малый, у которого мысль о смерти вовсе не вызывает 
меланхолии. «Украсьте цветами, — говорит он, — эту могилу, которую я еще при 
жизни сделал для своей дорогой супруги и для себя; радостно покройте цветами 
Флора, который воздвиг эту гробницу».



227
 
Это веселый эпикуреец. Были среди лионских жителей и поэты, могилы которых 
украшены стихотворными надписями, а также и философы. Таким философом был, 
вероятно, тот, который следующим образом сообщает о смерти своего друга: «Он 
возвратил природе душу, которую та дала ему, а тело свое его первоначальному 
состоянию».
Один благоразумный и осторожный человек заявляет, что он, боясь какой-нибудь 
ошибки со стороны своих наследников, еще при жизни соорудил себе могилу, «чтобы 
иметь ее».
Какой-то чужестранец из Филиппополя обнаруживает литературные претензии: для 
своей эпитафии он выбрал отрывок из Вергилия; но, подставляя одно слово вместо 
другого, нарушил размер.
(Bazin, Vienne et Lyon gallo-romains, pp. 273 et suiv, chez Hachette).

10. Columbaria
Columbaria назывались здания, предназначенные для погребения; в стенах их 
сверху до низу были устроены ниши рядами в несколько этажей; в нишах помещались 
урны с останками мертвых.
Этот способ погребения, по-видимому, был принят большими семьями, у которых 
было слишком много вольноотпущенников и рабов, чтобы можно было помещать их 
останки в той же гробнице, где хоронились члены семьи; именно так поступали 
менее многолюдные семьи, если только относительно кого-нибудь из рабов или 
вольноотпущенников не существовало особой оговорки насчет исключения из родовой 
гробницы. Впоследствии такого рода сооружения устраивались спекуляторами, 
которые продавали места людям слишком бедным, чтобы иметь особую гробницу и 
содержать ее; с другой стороны, и сами бедняки объединялись в товарищества, 
чтобы в складчину устроить себе columbarium.
Римские колумбарии, расположенные вокруг городских стен, а также вдоль идущих 
из Рима дорог, представляли собой обширные четырехугольные помещения, 
наполовину подземные; стены их были заняты четырехугольными или закругленными 
сверху нишами, которые шли рядами на одинаковом расстоянии друг от друга. В 
каждой нише помещалось обыкновенно две урны, иногда одна, а иногда три или даже 
четыре. Урны эти были замурованы, так что их нельзя было перемещать. Они чаще 
всего были глиняные; но встречаются также урны из мрамора, алебастра, стекла и 
других материалов. Форма и украшения некоторых из них не лишены изящества. 
Надписи, выгравированные на мраморных или бронзовых плитах, прибитых к стене, 
указывают имя, возраст и звание покойника, иногда также и имена тех, кто 
позаботился о их погребении. Залы колумбариев слабо освещались отверстиями в 
своде. Узкая дверь служила входом, откуда приходилось спускаться по лестнице.



228
 
Самый обширный из известных колумбариев — это тот, который был устроен на 
Аппиевой дороге для вольноотпущенников и рабов Ливии, жены Августа: он мог 
вместить останки по крайней мере 3000 человек. Можно думать, что им 
пользовались вплоть до времен Клавдия. Он был заново открыт в 1726 году. После 
этого развалины его были заброшены, так что в настоящее время от них почти 
ничего не осталось. Этот колумбарий представлял собой двухэтажное здание в виде 
параллелограмма, имеющего 10,65 м длины и 6,25 м ширины.
Другое сооружение в этом роде, предназначенное для людей всякого звания, 
покупавших себе в нем место, было гораздо изящнее. Можно думать, что каждый 
украшал купленное им место сообразно своему вкусу и средствам, устраивая над 
ним маленькое зданьице с фронтонами, колоннами и фризами, которые были покрыты 
живописью, иногда превосходной работы. Этот колумбарий представляет собою 
интересный образчик искусства эпохи Августа.
(Saglio, Dictionnaire des antiquites, I, pp. 1334 et suiv., chez Hachette).

11. Похоронные товарищества
Во времена империи часто устраивались общества, главной целью которых было 
предоставление своим членам приличного погребения. Каждое из них по обычаю 
ставило себя под покровительство того или другого божества.
Мы имеем устав одной из таких коллегий, состоявшей из почитателей Дианы и 
Антиноя в Ланувии. Устав относится к 136 году.
Это общество состояло, по-видимому, из вольноотпущенников и бедных людей; среди 
его членов были также рабы, и можно думать, в значительном числе; закон 
разрешал им участвовать в такого рода обществах с согласия господина.
Каждый, вступая в коллегию, вносил 100 сестерций и кроме того бутылку доброго 
вина. Затем он делал ежемесячные взносы в размере 5 ассов.
Эти деньги служили для покрытия обыкновенных расходов и издержек на погребение. 
Коллегия Дианы не имела собственного здания для погребения своих членов: все 
эти рабы и вольноотпущенники были слишком жалкими бедняками, чтобы собрать 
сумму, необходимую для сооружения колумбария. Они поступали проще. Когда умирал 
кто-нибудь из членов, общество выплачивало его наследнику известную сумму на 
покупку могилы. Эта сумма,



230
 
называемая funeraticium, колебалась в зависимости от средств коллегии; в данном 
случае размеры ее доходили лишь до 300 сестерций; и из нее еще вычиталось 50 
сестерций, которые распределялись у погребального костра между присутствующими 
сочленами, почтившими покойника участием в его похоронах.
Все случайности были тщательно предусмотрены. Если покойник не оставлял 
наследника, то сама коллегия брала на себя заботы о его погребении. Если 
покойный был рабом, и его господин отказывался выдать тело товариществу, ему 
устраивали фиктивные похороны и сооружали, без сомнения, кенотаф [1]. Если он 
умер вне Ланувия, но не дальше 20 миль (30 километров) от него, и коллегия была 
своевременно извещена, то три члена ее тотчас же отправлялись проводить останки 
покойного и уплатить похоронные издержки. По возвращении они давали отчет 
товариществу и, если оказывались виновными в недобросовестности, то платили 
штраф в четыре раза превышавший растраченную сумму. Если же отчет признавался 
правильным, то каждому выдавалось по 20 сестерций в возмещение путевых издержек.
 Если член коллегии умирал на расстоянии большем, чем 20 миль, тот, кто его 
похоронил, мог прислать счет расходов, удостоверенный семью свидетелями, и 
тотчас же получал funeraticium, на который имел право покойник.
Самое важное для всякого общества — это продолжительность его существования, 
так как нередко случалось, что рвение, одушевлявшее членов вначале, с течением 
времени значительно остывало. Учредители данной коллегии имели в виду эту 
опасность. «Пусть наше предприятие, — говорят они, — будет благоприятно для 
императора и его семьи, для нас и для всех наших и для коллегии, которую мы 
учреждаем! Пусть мы будем иметь возможность проявить спасительную энергию в 
сборе средств, необходимых для приличного погребения наших покойников! Чтобы 
достигнуть всего этого, нужно действовать согласно и платить аккуратно, чтобы 
наше общество могло жить долго». Дальше они постановляют, что если кто-нибудь 
из членов не будет платить своего взноса в течение нескольких месяцев, то 
общество не выдаст ничего после его смерти.
(Willmanns, Exempla inscriptionum latinarum, 319; Boissier, La Religion romaine,
 II, pp. 274—277; 2-е edit.).

__________
[1] Cenotaphium — пустая гробница, которую сооружали в тех случаях, когда 
нельзя было найти тело умершего. Обычай этот обусловливался особым взглядом 
древних на погребение с соблюдением всех обрядов, как на нечто безусловно 
необходимое в интересах как загробной жизни покойника, так и благополучия 
оставшихся в живых родственников. — Ред.
Глава VIII. ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ
1. Светская жизнь в Риме
Каждый день с самого раннего утра к домам римских аристократов стекалась толпа 
людей, представлявших собой весьма странную и пеструю смесь. Клиенты, часто 
одетые в грязную тогу и с заплатами на башмаках, еще на заре толклись и шумели 
во дворе; иногда клиентов собиралось так много, что они запруживали улицу и 
мешали свободному проходу по ней. Вот подошли беглым шагом носильщики в красных 
плащах, похожие на воинов; это прибыл богач, дремавший за закрытыми занавесками 
своих носилок, под прикрытием целой свиты клиентов. Послышался хорошо всем 
знакомый клич ликтора, возвещавшего о приближении консула, и толпа тотчас же 
расступилась, чтобы дать место высокому сановнику в тоге, окаймленной пурпуром. 
Вот бедный греческий ученый, домогающийся места наставника в богатом доме; он, 
видимо, потратил на свой туалет последние гроши, стараясь угодить цветом и 
покроем своего платья той особе, милостивого расположения которой он пришел 
просить. В эпоху Марка Аврелия в такой толпе можно было видеть также греческого 
философа, с длинной бородой и в плаще из грубой шерстяной материи, 
пристававшего к какому-нибудь рабу, чтобы добиться приглашения на обед. Здесь 
был также и всадник, и даже сенатор, домогавшийся один консульства, другой — 
должности трибуна легиона; одним словом, тут собиралась целая стая людей, 
которых



232
 
привлекала надежда на какую-нибудь милость и которых Плутарх сравнивает с 
мухами на кухне. У двери стоял привратник, вооруженный тростниковой палочкой. 
Обыкновенно его милости приходилось покупать. Благоразумные люди, говорил 
Сенека, смотрели на него как на откупщика дорожной пошлины, тогда как другие 
были настолько безрассудны, что желали войти силой и глупо пытались вступить с 
ним врукопашную. Что касается мелкого люда, то таких грубо выпроваживали, 
запирая двери перед самым носом.
Атриум обыкновенно был настолько обширным, что мог вместить целую толпу; здесь 
стояли скамьи для ожидающих посетителей. Грандиозные размеры ц великолепие этих 
обширных внутренних дворов, высоких, блистающих разноцветным мрамором, целые 
ряды портретов предков, многочисленная челядь, нарядно одетая — все это вместе 
взятое производило сильное впечатление на посетителя и внушало ему некоторую 
робость. Здесь для того, чтобы быть принятым, было уж совершенно необходимо 
войти в сношения с рабами и вольноотпущенниками, имевшими влияние в доме. 
Nomenclator, должность которого состояла в вызывании принятых посетителей, 
составлял с этой целью длинные списки имен, хотя на эту должность обыкновенно 
назначали людей, одаренных прекрасной памятью. Приемы у высших сановников и 
временщиков очень походили на приемы при императорском дворе. Перед жилищем 
Сеяна,* напр., стоял такой же хвост, как и перед дворцом императора; здесь 
точно так же каждый боялся, что его заметят слишком поздно или совсем не 
заметят. Сенаторы оказывали всевозможные знаки почтения клиентам всемогущего 
префекта, чрезвычайно высоко ценили знакомство с его привратниками и 
вольноотпущенниками и, добиваясь их благосклонности, терпеливо выносили их 
грубость.
Утренние посещения были не просто актом вежливости. К этому часу приурочивались 
всевозможные торжественные случаи, как, напр., облачение в мужскую тогу, 
обручение, свадьба, вступление магистратов в должность. Относительно консулов 
достоверно известно, что эта церемония производилась ранним утром; весьма 
вероятно, что в это же время дня вступали в должность и преторы, и другие 
сановники. Наоборот, похороны откладывались до самого позднего часа дня.
Вследствие всего этого, терялась масса времени у всякого, кто имел более или 
менее обширные связи и знакомства. «Странно видеть, — говорит Плиний Младший (I,
 9), — как в Риме проходит время. Если взять каждый день в отдельности, то он 
окажется наполненным разными делами, если же их собрать все вместе, то 
удивишься, до чего

__________
* Луций Элий Сеян (ок. 20 г до н. э. —31 г н. э.) префект претория (командир 
преторианских когорт, находившихся в Риме) при Тиберии, пользовался огромным 
влиянием на императора, казнен по обвинению в государственной измене.
 

233
 
они пусты. Спроси кого-нибудь, что ты делал сегодня? И он тебе ответит: я был у 
такого-то на облачении в мужскую тогу, или на обручении, или на свадьбе; я 
должен затем пойти к такому-то, чтобы присутствовать в качестве свидетеля при 
составлении духовного завещания; этот просил меня сопровождать его в суд, 
другой звал на совещание. Каждое из этих занятий в тот самый день, когда их 
делаешь, кажется необходимым; но в итоге, когда подумаешь, что они отняли у 
тебя все время, то они оказываются бесполезными; особенно ясно создаешь их 
ничтожество, когда покинешь Рим». Нельзя было также забывать дней рождения, 
посещения больных, визиты для выражения соболезнования. Приходилось появляться 
на тех или других судебных процессах, поддерживать известных кандидатов, 
поздравить избранного кандидата, участвовать в проводах должностного лица, 
отправляющегося в провинцию. А тут еще оказывается, что обещал какому-нибудь 
адвокату или учителю красноречия прийти послушать его речь или лекцию; принял 
приглашение поэта прийти на чтение его последнего произведения. По словам 
Ювенала, эти чтения, затягивавшиеся иногда изо дня в день на целые недели 
(обыкновенно они происходили весной или летом), были истинным бичом римской 
жизни, несчастьем, которое можно сравнить с крушением дома или пожаром. В 
подобных случаях заинтересованный человек рассчитывал, наверное, не только на 
своих друзей и клиентов, но даже и на своих знакомых. Желание, чтобы на 
праздниках в торжественные дни присутствовала масса народа, вызвало 
распространение обычая делать подарки всем присутствующим.
Среди такой массы развлечений трудно было жить для себя. Люди, чувствующие 
потребность углубляться в самого себя, искали убежища в тиши деревенского 
уединения. Но им все-таки не удавалось сбросить с себя цепи» тяжесть которых 
они так живо чувствовали: сочинения Сенеки, например, полны жалоб на неудобства 
и пустоту жизни в Риме. Столица была настоящим центром суетливого безделья, 
которое и процветало в ней больше, чем в каком-либо другом городе. Число людей, 
проводивших всю свою жизнь в обмене пустыми знаками вежливости, было 
чрезвычайно велико уже в начале эпохи империи. Они составляли особый класс, 
известный под именем арделионов. «В Риме существует, — говорит один современный 
Тиберию поэт, — целый народ арделионов, которые ничего не делают и всегда 
заняты, выбиваются из сил из-за пустяков, находятся в постоянном движении и 
никогда ничего не достигают, вечно суетятся и в результате только всем 
надоедают». Сенека сравнивает их с муравьями, которые без плана и цели 
пробегают по всему дереву от корней до вершины и от вершины до корней. Если, 
остановившись у двери такого человека, спросишь его, куда он идет, каковы его 
намерения, он тебе ответит: «Не знаю». Жалко смотреть на них, когда они бегут,



234
 
точно на пожар, толкают прохожих, несутся сломя голову по улицам и производят 
суматоху. И чего они бегут? Чтобы сделать визит, который никогда не будет им 
отдан, чтобы присоединиться к погребальному шествию совершенно незнакомого 
человека, присутствовать на разборе дела какого-нибудь рьяного сутяги или на 
обручении женщины, которая уже не раз выходила замуж. Когда, исходив верь город 
по пустякам, они наконец возвратятся домой, то клянутся, что не помнят, ни 
зачем они ходили, ни даже где они были; но вер это нисколько не мешает им на 
другой день продолжать то же самой. Встречаются даже старики, которые таскаются 
из улицы в улицу, запыхавшись, покрытые лотом, с лицом, мокрым от поцелуев всех 
своих знакомых, а им знаком весь город; люди за 60 лет с седыми волосами, 
которые полируют по целым дням мостовую, забегая ко всем знатным дамам пожелать 
доброго утра, присутствуя при вступлении в должность каждого трибуна и каждого 
консула, десятки раз поднимаясь по улице, ведущей во дворец; имена самых 
близких к государю придворных у них постоянно на языке. Пусть бы всем этим 
занимался молодой человек, восклицает Марциал [1], но нет ничего более 
противного, чем старый арделион!
Более века спустя Гален * так описывает день римлянина: «Ранним утром каждый 
делает визиты; потом многие идут на форум послушать судебные прения; еще 
большая толпа направляется полюбоваться бегом колесниц и пантомимами; многие 
проводят время в банях за игрой в кости, за пьянством или среди других 
удовольствий, пока не очутятся вечером на пиру, где развлекаются не музыкой и 
не серьезными удовольствиями, а предаются оргиям и разврату, засиживаясь часто 
до следующего дня».
Как ни велико число арделионов, однако большая часть всех этих визитеров, 
шныряющих по улицам в утренние часы, движима не просто неопределенной 
потребностью взвинчивать себя чем-нибудь или убить время, а жаждой выгоды и 
каким-нибудь интересом. В конце концов эта жажда и была главной причиной шумной 
суеты, наполняющей улицы и дворцы. Это была всеобщая погоня за тем, что 
считалось высшим и даже единственным благом, потому что оно доставляло 
положение, отличия, почести, влияние, — погоня за деньгами, верховным божеством,
 которому все поклонялись и служили.
(Friedlaender, Moeurs romaines d'Auguste aux Antonins, trad. Vogel, I, pp. 
297—307, chez Rothschild).

__________
* Гален из Пергама (129—199 гг. н. э.), известный врач при дворе императора 
Коммода, оставил многочисленные сочинения по медицине.
[1] Марциал — остроумный и талантливый автор многочисленных эпиграмм; родился 
около 42 г. по Р. X. См. следующую статью. — Ред.
2. Несколько типов Марциала
Знаешь ли ты, отчего Селий так печален, отчего он опустил нос почти до земли, 
бьет себя в грудь и рвет свои волосы? Не друга и не брата оплакивает он. Оба 
его ребенка живы, и я желаю, чтобы они еще долго жили; его жена чувствует себя 
превосходно; дом его щадят воры и арендатор его не обанкротился. Отчего же он 
так печален? Оттого, что он обедает дома. Когда Селию угрожает опасность 
обедать за собственный счет, он на все готов, чтобы избежать этого. Он бежит на 
Марсово поле и восхваляет там быстроту твоих ног, Паулин. С Марсова поля 
отправляется на рынок, оттуда в бани Фауста, из бань Фауста в бани Фортуната, 
моется в тех и других, отчего его аппетит усиливается еще более. Нет никакой 
возможности уклониться от Селия, какие бы старания ты к этому ни прилагал. 
Играешь ли ты в мяч, он поднимет его и подаст тебе. Если ты в бане, и Селий 
увидит, что ты берешь простыню, чтобы вытереться, он начнет восторгаться 
белизной простыни, хотя бы она была грязнее детских пеленок. А если ты 
причесываешься, он будет уверять, что у тебя волосы Ахилла. Он поднесет тебе 
вино, которым ты омываешь свое тело и которое служит тебе рвотным перед обедом; 
он станет собирать капли пота, падающие с твоего лба; он будет кричать, топать 
ногами, приходить в восторг до тех пор, пока, утомленный его надоедливостью, ты 
не скажешь ему: приходи.
— Ростовщик Секст, (мой старый приятель, как вы знаете) так боится, чтоб я у 
него не попросил денег взаймы, что завидя меня, начинает разговаривать с самим 
собой настолько громко, чтобы я слышал: я должен 7000 сестерций Секунду, 4000 — 
Фебу, 11 000 — Филету, а у меня нет ни гроша в сундуке. О божественный гений 
моего друга! Очень жестоко, Секст, отказывать, когда просят; но это уже верх 
жестокости — отказывать раньше, чем тебя просят!
— Тонгиллиан купил себе дом за 200 тысяч сестерций; пожар (что в Риме не 
редкость) уничтожил этот дом. Друзья и клиенты потерпевшего открыли между собою 
подписку и собрали ему сумму в 10 раз большую, чем то, что стоил сгоревший дом. 
Не сам ли Тонгиллиан поджег его?
Галерея марциаловских типов весьма разнообразна. Вот хозяин, который угощает 
своих гостей плохим вином в стаканах, а сам пьет превосходное вино в чаше из 
непрозрачной мирры, чтобы нельзя было заметить разницы обоих вин. Вот некий 
Симмах — врач, являющийся к вам с целой толпой учеников; эти последние один за 
другим холодными руками щупают ваш пульс, отчего у вас делается лихорадка, 
которой раньше не было. А вот Левин, пробравшийся на всаднические места в 
театре и. притворившийся спящим, чтобы обмануть бдительность неумолимого Океана,
 очень сурового стража,



236
 
который тотчас же заметит и выведет вон всякого непрошенного гостя. Такой вид 
тщеславия был очень распространен в Риме зажиточные люди и даже рабы часто 
наряжались в платье всадников и пробирались на их места, чтобы сидеть среди 
аристократии Среди марциаловских типов мы видим Клита, празднующего день своего 
рождения восемь раз в год, чтобы получать побольше подарков от своих друзей; 
Мамурру, который бегает по рынкам, осматривает с видом покупателя лучших рабов, 
выставленных на продажу, носилки с черепаховой инкрустацией, столы из цитра и 
слоновой кости, он обнюхивает статуи, чтобы узнать, действительно ли они 
сделаны из коринфской меди и принадлежат резцу Поликлета; он выбирает и 
откладывает в сторону, как бы для того чтобы купить, хрустальные чаши, 
старинные амфоры, чеканные вазы работы Ментора; торгует драгоценные камни, 
жемчуг, яшму, и в конце концов, набегавшись до одиннадцатого часу (6 ч. вечера),
 покупает два самых простых кубка ценой в асс и за неимением рабов 
собственноручно уносит их домой. А вот Галлик — адвокат, который настойчиво 
упрашивает, чтоб с ним были откровенны и говорили правду о его ведении тяжб 
«Это доставит мне величайшее удовольствие», — заявляет он. — «Я ни в чем не 
могу отказать тебе, Галлик. Выслушай же одну вещь, которая справедливее самой 
правды: Галлик, ты не любишь, чтобы тебе говорили правду».
(Nisard, Poetes latms de la decadence, pp 392 et suiv, 5-e edit).

3. Неприятности, причиняемые клиентами
Какое глупое и несносное положение богатых людей! Есть у них, видите ли, 
обыкновение заводить себе как можно больше клиентов, даже не справляясь при 
этом, хорошие ли они люди, или дурные; в расчет принимается только богатство, а 
не верность патрону, у которого он состоит клиентом: будь он самый порядочный 
человек, его все-таки будут считать негодным, если у него ничего нет; и 
наоборот, если он несомненный мошенник, но со средствами, то непременно 
прослывет за славного малого. Эти господа, которые не признают ни правды, ни 
закона, причиняют тысячи огорчений патронам. Они отрекаются самым наглым 
образом от полученного, готовы каждую минуту завести тяжбу, нечисты на руку, 
вероломны, нажили все свое состояние либо ростовщичеством, либо обходом закона, 
мысль у них только тем и занята, чтобы затеять дрязги. Если их тащат на суд, то 
и патрон изволь туда же отправляться и обелять этих мошенников [1]. А ведь суд

__________
[1] Патрон обязан был защищать своего клиента перед судом.
 

237
 
происходит либо перед народом, либо у претора, либо у судьи. Меня, например, 
один такой субъект мучил сегодня в продолжение целого дня, и я даже не имел 
возможности повести дело так, как хотел бы; держал меня там, каналья, и не 
давал ни отдыху, ни сроку. Я защищал перед эдилами его многочисленные скверные 
проделки, прибегал к самым крючкотворным уловкам, говорил и то, что следовало, 
и то, чего вовсе не следовало, лишь бы только выгородить его. Никогда я не 
видел, чтобы человек был уличен с такой очевидностью, как он в данном случае. 
Все его проделки были доказаны тремя вполне достоверными свидетелями. Пусть 
погубят его все боги за то, что он испортил мне день, и будь я проклят за то, 
что вздумал сегодня отправиться на форум!
(Плав т, Близнецы, 571—598).

4. Неудача одного клиента
У Гросфа, очень выдающегося поэта, патроном был богач, которому Домициан 
поручил заведование житницами и надзор за гостиницами. Жирное местечко! 
Продовольствуя такой город, как Рим, есть где нагреть руки, и недаром, конечно, 
бдительность управляющего становится то более, то менее строгой. К несчастью, 
этот патрон не был щедрым. Гросф рассчитывал получить от него плащ в подарок на 
Сатурналии. Он ничем не пренебрег, чтобы добиться осуществления своей надежды. 
Прежде всего он восхвалил величественный вид своего патрона в тоге заведующего 
житницами; он изобразил выражение довольства и благополучия, которое придает 
управителю прекрасная тога, а также страх, наводимый этим видом на 
злоумышленников. Тут не могло быть никакого недоразумения: поэт в изношенном 
костюме, расхваливающий гардероб своего патрона, очевидно выпрашивает себе 
платье. К этой лести, которая ему ничего не стоила, Гросф присоединил свиток с 
тщательно переписанными последними своими стихотворениями, который он навернул 
на палку из слоновой кости и вложил в пурпуровый футляр с серебряными крышками 
на обоих концах.
Он отправился сегодня утром, с восходом солнца, поздравить своего патрона. 
Целый час простоял он в хвосте перед дверью в плаще, который красноречиво 
ходатайствовал за своего хозяина. Явился слуга правителя, отобрал все 
поздравления, а поздравление Гросфа с особенно благосклонной улыбкой, и вручил 
ему... что же? Свиток, изъеденный червями, покрытый 50-летней пылью вроде тех, 
которые служат оберткой для ливийских олив, египетского перца или византийских 
анчоусов. И в довершение всего этого свиток заключал в себе нелепые бредни 
Децима Брута, очень хорошего



238
 
римлянина, но весьма скверного писателя, — его сочинения о философии, 
красноречии и политике.* Что вы скажете об этом способе уклониться от подарка, 
заменив плащ негодной книгой?
(Nisard, Po'etes latins de la decadence, p. 293, 5-e edit chez Hachette).

__________
* Децим Юний Брут (84—43 гг. до н. э.), участник заговора против Цезаря, воевал 
с Антонием в Галлии.
5. Клиент на обеде у своего патрона
Как ни клянись, Требий, трудно поверить, что ты не стыдишься за свой образ 
жизни, что для тебя по-прежнему высшее благо питаться чужими объедками... Ведь 
нет ничего непритязательнее брюха. Но допустим даже, что тебе нечем наполнить 
желудок — проси тогда милостыню! Разве мало места на пристани, мало мостов; и 
не найдется разве рогожки, чтобы немного прикрыться? Или тебе уж так дорого 
унижение за знатным столом, и так силен голод? Дрожать от холода на улице и 
глодать грязный собачий огрызокв этом ведь меньше позора!
Помни прежде всего, что, получив приглашение к обеду, ты сполна получил плату 
за все свои услуги. Обедом тебе заплатили за всю твою дружбу: хозяин запишет 
его тебе в счет, и как ни редко тебя приглашают, все идет в счет. Месяца два о 
тебе забывали, но вот — на обеденном ложе свободна подушка: зачем же ей 
пустовать? «Требий, зайди отобедать со мной!» — говорит он тебе. И ты наверху 
блаженства: что же еще и желать?! И всю ночь не дают тебе спать грезы о 
завтрашнем пире...
Но вот и обед! Вино — такое, что и шерсть промывать им нельзя; от него гость 
скорчится, словно жрец Кибелы. Поднимается перебранка, которая скоро переходит 
в драку между вами и толпой вольноотпущенных; ты отбрасываешь бокал и вытираешь 
салфеткой свои кровавые раны. А хозяин тем .временем пьет вино времен 
пунической войны, но и рюмки такого вина не предложит он гостю, даже больному 
желудком. А завтра ему подадут другое — с албанских гор или из Сетия — не 
узнаешь точно откуда: от вековой плесени давно уж исчезла надпись на кувшине...
Сам Виррон пьет из большого янтарного кубка, и фиалы его украшены драгоценными 
камнями. А тебе и золотых не дадут, а то и поставят слугу — стеречь драгоценные 
камни на кубке и следить за твоими ногтями... Пей из кубка, носящего имя 
беневентского сапожника [1], из разбитого, давно уж нуждающегося в замазке.

__________
[1] Беневентский сапожник — Вахиний, доносчик времен Нерона. У него был очень 
длинный нос, и кубки с длинными носами назывались вахиниевыми. — Ред.
 

239
 
Когда хозяин разгорячится вином и чрезмерно насытится пищей — ему подают 
напиток, холоднее альпийского снега. А тебе — даже воду другую дают. Кубки твои 
наполняет какой-нибудь гетул,* или черный мавр своей костлявой рукою, — словом, 
такой виночерпий, с которым совсем неприятно встретиться ночью с глазу на глаз 
на холмистой Латинской дороге. А перед Вирроном — не раб, а цветок, стоящий 
больше, чем все богатства Тулла, Анка и прочих римских царей... Если ты 
захочешь пить, то зови своего Гимеда-гетула. Юноша, за которого заплачено много 
тысяч, не умеет служить беднякам: его неприступность равняется его красоте. 
Разве он подойдет? Разве услышит тебя, когда ты попросишь горячей или холодной 
воды? Ведь это ниже его достоинства — служить старику-клиенту. И таких 
надменных рабов немало в доме патрона.
Вот и еще такой же! С каким ворчанием подает он тебе заплесневелый кусок хлеба, 
не очистив его; и не пытайся отведать этот хлеб; не откусишь, только челюсть 
свернешь. А у хозяина — мягкий пшеничный хлеб, нежный и белый, как снег. Но 
смотри, не протягивай руку: почтенье к хозяйской корзине!..
Гляди, какого громадного краба несут хозяину: он еле умещается на блюде. Высоко 
подняв, несет его повар, и с каким презрением смотрит на гостей хвост этого 
рака из-за спаржи. А тебе, как на поминках, поставят маленькую тарелку с 
крохотным раком да половинку яйца. Сам он поливает свою рыбу венафрским маслом, 
а твоя капустная кочерыжка воняет лампадой...
У Виррона — краснобородка [1] с Корсики или из Сицилии: ведь наше обжорство не 
знает пределов, и в нашем море этой рыбы уже нет: всю повытаскивали сетями. Все 
припасы для кухни идут из провинций... Подают и мурену огромных размеров, 
пойманную в сицилийской пучине. Ведь когда буйный ветер стихает и, сидя в 
пещере, сушит свои мокрые крылья, отважные рыбаки в самой Харибде не боятся 
забрасывать свои сети. На вашу же долю — рыба змеиной породы — длинный угорь, 
или жирный пескарь, отъевшийся в тибрской клоаке...
Перед самим хозяином — дымится гусиная печень, курица величиной с гуся, кабан, 
достойный стрелы златокудрого Мелеагра [2]. А потом, — если дело весной, подают 
трюфели...
А ты между тем, чтобы не оставаться без дела, смотри, как изгибается кравчий, 
как он фехтует ножом, исполняя все правила своей строгой науки. Это ведь не все 
равно, каким жестом зайца

__________
* Гетулы — кочевники на северо-западе Африки.
[1] Очень ценная рыба. — Ред.
[2] Мелеагр — этолийский герой, один из аргонавтов, неустрашимый охотник. Ред.
 

240
 
разрезать, каким — курицу. Будь осторожен и не пытайся раскрыть рот, как 
равный: вытащат за ноги и выбросят за дверь.
Для себя и для прочих вирронов хозяин прикажет подать фрукты; ты же 
довольствуйся тем, что услышал их запах; эти фрукты зрели в царстве феаков, где 
не бывает зимы; можно подумать, что их украли в саду Гесперид. А тебе дадут 
гнилое яблоко: пожуешь и его...
Быть может, ты думаешь, что Виррон скуп и не любит лишних расходов? Совсем нет: 
он делает так, чтоб тебя огорчить. Нет ничего забавней, как смотреть на слезы 
обжоры. Все поэтому делается так, чтобы принудить тебя в слезах излить свое 
горе и скрипеть от злости зубами.
Тебе кажется, что ты свободный человек, гость патрона; он же считает, что ты 
давно уж пленен великолепием его кухни. И он прав. Никакой голод не заставил бы 
два раза переносить эти обиды патрона. Но вас прельщает надежда хорошо 
пообедать: «Сегодня, наверно, он даст нам остатки зайца, кусок кабаньего 
окорока, какую-нибудь мелкую птицу». И вот все вы сидите и ждете, почтительно, 
молча, с хлебом в руках. И он прав, относясь к тебе так. Если ты можешь сносить 
эти обиды, ты заслужил их.
(Ювенал, Сатира V).


6. Собрания
Цицерон говорит, что в момент составления первого триумвирата * площадь 
народного собрания безмолвствовала, и честные люди осмеливались говорить только 
«в кружках и за столом». Тот же смысл имеют слова, вложенные Тацитом в уста 
Тиберия: «Я знаю, что жалобы раздаются за пирами и в кружках». Что 
подразумевалось под этим?
Нет надобности останавливаться долго на пирах. Известно, какое значение в жизни 
римлян всех званий и состояний имели эти сборища друзей, которые с течением 
времени стали весьма частыми. Семейные торжества, религиозные праздники, 
необходимость поговорить об общих делах, наконец, просто желание провести время,
 — все это служило поводом для устройства пиров, число которых в эпоху империи 
чрезвычайно умножилось. Выдающиеся люди искали на пиру удовольствия 
побеседовать на свободе с друзьями. Среди этих беспорядочных и бесконечных 
разговоров не забывали и о политике. Политические беседы после обеда, когда жар 
пира возбуждал присутствующих и развязывал им языки, не всегда были 
благоприятны для императорского правительства. На одном из таких пиров претор

__________
* Частное соглашение Цезаря, Помпея и Красса, направленное на установление 
контроля над Римской республикой (лето 60 г. до н. э.).
 

241
 
Антистий прочел оскорбительные для Нерона стихи, за которые был подвергнут 
изгнанию.
Гораздо труднее представить себе, что такое были «кружки». Чтобы составить 
ясное представление о них, нужно вспомнить о привычках древних. В этом 
прекрасном климате люди не привыкли сидеть у себя взаперти; наоборот, они очень 
охотно оставляли дома и проводили день под открытым небом. Жители Рима, если не 
были в театре или в цирке, прогуливались среди постоянных разнообразных зрелищ, 
которые представлялись взору любопытных всех стран в Вечном городе. Они 
слонялись по улицам, останавливались на перекрестках, садились, когда 
почувствуют усталость, на скамьи и экседры, которые стояли на площадях. Это 
были толпы праздных зевак, так называемые circuli, которые собирались, чтобы 
поглазеть на что-нибудь или поболтать вместе. Особенно толпился народ на 
Марсовом поле и на форуме вокруг шарлатанов, продающих свои лекарства, вожаков 
ученых или редких зверей, а также фокусников. Иногда какой-нибудь несчастный 
поэт, доведенный до отчаяния отсутствием читателей, пользовался такими 
случайными сборищами, чтобы продекламировать публике свои стихи. Часто толпа 
собиралась специально за тем, чтобы послушать разглагольствования одного из тех 
господ, которые считают себя весьма влиятельными людьми и думают, что знают все 
важные новости. Таких было много в Риме, и при наступлении важных событий, в 
дни тревоги и ожидания, когда каждый с нетерпением расспрашивал о том, что он 
боялся узнать, доверие к этим уличным ораторам чрезвычайно росло. С серьезной 
важностью постановлялись одобрение или порицание полководцам, составлялись 
планы военных действий, обсуждались подробности мирных договоров. Уличные 
политиканы в конце республики и в первые времена империи собирались у подножия 
трибуны для произнесения речей (rostrae), отчего и получили название 
subrostrani. Здесь был источник мрачных слухов, которые волновали Рим. 
Рассказывали, что парфяне наводнили Армению, что германцы переходят Рейн, и 
толпа, слушавшая эти зловещие новости, не всегда щадила императора и его 
приближенных, которые не приняли достаточно энергичных мер для защиты границ. В 
свою очередь и император установил надзор за этими беспокойными говорунами. В 
толпу посылались переодетые воины, которые доносили начальству обо всем 
услышанном.
Подобные разговоры под открытым небом, где шпионы могли нарочно заводить их, 
представляли собой таким образом некоторую опасность. Люди благоразумные 
предпочитали хранить молчание. Они давали волю языку лишь в кружке людей, среди 
которых они считали себя в безопасности. В Риме существовало тогда нечто 
подобное тому, что мы называем теперь «светом», т. е. собрание людей чаще всего 
чужих друг другу, различного происхождения и



242
 
состояния; у них не было каких-нибудь общих дел или интересов, требующих 
совместного обсуждения, и если они сходились, то только из-за удовольствия быть 
вместе. Характерной чертой наших светских собраний служит присутствие на них 
женщин; то же самое часто бывало и в Риме. Им не запрещалось бывать на пирах, и 
Корнелий Непот * говорит, что никто не удивлялся, когда римлянин, отправляясь в 
гости обедать, брал с собой и жену, что греки сочли бы неприличным. Итак, уже 
сами пиры представляли собой светские собрания; но есть основание утверждать, 
что кроме этого были еще собрания и другого рода. Весьма вероятно даже, что, 
начиная с I века, привычка жить вместе развила между людьми разных полов 
фамильярное отношение, чуждое древнему обществу. Вот изображение современного 
светского человека, сделанное Марциалом: «Светский щеголь — это человек, волосы 
которого разделены изящным пробором, который всегда пахнет духами, напевает 
сквозь зубы египетские и испанские песенки, умеет в такт двигать своими руками, 
на которых выщипаны все волосы; по целым дням увивается за дамами, всегда имеет,
 что рассказать им на ухо; знает все римские сплетни и может вам наизусть 
рассказать родословную лошади Гирпины».
Когда соберутся одни мужчины, они рассуждают и спорят; в присутствии же дам им 
приходится болтать. Сенека дает превосходное изображение этой светской болтовни,
 затрагивающей все и не исчерпывающей ничего, легко перескакивающей с предмета 
на предмет. За несколько часов разговоры этих умных людей должны были совершать 
длинные путешествия. При этом много говорили о самих себе и о других. Привычка 
жить в постоянном соприкосновении друг с другом развивает вкус к самонаблюдению,
 желание изучить страсти и характеры. В этом огромном городе, где каждый день 
происходила ожесточенная борьба из-за власти и богатства, у светских моралистов 
не могло быть недостатка в предметах изучения. Они рассказывали пикантные 
анекдоты об известных личностях и являлись вечером сообщить их своим друзьям. 
Разговаривали также и о литературе. Римский большой свет любил литературу и 
усердно предавался ей: каждый был, обыкновенно, оратором по обязанности и 
поэтом для развлечения. Тогда стала процветать особая салонная поэтическая 
литература, произведения которой до нас не дошли: они и не заслуживали 
продолжительного существования, но в свое время сделали свое дело, развлекая 
изящное римское общество. В них воспевались игра в кости и в шахматы, рыбная 
ловля и плаванье, танцы и музыка, искусство заказать хороший обед и хорошо 
принять гостей. Как ни приятно было слушать такие поэмы, удовольствие это в

__________
* Автор книги «О выдающихся полководцах», жил в 100—32 гг. до н. э., был другом 
Катулла, Цицерона, Аттика.
 

243
 
конце концов приедалось, и надо было найти новые способы развлечения и новые 
темы для оживления разговоров. Таким образом, когда исчерпывался интерес к 
литературе и к злословию, естественно принимались болтать о политике.
Само собою разумеется, что эти политические разговоры имели фрондирующий 
характер. В свете развивается наклонность к ироническому отношению: умение 
приятно высмеять своего ближнего считалось весьма ценным качеством, и, надо 
думать, это достоинство ценилось еще более, когда таким ближним оказывался сам 
император. Это была, без сомнения, опасная игра, и насмешки над таким высоким 
предметом могли обойтись очень дорого; но опасность не всегда заставляет 
отказаться от шутки, в особенности когда находишь ее остроумной и уверен, что 
она заслужит всеобщее одобрение. «Я не могу жалеть, говорил Сенека-отец, — об 
этих людях, которые скорее готовы потерять голову, чем потерять удачную 
остроту». Особенно любили передавать друг другу слухи, «которых нельзя без 
риска ни повторять, ни слушать». Рим был полон охотников до новостей. Они знали 
все: и то, что говорили в войсках, и то, что думали в провинциях; обо всем они 
давали самые точные сведения. Когда умирало какое-нибудь значительное лицо, они 
рассказывали мельчайшие подробности его жизни и, не задумываясь, называли того, 
кто держал кинжал или подсыпал яд. И никогда злые языки не работали так усердно,
 как с тех пор, когда людям запретили говорить. Правительство, стараясь 
схватить распространителей слухов, только увеличивало доверие к ним.
(Буассье Г. Оппозиция при цезарях. СПб., 1993.).


7. Публичные чтения
Публичные чтения, которые стал устраивать при Августе Азиний Поллион,* вошли в 
большую моду во второй половине первого века. Во времена Стация были особые 
преподаватели, так сказать, официально обучавшие этому искусству. Здесь на все 
существовали правила: напр., насчет манеры лектора держать себя, а также 
поведения аудитории; первому внушали побольше скромности, второй — побольше 
снисходительности. Теперь уже не говорили как во времена Горация, что «нечего 
бояться заметить в произведении друга незначительные ошибки под предлогом 
нежелания огорчать его из-за пустяков», теперь говорили наоборот: «Не оскорбляй 
человека и не делай себе из него врага из-за литературных мелочей, когда ты 
пришел дружески предоставить в его распоряжение свои уши. Будь у тебя

__________
* Азиний Поллион (76 г. до н. э.—4 г. н. э.), государственный деятель и 
писатель, в гражданских войнах поддержал Цезаря и Августа.
 

244
 
больше заслуг или меньше, или столько же, сколько у него, — в любом случае 
хвали, хвали неизменно, как низшего по положению, так и высшего и равного». Вот 
правила для аудитории. Что касается лектора, то ему предписывалось при входе в 
зал притвориться несколько смущенным, слегка покраснеть, чтобы расположить 
аудиторию в свою пользу, и поднимать робкие взоры к небу, чтобы намекнуть, 
откуда явилось у него вдохновение; это было невинное шарлатанство, 
происходившее скорее из скромности, чем из гордости, и основанное на большей 
уверенности в своей аудитории, чем в самом себе. После этих первых заигрываний 
с публикой лектор усаживается. В кратком импровизированном введении он говорил 
несколько слов о своем плане, вручал себя и свое произведение благосклонности 
собравшихся или же старался расположить их в свою пользу какими-нибудь иными 
средствами, в зависимости от разных посторонних обстоятельств. Например, если 
случайно в тот самый день, когда должно было произойти чтение, к лектору 
внезапно явились с просьбой выступить утром по какому-нибудь делу в суде, он 
мог умолять свою аудиторию подумать, что «он был бы в отчаянии, если бы 
приписали его равнодушию к литературе происшедшее в этот день несколько 
профанирующее смешение поэзии с делами, но его правило — отдавать предпочтение 
делам перед удовольствиями, интересам своих друзей перед своими собственными». 
И аудитория аплодировала.
Сделав эти извинения мягким и скромным тоном, лектор развертывал свою рукопись 
и читал, или все свое произведение или избранные отрывки, смотря по степени 
терпения и доброго расположения, которые он предполагал в своей аудитории. 
Богатый поэт собирал своих друзей в столовую и усаживал их на стульях перед 
обеденным ложем, очевидно, чтобы в случае надобности легко было перейти от 
стула к ложу. Приняв эту деликатную предосторожность, можно было надолго 
обеспечить себе внимание аудитории; и поэт, позаботившийся хорошенько усадить 
своих судей, мог больше не щадить их. Другие читали в обширной зале, 
собственной или наемной. Слушатели сидели на скамьях, но так как здесь выход 
был свободный, то многие вставали раньше окончания чтения, устав сидеть на 
твердых скамейках.
Существовали особые правила относительно произношения, жестов, выговора, 
правила, которые лектор должен был соблюдать, чтобы нравиться. Вообще 
рекомендовался преимущественно голос мягкий, ласкающий, а не порывистые 
вскрикивания; жесты умеренные и редкие, а не размахивание всей рукой. Остроты 
подчеркивались более живым и проникающим в душу тоном. Произношение имело такое 
большое влияние на успех чтения, что поэт с недостаточным дыханием или 
неприятным выговором заставлял читать свои стихи вольноотпущенника, специально 
обученного этому искусству. Сам он,



245
 
усевшись поближе к кафедре, устремив взор на своего заместителя, направлял его 
чтение рукой, глазами и, в случае надобности, даже давал ему тон шепотом, как 
это делает суфлер во время пения. Тот, кто сам читал свое произведение, должен 
был принимать предосторожности совсем другого рода. Ему приходилось не только 
напрягать слух, чтобы уловить все, что говорится в аудитории, но также 
исподтишка бросать вокруг себя взгляды, чтобы угадывать по выражению лиц, глаз, 
по жестам, по вдруг пронесшемуся шепоту или наступившему молчанию, каково было 
истинное чувство каждого, что было искренним мнением, а что просто вежливостью.
Приличие требовало, чтобы прочитав более или менее длинный отрывок, лектор 
заставлял просить себя продолжать, объявляя, что он намерен кончить чтение. «Я 
кончу, мои друзья, — говорил он, — если вы позволите. Продолжать — значило бы 
злоупотребить вашей дружбой», — прибавлял он, робко разворачивая внушительный 
остаток своей рукописи. «Продолжайте, продолжайте! — кричали ему, — мы 
предоставим в ваше распоряжение завтрашний и даже послезавтрашний день, если 
это нужно!» И все это было заранее условленной комедией; все это значилось в 
кодексе хороших манер, обязательных для лектора и его аудитории. Существовало 
несколько способов аплодировать: каждый выбирал себе тот способ, который более 
всего соответствовал его характеру и его усердию. Один кричал: «Хорошо, очень 
хорошо, восхитительно!» Другой хлопал в ладоши, рискуя набить себе мозоли, 
третий вскакивал с места и стучал ногами об пол; четвертый размахивал своей 
тогой и вообще выражал видимыми знаками свое волнение. Это были четыре самых 
употребительных способа выражать свой восторг. История, к сожалению, не 
отметила тех специальных приемов, которыми пользовались люди более преданные 
или более живого темперамента, желавшие, чтобы их заметил поэт-богач, или 
надеявшиеся получить на следующий день взамен то же самое, когда слушатель 
поменяется ролями с лектором...
С конца первого века публичные чтения стали приходить в упадок: присутствие на 
таком чтении перестало быть обязанностью друга и клиента, оно превратилось в 
тяжелую повинность; и каждый отлынивал от этой повинности, как умел, а если это 
ему не удавалось, исполнял ее кое-как.
Напрасно император вмешался в пользу чтений и чтецов: всемогущий император 
оказался бессильным заставить людей скучать. Эта повинность оказывалась слишком 
тяжелой, и все стремились убежать от нее. Ювенал уверяет, что никакая пустыня 
не может быть более несносной, чем Рим в сезон чтений. Траян удостаивал своим 
присутствием чтения Плиния Младшего и оказывал ему всевозможные знаки 
дружеского расположения. Когда Плиний слишком возвышал голос, Траян посылал к 
его кафедре вольноотпущенника, который дергал его за кончик тоги, чтобы 
напомнить ему, что он



246
 
человек и грудь у него нежная; и Плиний тотчас же понижал голос. Но все это ни 
к чему не вело: всемогущество императора не могло преодолеть общего отвращения, 
и именно Плиний первый начинает жаловаться на упадок чтений.
Молчание аудитории теперь уже не такое, какое бывало раньше. Тогда это молчание 
было глубокое, жадное, более лестное, чем крики восторга, более приятное для 
уха, чем взрыв аплодисментов, так как в последнем случае не отличишь тех, кто 
восторгается, от тех, кто громко зевает. Нет, теперь это молчание угрюмое и 
холодное; можно подумать, что собрались все глухонемые: ни жеста, ни движения 
губами, ни взгляда; даже более, за целый час чтения никто из них ни разу не 
поднимется хотя бы для того, чтоб расправить свои члены. Слушатели кажутся 
окаменелыми.
И все-таки эти скучающие люди по крайней мере вежливы. Что же сказать о тех, 
которые вместо того, чтобы примириться со своей участью, протестуют и во время 
овации производят невообразимый шум? Они так часто кричат лектору: 
«продолжайте!», что он вынужден прекратить чтение; они пользуются малейшим 
шумом, лаем собаки на улице, жужжанием мухи, доносящимися до их слуха ударами 
молотка какого-нибудь рабочего, треском стула, — всем этим они пользуются, 
чтобы разразиться хохотом и долго перешептываться между собой.
В эту эпоху было придумано множество способов оказывать услугу своим 
литературным друзьям с наименьшим беспокойством для себя. Некоторые посылали на 
чтения вместо себя своих вольноотпущенников, как на похороны они посылали свои 
носилки; но вольноотпущенник в отсутствие своего господина плохой слушатель: он 
является поздно и уходит рано, исполняет долг своего господина, некстати 
аплодируя, и стремится поскорее убежать в таверну, где он отводит душу вместе с 
другими вольноотпущенниками, отправленными с той же целью. Те, которые остаются,
 ничего не понимают, — другими словами, они слишком мало аплодируют или, что 
еще хуже, ведут себя шумно. Если это греки, то можно только пожалеть о поэте. 
Многие из этих вольноотпущенников превосходно владеют мимикой: в самых 
эффектных местах, когда поэт делает порывистый жест и голос его начинает мощно 
звучать, один из слушателей передразнивает его, открывая рот и жестикулируя, — 
и вот вся аудитория покатывается со смеху. Слуга, стоящий около кафедры, 
докладывает поэту, что смеются от удовольствия, и поэт продолжает. 
Те, у кого нет вольноотпущенников, прибегают к более простому средству. В час 
чтения, они отправляются на ближайшую к месту чтения площадь и время от времени 
посылают раба узнать, как далеко продвинулся лектор. К концу чтения они 
медленно появляются один за другим, а в случае, если окажется, что раб плохо 
осведомился и поэт еще далек от конца, они снова пробираются к



247
 
выходу, одни тайком, стараясь пригнуться пониже, другие же с поднятой головой и 
громко стуча ногами.
Выдумка эта пошла в ход, и, как всегда бывает, ее усовершенствовали. Конечно, 
дышать чистым воздухом на площади не так скучно, как зевать на чтении, но 
все-таки скучно; к тому же на дворе может быть или слишком жарко или слишком 
холодно; благоразумные люди позаботились и об этом. Они стали устраиваться в 
закрытом помещении — в банях или в зале для игры в мяч. Отсюда они и посылали 
своего раба на разведку. Особенно было удобно, когда чтение происходило у 
Капитона. Почти рядом с его великолепным домом была зала для игры в мяч. В то 
время как преданные Капитону люди отправлялись на чтение, менее пылкие его 
друзья предавались игре. Вот они в первый раз отправляют раба. «Поэт уже 
вошел?» — «Нет еще». Начинают партию. Немного погодя раба при возвращении 
спрашивают: «Много ли успел прочитать лектор?» — «Он еще не взошел на кафедру; 
друзья осыпают его похвалами за произведение, которое он собирается читать». 
Игра продолжается. Проходит час. Раб снова отправляется и просовывает голову в 
полуоткрытую дверь. «Что он читает?» — «Мимиямб» [1]. — «Ладно!» Дело в том, 
что очень важно знать, какого рода вещь читается; если это мимиямб, то в 
распоряжении игроков еще по крайней мере два часа. Раб уходит в последний раз. 
«Что, он кончает?» — «Он очень быстро читал чрезвычайно оживленный диалог: дело 
пахнет развязкой. Слушатели, по-видимому, оживились, как будто собираются 
очистить залу. Скамьи потрескивают, по аудитории пронесся шум, который можно 
было бы выразить словом: наконец-то!» Тогда игроки оставляют свои мраморные 
ванны; рабы, не спеша, вытирают их, и вот они входят, наконец, в залу к самому 
окончанию чтения с видом людей, которые в отчаянии, что в пригласительной 
записке, по ошибке, указан один час вместо другого.
(Nizard, Poetes latins de la decadence, I, pp. 283—287 et 318—323; 5-e edit., 
chez Hachette).

__________
[1] Мимиямб — особого рода сатирическое произведение. Творцом этой своеобразной 
поэтической формы считают Геронда, поэта александрийского периода. — Ред.
8. Кабаки
Лавочки, в которых продают вареную пищу, назывались popinae. Здесь приготовляли 
пищу для простонародья, рабов и ремесленников. Тут можно было найти все кушанья,
 составлявшие их обычный обед: волчьи бобы, отваренный в воде горох — кушанье, 
которое в холодном



248
 
виде утоляет и голод, и жажду; cicer — другой вид гороха, который продается 
вареным или жареным; бобы в стручках или сырая капуста, а также другие овощи, 
приправленные уксусом; печеные орехи, polenta, ячменную кашу, свеклу, пресный 
вкус которой сдобрен соусом из вина и перца; вареную баранью голову, в 
особенности свиное мясо, сосиски, которые римляне очень любили, — и все это 
приготовленное с массой чеснока, лука и других острых приправ; ели эти кушанья 
с грубым ржаным или ячменным хлебом, известным под названием плебейского хлеба. 
В этих тавернах простонародье насыщалось за два асса. Кушанья здесь всегда были 
готовы и варились постоянно. Почти вся передняя часть лавочки была занята 
особого рода столом, сложенным из кирпичей, с четырьмя большими глиняными 
горшками, в которых находилась пища. Тут же была печь, в которой женщина 
приготовляла кушанье, а за печью три полки, уставленные разными сосудами, 
служившими мерой.
Эти скромные заведения, в которых постоянно стояла невыносимая жара и была 
непролазная грязь, служили местом сборища рабов, приходивших сюда развлечься, в 
то время как их господа обедали в гостях или же присутствовали на каком-нибудь 
публичном торжестве. Сидя на скамьях, они распивали вино, обыкновенно вареное 
критское вино, ели пирожки с сыром, играли в кости, передавали друг другу 
домашние сплетни и злословили про своих господ. Сириянка — хозяйка заведения 
или служанка — развлекала посетителей пляской; с греческой митрой на голове, 
она потрясала бедрами, поворачивалась своим туловищем на сто разных ладов, или 
же, аккомпанируя себе щелканьем длинных кастаньет, исполняла танец, в котором 
руки и ноги остаются почти неподвижными. Часто при звуках флейты вся компания 
принималась скакать, потрясая воздух соответствующими восклицаниями.
Popinae служили притоном для самых жалких подонков римского населения: здесь 
можно было найти воров, убийц, матросов, беглых рабов, палачей, гробовщиков и 
жрецов Кибелы, которые храпели, растянувшись около своих цимбалов. Хозяева этих 
заведений были под стать своим посетителям: большей частью они не имели даже 
платья и были почти совсем голые, иногда только в одних панталонах; менее 
бедные из них имели тунику.
Был и другой род таверн для людей несколько высшего разбора, хотя тоже из 
простонародья: это так называемые термополы. Здесь продавались горячие напитки, 
кипяченое вино, сладкое вино и мед. Обычными посетителями их были в особенности 
бродячие философы из греков, которые, завернувшись в свой pallium, с тщательно 
покрытой головой, останавливались, чтобы тайком переговорить друг с другом, 
ловили прохожих и засыпали их всякими изречениями. Если такому философу удастся 
получить или даже стащить что-нибудь,



249
 
он непременно зайдет в кабачок и, выпивши хорошенько, уходит полупьяный, причем 
для того, чтобы скрыть опьянение, старается придать себе меланхолический вид.
Таверны, называвшиеся vinariae, представляют собой лавки, в которых люди, не 
имевшие собственного погреба, покупали вино различного качества, обыкновенно 
разбавленное водой для увеличения барыша торговцев. Эти погребки посещались 
плебеями, которые часто проводили в них ночи.
(Desobry, Rome au siecle d'Auguste, Lettre XIV, cher Delagrave).

9. Развлечения в термах
Об открытии бань извещали колоколом, звон которого слышен был издали. Час 
открытия изменялся в зависимости от времени года и каприза императора. Плиний 
Младший говорит, что один из его приятелей купался зимой в девятом часу (3 часа 
пополудни), а летом в восьмом (2 часа). Адриан постановил, чтобы никто не 
являлся в термы раньше двух часов и позже захода солнца. Александр Север 
разрешил открывать их с восходом солнца и закрывать довольно поздно ночью. Но 
это повело к злоупотреблениям, так что император Тацит * вернулся к прежней 
системе. Впрочем, его указ был впоследствии отменен, как видно из относящихся к 
этому времени счетов, в которых упоминаются расходы на освещение.
Всякий богатый гражданин приводил с собой одного или нескольких рабов, которые 
несли белье и прислуживали ему в бане. Тот, у кого не было рабов, находил в 
самих термах прислугу, которой он мог пользоваться за известное вознаграждение. 
Прежде всего снимали с себя одежду в раздевальне (apodyterium); платье 
хранилось в особо для этого устроенных нишах. Благоразумные люди поручали его 
надзору кого-нибудь из прислуги, так как случаи воровства были нередки. 
Посетитель бань, смотря по желанию, принимал душ, холодную, теплую или горячую 
ванну, или же парился; можно было даже принять две ванны с некоторым перерывом. 
Римляне очень любили натирание и массаж. Растянувшись на особом ложе, купальщик 
отдавал себя в руки человека, который начинал давить ему все тело, чтобы 
размять его и расправить все суставы. Затем, вооружившись металлическим 
скребком (strigilis), он усердно тер кожу, чтобы счистить всю грязь; после 
этого пациента натирали мазью из свиного сала и бедой чемерицы, чтобы прошел 
зуд. Наконец, надушив его пахучими маслами и эссенциями, вытирали простынями из 
полотна или очень

__________
* Один из «солдатских» императоров III в. н. э., правил в 275 — 276 гг.
 

250
 
тонкой шерсти, после чего закутывали в ярко-красный халат и уносили домой в 
закрытых носилках. Так купались богатые. Бедняки довольствовались простым 
натиранием рукой или же терлись об стенку. Нельзя сказать, чтобы общественные 
бани были совсем даровые. Государство предоставляло бесплатно помещение, 
отопление и воду, за все остальное нужно было платить прислуге.
В термы являлись не только для того, чтобы выкупаться: сюда приходили также с 
целью повидать людей, убить время, поболтать и вообще развлечься. Не говоря уже 
о том, что собравшаяся в банях толпа в 3-4 тысячи человек сама по себе 
представляла любопытное зрелище, не говоря о возможности встретить здесь своих 
друзей и знакомых, узнать новости и быть в курсе городских слухов, — помимо 
всего этого в термах были всевозможные приспособления для разных физических 
упражнений, игры в мяч, борьбы; здесь даже были библиотеки и устраивались 
концерты. Сенека очень живописно изображает шум, доносящийся из публичной бани: 
«Представь себе всевозможные неприятные для уха звуки, которые только может 
произвести человеческая глотка. Когда силачи гимназии фехтуют и потрясают в 
воздухе своими руками, вооруженными свинцом, я слышу, как они охают, усталые 
или только притворяясь усталыми; каждый раз, когда они испускают долго 
удерживаемый вздох, раздается прерывистое и резко свистящее дыхание. Вот один 
из них, неловкий малый, неумело натирает какого-то несчастного: я слышу, как 
его тяжелая рука шлепает по плечам, что производит разные звуки, смотря по тому,
 как он повернет руку. Но вот является игрок в мяч и начинает считать удары, — 
тогда прощай мое спокойствие. Прибавь еще спорщика, мошенника, пойманного на 
месте преступления, певца, который воображает, что в бане голос его звучит 
особенно хорошо, затем еще тех, которые с шумом расплескивают воду, бросаясь в 
бассейн. Кроме этих людей, возгласы которых, за неимением других достоинств, по 
крайней мере хоть естественны, представь себе еще epilator'a, который, чтобы 
привлечь к себе внимание присутствующих, издает время от времени резкий визг, 
прекращая его только тогда, когда он выщипывает кому-нибудь волосы под 
подмышками и когда вместо него кричит его клиент. А еще разнообразные возгласы 
разносчиков, продающих пирожки, мясо, сласти, подержанные вещи, которые 
выкрикивают свои товары каждый на особый лад» (Письмо LVI).
Женщины, даже из высшего общества, также посещают общественные бани, но 
обыкновенно они купаются в особых залах. Впрочем, это правило не всегда 
соблюдалось. Ювенал и Марциал часто упоминают о неприличных сценах, 
происходивших вследствие смешения мужчин и женщин в одних и тех же банях. Чтобы 
прекратить эти безобразия, Траян построил около терм Тита особые бани для 
женщин. Адриан формально запретил смешение полов; но, очевидно,



251
 
это запрещение сохранило силу ненадолго, так как подобные запрещения после 
этого неоднократно повторялись, из чего видно, что их постоянно нарушали. 
Последнее из известных нам правительственных распоряжений на этот счет — это 
указ Гелиогабала, который разрешает женщинам входить в мужские бани везде и во 
всякий час.
(По Lanciani, Ancient Rome, p. 90 et suiv.; и Dezobry, Rome au siecte d'Auguste,
 Lettre XII, chez Delagrave).

10. Прогулка
В известные часы дня в садах и в особенности под портиками собиралось множество 
гуляющей публики; причем дамы являлись закутанными, так что открытым оставалось 
только лицо: длинная stola спускалась до пят, широкий плащ покрывал всю фигуру 
и даже часть головы, так как никогда они не появлялись в обществе с открытой 
головой; наконец, вуаль скрывала половину лица. Множество рабов обоего пола 
следовало за ними, окружая свою госпожу, чтобы защищать ее от толпы. Наоборот, 
куртизанки поражали бьющей в глаза роскошью своего туалета и старались привлечь 
внимание своим развязным поведением и вызывающими взглядами. Попадались и 
мужчины, которые обращали внимание своим изысканным нарядом и украшениями; это 
так называемые красавцы (bellus homo). Их можно было узнать прежде всего по 
множеству колец, украшавших их пальцы, — иногда их бывало по 5—6 штук на каждом 
пальце; затем — по белизне кожи, которую они терли с этой целью пемзой, по 
изящно причесанным и надушенным волосам, по подбородку, гладкому или покрытому 
пушистой бородкой, по длине туники и рукавов, по блеску и изяществу тоги, 
замечательной своей необыкновенной шириной.
Барр представлял собой образчик такого рода людей. Он говорил нежным и томным 
голосом, грассировал и делал вид, что не может произнести всех слогов. Чувствуя 
себя в обществе так же свободно, как у себя дома, он напевает беспрестанно 
скабрезные песенки, проникшие в Рим из Кадикса и Александрии. Все его движения 
плавны и размерены, так что кажется, будто бы он движется в такт под музыку. 
Его обувь всегда жмет ему ногу. Меняя по нескольку раз в день свою тогу с 
широкой каймой, он считал бы себя обесчещенным, если бы эта тога недостаточно 
блестела. Прежде чем выйти из дома, он старательно драпируется в нее, а когда 
приходит домой, то кладет тогу под пресс, чтобы сохранить ее искусно сделанные 
складки. На улице он тщательно избегает грубых толчков прохожих. Однажды кто-то 
имел неосторожность неловким толчком расстроить хитрое сооружение, которое 
представляла собой тога Барра; Барр завел тяжбу из-за этого. Этот человек, 
«сделанный ногтем», как тогда говорили, имел громад-



252
 
ный успех у женщин, и когда он появлялся под портиком Помпея, глаза всех 
обращались к нему.
Катавшиеся верхом, в экипаже или на носилках отправлялись обыкновенно за город 
на Аппиеву дорогу. Здесь светские люди показывали свои блестящие экипажи, 
запряженные сытыми мулами, хорошо подобранными по росту и масти, с богатыми 
пурпуровыми чепраками и золотой сбруей. Экипажи были покрыты драгоценными 
коврами, украшены слоновой костью, медью, часто даже чеканным серебром; это 
были или petorritum — четырехколесная повозка, запряженная парой лошадей, или 
cisium — которую везла тройка мулов, или couinus — экипаж, закрытый со всех 
сторон, или rheda — двухместный экипаж на 4 колесах, или очень высокая саrrиса, 
легкий essedum и т. п. Самые красивые экипажи были запряжены четверкой. Многие 
франты, садясь вместо возницы, правили сами, держа в руках длинные вожжи и бич. 
Впереди многих из них ехал отряд африканских всадников, которые разгоняли 
толпу; другие довольствовались скороходом или большой собакой, бежавшими 
впереди. Тех, которые прогуливались на носилках, несли на плечах 6 или 8 рабов 
высокого роста (calones). Все эти рабы, всадники и носильщики были одеты в 
великолепные poenulae из белой или красной шерсти.
На Аппиевой дороге нередко можно было встретить и дам. Здесь бывали куртизанки 
в полном блеске своей юности и красоты, полулежавшие в открытых носилках или 
ехавшие в обитых шелком экипажах, которыми они сами правили. В экипажах матрон 
было что-то величавое. Обычным экипажем их был двухколесный carpentum, которым 
только они одни имели право пользоваться; иногда матрона усаживалась в носилки, 
опираясь рукой на мягкую пуховую подушку. По бокам носилок неотлучно находилось 
две рабыни, одна с зонтиком, другая с веером из павлиньих перьев. Впереди шли 
четыре черных скорохода индийского или африканского происхождения. Сзади было 
два белых раба, всегда готовых, как только носилки остановятся, поставить 
справа и слева маленькие лесенки; таким образом матроне не приходилось 
утруждать себя указанием, с которой стороны она желает сойти.
Для многих римлян прогулка была не только отдыхом и приятным зрелищем, но и 
делом. В этом городе можно было быть кем-нибудь, только постоянно выдвигаясь 
вперед, открывая свой дом для всех, появляясь ежедневно на форуме, завязывая 
обширные связи и знакомства; и прогулка была важным, существенно необходимым 
актом в этой жизни, наполненной шумом, блеском и поисками. Человек, который не 
показывался бы повсюду, где бывало все общество, очень скоро был бы забыт; 
целая половина города не знала бы даже о его существовании, так как женщины не 
показывались на утренних приемах и на форуме, а между тем женщины имели 
громадное влияние. Таким обра-



253
 
зом для честолюбивого человека являлось просто необходимостью бывать постоянно 
в местах праздного времяпровождения, так как, прогуливаясь, он как бы выставлял 
и поддерживал свою кандидатуру в обществе. Место прогулки было нейтральной 
почвой, и здесь, встречаясь со всеми, можно было под видом простой вежливости 
подготовить серьезную кандидатуру, приучить всех к себе и себя ко всем.
(Dezobry, Rome au siecle d'Auguste, Lettre XVIII, chez Delagrave).

11. Зрелища
Во времена республики устраивались ежегодно семь народных праздников, которые в 
эпоху Августа занимали в общей сложности 66 дней:
Игры Римские 16 дней (4—19 сентября).
» Плебейские 14 » (4—17 ноября).
» Цереры 8 » (12—19 апреля).
» Аполлона 8 » (6—13 июля).
» Кибелы 7 » (4—10 апреля).
» Флоры 6 » (28 апреля—3 мая).
» Триумфа Суллы 7 » (26 октября—1 ноября).
14 дней из этого числа предназначено было для игр на ипподроме, 2 для конского 
бега, 2 для народных обедов и 41 для сценических представлений. Все эти 
праздники, за исключением последнего, существовали еще в IV в. до Р. X.; но 
продолжительность их была сокращена.
Во времена империи число праздничных дней постоянно увеличивалось. В конце 
концов их был 175, из них 10 предназначались для боя гладиаторов, 64 для игр в 
цирке и 101 для театральных представлений. К этому следует еще прибавить 
чрезвычайные празднества, которые происходили по тому или другому 
исключительному случаю. Такие празднества продолжались иногда целые месяцы. 
Когда Тит освящал Колизей, был устроен стодневный народный праздник. После 
второй Дакийской войны (в 106 г.) Траян устроил праздник, затянувшийся на 123 
дня. Все большие народные увеселения начинались с зарей и оканчивались большей 
частью лишь с заходом солнца. Они происходили в цирке, амфитеатре или на стадии.




254
 
1. Игры в цирке
Среди цирковых увеселений во все времена преобладал бег колесниц. Здесь бывали 
также бега лошадей с вольтижировкой. На арене выступали, кроме того, кулачные 
бойцы, скороходы и борцы. Во время республики молодые граждане устраивали здесь 
примерные сражения и военные парады. В императорскую эпоху представления такого 
рода давались отрядами пехоты и конницы. Не редко все сословие всадников 
дефилировало верхом по цирку. Дети сенаторов, покрытые блестящим вооружением, 
иногда производили конные упражнения, выстроившись по возрасту. В виде 
исключения бывали также бои гладиаторов и травля зверей.
В древние времена граждане не стыдились сами править колесницами, хотя иногда и 
поручали это рабам. Позднее ремесло возницы сделалось достоянием исключительно 
людей низкого сословия. Впрочем, оно было довольно прибыльным. В самом деле, 
победителям давали не только пальмовые ветви и венки; они получали также деньги 
и драгоценные материи. Ювенал упоминает об одном вознице, который зарабатывал 
столько же, сколько сотня адвокатов; а в IV в. раздавались жалобы, что целые 
имения попадали в руки этих господ. У Л. Вера [1], Коммода, Каракаллы и 
Гелиогабала была настоящая страсть к этому искусству и к тем, кто отличался в 
нем. Гелиогабал причислил к консульскому званию мать возницы Гиерокла, которая 
была рабыней. Зато эти люди и прославились своим пустым тщеславием и 
заносчивостью. Они не стесняясь совершали воровство и мошенничества, которые 
обыкновенно оставались безнаказанными.
Некоторые области Италии производили прекрасных скаковых лошадей, а именно 
Апулия, Калабрия и страна гирпинов [2]. В Сицилии паслись громадные табуны. 
Хвалили также лошадей из Африки, Мизии и Фессалии. В III и IV вв. самыми 
знаменитыми считались каппадокийские и испанские лошади. Любители знали имена 
лучших лошадей, их происхождение, возраст, стать и беговые качества. Можно 
наверное сказать, что скаковая лошадь Андремон пользовалась в Риме не меньшей 
известностью, чем поэт Марциал. Часто страсть к чистокровным лошадям 
превращалась в настоящую манию: рассказывают, будто бы Калигула хотел возвести 
племенного жеребца Инцитата в сан консула; накануне того дня, когда он должен 
был бежать, воины наблюдали за тем, чтобы во всей окрестности не

__________
[1] Л. Аврелий Вер — приемный сын Антонина Пия, соправитель Марка Аврелия — Ред.

[2] Гирпины жили в области, расположенной в Апеннинских горах на востоке от 
Кампании — Ред.
 

255
 
происходило ни малейшего шума, который мог бы смутить покой лошади. Эпиктет 
рассказывал, что некто, увидя, как его лошадь обогнали во время бега, 
завернулся в свой плащ и упал без чувств. Нерон установил пенсии для скаковых 
лошадей, которые вследствие преклонного возраста были удалены на покой.
Составлялись товарищества торговцев, и крупных владельцев рабов и табунов для 
доставки и снаряжения возниц и лошадей. Так как обыкновенно в беге участвовало 
четыре колесницы, то образовалось четыре общества, из которых каждое выставляло 
одну колесницу; эти партии Возница, стоящий на квадриге отличались по цвету 
платья своего возницы: отсюда названия Белых, Красных, Зеленых и Синих. Толпа 
зрителей и даже сами императоры делались приверженцами той или другой партии. 
Вителлий и Каракалла сочувствовали синим; Калигула, Нерон, Л. Вер, Коммод, 
Гелиогабал принадлежали, напротив, к зеленым. Марциал имел ясно выраженную 
симпатию тоже к зеленым; у Петрония мы видим, что рабы Тримальхиона 
высказываются в пользу этой партии и за нее держат пари. Свою партию 
поддерживали с невероятным ожесточением. Плиний Младший рассказывает, что во 
время погребения Феликса, возницы красных, один из его приверженцев бросился в 
костер в тот самый момент, когда на него возложили тело покойного. 
Соперничество партий среди публики способствовало необычайному оживлению игр в 
цирке.*
По мере приближения бегов город все более и более охватывался лихорадочным 
волнением. Повсюду происходили разговоры, споры, заключались пари. Дело 
доходило до того, что обращались к прорицателям, чтобы узнать, кто возьмет приз.
 Думали, что разные колдуны действительно имели влияние на бег лошадей; ввиду 
этого на лошадей вешали звонки, чтобы оградить их от всяких козней и чар. В 
день бегов уже на рассвете толпа начинала прибывать в цирк; многие по целым 
часам еще до зари простаивали перед входом. Однажды ночью шум, который 
производили собравшиеся, был так велик, что не давал Калигуле спать; император 
велел разогнать их палками: во время происшедшей по этому поводу свалки погибло 
множество народу, и среди них двадцать всадников.
Перед началом игр происходила религиозная церемония. Длинная процессия 
спускалась с Капитолия, пересекала форум и входила в цирк. Во главе ее 
шествовал магистр, которому предстояло председательствовать на играх. Если это 
был жрец или консул, он ста-

__________
* Еще больших масштабов это зрелище достигло в V—VI вв. н. э.
 

256
 
новился на высокую колесницу в одежде триумфатора; ему предшествовал отряд 
музыкантов, а вокруг него шли его дети и клиенты. Процессия двигалась при 
звуках флейт и труб; изображения богов несли на носилках или на тронах или же 
ставили на роскошные колесницы, которые везли мулы, лошади и слоны; их 
сопровождали коллегии жрецов. В процессии несли также изображения 
обоготворенных императоров и членов императорской фамилии. Толпа двигалась, 
рукоплескала, кричала, поручая себя благосклонности богов, которые проходили 
перед ней.
Вслед за этим начинались бега. В начале империи в день бывало 10—12 бегов. В 37 
году, при исключительных обстоятельствах,* состоялось 20 бегов в первый день и 
24 во второй. С тех пор это стало правилом, которое редко нарушалось. Колесницы 
были запряжены парой или четверкой, иногда тройкой; искусные возницы охотно 
правили шестью, семью и даже восемью лошадьми. Беговые колесницы были маленькие 
и очень легкие. Четверка запрягалась обыкновенно в ряд; возница стоял, одетый в 
короткую тунику без рукавов цвета той партии, к которой он принадлежал; 
головной убор, напоминающий каску, покрывал его лоб и щеки и должен был в 
случае падения смягчить силу удара. В руках он держал бич; вожжи были привязаны 
к поясу; с ним был нож, которым он мог их обрезать в случае опасности.
Заведующий играми подавал знак, бросая белый платок на арену. Тотчас 
раскрывались ворота сараев, откуда колесницы устремлялись на ипподром среди 
потрясающих криков зрителей и поднимая облака пыли, хотя арену и поливали перед 
этим. Возницы, наклонившись вперед, понукали своих лошадей криком. Надо было 
объехать круг семь раз, что составляло расстояние приблизительно в семь 
километров. Наибольшую трудность составлял поворот у обеих мет, поставленных на 
концах спины [1]. Здесь нередко происходили несчастные случаи. Колесницы 
сталкивались друг с другом или же разбивались о мету, задерживая те, которые 
ехали за ними, и мало-помалу арена покрывалась обломками и окровавленными 
телами.
Самое интересное зрелище представляли собой сами зрители. На их лицах живо 
изображалось страстное внимание, с которым они следили за всеми перипетиями 
борьбы. Они били в ладоши и вопили не своим голосом, вскакивали с места, 
размахивая платками и тогами, ободряли лошадей, энергично жестикулируя, 
посылали по адресу неумелых возниц ругательства, вступали друг с другом в спор 
или же предавались необузданному ликованию победителей.

__________
* Смерть императора Тиберия.
[1] Об устройстве цирка см девятую статью первой главы.
 

257
 
Так продолжалось до самого вечера за исключением четырех перерывов, из которых 
главный приходился на полдень.
2. Игры в амфитеатре
Бой гладиаторов появляется в Риме лишь пять веков спустя после основания города.
 До последних времен республики гладиаторы выступают лишь на богатых похоронах 
и ни разу еще не упоминаются в программах официальных праздников. В первый раз 
появляются они в 264 г. до Р. X., на похоронах Брута Перы, сыновья которого 
устроили на бычьем рынке бой трех пар гладиаторов. В 216 г. на похоронах М. 
Эмилия Лепида выступило уже 22 пары; в 200 г. в честь покойного М. Валерия 
Левина сражалось 25 пар; в 183 г. в честь П. Лициния — 60 пар. В 174 г. Т. 
Фламинин устроил своему отцу похороны, на которых 74 гладиатора бились в 
течение трех дней.
Мало-помалу гладиаторы стали появляться и на праздниках, устраиваемых 
государством. В 65 г. до Р. X., когда Цезарь был эдилом, он устроил бой 
гладиаторов, в котором участвовало 320 пар. Август постановил, чтобы преторы, 
устраивая игры, не выпускали более 60 пар; частные же лица в это время, угощая 
народ зрелищами, доходили до 100 пар. Во время праздников 106 г. при Траяне 
выпущено было в разные дни 10000 гладиаторов. Гордиан первый стал устраивать во 
время своего эдильства ежемесячные игры, в которых участвовало не меньше 150 и 
не больше 500 пар.
При республике на арене выступали только самниты, галлы и фракийцы. Во времена 
империи стали появляться в качестве гладиаторов также бриты, германцы, свевы, 
дакийцы, мавры, африканские негры и даже кочевые обитатели теперешней России. В 
текстах IV века упоминаются еще саксы. Все эти туземцы выходили в национальных 
костюмах и бились каждый по обычаям своей страны; таким образом публика 
получала более разнообразное зрелище.
Гладиаторами делались или осужденные преступники, или военнопленные, обращенные 
в рабство или, наконец, добровольцы. Обязательство биться в качестве гладиатора 
на играх в амфитеатре часто являлось прибавкой к главному наказанию 
осужденного; ему подвергались лишь подсудимые, не имеющие прав римского 
гражданства и принадлежащие к низшим классам. Иногда это являлось 
самостоятельным видом наказания, и виновный освобождался после 3—5 лет 
гладиаторства. Наказаниям подобного рода подвергались уличенные в вооруженном 
разбое, убийстве, поджоге, святотатстве, нарушении воинской дисциплины. После 
войны массу пленных делали гладиаторами: такова была, например, участь 
множества евреев после взятия Иерусалима Титом. Богатые римляне часто 
превращали



258
 
в гладиаторов своих рабов. Они выпускали их на арену, когда устраивали игры за 
свой счет, или же отдавали их внаем другим лицам. В разных местах Италии 
(например, в Капуе) и даже всего римского мира были особые школы (ludus), 
которые готовили людей для борьбы в амфитеатре. Наконец, бывали даже свободные 
люди, которые делали себе из гладиаторства ремесло: выгода заставляла их 
мириться с опасностями этого страшного ремесла.
Чтобы доставлять необходимое количество гладиаторов для игр, Домициан основал 
около Колизея на Целийском холме четыре императорские школы гладиаторов. При 
них был арсенал и кузница, а также целый персонал учителей фехтования, врачей, 
служащих и проч. Во главе этих школ стоял прокуратор из сословия всадников. 
Подобные же учреждения существовали в Капуе, Пренесте, Александрии и других 
местах. Это было общественное дело, которое старались как можно тщательнее 
организовать во всей империи. Императорских гладиаторов было очень много в Риме.
 После смерти Нерона их насчитывалось до 2 000.
Эти люди были подчинены очень строгому режиму. Вне арены они были безоружны и 
содержались в довольно тесном, запертом помещении под надзором воинов. За 
малейший проступок их заковывали в цепи, бичевали и клеймили каленым железом. С 
ними обращались как с преступниками, за исключением только пищи: для развития 
их физических сил не жалели ничего. Они занимались постоянными упражнениями и, 
смотря по достигнутой ловкости, каждый из них получал ту или другую степень, 
так как среди гладиаторов существовала целая иерархия. По истечении известного



259
 
срока они получали отставку; впрочем, многие хлопотали о разрешении остаться в 
качестве преподавателей.
Большинство гладиаторов отличалось необычайным мужеством. Они обнаруживали 
величавое презрение к смерти; нечувствительные к ранам, они не имели иного 
удовольствия кроме как биться перед публикой: Сенека слышал, как один из них 
жаловался в правление Тиберия, когда игры были редки, что пропадают даром 
лучшие годы его жизни. Они не лишены были чувства профессиональной чести и 
считали стыдом бороться с недостойным их противником.
Эти грубые люди не отличались, конечно, хорошим нравом, и среди них можно было 
встретить дошедших до полного отчаяния. Многие из них кончали самоубийством, 
другие пытались бежать и иногда успешно; наконец, нередки были заговоры и 
мятежи, и нужна была строгая бдительность для того, чтобы предупреждать и 
подавлять их.
Игры начинались шествием гладиаторов через арену. Быть может, при этом они 
приветствовали императора следующими словами: «Прощай, цезарь император, идущие 
на смерть тебя приветствуют». Прежде всего происходил притворный бой. Затем 
унылый звук труб возвещал бой с острым оружием, и тогда начиналась серьезная 
борьба под звуки труб, рожков, дудок и флейт. Самые разнообразные сцены 
следовали одна за другой во время этой свалки. Ретиарии, очень подвижные, 
полунагие, вооруженные лишь сеткой и трезубцем, выступали поодиночке или 
группами. Иногда за ними гнались secutores, вооружение которых состояло из 
шлема с забралом, щита и меча; иногда они сами носились по арене, как рой 
насекомых, преследуя тяжеловооруженных мирмилонов, которые, пригнувшись, 
ожидали их с опущенным забралом, и стараясь набросить на них свои сети, чтобы 
нанести затем смертельный удар. Самниты, прикрытые большими, четырехугольными 
щитами, скрещивали свои маленькие мечи, короткие и прямые, с саблями фракийцев, 
которые были лучше вооружены, но зато для защиты имели лишь небольшой круглый 
щит. Гоплит, закованный весь в железо, как средневековый рыцарь, старался 
попасть в промежутки между отдельными частями лат противника. Всадники со 
своими длинными копьями сталкивались друг с другом; эсседарии сражались на 
британских колесницах, которыми правили возницы, стоявшие рядом с гладиатором.



260
 
Если кто-нибудь в бою один на один падал побежденный, отдаваясь на произвол 
противника, то заведующий играми предоставлял публике решить вопрос, должен ли 
он умереть или нет. Раненый гладиатор, прося пощады, поднимал кверху палец. 
Если зрители хотели даровать ему жизнь, то махали платками; опущенный же вниз 
большой палец обозначал смертный приговор. Трусы возбуждали ярость толпы, и с 
ними обращались без малейшей жалости. Их гнали в бой ударами плетей и 
раскаленным железом, а со скамеек в их адрес раздавалась брань, угрозы и 
требования смерти. Очень часто победителю приходилось биться с тремя-четырьмя 
противниками кряду. Трупы уносились людьми, которые были наряжены в костюм 
Меркурия, подземного бога. Другие прислужники, с масками Харона на лице, 
удостоверялись при помощи железа, была ли смерть действительна или притворна. В 
мертвецкой приканчивали тех, кто обнаруживал еще какие-нибудь признаки жизни. 
Вслед затем лопатами перерывали окровавленную арену, которую потом покрывали 
свежим слоем песка.
Еще в эпоху республики во время игр в Риме стали устраивать звериные бои и 
травли. В первый раз (в 186 г. до Р. X.) затравлено было множество львов и 
пантер. В 169 г. на арену выпустили 63 африканских зверя; тут были пантеры, 
леопарды, гиены и слоны. В цирке устраивалась также охота на страусов, косуль, 
зайцев, оленей, диких кабанов, медведей и буйволов. Между 58 и 46 гг. до Р. X. 
три раза устраивались великолепные игры, во время которых перед восхищенным 
народом предстали невиданные до тех пор звери: крокодилы, гиппопотамы, носороги,
 рыси, жирафы. Помпей, говорят, устроил игры, на которых было 17 слонов, от 500 
до 600 львов, и 410 других африканских зверей. На играх, устроенных Августом,



261
 
всего было убито 3500 чужеземных животных. Во время праздников 80-го года было 
перебито 9000 диких и домашних животных, а в 106 году — 11000.
Все эти животные предназначались не только для того, чтобы убивать их в цирке. 
Их дрессировали и обучали разным штукам. Быки спокойно позволяли мальчикам 
танцевать на своей спине, стояли на задних ногах, изображали из себя возницу, 
стоя в несущейся вскачь колеснице. Олени покорно слушались узды; пантеры шли в 
ярме; журавли бегали, описывая круги; антилопы бились друг с другом рогами; 
львы делались кроткими, как собаки, и некоторые из них осторожно брали зубами 
зайца, отпускали его и потом снова брали; слоны, по знаку вожака, становились 
на колени, плясали, аккомпанируя себе на цимбалах, садились за стол, носили 
вчетвером пятого слона на носилках, ходили по веревке и даже писали. 
Оказывается, что римские укротители зверей были ничуть не хуже наших.



262
 
В цирке заставляли носорога вступать в борьбу со слоном, медведя — с буйволом, 
слона с быком. Выдумывали всевозможные способы, чтобы возбудить ярость 
животных: их понукали хлопаньем бича, кололи стрекалом, горящими головнями, 
бросали в них соломенные чучела, обернутые в разноцветные тряпки. Их связывали 
попарно арканом, и публика приходила в неистовый восторг, когда звери, 
разъяренные этой насильственной связью, разрывали друг друга в клочки.
В бой с животными вступали также люди, называвшиеся бестиариями; они набирались 
так же, как и гладиаторы. Одетые в одну тунику, иногда с повязкой на правой 
руке или на ногах, без шлема, щита или панциря, они были вооружены только 
копьем и редко мечом. От бестиариев следует отличать охотников, имевших лук, 
дротик и копье. Бывали случаи, когда на арену против львов и медведей выпускали 
отряды конных преторианцев под командой их центурионов. Амфитеатр служил также 
местом казни. Осужденных на смерть привязывали к столбам и на них выпускали 
зверей, которые их и растерзывали.
Чтобы увеличить привлекательность всех этих зрелищ, старались возможно 
роскошнее обставить их. Декоративная часть у римлян достигла довольно большого 
развития. У них были подвижные декорации, которые могли моментально 
переменяться. В 202 г. арена



263
 
была превращена в корабль, который вдруг разрушился, и из него вышло множество 
зверей: медведи, львы, пантеры, страусы разбежались в разные стороны; таким 
образом на показ публике было выставлено 700 животных, которые и были перебиты 
в течение 7 дней. Один поэт описывает представление, во время которого из земли 
вдруг вырос волшебный лес из блестевших золотом деревьев, среди которых били 
благоухающие фонтаны; вслед затем лес стал наполняться экзотическими чудовищами,
 которые появлялись также из-под земли.



264
 
В цирке устраивались также театральные представления, в особенности пантомимы, 
в которых все актеры были осужденными на смерть преступниками. Некоторые из них 
выходили в великолепном платье, из которого вдруг показывалось пламя и сжигало 
их; это так называемая tunica molesta. Показывали Иксиона на колесе, Геракла, 
сжигающего себя на горе Эте, Муция Сцеволу, держащего руку на горящих угольях 
жаровни, разбойника Лавреола, распятого и растерзываемого зверями, Дедала, 
которого пожирал лев, Пасифаю в объятиях быка [1]. Мифологическое содержание 
всех этих сцен придавало казни больше занимательности, тем более, что многие из 
этих сцен отличались скабрезностью.
Иногда арену наполняли водой, превращая ее, таким образом, в навмахию. В воду 
напускали рыб и разных морских чудовищ; здесь же устраивали морские битвы, 
например, Саламинскую между афинянами и персами или сражение коринфян с 
керкирянами. В 46 г. до Р. X. устроена была битва между сирийским и египетским 
флотами на озере, которое Цезарь велел специально выкопать на Марсовом поле; в 
битве участвовало до 2000 гребцов и 1000 матросов. Подобное же сражение было 
устроено во 2-м году до Р. X. Августом на искусственном озере по ту сторону 
Тибра; число участвующих доходило до 3000. Но все эти игры затмило большое 
морское сражение, которое было устроено в царствование Клавдия на Фуцинском 
озере. Здесь друг против друга выступило два флота — сицилийский и родосский, 
причем с обеих сторон сражалось 19 000 человек, почти все из преступников. Тит 
воспользовался озером Августа для праздника, устроенного им в 80 г. 
Предварительно оно было покрыто помостом для боя гладиаторов, звериного боя и 
бега на колесницах, а потом было представлено сражение между афинянами и 
сиракузцами. Домициан устроил новую навмахию в ватиканском квартале для 
морского сражения, которое, по словам Марциала, далеко превышало своим 
великолепием игры Клавдия. К несчастью, страшный ливень разразился над 
зрителями; впрочем, им было запрещено покидать свои места.
В Риме даже среди людей, выдающихся своим умом, мало находилось таких, которые 
решались бы осуждать бой гладиаторов. Сильнее всего раздавался голос Сенеки. 
«Случайно, — пишет он, —

__________
[1] Иксион убил своего тестя, бросив его в яму, наполненную огнем; когда Зевс 
очистил его от этого преступления и даже допустил на Олимп в общество богов, 
Иксион отплатил за эту милость черной неблагодарностью. Он влюбился в Геру, и 
за это Зевс присудил его к вечному мучению в аду: Иксион вертелся на огненном 
колесе, привязанный к нему руками и ногами.
Пасифая — жена критского царя Миноса. По просьбе Миноса Посейдон прислал ему 
великолепного быка для жертвоприношения, но Минос оставил этого быка себе, а в 
жертву принес другого, хуже; ва это Посейдон устроил так, что Пасифая влюбилась 
в этого быка и у нее родился Минотавр. — Ред.
 

265
 
я попал на представление около полудня. Я ожидал игр, шуток, чего-нибудь такого,
 на чем глаза могли бы отдохнуть после кровавых зрелищ. Ничего подобного: все 
предыдущие бои казались кроткой забавой. На этот же раз дело было не шуточное: 
происходило человекоубийство во всей своей жестокости. Тело ничем не прикрыто, 
ничем не защищено от ударов, из которых ни один не бьет мимо. Именно такое 
зрелище предпочитает толпа. И не права ли она? К чему вооружение, фехтовальные 
приемы, все эти ухищрения? Чтобы торговаться со смертью? Утром людей отдают на 
растерзание львам и медведям, а в полдень — самим зрителям. Они любуются, как 
те, которые уже убили своих противников, вступают в бой с другими, которые 
убьют их; и всякому победителю предстоит новая бойня; исход борьбы смертельный, 
с этой целью пускается в ход железо и огонь. Но, скажут, этот человек вор! — 
Так что ж, он заслуживает виселицы. — Это убийца! — Всякий убийца должен 
понести наказание. Но ты, что сделал ты, несчастный? За что тебя заставляют 
любоваться подобным зрелищем? — «Плетей, огня! Смерть ему!» — кричат зрители. 
«Вот этот пронзает себя слишком слабо, падает без достаточной твердости духа, 
умирает неграциозно!» И вот плеть гонит их на новые раны, и с обеих сторон 
противники должны добровольно подставлять под удары обнаженную грудь. Быть 
может, зрелище еще слишком кроткое? Что ж, чтоб приятно провести время, пусть 
убьют еще нескольких. Римляне, неужели вы не чувствуете, что зло падает на 
головы тех, кто его наблюдает?»
3. Театральные представления
Из всех видов театральных представлений наибольшим успехом пользовались 
ателлана и мим.
Ателлана — народная комедия, родиной которой была Кампания; в Риме она 
появилась около 240 года до Р. X. Разговоры действующих лиц сначала 
импровизировались актерами, потом текст комедии стал записываться. Действие 
было коротко и ограничивалось обыкновенно одним актом. Действующими лицами 
являлись четыре традиционных типа: старик Папп, соответствующий позднейшему 
Pantalone, До-



266
 
ссеин — мудрец и в то же время чудак, который в комедии выступает то в качестве 
учителя, то прорицателя (Dottore современной народной итальянской комедии), 
прожора Буккон и дурачок Макк. Содержание ателланы редко представляло собой 
какой-нибудь мифологический сюжет; чаще всего на сцене выступали представители 
разных национальностей — кампанец, галл, трансальпинец, пометийский [1] солдат. 
Многие сюжеты изображали деревенскую жизнь, напр., Козленок, Больной Вепрь, 
Здоровый. Вепрь, Корова, Скотный двор, Виноделы, Дровосекщ или же жизнь 
городских ремесленников, напр., Рыбаки, Маляры, Глашатаи, Сукновалы. Главные 
действующие лица пьесы ставились в самые разнообразные положения: так, Макк 
являлся то молодой девушкой, то воином, то трактирщиком, то опальным; Папп — 
поселянином; Буккон — невестой Паппа или учеником гладиаторской школы. На сцене,
 по-видимому, нередко появлялись привидения. Комизм ателлан отличался 
грубоватым остроумием и нередко непристойностью. Народная комедия не оставалась 
также чуждой и политике. Но, несмотря на все это, ателланы стали все более и 
более приходить в упадок: уже в эпоху Цицерона народ смотрел их с гораздо 
меньшим удовольствием, чем прежде, а Тацит прямо говорит, что они возбуждали 
очень незначительный интерес.
Мим представляет собой также ряд мало связанных между собой бытовых сцен, 
взятых из обыденной жизни; мим короток, и в отличие от ателланы его действующие 
лица не представляют собой неизменных традиционных типов. Как тот, так и другой 
вид народной комедии служил интермедией. Действие и там и здесь имело один и 
тот же характер: пощечины и удары занимали первое место; язык был полон 
простонародных выражений, остроумие плоское и шутовское, игра неестественная. 
Действие часто сопровождалось причудливой пляской. Но самый главный элемент 
этих представлений составляла непристойность, доходившая до полного цинизма. 
Пьеса разыгрывалась на передней части сцены, которая отделялась занавеской от 
задней половины. Действующие лица были наряжены в костюм арлекина, поверх 
которого накидывался плащ. Женские роли против обыкновения исполнялись не 
мужчинами, а женщинами. Текст пьесы был написан, но фантазия актеров 
разнообразила действие множеством импровизированных подробностей. Очень нередки 
были политические намеки, иногда отличавшиеся резкостью, даже во времена 
империи.
Народная комедия просуществовала до IV века нашей эры. Гораздо менее 
соответствовала вкусу широкой публики трагедия. Чтобы увеличить ее 
привлекательность, необходима была роскошная постановка и бесконечные шествия 
фигурантов, колесниц, заморских

__________
[1] Помеция — город в Лациуме. — Ред.
 

267
 
зверей, отчего представление затягивалось на четыре часа и даже более. Нередко 
в пьесу вставлялись отрывки из трагиков, которые пел какой-нибудь актер.
Римлянам особенно нравилась пантомима. Само собой разумеется, что здесь игра 
лица и жесты составляли все. Трудность игры увеличивалась в особенности тем, 
что при актере не было статистов: он был на сцене один и был вынужден 
обращаться к отсутствующим лицам. Лишь пение хора разъясняло зрителям ход 
действия. Среди актеров, выступающих в пьесах этого рода, бывали такие, которые 
производили своей игрой полнейшую иллюзию: они заставляли зрителей плакать в 
патетических местах. Но больше всего публика требовала, чтобы актер забавлял и 
веселил ее. Лучше всего такое действие на зрителей достигалось представлением 
пьес с двусмысленным содержанием; и мы знаем, что некоторые пантомимы 
действительно отличались возмутительной безнравственностью сюжета.
Наконец, римлянам известен был и балет в собственном смысле этого слова. Апулей 
[1] описывает такое представление, которое будто бы происходило в Коринфе; но, 
без сомнения, в том же роде были и балеты, дававшиеся в столице. «Группы мужчин 
и женщин, соперничающих друг с другом в красоте и изяществе, плясали греческую 
пирриху * и производили множество разнообразных телодвижений, заранее 
определенных искусством. Зритель любовался, как перед ним радостная толпа то 
кружилась, подобно быстрому колесу повозки, то развертывалась, и актеры, взяв 
друг друга за руки, пробегали во всех направлениях по сцене, то становились в 
четыре равных ряда, которые вдруг расстраивались, чтоб образовать две стоящих 
одна против другой фаланги. После этого предварительного дивертисмента были 
переменены декорации и началось уже настоящее представление. Сцена изображала 
гору Иду, с вершины которой, увенчанной зелеными деревьями, струился ручей. По 
склонам горы паслись козы, которые щипали нежную траву, а около них в качестве 
пастуха стоял Парис в великолепном костюме с золотой тиарой на голове. Но вот 
является прелестное дитя, одетое в простую хламиду. Взоры всех устремляются на 
его белокурые волосы, из-под которых виднеются два золотых крылышка. По кадуцею 
[2] в нем можно было узнать Меркурия. Бог, с золотым яблоком в руке, 
приплясывая, приближается к Парису, отдает ему яблоко и уходит. На сцене 
показывается молодая девушка, ко-

__________
* Мужской танец с оружием.
[1] Апулей — писатель II в. по Р. X. Ему принадлежит, между прочим, 
нравоописательный и сатирический роман «Золотой Осел» с фантастическим 
содержанием. — Ред.
[2] Caduceus — жезл глашатаев, украшенный изображением двух змей, обвившихся 
вокруг палки. Кадуцей был символом Меркурия — посланника богов. — Ред.
 

268
 
торая, благодаря величавым чертам своего лица, была выбрана для роли Юноны; 
чело ее увенчано диадемой, в руке она держит скипетр. Затем входит Минерва в 
сверкающем шлеме, с оливковым венком, эгидой [1] и копьем. После нее появляется 
Венера, восхитительно прекрасная, прикрытая лишь шелковым покрывалом. У каждой 
богини своя свита. Юнона выступает под звуки флейты в сопровождении Кастора и 
Поллукса; походка ее благородна и величава. При помощи пантомимы, выразительной 
и в то же время вполне естественной, она обещает пастуху владычество над всей 
Азией, если только он присудит ей награду за красоту. Минерва приближается с 
двумя юношами, изображающими Смущение и Страх; за ней следует флейтист, который 
играет суровую воинственную песнь; богиня гордо помахивает головой, грозит 
взглядом и резким движением руки дает Парису понять, что если он ей отдаст 
предпочтение, она сделает его героем и покроет лаврами. Венера окружена целым 
хороводом маленьких амуров, граций и гор [2], которые полными горстями 
разбрасывают цветы; она исполняет перед Парисом сладострастную пляску под 
аккомпанемент мелодичных вздохов флейты и объявляет, что если она 
восторжествует над своими соперницами, то даст ему в супруги женщину столь же 
прекрасную, как и она сама. Парис, не задумываясь, отдает Венере яблоко в знак 
ее победы. Тогда Минерва и Юнона тотчас удаляются, жестами выражая свою досаду 
и негодование. Венера же, торжествуя, присоединяется к хору пляшущих. Вдруг с 
Иды устремляется поток вина, смешанного с шафраном, который благоухающим дождем 
падает на коз, и руно их окрашивается в прекрасный желтый цвет. Вся зала 
наполняется благоуханием, после чего гора мгновенно проваливается и исчезает».
4. Игры на стадии
Борьба атлетов появилась в Риме в 186 г. до Р. X. До конца республики об этом 
виде игр упоминается несколько раз, но, в общем, довольно редко. Гораздо более 
распространяется он со времени Августа. Борьба атлетов была в 28 г. до Р. X. по 
поводу освящения храма Аполлона Палатинского, в 38 г. по Р. X. при Калигуле, в 
44 г. — при Клавдии. Нерон устроил в 60 г. праздник на греческий

__________
[1] На изображениях Афины (у римлян Минервы) эгида имеет вид чешуйчатой шкуры 
или панциря с изображением посредине головы Горгоны, а по краям — змей. По 
Гомеру, эгида представляет собой выкованный Гефестом щит Зевса, украшенный 
головой страшного чудовища Горгоны; этим щитом Громовержец потрясает, наводя 
ужас на всю вселенную; щит отца носили иногда также Афина и Аполлон. — Ред.
[2] Горы, богини порядка и времен года, изображались в виде молодых девушек, 
украшенных произведениями соответствующего времени года. — Ред.
 

269
 
лад с состязаниями в гимнастических упражнениях, пении, музыке, поэзии и 
красноречии. Домициан в 86 году учредил капитолийские состязания, которые 
сравнивали с олимпийскими играми. Подобно последним, эти состязания происходили 
раз в 4 года. Здесь исполнялись музыкальные произведения, происходили конные 
бега и всевозможные гимнастические упражнения. Для музыкального исполнения этот 
император соорудил на Марсовом поле театр на 11000 человек, который получил 
название Одеона. Атлетические игры происходили на стадии, специально устроенном 
для этой цели там же. Желание сделать этот праздник похожим на греческие игры 
доходило (по крайней мере в правление Домициана) до того, что император являлся 
на него в греческом пурпурном плаще и греческой обуви. Подобные же состязания 
устраивались и впоследствии, но ни одно из них не могло сравняться по блеску с 
капитолийскими играми.
Долгое время римляне косо смотрели на атлетические игры, ввиду их чисто 
восточного происхождения. Тем не менее они мало-помалу привыкли к ним и кончили 
тем, что не только охотно любовались атлетическими упражнениями на стадии, но и 
сами стали ими заниматься. Даже женщины увлекались этой новой модой. «Кто не 
знает, — говорил Ювенал, — что они надевают на себя грубый тирский плащ и 
натираются маслом, как заправские атлеты? Кто не видел, как они наносят удар 
мечом в стену, как от частых ударов делается углубление в мишени, как они 
сталкиваются щитами, одним словом, проделывают все фехтовальные приемы? Может 
ли сохранить стыдливость женщина, которая напяливает на себя каску и, забывая 
свой пол, хочет сравняться силой с нами? Какая честь для мужа, когда при 
распродаже вещей своей жены он слышит, как выкрикивают ее перевязь, 
фехтовальные перчатки, плюмаж от шлема, набедренник?» Гимнастическими 
упражнениями занимались в термах: в банях Каракаллы была громадная мозаика с 
изображениями атлетов. Эти последние стояли в общественном мнении выше, чем 
актеры и гладиаторы. Атлеты составляли общества, которые были весьма 
многочисленны в римской империи и которые пользовались благосклонностью 
императоров, — в особенности одно из них, существовавшее во II веке под 
названием «Общества атлетов-победителей, увенчанных на священных играх».
«Хлеба и зрелищ» — вот чего требовала, к чему стремилась, по словам Ювенала, 
римская чернь в эпоху империи. Императоры ни перед чем не останавливались, 
чтобы удовлетворить той и другой потребности столичного населения. Они 
ревностно заботились о снабжении города хлебом, и о том, чтобы этот хлеб был 
как можно дешевле; не менее заботились они и о развлечении своих подданных. 
Один из лучших императоров, Траян, более чем кто-нибудь другой уделял внимания 
этому делу, и даже мудрый Марк Аврелий не мог уклониться от устройства 
великолепных игр и зрелищ. Император не



270
 
имел права относиться к играм равнодушно: он должен был неизменно 
присутствовать на них и притом показывать вид, что делает это с удовольствием. 
Здесь, в цирке, народная масса входила в непосредственные сношения с 
императором: здесь она выражала свои чувства по отношению к нему, встречая 
государя рукоплесканиями, криком, ропотом и жалобами. Для императора посещение 
игр было своего рода способом узнать смутные желания общественного мнения.
Популярность императора в значительной степени зависела от того, насколько 
блестящими были зрелища и игры, которые он устраивал для народа. Отсюда 
постоянные усилия все более и более увеличивать их привлекательность. Уже не 
знали, что и выдумать, чтобы зрители остались довольны, тем более, что народ 
становился все более требовательным в этом отношении. К обычным состязаниям 
очень часто стали прибавлять разные чрезвычайные развлечения вроде фейерверков, 
иллюминации, фокусников, жонглеров, эквилибристов, акробатов. В 32 г., после 
игр, устроенных Сеяном, публику провожали домой 5000 рабов, освещавших путь 
факелами. Во время полуденного антракта зрителям раздавали съестные припасы. В 
90 г. в праздник Сатурналий императорские слуги в богатых ливреях ходили по 
амфитеатру с корзинами, наполненными изысканными кушаньями и старыми винами. 
Случалось, публике бросали фиги, финики, орехи, сливы, пирожные, сыр, пирожки и 
даже дичь (напр., фазанов и африканских кур). Иногда на зрителей сыпался целый 
дождь жетонов, представлявших собой квитанцию на получение разных более или 
менее ценных вещей. Так, при Нероне, во время одного большого праздника, каждый 
день разбрасывали такие квитанции на хлеб, одежду, драгоценные камни, картины, 
животных, корабли, виллы и даже доходные дома. В правление Проба,* когда 
праздновался его триумф над германцами, цирк был превращен в лес, наполненный 
тысячами страусов, оленей, диких кабанов и антилоп, а также бесчисленным 
множеством равной другой, более мелкой дичи; в этот лес пустили народ, 
предоставив каждому брать то, что он в состоянии будет взять.
(Friedl?nder, Moeurs romaines d'Auguste aux Antonins, livre VI, chez Rotschild).


__________
* Римский император 276—282 гг. н. э.
12. Возница II века
Вот краткое изложение длинной надписи, которая была вырезана в правление 
Антонина в честь одного из самых знаменитых возниц,



271
 
какого когда-либо видели в Риме. Памятник ему был воздвигнут стараниями друзей 
и почитателей которые хотели увековечить подвиги этого возницы на ипподроме.
Кв. Апулей Диокл был родом лузитанец; он принадлежал к партии красных и достиг 
возраста 42 лет, когда решил покинуть ипподром, на котором покрыл себя 
неувядаемой славой; он участвовал в бегах в течение 24 лет, следовательно, 
начал свою карьеру жокея восемнадцати лет от роду. Несколько раз Диокл менял 
цвет. Дебютировал он в рядах синих в 122 г.; шесть лет спустя он перешел к 
зеленым, но уже в 131 г. он сделался красным и оставался приверженцем этой 
партии до конца в течение 13 лет. Он участвовал в 4257 бегах, и в 1462 из них 
одерживал победу. 110 раз он пускался в состязание тотчас после происходившей 
во время церемонии открытия игр процессии, в которой он участвовал вместе со 
своей колесницей. Такой бег особенно ценился, потому что по нему можно было 
судить о действительных достоинствах и лошади, и возницы, которые являлись на 
арену не из конюшни, где они отдыхали, а непосредственно после весьма 
утомительного шествия. Из 1462 призов он взял 1064 на таких бегах, где все 
четыре партии выставили только по одной квадриге (колесница, запряженная 
четверкой); 347 на таких, где было по две и 51 — по три, т. е. когда в беге 
участвовало вместе 12 колесниц. На бегах первого рода он одержал много побед на 
колеснице, запряженной шестью и даже семью лошадьми. Кроме 1462 бегов, когда 
Диокл взял первый приз, он 861 раз пришел вторым, 576—третьим и один раз 
четвертым; только 1351 раз он не взял никакого приза.
К этому бесконечному списку побед поклонники Диокла прибавили краткое изложение 
всех его блестящих подвигов. Самые знаменитые возницы того времени должны были 
уступить пальму первенства лузитанскому наезднику. И Авилия Тера, и Фалла из 
партии красных затмил Диокл, одержавший 134 победы в один год; из них 118 на 
бегах по одной колеснице, причем левой заводной лошадью (которая направляет 
квадригу) он брал одну из лошадей своих противников. Он превзошел и Понция 
Эпафродита из партии синих, одного из самых знаменитых возниц времен Антонина, 
и Флавия Скорпа, и Помпея Мусклоза и много других известных возниц.
Но это еще не все. Диокл произвел несколько ловких штук, которые до него не 
были известны. Так, он бежал два раза в один и тот же день шестерней и оба раза 
пришел первым; он взял приз на колеснице, запряженной семью лошадьми, причем на 
всех них была простая упряжь, тогда как обыкновенно на средних лошадей надевали 
ярмо для того, чтобы они своими прыжками не расстроили всей упряжки; наконец, 
однажды он взял приз, управляя лошадьми без кнута.
(Wilmanns, Exempla inscriptionum latinarum, 2601. С f. Lacour-Gayet, Antonin le 
Pieu, pp. 283—184, chez Thorin).

13. Общественные игры на западе в IV в. по Р. X.
Страсть к играм была последней страстью римского населения, на которую никакая 
катастрофа не могла оказать влияния. Св. Августин говорит, что беглецы из Рима, 
бежавшие в Африку от варваров, видевшие недавно гибель своих семейств и 
имущества во время разгрома города, по целым дням просиживали в карфагенском 
цирке или театре. Из Сальвиана мы узнаем, что уцелевшие жители Трира, четыре 
раза кряду разграбленного варварами, признавались, что они совершенно 
примирились бы со своей участью, если бы только им оставили их привычные 
зрелища. Письма Симмаха [1] показывают, что отцы церкви в данном случае не 
преувеличивали.
Один греческий историк рассказывает, что по поводу претуры своего сына Симмах 
истратил сумму, равную десяти миллионам сестерций. Эта цифра перестанет нас 
удивлять, когда мы узнаем из его переписки о грандиозных приготовлениях и 
огромных издержках для устройства народных развлечений. Еще за год до 
наступления игр он принимается за дело; обращаясь ко всем своим друзьям во всех 
концах света, он умоляет их оказать ему поддержку: они должны помочь Симмаху 
угодить римскому народу, доставить ему разнообразные развлечения, невиданные 
еще зрелища, одним словом, превзойти всех, кто до него устраивал игры. Он 
рассылает во все стороны слуг и доверенных людей, которым поручается 
разыскивать выдающихся артистов, редких зверей, причудливые и роскошные 
украшения, и покупать все это за какую бы то ни было цену. Эти люди, без 
сомнения, были снабжены солидными рекомендательными письмами для устранения 
всех препятствий и изрядной суммой денег на покрытие расходов. Симмах хотел во 
что бы то ни стало ослепить блеском своих игр сограждан: ему нужны для этого 
лошади, медведи, львы, шотландские собаки, крокодилы и кроме того бесстрашные 
охотники на диких зверей, искусные возницы, комедианты, лучшие гладиаторы. 
Страшных хлопот ему стоит вести столько дел сразу, открывать новые диковинки, 
выписывать изо всех частей света то, что может на мгновение позабавить 
пресыщенный народ. Лошадей ему высылают из Испании: там есть крупные заводчики, 
известные во всем свете своими скаковыми лошадьми. Симмах пишет одному из них, 
Эвфразию, который доставлял лошадей на антиохийские празднества, и просит его 
прислать все, что есть лучшего в его конюшнях и даже в случае надобности 
поискать и на других заводах; он хочет, как выражается сам

__________
[1] Симмах — оратор, живший во 2-й половине IV в. по Р. X. При Феодосии Великом 
он занимал высшие государственные должности. Среди сочинений Симмаха особенно 
важное историческое значение имеют 10 книг его писем. Симмах был ревностным 
приверженцем отживавшего уже тогда язычества. — Ред.
 

273
 
Симмах, чтобы для него децимировали Испанию;* он требует кровных лошадей, 
лучших скакунов, каких только можно достать. Но выбрать лошадей еще не все: 
нужно их доставить, — из Испании до Рима не близкий свет, в такой длинной 
дороге лошадь может подвергнуться тысяче несчастных случайностей. И вот Симмах 
поручает их вниманию своих друзей, живущих по дороге. Он пишет Бассу, у 
которого в Арле значительные конские заводы, чтобы тот, если погода дурная, 
задержал лошадей у себя, пока они не в состоянии будут продолжать путь; он 
просит Басса, если возможно, оказать им гостеприимство на зиму в своих 
владениях, а весной они двинутся дальше.
По мере того как приближалось время игр, беспокойство Симмаха росло и росло: 
напрасно принимал он все, самые мелочные предосторожности, — не все удавалось 
ему так, как он хотел. Один из его друзей прислал Симмаху в подарок четыре 
квадриги; но из 16 лошадей пять пали в дороге, а остальные оказались больными. 
Уже наступал день игр, а некоторых обещанных зверей и драгоценной одежды еще не 
было. Возницы и комедианты, которых ждали, высадились, по слухам, в Кампании, а 
между тем они до сих пор не подают никаких признаков жизни, и никто не знает, 
что с ними сталось: надо как можно скорее посылать в поиски за ними. Почти 
накануне праздника налицо было всего лишь несколько жалких зверей, да и то 
полуживых от усталости и голода. Медведи не пришли, а о львах ни слуху, ни 
духу; наконец-то высадились крокодилы, уже в самую последнюю минуту. Это редкие 
животные, которые возбуждали в римлянах, по словам Аммиана Марцеллина, большое 
любопытство. К несчастью, крокодилы, посланные Симмаху, ни за что не хотели 
принимать пищи; их нельзя было, значит, сберечь на последний день, как 
предполагалось раньше; придется убить их всех сразу, а то они еще подохнут от 
голода. Остаются, правда, еще гладиаторы: это пленные саксы — храбрый народ, на 
которых Симмах очень рассчитывает; они, наверное, будут немало способствовать 
успеху его игр. Но эти мужественные люди не захотели появиться на арене, и 
утром того дня, когда они должны были выступать на потеху римскому народу, 29 
человек ив них задушили друг друга. Это был жестокий удар для Симмаха: по его 
собственному признанию, ему понадобилась вся его философия, чтобы перенести это 
несчастье.
Из этого мы видим, что до последних годов IV века гладиаторские бои были еще 
по-прежнему очень распространены. Константин, усердствуя в своей новой вере, 
хотел их уничтожить, но они слишком нравились народу, и против этого закон 
оказался бессильным. Сами императоры не задумывались его нарушать. В 384 г. 
после одной

__________
* Обложили особым налогом — десятиной.
 

274
 
победы они прислали в Рим пленных сарматов, предназначив их для забавы народу 
Марса. Симмах, являясь выразителем общественного мнения, торжественно 
благодарил их за это. Его письмо дышит самой варварской радостью и 
заканчивается пожеланием, чтобы зрелища этого рода возобновлялись почаще. 
Очевидно, он не замечал всей жестокости этой забавы. По поводу мужества саксов, 
которые предпочли убить себя, чем выйти на арену, Симмах мог только сказать, 
что «он ничего не хочет слышать об этих негодяях, которые оказались хуже 
Спартака». А между тем, у него был, без сомнения, просвещенный ум и добрая 
душа; только он был слишком предан старине, чтобы осуждать ее обычаи. Когда 
убивали множество людей и зверей, и амфитеатр Флавиев наводнялся кровью, 
Симмаху казалось, что возрождаются славные дни республики. Притом его 
религиозные верования в данном случае нисколько не противоречили уважению к 
преданиям старины: он думал, что играми можно лучше всего почтить богов. 
Несколькими годами позднее христианский поэт Пруденций выразил пожелание, чтобы 
эта бойня прекратилась, чтобы никто больше не умирал для потехи публики. Это 
желание исполнилось, и приблизительно с этого времени гладиаторские бои 
прекращаются во всей империи.
(Boissier, La fin du paganisme, Т. II, p. 199—204, chez Hachette).

14. Зрелища на востоке в IV в. по Р. X.
В Антиохии, также как и в Риме, общественные игры устраивались большей частью 
кем-нибудь из выдающихся членов муниципального сената в то время, когда он 
отправлял какую-нибудь выборную должность. Народные увеселения были очень 
разнообразны и обходились недешево, так как сирийцы издавна привыкли 
предъявлять к ним весьма высокие требования. Их страна не только питала 
множество актеров, шутов, музыкантов, возниц, но и снабжала ими другие области 
империи.
Зрелища были разного рода. Во-первых, собственно театральные представления, 
среди которых уже более не встречается классическая трагедия или комедия: их 
вытеснили мимы и пантомимы. Интрига пьесы была обыкновенно безнравственной по 
содержанию, как во времена Ювенала и Марциала; немалую роль в такой пьесе 
играет также Stupidus, дурачок, которого постоянно преследуют насмешками, 
осыпают тумаками и пощечинами; оплеуха была одним из главных комических 
эффектов уже в миме I в. до Р. X. Св. Иоанн Златоуст очень много говорит о 
значении музыки в этих представлениях; он упоминает о cantica, которые были 
полны мифологических намеков. Женские роли часто исполнялись актрисами. 
Златоуст, не стесняясь,



275
 
с полным реализмом описывает их откровенный костюм, намазанные лица и вычурные 
прически. В театре выступали также шуты, эквилибристы, жонглеры, канатные 
плясуны и акробаты.
Неменьшей любовью пользовался и цирк. Бегами славилась Антиохия и вообще вся 
Сирия: особенно знамениты были бега в Лаодикее, Берите, Тире, Цезарее; из 
Лаодикеи были лучшие возницы, из Тира и Берита — актеры, из Цезареи — плясуны. 
Не довольствуясь местными средствами, антиохийская знать искала в далеких 
странах блестящих упряжек для устраиваемых ею праздников: квадриги выписывались 
из Испании.
Кроме некоторых необычайных зрелищ, вроде состязания женщин в плавании, нужно 
еще отметить две характерных черты народных развлечений на востоке. С одной 
стороны, здесь еще жил эллинский дух и требовал себе удовлетворения: здесь, 
значит, продолжали существовать олимпийские игры. С другой, несмотря на 
греческую гуманность, не мирившуюся с жестокостью, из числа народных зрелищ не 
были вовсе исключены бои гладиаторов и диких зверей.
Сирийцы отдавались всем этим развлечениям с необычайной страстностью. В день 
представления скамьи в цирке бывали переполнены, и кроме того любители зрелищ 
покрывали также крыши соседних домов. Впрочем, такими любителями зрелищ были 
все жители города: и бедные, и богатые, и здоровые, и больные. Какая бы ни была 
погода, зрители сбегались толпами; без малейших признаков нетерпения публика 
просиживала большую часть дня. Ни дождь, ни зимний или осенний ветер, ни летний 
зной не пугали ее. Еще накануне представления во всем городе только о нем и 
говорили, только о нем и думали. Друзья, члены одного и того же кружка, 
приверженцы одной партии собирались еще с вечера, чтобы на другой день ранним 
утром двинуться плотной толпой в цирк или театр. Имена лошадей и возниц, актрис 
и актеров, плясунов и танцовщиц всем были знакомы. Все с величайшей точностью 
знали родословную бегущих лошадей и высчитывали шансы каждой из них на победу. 
Атлеты были очень популярны; в общественном мнении они были выше актеров, на 
которых всегда смотрели, как на нечто низкое.
На востоке сохранились некоторые церемонии, подобные священным панегириям [1] 
Древней Греции. Перед началом состязаний глашатай объявлял имена участвующих в 
них и спрашивал публику, может ли кто что-нибудь сказать против них. Каждый из 
них в течение всей ночи, предшествующей играм, находился под стро-

__________
[1] ??????????— торжественное собрание для устройства праздника; такие собрания,
 устраиваемые обыкновенно в храме и сопровождавшиеся религиозными церемониями, 
происходили перед олимпийскими и другими великими играми Греции. — Ред.
 

276
 
жайшим наблюдением своих приверженцев, которые смотрели, чтобы он не позволил 
себе какого-нибудь излишества. Эти олимпийские игры устраивались каждые четыре 
года в предместии Дафне.*
Деятели цирка и театра злоупотребляли расположением к ним публики. Они 
отличались чрезвычайной наглостью и заносчивостью и вели самую безобразную 
жизнь. Несмотря на порочную жизнь, некоторые актрисы и танцовщицы посредством 
замужества входили в знатные семейства. Актеры вели не лучшую жизнь и 
отличались не меньшей наглостью. Некоторые наиболее знаменитые мимы жили на 
очень широкую ногу и чрезвычайно важничали: они показывались на площади не 
иначе, как .верхом и в сопровождении слуги. Возниццы были также тщеславны и 
позволяли себе очень много. Несчастье с кем-нибудь из них производило всеобщее 
огорчение. Публика очень печалилась, когда один возница был раздавлен 
колесницами в Константинополе в 399 г., тем более, что на другой день он должен 
был жениться.
Все эти люди были окружены жалким сбродом, паразитами, еще более испорченными, 
чем они сами. Эти паразиты составляли настоящую клаку, очень хорошо 
организованную и очень шумную. Этим подонкам общества нечего было терять, и они 
составляли самый беспокойный элемент антиохийского населения. Во всех мятежах и 
волнениях они были среди зачинщиков: «Все это иностранцы, — говорит Либаний [1],
 — которых прогнали из родины за дурное поведение и бездельничанье. Они не 
хотят, да и не могут не тунеядствовать. Одни из них отдались душой и телом 
мимам, большинство же танцовщицам, и всю жизнь только и делают, что льстят и 
угождают им. А те награждают их более или менее щедро, смотря по тому, 
насколько сильно они рукоплещут». Число этих паразитов, по Либанию, доходило до 
400 человек.
Христиане отличались не меньшей жадностью к зрелищам, чем язычники. В начале 
своей проповеднической деятельности Златоуст на себе испытал это. Он задумал 
целый ряд поучений, и они имели очень большой успех, как вдруг на седьмую 
проповедь явилось гораздо меньше слушателей, чем на предыдущие: оказалось, что 
в этот день были бега на ипподроме. Позднее, когда он проповедовал во время 
поста, были устроены конские бега, и аудитория внезапно покинула его. Он был 
уже год епископом в Константинополе, когда

__________
* Предместие Антиохии, где находился храм Аполлона и священная роща
[1] Либаний — антиохийский уроженец, знаменитый греческий софист, живший в IV в 
по Р. Х., написал очень много разнообразных сочинений Либаний был убежденный 
язычник и пользовался расположением Юлиана, но, несмотря на это, относился к 
христианству с полной терпимостью, среди его учеников были некоторые из отцов 
церкви, напр., Иоанн Златоуст, Василий Великий — Ред.
 

277
 
страшный ливень (в феврале 398 г.) грозил уничтожить всю жатву. Чтобы 
предотвратить это несчастье, устроены были торжественные молебны и крестный ход 
в церковь Петра и Павла. Это было в среду; в четверг буря утихла — моления 
епископа и верующих были услышаны. Но в пятницу происходили конские бега, и все 
побежали на них. В субботу было представление в театре, и народ, не задумываясь,
 повалил в театр.
(Puech, Saint Jean Chrysostome, p 268 et suiv , chez Hachette).

15. Путешествия в римской империи
Путешествие облегчалось картами дорог и списками станций, в которых указывалось 
также направление дорог, расстояния и места, где можно было найти ночлег. На 
основании одного открытия, сделанного в 1852 г., можно думать, что эти карты 
были очень распространены. Во время раскопок бань в Викарелло на озере 
Бриччиано нашли три серебряных кубка, на которых был вырезан маршрут из Гадеса 
(Кадикса) в Рим с указанием всех промежуточных станций и рассто-



278
 
яний между ними. Эти кубки относятся к разным временам и были, очевидно, 
занесены сюда какими-нибудь испанцами, которые лечились на водах в Викарелло и 
захотели выразить свою признательность целительному источнику благочестивым 
даром. Различие во времени происхождения каждого кубка заставляет предполагать 
о непрерывном производстве подобного рода вещей; при этом вряд ли их делали в 
одной Испании. Сама мысль вырезать на серебряном сосуде маршрут была бы 
непонятна, если бы не существовало обычая брать с собой в дорогу подобные 
путеводители. Возможно, что в таких дорожниках помещались и описания 
достопримечательностей, которые встречаются по пути. Мы находим их, по крайней 
мере, в маршруте из Бордо в Иерусалим, составленном около 333 г. для паломников,
 отправляющихся в св. землю. Маршрут Антонина (относящийся к эпохе Диоклетиана) 
дает также некоторые указания и по мифологии.
Императорская почта была устроена таким образом, что ей пользовались почти 
исключительно чиновники, курьеры и другие лица, путешествовавшие по казенной 
надобности. Зато к услугам путешественников повсюду были частные почтовые 
учреждения. Во многих городах Италии существовали корпорации содержателей 
наемных экипажей, четырехколесных, двухколесных повозок и упряжных животных. 
Так как в самих городах езда в экипажах была очень мало распространена, то, 
очевидно, этот промысел был рассчитан на путешественников. Почтовые дворы 
помещались у ворот или даже за чертой города: на известном расстоянии друг от 
друга были станции, на которых переменяли лошадей и экипаж.
Императорская почта делала на больших расстояниях в среднем по 7 ? километров в 
час, считая и остановки. Путешествие из Антиохии в Константинополь (1100 км) 
совершалось менее, чем в 6 суток. В наемном экипаже ехать с такой быстротой 
было нельзя, так как приходилось менять лошадей и возницу на каждой станции. 
Цезарь, путешествиям которого удивлялись его современники, совершил путь от 
Рима до Роны менее чем в 8 дней, что составляет 150 км в сутки; в другой раз он 
употребил 17 дней на путешествие из Рима в Бетику [1]. Ицел, когда вез Гальбе 
известие о смерти Нерона, в 7 дней доехал из Рима в Клунию (в Испании). Курьер, 
возвестивший римлянам об убийстве Максимина,* делал по 200 км в сутки. 
Обыкновенные путешественники, которые останавливались на ночлег, двигались, 
естественно, с меньшей скоростью. Из Брундизия в Рим (500 км) ехали 10 дней; 
путь от Тарракона в Бильбилис [2]

__________
* Максимин Фракиец — император с 235 по 238 гг. н. э.; был убит собственными 
солдатами.
[1] Бетика — южная часть Испании. — Ред.
[2] Тарракон и Бильбилис — города в северо-восточной Испании. — Ред.
 

279
 
(300 км) совершался в 5 дней. Хорошие ходоки употребляли 5 дней на дорогу из 
Рима в Капую (около 200 км) и три дня в Путеолы (в окрестностях Неаполя), 
лежащий на таком же расстоянии.
Морские путешествия производились только весной, летом и в первую половину 
осени, так как навигация прекращалась за 3 дня до ноябрьских ид и до 3 дня до 
мартовских нон. Только очень важное дело могло заставить кого-нибудь пуститься 
в море зимой. Так, напр., Овидий должен был отправиться в Томы [1] в декабре. В 
случае кораблекрушения береговые жители заявляли свои права на остатки, 
выбрасываемые морем. Случалось, что рыбаки нарочно вызывали крушение, показывая 
ложные сигналы. Что касается пиратов, то они почти совершенно исчезли на 
Средиземном море, появляясь лишь в кратковременные периоды анархии в римском 
государстве.
Плыли часто ночью, особенно между Путеолами и Остией, а также вдоль греческого 
берега. Выехав из Путеол вечером, можно было к утру доехать до Антии, на другой 
день до Гаэты и на третий прибыть к устью Тибра. Путь от Брундизия до Керкиры и 
Диррахия при благоприятной погоде и попутном ветре можно было сделать в один 
день, при дурной же погоде переезд этот делался гораздо более продолжительным.
Св. апостол Павел при попутном южном ветре в один день доехал из Регия до 
Путеол. По свидетельству Филострата, Аполлоний и Дамис, отправившись из Путеол 
при благоприятном ветре, лишь на третий день прибыли в Тавроменион [2]. 
Считалось 6 дней пути от

__________
[1] Томы — город на берегу Черного моря недалеко от устья Дуная; сюда Август 
сослал Овидия — Ред.
[2] Тавроменион — город на восточном берегу Сицилии. — Ред.

280
 
Сиракуз до Киллен (гавань в Элиде) и 5 — от Коринфа до Путеол. Обыкновенно 
избегали объезжать вокруг Пелопоннеса, предпочитая ехать прямо на Коринфский 
перешеек. Впрочем, некоторые ездили и первым путем: известен, например, один 
купец, который 72 раза совершил путешествие в Италию и каждый раз огибал мыс 
Малеа.
От Меотийского Болота (Азовское море) было 10 дней пути до Родоса и 14 до 
Александрии. В период пассатных ветров из Италии в Сирию плыли чаще через 
Александрию, чем прямо от Брундизия; этот последний путь считался очень трудным 
и неудобным, александрийские же корабли имели репутацию самых быстроходных 
парусных судов, а матросы на них — лучших моряков. При хорошем ветре корабль 
делал 220 км в 20 часов.
Из Остии в Гадес было 7 дней пути, в Таррагону — 4, в Фрей — 3. В два дня можно 
было доехать до Африки.
Мы имеем некоторые сведения о том, как совершались путешествия по суше. Одни 
отправлялись пешком, хорошенько подобрав платье; другие — с легким багажом на 
спине мула или лошади, в плаще, который должен был защищать путника от дождя. 
Более или менее зажиточные люди брали с собой одного или нескольких рабов. Если 
хотели путешествовать быстро, то ехали верхом, а не в экипаже. При 
продолжительных путешествиях рабы садились в экипаж с господами. Сенека однажды 
вздумал путешествовать совсем просто. Он сел в экипаж со своим другом Максимом; 
весь багаж их заключался в том, что у них было на себе; прислуги взяли так мало,
 что вся она поместилась в другом экипаже. Для ночлега клали матрац прямо на 
землю, настилали на него плащ, а другим укрывались. Ели так просто, как только 
было возможно: обед приготовлялся не более как за час. Экипажем служила 
крестьянская телега; ее везли мулы, которые едва передвигали ноги; погонщик шел 
сбоку босиком. Таким образом Сенека провел два счастливых дня. И тем не менее 
он не мог отделаться от чувства какой-то неловкости каждый раз, когда встречал 
чей-нибудь блестящий поезд. Оно и понятно: Сенека был важным лицом, а в те 
времена такие люди путешествовали с необычайной пышностью.
Цезарь брал с собой в дорогу мозаичный паркет. Путешествия Марка Антония 
отличались чисто восточной роскошью: не говоря уже об огромном багаже, с ним 
ехали повозки, запряженные львами, рабы несли, как в процессии, золотые вазы. В 
эпоху империи было еще больше блеска и великолепия. В кавалькаде Нерона никогда 
не бывало меньше тысячи карет. У его мулов были серебряные подковы, на 
погонщиках — красная ливрея, слуги и охотники были не менее великолепны. У 
Поппеи упряжные животные были подкованы золотом, и ее в дороге всегда 
сопровождали пятьсот ослиц, чтобы можно было каждый день устраивать ванны из их 
молока. Аристократия римская в пышности подражала императору. Шествие 
обыкновенно



281
 
открывали негры в пестрой одежде, нумидийские охотники и слуги, которые 
расчищали дорогу. Экипаж везли серые мулы, часто подобранные под масть, или 
галльские лошади, маленькие и коренастые, но быстрые. Наконец, на случай, если 
захочется поехать верхом, тут же вели иноходцев. На лошадях и мулах были 
пурпурные и расшитые чепраки, золоченые удила и цепочки. Дорожный экипаж с 
драгоценными украшениями, иногда покрытый даже золотыми или серебряными 
фигурками, стоил доброго поместья. Занавески в нем были шелковые или из другой 
ценной материи. С собой брали золотую и хрустальную посуду, даже художественные 
предметы, которые было бы опасно подвергать толчкам и тряске в экипаже и 
поэтому нужно было нести на руках. Такому выезду соответствовала, конечно, и 
многочисленная свита. Любимые слуги ехали в масках, чтобы защитить свое лицо от 
стужи и зноя. Экипажи были так удобны, что в них можно было даже писать, а в 
некоторых даже устроить постель. Существовали книги маленького формата, 
специально предназначенные для дорожного чтения. В повозке Клавдия была 
укреплена доска для игры в кости. Коммод велел устроить вращающееся сидение, 
так чтобы можно было избегать падающих прямо в лицо лучей солнца, а также 
повернуться лицом к прохладному ветерку; существовали даже снаряды для 
измерения пройденного пути, а также времени.
Привычка путешественников все брать с собой до некоторой степени оправдывалась 
дурным состоянием тогдашних гостиниц. Богатые



282
 
люди с их сотнями рабов могли пользоваться в дороге всеми удобствами, к которым 
они привыкли в своих роскошных дворцах. Трактирщикам редко доводилось принимать 
таких гостей: эти последние предпочитали ночевать в переносных палатках, где у 
них ни в чем не было недостатка. В местностях, которые часто посещались, в 
торговых городах или на водах, существовали, конечно, хорошие гостиницы, где 
можно было жить с удобством. Но обыкновенные постоялые дворы были очень скудно 
обставлены. Это не значит, впрочем, что в них останавливалось только 
простонародье. В древности южане еще более, чем теперь, были невзыскательны: 
большей частью им нужно было лишь переночевать, кое-как утолить голод или 
укрыться от непогоды.
Ритор Аристид [1] так рассказывает о своем путешествии из Смирны в Пергам. 
Отправившись под вечер летнего дня, он добрался уже на закате до какого-то 
постоялого двора. Так как он был разгорячен путешествием и ему нездоровилось, 
то он не мог вынести духоты в комнатах и предпочел отправиться дальше. Поздно 
вечером он достиг Лариссы, где не нашел лучшего ночлега, а в полночь — Кум, но 
здесь городские ворота оказались запертыми. Продолжая путь, Аристид на рассвете,
 когда уже пели петухи, прибыл в Мирину: здесь он встретил перед гостиницей 
своих людей, посланных вперед, и заснул, наконец, на походной кровати, 
поставленной в прихожей; потом его принял у себя один из его друзей. 
Возвращаясь из Пергама, он прибыл вечером к теплым источникам, где стоял 
страшный шум и суета. Не достав себе помещения, он двинулся дальше, но в 22 
километрах от города вынужден был сделать привал: здесь он нашел комнату, 
походную кровать и ковер, который мог служить постелью.
В мало посещаемых местностях постоялые дворы были редки, хотя все-таки и здесь 
они попадались, даже на самых глухих дорогах. Само собою разумеется, что они 
существовали во всех городах, а в более значительных даже по нескольку, так что 
путешественник мог выбирать. Часто владельцы участков, прилегавших к дороге, 
строили харчевню или постоялый двор и поручали заведовать им одному из своих 
вольноотпущенников или рабов. Многие станции получили свое название от таких 
харчевень. Нередко один или несколько частных постоялых дворов заменялись 
гостиницей, которую устраивал город (mansiones).
Вывеской харчевни служило изображение какого-нибудь животного (напр., петуха, 
орла, дракона, журавля) или предмета, вроде меча. Заманчивые надписи приглашали 
путешественника остановиться, обещая ему прием «на столичный манер». На одной 
лионской ха-

__________
[1] Аристид — знаменитый греческий ритор, много путешествовавший; жил во II 
веке по Р. X. — Ред.

283
 
рчевне была следующая надпись: «Здесь Меркурий обещает выгоду, Аполлон — 
здоровье, Септимен — хороший прием, и со столом. Кто войдет сюда, будет 
чувствовать себя превосходно; чужестранец, осмотри хорошенько место, где ты 
хочешь поселиться». К тому же трактирщик и его жена рассыпались перед 
путешественниками и наперебой расхваливали все удобства своего заведения. В 
результате, не один путник поддавался на эту удочку и останавливался в скверной 
гостинице, когда он мог выбрать лучшую. Обычная публика в харчевнях была не 
особенно высокого разбора: преобладали в ней конюхи и погонщики мулов; кто 
хотел заставить себя слушать, должен был кричать. Здесь стоял вечный гам; 
вонючий воздух был наполнен клубами дыма; подушки и матрацы, набитые тростником 
вместо перьев, летом кишели насекомыми. К тому же трактирщик обирал своих 
гостей, как только мог: подмешивал вино, утаивал овес, предназначенный для 
лошадей и мулов.
Отсутствие безопасности на дорогах было злом похуже, чем надувательства 
трактирщиков. Нападения разбойников не были редкостью как в Италии, так и в 
некоторых провинциях, особенно в Сардинии, Корсике, Памфилии и Писидии [1]. 
Осторожные путешественники на опасных дорогах охотно присоединялись к свите 
важных должностных лиц — послов, квесторов, проконсулов. Несмотря ни на частые 
облавы, ни на ужасные наказания, правительству не удалось прекратить разбои на 
больших дорогах даже в Италии. Ночью всякий путешественник, имевший при себе 
деньги или ценные вещи, находился в постоянном страхе. Даже днем конные шайки 
имели дерзость похищать целые стада с пастбищ. Самой дурной репутацией 
пользовались Понтийские болота и обширный лес близ Кум, называвшийся Gallinaria.
 Отряды войск, которые время от времени высылались против разбойников, 
заставляли их только переменять место и часто даже придвигаться ближе к Риму. 
Гражданские войны и смута сильно способствовали развитию этого зла.* Когда 
Септимий Север перестал набирать преторианцев среди населения Италии, многие из 
тех, которые поступили бы в солдаты, делались либо гладиаторами, либо 
разбойниками. В конце его правления главарь одной разбойничьей шайки в 600 
человек, Феликс Булла, брал дань со всей Италии; он держался два года, не 
обращая внимания на императорские отряды, которые высылались против него. 
Рассказы о подвигах Буллы напоминают легенды о разбойниках нового времени. Его 
удалось схватить только благодаря предательству.
(Friedl?nder, Moeurs romaines d'Auguste aux Antonins, II, p. 338 — 366; tr. 
franc., chez Rothschild).

__________
* Конец II в. н. э.
[1] Памфилия и Писидия — области в Малой Азии.
Глава IX. ТРУД И БОГАТСТВО
1. Состояние земледелия за два века до Р. X.
Лет за двести до нашей эры римские поместья были весьма небольших размеров; то, 
которое описывает Катон Старший, заключало в себе всего лишь 240 iugera (60 
гектаров). Довольно обыкновенная величина имения была в 200 югеров (50 
гектаров). Виноградники, уход за которыми требует большого количества рабочих 
рук, были, конечно, еще меньше; Катон думает, что они не должны превышать 25 
гектаров.
Главными продуктами сельского хозяйства были: хлеб (полба или пшеница, ячмень и 
просо), затем репа, редька, чеснок, мак; наконец (главным образом для корма 
скота) бобы, волчий боб, горох, вика и некоторые другие кормовые растения. 
Сеяли осенью и лишь в виде исключения весной. Орошение и удобрение 
производились тщательно; с дренажем римляне были знакомы уже очень рано. Лугов 
было много, и уже при Катоне качество их улучшилось посредством искусственного 
орошения. Разведение оливок и винограда занимало много рабочих рук. Оливковое 
дерево сажали среди других растений; лоза покрывала склоны холмов. Не забывали 
и фруктовые деревья, как, напр., смоковницы, яблони, груши. Вязом, тополем и 
другими густолиственными деревьями пользовались также для подстилки и для корма 
скота. Так как из мяса в пищу употребляли



285
 
лишь свинину и баранину, то мелкого скота разводили немного. Что касается 
крупного, то и его имели ровно столько, сколько необходимо для земледелия; их 
не выпускали на луг, на подножный корм, а держали в хлеву все лето и почти всю 
зиму. На сжатое поле выгоняли баранов в количестве приблизительно 100 голов на 
55 гектаров. Очень часто баранов отдавали какому-нибудь владельцу больших стад. 
В других местах хозяин отдавал их оброчному колону, который должен был ежегодно 
поставлять господину часть приплода и известное количество сыра и молока. В 
имении разводили еще кабанов, кур и голубей, которые обыкновенно сами находили 
себе пищу; иногда же их откармливали в случае надобности. Встречались также 
кроличьи садки и бассейны для рыбы.
Для полевых работ употреблялись волы, которых впрягали в плуг, а также ослы, 
которые возили навоз и вертели жернов. Кроме того, в имении была лошадь, на 
которой ездил хозяин. Все эти животные не были доморощенными; их покупали на 
стороне. Катон Старший считал, что для обработки 25 гектаров нужна пара волов и 
две — для 60 гектаров. Сасерна, живший после, думал, что для 25 гектаров нужны 
две пары волов. По Катону же, требовалось три осла для 25 гект. и четыре для 60.

Обыкновенно землевладелец сам занимался сельским хозяйством. Это не значит, что 
он собственными руками обрабатывал землю, но время от времени он появлялся в 
имении, определял севооборот, наблюдал за ходом работ, проверял счета. Сама 
работа поручалась рабам; во главе их стоял управляющий (villicus), который 
покупал и продавал, принимал приказания от владельца, руководил всем хозяйством 
и даже имел право наказывать. Ему подчинена была ключница (villica), которой 
поручалось домоводство, наблюдение за кухней, кладовыми, курами и голубями. 
Затем следовали погонщики волов или пахари, рабочие, погонщики ослов, свинопас 
и пастух, если в имении было стадо. Число работников колебалось, смотря по 
размерам и характеру хозяйства. Для имения в 50 гектаров, не засаженного 
деревьями, достаточно было двух пахарей и 6 рабочих; для имения в 60 гект., в 
котором есть оливковые деревья и стадо, требовалось три пахаря, пять рабочих и 
три пастуха. Для виноградника в 25 гект. нужны были: 1 пахарь, 11 рабочих и 2 
пастуха. Вилик, как и следовало ожидать, пользовался большей свободой, чем 
другие. Карфагенянин Магон в своей книге, переведенной на латинский язык, 
считал полезным, чтобы вилик был женат, с детьми и маленьким собственным 
хозяйством. Катон соединяет его брачными узами с ключницей; ему одному из всех 
рабов должна быть дана надежда на отпуск на волю, если хозяйство будет хорошо 
идти и процветать. Все служащие в имении составляют одно целое, совокупность 
домочадцев, которую римляне называли familia rustica. Как и крупный скот, 
рабочие не рождаются и не умирают в имении:



286
 
их покупают на рынке уже взрослыми, а когда старость или болезнь делает 
рабочего неспособным к труду, его снова продают вместе с прочей рухлядью. 
Хозяйственные постройки (villa rustica) состояли из конюшни, риги, помещения 
для вилика и рабочих; кроме того у владельца имения часто был в нем особый дом 
(villa urbana), Рабы получали все необходимое в положенное время и на 
определенный срок: они сами потом должны были заботиться о том, чтобы этой 
месячины хватило до следующей получки. Одежда и обувь также выдавалась на 
известное время, и рабы должны были держать их в порядке. Каждый месяц они 
получали зерно, которое потом сами мололи, соль, оливки, соленую рыбу, вино и 
масло. Количество этих припасов соразмерялось с работой каждого. Вилик, который 
меньше утомлялся от работы, и порцию получал меньшую. Пекарней и кухней 
заведовала ключница; ели все вместе, и одни и те же кушанья. Обыкновенно рабы 
были без цепей, но если кто-нибудь из них совершал проступок или возбуждал 
подозрение в желании убежать, его заковывали в цепи и на ночь запирали в 
ergastulum.
Обыкновенно рабочей силы familia rustica оказывалось достаточно для ведения 
хозяйства, тем более, что соседи-землевладельцы в случае надобности ссужали 
друг друга рабами за известное вознаграждение. Посторонних рабочих редко 
нанимали, большей частью только в нездоровых местностях, где оказывалось 
выгоднее нанимать поденщиков на короткое время жатвы. Для уборки хлеба и сена 
нанимали косарей, которые получали за свой труд шестой, седьмой, восьмой и даже 
девятый сноп, или же пятую часть зерна, в том случае, если они не только 
соберут, но и обмолотят хлеб. Сбор винограда и оливок поручался подрядчику. 
Этот последний являлся со своей артелью, составленной или из свободных рабочих, 
которых он нанимал, или из рабов, принадлежащих ему. Сбор и выжимка 
производилась под наблюдением людей землевладельца, которым подрядчик и 
передавал полученное таким образом масло или вино. Иногда хозяин продавал 
урожай на корню или на дереве, и тогда покупатель сам собирал его в свою пользу.

Маленькое хозяйство отличалось от большого лишь размерами. В таком хозяйстве 
сам владелец имения и его дети работали среди своих рабов, или вместо рабов, 
если их совсем не было. В окрестностях Рима, а также других больших рынков 
крестьяне выращивали цветы и овощи, которые они тщательно поливали, так же как 
и теперь это делают в местностях, прилегающих к Неаполю; садоводство давало 
хороший доход в те времена.
Имения, в которых разводился скот (saltus), были больших размеров, чем те, в 
которых велось хлебопашество. Saltus был обыкновенно не меньше 200 гектаров, а 
иногда и больше; к тому же климатические условия Италии не позволяют пасти скот 
на одном месте и летом и зимой. С той эпохи, которую мы описываем, весною стада 
обыкновен-



287
 
но поднимались из Апулии на Самнитские горы, а осенью спускались обратно в 
долину. В таких имениях разводились лошади, волы, ослы, мулы, а также свиньи и 
козы. Что касается овец, то надо думать, они были в изобилии, потому что в те 
времена одежду делали из шерсти. Устроено было хозяйство здесь так же, как и в 
имениях, в которых производилось хлебопашество. Место вилика занимал раб, 
называвшийся начальником стада. Пастухи в течение всего лета ночевали под 
открытым небом; часто находясь далеко от всякого жилого места, они жили в 
загоне для скота, в каком-нибудь шалаше из досок и ветвей. Для такого дела 
требовались отборные, крепкие люди; им давали лошадь и оружие, и они 
пользовались свободой передвижения, которой были лишены рабы земледельческие.
(Моmmsen, Histoire romaine, IV, p. 112—123, trad. Alexandre chez Bouillon).

2. Деревенская усадьба
Деревенская усадьба состоит из трех отдельных частей: villa urbаnа или 
преториум — жилище хозяина; villa rustica, в которой обитают рабы и скот, и 
villa fructuaria, где хранятся жатва и всякие плоды. Кроме того были еще: 
задний двор, ток, пчельник, охотничий парк (vivarium), фруктовый сад и огород.
Преториум построен на возвышении, чтобы владелец мог видеть все, что делается 
вокруг в его имении. Над преториумом возвышается башня, которая служит 
голубятней.
Villa rustica представляет собой двор, окруженный строениями или высокими 
стенами; он обыкновенно обращен на юг; посредине устроен водоем, из которого 
поят скот и где его купают. Вокруг расположены загоны для волов, овчарни, 
конюшни, курятники, свиные хлева, сараи, в которых стоят повозки (plaustra), 
horreum, куда складывались сельскохозяйственные орудия, больница, кухня, бани, 
открывающиеся только в праздничные дни, и, наконец, ergastulum, вырытый в земле.
 Вилик (villicus) помещается как раз напротив входных ворот, чтобы ему легче 
было наблюдать. Если случится, что наймут добавочных рабочих на время жатвы или 
косовицы, то их устраивают на ночь в тростниковых шалашах, сооружаемых близ 
того места, где они работают.
Во фруктуарии главные здания, которые точно так же расположены вокруг 
центрального двора, следующие: давильни, где выжимают масло, масляный погреб, 
винный погреб, кортинал [1] с котлами для кипячения вина, кухня, кладовые, 
амбары для плодов и хлеба.

__________
[1] От слова cortina — котел. — Ред.
 

288
 
Окна винного погреба обращены на север; в нем почти совершенно темно, и 
вследствие этого прохладно, что необходимо для сохранения в хорошем виде вина. 
Вымощенный пол имеет наклон к особому бассейну, устроенному для стока вина, 
если оно почему-нибудь вытекает из бочек. Здесь же помещается большой чан, в 
котором бродит выдавленный виноград; глиняными трубами он соединен с бочками, 
установленными вдоль стен. В особом помещении приготовляют разные запасы впрок. 
Тут рабы накладывают овощи в сосуды с маслом, которые потом покрываются золой, 
заливают смокву, айву и рябину переваренным вином, перекладывают мелкой соломой 
или отрубями яйца, которые предварительно были выдержаны несколько часов в 
толченой соли. Все употребляемые при этом сосуды — глиняные или стеклянные, 
небольших размеров и имеют форму цилиндра. Для сохранения многих припасов 
служит уксус или крепкий рассол. Посреди этого двора устроен не бассейн, а 
колодец.
Для пчельника выбирают самое низкое место во всей вилле, чтобы пчелам не 
приходилось делать лишних усилий, когда они возвращаются издалека, нагруженные 
своей добычей. Он устраивается в тихом, уединенном месте, защищенном от ветра и 
от испарений из конюшен, кухни и хлева; вокруг растет тимьян, богородицина 
трава, майоран, шафран, нарцисс и множество других душистых растений. Улья 
сделаны из ивняка, пробки, глины и досок; некоторые выдолблены в колоде.
Vivarium представляет собой небольшой парк, в котором разводится разного рода 
дичь; он окружен довольно высокими стенами и, насколько возможно, защищен от 
кошек, барсуков и т. п. хищников. Его пересекает ручей; если нет текучей воды, 
ее заменяют каменным бассейном, в котором собирается дождевая вода. «Мой парк 
для дичи, — сказал мне хозяин, — имеет 50 югеров (ок. 11 дес.). В нем есть 
дикие кабаны, олени, лани, козы; я имею в виду при этом выгоду. Если бы я хотел 
сделать его исключительно местом для удовольствия, охотничьим парком, то 
поместил бы животных, приученных собираться на звук трубы и есть из рук; но это 
удовольствие стоит слишком дорого. Мои звери не такие ручные, я оставляю их без 
всякого попечения в этом лесу и лугах, где значительную часть года они сами 
добывают себе пищу; когда ее не хватает, им бросают корм».
Задний двор окружен строениями с трех сторон: с юга — булочная, с запада — 
дровяной сарай и сенник, с востока — сарай для склада соломы. Все это 
помещается несколько в стороне для уменьшения опасности в случае пожара. В 
северной части выкопаны две больших ямы: одна для свежего навоза, другая — для 
прошлогоднего.
Ток расположен на возвышении, доступном для всех ветров. В середине он немного 
выпуклый, чтобы дождевая вода могла легко стекать с него. Всю жатву свозят в 
соседний сарай и оттуда уже по



289
 
частям берут ее на ток и обмолачивают цепами, катками или же лошадьми; чтобы 
очистить зерно, его подбрасывают вверх деревянными лопатами; если ветер слишком 
слаб или слишком порывист, то зерно веют.
Огород занимает всю южную сторону виллы. Он состоит из гряд, отделенных друг от 
друга узкими тропинками; воду для поливки берут из бассейнов с ключевой водой, 
расположенных на известном расстоянии один от другого. Разводят множество 
разнообразных овощей: артишоки, чеснок, лук, капусту, репу, латук, порей, 
каперсы, кресс, редьку, цикорий, бобы, дыни, спаржу, огурцы и пр.
Фруктовый сад также хорошо орошен, как и огород. Деревья расположены в нем по 
породам косыми рядами. Здесь растут смоковницы, миндальные, гранатовые деревья, 
груши, яблони, рябины, сливы, рожковые и квитовые деревья, вишни. Посредством 
прививки достигали иногда того, что на одном дереве росли разные плоды.
Вот как проходит день в таком имении. Еще до света villicus и villica уже на 
ногах. Первый отправляется прежде всего в ergastulum, проверяет наказанных, 
удостоверяется, прочны ли их кандалы, зорко ли стережет их тюремщик и крепко ли 
запирает он место заключения. Тем временем рабы со всех сторон сходятся 
декуриями или десятками, каждый десяток со своим надсмотрщиком за работами во 
главе.
Самые старые гонят крупный скот, а самые юные — мелкий. У этих последних — 
согнутая палка, которой они могут зацепить овцу или козу за ногу. На голове у 
них высокая остроконечная шапка, на шее привешена флейта. Каждому пастуху 
поручается от 80 до 100 голов скота, который весь помечен тавром хозяина. 
Пахарей можно узнать по их высокому росту. Волы замечательны своей черной 
мастью, огромными рогами, широким лбом и могучей грудью; они подобраны парами 
одинакового роста и равной силы. Перед работой им натирают копыта смолой, чтобы 
они были тверже. У многих баранов рога обрезаны с целью лишить их возможности 
наносить друг другу в драке опасные раны. У некоторых овец все тело обернуто 
кожей, как панцирем: это тарентские овцы, шерсть которых чрезвычайно тонка и 
нежна. Собаки хорошей породы; у каждой из них ошейник из толстой кожи, 
утыканный вокруг гвоздями острием вверх.
Villicus кончил свой обход. Тем временем были согнаны стада овец, гусей; 
свинопасы трубили в рожок, как бы призывая неявившихся еще животных. Наконец, 
шествие двинулось; во главе его шел villicus. Он весело подбадривал свою 
команду и изредка обращался с замечаниями то к тому, то к другому своим грубым 
голосом. За каждой декурией шел раб с провизией на целый день, которую он нес в 
сетке.
Villica со своей стороны обходила все работы, которые производились в доме. 
Если кто-нибудь из рабов казался ей больным, она его осматривала, расспрашивала,
 и если он оказывался просто



290
 
изнуренным от работы, отправляла его на день-два в больницу. Эта женщина 
отличалась необыкновенной деятельностью: я видел, как она пряла шерсть и чинила 
одежду рабов. Спустя некоторое время, я уже встретил ее в конюшне, где она 
приказывала снять паутину и очистить ясли; после этого она вымела больницу и 
проветрила в ней незанятые комнаты. Затем пошла к себе и занялась тканьем 
полотна; оттуда отправилась в кухню посмотреть, как готовят ужин, принимала 
приносимые ей припасы, взвешивала, считала и мерила, удостоверялась в их 
доброкачественности; из кухни прошла на птичий двор, где подложила яйца под 
наседок. Она как будто бы двоилась и троилась, являясь повсюду в одно и то же 
время.
Она распорядилась, чтобы между четвертым и десятым часом (от 10 ч. утра до 4 ч. 
пополудни) стригли тонкорунных овец. Раньше не начинают стрижки, потому что 
именно в это время от пота, обильно выступающего на овцах под знойными лучами 
солнца, шерсть их делается тяжелее и в то же время нежнее и более красивого 
оттенка. Когда работа здесь была в полном разгаре, она перешла в другие места, 
а я последовал за ней; я видел, как погонщики волов приучали быков возить 
пустую телегу, в которую их впрягали вместе с волом уже выезженным. Я пошел на 
задний двор, где рабы переворачивали граблями свежий навоз, а другие нагружали 
на ослов старый, прошлогодний, предназначенный для вывозки в поле. Галлинарий 
или смотритель цыплят обходил наседок; он подкладывал каждой по 25 яиц сразу, 
куриных и утиных, клал в гнездо толстый гвоздь, чтобы гром не испортил яиц, 
переворачивал те, на которых курица уже сидела несколько дней, чтобы они 
согревались равномерно, смотрел их на свет, и если замечал порченое, то заменял 
его другим, отбирал только что вылупившихся цыплят. Он жег в курятнике олений 
рог или женский волос, потому что этот запах убивает змей, забросил в теплое, 
узкое и темное помещение кур, каплунов и гусей, предназначенных на выкорм. Он 
вырвал у них самые длинные перья, и два раза в день кормил их печеностями из 
крупитчатой или ячменной муки, замешанными на молоке.
Я вышел оттуда, чтобы пройтись по полю. Волы, которые пахали землю, были 
впряжены за шею и грудь по четыре в ряд. Если земля очень твердая, то запрягают 
иногда три и даже четыре пары, которые идут близко друг от друга в одном 
деревянном ярме, лежащем у них на плечах, так что они могут поднять голову и 
тянуть всей тяжестью своего тела. Пахари, голые до пояса, с головой, покрытой 
чем-то вроде шлема (galerus), управляли волами при помощи вожжей, привязанных к 
ярму. Они заставляли волов в один раз пройти борозду футов в 120 и затем давали 
им перевести дух. Если лемех достаточно глубоко врезывался в землю, пахарь 
упирался левой ногой в заднюю часть плуга. Во время передышки он поднимал ярмо 
к рогам, чтобы шея немного отдохнула, иначе оно слишком нагреется,



291
 
натрет шею и произведет опухоль, а потом нарыв, так как ярмо это так тяжело, 
что похоже на целую колоду. Заступом и мотыгой земля обрабатывалась только на 
склоне холмов и в каменистой местности.
Я видел, что некоторые рабы работают в цепях: это приговоренные к наказанию в 
эргастуле. На ногах у них были кандалы, достаточно длинные, чтобы ходить, и 
слишком короткие, чтобы бежать; ножная цепь приподнималась до колен другой 
цепью, прикрепленной к поясу; таким образом она не так стесняла движение.
Все рабочие разбиты по десяткам, с надсмотрщиком во главе каждого; в один 
десяток старались соединять рабов разной национальности.
На пастбище пастухи забавлялись игрой на флейте. Около 4-го часа (10 ч. утра) 
они погнали скот на водопой. В полдень стадо скрывалось в лесу или в тени скал, 
а когда жара спала, его снова напоили и пасли затем до вечера. Некоторые стада 
проводят день и ночь на вольном воздухе: восемь месяцев они пасутся в долине и 
четыре в горах, где пастухи устраивают себе временные хижины. Такое 
периодическое перекочевывание совершается иногда на большие расстояния: так из 
Апулии стада уходят в Самниум и даже Сабинум, причем в первом случае они делают 
от 30 до 100 миль (от 45 до 150 километров), во втором — более 200 миль. 
Пастухи бредут со стадом, — впереди, по бокам и сзади его, — а сопровождающие 
их собаки наблюдают, чтобы стадо не разбредалось. На ночь люди и животные 
располагаются в загоне, который устраивается из плетня и сеток, поддерживаемых 
кольями. Весь этот багаж везут на себе ослы вместе с котлами для варки пищи и 
приготовления сыра. Раскладывают костер, варят себе кашу и, поужинав, 
укладываются спать на одеялах.
Пастухи больших стад, особенно крупного скота — народ молодой, здоровый, 
ловкий; они должны быть в силах защититься от волков и грабителей; почти всегда 
они вооружены копьем, а некоторые из этих пастухов конные.
Работы оканчиваются в сумерки. Я пришел в виллу раньше рабов; их приход 
возвестили мне гуси и свиньи, которые с криком бросились к водоему, чтобы 
напиться и выкупаться в нем. Вскоре за ними явились и все люди; villicus на 
этот раз замыкал шествие, чтобы помешать малейшей попытке бегства. Погонщики 
распрягли волов, почистили их, потерли шею и дали им немного вздохнуть на 
свободе, прежде чем запереть в сарай; они покормили их немного, повели на 
водопой и потом уже дали корму вволю. Пастухи раздали овцам соль для 
возбуждения аппетита и заложили им в ясли листьев.
В свою очередь villicus позаботился о людях. Он распорядился дать помощь тем, с 
которыми случилась какая-нибудь болезнь или увечье, и назначил каждому 
соответствующее лечение. Вслед за тем



292
 
он отправился на кухню, где все уже пришло в движение. Поужинали все вместе тут 
же в кухне. Поужинав, все отправились спать, но villicus должен был еще сделать 
обход, чтобы удостовериться, все ли хорошо заперто, задан ли скотине корм, все 
ли рабы в своих помещениях. Только после этого он ушел к себе: теперь охрана 
виллы лежала на огромной цепной собаке, которую на ночь спускали с цепи.
Таков обычный рабочий день в вилле. Когда погода плохая, рабам дают занятие 
дома. Они чинят старые и делают новые орудия, приготовляют плетенки, корзины, 
факелы, улья и сотни других подобных вещей. Во время жатвы на работу выходят 
чуть свет, чтобы воспользоваться росой для косьбы травы и хлеба.
(По Dezobry, Rome au siecle d'Auguste, Lettre LXXXI, chez Delagrave).

3. Обязанности землевладельца по Катону
Когда землевладелец приезжает в свое имение, он должен, поклонившись семейным 
богам, по возможности в этот же день обойти свое имение; если же в тот день 
нельзя, то по крайней мере на следующий. Узнав, как обработано его поместье, 
какие работы сделаны, какие не сделаны, пусть он на следующий день призовет 
управляющего и расспросит, какие дела тот выполнил уже и какие у него еще 
остаются невыполненными, достаточно ли работ закончено вовремя и можно ли еще 
сделать остальные; сколько выжато вина, сколько собрано хлеба и прочих 
продуктов. Когда все это будет выяснено, следует приступить к подсчету работ и 
рабочих дней, если это не очевидно из положения дела. Управляющий (вилик) 
начнет утверждать, что он усердно работал, но что болели и убегали рабы, стояла 
дурная погода и, кроме того, он занят был исполнением общественных повинностей. 
Выслушав все эти отговорки и еще много других, которые он будет приводить, 
займись с ним рассмотрением того, что сделано. Если стояла дождливая погода, 
обрати внимание на то, сколько дней шел дождь и какие дела могли быть сделаны 
за это время. Следовало бы вымыть и просмолить бочки (под вино), вычистить 
усадьбу, свезти зерно, вывезти навоз, устроить навозную яму, очистить зерно для 
посева, починить свои матрацы и одеяла. В праздники можно было высушить старые 
рвы, починить общественную дорогу, уничтожить терновые кустарники, произвести 
земляные работы в саду, очистить луг, навязать розог, выполоть шиповник, 
смолоть зерно, привести все в порядок. Если болели рабы, не следовало выдавать 
им столько пищевых припасов. Спокойно



293
 
исследовав все это, должно позаботиться, чтобы все стоящие на очереди дела были 
исполнены; нужно просмотреть все счета и проверить кассу, а также хлебные 
запасы и заготовленный впрок корм для скота.
Нужно проверить счета, касающиеся виноделия и производства оливкового масла, 
узнать, сколько вина и масла продано, сколько израсходовано, сколько остается, 
сколько можно продать; нужно постараться получить из этого, по возможности, 
достаточную выручку. Затем надобно выяснить, какие припасы остаются. Если по 
расчетам чего-нибудь не хватит на год, надо заблаговременно заготовить, а чего 
избыток, то продать. Если какую-нибудь статью дохода надобно сдать на откуп, 
пусть она будет сдана. Господин должен приказать и записать свое приказание 
относительно работ, которые должны быть сделаны, а также относительно 
отдаваемых в аренду статей. Далее он должен осмотреть скот и произвести продажу 
лишнего имущества: продать масло, если оно в цене, вино и остающийся хлеб, 
быков, телят, бракованный рабочий скот, овец, шерсть, шкуры, старые телеги, 
старые железные орудия, старых и больных рабов и все остальное, что излишне. 
Домовладыке следует быть продавцом, а не покупателем.
(Катон, О сельском хозяйстве, 2).

4. Обязанности вилика
Обязанности вилика следующие: он должен обладать хорошей выдержкой, обязан 
соблюдать праздники, воздерживаться от присвоения чужого и тщательно оберегать 
свое, не позволять рабам ссориться. Если кто-нибудь из них совершит 
какой-нибудь проступок, на обязанности вилика лежит справедливо наказать 
виновного сообразно с его провинностью. Вилик должен заботиться о том, чтобы 
рабы не терпели никаких лишений, как-то: холода, голода и пр. Он должен 
постоянно занимать их работой: это поможет ему отклонить рабов от преступлений 
и краж. Если управляющий не захочет допустить злодеяния, он его не допустит; 
если же допустит, то господин не должен оставлять его безнаказанным. Вилик 
должен быть благодарен за добро, чтобы побудить других поступать хорошо. Он не 
должен быть охотником до праздных шатаний, должен быть трезвым и никуда не 
ходить на пиры. Рабов он должен постоянно держать начеку и заботиться о том, 
чтобы они исполняли приказания хозяина. Он не смеет считать себя опытнее своего 
господина. Друзей своего хозяина он должен считать своими друзьями и 
повиноваться тому из них, кому будет приказано. Он не вправе совершать 
жертвоприношения, за исключением



294
 
Компиталий [1], когда ему позволяется приносить жертвы на жертвенниках, на 
перекрестках и на очагах. Он никому не должен давать взаймы ни семян для посева,
 ни съестных припасов, ни муки, ни вина, ни масла. С просьбой о необходимом в 
случае надобности пусть обращается к двум-трем соседним семьям и ссужает их в 
свою очередь; кроме них, он никому ничего давать не может. Счета с господином 
он должен сводить почаще. Поденных рабочих он не должен удерживать сверх 
условленного срока. Вилик не должен ничего покупать без ведома господина, а 
также держать от него что-нибудь втайне. У вилика не должно быть никаких 
нахлебников, он не может спрашивать совета ни у гаруспика, ни у авгура, ни у 
колдуна, ни у халдейского мага. Он не должен истощать поля, потому что это 
убыточно. Он должен заведовать всеми сельскими делами так, чтобы уметь их 
сделать самому, и заниматься ими часто до усталости. Если он сам будет работать,
 он узнает образ мыслей рабов, и рабы будут лучше относиться к делу; кроме того,
 у него не будет охоты шататься, он будет чувствовать себя здоровее и спать 
охотнее. Он первым должен вставать с постели и последним ложиться. Перед сном 
ему надлежит посмотреть, заперта ли усадьба, спит ли каждый на своем месте, 
задан ли корм скоту. О быках он должен позаботиться особенно усердно. К пахарям 
следует относиться повнимательнее, между прочим и для того, чтобы они лучше 
обращались с рабочим скотом. Плуги и сошники надлежит справлять хорошие. 
Остерегаться пахать сырую землю, а также ездить по ней на повозке, или гонять 
по ней скот. Если от этого не остережешься, земля, истоптанная скотом, не будет 
в состоянии производить плодов в течение трех лет. Скоту, и в особенности быкам,
 следует хорошо подстилать, чтобы сберечь их копыта. Необходимо оберегать скот 
от парши, которая возникает обыкновенно от голода и сырости. Все работы 
надлежит исполнять заблаговременно, потому что в сельском хозяйстве так: 
запоздаешь с одной работой, задержишь и все остальные. Если не будет соломы для 
подстилки, надобно собирать дубовые листья и их подстилать овцам и быкам. 
Постарайся завести большую навозную яму. Тщательно сохраняй навоз, когда же 
вывезешь его в поле, раскидай его и растормоши; вывози навоз осенью. Осенью же 
следует окапывать оливковые деревья и обкладывать их навозом. Листья тополя, 
вяза и дуба надобно срывать и сохранять в не совсем сухом виде для корма овцам. 
Атаву надобно прятать в сухом виде. После осеннего дождя сеять репу, кормовые 
травы и бобы. (К а тон, О сельском хозяйстве, I, 5).

__________
[1] Compitalia — праздник в честь общественных ларов, происходивший 2-го мая; 
алтари, посвященные этим божествам-хранителям Рима, ставились на перекрестках 
(compitum). — Ред.
5. Большое имение в южной Италии
Ф. Ленорман так описывает одно большое имение, расположенное в Италии в области 
древней Гераклеи. На основании этого описания можно составить себе общее 
представление о том, что такое были римские латифундии.
«Площадь, занимаемая этим имением, равна приблизительно 140 кв. километров; это 
и есть latifundium, который еще со времен римской республики делал невозможным 
развитие италийского земледелия и являлся одной из главных причин того, что 
страна эта опустела. Владелец никогда не показывается в своем заброшенном 
имении; в нем живет вилик, который и хозяйничает от его имени. Двадцать пять 
тысяч голов рогатого скота, преимущественно буйволов, пасутся в болотистой 
степи, которая тянется по направлению к морю. Что касается той части имения, 
которая отведена под пахоту, то для работ на ней требуется 4 000 человек в 
страдную пору, и только 250 в остальное время года. Последняя цифра и 
представляет собой цифру постоянного населения латифундия, которое обитает в 
различных фермах (massarie), разбросанных по всему имению. Наемными рабочими 
являются горцы, которые приходят наниматься целыми артелями.
Во время полевых работ можно видеть 20—30 плугов, двигающихся в ряд, или цепь в 
несколько сот человек, которые вскапывают землю мотыгами. Управляющий (fattore) 
и надсмотрщики разъезжают верхом вдоль линии рабочих, понукают их в случае 
надобности, делают указания, торопят и распекают нерадивых и усталых. Можно 
принять всю эту группу за военный отряд на маневрах, которым командуют офицеры 
верхом. Дня не проходит, чтобы в поле не ушел кто-нибудь из рабочих, сраженный 
болотной лихорадкой или солнечным ударом. Можно представить себе, какие 
опустошения производит малярия среди этих людей, когда они полуголодные, 
обливаясь потом, располагаются на ночлег в плохо запирающемся сарае или под 
навесом из ветвей, куда свободно проникает ночной холод и сырые испарения 
болота.
Землевладелец живет в большом городе или на роскошной вилле в его окрестностях 
и вместо того, чтобы самому заботиться об имении, передает все попечение о нем 
вилику. Единственная его забота — получать с имения определенный доход, причем 
часто он ему нужен вперед для покрытия расходов той не по средствам роскошной 
жизни, которую он ведет. Он ни за что не решится сделать хоть сколько-нибудь 
значительную затрату для повышения доходности своих имений. Вот почему он 
вынужден держаться такой системы хозяйства, в которой скотоводство преобладает 
над земледелием, большая часть



296
 
земли заброшена под пар, деревенское население уменьшается и какой бы то ни 
было прогресс становится невозможным».
(Fr. Lenormant, La Grande-Grece, I, pp. 172—175, 2-е edit chez A. Levy).

6. Рабы-ремесленники
Многие рабы были рабтниками, которых эксплуатировал их господин, продавая 
произведения их труда или отдавая их внаймы третьему лицу. Над свободными 
ремесленниками рабы имели два преимущества, благодаря которым их и предпочитали 
в качестве работников: во-первых, они более послушны, так как их можно 
наказывать и даже, до эпохи Антонинов, казнить смертью; во-вторых, их труд 
обходится дешевле, так как господин должен им давать, — и часто действительно 
этим ограничивался, — только пищу, и притом какую пищу! Рабы представляли собой 
капитал, который приносил хороший доход. Богатый гражданин, желавший поместить 
свои деньги, покупал рабов, как покупают стада, дома, имения.
Существовало два рода невольников-рабочих. Одни работали в доме своего 
господина и на него: таковы повара, кравчие, булочники, кузнецы, ваятели, 
серебряных и золотых дел мастера, сапожники, прядильщицы шерсти, сукновалы, 
ткачи, швеи и множество других. Каждый набирал себе челядь сообразно своему 
вкусу. У Красса, любившего строить, были каменщики и архитекторы из рабов; 
женщины держали кормилиц, белошвеек; какой-нибудь ученый имел переписчиков, 
рабов, которые клеили, выколачивали и полировали пергамент. Наконец, в 
разнообразных способностях своих рабов богатый человек находил возможность 
удовлетворять всем потребностям жизни, даже всем капризам самой прихотливой 
роскоши. К его услугам была целая толпа принадлежащих ему людей всевозможных 
специальностей, от сапожника до парфюмера, от привратника, прикованного на цепи 
у входной двери, до философа, который своими лекциями о морали развлекал гостей,
 уставших пировать.
Другие работали на продажу в пользу своего господина, который становился таким 
образом предпринимателем-промышленником.* Они делались кабатчиками, которые 
продавали проезжающим вино с виноградников своего господина, барышниками, 
ведущими торговлю волами или лошадьми, разносчиками, барочниками, приказчиками 
в лавках, писцами, рудокопами, серебрянниками, дворецкими, как, напр., рабы 
Красса, которому они приносили больше дохода, чем

__________
* Модернизация, присущая исследованиям XIX в.
 

297
 
все его имения. Часто их отдавали на службу посторонним людям, которые платили 
за это господину раба.
Все эти многочисленные группы рабов разделялись, по-видимому, по декуриям 
(десяткам) или по ремеслам. Часто они обучались своей специальности под 
наблюдением самого господина. Аттик считал очень важным иметь искусных рабов, а 
Красс, который знал счет деньгам, находил нужным лично муштровать своих рабов. 
В скором времени среди ремесленников свободные оказались в меньшинстве; к тому 
же презрение к личному труду распространялось все более и более, и в конце 
концов должно было прекратиться всякое соревнование между людьми, занимающимися 
одним и тем же ремеслом.
Тиберий Гракх, проезжая по равнинам Этрурии, плакал, глядя на пастбища, 
сменившие прежние пашни, и рабов, которые в качестве пастухов и пахарей 
вытеснили повсюду свободных работников. В ту же эпоху в самом Риме уже 
начиналось подобное же изменение в распределении ремесленного труда. Появление 
массы рабов нанесло ущерб свободным ремесленникам и купцам в то самое время, 
которое, казалось бы, должно было быть им особенно благоприятным вследствие 
развития роскоши и торговых сношений. Если они и не исчезли совсем, то только 
потому, что из всей Италии и даже из всей империи не переставали приливать в 
Рим все новые и новые толпы людей, которых нищета гнала с родины в столицу и 
которые надеялись на работу и на общественную помощь, чтобы выйти из своего 
бедственного положения. Но в рабах они встречали опасных конкурентов. Благодаря 
развитию рабства, они совершенно лишились клиентов из богачей, которые имели 
возможность удовлетворять всем своим потребностям при помощи труда собственных 
рабов. Что касается потребителей из других граждан, то и тут с рабами трудно 
было конкурировать ввиду дешевизны производства при рабском труде.
(Levasseur, Histoire des classes owrieres en France, I, livre I, ch. I, chez 
Guillaumin).

7. Ремесла и торговля в Помпеях
Помпейская живопись дает нам драгоценные сведения о тех ремеслах и промыслах, 
которые существовали в этом городе.
Одна картина, напр., изображает двух продавцов материи. Первый предлагает 
попробовать, насколько мягка и нежна какая-то фиолетовая ткань, двум 
покупательницам, пришедшим в сопровождении раба и усевшимся на скамейку. Второй 
выслушивает жалобы какой-то женщины; без сомнения, он уверяет ее, что плащ, 
купленный ею



298
 
накануне, превосходного качества и идет ей гораздо больше, чем она думает.
Далее, сапожник примеряет обувь одному из своих клиентов. В глубине виднеется 
еще обувь, развешанная на стене; другой сапожник, по-видимому, зазывает 
прохожих и останавливает их, расхваливая свой товар.
А вот продавец дамской и детской обуви. Почтенный ремесленник стоит; сняв мерку 
при помощи палочки, он вынес полусапожки четырем помпеянкам, которые сидят; 
одна из них держит на коленях ребенка. Там и сям разбросаны пары небольших 
башмаков.
Другая картина изображает двух маленьких гениев, занимающихся сапожным ремеслом.
 Один из них держит колодку, другой приготовляет кожу. На этажерке и в шкафу с 
раскрытыми дверцами виднеются полусапожки, расставленные попарно. Тут же стоят 
маленькая скляночка и чашка с краской, которой наводят глянец на кожу.
Рядом с лавкой сапожника живописец изобразил старого купца с лысой головой, 
сидящего за столом, который покрыт инструментами и какими-то вещами небольших 
размеров, похожими на мелкий железный и медный товар. Рабы стоят с корзинами в 
руках, как будто торгуют что-то. На заднем плане картины — граждане, 
прислонившись к колоннам портика, смотрят, разговаривают или просто стоят в 
задумчивости. Если вещи, которые продает хозяин железной лавки — щипцы, ножницы,
 шпильки, запястья, — не совсем ясно изображены, то этого никак нельзя сказать 
о разнообразных сосудах, которыми торгует его сосед-котельник. Они стоят на 
земле, на площади; купец держит один из них и колотит в него палочкой, чтобы 
показать, насколько хорош металл, из которого эта вещь сделана.



299
 
Тут можно видеть и продавца горячих напитков; кастрюля с кипящей жидкостью 
стоит на brasero под открытым небом; купец зачерпнул из нее в небольшой сосуд и,
 ухватив его щипцами, передает покупателю, который осторожно берет его за 
кончик щипцов. В помпейской живописи часто воспроизводится тип булочника, в 
разных его видах: из них самый интересный — булочник, который сидит, поджавши 
ноги, на своем прилавке, окруженный со всех сторон хлебами. Хлебы круглые и 
разделяются ложбинками на десять частей, которые легко отломить рукой: такой 
хлеб еще и до сих пор пекут в Неаполе и южной Италии.
Чтобы сделать картину рынка более полной, художник не забыл ни упрямого осла с 
вьюком, который нарисован как будто еще вчера, ни телеги с колесами без спиц, 
сделанными из цельного куска дерева. Здесь несколько зевак остановились и 
читают объявление; там — группа людей, собирающихся войти в термы, с сосудами, 
наполненными душистым маслом. Далее школьный учитель учит ребятишек; одного 
строптивого ученика он тут же наказывает розгами, а другие, послушные, сидят. 
На той же картине изображен и юноша, срисовывающий статую на форуме. Наконец, 
живописец поместил тут и уличных мальчишек, играющих у колонны, и слепца с 
длинной бородой, которого ведет собака: какая-то женщина, идущая в 
сопровождении раба, подает ему милостыню.
Самые большие по размерам картины были найдены в доме одного сукновала. На 
первом плане сидящая женщина передает материю маленькой рабыне. Рабочий, туника 
которого стянута вокруг



300
 
тела и как будто бы завязана узлом, смотрит на них, продолжая в то же время 
усердно чесать плащ, висящий на перекладине. Другой рабочий несет клетку из 
ивовых прутьев, для распяливания материи; в руке у него сосуд, куда бросают на 
горячие уголья серу, дымом которой белится ткань. Далее изображены ниши с 
большими чанами, в которых вымачивают и моют материю; эту работу древние 
называли «пляской сукновала» (saltus fullonicus). Художник нарисовал также 
тщательно и пресс с его двумя устоями и двумя огромными винтами, которые 
вертятся при помощи рукоятки; этим прессом ткань сжимают между двумя досками, 
чтобы придать ей окончательный вид, наконец, он изобразил и сушильню с ее 
перекладинами, прикрепленными к потолку при помощи канатов. На них развешано 
белье; раб предлагает молодой женщине развернутую материю, а жена сукновала 
отмечает проданный товар на табличках.
Во дворе этого самого дома найдено 22 каменных бассейна, расположенных на 
неодинаковом уровне так, чтобы вода могла стекать из одного в другой; перед 
ними, без сомнения, стояли скамьи, на которых раскладывалась материя. Семь 
чанов меньшего размера, находящихся на другом конце двора, служили для валяния 
сукна. Еще и теперь можно различить помещение, где был склад со следами



301
 
полок, печи, сушильню. В других мастерских были найдены кувшины с жирной глиной,
 которую употребляли для того, чтобы белить ткань, также как серу и урину.
Помпейские живописцы-декораторы изображали и столяров. На одной картине, напр., 
мы видим столяров, устраивающих праздник в честь Дедала, который был их 
патроном, как теперь св. Иосиф. Четыре здоровых парня в туниках, с голыми 
ногами, несут часовенку из тростника, украшенную цветами, жетонами и 
стаканчиками. В первом отделении этой часовни помещается статуэтка Дедала; он 
задумчив и держит палец на губах, глядя на труп своего племянника Тала, 
которого он убил, воткнув ему гвоздь в голову [1]; во втором отделении 
находятся изображения двух пильщиков и строгающего ребенка; изобретателем пилы 
и струга считается Дедал.
Другая картина представляет собой двух крылатых гениев, олицетворяющих 
столярное ремесло. Один из них сидит на полу, другой стоит; оба они 
договариваются, как бы им распилить доску, прикрепленную к верстаку. Сам 
верстак, пила, колотушка, загнутое железо у гребенки, посредством которой доска 
прикрепляется к верстаку, — все это мало чем отличается от современных 
инструментов.
Другие изображения дают нам гениев мельницы и пресса. Когда подумаешь об ужасах 
pistrinum'a, т. е. помещения, в котором зерно превращается в муку, а потом в 
тесто, прежде чем поступить в печь хлебопекарни, когда представишь себе рабов, 
как они под ударами бича вертят жернов, с больными глазами или даже совсем 
ослепшие

__________
[1] Дедалу приписывается изобретение топора, пилы, бурава, ватерпаса и др. 
инструментов, почему столяры и считали его своим патроном. Тала он убил будто 
бы из зависти к его искусству, которым тот грозил превзойти своего дядю и 
учителя. — Ред.
 

302
 
от дыма, с ранами на ногах, как они обливаются потом, работая ночью при тусклой 
лампе, — то поневоле удивишься способности мифологической фантазии и 
художественного творчества облекать самые мрачные стороны жизни в изящные формы.
 Сцена, изображенная живописцем, представляет момент отдыха; громадный жернов 
здесь вертят не рабы, а маленькие ослики. Гении выпрягают их, ласкают и нежат, 
надевают на шеи гирлянды из листьев для защиты от мух, а сами потом, 
растянувшись на траве, едят и резвятся.
В изображении пресса для выжимания винограда есть некоторые подробности, не 
лишенные интереса. Между столбами, врытыми в землю, расположены ряды дубовых 
обрубков, отделенные друг от друга толстыми досками. Эти обрубки всей своей 
тяжестью надавливают на корзину, полную винограда. Сок течет ручьем по широкому 
металлическому желобу в чан. Два гения забивают в пресс клинья, чтобы увеличить 
силу давления; третий, вооружившись пестом, давит виноград в сосуде, который 
стоит на жаровне. Приготовляет ли он так называемое «вареное вино», или 
нагревает виноградный сок, чтобы ускорить в нем брожение, — трудно сказать; 
возможно также, что он делает виноградное варенье.
Что особенно поражает в Помпеях, это — обилие лавок, которые попадаются на 
каждом шагу. Здесь, как и в Риме, отдача внаем торговых помещений служила 
источником дохода; поэтому богатые домовладельцы старались настроить как можно 
больше магазинов, выходивших на все четыре улицы, которые составляли границу 
усадьбы. Сами императоры не пренебрегали такого рода спекуляцией. К тому же и 
сами помпейские домовладельцы были большей частью торговцами. В самых красивых 
домах были устроены магазины, расположенные направо и налево от входной двери; 
некоторые из



303
 
них даже непосредственно сообщались с атриумом. В этих лавках, более обширных, 
чем другие, очевидно торговали сами домохозяева. Здесь помещалась контора, если 
владелец дома был менялой или банкиром; здесь лежали образцы его товара, если 
он торговал материями, коврами, пеньковыми изделиями, канатами и снастями; 
наконец, здесь же его рабы или привратник продавали его масло, его вино, его 
хлеб, его фрукты, если он был землевладельцем.
Устройство магазина очень простое: входная дверь сделана почти во всю ширину 
помещения; днем это громадное отверстие открыто, на ночь оно запирается 
ставнями, которые двигаются по желобку, выдолбленному в полу; дверь была сбоку 
и запиралась большим замком; иногда к наружным ставням для большей безопасности 
прикреплялась цепь.
Внутри лавка разделялась обыкновенно на два яруса; в нижнем производилась 
торговля, антресоли служили жилищем продавца и кладовой.
Перед каждой лавкой устроен тротуар, вымощенный плитами из лавы. В одной из 
таких плит проделывалось косое отверстие, в которое путешественник или 
приехавший из деревни крестьянин продевал, как в кольцо, поводья лошади, когда 
останавливался перед лавкой.
Когда темнело, лавочники зажигали у себя коптившие лампы. Улицы в Помпеях не 
освещались и каждый ходил со своим фонарем.
Образцы товаров раскладывались на особой скамье. Лавку, в которой продавалось 
масло, вино, горячие напитки, можно было узнать по выставленным сосудам, 
жаровням и по украшенному



304
 
мрамором прилавку. Особенное внимание теперешних посетителей Помпей привлекают 
распивочные, где можно было найти вареное вино, вино надушенное [1], медь, 
салеп; в одной из таких распивочных им показывают даже грубо нарисованное 
изображение воинов, которые чокаются стаканами, похожими на наши пивные кружки.
В лавках, где продавались другие товары, нам теперь гораздо труднее 
ориентироваться, потому что от них большей частью остались одни только голые 
стены. При этом нужно иметь в виду, что даже в современной Европе на юге 
убранство лавок отличается необычайной простотой: деревянный прилавок, стул, 
скамейка — вот и вся мебель в лавке. Более или менее нежные товары, как, напр., 
аптекарские и москательные,* помещались в глиняных или стеклянных сосудах. Хлеб,
 говядина, колбасные изделия прикрепляются крючками к маленьким переносным 
дощечкам, которые вывешиваются днем перед входом, а на ночь убираются. Корзины 
и плетенки играют также значительную роль в неаполитанских лавках. Точно также 
все это должно было устраиваться и в Помпеях.
В магазинах предметов роскоши были сундуки и шкафы, в которых запиралась 
материя, драгоценные металлы и т. п. Жители Помпей, придя после извержения и 
копаясь в пепле, покрывавшем их дома, старались разыскать и унести именно 
такого рода ценности, а также картины, мозаику, вещи из слоновой кости, 
статуэтки. Они не разыскивали мыла или красок на дне кадки, ни засохшего в печи 
хлеба, ни овощей, гнивших в погребе; они бросали все эти малоценные предметы и 
старались унести то, что было подороже. Если в некоторых лавках и остался более 
или менее ценный товар, то разве только потому, что их хозяева погибли, или 
задохнувшись на месте, или пораженные во время бегства газом, который выходил 
из расщелин в земле.

__________
* Краски, клей и т. п.
[1] Римляне часто клали в вино разные ароматические вещества, напр., алоэ, 
шафран, аравийскую смолу и др. — Ред.
 

305
 
Чтобы иметь представление о торговых улицах в Помпеях, нужно вообразить себе 
еще навесы, гирлянды из листьев лавра, дуба и апельсинового дерева, 
перемешанных с цветами; куски ткани, протянутые с одной стороны улицы на 
другую; живопись, которая оживляла общий вид, встречаясь повсюду, даже в 
глубине лавок; множество наружных деревянных украшений, которые бросались в 
глаза своей яркой окраской. Ко всему этому нужно прибавить товары, выставленные 
у входа и даже прямо на улице. Здесь причудливо соединялись полумрак и прохлада,
 нега и оживленная деятельность. Повсюду текла ручейками вода из маленьких 
фонтанов. Купцы сидели на пороге своих лавок; тут и там останавливались и 
вступали в разговор друг с другом женщины, рабы и праздничные зеваки, которые 
сновали по улицам. Пестрота общей картины увеличивалась разнообразием костюмов: 
здесь можно было встретить александрийца и жителя провинции Африки рядом с 
оском или латинянином; сирийский раб сталкивался тут с рабом-греком.
Некоторых помпейских торговцев мы знаем даже по имени. На одной стене, напр., 
можно прочесть написанное крупными буквами имя и звание М. Нония Кампана, 
отставного воина, владельца лавочки, в которой на него работают его рабы. Эти 
последние занимались, очевидно, выделкой кожи или мехов, как о том 
свидетельствуют два кривых ножа, которыми кроят кожу, девять других ножей с 
железными ручками, крюки для растягивания кожи, молоток, топорик и щипцы. Тут 
найдены были остатки деревянной скамьи, плита из травертинского туфа, на 
которой выколачивали и размягчали кожу, две маленьких бронзовых цепочки, 
коромысло от весов, замки, украшения из золота и других металлов, когда-то 
покрывавшие деревянный ящик; монеты, глиняные сосуды.
А вот продавец красок. У него нашли две амфоры, кубки и другие сосуды с 
крышками, много краски, железный нож, мраморный круг для растирания красок, 
раковину, восемь разновесков из черного мрамора, один из белого, костяное 
долото, большой кусок горной смолы. Следы деревянной лестницы и пола указывают 
на то, что здесь были антресоли; тут же были обнаружены скелет, монеты, 4 
сосуда, две печи, две лампы, семь костяных шарниров от сундука, большие куски 
красной и белой краски. По-видимому, продавец красок укрылся на антресолях и 
там задохнулся.
Далее следует красильня. В лавке два входа на две улицы. Здесь сохранились чаны,
 выложенные очень твердым цементом, в которых вымачивалась материя; впрочем, в 
некоторых местах цемент этот разъеден кислотами. В одном из чанов был найден 
черный порошок, оказавшийся сернокислым железом.
Булочников в Помпеях было очень много, несмотря на то, что во многих семьях 
мололи муку и пекли хлеб дома. В булочных находят мельницы для перемалывания 
зерна, кувшины для воды, стол, на ко-



306
 
тором месили тесто, сосуд для крупитчатой муки и, наконец, изображение змей на 
стене от дурного глаза и для того, чтобы хлеб выходил удачный. Наиболее 
известные булочники ставили на хлеб свое клеймо. В одной из булочных нашли 24 
обуглившихся хлеба.
При раскопках открыта была также цирюльня. У входа стояла скамейка, на которой 
посетители дожидались своей очереди; над ней в толще стены было сделано два 
углубления, куда клали шапки и платье. Каменный табурет посредине комнаты 
предназначался для клиентов цирюльника. Тут были найдены: короткая закругленная 
бритва с ручкой, ножницы, пинцет для выщипывания волос и зеркало.
Аптеку можно было узнать по ящику для лекарств, пилюлям и стеклянной вазе, 
наполненной бальзамом. Точно так же лавка дрогиста была обнаружена благодаря 
найденным в ней разным москательным товарам, почерневшим от времени и 
испортившимся снадобьям; направо из лавки, в атриуме, устроена тройная печь с 
тремя котлами, вдавленными в нее на разной высоте.
Мастерская горшечника помещалась за городской стеной на дороге Гробниц. Здесь 
была печь, сложенная из камня и кирпича; в своде ее проделаны отверстия, через 
которые пламя проходило в верхнее отделение, где собственно и обжигались 
сосуды; отверстия в стенках печи и терракотовые трубы давали возможность 
регулировать силу пламени. В этой печи сохранилось еще 34 небольших котелка.
(Beule, Journal des savants, 1871, pp. 333 et suiv., 405 et suiv.).

8. Торговля в эпоху Августа
Обыкновенно говорят, что в Риме относились с презрением к торговле. Может быть, 
это верно по отношению к римлянам первых веков, хотя и они заключали торговые 
договоры с Карфагеном; но этого ни в коем случае нельзя сказать о римлянах 
времен империи. Как, в самом деле, объяснить иначе, что более чем за полвека до 
битвы при Акциуме * в Азии оказалось 80 000 италиков, которых нашел там 
Митридат, а в Утике набралось 300 крупных торговцев, у которых было столько 
рабов, что их было достаточно для охраны города? Не успел еще Цезарь закончить 
завоевание Галлии, как туда уже явились римские торговцы. Когда встречаешь 
римских торговцев у сикамбров, у маркоманнов [1], у ирландцев, в каменистой

__________
* 2 сентября 31 г. до н. э. состоялась морская битва у мыса Акциум (побережье 
Греции) между флотами Октавиана и Антония. Последний был разбит, и единовластие 
закрепилось за Октавианом Августом.
[1] Германское племя сикамбров жило около Рейна, маркоманнов в теперешней 
Богемии. — Ред.
 

307
 
Аравии и в Тавриде, когда знаешь, что ежегодно 120 кораблей за счет римских 
торговцев посещали берега Индии, что Помпей заботился об исследовании пути в 
эту страну через Каспийское море, Оксус и Бактриану, то не скажешь, что в Риме 
к торговле относились с презрением. Страбон свидетельствует об очень оживленном 
состоянии мореходства по всему Средиземному морю, а Светоний [1] говорит, что в 
эту эпоху народ делился на 3 класса: городскую чернь, земледельцев и торговцев.
Рим в те времена был главным рынком всего света. Здесь скопились большие запасы 
драгоценных металлов, здесь развивалось громадное потребление, тем большее, что 
городское население и потребляет относительно больше деревенского. Но Италия 
производила мало: вино, причем вывозились лишь низшие сорта его, масло, 
превосходный хлеб, но в небольшом количестве, и шерсть (тарентская и 
цизальпинская шерсть принадлежали к самым лучшим сортам, какие только тогда 
знали). Кроме того, в Италии была развита шерстяная мануфактура, существовали 
эргастрии, на которых выделывалась посуда, сера, шафран, медь; но всего этого 
было слишком мало в сравнении с тем, что ввозилось в страну, и эту разницу 
приходилось оплачивать деньгами. Таким образом, .благодаря торговле и ремеслу, 
провинции получали обратно из Рима то, что они давали ему в виде подати. Один 
только тот товар, который ввозился из Китая, Индии и Аравии, стоил империи 
ежегодно 20 миллионов.
В Италии, впрочем, бывали большие ярмарки; самая знаменитая из них та, которая 
происходила в Феронии [2]. Страбон говорит также о складах италийских товаров в 
Эфесе (но они, вероятно, были собственно испанского или галльского 
происхождения), об италийском вине, которое, вместе с вином из Лаодикеи и Сирии,
 служило предметом меновой торговли в гаванях Красного моря. Свидетельство о 
римской вывозной торговле мы находим и у Горация, который высказывает опасение, 
как бы его книга не пошла на обертку товаров, предназначенных для Утики или 
Лериды. Как и в современном Париже, и по тем же самым причинам, в Риме 
развились главным образом те отрасли, которые производили предметы роскоши. 
Здесь было много чеканщиков, литейщиков, красилен, золотошвейных и позументных 
мастерских, здесь выделывались в большом количестве разные вещи из черного 
дерева, гипса, бронзы, золота и т. д. Книжная торговля была очень развита; 
существовали бумажные и стеклянные мастерские.

__________
[1] Страбон, знаменитый географ, умер в 24 г. по Р. X. Светоний Транквилл, 
автор многочисленных сочинений, из которых наиболее известное «Жизнь двенадцати 
цезарей», умер около 140 г. по Р. X. — Ред.
[2] Собственно в роще богини Феронии, в Этрурии, у горы Соракте. — Ред.
 

308
 
Через Аримунум [1] в Рим шли товары из Цизальпинской Галлии;
через Остию и Путеолы — африканский хлеб, а также разные продукты Испании, 
Галлии и Востока. Чтобы избежать неудобств Остии, которая в то время 
представляла собой лишь плохую якорную стоянку, Август велел прокопать 
параллельно Аппиевой дороге в понтинских болотах канал, который служил в одно и 
то же время и для осушения, и для проезда судов; канал этот доходил до 
Террацины. Из Путеол морем ехали до канала, а там купцы со своими не очень 
громоздкими товарами пересаживались в барки, которые тянули на бечеве мулы, и 
ехали каналом до места, расположенного в 45 км. от Рима; тут уж было близко до 
столицы [2].
Из Цизальпинской Галлии вывозилось громадное количество проса, смолы, вина, 
мягкой моденской и грубой лигурийской и медиоланской шерсти, наконец, 
многочисленные стада свиней. Падуя была центром значительного производства 
плащей и ковров.
Из Сицилии шел хлеб, скот, шерсть, гиблский мед, который соперничал с гиметским,
 прекрасные вещи чеканной работы, ткани с о. Мальты. Сардиния давала лишь хлеб.
Галлия слишком недавно была приобщена к культурному миру, и ее вывоз не мог 
быть поэтому особенно значительным. Впрочем, Нарбоннская провинция производила 
все те плоды, которые росли в Италии, а также масло, вино, шерсть; остальные 
области Галлии — хлеб, который вывозили в Италию, просо, желуди и скот. «Здесь 
ни одна пядь земли не пропадает даром, — заявляет Страбон, несколько 
преувеличивая, — а удивительное расположение рек дает возможность перевозить 
товары, как внутри страны, так и из Океана в Средиземное море и обратно». 
Марсель и Нарбонна были главными портами, из которых вывозились галльские 
рубашки — обычное одеяние рабов в Италии, полотно от кадурков, соленую свинину 
от секванов [3], военную одежду из Арраса и красное сукно, лучшие сорта 
которого ничем не уступали пурпуру Востока. Эти порты сообщались с внутренними 
областями при посредстве других городов, ставших уже весьма заметными торговыми 
центрами, как, например, Тулуза и Бордо на Гаронне; в долине Роны — Арль, Ним, 
Виенна, Лион, Отен; на Луаре — Генабум [4], на Мозеле — Трир, и наконец

__________
[1] Приморский город в Умбрии. — Ред.
[2] Позднее Клавдий и Траян соорудили в Остии, немного севернее устья Тибра, 
две большие гавани, которые по размерам своим превосходили все три гавани 
нынешнего Марселя вместе взятые (старая гавань, Жолиетта и новая гавань). 
Корабли свободно проходили в эти гавани, сообщавшиеся друг с другом; далее они 
могли по каналу проехать в Тибр, миновав таким образом песчаные отмели в устье 
реки. — Ред.
[3] Кадурки — галльское племя, жившее на севере от среднего течения Гаронны; 
секваны — между р. Соной и горой Юрой. — Ред.
[4] Genabum — теперешний Орлеан. — Ред.
 

309
 
Реймс. Страбон говорит, что галльские товары шли по Соне и Сене на о. Британия, 
которая давала в обмен кожу, железо, олово, овец, рабов и превосходных 
охотничьих собак.
Испания поставляла хлеб, вино, отличное масло, медь, воск, растительную краску, 
смолу, солонину, устриц, киноварь и соль. Испанская шерсть славилась, и за 
тамошних баранов-производителей платили очень дорого; ткани из Сетаба и Эмпорий 
отличались необыкновенной тонкостью. В огромном количестве вывозился также 
исполинский дрок, растение, из которого делали канаты. Кантабрская ветчина 
ценилась очень высоко, а астурийские лошади, маленькие и резвые, пользовались 
не меньшей славой, че'м парфянские. Но главное богатство страны заключалось в 
золотых, серебряных, медных и железных рудниках.
На севере Италии ретийское вино соперничало с лучшими сортами вин полуострова; 
кроме того, жители Альп вывозили медь, воск, древесную смолу и сыр. Через гору 
Окру товары доставлялись из Аквилеи в Навпорт на одном из притоков Савы, а 
оттуда водным путем на Дунай. Аквилея, в которой добывалось золото, была 
центральным рынком этой торговли: она доставляла варварам вино, солонину и 
масло, получая в обмен рабов, скот, меха, железо из Норика [1], которое очень 
ценилось для выделки мечей, и янтарь с берегов Балтийского моря.
Из Греции и греческих островов Рим получал лошадей, медь из Гимета и Спорадских 
островов, хиосское и лесбосское вино, медь и сушеные смоквы с Кипра, афинские и 
коринфские благовония, и разные лакомства для пиров римских богачей, как, 
например, павлинов с Самоса, журавлей с Мелоса, разную птицу с Делоса, рыбу с 
Родоса, Хиоса и берегов Черного моря; кроме того, пентеликонский и паросский 
мрамор, коринфскую бронзу, эвбейскую медь и драгоценные ткани.
Города Азии, богатые, густо населенные, с развитыми ремеслами, много потребляли,
 но еще больше производили. Главные их продукты были: выбойка, разные материи 
из Милета, множество художественных изделий, статуи, бронза, золотые и 
серебряные вещи, вифинские кольца, железные изделия из Кибиры, лаодикейские 
ковры, синнадский мрамор с красными жилками, глиняная посуда из Тралл, ткани из 
Гиерополя, вина со склонов Тмола. Через эту страну проходила также большая 
часть товаров востока. Произведения Китая, Индии и Аравии, шерсть, меха, 
драгоценные камни, рабы и шелковые ткани направлялись по Оксусу (ныне 
Аму-Дарья), Каспийскому морю и через Кавказский перешеек в Диоскурий, где, по 
словам Плиния Младшего, «сходятся торговцы семидесяти народов».

__________
[1] Область на севере от Адриатического моря вплоть до Дуная. — Ред.
 

310
 
Вавилонские ковры и ткани, а также товары, прибывавшие через Персидский залив и 
из северной Аравии и Сирии, направлялись в Пальмиру и Тапсак, а оттуда на 
Мазаку (на р. Галисе) и Эфес, бывший центром азиатской торговли. Такое же 
значение имели для прилегающих областей Танаис, Пантикапея и Фанагория на 
Меотийском Болоте (Азовском море). Скифы доставляли сюда меха, рабов, золото с 
Урала и Алтайских гор; кроме того, было очень развито рыболовство в богатых 
илом водах Танаиса (Дона) и Азовского моря.
Финикия по-прежнему производила тирский пурпур, кедровое дерево и масло, 
которые, как думали, никогда не портились; финикийские купцы снабжали также 
Египет и берега Красного моря сидонскими стеклянными изделиями и вином из Сирии 
и Италии.
Из Египта вывозились: хлеб в огромном количестве, ткани, цветное стекло, 
папирус, квасцы. Предметами ввоза в эту страну служили: асфальт из Мертвого 
моря, который употребляли при бальзамировании покойников, из Палестины — 
иерихонский бальзам; из Африки — рабы-негры, страусовые перья и слоновая кость; 
из Аравии благовония, ладан и золотой песок; из Индии — пряности, корица, перец,
 инбирь, кассия, смирна, нард, киноварь, красильные вещества, черепаха, 
мурринские вазы и кубки (быть может, из китайского фарфора), жемчуг, 
драгоценные камни, шелковые и бумажные материи. На одной карте времен империи 
между двумя малабарскими городами отмечен храм Августа, из чего можно 
предположить, что в этой местности существовала римская торговая контора. 
Любопытно отметить, что римляне, пользуясь неумением индусов отличать фальшивую 
монету от настоящей, охотно платили за покупаемый товар фальшивыми деньгами.
Карфаген был одной из житниц Рима; этот город, начинавший возрождаться из 
развалин, мало-помалу возобновлял свои прежние торговые сношения с внутренними 
областями. В Италию он доставлял диких зверей для игр в амфитеатре, нумидийских 
лошадей, дорогие породы дерева, золотой песок, слоновую кость, негров, мрамор. 
Караваны из Судана и из Сахары привозили в Карфаген и в Лептис произведения 
центральной Африки.
Большинство всех этих товаров направлялось по морю, по которому постоянно 
сновали в разных направлениях тысячи транспортных судов. Без компаса и морских 
часов они нередко сбивались с пути, в особенности когда туман или туча закроют 
звезды: так, напр., корабль, на котором плыл ап. Павел, очутился вместо 
Адриатического моря у о-ва Мальты. Поэтому-то навигация и прекращалась на зиму, 
не только вследствие частых бурь, но и потому, что в это время года небо редко 
бывало ясным. Чтобы моряки знали, где можно пристать к берегу, во многих местах 
устраивались башни с огнями и маяки; это изобретение греков весьма 
распространилось



311
 
в эпоху империи. Самый знаменитый маяк был в Александрии: есть основание 
предполагать, что он имел 160 метров в высоту и был виден на расстоянии 60-ти 
километров.
(Duruy, Histoire des Romaine, IV, pp. 71 et suiv., chez Hachette).

9. Ремесленные корпорации
Римские ремесленные корпорации были весьма древнего происхождения; предание 
приписывает Нуме учреждение девяти корпораций. Во время республики закон 
допускал полную свободу относительно устройства обществ: он запрещал лишь 
ночные и тайные собрания, которые могли нарушать общественное спокойствие, все 
же остальные собрания разрешались. С течением времени этой свободой стали 
злоупотреблять: образовались политические общества, способствовавшие смутам, 
так что Цезарь, а вслед за ним Август уничтожили почти все коллегии, оставив 
только самые невинные из них. С этих пор для открытия нового общества стало 
необходимо разрешение правительства, получить которое было нелегко, насколько 
можно судить по тому, что Траян не разрешил открыть в Никомедии коллегию из 150 
столяров, которые хотели действовать также в качестве пожарной команды. «Кто 
учредит недозволенную коллегию, — говорит один юрист 111-го века, — тот 
подлежит такому же наказанию, как и совершивший вооруженное нападение на 
какое-нибудь общественное место или храм». Его могли, значит, по приговору 
судей или обезглавить, или бросить на съедение зверям, или сжечь живым.
Впрочем, эти угрозы, несмотря на их суровость, оказывались совершенно 
бессильными. Замечательно, что в императорскую эпоху, когда к коллегиям 
относились так строго, они были гораздо многочисленнее, чем во времена 
республики. Закон сталкивался в данном случае с властной потребностью в 
организации, которую чувствовали все классы общества, и поэтому его приходилось 
постоянно возобновлять. Правительство решалось поступать по всей строгости 
законов лишь в исключительных случаях. Наконец, Александр Север официально 
признал существование всех ремесленных объединений, назначил им дефенсоров 
(попечителей) и определил, у каких судей члены их должны судиться за тот или 
другой проступок.
Естественно, что коллегии были более многочисленны в тех местах, где процветали 
торговля и ремесла. Люди всех профессий от самых скромных до самых возвышенных 
стремились к объединению и общению друг с другом: коллегии составляли погонщики 
ослов и мулов, так же как и крупные торговцы вином или хлебом; кроме



312
 
коллегий мореплавателей были общества судохозяев и плотовладельцев. 
Бесчисленное множество коллегий связано было с производством одежды и обуви: 
тут были коллегии работников на шерстяных фабриках и сукновалов, продавцов 
чулок и сапожников. Корпорации владельцев кораблей (nautae) пользовались 
большим уважением: во всех торговых городах они занимали почетное место; в Арле,
 в Остии, они составляли пять обществ. Один из самых древних памятников Парижа 
сооружен коллегией сенских судовладельцев. В Лионе ронские nautae составляли 
свое общество отдельно от владельцев судов, плавающих по Соне. Обе эти 
корпорации были очень влиятельны и имели свои конторы во всех городах по 
течению обеих рек; самые значительные лица в городе гордились участием в них, в 
Ниме горожане отвели специально для них 40 мест в своем амфитеатре. Кроме 
«навт» следует упомянуть еще о fabri lignarii, или коллегии столяров, к которой 
принадлежали все работавшие над постройкой зданий, о коллегиях 
лесопромышленников (dendrophorii), суконщиков (centonarii), виноторговцев, 
которые, по-видимому, были особенно влиятельными в Остии, Лионе и других 
больших городах, и, наконец, булочников (pistores), получивших от Траяна особые 
привилегии.
Все эти люди объединялись для преследования и защиты своих общих интересов как 
против конкурентов, так и против вымогательств казны. Там, где отдельный 
человек был бы раздавлен, общество имело достаточно силы, чтобы устоять; если 
коллегии казалось, что ее права нарушены, она жаловалась провинциальному 
магистрату. Нередки были и непосредственные обращения к императору. Когда 
Страбон был в Коринфе, оттуда отправлялась в Рим делегация от общества 
рыболовов с целью ходатайствовать перед Августом об уменьшении подати: такую 
смелость им придавало сознание силы, которое имеет общество.
У каждой коллегии были свои божества, свои алтари, свои религиозные церемонии. 
Они устраивали общественную трапезу, носившую истинно братский характер; но 
впоследствии этими товарищескими пирушками стали злоупотреблять, устраивая их 
слишком часто по всякому малейшему поводу, и они стали источником очень больших 
расходов. Каждая коллегия имела свое место в разных официальных торжествах. 
Когда Галлиен праздновал свой триумф,* его сопровождал громадный кортеж. За 
сенаторами, всадниками, жрецами и пленниками шел народ; среди священных 
хоругвей и воинских знаков блестели на солнце 500 копий с золочеными 
наконечниками и развевалось 100 знамен, принадлежавших разным корпорациям. В 
Галлии жители Отена, желая достойным образом принять

__________
* Император Галлиен в 259 г. н. э. разгромил аланов близ Милана.
 

313
 
Константина,* украсили улицы тканями и обставили путь, по которому должен был 
следовать император, цеховыми знаменами и статуями богов.
Для устройства религиозных церемоний, обедов и разных торжеств нужны были 
деньги. Расходы эти покрывались частью складчиной, частью доходами с 
принадлежащих коллегии земель, а также пособиями от щедрот какого-нибудь 
богатого покровителя. Подобные пожертвования были довольно часты, особенно с 
тех пор, как Марк Аврелий разрешил делать завещания в пользу коллегий, 
признанных государством. Так, один из ронских «навт» отказал по 3 динария 
каждому из лодочников, промышлявших на этой реке; в другом случае тибрские 
рыбаки получили по завещанию 10000 сестерций и проценты с этого капитала 
ежегодно делили между собой. Секстилий Селевк пожертвовал коллегии центонариев 
** 5000 динариев с тем, чтобы доход с них (6%) распределялся между членами 
коллегии каждый год в 8-й день перед октябрьскими календами. Иногда дар делался 
под условием совершать жертвоприношения и поминки в память жертвователя.
В пользу коллегии поступало также имущество ее членов, умерших без завещания и 
не имеющих законных наследников: государство в конце концов отказалось в их 
пользу от своих прав на такое спорное имущество. Кроме того, обществу 
принадлежал дом, в котором оно собиралось, земли и постройки, пожертвованные 
ему для разных целей: от одного оно получало в дар цистерну, от другого место 
для постройки общественного дома, от третьего землю для устро- йства кладбища, 
на котором хоронили членов коллегии, их детей и жен.
Общество выбирало своего главу, который назывался магистром или куратором 
(попечителем); срок его полномочий обыкновенно продолжался один год. Квестор 
или казначей заведовал имуществом коллегии, синдик представлял ее интересы в 
суде; кроме этих должностных лиц, был еще секретарь и письмоводитель. Нередко 
случалось, что коллегия владела рабами и вольноотпущенниками. Каждые пять лет 
пересматривался список членов и затем вывешивался на альбуме [1]. Время от 
времени происходили общие собрания.
Коллегии охотно выбирали себе патроном какого-нибудь гражданина, достаточно 
богатого, чтобы быть щедрым, и достаточно влиятельного, чтобы оказывать 
покровительство. Александр Север

__________
* Константин I (306—337 гг. н. э.).
** Центонарии занимались починкой одежды.
[1] Album-ом называлась доска, покрытая гипсом: на ней писали то, что 
предназначалось для обнародования, и затем вывешивали ее в каком-нибудь 
публичном месте. — Ред.
 

314
 
предоставил таким патронам, по-видимому, очень значительное влияние. Они 
поддерживали права и привилегии членов своей коллегии, защищали их перед 
городским судом, делали пожертвования. Поэтому они выбирались обыкновенно из 
числа самых значительных особ. У тибрских лодочников патронами были сенаторы. 
Патроны общества центонариев так же, как и коллегии «навт» на Роне и Соне, 
принадлежали к сословию всадников и были сенаторскими сыновьями и внуками. Одна 
надпись перечисляет 15 патронов коллегии кузнецов; с другой стороны, одно лицо 
было патроном всех лионских коллегий. В благодарность за благоволение и усердие 
общества окружали своих покровителей великим почетом.
Чрезвычайное значение, которое императоры придавали снабжению продовольствием 
Рима и других многолюдных городов, заставляло их все более и более накладывать 
руку на коллегии, занимавшиеся перевозкой и продажей съестных припасов. Давая 
им некоторые привилегии, они в то же время совершенно поработили их. Указ 319 г.
 присуждает к работе в булочных волноотпущенников, которые совершили какой-то 
сравнительно легкий проступок. Закон 369 г. принудил вольноотупщенников, 
имевших некоторый ценз, вступить в корпорацию рабочих, занимавшихся разгрузкой 
судов. Сын булочника самим рождением своим роковым образом был обречен 
заниматься ремеслом своего отца и уже двадцати лет обязан был начать свою 
службу в качестве булочника; то же правило применялось и к зятю. Закон 364 г. 
объявляет недействительным завещание булочника, если наследник откажется 
продолжать ремесло своего наследодателя. Пока булочник не найдет себе преемника,
 одобренного правительством, он остается прикрепленным к своей лавке, и ничто 
не может освободить его.
Те же соображения заставляли государство учреждать по всей империи казенные 
мастерские, на которых чеканилась монета, выделывались дорогие вазы, золотое и 
серебряное шитье для императорского двора, оружие и разные военные механизмы, 
ткани для правителя и солдат и т. п. В каждой мастерской, во главе которой 
^стоял начальник, работало три разряда лиц: рабы, вольноотпущенники и свободные.
 Но все они, без различия происхождения, были прикреплены к своему занятию и не 
могли от него освободиться. Их клеймили каленым железом и, чтобы нельзя было 
скрыть клейма под одеждой, стали выжигать имя императора на кисти руки. В 
случае бегства им очень трудно было найти убежище. Закон наказывал штрафом 
всякого, кто укроет их. В некоторых случаях, если, например, беглец был 
оружейником, укрыватель или его дети должны были занять место убежавшего 
ремесленника на заводе. «Следует, — говорит Константин, — чтобы ремесленники на 
монетном дворе постоянно оставались в этом положении»; а закон 438 г., еще 
более суровый, гласит, что оружейники «должны быть до такой степени



315
 
прикреплены к своему ремеслу, чтобы, даже истощив на работе все свои силы и 
умирая, они не покидали занятия, в котором родились».
(Boissier, La religion romaine, II, pp. 240 et suiv., 2-e edition chez 
Hachette; Levasseur, Histoire des classes ouvrieres, Livre I, ch. 4, 5 et 6, 
chez Guillaumin).

10. Брут-ростовщик
В 56 г. до Р. X. жители кипрского Саламина, изнемогая под бременем податей и 
разных поборов, послали своих уполномоченных в Рим попытаться сделать заем. Но 
закон Габиния [1] запрещал провинциалам занимать в Риме и даже признавал 
недействительными долговые обязательства, подписанные ими в столице. Брут решил 
извлечь выгоду из этого закона, нарушив его. У него были свободные деньги, для 
которых он искал размещения, он пользовался влиянием в сенате и знал саламинцев.
 Брут предложил им денег под 4,% в месяц, т. е. 48% годовых, тогда как законный 
процент не превышал 12-ти в год. Саламинцы вынуждены были принять эти 
ростовщические условия и подписали обязательство на имя Матиния и Скаптия, 
подставных лиц, предложенных Брутом.
Этот заем был вдвойне беззаконным: во-первых, благодаря чрезмерным процентам, 
во-вторых, потому что он прямо противоречил закону Габиния. Тем не менее Бруту 
удалось добиться сенатского решения, которое признавало эту сделку вполне 
законной. Ввиду этого, он не беспокоился за свои деньги и, в назначенное время 
отправил Скаптия получать проценты.
Правитель Киликии, которому был подведомствен о. Кипр, Аппий Клавдий, очень 
притеснял население управляемой им области. Поэтому саламинцы остались без 
средств и не имели никакой возможности уплатить долг. Скаптий тотчас же 
потребовал у Аппия официальных полномочий и отряд кавалерии. Получив и то и 
другое, он высадился в Саламине и повел правильную осаду здания, в котором 
заседал местный совет. Во время этой осады пять советников умерли от голода. 
Совет все-таки продолжал упорствовать: если эти несчастные не платили долга, то 
ведь только потому, что им нечем было платить. Утомленный таким 
противодействием, Скаптий принужден был снять осаду и удалиться.
Когда Аппия заменил Цицерон, защитник сицилийцев против Верреса, жители 
Саламина сочли себя спасенными. Они отправили на

__________
[1] А. Габиния, трибуна 67 г. до Р. X. — Ред.
 

316
 
встречу ему в Эфес депутатов, которые со слезами рассказали новому правителю о 
своих бедствиях. Проконсул тотчас же приказал кавалерийскому отряду оставить 
Кипр и освободил саламинцев от обязательного подношения, которое по 
установившемуся обычаю провинциалы делали каждому новому правителю. Через 
несколько месяцев Скаптий обратился к Цицерону с просьбой оказать ему 
содействие при взыскании долга; по-видимому, он имел при этом рекомендацию от 
Брута; он решился даже требовать официальных полномочий, которые раньше с 
готовностью дал ему Аппий. Цицерон отказал, так как решил не давать их никакому 
банкиру. «Дать отряд Скаптию! — писал он. — Поистине, этот человек ни перед чем 
не задумывается!»
Он ограничился тем, что разобрал это дело и постановил, чтобы саламинцы 
уплатили проценты за истекшие 6 лет, считая по 12% годовых, а также проценты на 
проценты. Жители Саламина готовы были подчиниться этому решению, но Скаптий 
протестовал, ссылаясь на расписку, в которой должники обязались платить 48%, и 
на то, что эта сделка утверждена специальным постановлением сената. С чисто 
формальной точки зрения он был прав, и Цицерон мог бы решить дело в его пользу. 
Но эта сделка показалась ему настолько отвратительной, что он не решился 
признать ее законную силу. Совесть его, как честного человека, возмущалась 
требованиями Скаптия, и он остался при своем первом решении. Цицерону и в 
голову не приходило, что его друг Брут может иметь какое-нибудь отношение ко 
всей этой истории. Ввиду такого отношения Цицерона, Скаптий прибег к последнему 
средству, он заявил: «Ведь это Брут потеряет деньги из-за тебя, так как он 
кредитор, а я только подставное лицо». Это признание поставило Цицерона .в 
чрезвычайно затруднительное положение. Согласиться на просьбу Скаптия — значило 
насмеяться над справедливостью; отказать — рассориться с Брутом, чего Цицерон 
вовсе не хотел. Чтобы выйти из затруднительного положения, он совсем устранился 
от этого дела и не хотел принимать от саламинцев, даже на хранение, денег, к 
уплате которых он их сам присудил. В июне 50-го года он оставил эту провинцию, 
и мы не знаем, чем все это дело закончилось.
Это, впрочем, не единственная история в таком роде, в которой был замешан Брут. 
Так, он оспаривал у Помпея, как лакомую добычу, несчастного царя Каппадокии, 
Ариобарзана, бывшего их общим должником. Скаптий и Габий играли роль охотничьих 
собак, которыми Брут травил запутавшегося в долгах царя, и Цицерон по просьбе 
своего друга Аттика дал им официальные полномочия (звание префекта, благодаря 
которому они могли действовать как агенты римского правительства), впрочем, вне 
пределов своей провинции. Бруту, весьма падкому на деньги, постоянно казалось, 
что для него делают слишком мало, и он жаловался или через Аттика или прямо



317
 
Цицерону на недостаток любезности с его стороны, и Цицерон писал в Рим письмо 
за письмом, стараясь оправдаться от этих обвинений. Он приходил в ужас от 
жадности Брута и, несмотря на всю свою готовность услужить, не мог решиться 
исполнить его требования.
(По Belot, Histoire des cheualiers remains, II, pp. 156—159 chez Pedone— 
Lauriel и d'Hugues, Une province romaine sous la republique, pp. 314 et suiv. 
chez Perrin).

11. Аферист в I веке до Р. X.
Рабирий, сын богатого и ловкого публикана [1], от природы наделен был духом 
предприимчивости. Он не ограничивался каким-нибудь одним родом торговли, так 
как принадлежал к числу тех людей, которым, по выражению Цицерона, знакомы все 
пути для добывания денег. Он занимался разного рода аферами и всегда с 
одинаковым успехом; многое предпринимал на собственный риск и кроме того 
нередко вступал в компанию с другими. Он брал на откуп сбор податей; давал 
деньги взаймы частным лицам, провинциям и царям. Столь же великодушный, как и 
богатый, он давал возможность попользоваться и своим друзьям. Он создавал 
должности для них, допускал к участию в своих предприятиях и в барышах, которые 
они приносили. Поэтому Рабирий был очень популярен в Риме, но, как это часто 
бывает, эта популярность его и сгубила.
Он ссудил большую сумму денег египетскому царю Птолемею Авлету, который, надо 
думать, платил ему хорошие проценты. Царь этот был изгнан своими подданными, и 
Рабирию пришлось давать ему еще денег, чтобы не лишиться тех, которые уже были 
даны. Все его богатство, и даже состояние его друзей ушло на это; недешево 
обошлось Рабирию великолепие царского кортежа, когда Птолемей явился в Рим 
хлопотать о поддержке сената, еще дороже — привле- чение на его сторону 
наиболее влиятельных сенаторов. Дело Птолемея казалось верным. Так как можно 
было рассчитывать на благодарность царя, то многие весьма значительные лица 
стали оспаривать друг у друга честь или, вернее, выгоду восстановления Птолемея 
на престоле. Лентул, бывший в то время проконсулом Киликии, полагал, что эта 
честь по всей справедливости принадлежит ему; но с другой стороны заявил свои 
притязания и Помпей, принимавший царя в своем альбанском доме. Это 
соперничество погубило дело. Столкнулись самые противоположные интересы, и 
сенат, не желая, чтобы остальные завидовали, если кто-нибудь один воспользуется 
выгодами

__________
[1] Publicani — богатые люди из сословия всадников, бравшие у правительства на 
откуп сбор податей, а также казенные подряды. См. следующую статью. — Ред.
 

318
 
такого счастливого случая, отказал Птолемею. Тогда Рабирий, знавший хорошо 
римлян, говорят, посоветовал царю обратиться к одному из тех авантюристов, 
которых в то время было так много в Риме и которые ни перед чем не 
останавливались из-за денег. Бывший трибун Габиний управлял тогда Сирией. Ему 
обещали 10 тысяч талантов,* если он согласится открыто нарушить сенатское 
постановление. Сумма была значительная. Габиний согласился, и его войска ввели 
Птолемея в Александрию.
Как только Рабирий узнал о восстановлении Птолемея на престол, он тотчас 
отправился проведать своего должника. Чтобы обеспечить себе уплату долга, он 
согласился принять должность министра финансов при египетском царе. Он 
облачился в греческий плащ, к великому скандалу строгих римлян, и другие знаки 
своего нового достоинства. Он принял эту должность исключительно ввиду того 
соображения, что лучше всего ему будет заплачено тогда, когда он сам себе будет 
платить. Он и стал это делать; собирая деньги, обещанные Габинию, он, 
по-видимому, также откровенно собирал их и для себя; но народ, разоряемый таким 
образом, стал, наконец, выражать неудовольствие. Тогда царь, которому Рабирий 
стал нестерпим с тех пор, как он в нем больше не нуждался, и который, без 
сомнения, был чрезвычайно рад такому удобному случаю отделаться от кредитора, 
велел посадить своего министра в тюрьму и даже угрожал его жизни. Рабирий при 
первой же возможности бежал из Египта, счастливый тем, что оставил в нем только 
свое состояние.
Теперь у него оставалась одна надежда. Управляя финансами Птолемея, он накупил 
за его счет разного египетского товара (папируса, льна, стекла) и нагрузил им 
несколько кораблей, которые своим прибытием в гавань Путеол произвели. 
некоторый эффект. Слухи об этом дошли до Рима, и так как все привыкли к тому, 
что приключения Рабирия всегда кончались удачно, то молва сильно преувеличила 
как число кораблей, так и ценность их груза. Потихоньку говорили даже, что 
среди кораблей был один поменьше, которого никому не показывали, конечно оттого,
 что он наполнен золотом и драгоценностями. К несчастью для Рабирия, во всем 
этом не было ни слова правды. Маленький корабль существовал лишь в воображении 
любителей новостей, а товар, которым были нагружены другие, плохо распродавался.
 В результате Рабирий совершенно разорился.
Его несчастье наделало много шуму в Риме: целый сезон только об этом и говорили.
 Друзья, которым он так великодушно оказывал услуги, покинули Рабирия; 
общественное мнение, до сих пор всегда благоприятное ему, теперь отнеслось 
враждебно. Самые снисходительные называли его дураком; более строгие утверждали,
 что он притво-

__________
* 1 талант около 25 кг.
 

319
 
ряется нищим, чтобы скрыть часть своего состояния от кредиторов. Несомненно, 
однако, что у него ничего больше не осталось, и он жил лишь милостями Цезаря, 
одного из немногих, оставшихся ему верным в несчастье. Цицерон также не покинул 
его. Он вспомнил, что во время его изгнания Рабирий предоставил в его 
распоряжение свое состояние и заплатил людям, которые его сопровождали. Поэтому 
Цицерон охотно выступил в качестве защитника Рабирия, когда его хотели запутать 
в процессе Габиния, и добился по крайней мере того, что сохранил ему честь и 
свободу.
(Boissier, Ciceron et ses amis, pp. 121—124, 3-е edition, chez Hachette).

12. Публиканы
Римские всадники были по преимуществу финансовыми дельцами. Являясь средним 
сословием между плебсом и сенаторами, они занимались, главным образом, 
банковским делом, подрядами на поставку и перевозку разных припасов, брали на 
откуп таможенные пошлины, сбор податей, арендовали казенные земли.
Производство банковских операций было в Риме лучшим способом обогатиться. 
Размеры роста были произвольны вплоть до децемвиров;* закон Двенадцати таблиц 
установил законный процент в размере 1 со 100 в месяц. С тех пор законный 
процент не менялся, но ростовщики постоянно обходили закон, так что государству 
неоднократно приходилось выступать в защиту должников. В 339 г. до Р. X. трибун 
Генуций с целью уничтожить тиранию ростовщиков предложил меру, которая всегда 
оказывалась бессильной, а именно: совсем запретить ростовщичество. Более 
действительным оказался закон 323 г. до Р. X., запретивший заключать в тюрьму 
несостоятельных должников и установивший, что за долг отвечает имущество 
должника, а не его личность.
Еще со времен царей вокруг форума стали появляться меняльные лавки. Кроме 
размена денег, здесь производилась также продажа драгоценных камней; сверх того,
 менялы несли обязанности маклеров и протоколистов на аукционах. Наконец, они 
получали вклады от частных лиц и пускали эти деньги в оборот. Они занимались 
этим также и в провинциях; так, Цицерон, оставляя Киликию, вверил эфесским 
менялам значительную сумму денег.
Завоевания способствовали приливу денег в Рим, и в конце концов скопились такие 
значительные капиталы, что нередки стали случаи отдачи денег за меньший процент,
 чем тот, который был установлен

__________
* Десять человек (децемвиры) в 450 г. до н. э. записали закон Двенадцати таблиц.

 

320
 
законом. В середине I века до Р. X. старый банкир Цецилий, требовавший 12% 
годовых, не находил более заемщиков. В обыкновенное время в Риме можно было 
достать деньги из 4% и из 8%, когда спрос на них значительно возрастал в дни 
избирательной борьбы и усиленных расходов кандидатов. Таким положением 
денежного рынка весьма ловко пользовались ростовщики: они получали деньги в 
Риме на весьма умеренных условиях и отдавали их в рост за огромный процент в 
провинции, где деньги были гораздо реже, — разница в % составляла их чистую 
прибыль. Так, П. Ситтий имел в Риме много долгов, а в провинции у него были 
многочисленные должники, и среди них мавританский-царь. Ввиду этого, волнения в 
отдаленной Азии имели своим следствием прекращение платежей в банкирских 
конторах форума. Война с Митридатом в 88 г. до Р. Х. вызвала в Риме денежный 
кризис и падение кредита.
Финансовые обороты римлян распространялись по всем странам. По словам Цицерона, 
не может «в Галлии ни одна монета перейти из рук в руки без того, чтобы это не 
было отмечено в счетных книгах римских граждан». Римлянин играл в древности ту 
же роль, что и еврей в средние века, с той только разницей, что еврей терпел 
преследования, а римлянин сам преследовал других. Зато должники не упускали 
случая отомстить своим притеснителям. Восстание галлов при Верцингеториксе * 
началось с избиения римских менял в Генабе. Позднее Флор и Сакровир, побуждая 
галлов к восстанию, указывали на ростовщичество, под бременем которого они 
изнемогали. Но ничто не сравнится с бедствиями, которые терпела богатейшая в 
мире страна, — Азия, — от своих хищных властителей. Здесь римский ростовщик 
делался сообщником римского правителя, имевшего в своем распоряжении 
вооруженную силу, а тот в свою очередь помогал ему при взыскании долгов. 
Квестор Маллеол, отправляясь в Киликию, обратил все свое имущество в деньги, 
чтобы отдавать их в рост за огромные проценты, и он действительно заставлял 
управляемое им население подписывать долговые обязательства. Некоторые 
проконсулы пускали в оборот даже казенные деньги.
Ростовщики не ограничивались одними банковскими операциями. Они брали также 
подряд на перевозку хлеба по суше и морю. Хотя римляне относились в то время к 
занятиям торговлей с пренебрежением, но морская торговля имела в их глазах 
обаяние величия и общественной пользы, потому ли что в этом случае торговец, не 
пускаясь сам в плавание, выступал лишь в роли владельца и арматора ** корабля, 
или ввиду того, что он привозил из отдаленных

__________
* Это восстание против римского владычества произошло в 52 г. до н. э. Были 
подавлено в 46 г. до н. а. Верцингеторикс оказался в плену и после триумфа 
задушен.
** Непосредственный пользователь, лично проводивший финансовые операции 
(закупка товара, наем экипажа и т. п.).
 

321
 
стран хлеб и другие сельскохозяйственные продукты. Так мы видим, что в 56 г. 
одного всадника за недостойный поступок исключили из торговых корпораций 
Капитолия и храма Меркурия. Всадник Преций выбрал центральным пунктом своих 
торговых операций Палермо. П. Граний жаловался, что Веррес захватил его корабль 
с товаром, возвращавшийся с востока, и наносил удары топором экипажу, который 
состоял из его вольноотпущенников.
Публиканы принадлежали преимущественно к сословию всадников. Их могущество 
началось с тех пор, как завоевания вне Италии привлекли в Рим громадные 
средства и вызывали необходимость подвозить и накоплять огромные запасы 
продовольствия. Законы, изданные во III веке, запретили сенаторам и их сыновьям 
занятие какой бы то ни было торговлей или промыслом и оставили,* таким образом, 
все эти доходные предприятия на долю арматоров. Но римские аристократы находили 
способы обойти закон. Они принимали участие в торговых предприятиях в качестве 
поручителей и коммандиторов [1]. Так, старый Катон дал взаймы денег компании из 
50-ти человек с тем, чтобы они в складчину снарядили несколько кораблей. От 
этого мореходного общества Катон получил громадный доход в виде процентов на 
занятый капитал, доход, который взимал в его пользу вольноотпущенник Квинтион.
Те, которые брали казенные подряды, назывались publicani (от слова «publicum»). 
Хотя каждый из них занимался обыкновенно разными предприятиями, тем не менее 
среди публиканов можно отметить несколько определенных категорий: одни брали 
подряды преимущественно на перевозку, другие на разные общественные работы и 
поставки, третьи являлись откупщиками податей.
Подряды на перевозку, общественные работы и поставку сдавались на форуме 
цензорами. Подрядчики вносили в казну задаток. Все поставки и работы 
принимались цензорами, причем подрядчики должны были представлять поручителей 
(praedes), которые обязывались вознаградить государство, если поставка 
оказывалась неудовлетворительной, и произвести за свой счет новые работы, если 
подрядчик не выполнил их как следует. Личное имущество подрядчика оставалось в 
залоге у государства и служило обеспечением добросовестного исполнения взятых 
подрядчиком на себя обязательств.
Налоги, которые взимал Рим с подвластного населения, были весьма разнообразны. 
Среди них были пошлины таможенные при ввозе и вывозе товара, и дорожные, 
которые платились на пути

__________
* Закон Клавдия 218 г. до н. э.
[1] Коммандитором называется тот, кто принимает участие в предприятии только 
деньгами. — Ред.
 

322
 
следования товара; а также десятина с озимого и ярового хлеба, вина и масла, 
которую платил натурой земледелец. Государство сдавало с торгов сбор этих 
пошлин публиканам. Эти последние обязывались выплатить казне известную сумму, и 
затем старались, конечно, не только вернуть ее, но и выжать сверх нее с 
провинциалов как можно больше. Их алчность не знала пределов: они не 
ограничивались самым строгим взысканием законного оклада; войдя в соглашение с 
проконсулом, публиканы произвольно увеличивали этот оклад и даже измышляли 
новые пошлины. Цицерон писал своему брату Квинту, правителю Азии, что нужно 
быть богом, чтобы примирить требования публиканов с интересами населения. Их 
притеснения были настолько невыносимы, что в 60 г. до Р. X. сенат решил 
уничтожить дорожные и таможенные пошлины по всей Италии. Цезарь возобновил 
пошлины на ввозимые товары. Во времена империи они возбудили такие нарекания 
против публиканов, что при Нероне подумывали было совсем отменить все эти 
пошлины, но состояние казны не позволило выполнить эту меру.
Наконец, благодаря завоеваниям, Рим был обладателем громадных пространств земли 
в Италии и во всем мире. Значительная часть этих земель представляла собой 
пастбища, которые государство сдавало в аренду за известную ежегодную плату. 
Публиканы и брали на откуп сбор повинностей с государственных арендаторов, а 
иногда и сами брали в аренду казенные земли.
Каждая компания публиканов имела в Риме своего представителя (magister), 
который вел отчетность, заведовал корреспонденцией, сохранял копии полученных и 
посланных писем. Управляющий делами в Риме избирался на год. В провинции, в 
которой компания производила свои операции, ее интересы представлял помощник 
управляющего (promagister): в его распоряжении были агенты, имевшие маленькие 
паи в делах компании, а также служащие из свободных на определенном ежедневном 
жаловании и рабы. Весь этот многочисленный штат изощрялся в ограблении 
провинциалов. Число компаний в той или другой провинции не соответствовало 
числу разного рода сборов, которые в этой провинции производились. Так, 
например, в Азии, Вифинии, Африке, Сицилии публиканы, взявшие на откуп 
какую-нибудь определенную операцию, часто соединялись с остальными компаниями, 
производившими другие сборы, так что составлялась одна общая компания на всю 
провинцию. Таким образом получались значительные сбережения в общих расходах и, 
кроме того, соединенные вместе, они получали больше силы и влияния.
(По Belot, Hisoire des chevaliers remains. Tome II, Livre II, Chapitre IV, chez 
Pedone — Lauriel).

13. Римские богатства
«Для римлянина он вовсе не богат», — говорил один грек про Сципиона Эмилиана. 
Какое же состояние нужно было иметь, чтобы считаться богатым человеком в Риме 
во II в. до Р. X.? Люций Павел имел 60 талантов и среди сенаторов считался не 
особенно зажиточным человеком. М. Эмилий Лепид, умерший в 152 г. до Р. X., 
писал в своем завещании: «Так как лучше всего почтить покойника можно не 
суетной пышностью, а воспоминанием о заслугах его и его предков, то я желаю, 
чтобы на мои похороны было истрачено не более миллиона ассов». Дом оратора 
Красса оценивался в 300 талантов. Находились богачи, которые платили хорошему 
повару 5 талантов жалования, покупали кубки, стоившие столько же. У трибуна 
Друза было серебряной посуды на 150 талантов.
Немного позднее мы встречаем еще более огромные цифры. Друг Цицерона, Аттик, 
нажился благодаря эксплуатации громадных имений в Италии и Эпире, а также 
банковской конторе, которая имела отделения по всей Италии, в Греции, Македонии 
и даже Малой Азии, и собрал таким образом огромное состояние. Секст Росций, 
погибший во время проскрипций Суллы, имел 12 имений, стоивших в общей сложности 
300 талантов. Л. Домиций Агенобарб, консул 54 г. до Р. X., обещал наделить 2000 
солдат, дав каждому по десятине из принадлежавшей ему земли. Помпеи обладал 
состоянием до 20 млн, сестерциев актер Эзоп—6 ? млн. Богач Красс начал с двух 
миллионов, а после его смерти осталось около 50 млн сестерциев, несмотря на 
баснословную щедрость его. С другой стороны, в это же время мы видим и 
громадные долги: Цезарь в 62 г. имел пассив в 7 млн, Марк Антоний к 24 годам 
наделал долгов на 11 млн, Курион должен был 17, а Милон более 20 миллионов.*
Эпоха наибольшей роскоши в Риме — это первый век до Р. X. и I в. после Р. X. до 
смерти Нерона. Именно к этому времени и относятся наиболее удивительные 
чудачества римских аристократов, которые, в опьянении своим богатством, 
оказались неспособными управлять ни провинциями, ни своим состоянием, ни самими 
собой. Лукулл и Цезарь во времена республики, Калигула и Нерон в эпоху империи 
являются представителями этого вновь народившегося патрициата: первые два — с 
утонченными вкусами знатного аристократа, художника в душе и просвещенного 
человека, вторые — с бессмысленным самодурством тирана, который хочет все 
подчинить своему капризу.
Самые большие богатства, известные нам за эту эпоху, да и вообще за все время 
существования Рима, принадлежали авгуру Лентулу, жившему во времена Тиберия, и 
вольноотпущеннику Пал-

__________
* Скрибоний Курион — политический деятель середины I в. до н. э., цезарианец; 
Милон — трибун 57 г. до н. э., его приверженцы в 52 г. убили П. Клодия.
 

324
 
ласу, при Клавдии; каждый из них имел по 30 млн сестерций; состояние Нарцисса 
при Нероне доходило до 400 млн сест. Знаменитый Апиций [1] был в 4 раза беднее 
Нарцисса. Больших богачей нет во многих современных государствах. А между тем в 
те времена могущество денег было больше, чем теперь, а масса населения беднее, 
так что разница между положением немногих и всех остальных выступала еще резче. 
Отсюда удивление и соблазн, который производило такое неравенство. Впрочем, с 
течением времени оно заметно уменьшилось. Нажитые грабежом, эти случайные 
богатства не могли поддерживаться ни за счет подвластного населения, как только 
сенат стал заботиться о его благе и интересах, ни за счет иностранцев, так как 
Рим уже в эпоху республики подчинил себе все богатые страны, и при империи ему 
приходилось вести борьбу лишь с бедными варварскими элементами. Вместо того 
чтобы брать у них их золото, Риму теперь приходилось отдавать им свое путем 
торговли и в виде субсидий варварским вождям.
Источники, откуда римляне черпали золото, иссякли, — а отверстия, через которые 
оно уплывало, открывались все шире и шире, так что богатство мало-помалу 
ускользало из тех рук, в которые оно попало благодаря завоеваниям. Одних 
разорили кутежи и безумная роскошь, других — проскрипции. Часть сенаторов уже 
получала пенсии от Августа, и Тиберий, несмотря на свою скаредность, вынужден 
был прийти на помощь многим аристократам. Внук Гортензия, получивший от первого 
императора 1 млн сестерциев, выпрашивал и у второго, который дал по 50 тысяч 
каждому из его четырех детей. Аристократы нисколько не стыдились протягивать 
руку. Веррукоз умоляет императора уплатить его долги; другие представляют в 
сенат список своих кредиторов, стараясь возбудить участие к своему бедственному 
положению. Некоторым приходится отказываться от магистратур, потому что им не 
на что производить расходы, связанные с этими должностями; были и такие, что, 
ввиду своей бедности, радовались, когда Клавдий исключил их из сената. То же 
самое приходилось делать Августу и Тиберию. Почти каждый император кроме того 
наделял нескольких сенаторов деньгами, чтобы они имели ценз в 1 200 000 
сестерций, требуемый для заседания в сенате. К тому времени, когда Веспасиан 
достиг власти, сословие сенаторов и сословие всадников, поредели настолько, что 
он должен был создавать новую знать из провинциальных семей. Нелегко было этим 
вновь испеченным аристократам занять видное положение в Риме, если

__________
[1] Имя Апиция, жившего при Августе и Тиберии, стало нарицательным для 
обозначения кутилы и лакомки. Проев свое огромное состояние, он имел еще 
достаточно средств, чтобы жить не нуждаясь, но скромно. Однако такая жизнь 
представлялась Апицию медленным умиранием с голода, и он отравился, решив, что 
лучше покончить с собой сразу. — Ред.
 

325
 
верить Ювеналу, который изображает их выпрашивающими подачку у дверей богатого 
вольноотпущенника и высчитывающими в конце года, насколько эти ежедневные 
подачки увеличили их скудные доходы.
Таким образом произошло интересное явление. В промежуток времени от Лукулла до 
Нерона золото, добытое завоеваниями, сосредоточивалось в руках немногих, что 
позволяло им делать всевозможные безумства; потом оно разделяется, рассеивается 
и благодаря развитию роскоши течет как бы по наклонной плоскости в руки тех, 
кто производит или доставляет издалека предметы роскоши. Куда делись миллионы 
Апиция и ему подобных? Они перешли в руки тех, кто помог проедать эти огромные 
состояния их прежним обладателям, поставляя все нужное для роскошной жизни. 
Октавий покупает рыбу за 20 тысяч сестерций; он делает глупость, над которой 
Тиберий смеется; но для рыбака — это отличное дело, благодаря которому в его 
хижине на целый год водворяется достаток.
Богатство не только перемещается, распределяясь в массе населения соразмерно 
труду и ловкости каждого, но так же прямо уменьшается Камилл взял Вейи в 396 г. до н. э.
1 Camilli назывались люди, прислуживавшие при жертвоприношениях и разных других 
религиозных обрядах. — Ред.
 

329
 
богам и таинственные заклинания, которыми можно снискать их благосклонность. 
Тогда римляне в свою очередь обратились к Сивиллиным книгам, желая узнать по 
ним волю богов. Оказалось, что feriae latinae [1] были произведены неправильно, 
и эта церемония была повторена. Но и после этого римляне не могли победить 
этрусков. Оставалось одно средство: захватить какого-нибудь этруского жреца и 
узнать от него тайну богов. Был захвачен один вейский жрец и приведен в сенат: 
«Для того чтобы римляне победили, — сказал жрец, — нужно, чтобы они понизили 
уровень албанского озера, но так, чтобы вода не вытекала из него в море». 
Римляне послушались и выкопали бесчисленное множество каналов и рвов, через 
которые вода из озера разошлась по всей окрестности.
Именно в это время Камилл был избран диктатором. Отправляясь к войску, стоящему 
под Вейями, он был уверен в успехе, так как оракулы были спрошены, все веления 
богов исполнены; к тому же, покидая Рим, он обещал богам-покровителям праздники 
и жертвы. Впрочем, для того чтобы обеспечить победу, Камилл не пренебрег также 
и человеческими средствами: он увеличивает войско, укрепляет в нем дисциплину, 
велит выкопать подземный ход, чтобы проникнуть в крепость.
Наступил день приступа, Камилл выходит из своей палатки; он совершает ауспиции 
и закалывает жертвы. Понтифики и авгуры толпой окружают его. Одетый в 
paludamentum [2], он обращается к богам: «Под твоим предводительством, Аполлон, 
и руководимый твоей волей, я иду взять и разрушить город Вейи; тебе, если я 
останусь победителем, я обещаю посвятить десятую часть добычи». Но недостаточно 
иметь на своей стороне своих богов; у врага есть также могущественное божество, 
которое ему покровительствует. Камилл обращается и к нему с такими словами: 
«Царица Юнона, обитающая в настоящее время в Вейях, молю тебя, приди к нам, 
победителям, следуй за нами в наш город, прими наше поклонение;
пусть наш город станет твоим». Жертвоприношение совершено, молитвы произнесены, 
заклинание сказано, и теперь римляне вполне уверены, что боги за них и что 
никакое божество не защищает более их врага: войско пошло на приступ, и город 
был взят...
Для такого полководца высшей наградой является разрешение сената принести 
триумфальную жертву. И вот он всходит на священную колесницу, запряженную 
четырьмя белыми конями, теми самыми, которые везут статую Юпитера в день 
великого шествия;

__________
[1] Feriae latinae — торжественное жертвоприношение, ежегодно совершавшееся 
римскими консулами от имени латинского союза. — Ред.
[2] Paludamentum — красный плащ, который носил римский главнокомандующий, а 
впоследствии император. — Ред.
 

330
 
на нем священное облачение, которое надевают на бога в дни праздников; на 
голове его венок, в правой руке он держит лавровую ветвь, а в левой скипетр из 
слоновой кости. Все это — атрибуты и одеяния статуи Юпитера. В таком, почти 
божественном величии предстал Камилл пред согражданами и отправился воздать 
поклонение истинному величию самого главного из римских богов. Он взошел на 
Капитолий и, представ пред храмом Юпитера, заклал ему жертвы.
(Fustel de Coulanges, la Cite antique, p. 254—259; 7-e edit., chez Hachette).

2. Божества различных моментов человеческой жизни
У римлян были божества, заведовавшие всеми отдельными действиями человека: они 
принимали его при рождении и сопровождали до могилы. Partula — присутствует при 
первых родовых болях; Lucina — заведывает самим рождением; Diespiter — дарует 
ребенку свет; Vitumnus — жизнь, Sentinus — чувства; Vaticanus или Vagitanus — 
открывает рот и производит первый крик новорожденного; Leuana — поднимает его с 
земли и представляет отцу, который признает его своим; Cinina — охраняет 
колыбель; Rumina — приучает его сосать грудь, которую древние называли rumа; 
Nundina — богиня девятого дня — напоминает, что через девять дней после 
рождения мальчик, очистившись, получив имя и снабженный амулетами, которые 
должны оберегать его от дурного глаза, действительно вступает в жизнь; рядом с 
ней Ceneta, Mana и феи (Fata) сулят ему счастливую судьбу.
Ребенок растет. В течение некоторого времени кажется, что боги меньше 
занимаются им, предоставляют его исключительно на попечение кормилицы. Но вот 
его отняли от груди — тотчас являются новые божества, которые окружают ребенка: 
Educa и Potina учат его есть и пить; Cuba следует за ним, когда он переходит из 
колыбели на кровать. Ossipaga укрепляет его кости, a Carna — мускулы. Ему 
нечего бояться упасть, когда он станет ходить: Statinus, Statilinus и Statina — 
помогут ему держаться на ногах; Аbеопа и Adeona научат его идти вперед и 
возвращаться назад; Iterduca и Domiduca — ходить вне дома.
Вместе с тем развивается и душа ребенка, и тоже при помощи разных божеств: 
Farinus — разверзает уста и помогает испускать первые звуки; Fabulinus — учит 
словам; iocutius — целым предложениям. Вслед затем появляются у ребенка разум, 
воля и чувства: разум вместе с Mens, Mens bona, богиней ума и в особенности 
здравого смысла, вместе с Catius — богом сметливости; Consus — богом



331
 
мудрых решений; Sentia — богиней мудрых советов. Воля образуется при помощи 
Volumnus, Volumna или Voleta, которые, по-видимому, играют ту же роль, что и 
божества, способствующие принятию решений; Stimula, которая возбуждает и 
увлекает; Peta — заведующая первым внешним проявлением воли; Agoniiis, Agenoria,
 Peragenor — приводящие в исполнение задуманное действие; Strenia — 
возбуждающая мужество, необходимое для преодоления препятствий; Pollentia и 
Valentia — помогающие продолжать начатое дело; Praestana или Praestitia — 
закончить его. Чувства рождаются при помощи Lubia или Lubentina и Liburnus — 
божеств удовлетворения; Volupia — богини наслаждения; Cluacina, которая была, 
вероятно, божеством грубых страстей; Venilia — богини надежд, которые 
осуществляются, и противоположной ей Pauentia — богини смущения и страхов.
Особые божества заканчивают нравственное и телесное развитие ребенка, превращая 
его из подростка в юношу: Numeria — учит его считать; Camena — петь; Minerva — 
заканчивает дело богини Mens, укрепляя его память; Jwentas — юность и Fortuna 
barbata — бородатая фортуна — оживляет тело юноши, вступающего в зрелый возраст.

Римское богословие не позволяет нам ни на одну минуту остановиться в этом 
бесконечном перечислении божеств. Тотчас за богами юности появляются божества 
брака: во главе их находится Juno Juga или Pronuba — в качестве богини, 
заведующей, по-видимому, вообще всем этим событием; потом Afferenda — занятая 
приданым; Domiducus, Domitius и Manturna — три божества, которые следуют друг 
за другом: первое, чтобы привести новобрачную к супружескому дому; второе, 
чтобы помочь ей решиться войти в этот дом; третье, чтобы заставить ее остаться 
там жить. Unxia — напоминает, что порог дома умащен благовониями, что 
составляет хорошее предзнаменование.
После свадьбы мы уже встречаем гораздо меньше божеств, потому ли, что римляне 
считали человека с этого времени более способным к самостоятельной жизни, или 
же просто потому, что до нас не дошли их имена. Время от времени, впрочем, 
попадаются божества отдельных моментов семейной жизни: Tutanus и Tutilina, — 
помогавшие во время нужды; Viriplaca, которой молились в дни супружеских 
размолвок; Orbona, к которой обращались бездетные родители.
К этому же периоду жизни относятся, без сомнения, и те боги, которые дают 
человеку почести, богатство, счастье и здоровье: Fessona — богиня утомленных 
людей; Pellonia — обезоруживающая врагов; Quies — доставляющая покой; Redicuhis,
 который первоначально был, вероятно, богом возвращения. Материальное 
благосостояние находится под покровительством богов выгоды и корысти (dii 
Lucrii), а в особенности Pecunia, Argentinus, Aesculanus — божеств



332
 
денег, серебра и бронзы [1], и Arculus — бога шкатулок. Honorinus был богом 
почести и общественных должностей.
У изголовья умирающего человека стояло столько же богов, сколько их было у 
колыбели новорожденного: Caecutus — лишавший света его глаза; Viduus — 
отделявший душу от тела; Mors — которая заканчивала дело смерти; Libitinа — 
участвовавшая в погребальном шествии; Nenia — в оплакивании покойника.
Ко всем этим божествам следует причислить также и тех, которые, как говорит 
Варрон, касаются не самого человека, а различных вещей, имеющих отношение к 
нему, как, напр., пищи, одежды и вообще всего необходимого для жизни.
Во главе их нужно поставить божества плодов земных: Janus и Saturnus, которые 
открывают покров земли и осеменяют ее; Seia Semonia или Fructiseia — питающая 
посеянное зерно в земле, и Segetia — после того как оно пустит росток; 
Proserpina, которая была первоначально богиней прозябания; Nodutus — заведующий 
ростом стебля; Vohitina — окружающая колос предохранительным покровом;
Patelana — помогающая колосу развернуться; Panda — богиня колосьев, 
развернувшихся и открытых; Hostilina — выравнивавшая колосья. Затем идут Flora 
— богиня цветения хлебных злаков; Lactans — бог колосьев, зерна которых еще 
налиты молоком; Matuta — способствовавшая созреванию. Sterquilinus — дает силу 
растениям, удобряя землю; Robigus и Robigo — заботятся о том, чтобы ржа не 
испортила хлеба; Spiniensis — уничтожает колючки и репейник. Призывают еще 
Runcina, когда хлеб снят или, вернее, когда он очищен от сорной травы; Messia — 
охраняющую жатву спелого хлеба; Tutelina — сберегающую его после жатвы; 
Noduterensis — заведующего молотьбой; Pilumnus, который мелет зерно.
Существовала особая богиня для плодов — Ротопа, другая, Flora, для цветов, 
третья, Meditrina (относительно которой, впрочем, существует сомнение), для 
виноградной лозы. Уход за пчелами был поручен богине меда Mellona. Из божеств, 
покровительствующих скоту, известны имена троих: Pales — богиня овец и ягнят, 
ВиЬопа — быков, Еропа (кельтского происхождения) — лошадей.
Кроме того, мы знаем богов различных местностей и частей земли, на которых 
живет или ходит человек. Ascensus и Cliuicola — напоминают о спусках и 
тропинках по склонам холмов и гор, Jugatinus и Montinus — о вершинах гор и 
горных равнинах. Coltatina — богиня холмов, Vallonia — долин, Rusina — 
окружающей местности. Порог человеческого жилища охраняла Jana; Arquis был 
богом сводов, Forcutus — дверей; Cardea — дверного крюка; Limentinus — камня у

__________
[1] Особого божества золота не было, потому что все эти божества очень древнего 
происхождения, а римляне вполне познакомились с употреблением золота лишь около 
217 года до Р. X.
 

333
 
порога, рядом с ним была его подруга — Lima. Внутри был Lateranus — бог 
домашнего огня.
Список всех этих божеств был помещен в Indigitamenta — древних книгах 
понтификов. Это были не простые эпитеты, не отвлеченные понятия. Перечисленные 
выше боги действительно существовали по представлениям римлян. Они были вполне 
определенными существами; им поклонялись и молились, как божествам 
действительно существующим отдельно друг от друга.
(Jullian, Dictionn. des antiq., II, pp. 179—182, chez Hachette).

3. Особенности римской религии
Вся римская религия сводится к обрядности; но эти обряды обставлены множеством 
мелочных подробностей, из которых ни одна не может быть опущена. Всякое 
жертвоприношение для того, чтобы быть действенным, должно быть совершено по 
определенному ритуалу, и единственную заботу молящегося составляет то, чтобы 
точно выполнить все правила. Правда, закон римской религии так строг и сложен, 
что точность в исполнении его составляет немалую заслугу. Если нужно испросить 
у неба какую-нибудь милость, то прежде всего приходится осведомиться, к какому 
богу в данном случае следует обратиться. И это уже немалое затруднение: в 
римском Олимпе, весьма густо населенном, весьма трудно разобраться. А между тем,
 знать, какой бог может прийти к нам на помощь, по словам Варрона,* так же 
важно, как знать, где живет булочник или столяр, когда мы имеем в них 
надобность. При этом, недостаточно знать атрибуты бога, к которому хочешь 
обратиться, нужно также знать и его настоящее имя, иначе он может не услышать 
молитвы. А это чрезвычайно трудная наука — знать настоящие имена всех богов, и 
есть даже богословы, которые утверждают, что никто этого не знает. На этот счет 
существует так много сомнений, что даже к самому главному богу обращаются с 
такими словами: «Могущественный Юпитер, или как там твое имя, то, которое тебе 
больше всего нравится». Установив имя бога, нужно еще знать точные выражения 
молитвы, которую следует произнести. Если насчет какого-нибудь пункта окажется 
сомнение, то обращаются за разъяснениями к понтификам. Эти последние 
представляют собой нечто вроде юрисконсультов по религиозной части, 
поставленных специально для наблю-

__________
* Марк Теренций Варрон (116—27 гг. до н. э.), римский ученый-энциклопедист, 
оставил значительный труд по римской религии «Человеческие и божественные 
Древности».
 
дения за точным выполнением всех подробностей культа. У них есть книги, где все 
предусмотрено, и в которых собраны молитвы на всевозможные случаи. Некоторые из 
этих молитв чрезвычайно пространны. Римлянин, молясь, всегда находится под 
страхом, что мысль его плохо выражена, и поэтому он старательно повторяет по 
нескольку раз одно и то же, чтобы быть вполне понятым. Чтобы недоразумения были 
уже совершенно невозможны, он присоединяет к словам жесты. Когда он посвящает 
богу храм, то держит в руках дверь храма; произнося слово: «tellus» (земля), он 
касается земли; он поднимает руки к небу, когда говорит о Юпитере, и бьет себя 
в грудь, когда речь идет о нем самом. Если и после всего этого боги не поймут 
его, то это уже, действительно, их вина. В своих отношениях к ним, как и во 
всем остальном, он очень почтителен и в то же время весьма осторожен. Он 
особенно старается о том, чтобы не взять на себя слишком много обязательств и 
чтобы не было никаких сомнений относительно того, что он обещает, а то, пожалуй,
 ему придется сделать больше, чем он собирался. Если бы, например, при 
совершении возлияния, забыли произнести слова: «Примите вот это вино, которое я 
вам приношу», то бог, пожалуй, мог бы подумать, что ему обещают все вино, 
находящееся в погребе, и тогда пришлось бы отдать его. Малейшее слово имеет 
огромное значение. Из-за одного пропущенного слова город несет значительные 
расходы и повторяет дорогостоящие игры. Вследствие этого молящийся не 
полагается на свою память: очень часто при нем находятся два жреца — один, 
который подсказывает слова молитвы, а другой, который следит за книгой, чтобы 
удостовериться, что ни одно слово из нее не пропущено.
Римская религия нисколько не заботится о душевном настроении, в котором должен 
быть молящийся; она обращает внимание только на внешнюю сторону. Для нее самым 
благочестивым является тот человек, который лучше всего знает обряд и умеет 
молиться богам по законам своей страны: в особенности важно являться в храм в 
соответствующем одеянии и принимать там предписанные законом позы. Римская 
религия не только не поощряет истинной набожности, но, наоборот, относится к 
ней даже с недоверием. Римляне — народ, созданный для того, чтобы действовать. 
Мечтательность, мистическое созерцание чужды им и возбуждают в них подозрения. 
Они прежде всего любят спокойствие, порядок, правильность; все, что волнует 
душу, им не нравится. Их религия тщательно избегает всего, что может вызвать 
возбуждение, и в противоположность другим культам старается скорее успокаивать 
душевные волнения, чем вызывать их. Она вменяет в обязанность молчание во время 
священных церемоний, она запрещает даже думать. Она старается сделать молитву 
как можно более холодной: она лишает ее свободы, составляющей душу молитвы; она 
запрещает в порыве благодарности или религиозного



335
 
экстаза прибегать к тем выражениям, которые более всего соответствуют данному 
настроению; она навязывает определенную формулу, которой нужно пользоваться 
даже тогда, когда эта формула стала уже непонятной. Каждый год арвальские 
братья брали бумажку с написанным на ней древним гимном, в котором они не 
понимали ни слова; но это нисколько не мешало им усердно повторять его до 
самого конца империи.
У римлян были весьма своеобразные представления об отношениях между человеком и 
божеством. Если кому-нибудь казалось, что один из богов разгневался на него, он 
смиренно просил у него мира, и можно думать, что между ними тогда заключался 
своего рода договор или сделка, одинаково обязательная для обеих сторон. 
Человек должен купить покровительство небес молитвами и жертвами; но со стороны 
бога было бы в высшей степени неловко, если бы он, приняв жертву благосклонно, 
не даровал просимой милости. Римляне были уверены в том, что благочестие дает 
право на счастье. В самом деле, вполне естественно, что боги любят больше тех, 
кто им воздает должное поклонение, а «если кого любят боги, тому все удается». 
Если обнаружится, что боги не исполнили всех условий договора, на них сердятся 
и с ними начинают дурно обращаться. Иногда возникает спор насчет подробностей 
договора, и тогда обе стороны, как ловкие сутяги, стараются поддеть друг друга. 
Раз договор заключен, справедливость требует, чтобы его условия соблюдались 
свято и ненарушимо: нужно отдать богам то, что было им обещано, это — священный 
долг, но не следует ничего преувеличивать. Все, что превышает установленное 
правилами религии, — грех, который называется «superstitio»; и истый римлянин к 
подобному «суеверию» отнесется с таким же ужасом, как и к нечестию. Он ведет 
аккуратно свои счеты с богами: он не хочет оставаться их должником, но и не 
желает также давать им больше, чем следует.
Обряды этого чисто формального культа были так многочисленны и так сложны, что 
было чрезвычайно трудно не пропустить чего-нибудь. И робкие люди приближались к 
алтарю с трепетом; римляне часто говорили, что религия и страх неразлучны. Зато 
к услугам граждан была тонко разработанная казуистика, при помощи которой можно 
было благополучно выбраться из какого угодно затруднения в деле религии. 
Известно, напр., что религия устанавливала множество праздников, во время 
которых и земледелец, и вол должны были оставаться без дела, что не могло не 
отражаться вредно на полевых работах. Поэтому постарались сократить насколько 
возможно этот вынужденный досуг. Обратились к понтифику Сцеволе с вопросом, что 
можно делать в праздник. Он отвечал: «Всякое дело, вследствие неисполнения 
которого может произойти большой убыток». Сначала решили, что значит можно, не 
совершая греха, вытащить в праздник быка из канавы, в которую он упал, или 
подпереть дом, который



336
 
грозит падением. Но впоследствии стали позволять себе расчистку рвов под тем 
предлогом, что иначе может произойти наводнение на лугах; купать скот, чтобы 
предохранить его от болезни, и даже кончать какое-нибудь начатое дело, 
приостановка которого могла его испортить. Существовали дни, когда запрещалось 
сражаться, но богословы прибавляли, что если враг сам нападет, то «все дни 
хороши для спасения своей жизни и защиты чести своего отечества».
Тот же дух господствовал повсюду. Ничто не причиняло столько беспокойств и 
тревоги, как советы или приказания, исходившие от богов. «Ответ гадателя, — 
говорит Цицерон, — наблюдения над жертвой, случайно услышанное слово, 
пролетевшая мимо птица, встреча с халдеем или с гаруспиком, блеснувшая молния, 
раскаты грома, удар молнии, даже самый незначительный, самый обыкновенный 
случай, если только мы почему-нибудь увидим в нем знамение, — все это смущает 
нас и тревожит. Сон, по-видимому, должен бы быть для нас временем отдыха, а 
между тем именно сны служат чаще всего поводом наших беспокойств и страхов». 
Римские богословы ухищрялись в облегчении этих беспокойств. Они установили как 
правило, что не следует с первого раза верить тому, что кажется проявлением 
воли богов: нужно ждать, чтобы знамение повторилось несколько раз. Кроме того 
необходимо, чтобы оно было замечено непосредственно тем, к кому относится; 
таким образом, стоит только сидеть дома и уметь вовремя закрывать глаза, и боги 
будут лишены возможности сообщить нам свою волю. Когда Марцелл * решительно 
задумывал какое-нибудь предприятие, то он выходил ив дому не иначе, как в 
закрытых носилках, чтобы не смущаться никакими ауспициями. Таким знамением, 
которого не просили у богов, можно было пренебречь: тот, кто случайно заметил 
его, имеет право не обратить на него внимания.
Не нужно слишком мучиться из-за греха, избежать которого вне нашей власти. 
Когда Катон Старший встает ночью, чтоб предпринять ауспиции, он знает, что при 
этом по закону должна быть абсолютная тишина вокруг него. «Но, — замечает он, — 
если какой-нибудь раб произнесет у себя под одеялом слово, которое я не услышу, 
то я не могу отвечать за это». Во время Самнитской войны ** консул Папирий 
выбрал удобный момент для сражения с врагом. Воины рвались в бой, и пулларий 
[1], который, по-видимому, поддался общему настроению, заявил полководцу, что 
священные цыплята дали самые

__________
* Марк Клавдий Марцелл — известный полководец времен II Пунической войны 
(218—201 гг. до н. э.). 
** 325 г. до н. э.
[1] Pullarius смотрел за священными цыплятами; гадание производилось на осно- 
вании того, как эти цыплята клевали брошенные им зерна. — Ред.
 

337
 
лучшие знамения. Но в тот самый момент, когда битва готова была начаться, 
Папирию сообщают, что цыплята упорно отказывались от предлагаемой им пищи и что 
пулларий солгал. «Это его дело, — отвечал консул, — если он солгал, то и 
понесет за это наказание. Что до меня, то мне было доложено, что знамения были 
благоприятны, и я их считаю благоприятными». И в самом деле, пулларий был убит 
в самом начале схватки, а Папирий одержал победу. Если обряд требовал 
принесения в жертву какого-нибудь редкого животного, которое трудно было 
достать, то делали изображение его из теста или воска, которое и предлагалось 
богу.
(Boissier, La Religion romaine, I, pp. 12 et suiv., 2-e edit. chez Hachette).

4. Религия и государство
Римляне знали только государственную религию. Все другие формы религиозного 
чувства казались им суеверием (superstitio), чем-то лишним, что только нарушает 
установленный порядок. Ввиду этого принцип свободы совести, право каждого 
верить и молиться, как он хочет, прямо противоречило учреждениям древней 
гражданской общины и формально запрещалось ими.
Таким образом, религия узаконивалась государством и от него получала власть над 
совестью людей: нельзя было ничего изменить ни в учении, ни в богослужении без 
особого постановления сената. Вследствие такого подчиненного положения 
авторитет религии находился в исключительном распоряжении государства. И по 
мере того, как историческое развитие выдвигало новые и новые политические 
принципы, эта религия поочередно освящала и посылала свои благословения царской 
власти, олигархии, демократии и империи. Когда вера стала исчезать, самые 
глубокомысленные умы продолжали относиться с почтением к ней, как к 
вспомогательному средству для поддержания государственного порядка, и с этой 
точки зрения находили вполне разумными самые странные и нелепые обряды. Уже 
Полибий замечает, что пышность обрядов и благочестие, которые выставлялись 
напоказ, имели политическую цель. Позднее Цицерон постоянно восхищается 
ловкостью, с какою предки пользовались религиозными установлениями для 
государственных целей, и он, не колеблясь, заявляет, что вся совокупность 
обрядов была выдумана для пользы республики. Кв. Муций Сцевола и Варрон думали 
точно так же. Монтескье прекрасно показал, как эта чисто внешняя религия, не 
имеющая ни определенного учения, ни нравственного кодекса, религия, которая 
была очень удобна и для невежды, потому что не заставляла думать, и для 
просвещенного человека, потому что оставляла ему полную свободу мысли, как эта



338
 
религия была в высшей степени пригодна для того, чтобы служить орудием 
правительства...
Можно было бы опасаться, что жрецы в интересах своего честолюбия нарушат это 
удивительное согласие и станут злоупотреблять своим авторитетом, чтобы 
сделаться независимыми от государства. Но от подобной опасности государство 
было более чем достаточно обеспечено.
Жрецам недоставало двух самых необходимых условий для независимости: права 
инициативы и исполнительной власти. Они не могли ни решить официально 
какой-нибудь вопрос, без особого поручения от сената, ни придать своему решению 
обязательную силу. Фециалы и авгуры были лишь помощниками магистратов, которые 
заключали договоры и созывали народное собрание; децемвиры раскрывали Сивиллины 
книги лишь по поручению сената; понтифики не имели исполнительной власти даже 
по отношению к жрецам, которыми они управляли, так что народу не раз 
приходилось вмешиваться, чтобы заставить уважать их дисциплинарные распоряжения.
 Сенат сохранил за собой право надзора во всем, что касается религии. Он дарует,
 например, новым богам право гражданства, он приказывает эдилам принять меры к 
уничтожению суеверий, противных духу национальной религии, или преторам — 
строго наказать предсказателей; он же постановляет распустить общество 
поклонников Вакха...
Даже более: в Риме всегда помнили, что жречество есть лишь одна из форм власти, 
и что вследствие этого жрецы только помощники правительства. Поэтому в самых 
торжественных случаях магистраты сами исполняли жреческие обязанности. Они 
приносили жертвы на Капитолии в начале года и на албанском холме во время 
feriae latinae; они давали обеты от имени народа, обещали богам чрезвычайные 
праздники или игры; они же предпринимали ауспиции и освящали храмы. Если они 
отсутствовали, то сенат предпочитал назначить диктатора для исполнения их 
обязанностей, чем доставить великому понтифику случай захватить их власть. 
Понтифики и авгуры присутствовали на этих торжествах лишь в качестве 
распорядителей церемонии, которые должны указывать тому, кто священнодействует, 
установленные обряды и правила и подсказывать ему священные формулы. Жрецы не 
имели даже права уклоняться от содействия магистратам. Сами понтифики, хотя и 
не были ни перед кем ответственны, не пользовались, однако, правом 
неприкосновенности, которое дало бы им возможность сопротивляться светским 
властям: на них также распространялась всемогущая власть трибунов, причем 
требовалось только, чтобы эти последние не нарушали должного почтения.
Подобное подчинение людей, располагавших громадным нравст- венным авторитетом, 
было бы необъяснимо, если бы религия и госу-



339
 
дарство были представлены двумя совершенно различными классами; но в Риме 
жречество, за исключением фламинов,* не было связано с посвящением, которое 
отрывает человека от мирской жизни, и не представляло собой наследственного 
права, которое сосредоточивается в пределах одной касты. Оно было обыкновенно 
завершением длинной карьеры, последней целью честолюбия гражданина, который, 
сделавшись сенатором благодаря тому, что занимал высшие государственные 
должности, пожелал бы соединить в своих руках обе силы, руководившие обществом. 
Таким образом одни и те же люди под равными лишь титулами заседали и в сенате, 
и в жреческих коллегиях; и если в сенате они не забывали о своем жреческом 
достоинстве, то и в коллегии, без сомнения, вспоминали о том, что они сенаторы..
.
Государство пользовалось религией, не подчиняясь ей, и история Рима также, как 
и Греции, не заключает в себе ни малейшего намека на ту беспрестанную борьбу 
между церковью и государством, которые вот уже восемнадцать веков оспаривают 
друг у друга право руководить обществом и вносят непримиримый внутренний раздор 
в жизнь человека, принужденного поручать одной свою душу, другому — свое тело. 
Этого разлада не знал ясный и спокойный дух древних.
(Bouche-Leclercq, Les Pontifes de rancienne Rome, pp. 310—318, chez Vieweg).

__________
* Жрецы определенного божества.
5. Предписания римской религии
К богам да приближаются в чистоте, проникшись благочестием... Кто поступит 
иначе, бог сам накажет того.
Да не будет ни у кого отдельных богов, ни новых, ни чужестранных, кроме тех, 
которые признаны государством...
Да сохраняют ненарушимо обряды семьи и предков.
Да чтят за богов и тех, которые всегда считались небожителями, и тех, кому 
заслуги дали место на небе: Геркулеса, Либера, Эскулапа, Кастора, Поллукса, 
Квирина, а также и то, за что человек получает доступ на небо: Ум, Мужество, 
Благочестие, Верность; в честь этих добродетелей да будут храмы, и да не будет 
их для пороков.
Да совершаются ежегодно торжественные приношения.
В праздники да прекратятся раздоры; в праздники пусть и рабы, окончив труды, 
отдыхают; и пусть будет сделана запись, на какие дни придутся эти праздники при 
смене годов.
Пусть жрецы приносят богам всенародно определенные хлебные зерна и определенные 
плоды; и это они да совершают это в определенные дни. Для других же дней пусть 
хранят запас молока и



340
 
животных; и пусть для каждого бога они припасают те жертвы, какие приятны ему и 
приличны.
У каждого бога пусть будут свои жрецы, у всех — понтифики, у каждого отдельно — 
фламины. А девы весталки пусть хранят неугасимый огонь на общем очаге римских 
граждан.
А чтобы все это и в кругу семьи, и всенародно было совершаемо согласно обряду, 
пусть те, кто несведущ, учатся у жрецов государства. Жрецов же должно 
существовать три рода: одни пусть руководят священнодействиями и 
жертвоприношениями; другие пусть толкуют неизвестные изречения предсказателей и 
пророков, к которым сенат и народ прибегали; наконец, государственные 
авгуры—истолкователи воли всемогущего и всеблагого Юпитера, пусть узнают волю 
бога по небесным знамениям и полету птиц; пусть они сообщают предзнаменования 
тем, кто руководит военным или общественным делом, а те да повинуются... А то, 
что авгур объявит несправедливым, беззаконным, нечестивым, гибельным, да 
останется несовершенным и неисполненным; а кто не послушает, да будет смертью 
наказан.
Фециалы пусть обсуждают и возвещают мирные договоры, войну, заключение 
перемирия, прекращение военных действий...
Женщины да не устраивают ночных священнодействий, кроме тех, которые по обычаю 
совершаются ради народа. И пусть они никого не посвящают ни в какие мистерии, 
кроме тех, которые по обычаю свершаются в честь Цереры по греческому обряду...
Во время общественных игр... пусть жрецы умеряют народную радость пением, 
звуками флейты и труб и присоединяют к ней прославление богов.
Из национальных обрядов пусть чтут наилучшие.
Кроме служителей матери Идеи [1], да и то в определенные дни, пусть никто не 
требует денежных взносов.
Кто украдет или похитит священный предмет или что-нибудь из священного места, 
да будет казнен, как отцеубийца...
Нечестивый да не дерзает пытаться дарами смягчить гнев богов.
Пусть осторожно даются обеты; их нарушитель да будет наказан. Поэтому пусть 
никто не обещает земли в дар богам. Золото, серебро, слоновую кость пусть 
обещают, но в меру.
Частные жертвоприношения да пребудут непрерывно.
Да будут священны права богов-манов.
Добрых людей, взятых смертью, да чтут за богов; пусть сократят и расходы на них,
 и печаль.

__________
[1] Mater Idaea — название Реи (от горы Иды в Троаде), матери греческих богов 
(Зевса и др.). Культ ее смешался с культом азиатской Кибелы — Великой Матери, 
божества воспроизводящей земли. В Риме почитание этого божества стало 
распространяться со времен второй пунической войны. — Ред.
6. Храм Юпитера Капитолийского
Капиталийский холм имеет две вершины, между которыми лежит небольшая долина, 
называемая Intermontium. На ней теперь стоит городская ратуша, построенная 
Микеланджело. Правая вершина (если смотреть со стороны форума) представляла 
собой аrx или римскую цитадель, а в настоящее время занята церковью Ага-Соеli. 
На левой был расположен в древние времена храм Юпитера.
Первоначальное здание храма, начатое Тарквинием Гордым, было закончено лишь в 
первые годы республики. Этот храм стоял на высоком фундаменте и имел форму 
почти правильного четырехугольника. Перед фасадом шло три ряда колонн, вдоль 
боковых стен — по одному, а задняя сторона представляла собой голую стену. 
Здание было очень низким, колонны с большим диаметром расставлены далеко друг 
от друга — так что в общем оно имело вид придавленный и неуклюжий.
Внутреннее пространство (cella) разделялось на три отдельных святилища. Среднее 
было посвящено Юпитеру. Здесь находилась статуя бога, который был представлен 
сидящим с молнией в руках; сделана она была из терракоты, выкрашенной 
киноварью; на Юпитере была toga palmata, корона и скипетр в руке. Эту статую 
приписывали Туриану из Фрегелл или Вулканию из Вей. Направо было святилище 
Юноны, налево — Минервы. Крыша была поката на две стороны и обита листами 
золоченой меди. Над фронтоном возвышалась колесница, запряженная четверней; 
сделана она была из терракоты, тоже позолоченной; впоследствии ее заменила 
бронзовая колесница. Порог храма был медный.
В 83 г. до Р. X. этот храм был подожжен неизвестным злоумышленником и сгорел со 
всеми богатствами, которые были в нем собраны. Сулла задумал его возобновить, и 
с этой целью в Рим было перевезено несколько колонн от храма Зевса Олимпийского,
 находившихся в Афинах, но скоро Сулла умер, и его дело продолжал Кв. Лутаций 
Катулл.* Окончена была постройка только Юлием Цезарем. Изображение этого 
второго храма выбито на одной монете. Он имел шесть колонн по фасаду; на них 
стоял тимпан с изображением Рима, сидящего на щитах; а перед Римом — волчица, 
вскормившая Ромула и Рема. На кровельном коньке помещалась колесница с Юпитером,
 вооруженным молниями и скипетром, направо и налево от него — Минерва и Юнона; 
по краям крыши — орлы. Между средними колоннами висело три диска на цепях.
Во второй раз храм подвергся пожару в 70-м году по Р. X. во время междоусобицы 
Вителлия и Веспасиана. Этот последний вскоре после прихода к власти возобновил 
его. Тацит (Ист. IV, 53) так

__________
* Кв. Лутаций Катулл Капитолин был консулом 78 г. до н. э. и цензором 65 г.
 

342
 
рассказывает о церемонии закладки первого камня: «Гаруспики предписали 
перенести в болото остатки прежнего храма и соорудить новый на том же месте, 
прибавляя при этом, что боги не желают, чтобы план был изменен. В 11-й день 
перед июльскими календами при ясном небе все пространство, предназначенное для 
храма, было окружено венками и повязками. Воины со счастливыми именами [1] 
вошли внутрь этой черты с ветвями, которые служили хорошим предзнаменованием. 
Весталки в сопровождении юношей и девушек, у которых родители были еще живы, 
окропили место водой из источников и реки. Вслед за этим претор Гельвидий Приск,
 руководимый понтификом Плавтием Элианом, очистил землю, совершив suovetaurilia 
[2], возложил внутренности жертвенных животных на алтарь из дерна и стал молить 
Юпитера, Юнону, Минерву и богов-

__________
[1] Напр. Salvius, Valerius (salvere, valere—быть здоровым). — Ред.
[2] Suovetaurilia — торжественное жертвоприношение, при котором происходило 
заклание свиньи, овцы и быка. — Ред.
 

343
 
покровителей государства, чтобы они помогли этому предприятию и способствовали 
возведению жилища для них, жилища, которое люди, руководимые благочестием, 
начали строить. После этого он тронул повязки, прикрепленные к первому камню и 
перепутанные с веревками. В то же время другие магистраты, жрецы, сенаторы, 
всадники и многие из народа, соперничая друг с другом в усилиях и ловкости, 
потащили этот огромный камень на место. В фундамент были брошены золотые и 
серебряные монеты, а также куски необделанного металла, который не побывал еще 
ни в каком горниле. Гаруспики запретили осквернять здание золотом или камнями, 
предназначенными для другого употребления. Высота храма была увеличена: это 
единственное изменение, допущенное религией».
Освященный в 71 году, этот третий храм вскоре также погиб от огня (в 80-м году).
 Домициан возобновил его все по тому же плану, но сделал выше и великолепнее. 
Плутарх видел в Афинах колонны из пентеликонского мрамора, предназначавшиеся 
для этого храма; они имели около сажени в диаметре. Судя по одному барельефу, 
изображающему жертвоприношение Марка Аврелия, по фасаду этого храма стояло 
четыре колонны, между которыми было три бронзовых двери; фронтон был украшен 
двумя колесницами (в две лошади каждая) по краям и квадригой Юпитера посредине. 
В тимпане на первом месте изображены три божества этого храма: Юпитер, Юнона и 
Минерва; затем две колесницы, едущие в противоположном направлении: на одной из 
них в качестве возницы солнце, на другой — луна; потом по сторонам Вулкан и 
кующие циклопы; по обоим углам лежащая Река и, по-видимому, Tellus (земля); 
наконец, между обеими колесницами и тремя богами Ганимед, Эскулап и Веста. 
Черепицы на кровле были из золоченой бронзы; по словам Плутарха, они стоили 
около 60 миллионов сестерциев; часть их была разграблена в 445 году вандалом 
Гейзерихом, другая взята папой Гонорием в 630 году для крыши базилики св. Петра.
 Двери покрыты были золотыми рельефами, которые оставались неприкосновенными до 
390 года. Пол был мозаичный.
Внутренность храма была переполнена массой приношений — частных и общественных. 
Не только римские граждане, но даже иноземные цари и народы приносили свои дары 
капитолийской троице. Сосуды, золотые венки, резные вещи из золота и серебра, 
предметы, данные по обету, символы или атрибуты Юпитера — молнии, колесницы и т.
 д. накапливались здесь в таком громадном количестве, что время от времени 
часть этих вещей обращали в слитки; остальное переполняло обширные подвалы 
храма. Другое сокровище хранилось под троном Юпитера. Оно образовалось 
первоначально из золота, собранного из различных римских храмов во время 
нашествия галлов; после ухода варваров сокровища эти продолжали увеличиваться 
до пожара 83 года до Р. X. То, что положил в храм Сулла, было расхищено Крассом 
и Цезарем. Август дал храму только за один



344
 
раз 16 тысяч фунтов золота (около 5 тысяч килограммов) и драгоценных камней на 
сумму 10 миллионов сестерциев. Трофеи, щиты, данные по обету, щиты, 
изображавшие военные подвиги, разные предметы, служившие воспоминанием, были 
так многочисленны, что неоднократно уничтожались.
Окрестности храма были уставлены множеством статуй богов и выдающихся людей. 
Иметь свою статую по соседству с Юпитером — считалось весьма высокой почестью. 
Сципион Африканский имел такую статую в самом храме.
Весь холм был покрыт многочисленными другими сооружениями. Здесь были: храм 
Fides (Верности), относящийся еще ко временам Нумы; храм Чести и Мужества, 
построенный Марием на средства, которые были выручены от добычи, взятой у 
кимвров и тевтонов; храм Юпитера Гремящего, сооруженный Августом; храм Юпитера 
Феретрия [1], святилища Jupiter Custos (Страж), Venus Victrix (Победительница), 
Venus Capitolina (Капитолийская), Benefichim (Благодеяние, Милость), Ops [2]; 
на Intermontium'e помещался храм Vejovis [3]; на вершине Arx`а — храм Juno 
Moneta [4], Concordia (Согласие) . В этом же месте находилась возвышенная 
площадка — Auguracuhim, на которую всходили авгуры для того, чтобы наблюдать 
небо. Август, кажется, перенес эту обсерваторию на Палатин.
Капитолий был, действительно, религиозным центром Рима, а ввиду того 
благоговейного чувства, которое он вызывал к себе, его можно назвать символом 
всемирного господства римлян.
(По Saglio, Dict. des ant., pp. 901 et suiv. chez Hachette, и по Middleton, The 
remains of ancient Rome, ch. VIII).

__________
[1] Прозвище Feretrius происходит или от fего (несу) и значит «Юпитер, которому 
принесена добыча», или от ferio (поражаю), следовательно, «Юпитер, поразивший 
врагов; ниспославший победу». Этому Юпитеру полководец-победитель посвящал 
лучшую добычу — доспехи, снятые с неприятельского предводителя. — Ред.
[2] Ops — богиня богатой жатвы, жена Сатурна. — Ред.
[3] Vejovis — бог, изображенный в виде безбородого юноши со стрелами в руке, 
около него коза. Одни считали его молодым Юпитером, «охранителем убежища», 
другие — «гибельным Юпитером», третьи — Аполлоном. — Ред.
[4] В этом храме находился монетный двор, бывший под покровительством Юноны. 
Само название производили от глагола топеrе (убеждать) и считали эту Юнону 
богиней, дающей хорошие советы; римляне не раз и обращались к ней за советами в 
трудную минуту. — Ред.
7. Фламин Юпитера [1]
Религия запрещала фламину Юпитера ездить верхом, а также смотреть на classis 
procincta, т. е. на вооруженное войско вне городского pomoerium'a; поэтому-то 
его редко выбирали консулом, так как консул начальствовал над войском. Ему было 
запрещено клясться, носить перстень [2]; исключение допускалось только для 
перстня открытого и просверленного. В его доме можно было взять огонь только 
для какой-нибудь священной надобности. Если в его жилище входил связанный 
человек, его немедленно нужно было развязать, кинуть веревку или оковы на крышу 
через impluvium, а оттуда сбросить их на общественную дорогу. У него не должно 
быть узла ни на головной повязке, ни на поясе, ни в каком другом месте. Если 
какой-нибудь человек, приговоренный к телесному наказанию, падет с мольбой к 
ногам фламина, его не станут уж наказывать в этот день, — это было бы 
преступлением. Волосы фламина может подстригать только свободный человек. Он не 
может прикоснуться ни к козе, ни к сырому мясу, плющу и бобу, ни даже назвать 
их. Он не может срезать отростка виноградной лозы, который вырастет слишком 
высоко. Ножки его кровати должны быть покрыты легким слоем грязи. Он не может 
спать три ночи подряд не на своей постели; никто, кроме него, не смеет спать на 
ней; у конца кровати нельзя ставить ящик со священным пирогом. Обрезки его 
ногтей и волос закапываются в землю под «счастливым» деревом. Все дни имеют для 
него значение праздничных. Он не должен выходить с непокрытой головой, это 
позволяется ему только дома. Фламину запрещено касаться муки, смешанной с 
дрожжами. Он может снять свою рубашку только в закрытом месте, для того чтобы 
никто не мог видеть его тела под открытым небом, т. е. на глазах у Юпитера. На 
пиру он занимает самое почетное место, уступая только царю — приносителю жертв 
[3]. Если фламин овдовеет, то должен оставить свою должность. Брак фламина 
может быть расторгнут только смертью. Он не может пойти туда, где воздвигнут 
погребальный костер. Он никогда не прикасается к мертвецу, но может, однако, 
участвовать в похоронном шествии.
Фламиника Юпитера должна была соблюдать те же самые правила.
(Авл Геллий, X, 15).

__________
[1] Фламины — жрецы известных божеств; всего их было 15, и самое почетное место 
среди них занимал фламин Юпитера (flamen Dialis); он был обязан сохранять 
полную чистоту и святость своей личности, соблюдая для этого известные правила 
и обряды (некоторые из этих правил и перечислены в настоящей статье). — Ред.
[2] Перстень, точно так же, как и узел, считались символами рабства. — Ред. 
[3] Rex sacrificulus или rex sacrorum, — так назывался жрец, совершавший те 
священнодействия, которые в древнейшие времена совершал царь. Rex sacrorum 
пользовался в Риме особенно большим почетом, большим даже, чем верховный жрец 
(pontifex maximus). — Ред.
 
8. Весталки
Учреждение института весталок произошло очень просто. Во времена доисторические 
огонь можно было добыть только трением двух кусков сухого дерева или от искры, 
которая получалась при ударе о булыжник. Ввиду этого в каждой деревне 
поддерживался общественный огонь: в особо предназначенной для этого хижине он 
горел непрерывно и день и ночь и был предоставлен во всеобщее пользование. 
Обязанность поддерживать его возлагалась на молодых девушек, так как только они 
не уходили в поле. С течением времени этот обычай превратился в священное 
учреждение, как это и было в Альбалонге, метрополии Рима;* когда же был основан 
Рим, то и этот город учредил у себя свой очаг Весты и своих весталок.
В весталки выбирались девочки от шести до десяти лет безукоризненного поведения,
 дочери свободных родителей и притом таких, которые еще находятся в живых. 
Всякий телесный недостаток служил препятствием для выбора в весталки.
Весталок было шесть, и никогда больше. Вновь поступающую в общину весталок 
вводили прежде всего в атриум храма Весты. Здесь ей обрезали волосы и вешали их 
в качестве жертвы на священное дерево, которому в эпоху Плиния Старшего было 
уже более пятисот лет. Затем юную весталку одевали во все белое, нарекали ее 
именем Amata, которое прибавлялось к ее родовому имени и посвящали в ее новые 
обязанности. Законный срок службы весталки был тридцать лет; после чего она 
могла вернуться домой и даже выйти замуж. Все время службы ее делилось на три 
периода в 10 лет каждый. В первый она обучалась у своих подруг; во второй — 
официально исполняла обязанности весталки; в третий — сама, в свою очередь, 
обучала вновь поступивших. Старшая по годам называлась великой весталкой 
(Vestalis Maxima) и управляла всей общиной. Редко случалось, чтобы весталка по 
истечении тридцатилетнего срока возвращалась к мирской жизни, так как ее 
положение связано было с весьма значительными преимуществами.
Прежде всего они были очень богаты. Их община владела большими имениями, 
дававшими прекрасный доход; кроме того, каждая из них лично получала от своей 
семьи значительную сумму при посвящении. Наконец, императрицы делали им очень 
щедрые подарки. В 24 году, когда Корнелия вступала в число весталок, Тиберий 
подарил ей 2 млн. сестерциев.
С другой стороны, весталки пользовались исключением по отношению к некоторым 
постановлениям общего права: они освобождались, напр., от власти отца и имели 
право завещания. На суде

__________
* Ромул и Рем были выходцами из г. Альба Лонга.
 

347
 
их свидетельство имело громадное значение. Светоний рассказывает об 
удивительном случае, из которого видно, насколько велик был авторитет весталки. 
Аппий Клавдий хотел получить триумф, но народ отказал ему в этом; тогда он 
убедил свою дочь-весталку занять место в триумфальной колеснице и, под ее 
покровительством, он въехал в качестве триумфатора на Капитолий.
Во время общественных игр весталки занимали почетные места. По улицам они ехали 
в повозках особого устройства. Впереди шел ликтор, и все, даже консул, должны 
были уступать им дорогу. Они участвовали во всех религиозных торжествах. В 71 
году, когда закладывался храм Юпитера на Капитолии, они находились во главе 
шествия и кропили чистой водой фундамент будущего здания. За несколько месяцев 
до смерти Август поручил им четыре документа: свое завещание, распоряжение 
относительно похорон, очерк своей жизни и описание империи. Во времена смут 
охотно прибегали к их заступничеству. Цезарь обязан был им своей жизнью во 
время проскрипций Суллы. Мессалина, которой Клавдий грозил смертью, просила их 
заступиться за нее. Когда войско Веспасиана стояло у ворот Рима, Вителлий через 
весталок просил о прекращении враждебных действий. Всякое оскорбление особы 
весталки наказывалось смертью. Если весталка встречала преступника, которого 
вели на казнь, то казнь отсрочивалась. Их ходатайства почти всегда принимались 
во внимание императором. Наконец, они пользовались привилегией, которую имели 
немногие: весталок хоронили в городе.
Весталки должны были: во-первых, сохранять чистоту и невинность во все время 
своей службы, и во-вторых, точно и добросовестно исполнять свои обязанности; за 
малейшую небрежность относительно этого последнего пункта их секли.
Для сохранения их чистоты принимались самые тщательные меры предосторожности. 
Ни один мужчина не мог приблизиться ночью к их дому; ни один мужчина, даже врач,
 не мог ни под каким предлогом войти в их атриум. Если весталка заболевала, ее 
отправляли к родителям или к какой-нибудь почтенной матроне, и здесь также ни 
на шаг не отставали от врача, который ее лечил. Чтобы удалить от них всякое 
искушение, им не позволяли присутствовать на атлетических состязаниях. Их 
начальник — великий понтифик не спускал с них глаз и заставлял шпионить за ними 
их служанок. За дурное поведение весталка подвергалась страшному наказанию. «Ту,
 которая нарушит свой обет невинности, — говорит Плутарх (Нума, X), — зарывали 
живую в землю близ Коллинских ворот. В этом месте устраивали маленький погреб, 
в который входили через отверстие, сделанное на поверхности земли; в погребе 
клали постель, зажженную лампу и небольшой запас провизии: хлеб, воду, кувшин 
молока, масло, как бы для того чтобы не оскорблять религии, уморив голодом 
священную особу весталки. Виновную помещали в носилки,



348
 
плотно закрытые и завязанные ремнями, так что оттуда не слышно было ее голоса. 
Все выстраивались в молчании, образуя ее молчаливую свиту, погруженную в самую 
глубокую печаль. Не было зрелища более ужасного, и никогда город не имел такого 
печального вида, как во время этой церемонии. По прибытии носилок на место 
назначения ликторы развязывали ремни. Великий понтифик произносил таинственные 
молитвы, воздымал к богам руки перед исполнением рокового приговора, выводил 
затем из носилок весталку, закутанную с 'ног до головы, ставил ее на лестницу и 
уходил. Когда весталка спускалась, лестницу поднимали и погреб закрывался».
Римляне были убеждены, что государство их будет существовать до тех пор, пока 
сохранятся семь священных предметов: пессинунтский камень, которому поклонялись 
под именем «великой Матери Богов» [1], терракотовая колесница из Вей, пепел 
Ореста, скипетр Приама, покрывало Илионы, Палладиум и щиты, которые назывались 
ancilia [2]. Не все это сохранялось весталками, но древние авторы утверждают, 
что на их руках находились известные священные предметы. Цицерон уверяет, что в 
святилище весталок была «статуя, упавшая с неба». Наконец, во время пожара в их 
доме в 191 г. весталки, по словам Геродиана, перенесли эти таинственные 
предметы на Палатин; и тогда, прибавляет автор, в первый раз непосвященные 
увидели Палладиум. Больше мы ничего не знаем об этих святынях, разве только то 
еще, что они были, по-видимому, небольших размеров и могли поместиться в 
терракотовом кувшине. Недавно открыт был дом, в котором жили весталки: он 
построен во времена Септимия Севера. Этот дом находится у подошвы Па-

__________
[1] Этот камень представлял собой грубое изображение Кибелы. Его перевезли в 
Рим из Пессинунта (город в малой Азии) в конце III в. до Р. X. и поставили в 
особом храме, построенном на Палатинском холме. — Ред.
[2] Ancilia — священные щиты, которые салийские жрецы ежегодно в торжественной 
процессии обносили вокруг города. По преданию, один из этих щитов упал с неба, 
и царь Нума, узнав от нимфы Эгерии, что от сохранения этого щита зависит 
благоденствие Рима, велел сделать еще 11 таких же щитов, чтобы никто не мог 
узнать настоящего ancile и похитить его. — Ред.
 

349
 
латинского холма, близ форума, около самого храма Весты. Ничто не отличает его 
от обыкновенного римского дома. Он состоит из прямоугольного атриума в 68 
метров длины и 28 метров ширины, окруженного портиком в 44 колонны. Из атриума 
был ход в различные помещения, расположенные в два этажа. Главным из них был 
tablinum — приемная зала, обширных размеров и роскошно убранная. По бокам его 
шли шесть комнат, предназначенных, может быть, для шести весталок. Посреди 
атриума видны следы какого-то маленького восьмиугольного здания, тщательно 
уничтоженного и сравненного с землей; возможно, что его разрушили сами весталки 
перед тем, как их община была уничтожена (в 394 г.), и что это именно и было 
репи Vestae — потайное святилище, в котором и хранились вышеупомянутые 
священные предметы. В портике стояли статуи великих весталок, поставленные 
различными лицами, облагодетельствованными ими; таких статуй было найдено 12, 
из них только у трех уцелела голова. Особенно дорого то, что по ним можно 
познакомиться со всеми подробностями одеяния весталок: оно состояло из длинного,
 доходящего до пола платья, плаща, который покрывал верхнюю часть тела, белого 
покрывала и шерстяной повязки вокруг головы.
(По Lanciani, Ancient Rome, ch. VI, и Marucchi, Description du Forum romain, p. 
83 et suiv.).

9. Жертвоприношения
Жертвоприношение, которое являлось важнейшим религиозным действием, было 
тщательно определено во всех подробностях. Ни одна из этих бесчисленных 
подробностей не может быть названа второстепенной, малозначащей. Ритуал ни в 
чем не мог предоставить свободу действий тому, кто совершает жертвоприношение, 
так как в римском богослужении существенное значение каждого богослужебного 
действия заключалось именно в форме. В жертвоприношении все было освящено 
обычаем, а ломать старые обычаи строго запрещалось. Человек, который с 
глубочайшим религиозным чувством принес бы в жертву Юпитеру быка, а не вола, 
как это требуется по ритуалу, подвергся бы за это наказанию, как за грех.
Прежде всего предстояло выбрать жертву. У каждого бога были иа этот счет свои 
особые вкусы. Церере приносили кабана — врага жатвы, Либеру — козла, который 
разоряет виноградники. Высшие боги требовали белых жертв, низшим закалывались 
жертвы темных мастей, Вулкану и Робигону * — с рыжей шерстью. За некоторыми

__________
* Мужское божество, покровитель урожая.
 

350
 
исключениями пол жертвы должен был соответствовать полу божества. Прозерпина 
требовала коровы бесплодной, как и она сама, плодородная Земля — наоборот, 
такой коровы, которая в себе несла доказательства своей плодовитости, Юноне — 
богине материнства и семьи — приносили, кроме коров, еще и овец, имевших двух 
ягнят-близнецов, которые и сопровождали свою мать к алтарю. Минерва 
предпочитала телок, принимала также коров, но не терпела козлят, потому что они 
объедают оливковые деревья.
При умилостивительных жертвах приносился обыкновенно кабан или свинья. Если 
испрашивалась какая-нибудь милость, то старались выбрать такую жертву, которая 
так или иначе могла бы служить символом просимого. Так, когда желали, чтобы 
поскорее прошла болезнь или окончилось начатое дело, то жертву выбирали 
настолько престарелую, что можно было быть уверенным в скорой кончине ее. 
Новорожденные животные считались нечистыми; они становились чистыми, т. е. 
годными для жертвоприношения, лишь по достижении известного возраста: быки и 
другие животные того же вида — через 30 дней, бараны — через 8, поросята — на 
пятый или же на десятый день.
Могло случиться, что под руками не оказывалось животного, соединяющего в себе 
все необходимые условия. В таких случаях понтифики могли допустить исключение 
из правила. Белые быки становились редкими, ввиду чего Jupiter Latiaris стал 
принимать рыжих быков, а Юпитер Капитолийский простер свою снисходительность до 
того, что ему можно было предложить, вместо белых, быков, набеленных мелом. 
Первоначально богам приносились в жертву люди, потом их заменили другие живые 
существа. Богиня Mania [1], привыкшая сначала получать людей, впоследствии 
стала довольствоваться фигурками из теста и даже шерстяными куклами. Dis Pater 
и Сатурн также принимали кукол. Кровожадность манов научились обманывать, 
набрасывая на трупы покрывало цвета крови. Правда, со времени похорон Д. Брута 
Перы (в 264 г. до Р. X.) вошло в обыкновение приносить им человеческие жертвы в 
виде боя гладиаторов. Весьма вероятно, что бедные люди, вместо настоящих 
животных, часто приносили богам жертвы из теста.
Каждое жертвенное животное подвергалось предварительно тщательному исследованию 
(probatio), чтобы удостовериться, что оно обладает всеми качествами, которые 
требуются богом. Теленок, у которого хвост не достигал коленного сгиба, баран с 
заостренным хвостом, или с черным хвостом, или с разрезанным ухом — отвергались,
 как негодные. Впрочем, безукоризненные животные непре-

__________
[1] Mania — страшная богиня подземного царства, прародительница манов или ларов.
 — Ред.
 

351
 
менно требовались лишь тогда, когда по закону полагалось принести избранную 
жертву.
Поведение жертвы также имело значение. Если она спокойно ждала смертельного 
удара, ее принимали; если ее, напротив, приходилось тащить силой к алтарю, на 
это смотрели, как на отказ божества от жертвы; если же она вырывалась, то нужно 
было ее немедленно убрать.
Способ заклания жертвы также был точно определен. Некоторые из них убивались 
ударом топора или колотушкой, других зарезывали ножом. Удар направлялся иногда 
в верхнюю часть тела, иногда в нижнюю. Вслед затем удостоверялись, угодно ли 
жертвоприношение божеству, и достигло ли оно, таким образом, своей цели 
(litarе). Этот вопрос решался исследованием внутренностей. Если результаты 
исследования оказывались благоприятными, то части, которые должны быть 
уничтожены в честь богов, отрезались, варились и затем клались на алтарь. В 
принципе вся жертва целиком принадлежала богу, но римляне не злоупотребляли 
всесожжением. Обыкновенно для богов предназначались внутренности (exta), т. е. 
печень, кишки, легкие и сердце; остальное, смотря по обстоятельствам, или 
распределяли между присутствующими, или продавали в пользу храма, или оставляли 
жрецам. В некоторых случаях закон требовал, чтобы к внутренностям прибавлялась 
та или другая часть жертвенного животного. В противоположность этому бывали, 
кажется, случаи, когда молящиеся сами съедали всю жертву.
В ритуале жертвоприношений видную роль играли пирожки (liba). Приготовление 
этих liba производилось с соблюдением самых строгих и подробных правил. Вот, 
напр., как приготовлялась molа salsa, сделанная из муки и соли. Колосья, из 
зерен которых получалась



352
 
мука для этого пирога, собирались от майских нон до кануна майских ид тремя 
старшими по возрасту весталками, которые поочередно занимались этой 
благочестивой работой. Затем все весталки высушивали эти колосья, извлекали из 
них зерна, поджаривали последние и превращали в муку. Три раза в год, — за 18 
дней до февральских календ, за 3 дней до июньских ид и за 3 дня до сентябрьских 
нон, — приготовляли драгоценный пирог, предназначавшийся для общественных 
жертвоприношений. Они смешивали муку с солью, приготовление которой было не 
менее сложно, так как ее нужно было столочь в ступке, высыпать в глиняный, 
обмазанный гипсом сосуд, поставить в жарко натопленную печь, разрезать 
расплавившуюся массу железной пилой и смачивать ее до самого дня употребления 
текучей водой или, по крайней мере, такой водой, которая не бывала в трубах.
Закон, приписываемый Нуме, постановлял, чтобы при возлияниях употреблялось вино 
от неподрезанной виноградной лозы. Вино же от подрезанной лозы если и 
допускалось, то должно было быть непременно натуральным, т. е. хорошо 
выбродившим, не переваренным, неиспорченным ударом молнии, несмешанным с водой. 
При этом нужно было еще удостовериться, не случалось ли кому-нибудь повеситься 
в том винограднике, откуда брали виноград, не попирала ли его раненая нога и 
проч. и проч. Иногда принесение в жертву вина не допускалось: нимфы, например, 
царившие в водах, не принимали его, также как и божества, которые 
покровительствуют вскармливанию грудью. Если жертва приносилась высшим богам, 
то чашу опрокидывали, чтоб вино вылилось сразу; низшим богам вино возливалось 
капля за каплей.
Вода должна быть ключевой. Часто даже, согласно ритуалу, ее нужно было брать из 
определенного источника. Так, например, для богослужения Весте вода бралась в 
Риме из ручья нимфы Эгерии, в Лавинии — из Нумиция [1]; для общественных 
жертвоприношений — из источника Ютурны на Марсовом поле. Водопроводная вода 
никогда не допускалась при совершении некоторых богослужебных действий. 
Очистительная сила воды увеличивалась прибавлением к ней соли и даже 
соединением воды с огнем: в воду погружали горящие факелы, и таким образом 
получалась люстральная вода.
Форма, название и употребление орудий для жертвоприношений (ножей, топоров, 
сосудов) точно определялись религиозными правилами. Так как первоначально 
священные сосуды были из глины, то в храме Весты только такие сосуды и 
употреблялись. Там, где

__________
[1] Lauinium — один из древнейших городов Лациума, по преданию, основанный 
Энеем; Numicius — речка, на которой находились роща и храм, посвященный Энею.
 

353
 
допускались к употреблению бронзовые, серебряные и золотые сосуды, тщательно 
сохранялись их традиционная форма и название.
С особенным вниманием относились к словам молитв, которые произносили во время 
жертвоприношений. Буквальная точность была необходимым условием, без соблюдения 
которого молитва становилась недействительной. Поэтому благоразумие внушало 
верующим обращаться к содействию сведущих и опытных в этом деле понтификов. 
Когда приносились жертвы или давались обеты от имени римского народа 
магистратами, то этими последними руководил великий понтифик или специально 
предназначенный для этого писец, который читал формулу, а тот, кто совершал 
жертвоприношение, повторял за ним. Когда дело шло о посвящении, то забота о 
точности произнесения формулы доходила до того, что не допускалось даже 
малейшее заикание или остановка.
(Bouche-Leclercq. Les Pontifecs de I'ancienne Rome, p. 61—68 et 93—110, chez 
Vieweg).

10. Празднование юбилейных игр при Августе [1] 
В 17 году до Р. X. в Риме праздновались юбилейные игры. Открытая в 1890 году 
надпись знакомит нас с подробностями церемоний, сопровождавших эти празднества. 
Вот как Буассье излагает содержание этой надписи, истолкованной Моммзеном.
Август хотел, чтобы праздник вышел блестящим. По его приказанию, по всем 
городам империи глашатаи приглашали народ на игры, «каких никто не видал и 
никогда больше не увидит». Затем он потребовал от квиндецемвиров [2], 
председателем которых он состоял, осведомить граждан о предстоящих торжествах 
для того, чтобы все происходило правильно и в порядке, в особенности же для 
того, чтобы собралось побольше народу. Квиндецемвиры поспешили исполнить 
приказание и издали несколько указов, чтобы все знали, что будет.
26, 27 и 28 мая гражданам раздали факелы, серу и горную смолу; они унесли эти 
предметы к себе, чтобы огнем и дымом очистить самих себя, своих жен, детей и 
дома. 29, 30 и 31 мая они приносили самим квиндецемвирам первинки земных 
плодов: ржи, пшеницы, ячменя, бобов.

__________
[1] Юбилейные игры (ludi saeculares) устраивались каждые сто лет в честь 
главнейших римских богов для того, чтобы обеспечить силу и могущество Рима (см. 
ниже в этой статье молитву матрон). Учреждение этих игр предание приписывает 
первому римскому консулу Л. Валерию Попликоле. — Ред.
[2] Quindecemuiri sacrorum или sacris faciundis — коллегия из 15-ти жрецов, в 
обязанности которых лежало хранение Сивиллиных книг и гадание по ним. — Ред.
 

354
 
Празднество началось в ночь с 31 мая на 1 июня и продолжалось кряду три дня и 
три ночи. Во время ночных церемоний тщательно соблюдались древние предания. Они 
происходили близ алтаря Dis Pater против Яникульского холма. В первую ночь 
молились Паркам или Мойрам: Август и Агриппа принесли каждой из них трех овец и 
трех коз. Вторая ночь была посвящена подземным божествам Ilithyies, которые 
покровительствовали рождению, потому что все ведь рождается из земли. Так как 
они не любили кровавых жертв, то им предложены были разные пироги и печения: 
libа, рорапа, phtois [1]. В третью ночь чествовалась Мать-Земля, в жертву 
которой была принесена супоросая свинья.
После жертвоприношений устроены были для граждан развлечения иного рода. На 
Марсовом поле вдоль Тибра возвышалась деревянная сцена. Она имела ту 
особенность, что перед ней расстилалось громадное пустое пространство и не было 
ни орхестры, ни рядов скамеек: толпа смотрела стоя. Представления продолжались 
без перерыва в течение двух дней. Трагедии, комедии, мимы следовали одна за 
другой перед постоянно обновлявшейся толпой зрителей. Весьма вероятно, что для 
этого были собраны все труппы актеров, бывшие в Риме и бродившие по Италии.
Дневные празднества были радостные и веселые, что составляло резкую 
противоположность с мрачным и печальным характером ночных торжеств. Первый день 
был посвящен божеству Капитолия — Jupiter Optimus Maximus; Август и Агриппа 
принесли ему в жертву белого вола. На другой день наступила очередь царицы 
Юноны — в честь ее заклали корову. На третий день торжество было перенесено на 
Палатин в храм Аполлона, только что построенный Августом и бывший как бы 
домашним храмом императорского дворца. Здесь закончился праздник принесением в 
жертву священных пирогов.
В течение первых двух дней происходили и другие церемонии. 110 замужних матрон 
не моложе 25 лет устроили в честь Юноны и Дианы sellisternium [2], т. е. 
торжественное пиршество. За столом, уставленным кушаньем, как будто бы сидели 
на стульях божества, и им прислуживали со всеми знаками уважения. На третий 
день 27 юношей и 27 девушек из аристократических семейств, имевших в живых и 
отцов и матерей, пели гимн, специально сочиненный для этого случая Горацием — 
Carmen saeculare. Во время всех этих це-

__________
[1] Вот рецепт приготовления этого пирога: «Нужно взять отжатого сыру и 
истолочь его, затем положить его в металлическое решето, прибавить меду и 
петрушки и месить до тех пор, пока он не будет иметь вид теста».
[2] Sellisternium, так же как и lectisternium, называлось торжественное 
угощение богов; при этом первое название (sellisternium), обозначало, 
по-видимому, такое угощение, которое устраивалось женщинами специально для 
женских божеств. — Ред.
 

355
 
ремоний возносились молитвы богам. Молитва 110 матрон, обращенная к Юноне, 
может дать нам понятие обо всех остальных: «Царица Юнона, ты знаешь, что 
полезнее всего для римского народа квиритов. Мы, матери семейств и жены, 
припадая к твоим ногам, просим и умоляем сделать так, чтобы власть и могущество 
римского народа квиритов увеличивались. Помогать всегда славе латинского имени, 
даровать римскому народу квиритов спасение, победу и здоровье; 
покровительствовать римскому народу квиритов и легионам римского народа 
квиритов, оберегать от всякой опасности государство римского народа квиритов, 
быть милостивой покровительницей римского народа квиритов, квиндецемвиров, нас, 
наших домов и наших семей, — вот о чем мы, 110 матерей семейств и жен, 
выбранных от римского народа квиритов, умоляем тебя на коленях».
За официальными церемониями, после перерыва в один день, следовали различные 
игры, которые были устроены не от государства, а лично от магистратов, за их 
собственный счет. Они продолжались семь дней и происходили частью на деревянной 
сцене Марсова поля, о которой мы говорили выше, частью в театре Помпея, а также 
в театре Марцелла, который в то время еще не был вполне окончен. В заключение 
были устроены бега колесниц и травля зверей.
(Boissier, Revue des Deux Mondes, 15 Mars, 1892).


11. Частные жертвоприношения
Прежде чем приступать к жатве, надо принести в жертву свинью следующим образом:
Церере — свинью, самку борова; ее принеси в жертву прежде чем наступит время 
жатвы следующих злаков: пшеницы, полбы, ячменя, бобов и репы.
Вином и фимиамом надо умилостивить Януса, Юпитера и Юнону. Прежде чем заколоть 
самку борова, обратись к Янусу с такой молитвой: «Отец Янус, вместе с этими 
приношениями я возношу к тебе мою горячую молитву, чтобы ты постоянно изливал 
свою милость на меня, моих детей, мой дом и моих рабов».
Юпитеру следует принести пирог и обратиться с такой молитвой:
«Юпитер, вместе с этим пирогом возношу к тебе мою горячую молитву; будь 
милостив ко мне, к моим детям, к моему дому и к моим рабам. Будь возвеличен 
этим пирогом».
Затем, сделав возлияние Янусу вином, необходимо произнести следующее: «Отец 
Янус, как с прежними приношениями я молился тебе, так и теперь, делая это 
возлияние, молю: прими его милостиво!»
Затем к Юпитеру — со следующими словами: «Юпитер, прими пирог, прими вино, 
которое я возливаю тебе».



356
 
Затем надо заколоть свинью. Как только будут разрезаны внутренности, пусть 
снова дадут пирог Янусу и вознесут к нему молитву, как и раньше; затем пирог 
Юпитеру и те же молитвы; затем возлияния вином Янусу и Юпитеру и те же молитвы, 
что и раньше Затем Церере — внутренности свиньи и вино.
(Катон, О сельском хозяйстве, 134)
Освящать поле надо таким образом: прикажи обвести вокруг него suovetaurilia [1] 
в следующих выражениях: «С благословением богов, чтобы исход был благоприятен, 
поручаю тебе, Маний, обвести или обнести суоветаврилию вокруг моего поместья, 
поля и той части земли, которую ты думаешь освятить».
Перед этим возлейте вино Юпитеру и Янусу с такими словами «Отец Марс, прошу и 
молю тебя, будь милостив ко мне, к моим детям, к моему дому и к моим рабам. 
Чтобы быть достойным твоих милостей, я велел обвести суоветаврилию вокруг моего 
поля, земли и поместья От болезней виданных и невиданных, засухи и опустошения 
охрани меня, отврати и удали эти бедствия. Помоги прозябать плодам, злакам, 
виноградникам и деревьям моим; дай им произрасти благополучно. Сохрани и 
помилуй пастухов моих и стада мои; даруй здравие и благополучие мне, дому моему 
и рабам моим. Так для освящения поместья моего, земли моей и поля моего и для 
принесения очистительной жертвы заклал я эту суоветаврилию из молочных животных.
 Прими ее милостиво! Прими принесенных тебе в жертву с указанной целью этих 
трех молочных животных»
Вслед за этим возьми нож, разрежь и сложи в кучу сухой хлеб и пирог, которые 
находятся тут же, и сделай приношение. Как только заколешь борова, ягненка и 
быка, говори следующее: «Прими принесенную тебе с указанной целью эту 
suovetaurilia». Нельзя говорить при этом «свинья», «ягненок», «теленок» [2].
Если все это не удовлетворит божество, произнеси следующее «Отец Марс, если 
тебе мало этой молочной суоветаврилии — вот тебе и другая в искупление».
Если есть повод думать, что не принята одна или две жертвы, скажи следующее: 
«Отец Марс, если жертва той свиньи тебя не удовлетворила — вот тебе другая в 
искупление».
(Там же, 141)

__________
[1] Suovetaurilia — жертвоприношение, при котором происходило заклание трех 
животных свиньи (sus), овцы (ovis) и быка (taurus).
[2] Вероятно, потому, что при этом жертвоприношении бога обманывали, давая ему 
ягненка вместо овцы и теленка вместо быка — Ред.
12. Протокол одного собрания арвальских братьев (между 218 и 224 г. по Р. X.) *
На четвертый день после июньских календ в лесу Dea Dia [1] Алфений Авициан, 
промагистр [2], заклал у алтаря, в качестве очистительной жертвы, двух свиней, 
имевших поросят, и телку, затем, вернувшись из tetrastylum, он сел в кресло, 
после чего, вернувшись к алтарю, он положил на него внутренности свиньи. Он же 
положил в цирке внутренности телки на маленькую серебряную печь, обложенную 
дерном. После чего он снова вернулся в тетрастиль и, записав все это в протокол,
 снял с себя претексту и вернулся в свою палатку.
После полудня арвальские братья надели свои претексты, собрались в тетрастиле, 
сели на свои места, подписали протокол обряда и съели свиней и кровь. Затем, 
одетые в претексты с терновым венцом и покрывалом на голове, они пошли в лес, 
где под руководством Алфения Авициана, промагистра, заклали жирную овцу и 
исследовали ее внутренности После этого принесли в жертву ладан и вино. Потом, 
вернувшись в храм, они совершили на столе возлияние из урн, а перед храмом 
промагистр и фламин — другое возлияние на Траву. По возвращении к алтарю между 
ними были распределены деньги [3]; фламин и промагистр, несшие сосуды, полные 
вина, и кадильницы, принесли в жертву вино и ладан и встали перед дверью. Два 
брата вышли с общественными рабами за хлебами; по возвращении и тот и другой 
переложили хлеба из правой руки в левую, потом из левой в правую и отдали их 
общественным рабам. Вслед за тем они вошли в храм, где благословили урны и, 
раскрыв двери, простерлись у входа, потом сели в мраморные кресла и 
распределили между собой хлеба, украшенные лавром. Тогда они получили репу и 
lumenulia (овощи) и, обрызгав благовониями богинь,

__________
* Жреческая коллегия из 12 человек.
[1] Этот лес находился приблизительно в семи километрах о г Рима на Кампанской 
Дороге. Здесь было открыто множество документов, относящихся к деятельности 
арвальских братьев.
[2] Promagister — товарищ председателя коллегии арвальских братьев, их 
магистром часто был властвующий император.
[3] Каждый арвальский брат получал за участие в церемонии вознаграждение в 100 
денариев.
 

358
 
заперли храм, из которого вышли все посторонние. Запершиеся в храме жрецы 
подняли до пояса претексты, взяли богослужебные книги и стали плясать, 
распевая:
Enos Lases juvate (три раза).
Neve luae rue, Marma, sins incurrere in pleores (три раза).
Satur fu fere Mars. Limen sali. Sta. Berber (трижды).
Semunis alternei advocapt conctos (трижды).
Enos, Marmor, juvato (три раза).
Triumpe (5 раз) [1].
После пляски по данному знаку вошли общественные рабы и взяли книги.
(Wilmanns, Exempla inscript. latinar., 1879).

__________
[1] Этот древний гимн уже был непонятен в эпоху империи. По догадкам ученых, 
его следует перевести так: «Лары, придите к ним на помощь. Марс, не дай напасть 
на толпу смерти и разорению. Насыться, жестокий Марс. Ты (обращаясь к одному из 
братьев) вскочи на порог. Стой! Бей порог. Вы, а потом вы, призывайте всех 
демонов (обоготворенных покойников или же сельские божества). Ты же, Марс, 
приди к нам на помощь. Скачите!»
13. Суеверия римлян
Имеют ли какую-нибудь силу слова и формулы заклинаний? Ни один мудрец не хочет 
верить в них, а между тем каждым своим действием он ежечасно, сам того не 
сознавая, свидетельствует о своей вере. Так, полагают, что без определенной 
формулы жертву заклать бесполезно, и что нельзя без нее обращаться к богам; 
сверх того о ниспослании какого-либо блага молятся по одной формуле, об 
отвращении какого-либо бедствия — по другой, о принятии дара — по третьей. 
Высшие магистраты, как известно, всегда в точности соблюдают эти различия. 
Чтобы в молитве не было пропущено какое-либо слово или нарушен порядок, один 
читает ее по записи, другой следит за ним, третий смотрит за тем, чтобы все 
хранили молчание; музыкант играет на флейте, чтобы не было слышно иных слов, 
кроме молитвы. Особенно памятуют о том, что, как только эринии шумом помешают 
молитве или в ней будет сделана ошибка, то немедленно внутренности жертвенных 
животных следует заменить или удвоить. Еще и теперь сохраняют как образец 
молитву, которую произнесли Деции, отец и сын, обрекая себя на смерть. 
Существует и молитва весталки Тукции, которую она читала в 609 году от 
основания Рима (в 145 г. до Р. X.), когда, вследствие обвинения в преступной 
связи, ее заставили нести воду в решете. Еще на нашей памяти, на Мясном рынке 
(f. Boarium) были закопаны в землю живыми мужчина и женщина, кажется, греки, а 
может быть, из какого-либо другого народа, с которым мы тогда воевали. И если



359
 
кто-нибудь еще и теперь прочитает молитву, которой сопровождалось это 
жертвоприношение и которую обыкновенно читает главный жрец коллегии 
квиндецемвиров, тот, конечно, должен будет признать за Заклинаниями силу, о 
которой свидетельствуют события 830 лет. И теперь мы верим, что весталки 
простой молитвой удерживают на месте беглых рабов, если только они не успели 
еще покинуть Рима... Силу заклинаний признают и законы Двенадцати таблиц: «Кто .
заворожит полевые плоды...», —говорится в них. И в другом месте: «Кто 
произнесет страшное заклятие...» Нет человека, который не боялся бы заклинаний 
и ворожбы. Поэтому есть обычай, например, съев яйцо или улитку, тотчас 
раздавить скорлупу или разбить ее ложкой... Многие думают, что заклинанием 
можно разбить глиняную посуду; что змеи сами снимают с себя заговор заговором; 
что даже во время ночного отдыха они собираются на заклинания марсов [1]. На 
дверях часто пишут заклинания против пожаров... Катон Старший сообщил заговор 
против вывихов, Варрон — от подагры. Рассказывают, что диктатор Цезарь после 
одного опасного падения из повозки всегда, как только садился, три раза 
повторял заклинание, чтобы обеспечить себе безопасность поездки...
Все это можно подтвердить, сославшись на личное сознание каждого. Почему, в 
самом деле, в первый день нового года мы взаимно желаем друг другу счастья? 
Почему во время общественных очистительных жертвоприношений (lustrum) вести 
жертвы поручают людям со счастливыми именами? Почему, говоря об умерших, мы 
клянемся при этом, что не хотим запятнать их память? Почему нечетные числа 
обладают, по нашему мнению, особенным значением?.. Почему мы желаем здоровья 
тому, кто чихнул?.. Думают, что по звону в ушах отсутствующие чувствуют, что о 
них идут разговоры. Аттал утверждает, что если, увидев скорпиона, сказать «два» 
— он остановится и не будет кусать. Кстати, скорпион напомнил мне об Африке: 
как в других странах не начинают дела, не испросив соизволения богов, так в 
Африке ничего не предпринимают, не произнеся слова «Африка». За столом есть 
обычай снимать с рук кольца. Если, омочив палец в слюне, коснуться им за ухом, 
это облегчает тревожные думы... Если во время обеда зайдет речь о пожаре, мы 
проливаем воду под стол, чтобы его не случилось. Считается очень дурным 
предзнаменованием, если кто, вставая из-за стола, покачнет скамью, или в то 
время, когда кто-нибудь пьет, отодвинет стол... В древности хлеб, выпавший из 
рук, всегда поднимали, и даже не полагалось дуть на него, чтобы очистить от 
сора; при этом, по словам или мыслям того, с кем это случилось, делались 
предсказания; считалось особенно ужасным, если хлеб выпа-

__________
[1] Марсы — сабельское (одно из латинских) племя, жившее в средней Италии 
вокруг Фуцинского озера; римляне считали их искусными заклинателями змей. — Ред.

 

360
 
дал из рук понтифика во время трапезы в честь Плутона. Для искупления нужно 
было вновь положить его на стол и сжечь на очаге лара. Говорят, что если 
лекарство случайно положить на стол, оно теряет силу. Обрезать себе ногти во 
время римских нундин (базар), начиная с указательного пальца, считается 
неблагоприятным для денежных дел. Прикосновение к волосам в 17-й и 29-й дни 
луны охраняет их от выпадения и от головной боли. Деревенский обычай, 
соблюдаемый почти во всех италийских поместьях, запрещает женщинам во время 
прогулок по дорогам вертеть веретено и даже вообще нести его незавернутым, так 
как думают, что это препятствует осуществлению всяких надежд, и особенно 
надежды на урожай. М. Сервилий Нониан при болезни глаз, тотчас же, не называя 
болезни по имени, и раньше чем кто-либо ее назовет, писал на бумажке две 
греческие буквы: «п» и «а», и вешал ее за нитку на шею. Мутиан, бывший три раза 
консулом, носил таким же образом живую муху в белом мешочке: и оба они уверяли, 
что благодаря этим средствам глаза их не будут гноиться. Существуют заклинания 
против града, против многих болезней, против ожогов; некоторые из этих 
заклинаний были даже испытаны.
(Плиний. Естественная история, XXVIII, 3—5)


14. Знамения
Во время движения Ганнибала на Рим «страх увеличивался вестями о многочисленных 
знамениях. В Сицилии у нескольких солдат воспламенились наконечники копий, а в 
Сардинии загорелась палка в руках всадника, который делал обход караулов; 
берега светились множеством огоньков, на двух щитах выступил кровавый пот, 
несколько солдат были поражены молнией, и казалось, что солнечный диск 
уменьшается. Рассказывали, что в Пренесте с неба падали огненные камни, а в 
Арпах видели, как солнце боролось с луной, а на небе были щиты. В Капене среди 
белого дня взошло две луны; в Цере реки потекли кровью, и даже в источнике 
Геркулеса вода была усеяна кровавыми пятнами; в Анциуме кровавые колосья упали 
в корзину жнецов, а в Фалериях небо как бы разверзлось, и в зияющей бездне его 
появился ослепительный свет... В то же самое время в Риме на Аппиевой дороге 
выступил пот на статуях Марса и изваяниях волков. В Капуе небо словно горело, и 
луна как будто падала вместе с дождем. И менее важные знамения были приняты на 
веру: волосы у некоторых коз стали шерстью, курица превратилась в петуха, а 
петух — в курицу».
(Тит Ливий, История, XXII, 1)
Несколько времени спустя «было совершено девятидневное молебствие по случаю 
того, что в Вейях шел каменный дождь. Лишь



361
 
только распространилась весть об этом, тотчас же — как это обыкновенно бывает — 
появились рассказы и о других знамениях: в Минтурнах молния ударила в храм 
Юпитера и в священную рощу Марики [1], а в Ателле — в городскую стену и ворота. 
Жители Минтурн рассказывали, сверх того, еще более страшные вещи: будто в 
городских воротах появился кровавый ручей. А в Капую ночью пробрался волк через 
ворота и растерзал ночного сторожа. Дабы предотвратить дурные последствия этих 
знамений, жрецы постановили совершить жертвоприношение из взрослых животных и 
назначили общественное молебствие на один день. Потом снова девять дней :лужили 
молебны, потому что на Авентинском холме, на том месте, где освящают оружие 
(Armilustrum), шел будто бы каменный дождь. Только что успокоились, — вновь 
всполошила всех весть, что в Фрозиноне родился ребенок ростом с четырехлетнего 
и — что еще удивительнее — так же, как 2 года тому назад в Синуэссе, — 
неизвестного пола. Вызвали из Этрурии гадателей (haruspices); те объявили, что 
это знамение грозит ужасным позором, и что ребенка следует «утопить за 
пределами области римской, в море открытом, так, чтобы он земли не коснулся»; 
его живым заделали в ящик, вывезли в море и бросили. Сверх того, жрецы 
постановили, чтобы 27 девушек обошли город с пением гимна, который сочинил поэт 
Ливий. Когда они разучивали этот гимн в храме Юпитера Статора, в храм Юноны 
Царицы на Авентине ударила молния. Гадатели объявили, что это знамение касается 
женщин, и что они должны дарами умилостивить богиню. Эдиктом курульных эдилов 
были созваны на Капитолий те из них, «которые имели местожительство в римском 
городе или не далее 10 миль от него»; здесь они выбрали из своей среды 25 
женщин, которым и передали взносы из своего приданого. На эти средства был 
сделан золотой чан, принесен на Авентин, и матроны с надлежащим благоговением 
совершили здесь жертвоприношение».
(Там же, XXVII, 37).
В то время когда в Македонии происходило сражение при Филиппах,* боги заранее 
возвестили римлянам исход битвы. «В Риме солнце то стало уменьшаться и 
сделалось совсем маленьким, то вдруг выросло до громадных размеров и даже 
казалось тройным; иногда оно светило и ночью. Молния ударила во многие места, 
между прочих — в храм Юпитера Победоносца. Тут и там вспыхивали огни. В садах 
Октавиана и Антония, расположенных рядом вдоль берегов

__________
* Битва при Филиппах между цезарианцами и республиканцами произошла в 42 г. до 
н. э. Республиканцы были разбиты.
[1] Marica — древнеиталийская нимфа.
 

362
 
Тибра, раздавались трубные звуки и слышался стук оружия. Потом какая-то собака 
протащила труп другой собаки вплоть до храма Цереры, вырыла лапами яму в земле 
и зарыла его тут же. Ребенок родился с десятью пальцами на каждой руке; самка 
мула произвела на свет урода, который лишь сзади был мулом, а спереди походил 
на лошадь. Разбилась колесница Минервы по пути с ристалищ в Капитолий. У статуи 
Юпитера, что на Альбанском холме, во время самого праздника показалась кровь на 
правом плече и на правой руке... Из рек некоторые совершенно высохли, а 
некоторые стали течь к истокам...»
(Дион Кассий, XLVII, 40).

15. Истолкование знамений
Вот как гаруспики объясняли знамения, которые представляли собой внутренности 
(exta) жертвенных животных.
Их исследованию подвергались селезенка, желудок, почка, сердце, легкие и печень.
 Мы ничего не знаем о правилах истолкования, относящихся к первым трем органам; 
мы имеем лишь свидетельство о том, что селезенка иногда менялась местами с 
печенью; но это уже чудо. Сердце, вследствие того, что его внешний вид менее 
подвержен случайным изменениям, мало останавливало на себе внимание гаруспиков. 
Первоначально они даже совсем пренебрегали им, и лишь с 274 г. до Р. X. сердце 
появляется среди exta. С этих пор было установлено считать хорошим знамением, 
если на кончике сердца замечается некоторое ожирение. Отсутствие этого органа 
считалось чудом. Цезарь именно таким образом был извещен о том, что пурпурная 
мантия и золотой трон погубят его. Легкие, вследствие того, что их внешний вид 
чаще подвергается изменению, заслуживали большего внимания; если легкое 
оказывалось как бы расколотым, то следовало отложить всякое предприятие. Но 
самое существенное значение имело исследование печени.
Одна сторона печени имела отношение к вопрошающему (pars familiaris), другая — 
к судьбе его врагов (pars hostilis). Развитие этой последней, богатство сосудов 
в этой части печени было, следовательно, дурным знаком. Так же были 
распределены и щели, которые разделяют печень на доли: была щель 
«дружественная» и щель «враждебная». Чем тоньше и изящнее была линия щели, тем 
более благоприятным знаком считалось это для вопрошающего или его врагов. Само 
собой разумеется, что щель, неправильно идущая или необыкновенная, считалась 
дурным знаком.
Выдающиеся оконечности печени (fibrae) представляли собой части, наиболее 
обильные знамениями, особенно та, которая назы-



363
 
валась головкой печени — выпуклость на краю правой доли. Отсутствие этой 
выпуклости означало смерть; удвоение — борьбу двух сил, следовательно, раздоры; 
если она была как бы расколота щелью, то это предвещало переворот и изменение 
во всем строе жизни, что могло быть и хорошим, и дурным знаком, смотря по 
обстоятельствам. Нередки были и чудесные случаи, что еще более осложняло 
анатомическое исследование гаруспиков. Попадалась двойная печень или с двойной 
оболочкой, что знаменовало силу и благополучие. Наконец, гаруспики изучали и 
расположение кровеносных сосудов. Это производилось во время варки 
внутренностей, которые рассортировывались, согласно требованию ритуала, 
смешивались с кусками известных частей мяса, пересыпались мукой с солью и 
сжигались на алтаре. Это называлось «подношением внутренностей» (exta 
porricere). Во время торжественных жертвоприношений, если жертвой было рогатое 
животное, его внутренности сначала варились, а потом подвергались сожжению. 
Если при этом печень разваливалась так, что распадалась на части, то это было 
таким же дурным знаком, как и полное отсутствие этого органа.
Толкование ауспиций по полету и крику птиц было делом особых гадателей-авгуров. 
Число птиц, которые при этом подвергались наблюдению, было весьма 
незначительно; но в то же время всякая птица могла служить непредвиденным 
знамением, и некоторые из них всегда являлись зловещими. Некоторые из пернатых 
(без сомнения, редкие в Риме и Италии) пользовались такой дурной славой, что 
иногда одно появление их влекло за собой искупительные жертвы.
Птицы, над которыми производились наблюдения авгуров, делились на alites и 
oscines, в зависимости от того, чему придавалось значение знамения — полету их 
или крику. Птицы, посвященные самым древним латинским божествам — зеленый дятел 
Марса и рыбный орел Весты, имели то преимущество, что принадлежали к обеим 
категориям. Орел, ястреб и сарыч были alites; ворон, ворона и ночная сова 
принадлежали к oscines.
Наблюдая alites, авгур должен был прежде всего заметить направление их полета, 
затем высоту, на которой они держатся, последовательность взмахов крыльями и 
вообще их поведение, т. е. инстинктивные действия, которые они могут 
производить пролетая. Так, например, ритуал предусматривает случай, когда птица 
чистится или вырывает у себя перья. Если наблюдались oscines, то, кроме 
указанного выше, надо было заметить частоту, силу и в особенности характер 
крика. Если ворона была слишком болтлива, или ворон кричал сдавленным голосом, 
то это было дурным знаком. Немалое значение имело также и то, куда сядет птица. 
Наконец, если крик дятла и вороны считался благоприятным, когда слышался слева, 
то по отношению к ворону было как раз наоборот.



364
 
Могло случиться, что во время наблюдения замечалось несколько различных и даже 
противоположных знамений. В таком случае, по требованию ритуала, их надо было 
согласовать друг с другом и выделить преобладающее значение того или другого 
знамения; при этом имелось в виду не только количество, но и качество их.
Что касается качества, то относительно этого мнения расходились. Между птицами 
была своего рода иерархия, так что знамение, данное орлом, имело больше 
значения, чем знамение ворона; но при этом надо было принять в расчет и время 
появления каждого из обоих знамений. Одни утверждали, что первое знамение имеет 
преимущественное значение; другие же, наоборот, видели в каждом новом знамении 
подтверждение или уничтожение предыдущего и придавали больше всего значения 
последнему знамению.
Наблюдатель, кажется, имел право мысленно определить мгновение, с которого он 
будет считать знамения действительными. Он мог также ограничиться первым 
знамением, если оно было благоприятно, или же пропустить вначале несколько 
дурных ауспиций в ожидании лучших.
Существовал еще особый способ гадания, который назывался signa ex tripudiis. 
При этом замечалось положение и движение птиц, особенно в тех случаях, когда 
они несли в клюве какой-нибудь предмет, которому можно было придать 
символическое значение. Греческие предания изобилуют рассказами, в которых 
птицы роняют сверху что-нибудь, обыкновенно кусочек мяса, похищенный с алтаря в 
каком-нибудь определенном месте. У Вергилия Эней следит глазами за голубями, 
посланными ему его матерью Венерой, и замечает, что они едят на лету; эту черту 
поэт заимствовал из деятельности авгуров. Одно из таких знамений называлось 
tripudium sollistimum, когда птица, глотая с жадной торопливостью пищу, уронит 
часть ее. В теории таким способом можно было наблюдать всех пернатых;
но на практике наблюдение ограничивалось обыкновенно цыплятами, причем охотно 
прибегали к искусственным мерам, чтобы получить необходимые знамения. Цыплят 
запирали в клетки и подвергали строгому посту, что располагало их к 
прожорливости во время ауспиций. Цицерон возмущается подобными приемами. «Разве 
может быть, — говорит он, — хотя бы тень пророчества в знамении, которое 
вымучено таким образом? Если бы птица могла свободно проявить себя, то ее 
поступок был бы знамением, и ее можно было бы принять за вестницу и 
истолковательницу воли Юпитера. Но когда вы ее держите запертой в клетке, так 
что она почти умирает от истощения и потом бросается на пищу с такой жадностью, 
что часть ее роняет из клюва, — неужели это можно назвать ауспициями?»
Очень часто авгуры и гаруспики, при истолковании замеченных ими знамений, 
преследовали политические цели. Таково было объяснение гаруспиков в 58 году до 
Р. X., текст которого Цицерон сохранил



365
 
в своем Об ответе гаруспиков (10 и след.): «На латинской земле слышны были шум 
и стоны, а в соседней местности, прилегающей к городу, какой-то глухой шум и 
страшный звук оружия, — все это знамения, идущие от Юпитера, Сатурна, Нептуна и 
Земли (Tellus) — небесных богов, ввиду того, что игры отпразднованы были 
слишком небрежно и были осквернены, священные места употреблены для мирских 
целей, ораторов умертвили вопреки всем человеческим и божественным законам, 
данное слово и клятва были попраны, древние и таинственные жертвоприношения 
были произведены с небрежностью и осквернены. Бессмертные боги предостерегают, 
чтобы, вследствие раздора и несогласий в высших классах, сенаторы и их вожди, 
оставленные без помощи, не подверглись опасностям и убийствам, вследствие чего 
провинции могут восстать под предводительством одного главы, прогнать войска и 
тем окончательно ослабить государство. Боги предостерегают также, чтобы 
общественное благо не потерпело ущерба от тайных козней, чтобы не выбирали на 
высшие должности людей с запятнанной репутацией и приговоренных судом, наконец, 
чтобы образ правления остался неизменным».
(Bouche-Leclercq, Histoire de la divination dans l'antiquite, IV, pp. 68 et 
suiv.; 199 et suiv., chez Leroux).

16. Благочестие во времена Августа
Век Августа был благочестивым веком. Восстанавливая порядок, Август восстановил 
также и религию. Он навсегда соединил титул императора с титулом верховного 
понтифика и с управлением делами, относящимися к области религии. Кроме того, 
он был членом пяти жреческих коллегий. Он восстановил лежащие в развалинах 
священные здания; возобновил забытые старые праздники и учредил новые; обогатил 
великолепными подарками сокровищницы богов; увеличил число жриц, усилил их 
значение и дал им новые привилегии; он открыто высказывал сожаление, что не 
имел в своей семье девочки подходящего возраста, которую можно было бы 
посвятить в весталки. Его особа была объявлена священной; имя его упоминалось в 
гимне салийских жрецов. Дион Кассий в словах, которые он вкладывает в уста 
Агриппы, обращающегося к Августу, превосходно выразил характер и направление 
религиозной политики цезарей: «Ты не потерпишь ни безбожия, ни магии», т. е. ни 
отсутствия религии, ни религии тайной и неподчиненной определенному порядку.
Вергилий восхищается Лукрецием и завидует ему, но он почтительно отказывается 
подражать дерзости и резкости этого поэта. Гораций не был набожным в юности. В 
одном своем сочинении, написанном еще до умиротворения римского государства, он 
выразил,



366
 
по поводу бывших будто бы знамений богов, неверие, напоминающее Эпикура; 
впоследствии же он, если и касался религии, то лишь с полным уважением к ней. 
Даже Овидий советует подчиняться религии: «Хорошо, чтобы были боги, а раз это 
хорошо, то мы должны их любить и приносить на древние алтари вино и ладан». Вся 
блестящая поэзия этого времени проникнута религиозным чувством столько же, 
сколько и монархическим. Тибулл выставляет на вид свое религиозное усердие, как 
заслугу, дающую ему право на милость богов, его элегии полны молитв, упоминаний 
о жертвах и об искуплении; то же самое можно сказать и о произведениях 
Пропорция. Одна из поэм Овидия, Фасты, посвящена верованиям и обрядам римской 
религии, причем среди его описаний нередко попадаются молитвы. Бблыпая часть 
сочинений Горация представляет собой религиозные песнопения, настоящие гимны 
Юпитеру и всем богам, которых он умоляет о благоденствии государства. О чем бы 
ни заставляла петь поэта его капризная муза, в его произведениях всегда 
занимают почетное место боги, всегда у него на языке их священные имена, 
упоминание об алтарях, возлияниях и жертвах. Вергилий по преимуществу поэт 
благочестия. Его Энеида — священная поэма. Эней постоянно занят поклонением 
богам и исполнением священных обязанностей, и боги, в свою очередь, никогда не 
перестают руководить им.
Богатая литература эпохи Августа превосходно изображает настроение тогдашнего 
общества: оно живет в мире сверхъестественного.
Все были убеждены, что боги проявляют себя в чудесах и знамениях. Рассказывают, 
что Брут * накануне своей последней борьбы лежал однажды в своей палатке и не 
спал, как вдруг увидел какую-то фигуру, которая молча стояла у его постели. 
«Кто ты?» — спросил он и получил ответ: «Я — твой злой гений, и ты меня скоро 
снова увидишь в Филиппах». Боги проявляли себя в разных милостях, а чаще всего 
в гневе. Дионисий Галикарнасский ** рассказывает, что когда римские женщины 
соорудили статую женской Фортуны, то эта статуя в присутствии всех заговорила, 
чтобы похвалить женщин за их благочестивое усердие. У Тита Ливия целые страницы 
наполнены описаниями знамений, которые подавали боги; он рассказывает, например,
 что бык зашел на третий этаж дома, что другой бык явственно произнес: 
«Берегись, Рим!» Все события этого времени, занесенные на страницы истории, 
окружены целым рядом знамений, которые будто бы предсказывали эти события. В 
книгах историков рассказывается о зловещих предзнаменованиях, которые 
предшествовали смерти Юлия Цезаря; такие же предзнаменования, оказы-

___________
* Брут погиб в битве при Филиппах.
** Дионисий Галикарнасский, греческий историк I в. до н. э., описал «Римские 
древности» в 20 книгах.
 

367
 
вается, были перед смертью Августа и всех деятелей этой эпохи. Знамения были и 
перед победой при Фарсале * и перед поражением Вара.** Составленные Светонием 
биографии цезарей переполнены всякого рода чудесами.
В это время процветали всевозможные способы узнавать судьбу. Здесь прежде всего 
нужно назвать авгуров; затем Сивиллины книги, гаруспиков, которые постигли 
науку чтения знаков, начертанных во внутренностях животных, и науку о молнии; 
потом вызывание мертвых и, наконец, астрологию. К этому следует прибавить 
свободные и неподдающиеся никаким уставам и правилам предсказания людей, 
одержимых каким-нибудь духом. Август устроил в честь богов чрезвычайные 
«Большие Игры», потому что какая-то женщина, у которой на руке были начертаны 
таинственные знаки, стала пророчествовать и грозить Риму гневом богов: 
император нашел нужным считаться с возбужденным настроением толпы, которое 
вызвала эта пророчица. Во властвование Калигулы, когда этот император в первый 
раз производил ауспиции в день нового года, какой-то раб взобрался на священное 
ложе (pulvinar) Юпитера Капитолийского и стал оттуда произносить разные 
зловещие предсказания. Затем он убил собаку, которую привел с собой, а потом и 
сам удавился. Преобладающей страстью этого времени была астрология. Если 
кто-нибудь был недоволен судьбой и беспокоился, то он обращался к звездам, 
думая от них получить надежду. Чаще всего к небесным светилам обращались с 
вопросами о смерти императора или тех, от кого ожидали получить наследство, 
Август запретил советоваться с астрологами иначе, как при свидетелях, и даже 
при свидетелях не позволял спрашивать о чьей-нибудь смерти. Говорят, что для 
ослабления доверия к тайным гороскопам он сам велел составить свой гороскоп и 
обнародовал его. Один поэт, живший в это время, по имени Манилий, не 
сомневается, что будущее написано в очертании фигур, которые составляют на небе 
звезды, и что человек может его прочесть. Человек, говорит он, может ошибаться, 
но порядок звезд не ошибается и не обманывает. Тиберий очень увлекался 
астрологией. Говорят, некто Фрасилл предсказал Агриппине, что Нерон сделается 
императором, и даже сообщил, как он ей отплатит за это. Иногда астрологов 
изгоняли из Рима, но они всегда возвращались снова.
Посредством мантики люди получали от богов советы и указания. Магия давала им 
больше: благодаря ей боги оказывали им помощь и непосредственно участвовали в 
их делах. Увлечение магией началось уже с царствования Августа. О ней упоминают 
и Вергилий, и Гораций, и элегические поэты. Горациевская Канидия вместе со

___________
* Юлий Цезарь разгромил Помпея в 48 г. до н. э. близ г. Фарсал в Фессалии.
** Публий Вар, главнокомандующий римскими войсками в Германии, в сентябре 9 г. 
н. э. погиб в битве в Тевтобургском лесу.
 

368
 
своими подругами, Саганой и Вейей, для того чтобы приготовить любовный напиток, 
морят голодной смертью ребенка. Они зарывают его в землю по шею и ставят вокруг 
него кушанья, которых он не может достать; кушанья эти постоянно переменяются, 
разжигая аппетит, для того чтобы ребенок умирал от желания. Поэт заставляет нас 
присутствовать при этой ужасной сцене и слышать последние слова ребенка, 
который посылает перед смертью ужасные проклятия своим мучительницам. Канидия 
умеет также оживлять восковые фигуры, снимать луну с неба и воскрешать мертвых, 
которые дотла сгорели на погребальном костре.
Скептическое отношение к аду и загробной жизни очень мало было распространено 
среди римлян того времени. Напротив, священный ужас, обыкновенно наполнявший их 
сердца, удваивался при мысли о том свете. Они были уверены, что именно после 
смерти человека ярость богов становится особенно страшной. Один стоик говорит, 
что с людьми надо обращаться, как с детьми, что они хорошо ведут себя только 
тогда, когда их пугают именами Ламии, Горгоны, Эфиальта (Альфито?) и Мормолики, 
а также старинными лешими и букой. Их можно уберечь от зла только страхом 
божественного наказания, угрозами и ужасом, которые внушаются им посредством 
видений и картин или же рассказов о случаях, будто бы действительно происшедших 
с тем-то и тем-то. Отсюда мучения, кратко описанные Вергилием и подробно 
изображенные в Ибисе Овидия [1].
Вера в ад стояла в связи с верой в манов. В виде манов люди переживают, так 
сказать, сами себя, и иногда в этой новой подземной жизни продолжают заниматься 
делами земной. Маны обиженного преследуют обидчика до тех пор, пока не получат 
удовлетворения. Тит Ливии так заканчивает историю децемвиров: «Маны Виргинии, 
более счастливой после смерти, чем при жизни, переходили из дома в дом, чтобы 
совершить дело мести, не оставляя в покое ни одного из виновников, и только 
после этого они, наконец, успокоились». Нечего и говорить о вере в выходцев с 
того света, которые появляются чаще всего во сне, обыкновенно с требованием 
погребения. В источниках начала империи упоминаются также оборотни и вампиры, 
которые сосут кровь и пожирают внутренности у детей, лежащих в колыбели.
Набожность века Августа выражалась не только в верованиях, но и во внешней 
обрядности. Древний Рим уже был священным городом. «Наш город, — говорит одно 
лицо у Тита Ливия, — сооружен на основании ауспиций и небесных знамений; в нем 
нет места, которое не было бы священным, и где не обитало бы божество. 
Торжественные жертвоприношения приурочены здесь к различным

___________
[1] Ibis — памфлет против одного личного врага, написанный Овидием, когда он 
жил в изгнании. — Ред.
 

369
 
местностям и дням». В Риме было около тысячи святилищ богов ларов, в связи с 
культом которых было и поклонение гению импе- ратора. Весталки беспрестанно 
возносили молитвы о благе и спасении города и, кроме того, особые молитвы по 
поводу той или другой определенной опасности. Религиозными церемониями 
сопровождались все важнейшие моменты общественной жизни. Магистрат, созывавший 
народное собрание, молился богам, прежде чем обратиться к народу с речью. В 
сенате перед началом заседания приносился в жертву ладан. В начале войны или 
после поражения богам давался обет соорудить храм или устроить чрезвычайный 
праздник, конечно, только в случае успеха. Во время повальных болезней богам 
устраивались пиршества в храмах и их изображения возлежали за столами. В случае 
засухи женщины — босые, с распущенными волосами — отправлялись в храм Юпитера, 
чтобы вымолить у богов воды. Когда новый консул вступал в должность, он прежде 
всего с большой торжественностью совершал жертвоприношение в Капитолии. Так же 
поступал и триумфатор; прибыв к храму, он выходил из колесницы и на коленях 
вползал по ступенькам храма.
Государственная религия, величественная уже вследствие величия самого Рима, не 
пренебрегала тем не менее самыми незначительными мелочами и была весьма 
скрупулезной. Само это выражение происходит от латинского слова scrupulum, 
которое собственно значило «маленький камешек», а потом в переносном смысле 
стало употребляться и как религиозный термин; при этом оно сначала применялось 
к мелочным подробностям обряда, как это видно из следующих слов Валерия:* 
«Неудивительно, что боги постоянно милостиво заботятся об увеличении и 
сохранении государства, которое с такой тщательностью и добросовестностью 
относится к самым мелочным scrupula религии; так как нужно признаться, что наша 
религия никогда не переставала настаивать на самом точном исполнении обрядов». 
Тит Ливий говорит: «Все это мелочи, но наши отцы именно потому, что не 
пренебрегали этими мелочами, сделали Рим великим».
Если мы обратимся к частной жизни, то увидим, что и здесь религия выступает в 
эту эпоху более чем когда-либо на первый план: и в радостях, и в горестях, и во 
всех делах и занятиях людей. У брака свои особые божества-покровители. Смерть 
дает повод для целого ряда обрядов, каковы: похороны, годовщина смерти, 
поминовение умерших близких и любимых людей, поминовение всех покойников.
Овидий рассказывает о святилище, которое овдовевшая Дидона соорудила в честь 
своего мужа Сихея; а в своих Фастах он описывает Feralia, соответствующие нашей 
радунице. Они праздновались у римлян в конце февраля, т. е. в конце их года 
(который начинался

___________
* Валерий Максим (1-я пол. I в. н. э.), римский писатель; до нашего времени 
дошло его сочинение «Достопримечательные деяния и высказывания».
 

370
 
1 марта). У Овидия же мы встречаем описание празднования дня рождения. Находясь 
в изгнании, он пишет в самый день своего рождения, что не имеет мужества 
праздновать его, одеться в белое, возжечь огонь на алтаре, увитом цветами, 
воскурить на нем ладан и с молитвами принести в жертву священные пироги. Иногда,
 сооружая статую или святилище в честь какого-нибудь бога, учреждали при них 
нечто вроде постоянной службы, которую в определенные часы пел особый хор. Боги 
во всем имели свою долю: в важных случаях — торжественные жертвоприношения и 
хоры, в менее значительных — по крайней мере возлияние и ладан. Жертвы 
приносились перед отплытием в море, причем внутренности жертвенных животных 
бросались в морские волны. У каждого корабля был свой особый патрон из числа 
богов. Приставая к берегу, молились особым божествам данной местности. Богам 
приносились благодарственные жертвы по поводу возвращения друга; можно, пожалуй,
 сказать, что это был пир, данный в честь возвратившегося, но ведь всякий 
торжественный пир был священным, и боги в нем участвовали.
Все моменты сельскохозяйственных работ отмечены жертвоприношениями. «Прежде 
всего, — говорит Вергилий в своей поэме, — воздай поклонение богам и принеси 
жертву Церере». И он описывает торжественные обряды, которыми сопровождался 
переход от зимы к весне. Процессии по полям являются началом наших молебствий 
(rogations). Были праздники в честь бога Термина, праздники в честь Pales [1] в 
конце апреля, праздник богини печи и много других, «во время которых отдыхал и 
крестьянин и даже его бык». Богу посвящалось какое-нибудь дерево, и ежегодно 
под этим деревом совершались жертвоприношения. Жертвы приносились также на 
берегу священных источников. Повсюду были священные камни и стволы деревьев, 
которые украшались цветами. Я приведу молитву к Pales, которую Овидий поместил 
в своей поэме «Фасты»: «Окажи покровительство стаду и его пастырям. Если я 
когда-нибудь лег под священным деревом или пас под ним свой скот; если мои 
бараны, по неосторожности, поели траву на могилах; если я вошел в заповедную 
рощу, и мои взоры обратили там в бегство нимф или бога с козлиными ногами; если 
мой кривой нож срезал ветви тенистого дерева, чтобы доставить свежие листья 
больной овечке, — прости мой грех; пусть мне простится также и то, что я во 
время града укрыл свои стада под кровлей сельского святилища; и вы простите, 
нимфы, если я осквернил ваши священные воды, и если мое стадо своими

___________
[1] Terminus — бог межи и пограничного камня; ему посвящен был особый праздник 
(Terminalia), происходивший 23 февраля. Pales—древнее божество; с его именем 
связано название Палатинского холма, на котором пастухи основали город Рим; 
Palilia, происходившие за 11 дней до майских календ, были праздником римских 
пастухов и в то же время праздником основания Рима. — Ред.
 

371
 
ногами замутило их чистоту. Богиня, склони на нашу сторону божества источников 
и колодцев и те божества, которыми наполнены леса». В этой молитве сквозь дымку 
несколько изысканной поэтической фантазии виднеется набожность простодушного 
поселянина, который наивно представлял себе везде и всюду сверхъестественные 
существа.
Частные лица давали обеты по поводу всяких случайностей жизни. Если лихорадка 
более четырех месяцев держала ребенка в постели, мать давала обет, что когда он 
выздоровеет, она погрузит его совсем нагого в Тибр. Пожертвование в храме 
разных вещей по обету было чрезвычайно распространено; часто такими вещами 
сплошь были покрыты стены храма. Нередко богам по обету посвящали и детей. Одна 
маленькая девочка спаслась от смерти чудом и была посвящена Диане: в честь этой 
богини девочка обречена на вечное девство.
То, что не стоило обета, вызывало по крайней мере искупительную жертву. Такой 
жертвой римлянин отвечал на все, что могло ему показаться угрозой божества, как,
 например, дурное предзнаменование или зловещий сон. А что не было 
предзнаменованием? Если человек, выходя из дому, слышит крик или зовущий его 
голос — это предзнаменование. Какая-нибудь случайность или неосторожность могла 
быть тоже предзнаменованием. Войти, напр., левой ногой в храм было настоящим 
несчастьем. Дурной знак представлял собой крик птицы, называвшейся раrrа, 
встреча с волчицей или с лисицей-самкой или со змеей, которая переползает 
дорогу. Наоборот, если лампа брызнет — это хороший знак. Но больше всего 
беспокойства доставляли сны. Если во сне являлся любимый человек в таком виде, 
который возбуждал сострадание, спящий вскакивал с постели и спешил помолиться 
божествам ночных видений. Если приснятся покойные родители, то по пробуждении 
необходимо как можно скорей подбросить топлива на очаг и принести в жертву 
ларам ладан и священную муку. По поводу снов ставились статуи, святилища и 
совершались разные дела благочестия.
Благочестивая бабушка не преминет взять своего новорожденного внука из колыбели,
 чтобы средним пальцем помазать ему лоб и губы слюной: это предохраняло от 
дурного глаза. Если кто-нибудь был болен, то комнату его трижды очищали серой, 
сопровождая эту церемонию заговором; или же, одевшись в холщовое платье без 
пояса, произносили девять заговоров, обращенных к Гекате, богине перекрестков.
Больше всего нуждались в искупительной жертве оскорбления самих богов. Если 
кто-нибудь произнес богохульство, или предстал перед богами не очистившись, или 
похитил цветы с алтаря, или обнаружил тайну мистерий, то он должен был пасть 
ниц перед входом в храм, облобызать его порог, на коленях вползти по ступенькам 
и даже биться головой о священные двери.



372
 
Особую науку составляло колдовство: при его помощи можно было наслать болезнь 
на человека, сделать так, что у женщины выпадут волосы. Не менее страшна была 
сила проклятий. В одной поэме Овидия мы находим подробное описание того, как 
совершалось проклятие врага: «Кто бы вы ни были, присутствующие при том, как я 
совершаю свою месть, произносите, слова скорби, покажите проклятому лицо, 
омоченное слезами. Подойдите к нему левой ногой со зловещими 
предзнаменованиями; покройтесь перед ним черной одеждой. А ты, чего ты ждешь и 
медлишь надеть на свое чело погребальную повязку? Вот, вот алтарь, воздвигнутый 
для твоей смерти. Все готово для торжественных похорон; пора произнести 
человеку убийственные проклятия; подставь под нож свою шею, ненавистная жертва. 
Пусть солнце и лучи Феба не светят тебе, пусть все звезды сразу померкнут для 
твоих глаз! Пусть огонь и даже воздух откажутся служить тебе; пусть ни на земле,
 ни на море тебе не будет пути. Ты будешь скитаться жалким изгнанником и 
переходить от двери к двери, трепетным голосом выпрашивать кусок хлеба!..» И 
дальше в том же роде на протяжении более чем пятисот стихов.
Можно было наслать на человека смерть, вырезав на свинцовой пластинке его имя 
вместе с разными угрожающими проклятиями. Тацит расcказывает, что враги 
Германика среди других козней прибегали также и к заговорам, имеющим силу 
наслать смерть на человека. Случалось, что покойник посредством такого рода 
проклятия, помещенного на его могиле по его предсмертному распоряжению или от 
его имени, призывал на голову тех, от кого он потерпел, мщение подземных богов. 
Так, одна афинская надпись заключает в себе следующие слова: «К этому свинцу я 
привязываю Сатира, Суния, Демитрия и других врагов, которые у меня могут быть; 
всех их я передаю тебе, бог-покровитель. Я вверяю тебе на сохранение их и то 
зло, которое они мне сделали. Гермес-держатель, удержи твердо имена этих людей. 
Гермес и Земля, я вас умоляю не забыть этих жалоб и наказать тех, кого я 
обвиняю».
(Е. Наvet, Le Christianisme et ses origlnes, tome II, chap XII, chez 
CaImann-Levy).

17. Увлечение женщин восточными культами
Вот является к ней в дом хор исступленной Беллоны [1] и Матери Богов (Кибелы): 
во главе его — первый служитель богини, предмет поч-

__________
[1] Беллона — азиатская богиня, культ которой отличался кровавым характером. Во 
время богослужения жрецы ее наносили себе топориком раны, принося таким образом 
в жертву богине человеческую кровь. Жрецы Беллоны занимались предсказанием. — 
Ред.
 

373
 
тения для прочего сброда. Хриплые певцы с плебейскими бубнами в руках 
расступаются перед ним. Он надевает фригийскую тиару и изрекает, что надо 
бояться сентябрьского южного ветра; но если принести очистительную жертву в 
сотню яиц, а ему подарить хотя бы поношенную тунику, все обойдется: в складках 
этой одежды он унесет все, что грозило несчастьем дому, и можно быть на год 
спокойной.
Зимой она сделает прорубь на Тибре и рано утром трижды в нее погрузится и, как 
ни страшно, с головой окунется в самую пучину. Оттуда нагая, дрожа от холода, 
она проползет на коленях через все поле Тарквиния Гордого. Если прикажет Изида, 
она и в Египет поедет за священной водой из Мероэ, чтобы окропить храм богини...
 Она думает, что богиня сама приказала ей это: с кем же еще, как не с ней, и 
беседовать ночью богам?
Самым большим почетом пользуется вот этот, который в сопровождении жрецов в 
льняных одеждах, с бритыми головами, бегает по городу, насмехаясь над кающимися.
 Он молит о прощении: какая-то женщина не удержалась от любовных объятий своего 
мужа в священные дни: за это грозит ведь страшная казнь. Вон и серебряный змей 
у Изиды качнул головою!



374
 
Жрец льет слезы и шепчет молитвы, чтобы Осирис не отказался простить женщину: 
жирный гусь да нежный пирог — этого довольно, чтобы подкупить бога.
Этот ушел, — приходит старуха-еврейка, оставив у входа корзину с сеном. Тряся 
головой, на ухо шепчет она свою просьбу о подаянии. Она толкует закон 
Иерусалима, у ней есть свой жертвенник в роще, она приносит надежные вести о 
велениях неба. Она также кое-что получает, но меньше, чем жрец: евреи продают 
какие угодно пророчества по самым дешевым ценам.
Ее сменяет гадатель из Армении или Коммагены. Исследовав легкие только что 
убитой голубки, он обещает нежного любовника или громадное наследство от 
бездетного богача. Они гадают и по внутренностям кур, щенят, а иногда даже 
детей, а потом доносят на своих сообщников.
Но всего больше верят женщины халдеям. Чтобы ни сказал астролог, они верят, что 
источник тех слов — сам Юпитер Аммонский. Ведь дельфийский оракул замолк, а 
мрак грядущего мучит людей... Особенно много веры тому, у кого на руках звенят 
цепи, кто долго прожил в тюрьме. Астролог, не бывавший в оковах, не находит 
признания. Ради успеха надо чуть-чуть не погибнуть, в виде милости быть 
сосланным на какой-нибудь Кикладский островок, например, на Сериф; только к 
такому пророку и обратится твоя жена, чтобы узнать, скоро ль умрет твоя мать, 
больная желтухой.
С той же женщиной, у которой у самой в руках календарь, замасленный и блестящий,
 как янтарь, ты избегай и встречаться. Она сама знает искусство астрологов. 
Если ее муж идет на войну, она ни за что не пойдет вместе с ним, если 
вычисления Трасилла [1] против того. Если нужно ей хоть версту отъехать от Рима,
 и тогда она по книжке выбирает время отъезда; загноится глаз — она справится в 
таблице гороскопов, прежде чем спросить мази... Если женщина — бедная, она 
пойдет к простому хироманту и поцелуями заплатит за гадание. Богатым дают 
предсказанья за плату фригийцы или индийцы, которым известны и звезды, и небо. 
Для народа же «судьба» поместилась в цирке и на валу: здесь вопрошает плебейка, 
не бросить ли ей кабатчика, чтобы выйти замуж за старьевщика.
(Ювенал. Сатира VI, 511—591).

__________
[1] Трасилл — греческий астролог, обучавший Тиберия тайнам этой науки. — Ред.
Глава XI. РЕСПУБЛИКАНСКИЙ СТРОЙ
1. Римский народ по Титу Ливию и Тэну
Потребность властвовать коренилась так глубоко в характере римского народа, что 
она казалась ему освященной божественным законом. Требование, чтобы римляне 
относились справедливо к другим народам и уважали чужие права, представлялось 
им профанацией; и когда латины, уже двести лет поставлявшие добрую половину 
римских воинов и участвовавшие во всех завоеваниях, потребовали себе равных 
прав, вполне ими заслуженных, римский народ вознегодовал, как будто это было 
кощунством. Консул прямо заявил, что, «если отцы-сенаторы будут настолько 
безумны, что допустят, чтобы им диктовал законы человек из Сетии» [1], то он 
придет в сенат с мечом и собственноручно убьет всякого латина, которого 
встретит в курии. Такая невероятная надменность доказывает, что у этих людей 
были царственные души. Стоит только вспомнить, как после войны с Ганнибалом 
римский сенат и полководцы изрекали лаконичные одобрения и порицания целым 
народам и их государям тоном властителя, который не тратит лишних слов и не 
особенно деликатничает, уверенный в том, что на его стороне сила и что само 
подчинение ему уже составляет счастье. Декреты

__________
[1] Setia — город в Лациуме. — Ред.
 

376
 
сената представляют собой приговор судьи, который поражает сердце властной 
суровостью, прежде чем поразить врага силой оружия. Когда Попилий, проводя 
своим жезлом черту вокруг царя сирийского, приказывает ему отвечать немедленно, 
раньше чем он выйдет из этого круга, то в этом поступке нет ничего 
необыкновенного, так как всякий римлянин обращался с иностранцами, как с 
подданными.
В этой гордости, которой отличался римлянин и как частное лицо, и как член 
своего государства, гордости, рожденной вместе с Римом, питаемой 
последовательным рядом побед и привычкой властвовать, заключался источник 
своеобразного мужества. Римляне не бросались в битву в порыве храбрости и 
увлеченные воображением, как афиняне; они не сражались из беспокойной 
потребности в движении, как варвары: они побеждали, благодаря своему упорству 
высокомерного человека. В особенности характерны в этом отношении их неудачи. 
Так, напр., при Требии и у Тразименского озера небольшие отряды пробиваются 
сквозь победоносную армию неприятеля, который окружает их со всех сторон. При 
Каннах пятьдесят тысяч человек, построившись в виде круга, пали все до единого: 
по мере того как передние ряды гибли, на их место становились те, кто стоял в 
середине круга...* Римляне сражаются из чувства чести и долга, они не способны 
отступить, потому что мужественное сердце возмущается при одной мысли о 
необходимости просить прощения, потому что унижение хуже чем гибель, потому что 
лучше все потерять, чем уступить что-нибудь. Именно вследствие этого каждая 
новая неудача лишь увеличивает требовательность Рима. Вступить в переговоры с 
неприятелем он соглашается лишь в качестве победителя, дарующего мир, вокруг 
себя он терпит только ищущих покровительства, умоляющих о милостях и покорных 
подданных. «Его владычество простирается так же далеко, как и земля, его 
мужество столь же высоко, как и небо».
Гордость дает спокойствие. Человек, соблюдающий свое достоинство, сохраняет 
величавый вид, и римлянин совершает самые великие подвиги без всякого 
энтузиазма и даже просто волнения. Гордость заставляет римлян боготворить 
отечество, потому что оно дает гражданину славу и власть, без которых он не 
может жить. Из гордости приносит он в жертву семью, потому что с точки зрения 
гордости все чувства, лежащие в основе семейной жизни, являются постыдной 
слабостью. Из речей у Тита Ливия видно, с какой простотой, спокойствием и 
рассудительностью римлянин решается на самопожертвование. Квинт Фабий 
председательствует в комициях; первая центурия выбирает консулом его племянника 
Отацилия. Фабий останавливает голосование и с невозмутимым спокойствием 
говорит: «Мы испытали

__________
* Перечислены три крупные поражения римлян в начале 2-й Пунической войны 
(218—201 гг. до Р. X.). Указанные сражения произошли в 218—216 гг. до Р. Х.
 

377
 
тебя, Отацилий, в менее ответственных должностях, но ты ничего не сделал, чтобы 
мы могли отнестись к тебе с доверием на более высоком посту... В твоих 
собственных интересах не следует взваливать тебе на плечи слишком большую 
тяжесть. Глашатай, спроси снова мнение этой центурии». Сын Манлия вступил в бой 
вопреки распоряжению своего отца. Он является с доспехами побежденного врага. 
Ни слова не говоря, отец отворачивается от него, велит трубить сбор и в 
присутствии всего войска приговаривает сына к смертной казни, «чтобы, наказав 
его, восстановить дисциплину, нарушенную его поступком». По этим примерам мы 
можем судить, насколько развита была сила воли у римлян. В душе магистрата как 
бы постоянно находился трибунал, который мог в каждую данную минуту изречь 
всегда готовый приговор. Им не нужно было делать усилия и отрекаться от самого 
себя, чтобы отважиться на самопожертвование, они всегда были готовы к нему. 
Гаруспик объявил, что предводитель того войска, которое победит, должен пасть, 
тогда Манлий и его товарищи собрали своих центурионов и постановили, что один 
из них принесет себя в жертву, как только находящееся под его начальством крыло 
начнет отступать. ..
Любовь к родине у римлян — религиозное чувство в такой же мере, как и 
политическое: их боги — римляне и живут на земле. Как сильно должно быть это 
чувство у того человека, в душе которого оно сливается со всеми другими 
чувствами! В наше время они разделены. Город, в котором мы живем, религия, 
которую исповедуем, государство, в состав которого входим, составляют в 
настоящее время три особых мира, всегда разделенных, часто даже враждебных друг 
другу. У древних же все они соединялись в одном, в государстве. Оно было 
городом, ему приносили в жертву семью; оно сливалось с религией; сердце и мысль 
человека всецело принадлежало его отечеству, и с какой бы стороны мы ни 
заглянули в душу римлянина, всегда мы найдем в нем только гражданина.
Можно ли сказать, что портрет римлянина, нарисованный Титом Ливием, сохраняет 
все черты и живые краски подлинника? Я не думаю. Ничего не стоит сказать, что 
Цинциннат пахал землю. Одно вскользь брошенное слово еще не дает нам 
изображения римлянина за сохой. Трудно представить себе римлян, если только не 
знать ничем не прикрашенных подробностей их домашнего быта. Мы должны искать в 
Ювенале, в Плутархе, в Катоне Старшем более живых данных, более оригинальных 
черт, более ярких красок. Эти авторы действительно дают полную картину, когда 
изображают своих предков, как они пашут землю под палящими лучами солнца, «как 
они распахивают покрытую камнями и скалами почву Самниума, освежаясь на меже 
глотком воды с уксусом, как они ютятся по три семьи в одной хате, с одним 
единственным рабом», а вечером сходятся все вместе на скромную трапезу, 
состоящую из одних овощей.



378
 
Мало сказать, что они были бедны и воздержанны в своих привычках:
эти общие выражения совсем ничего не дают для картины. Надо обращаться не к 
разуму, а к воображению. А воображение можно расшевелить только живыми фактами, 
взятыми из грубого деревенского быта: ему нужно показать сараи, конюшни, мотыги 
и всю обстановку крестьянского хозяйства. Тит Ливии, двадцать раз упоминающий, 
что римляне взяли большую добычу, меньше поражает воображение, чем Авл Геллий, 
подробно описывающий эту добычу:
дротик, ствол деревянного копья, много репы, корма для скота, бурдюк, мех, 
факел, — вот все, что воин может взять себе; при этом он клянется военным 
трибунам, что ни в лагере, ни на десять миль вокруг он не будет красть больше 
чем на одну серебряную монету в день. Возвышенные выражения и красноречивые 
периоды никогда не дадут ясного представления об этих крестьянах, которые 
грабят других крестьян. Поведите этих патрициев в их деревенские усадьбы, 
покажите в этом герое человека, в великом человеке — расчетливого и жадного 
хозяина. Скажите нам вместе с Катоном Старшим, что Маний и М. Манлий придумали 
соскребать дрожжи со стенок винных бочек, что сенаторы сообщают друг другу 
разные средства для исцеления больных быков, для выделки соли, а также снадобья 
против насекомых, портящих платье. Тогда мы поймем, что эти люди действительно 
пашут землю, и пашут ее не из философии и не для того, чтобы показать свою 
возвышенную душу, а из простого расчета, «чтобы держать дом в порядке». Это 
настоящие поселяне, которые, желая похвалить человека, называют его добрым 
землевладельцем, хорошим колоном; такой хороший хозяин, как Метелл, в 
надгробной речи в числе десяти главных добродетелей своего отца упоминает его 
умение извлекать большие доходы... Зоркость скряги, которая замечается в 
сочинении Катона Старшего «О земледелии», покажет нам, в каких могучих и цепких 
руках сожмет и стиснет римлянин и земли, и людей, покоренных им. Тогда только 
можно будет понять и неукротимую отвагу, обнаруженную в битвах при Тразименском 
озере и при Каннах; ее источник — гордость и любовь к родине, но в еще большей 
степени она развита воспитанием и деревенским образом жизни. «Из земледельцев, 
— говорит Катон, — выходят самые деятельные воины и самые отважные люди». Те, 
кто в продолжение пятнадцати лет обрабатывал каменистую почву Сабины [1], 
простоят целый день в пыли на берегу Волтурна [2], несмотря на град нумидийских 
стрел, удары галльских рогатин и испанских мечей. Они будут наносить удары 
врагу, как раньше они наносили их земле — с диким упорством, падая лишь от 
потери крови, да и

__________
[1] Сабина — гористая область между Лациумом и Умбрией.
[2] Volturnus — река в Кампании. — Ред.
 

379
 
после падения они будут стараться вцепиться зубами во врага или же уткнуться 
лицом в песок, чтобы умереть.
Когда глава семьи продал урожай, подвел итоги, назначил, какое поле на 
следующий год должно быть засеяно пшеницей, какое — ячменем, он отправляется в 
Рим. В рассказе Тита Ливия его можно видеть на форуме, обсуждающим законы, но 
не дома за тяжбами и разными хозяйственными заботами. Из Ливия мы знаем таким 
образом только общественную жизнь римлянина. Гораций же и юристы открывают нам 
и частную жизнь его. «Римлянин помещает свои деньги благоразумно в верные руки, 
поучает юношу, какими средствами можно увеличить свое состояние и избежать 
дорогостоящих выдумок». С раннего утра Тиб. Корунканий или Секст Элий заседают 
в прихожей своего дома среди изображений предков и дают юридические советы 
своим клиентам. Они сообщают этим последним формулы, показывают жесты и 
юридическую пантомиму, а также приемы притворной борьбы, без чего нельзя 
предъявить иска в римском суде. Вот один из клиентов старается запечатлеть в 
своей памяти священные слова и не забыть, что если в тяжбе по поводу 
виноградной лозы он произнесет слово vites (лоза), а не arbores (деревья), как 
того требует закон, то он проиграет дело. В Афинах молодые люди спорят о высшем 
благе и упиваются поэтическими рассуждениями Платона; в Риме же они спорят о 
том, принадлежит ли приплод нанятой скотины ее собственнику или нанимателю; они 
запоминают сентенции, выходящие из уст юристов, или же, подобно Катону, 
отправляются по окончании земледельческих работ вести дела своих клиентов в 
маленьких соседних городах. Первый римлянин, сделавшийся писателем, Фабий 
Пиктор, составил шестнадцать книг понтификального права.
(Taine, Essai sur Tite-Live, pp. 194—216, chez Hachette).

2. Политические правила римлян
Приказания да будут сообразны с законом, и граждане да повинуются им скромно и 
без отказа. Непокорного и вредного гражданина должностные лица пусть обуздывают 
штрафом, тюрьмой или розгами, если только тому не воспрепятствует равная или 
высшая власть или сам народ, к которым должно апеллировать. В военное время не 
должно быть апелляции на командующего, и то, что он постановил, должно получить 
силу закона...
Военачальники, должностные лица, послы пусть отправляются из Рима по решению 
сената и по приказу народа, пусть справедливо ведут они правые войны, щадят 
союзников, сдерживают себя и своих, увеличивают славу своего народа и со славой 
возвращаются домой...



380
 
Постановления сената пусть имеют силу закона, если только им не воспротивится 
равная или высшая власть. Эти постановления должны храниться записанными. Класс 
сенаторов да будет беспорочен и да служит образцом для других... А если нужно 
будет исполнить что-нибудь, выходящее за пределы компетенции должностных лиц, 
пусть народ выберет для этого особое лицо и облечет его полномочием действовать.
..
В своих сношениях с народом или сенатом магистраты должны быть умеренны.*
Сенатор, не пришедший на заседание, должен или представить уважительные причины 
неявки или быть присужденным к штрафу. Пусть сенатор говорит своевременно и 
умеренно и пусть соблюдает народные интересы.
В народном собрании пусть не допускается насилие. Пусть равная или высшая 
власть пользуется преимуществом. Если какое-нибудь предложение вызовет смятение,
 виновным пусть считается автор этого предложения. Воспрепятствовавший дурному 
делу пусть считается добрым гражданином.
Магистраты пусть соблюдают ауспиции, пусть повинуются государственному авгуру, 
обнародованные ими предложения пусть представляются в эрарий [1] для всеобщего 
сведения, пусть одновременно не обсуждают больше одного дела, пусть разъясняют 
дело народу и пусть позволяют должностным и частным лицам обсуждать его.
Пусть не издают специальных законов в угоду отдельным лицам. Пусть не 
произносят смертного приговора гражданину иначе, как в больших комициях (по 
центуриям)...
Подарков пусть никто не принимает и не дает ни при искании должности, ни при 
отправлении ее, ни по отбытии ее срока.
Уклонившийся от соблюдения этих правил пусть будет наказан как за преступление.
(Цицерон, О законах, III, 3—4)

__________
* Под магистратами понимаются все римские должностные лица.
[1] Aerarium — государственная сокровищница, казначейство, помещавшееся при 
храме Сатурна. Здесь же был архив, в котором хранились все акты и документы, 
относящиеся к финансовому управлению. — Ред.
3. Советы относительно того, как домогаться консульства
Два средства, необходимых для успеха, имеет в виду каждый кандидат: преданность 
друзей и расположение народа. Первое явля-



381
 
ется следствием благодеяний, одолжений, старинных связей, естественной 
услужливости и любезности. Но в данном случае слово «друг» должно быть 
понимаемо в более тесном смысле, чем обыкновенно. Тот, кто проявляет к тебе 
доброе расположение и уважение, кто часто посещает твой дом, должен считаться в 
числе твоих друзей. В особенности нужно стараться быть приятным и дорогим тем 
людям, которые связаны с нами более значительными узами, как-то: родство, 
свойство, политическая связь или какое-нибудь одолжение. Чем больше человек 
видится с тобой запросто и делается тебе близким в твоей внутренней жизни, тем 
более должен ты стараться, чтоб он тебя любил и желал твоего успеха. Внуши 
такие же чувства гражданам, принадлежащим к твоей трибе,* соседям, клиентам, 
вольноотпущенникам, даже рабам: наша репутация на форуме почти всецело зависит 
от отзывов прислуги. Одним словом, постарайся приобрести друзей во всех слоях 
общества: для блеска — среди особ славных своим именем или почетным положением: 
они делают честь кандидату даже в том случае, когда не стараются добыть ему 
побольше голосов; для защиты от несправедливостей — среди магистратов, в 
особенности таких, как консулы и народные трибуны; чтобы иметь успех в 
центуриях — среди людей, которые пользуются там влиянием.
Ничтожнейшие услуги иногда достаточны, чтобы заставить человека поддерживать 
того или другого кандидата; тем более люди, обязанные тебе своим спасением, 
должны чувствовать, что, если они окажутся неблагодарными в важном для тебя 
деле, то подвергнутся всеобщему осуждению. Тем не менее, нужно похлопотать и 
перед ними и дать им понять, что и ты в свою очередь будешь очень обязан. Те, 
кто ждет от тебя что-нибудь, будут самыми преданными и самыми деятельными. 
Пусть они видят, что ты всегда готов услужить им, всегда замечаешь их старанья, 
всегда видишь и верно оцениваешь услуги, которые они тебе оказывают. Что же 
касается тех, кто предан тебе из расчета, то, чтобы подстрекнуть их, не 
останавливайся перед благодарностями, а также разговорами, наиболее близко 
касающимися мотивов, из-за которых они относятся к тебе сочувственно; уверяй их 
также и в своем расположении, выражай надежду, что эта связь продолжится и 
перейдет в тесную дружбу. Среди всех этих людей тщательно старайся определить, 
кто что может сделать, чтобы знать, как добиться его благосклонности, на что ты 
можешь надеяться и чего требовать... Во всех других обстоятельствах было бы 
неприлично слишком щедро предлагать свою дружбу; но если сегодня ты не будешь 
щедрым на нее, не обнаружишь живой готовности и притом по отношению ко многим, 
то никто не отнесется к тебе как к серьезному кандидату.

__________
* Курии — древнейшие племенные объединения Рима, трибы — территориальные 
округа; центурии — военно-политические объединения.
 

382
 
Обрати внимание прежде всего на тех, кто стоит ближе к тебе: на сенаторов, 
всадников, а также на людей деятельных и пользующихся доверием среди других 
сословий государства. В городских трибах можно найти много весьма полезных 
людей, ловких и влиятельных вольноотпущенников. Если кого-нибудь ты можешь 
привлечь на свою сторону, то старайся изо всех сил войти с ним в соглашение. 
Хлопочи перед такими людьми, заставляй их хлопотать, покажи им, что они могут 
оказать тебе значительную услугу. Вслед затем займись всем городом, всеми 
корпорациями, соседними деревнями и поселками. Если ты заинтересуешь в своем 
успехе выдающихся людей, то можешь, благодаря их влиянию, рассчитывать и на 
остальных граждан. Всегда держи в мысли и в памяти всю Италию с ее 
подразделениями, чтобы не осталось ни одной муниципии, колонии или 
префектуры—одним словом, ни одною уголка, где бы ты не обеспечил себе 
достаточной поддержки. Старайся даже найти уроженцев каждой из этих областей; 
знакомься с ними, старайся снискать и упрочить их благоволение, чтобы они 
собрали как можно больше голосов среди своих земляков и сделались, если можно 
так выразиться, кандидатами в твою пользу. Они пожелают иметь тебя другом, если 
только будут видеть, что ты ищешь их дружбы. Жители муниципий и поселяне 
считают себя нашими друзьями, раз они известны нам по имени; если только они 
думают, что могут иметь в нас поддержку, то не упустят случая заслужить ее. 
Кандидаты вообще, а твои соперники в особенности совершенно не знают этих людей.
 Ты же знаком уже с ними и без труда можешь узнать их вполне, — обстоятельство 
весьма важное для привлечения их на свою сторону. Но этого еще недостаточно, 
если ты не обнадежишь их относительно своей дружбы и готовности услужить.
Еще легче, мне кажется, добиться тебе успеха во всаднических центуриях. Нужно 
знать всех всадников — их ведь немного — и привязать их к себе; заручиться 
дружбой молодежи в особенности легко ввиду самого их возраста, и ты без труда 
соберешь вокруг себя наиболее выдающихся среди них и особенно чувствительных к 
красноречию. Наконец, ты сам всадник, и все будут голосовать вместе со своим 
сословием, если ты позаботишься привлечь на свою сторону всаднические центурии, 
обеспечив себе симпатии не только отдельных личностей, но и всего сословия.
Хорошо, если ты будешь иметь каждый день вокруг себя людей разного 
происхождения, звания и возраста в возможно большем количестве, так как их 
многочисленность дает высокое понятие о средствах для избирательной борьбы, 
которыми ты располагаешь. Этих людей можно разделить на три категории: одни 
лишь являются к тебе с утренним приветствием, другие сопровождают тебя до 
самого форума, наконец, третьи не отстают от тебя ни на шаг. Первым покажи, что 
их посещения чрезвычайно приятны тебе; обнаружь,



383
 
что ты их заметил, скажи это их друзьям, чтобы те передали им; повторяй это 
почаще им самим. Не редкость, что человек, посещающий одновременно нескольких 
соискателей, в конце концов подает свой голос за того, кто кажется наиболее 
тронутым его усердием. Вторые дают себе больше труда, они заслуживают поэтому и 
большей благодарности. Являйся на форум как можно аккуратнее и в определенный 
час: это производит большой эффект, когда кто-то появляется там с 
многочисленной свитой. Что касается последней категории, то, если у них нет 
особенной причины следовать за тобой, дай им понять, что ты будешь считать себя 
вечно признательным им. Если же они обязаны тебе чем-нибудь, предъяви к ним 
формальное требование, чтобы они оказывали тебе эти знаки почтения, насколько 
их возраст и занятия позволяют им, и если они не могут сопровождать тебя лично, 
то пусть присылают в качестве заместителя кого-нибудь из своих близких. Я хочу, 
одним словом, чтобы ты постоянно был окружен толпой. Води с собой в особенности 
тех, кого ты защищал перед судом, и оправдания которых ты добился, проси их 
таким именно способом выразить тебе свою благодарность.
Не упускай из виду в то же время и своих врагов. Враги у тебя трех родов: 
во-первых, такие, которым ты причинил зло, во-вторых, те, кто без всякого 
повода не любит тебя, и, наконец, друзья твоих соперников. Извинись перед 
первыми; скажи им, что ты принужден был выступить против них, так как должен 
был говорить за своего друга; обнадежь их, что при случае ты с таким же рвением 
будешь защищать их, если они вверят тебе свои интересы. Вторых постарайся 
привлечь на свою сторону какими-нибудь благодеяниями, обещаниями, знаками 
своего расположения. Поступай точно так же с друзьями твоих соперников и не 
останавливайся даже перед заявлением, что ты чувствуешь расположение к твоим 
противникам.
Чтобы добиться расположения массы избирателей, у нас есть прежде всего 
nomenclatio [1]. Ты многих знаешь по имени; сделай так, чтобы это было замечено,
 и постарайся удлинить список таких людей; ничто не способствует в такой мере 
популярности кандидата. Ты вполне обладаешь вежливостью, свойственной 
благовоспитанному человеку. Нужно довести ее до льстивости: это отвратительный 
порок при всех других обстоятельствах, но в данном случае она необходима; 
кандидат должен непременно приспособлять выражение своего лица и тон голоса к 
настроению тех людей, которых он встречает. Что касается настойчивого 
«ухаживания» за избирателями, то, мне кажется, нет на-

__________
[1] Nomenclatio — собств. «название», умение назвать по имени встретившихся 
граждан. Простому гражданину было очень лестно, когда какое-нибудь важное лицо 
при встрече с ним называло его по имени. Так как это было одно из важных 
средств добиться популярности, то многие кандидаты держали при себе особого 
раба (nomenclator), который подсказывал им на ухо имена встретившихся граждан — 
Ред.
 

384
 
добности объяснять тебе, что подразумевается под этими словами. Это значит не 
только не покидать Рима и форума, но также и часто видеться с одними и теми же 
лицами, настойчиво выпрашивая у них голос, так как люди вообще любят заставить 
себя просить. Свою приветливость ты должен обнаруживать в пользовании своим 
состоянием: если друзья будут превозносить твою щедрость, это понравится толпе; 
устраивай пиры, 'постарайся, чтобы о них говорили повсюду. Пусть каждый имеет 
свободный доступ к тебе и днем и ночью, пусть дверь твоя будет всегда открыта, 
так же как и лицо, которое представляет собой дверь души... Людей легче 
расположить в свою пользу добрым словом, чем действительным благодеянием. Вот 
по этому поводу совет, который, пожалуй, тебе нелегко будет исполнить в 
качестве философа, последователя Платона, а между тем это необходимо в твоих 
интересах. Если у тебя просят какого-нибудь одолжения и ты откажешь, даже 
приводя при этом самые разумные доводы, то ты наживешь себе врага, так как 
большинство предпочитает услышать ложь, чем получить отказ. Котта — человек 
очень опытный в избирательной агитации, — говорил, что он обыкновенно обещал 
свою поддержку решительно всем, а оказывал ее лишь весьма немногим. Отказать в 
помощи — это значит вызвать немедленную вражду; обещать же ее — значит взять на 
себя обязательство относительно более или менее отдаленного будущего, а за это 
время может случиться что-нибудь такое, что освободит тебя от данного слова.
Устройся, одним словом, так, чтобы во всех слоях общества желали твоего успеха. 
В сенате уверяй, что твоя предшествующая жизнь ручается за то, что ты будешь 
защитником его авторитета; перед римскими всадниками и богачами говори, что ты 
человек порядка, старающийся поддерживать общественное спокойствие; народу — 
что ты не будешь врагом его интересов, так как твои речи, как политические, так 
и судебные, всегда отличались демократическим тоном.
(По Кв. Цицерону, О домогательстве консулата).

4. Выборы
Избрание консулов происходило обыкновенно в июне месяце; им оставалось затем 
около шести месяцев до вступления в должность (1 января). Избирательный период 
официально начинался за двадцать четыре дня до подачи голосов. Он открывался 
эдиктом, в котором назначался день народного собрания. Тогда кандидат делал 
свое заявление консулам, которые и вносили его имя в список, проверив 
предварительно, удовлетворял ли он всем требуемым условиям. После этого в 
базарные дни (бывшие через каждые девять дней) он становился на высокое место, 
где все его могли видеть, на



385
 
нем была белая тога (toga Candida), откуда и произошло слово «кандидат». Этот 
последний, конечно, не дожидался официального открытия выборов, чтобы начать 
свою избирательную агитацию. Из письма Кв. Цицерона (см. предыдущую статью) 
видно, что за это надо было приниматься заблаговременно.
На избирательном собрании председательствовал один из консулов, а если они оба 
были в отсутствии, то диктатор, который назначался специально для этого и 
должен был сложить власть тотчас по окончании выборов. Собирались на Марсовом 
поле [1] на рассвете. Согласно обычаю, прежде всего приносили жертвы и молились,
 так как ни один акт гражданский или политический не мог обойтись без призвания 
богов. Вслед затем консул, обращаясь к своему служителю, приказывал ему созвать 
народ и расставить его по классам и центуриям. Потом тянули жребий, чтоб узнать,
 какая центурия должна голосовать первой (centuria praerogativa). Этот странный 
обычай призывать к голосованию только одну центурию и притом раньше других 
объясняется суеверием, от которого время не могло излечить римлян. Они смотрели 
на это голосование, как на своего рода указание и даже веление богов: все 
колеблющиеся обыкновенно повиновались ему, и редко случалось, чтобы кандидат, 
провозглашенный первой центурией, не был в конце концов избран. Вначале 
praerogatiua выбиралась всегда из наиболее богатых центурий; впоследствии ее 
стали выбирать по жребию. Таким образом избранная центурия подавала свой голос, 
и, только провозгласив имя ее избранника, приступали к собиранию голосов 
остальных центурий.
В той части Марсова поля, которая предназначалась для собраний, находилось 
обширное пространство, окруженное забором, сделанным, вероятно, из досок. Оно 
походило на загон для скота, да и называлось ovile (от ovis — овца) или saepta. 
Это было сооружение весьма скромное, и им довольствовались в течение целого 
ряда веков. Цезарь, желая ослепить сограждан своим великолепием, вздумал 
заменить доски мраморными колоннами, покрыть то место, где стояли избиратели, и 
все это окружить прекрасными портиками. Это великолепное сооружение, которое 
Цезарь успел только начать, было окончено Агриппой в 28 году до Р. X., но им 
пришлось мало пользоваться. Едва оно было окончено, как у народа отняли право 
выбирать своих магистратов (при Тиберии). Так что saepta marmorea остались лишь 
как украшение Марсова поля.

__________
[1] Комиции для избрания консулов происходили на Марсовом поле, потому что в 
древности народ, собранный по центуриям, считался войском (гражданским 
ополчением), а войско не могло входить в черту города, вследствие этого оно и 
созывалось вне городских стен. Comitium на форуме служили для народного 
собрания по куриям. Собрания по трибам происходили или на Капитолии, или на 
Марсовом поле, или на форуме.
 

386
 
Ovile имело очень много входов, к которым вели узкие проходы или мосты. 
Граждане каждой центурии толпились около входа, через который они должны были 
проникнуть в ovile. По данному сигналу, все центурии одновременно приступали к 
голосованию, кроме praerogativa, уже ранее подавшей свой голос. Избиратели 
проходили один за другим, быть может, в известном порядке. При входе на мост 
они получали маленькую дощечку или, как мы бы теперь сказали, избирательный 
бюллетень, на котором они писали сами или же поручали кому-нибудь написать 
имена двух своих кандидатов. На другом конце моста, примыкавшем к ovile, они 
опускали свои дощечки в урну. Раз попавши в ovile, они не могли уже оттуда 
выйти: таким образом избиратели лишены были возможности подавать свой голос 
более одного раза [1].
Долгое время подача голосов была открытая: граждане, проходя по мосту, громко 
называли имя того, за кого они голосовали, при чем делались соответствующие 
отметки. Но народные трибуны в 139 г. до Р. X. добились, наконец, закрытой 
подачи голосов. Это

__________
[1] Моммзен думает, что дело происходило иначе. По его мнению, ovile 
представляло собой продолговатый четырехугольник, разделенный перегородками на 
столько отделений, сколько было групп избирателей. Эти последние входили сразу 
каждый в свое отделение. Здесь им раздавали избирательные бюллетени. Каждое 
отделение сообщалось с эстрадой председателя посредством моста, на который 
избиратели всходили по маленькой лесенке. При выходе с этого моста и клался 
бюллетень Выйдя из ouile, уже нельзя было снова войти в него (Droit public 
romain, т. VI, 1 часть, стр. 461 франц. перев.).
 

387
 
была большая победа народа, и Цицерон заявляет, что она нанесла смертельный 
удар аристократии. Бедняки раньше не осмеливались открыто выступать против 
знати, теперь же уверенность, что никто не узнает, за кого они подали голос, 
возвратила им свободу действий.
Установив свободу выборов, благодаря тайной подаче голосов, нужно было еще 
обеспечить правильность их и сделать невозможными разные злоупотребления, а это 
с течением времени стало весьма затруднительным. По мере того как падала 
общественная нравственность, различные партии стеснялись все менее и менее и 
стали употреблять незаконные средства для того, чтобы провести своих кандидатов.
 Приходилось увеличивать предосторожности, чтобы устранить все эти уловки. 
Мостки стали делать более узкими, чтобы облегчить надзор за ними: нужно было 
иметь возможность видеть вблизи каждого избирателя, узнать его в лицо и 
удостовериться, что никто из посторонних не проник на мостки. Число сторожей 
при урнах также было увеличено. Нескольким уважаемым людям поручалось не 
спускать с них глаз все время, пока происходили выборы. Позволялось даже самим 
кандидатам выставлять доверенных лиц, которые бы наблюдали за правильностью 
избирательной процедуры. По окончании подачи голосов, тут же на месте 
происходил счет избирательных табличек. Лишь во времена империи было устроено 
особое помещение, так назыв. clinbilonum. Счет голосов требовал особенного 
внимания и бдительности. Не было ничего легче, как отметить какому-нибудь 
кандидату, что он получил больше голосов, чем на самом деле, и Варрон 
рассказывает, что некоторые решались подбрасывать бюллетени в урны. Чтобы 
устранить эти злоупотребления, в конце концов стали поручать проверку выборов 
900 гражданам, которые значились в списках уголовных присяжных. К тому же все 
это происходило публично и на глазах самих кандидатов и их друзей. По окончании 
счета голосов, оставалось лишь торжественно провозгласить имена избранников. 
Это делал председатель собрания, причем он прибавлял, согласно священной 
формуле, пожелания, чтобы выбор оказался счастливым и приятным для государства: 
Quod bопит felix faustumque sit! Тогда со всех сторон раздавались рукоплескания,
 и друзья новых консулов торжественно отводили их домой.
Одним из главных пороков римского общества были подкупы во время выборов. С 
течением времени он все более и более развивался вопреки законам, которые 
неоднократно издавались против этого рода злоупотреблений. В эпоху Цицерона 
привлекали на свою сторону народ не одной только приветливостью и лестью, но 
также и деньгами. Долюе время довольствовались тем, что старались понравиться 
народу, упрашивая и умоляя его, унижаясь перед ним, но к концу республики ему 
надо было еще и платить за это. Чрезвычайно любопытно посмотреть, как 
происходила эта сделка. В духе этого народа, одаренного инстинктом власти, было 
всему придавать правильное устройст-



388
 
во, как доброму, так и злому. Таким образом в Риме в конце концов образовалось 
нечто вроде всеобщей организации для подкупов. Люди, занимавшиеся этим делом, 
отлично знали, что в стране всеобщей подачи голосов нет никакой надобности 
торговаться с каждым избирателем отдельно, гораздо удобнее обращаться к целым 
группам, уже ранее образовавшимся. Поэтому они и пользовались теми 
подразделениями римского народа, которые были созданы государственным 
устройством. Они входили в сделку с несколькими наиболее влиятельными лицами из 
каждой трибы, предоставляя им увлечь за собой остальных. Такая сделка большей 
частью была весьма легкой, так как в собрании по центуриям граждане, 
принадлежавшие к одной и той же группе, старались голосовать вместе, не 
отделяться друг от друга и без труда подчинялись давлению нескольких 
значительных лиц. Еще удобнее было привлечь на свою сторону коллегии или 
братства, которые насчитывали так много членов. Этого можно было достигнуть без 
особенного труда: члены коллегии обыкновенно были настолько солидарны между 
собой, что достаточно было подкупить одного, чтобы иметь всех. Из этих обществ 
наиболее многочисленными были так называемые «коллегии перекрестков» (collegia 
compitalicia), которые состояли из бедняков, живущих в одном и том же квартале: 
они собирались, чтобы вместе повеселиться, устроить на открытом воздухе 
скромную пирушку или полюбоваться тут же на улице боем деревенских гладиаторов. 
Этим коллегиям не надо было платить дорого, а между тем они оказывали весьма 
значительные услуги. Кандидат мог рассчитывать на них в случае народного мятежа,
 их сильные руки аплодировали ему на форуме, когда он говорил, их пронзительные 
голоса заставляли молчать его соперников. Отсюда возникло столько беспорядков, 
что эти коллегии в конце концов были уничтожены. Тогда пришлось устраиваться 
как-нибудь иначе. Особые избирательные агенты делали своего рода народную 
перепись (descriptio populi). Граждане, соглашавшиеся продать свой голос, 
составляли громадное большинство; их распределяли на группы по десять или по 
сто человек и такими отрядами вели для подачи голосов. При этих шайках 
существовала целая иерархия агентов, как, напр., interpretes, служившие 
посредниками между ними и кандидатами, и divisores, распределявшие деньги. 
Уплата производилась лишь после подачи голосов, но кандидат заранее обязан был 
передать условленную сумму третьему лицу (sequester), который и отвечал за нее. 
Размеры этой суммы колебались, но обыкновенно они были довольно значительны: 
консульство нередко обходилось в миллион. Когда приближались выборы, кандидатам 
приходилось делать столь значительные займы, что обычный процент повышался на 
это время с четырех до восьми.
(Boissier, Reuue des deux Mondes du 1-e mars 1881).


5. Состав сената
Согласно исследованиям Виллемса (Le Senat de la Republique romaine, I, 336) 
состав сената в 179 г. до Р. X. был следующий:
Princeps senatus ................ 1
Бывших диктаторов .............. 2 (1 патриций, 1 плебей).
» цензоров ............... 9 (3 » 6 » ).
консулов ............... 33 (17 » 16 » ).
преторов ............... 121 (37 » 84 » ).
курульных эдилов .......... 7 (4 » 3 » ).
плебейских эдилов .......... 5
народных трибунов .......... 33
квестеров .............. 93 (25 » 68 » ).
Итого .......... 304 (88 патр., 216 плеб.).
В 55 г. до Р. X. состав сената был такой (Willems, I, 555):
Бывших цензоров ............... 7 (2 патриция, 5 плеб.).
» консулов ............... 29 (6 » 23 » ).
» преторов ............... 120 (16 » 104 »).
» курульных эдилов .......... 7 (2 » 5 » ).
» трибунов ............... 53
» квесторов .............. 199 (17 » 182 » ).
Итого .......... 415 (43 патр., 372 плеб.).
Вот список сенаторов 55-го года, которые были уже раньше цензорами или 
консулами (наиболее известные имена напечатаны курсивом):
Бывшие цензоры:
 
Gn. Cornelius Lentulus Clodianus.
M. Valerius Messala.
плебеи 
M. Perperna.
L. Gellius Poplicola,
M. Licinius Crassus Dives.
L. Aurelius Cotta.
G. Scribonius Curio Burbuleius.
Бывшие консулы:
патриции
Gn. Cornelius Dolabella.
M'. Aemilius Lepidus.
L. Manlius Torquatus.
L. Julius Caesar.
G. Julius Caesar.
Ap. Claudius Pulcher.
плебеи 
P. Servilius Vatia Isauricus.
D.-Junius Brutus.
M. Terentius Varro Lucullus.
G. Cassius Varrus.
Gn. Pompeius Magnus.
Q. Caecilius Metellus Creticus.
Q. Hortensius Hortalus.
M'. Acilius Glabrio.
G. Calpurnius Piso.
L. Volcatius Tullus.
G. Marcius Figulus.
M. Tullius Cicero.
L. Licinius Muraena.
M. Pupius Piso Frugi.
L. Afranius.
M. Calpurnius Bibulus.
A. Gabinius.
L. Calpurnius Piso.
Q. Caecilius Metellus Nepos.
P. Cornelius Lentulus Spinther.
Gn. Cornelius Lentulus Marcellinus.
L. Marcius Philippus.
L. Domitius Ahenobarbus.
6. Заседания сената
В течение долгого времени нормальное число сенаторов было 300. В I веке до Р. X.
 оно было повышено до 600. Но в действительности сенаторов было иногда меньше, 
иногда больше положенного числа; в эпоху Цезаря сенаторов было 900; во время 
второго триумвирата — 1000. Затем Август уменьшил их число до шестисот. К тому 
же сенаторы далеко не всегда присутствовали на заседаниях. Вот цифры, которые 
можно извлечь из сенатских списков:
в 60 г. до Р. X. около 415
» 59 » 417
» 56 » 200
» 48 » 392
» 22 » 305
» 44—46 по Р. Х. » 383



390
 
Сенат созывался магистратом, который председательствовал в нем. Первоначально 
довольствовались тем, что глашатай объявлял о предстоящем заседании на форуме: 
там всегда можно было найти довольно много сенаторов. Позднее стали публиковать 
edictum, т. е. особое объявление. В экстренных случаях посылали за сенаторами 
на дом.



391
 
По правилам заседание не могло происходить ни до восхода, ни после захода 
солнца. Обыкновенно они начинались на рассвете и продолжались до сумерек; но 
случалось, что заседание затягивалось и дольше для того, чтобы исчерпать 
«порядок дня». Обычным местом собрания была Curia Hostilia на форуме; а после 
того, как это здание было уничтожено пожаром в 52 г. до Р. X., Curia Iulia, 
построенная Цезарем и Августом на том же самом месте (теперь церковь Sant' 
Adriano). Иногда собирались в храме Кастора и Поллукса, в храме Согласия, на 
форуме, реже в храме Чести и Доблести, Юпитера Статора, в храме Telhis* При 
Августе чаще всего сенат собирался в храме Марса Мстителя или в библиотеке 
императорского дворца. Известные обстоятельства иногда требовали, чтобы 
заседания происходили вне городской черты;** тогда сенат собирался на Марсовом 
поле в храмах Аполлона или Беллоны, позднее в Курии Помпея, которая 
представляла собой одну из пристроек к театру; именно здесь был убит Цезарь. 
После этого ее заменила библиотека, составлявшая часть портика Октавии.
Посреди залы, напротив входной двери, помещались курульные кресла обоих 
консулов одно возле другого, или кресло претора, если председательствовал он, 
или же, наконец, скамья для трибунов, если обязанность председательствовать 
выпадала на их долю. Широкий проход делил залу на две части. Сенаторы 
размещались по скамьям без всякого порядка, даже магистраты смешивались в толпе 
других членов сената. Лишь во времена империи они стали сидеть на особых местах.

Перед открытием заседания председатель совершал жертвоприношение и 
исследованием внутренностей жертвенного животного убеждался в том, что боги 
благоприятствуют делу; с этой целью он мог также обратиться к авгурам.
Когда он входил в залу, все сенаторы, вставая, приветствовали его. Особой 
трибуны для ораторов не было: каждый говорил со своего места и даже мог, если 
хотел, читать свою речь. По правилу, все кроме оратора должны были молчать, но, 
как и все политические собрания, и заседания сената бывали нередко очень 
шумными. Наблюдение за порядком принадлежало председателю. По отношению к 
нарушающим порядок сенаторам ему принадлежала дисциплинарная власть, которая 
давала ему право даже подвергать тюремному заключению; впрочем, это право могло 
быть ограничено вмешательством народного трибуна. Если председатель делал, 
например, распоряжение об аресте кого-нибудь из сенаторов и призывал ликтора, 
чтобы схватить ослушника, то трибун мог этому воспротивиться.

__________
* В этот период выбор места был достаточно свободным.
** Например, для объявления войны.
 

392
 
Свобода речи была полная. Председатель не имел права перебить оратора, призвать 
его к порядку, или напомнить, что он уклоняется от вопроса, или лишить его 
слова, даже если оратор злоупотреблял им, даже если он пользовался им, как мы 
бы теперь сказали, для «обструкции» [1]. Сенатор не имел ни права интерпелляции,
 ни права инициативы [2]; но зато он имел возможность затрагивать любой вопрос, 
какой ему вздумается, и требовать от председателя, чтобы тот поставил этот 
вопрос на обсуждение собрания. Впрочем, обычай требовал, чтобы речи ораторов 
были по возможности кратки, ясны и относились прямо к делу.
Во время заседания двери зала бывали открыты, но публика в нее не допускалась. 
Люди, стоящие за дверями, могли разве только издали видеть нескольких сенаторов 
и улавливать отрывки речей, шум рукоплесканий или недовольного ропота. Иногда 
решали производить заседание при закрытых дверях, причем каждому сенатору 
предписывалось соблюдать тайну.
В прежние времена председатель делал сенату сообщения, которые считал имеющими 
общественный интерес: он читал письма командующих войском и правителей 
провинций; он давал слово магистратам, только что вернувшимся из провинций, а 
также сенаторам, которые хотели сделать какие-нибудь указания и разъяснения, 
гражданам и иностранным послам, получившим аудиенцию. В последний век 
республики случалось даже, что председатель высказывал свои виды на тот или 
другой текущий вопрос, не связывая этого ни с каким формальным предложением, 
или же делал запрос какому-нибудь сенатору, относительно его мнений и замыслов, 
как спрашивал, напр., Цицерон Катилину; дебаты в подобном случае могли 
возникнуть только с разрешения председателя.
Только председатель имел право предложить сенату обсуждать какой-нибудь 
определенный вопрос и голосовать его. В этих случаях

__________
[1] Обструкцией (от слова obstructio — препятствие, помеха) называется особый 
способ борьбы с правительством, к которому в последние годы нередко прибегает 
оппозиция в современных парламентах. Обструкция состоит в том, чтобы затруднить 
и даже сделать невозможной правильную деятельность правительства и согласного с 
ним парламентского большинства. С этой целью ораторы оппозиции произносят 
бесконечно длинные речи, делают всевозможные «запросы» правительству, требуя 
для них «неотложности», т. е. немедленного обсуждения, стараются добиться 
голосования иногда по совершенно пустым вопросам (что отнимает очень много 
времени); наконец, в крайних случаях оппозиция производит такой шум, что лишает 
правительственных ораторов физической возможности говорить. Все это делается с 
целью вынудить у правительства какие-нибудь уступки и заставить его пойти на 
соглашение с оппозицией. — Ред.
[2] Интерпелляция — запрос, обращенный к правительству по поводу какого-нибудь 
обстоятельства внутренней или внешней политики, заинтересовавшего почему-либо 
депутата. Право инициативы — право предложить какой-нибудь законопроект на 
обсуждение парламента. — Ред.
 

393
 
предложение, с которым он входил в сенат, называлось relatio. Сенат не имел 
права внести в «порядок дня» какую-нибудь relatio: если он постановлял, что на 
таком-то заседании будут обсуждаться такие- то дела, то это было с его стороны 
лишь простое пожелание, на которое председатель мог не обращать никакого 
внимания.
Relatio могла касаться как общего положения государства, так и какого-нибудь 
специального вопроса. Она начиналась всегда следующей формулой: «В интересах 
римского народа квиритов, отцы-сенаторы, мы предлагаем на ваше обсуждение 
следующее». Далее следовало изложение самого предмета реляции, которая 
заканчивалась такими словами: «Что следовало бы сделать по этому поводу?» 
Relatio ограничивается лишь изложением предмета, не заключая в себе никаких 
решений. Впрочем, председатель мог присоединить к этому речь и в ней выразить 
свое личное мнение, мотивировать его и убеждать сенат принять его. Он мог также 
поручить кому-нибудь другому составление доклада. Так бывало обыкновенно, в 
особенности в делах, касающихся религии. Если какое-нибудь иностранное 
государство или провинция посылали делегацию в Рим, то, согласно обычаю, 
председатель вводил ее в сенат и предоставлял ей слово; при этом каждый сенатор 
мог обращаться к ней с вопросами.
Почти всегда после доклада председателя происходили прения, но порядок этих 
прений отличался от современного. В Риме сенатор не просил слова и не 
записывался заранее, чтобы говорить по данному поводу в том или ином смысле; 
наконец, раз высказавшись, он уже не имел права спорить с теми, кто ему 
возражал. Сенаторы говорят по приглашению председателя, который обращается к 
ним поименно, напр.: «Марк Туллий, говори», в том порядке, в каком они внесены 
в список. Каждый сенатор занимал в списке определенное место, соответствующее 
высшей должности, какую он раньше занимал, причем бывшие консулы стояли выше 
бывших квесторов, а те выше бывших эдилов, эти последние выше бывших трибунов, 
а трибуны в свою очередь предшествовали бывшим преторам; pedarii, т. е. 
сенаторы, не бывшие раньше магистратами, не вызывались поименно. До 208 г. до Р.
 X. старший из патрициев, побывавших раньше в должности цензора, считался 
princeps senatus и вследствие этого имел право говорить первым; с 208 же года 
требование старшинства в данном случае было уничтожено. После Суллы совсем уже 
не было princeps senatus: во главе списка просто помещали самого старшего из 
присутствующих, не предоставляя ему никакой прерогативы. Обыкновенно консулы по 
взаимному соглашению назначали консуляра, которому будет принадлежать первое 
слово в течение всего года. На всех ступенях этой иерархической лестницы 
магистраты, выбранные на должность, имеют преимущество перед теми, кто исполнял 
эту должность раньше: так консул подавал голос раньше консуляра.



394
 
Спросить мнение сенатора называлось sententiam rogare, выразить его — 
sententiam dicere. Первый спрошенный составлял письменное предложение; те, кто 
говорил после него, или присоединялись к этому предложению, или составляли 
новую формулу. Если они соглашались вполне, то оставались сидеть; наоборот, они 
вставали, если считали нужным подробнее изложить свое мнение, согласное, или 
несогласное с мнением предшествующего оратора. Председатель не был вовсе обязан 
переспросить по порядку всех сенаторов. Если ему казалось, что вопрос исчерпан, 
дело освещено со всех сторон, и одно из высказанных мнений разделяется 
значительным большинством, то он мог прекратить прения. Бывали даже случаи, 
когда он приступал к голосованию совсем без прений, но тогда каждый из 
присутствующих имел право обратиться со словами: «Консул, спроси», и 
председатель был обязан, по крайней мере нравственно, исполнить это требование.
После того как все изложили свое мнение, начиналось голосование. Председатель 
мог сразу же по своему желанию устранить некоторые из сделанных предложений и 
установить очередь для других, но если вопрос был более или менее сложен, 
сенаторы могли требовать его расчленения и отдельного голосования каждого 
пункта. Голосование происходило не поднятием рук, как у нас, и не по запискам, 
но при помощи discessio. Председатель предлагал сенаторам, которые были за 
какое-нибудь мнение, сесть на правые скамьи, а остальным — на левые; он 
устанавливал, на какой стороне было большинство, иногда производя для этого 
счет голосов, и затем объявлял о результатах голосования. Если голоса делились 
поровну, то предложение, конечно, отвергалось. Для законности решений 
установлен был известный минимум, но так как постоянно очень многие из 
сенаторов отсутствовали, то на нарушение этого правила смотрели сквозь пальцы. 
Минимум необходимого числа членов колебался в зависимости от вопроса, 
подлежащего обсуждению. В некоторых текстах говорится о трети, половине и двух 
третях. Цезарь, по-видимому, установил этот «quorum», как принято выражаться, в 
400 человек (из 900). В 111-м веке империи он понизился до 70.
Когда у председателя не оставалось уже более вопросов, по поводу которых он 
хотел обратиться к сенату, магистраты, имеющие на то право, могли войти в сенат 
с каким-нибудь предложением и таким образом возобновить прения. В этом случае 
они уже и руководили прениями и производили голосование. Когда все дела были 
закончены, председатель закрывал собрание словами: «Отцы-сенаторы, мы вас более 
не удерживаем».
(По Моммзену, Le droit public remain, т. VII франц. перевода, стр. 82 и след., 
издание Thorin; и по Виллемсу— Le Senat de la republique romaine, II, page 144 
et suiv., chez Thorin).

7. Примеры сенатских решений (Senatus consulta)
1. Senatus consultum о вакханалиях [1]. (186 г. до Р. X.)
«Консулы Кв. Марций, сын Луция, и Г. Постумий, сын Луция, совещались с сенатом 
в день октябрьских нон в храме Беллоны.
При составлении сенатского решения [2] присутствовали М. Клавдий, сын Марка, Л. 
Валерий, сын Публия и Кв. Минуций, сын Гая.
Пусть никто не празднует мистерий Вакха. Если кто-нибудь станет утверждать, что 
не может уклониться от этого, пусть явится в Рим к городскому претору, и, после 
того как его выслушают по этому поводу, сенат примет соответствующее решение на 
одном из своих заседаний, на котором должно присутствовать не менее ста членов..
. Принято.
Пусть никто не будет жрецом (Вакха); никто, ни мужчина, ни женщина, не должен 
быть магистром (председателем, распорядителем мистерий). Пусть не будет общей 
казны. Пусть никто не назначает ни председателя, ни товарища председателя, ни 
из мужчин, ни из женщин. Пусть никто впредь не связывает себя с другим ни 
клятвой, ни обетом, ни обязательством, ни обещанием и не дает друг другу слова. 
Пусть никто не участвует в тайных священных церемониях. Пусть никто не 
устраивает священных церемоний открыто ни у себя в доме, ни вне города, не 
явившись предварительно к городскому претору, который решит дело сообразно 
постановлению сената, с которым произойдет совещание в одном из заседаний в 
присутствии не менее ста членов. Принято.
Пусть не собираются более чем пять человек мужчин и женщин для празднования 
церемоний, и пусть в этих собраниях будет не более двух мужчин и трех женщин, 
если только городской претор и сенат не решат иначе в порядке, который был 
описан выше...»
(Corpus inscript. latinar., I, 196).

__________
[1] Вакханалии или мистерии Вакха в Риме и во всей Италии давали повод к 
большим злоупотреблениям; притом, так как число последователей этого культа 
было очень велико, то их тайные собрания считались опасными для общественного 
спокойствия. Вследствие этого происходили частые аресты и судебные 
преследования; кроме того, на будущее время сенат издал постановление, которое 
мы и приводим здесь.
[2] Всякое сенатское решение редактировалось после заседания председателем в 
присутствии нескольких сенаторов.
 

396
 
2. Senatus consultum о Фисбе (170 г. до Р. X.).
«Кв. Мений, сын Тита, претор, совещался с сенатом в Comitium'e [1] в седьмой 
день октябрьских ид. При записи решения присутствовали Маний Ацилий, сын Мания, 
из трибы Voltinia и Тит Нумизий, сын Тита.
Принимая во внимание заявление жителей Фисбе [2], что, оставшись верными нашей 
дружбе, они должны иметь возможность принять меры к упорядочению своих 
внутренних дел.
Было постановлено следующее: Квинт Мений, претор, назначит пять сенаторов, 
которых он выберет согласно с интересами государства и со своей совестью [3]. 
Принято.
В первый день октябрьских ид это решение было записано в присутствии Публия 
Муция, сына Квинта, Марка Клавдия, сына Марка, и Мария Сергия, сына Сергия.
Кроме того, принимая во внимание то, что те же послы говорили о своей земле, о 
гаванях и доходах с них, о холмах, которые им принадлежат, и что, ввиду уступки 
всего этого нам [4], они просят позволения владеть всем этим теперь и на 
будущее время согласно тому, что было постановлено. И что относительно 
магистратуры, а также храмов и доходов с них они просят позволения 
распоряжаться всем этим самостоятельно. Принимая все это во внимание, было 
постановлено следующее: все те, которые перешли на нашу сторону раньше того, 
как Гай Лукреций [5] расположился лагерем перед городом Фисбе, могут заведовать 
своими делами самостоятельно в течение десяти лет, считая от сегодняшнего дня. 
Что же касается земли, сооружений и имущества, то никогда не было 
(постановлено) ничего такого, что позволяло бы им владеть этим в полной 
собственности. Принято.

__________
[1] Т. е. в Curia Hostilia, соприкасавшейся с Comitium.
[2] Фисбе —маленький город в Беотии, отдавшийся римлянам зимой 171—170 годов. 
Посольство в Рим отправлено было аристократической партией, державшей сторону 
Рима. Партия демократическая и македонская была побеждена, а ее вожди увезены в 
Италию или бежали.
[3] Таким образом было решено, что просьба фисбийцев будет рассмотрена 
предварительно комиссией из нескольких сенаторов, которая и сделает по этому 
делу доклад сенату через претора.
[4] Город Фисбе, отдавшийся на произвол римлян, вследствие этого не существует 
уже более как самостоятельное государство, и ничем не владеет; он и просит о 
восстановлении тех прав, которые были им уступлены. Сенат соглашается, но на 
следующих условиях: 1) чтобы политические права предоставлены были римской 
партии и 2) чтобы владельческие права фисбийцев были подчинены верховному праву,
 предоставленному Риму.
[5] Это тот претор, который осадил Фисбе.
 

397
 
Кроме того, ввиду просьбы тех же послов, чтобы тем из их партии, которые 
перешли на сторону римлян и находятся там в положении изгнанников, было 
позволено окружить высоты стенами и .поселиться там [1]. Ввиду этого было 
постановлено, что эти люди, сообразно своему заявлению, могут поселиться в этом 
месте и окружить его стенами. Город же не должен быть укреплен...
Кроме того, принимая во внимание, что те же послы просят задержать в Риме людей,
 вредных общественным интересам, как нашим, так и их города [2], было 
постановлено поступить по этому поводу так, как найдет нужным претор Квинт 
Мений, который поступит сообразно с интересами государства и своей совестью.
По поводу тех, кто отправился в другие города и не отозвался на прокламацию 
претора [3], послы просят, чтобы они не могли вернуться и получить 
восстановление в правах; относительно этого было решено послать письмо консулу 
Авлу Гостилию [4], чтобы он занялся этими делами и поступил сообразно с 
интересами государства и своей совестью. Принято...»
(Foucart, Senatus-consulte inedit de Раппёе 170 auant notre ere, pp. II et suiv.
).

__________
[1] Из приверженцев Рима некоторые остались в городе Фисбе в выжидательном 
положении; другие же, более горячие, покинув город, перешли на службу в римский 
лагерь. Македонская партия, в то время еще находившаяся у власти, присудила их 
к изгнанию. Вернувшись вместе с римским войском, они все-таки продолжали 
оставаться в положении изгнанников: их имущество вследствие этого было 
конфисковано и продано; таким образом они оказались бездомными в своем городе. 
Мало того, им угрожала еще и месть враждебной македонской партии в случае, если 
она вернется к власти. Этим и объясняется их просьба.
[2] Другими словами, приверженцы Македонии. Ответ сената равняется отсрочке 
дела на неопределенное время.
[3] Это — вожди македонской партии, которые покинули Фисбе раньше, чем он 
сдался римлянам, и, рассеявшись по всей Греции, не обратили внимание на приказ 
претора Лукреция, призывавший их вернуться.
[4] Авл Гостилий начальствовал тогда войском в Македонии; его власть 
распространялась также и на Грецию.
8. Власть диктатора
В 324 году до Р. X. была война с самнитами. Луций Папирий Курсор, самый 
знаменитый полководец тех времен, был назначен диктатором, а его помощником, 
начальником конницы, был Квинт Фабий Максим Руллиан. Во время войны диктатору 
пришлось возвратиться в Рим, чтобы повторить гадания (ауспиции), которые перед 
отъездом ему не удалось как следует произвести. При этом он заявил начальнику 
конницы, чтобы тот, во время его отсутствия, ни за что



398
 
не вступал в бой. Между тем как раз в это время представился необыкновенно 
удобный случай дать сражение самнитам, и Квинт Фабий одержал над ними полную 
победу. Диктатор, узнав в Риме об этом событии, которому все были очень рады, 
открыто выразил свою печаль и негодование. Он немедленно прервал заседание 
сената и быстро вышел из него; повторяя, что Квинт Фабий ниспроверг не 
самнитские легионы, а диктаторскую власть и военную дисциплину, и что его 
следует строго наказать за пренебрежение приказом. Разгневанный, с угрозами на 
устах, отправился он в лагерь...
Тотчас по прибытии, диктатор созвал все войско. Водворилось молчание, и 
глашатай вызвал Квинта Фабия. Когда он приблизился к трибуналу, диктатор 
обратился к нему с такими словами: «Позволь тебя спросить, Квинт Фабий, когда 
нет ничего выше диктаторской власти, когда ей повинуются и консулы, преемники 
царей, и преторы, избранные под теми же ауспициями, как и консулы, — как ты 
думаешь, должен ли повиноваться диктатору начальник конницы или нет? Затем 
скажи: раз я знал, что отправился из дому при неясных предзнаменованиях, 
следовало ли мне нарушить религиозный обычай, поставив государство в опасное 
положение, или же повторить ауспиции, чтобы действовать согласно воле богов? 
Потом, разве начальник конницы может считать себя несвязанным теми религиозными 
обычаями, которые помешали диктатору вести дело?.. Отвечай на эти вопросы, а о 
другом, ни о чем ни полслова. Ликтор, приблизься!»
Отвечать на все эти вопросы отдельно было Фабию трудно; поэтому он стал 
жаловаться, что обвинитель его и судья — одно и то же лицо, кричал, что скорее 
расстанется с жизнью, чем со славой своего подвига, оправдывался, и тем еще 
больше себя обвинял. Папирий разгневался еще более и приказал снять одежду с 
начальника конницы и принести розги и топоры. Фабий заклинает солдат помочь ему,
 а ликторы уже рвут на нем одежду. Наконец, ему удается убежать к солдатам, 
стоявшим в задних рядах и уже начинавшим волноваться. Все собрание оглашается 
криками: слышатся то просьбы, то угрозы. Те, которые стояли ближе к трибуналу, 
на виду у диктатора и могли быть замечены, — просили, чтобы он пощадил 
начальника конницы и не осуждал вместе с ним и все войско. А стоявшие в задних 
рядах громко негодовали на жестокость диктатора... Тщетно пытался глашатай 
водворить молчание; за шумом и криками нельзя было расслышать ни слов диктатора,
 ни его подручных. Наконец, наступила ночь, и волнение стихло. Начальнику 
конницы было приказано на следующий день снова явиться к ответу.
Ночью Фабию удалось убежать из лагеря в Рим. По почину его отца, Марка Фабия, 
который уже три раза был консулом и диктатором, был созван сенат, и Фабий стал 
жаловаться перед сенаторами на обиды и насилия со стороны диктатора. Вдруг 
снаружи слышится



399
 
шум, ликторы разгоняют толпу; является диктатор, который, как оказалось, лишь 
только узнал о бегстве Фабия, немедленно последовал за ним. Пререкания опять 
возобновились; наконец Папирий приказал арестовать Фабия. Несмотря на просьбы 
всего сената и самых влиятельных граждан, жестокий диктатор стоял на своем. 
Тогда Фабий-отец сказал: «На тебя не действуют ни влияние сената, ни моя 
старость, которую ты хочешь оставить без поддержки, ни доблесть и знатность 
начальника конницы, которого ты сам назначил, ни мои просьбы, которые часто 
смягчали врага и умилостивляли гневных богов; в таком случае мне остается одно: 
я обращаюсь к народным трибунам и призываю тебя к народному суду. Ты не 
считаешься с мнением войска, не подчиняешься решению сената, — так пусть тебя 
судит народ, который, конечно, имеет болыпую силу и власть, чем твоя диктатура. 
Посмотрим, осмелишься ли ты не признать того суда, которому подчинился даже 
царь Тулл Гостилий».
Из сената все отправляются в народное собрание. Диктатор идет почти один, а 
начальник конницы поднимается на трибуну в сопровождении целой толпы знатных... 
Сначала слышится только неясный шум спорящих голосов, наконец негодующий голос 
старика Фабия покрывает все крики. Он нападает на жестокость и гордость 
Папирия; говорит, что и сам был диктатором в Риме, но никогда никого не 
оскорблял, ни центуриона, ни солдата, ни даже простого плебея. Папирий хочет 
одерживать победы над римскими военачальниками, вместо того чтобы побеждать 
врагов. «Какая разница, — говорил он, — между скромностью предков и этой 
гордостью и жестокостью новых людей... Теперь диктатор угрожает розгами 
римскому командиру, одержавшему победу. Что же тогда пришлось бы потерпеть 
моему сыну, если бы он потерял свое войско, если бы он был разбит и обращен в 
бегство...» Заклиная богов и людей, Фабий обнимал сына и лил горькие слезы. На 
его стороне был и сенат, и расположение народа, и поддержка трибунов, и 
воспоминание об отсутствующем войске, а противник ссылался на безусловное 
верховенство государственной власти, на военную дисциплину, на диктаторскую 
власть, которой надо подчиняться так же, как велению богов, на то, что Манлий 
ради общественной пользы пожертвовал даже и сыном. «Я буду настаивать на своем 
решении, — говорил он, — и не смягчу наказания тому, кто сразился, вопреки 
моему приказу и нарушив религиозный обычай. Не в моей власти сделать так, чтобы 
авторитет диктатора оставался всегда неизменным, но я, Луций Папирий, его не 
уменьшу, и я желаю только, чтобы трибу некая власть, неприкосновенная сама, не 
наносила ущерба верховной власти римского государства...» Трибуны были смущены, 
испуганы даже больше, чем тот, для кого у них просили поддержки. Наконец все 
собрание стало умолять и заклинать диктатора, чтобы он простил начальнику 
конницы его вину, и трибуны, присоединившись к этим мольбам,



400
 
настойчиво просят диктатора, чтобы он извинил Фабия ввиду его молодости: 
вдобавок Фабий и так уж довольно наказан. Наконец и сам Фабий, и его отец, 
забыв о споре, падают на колени и молят диктатора смягчить свой гнев. «Хорошо, 
— говорит диктатор, — военная дисциплина, верховенство государственной власти, 
которые чуть было не исчезли совсем, теперь наконец победили. Квинт Фабий не 
освобождается от обвинения в том, что он сразился вопреки приказу диктатора, но,
 осужденный за эту вину, он получает помилование, не по праву, а благодаря 
просьбам римского народа и трибунов. Итак, живи, Квинт Фабий, и радуйся не 
победе, по поводу которой ты раньше так ликовал, а общему заступничеству за 
тебя всего государства. Живи, хотя ты отважился на такой проступок, которого 
тебе не простил бы и твой отец, если бы он был на месте Луция Папирия. С тобой 
мы помиримся, как ты захочешь, а римскому народу, которому ты обязан жизнью, ты 
всего лучше выразишь свою благодарность, если этот день послужит тебе уроком в 
том, что и в военное, и в мирное время надо подчиняться законным властям!» 
Фабий был освобожден, но лишен должности начальника конницы.
(Тит Ливий, VII, 30—35).

9. Почтение к магистратам
В качестве примеров строгости должностных лиц приводят обыкновенно три случая 
дисциплинарных взысканий, наложенных цензорами.
Первый из этих случаев такой: цензор приводил граждан к торжественной присяге 
по поводу их жен. Формула, по которой он спрашивал, гласила: «По доброй ли воле 
ты женился?» Среди присягавших был один шутник, не упускавший случая 
посмеяться; он и здесь нашел место для шутки, и, когда цензор, согласно обычаю, 
сказал: «По доброй ли воле ты женился?» — тот отвечал: «Да, по доброй воле, но 
только совсем не по своему вкусу». Тогда цензор за то, что он так неуместно 
пошутил, записал его в последний разряд граждан и основанием для этого выставил 
его балаганное шутовство.
Такая же суровость имела место по другому поводу. Цензоры обсуждали, как 
наказать одного гражданина, который, находясь в числе свидетелей на судебном 
разбирательстве у цензоров, вдруг необыкновенно громко и звучно зевнул. Цензоры 
сочли это за величайшее невежество и непристойность, но гражданин этот поклялся,
 что, как он ни сопротивлялся, как ни старался удержать зевоту, он не мог не 
зевнуть, потому что одержим болезнью, которая выражается постоянной зевотой. 
Ввиду этого наказание, которое было уже назначено ему, было отменено.



401
 
Массурий Сабин [1] рассказывает в VII-й книге своих воспоминаний: цензоры 
Публий Сципион Назика и Марк Попилий производили смотр всадникам. Им бросилось 
в глаза, что у одного всадника, упитанного и прекрасно одетого, лошадь была 
чрезмерно худа, а сбруя совсем никуда не годилась. «Как же это, — спросили они, 
— ты о себе больше заботишься, чем о лошади?» — «Это потому, — отвечал он, — 
что о себе забочусь я сам, а за лошадью ходит раб Статий, страшный лентяй». 
Ответ этот показался цензорам непочтительным, и всадник был, по обычаю, 
разжалован в последний разряд граждан.*
(Авл Геллий, IV, 20).

__________
* С середины VI в. до н. э. все римляне делились в зависимости от их дохода на 
5 разрядов. Самым низшим был пятый.
[1] Massurius Sabinus — юрист, живший в I в. по Р. X. — Ред.
 
10. Общий дух римского государственного строя
У римской республики было два главы — сенат и народ, но, хотя народ считался 
верховной властью, источником всех других властей, тем не менее сенат очень 
часто обходил и даже совершенно игнорировал постановления народных собраний, и 
при этом народ ни разу не решился напомнить сенату о его месте какой-нибудь 
общей мерой, которая устанавливала бы политическую подчиненность этого 
учреждения, и никогда народ не шел дальше привлечения к ответственности консула 
и других лиц, служивших лишь орудиями воли сената.
Это были две великие силы, которые делили между собой, не размежевываясь, 
впрочем, вполне точно, власть законодательную и судебную, и которые имели 
значительную долю участия в верховном управлении; как бы третью силу между ними 
составляли магистраты. Ответственные по окончании срока службы, они 
пользовались неограниченной властью в течение этого срока. Мало того, являясь 
до известной степени независимыми от сената и от народа, они были независимы 
также и друг от друга, хотя и действовали в той же сфере и часто с одинаковыми 
правами. Их власть ограничивалась не разделением сфер деятельности каждого, как 
в современных государствах, а, так сказать, конкуренцией: если консул или 
претор не распоряжался всем в городе, то это потому, что существовали (не 
говоря уже о veto трибунов) еще другой консул и другие преторы, которые с своей 
стороны также распоряжались. Но их деятельность, ограниченная в 
действительности, ничем не была ограничена по



402
 
закону и, в случае отсутствия других преторов и консулов, ничто не мешало 
претору единолично управлять всем государством.
При этом, нельзя сказать, что между отдельными магистратами не существовало 
иерархического подчинения, но эта иерархия, в сущности, не была действительной 
и касалась лишь внешнего почета. Без всякого сомнения, консулы были главами 
государства; все остальные магистраты обязаны были относиться к ним с почтением,
 и Оттилий лишь защищал консульскую прерогативу, когда велел своим ликторам 
разбить кресло претора, который, будучи занят разбором судебных дел, не встал 
перед ним. Но если звание консула было действительно выше звания претора, то не 
менее верно также и то, что претор вовсе не был подчиненным консула: он не 
должен был исполнять никаких приказаний, получаемых от этого последнего, ни 
отдавать ему отчет в своем управлении. Присутствующий в Риме консул заведовал 
делами и управлял государством преимущественно перед претором, но и претор 
пользовался также верховной властью в тех действиях, которые он производил. И 
если он созывал сенат или народное собрание, принимал какое-нибудь решение или 
добивался его принятия, издавал какой-нибудь эдикт, вносящий изменение в 
законодательство или управление, то консул (если только оставить в стороне его 
право veto) не имел власти изменить действия этого вполне независимого от него 
магистрата. Он мог отказаться признать эти действия, мог даже запретить 
гражданам обращаться к трибуналу претора, но он не имел никакого права 
вмешиваться в то, как этот претор производит суд, ни изменять его постановления,
 как это сделал бы у нас министр по отношению к подчиненному ему должностному 
лицу. В противоположность нашим порядкам, в Риме существовало правило, по 
которому магистрат имел власть только по отношению к тем делам, которые он мог 
довести до конца сам в силу полномочий своей должности, так как он не имел 
никаких средств принудить к чему-нибудь других магистратов, которые, хотя и 
были ниже его, но не были ему подчинены... Мысль о подчинении должностных лиц 
друг другу явилась у римлян лишь во времена империи. В самом деле, эта идея 
чисто монархическая, и замечательно, что при республике никому и в голову не 
приходило ослабить магистратов или ограничить их введением иерархического 
устройства...
Управление основано было на небольшом количестве правил и прецедентов, которых 
придерживались строго с непреклонным формализмом, придававшим римской 
аристократии ее своеобразный характер и в наши времена встречающимся лишь в 
Англии. По праву магистрат был всесильным, но обычай заключал его в узкий круг 
прецедентов, из которого он не имел силы выйти. «Свободный по закону, раб 
обычая» — этот девиз английского гражданина вполне подходит и к римскому 
магистрату, который гордился своим ува-



403
 
жением к преданию и считал обычай самым крепким устоем государства.
Так, например, консул имел полное право обратиться непосредственно к народу с 
предложением, касающимся самого важного дела, даже объявления войны, но сделать 
это предложение без ведома сената — значило бы явно нарушить прецеденты. Трибун 
имел неограниченное право ueto, но его обвинили бы в попрании древних обычаев и 
в недостатке уважения к государю-народу, если бы он вздумал опротестовать 
какой-нибудь закон раньше, чем его представят на усмотрение народа и дадут 
таким образом гражданам свободу высказаться за или против него.
Обычай, а также ueto товарища, высшего должностного лица и трибунов 
ограничивали власть каждого магистрата; сенат, стоявший между консулами и 
трибунами, пользовался поочередно то теми, то другими, чтобы поддерживать 
равновесие; в свою очередь магистраты сдерживали сенат тем, что могли вносить 
предложения в народное собрание и ставить разные препятствия тем 
административным мерам, которые им не нравились.
Таким образом, на самом деле в республике была одна неограниченная 
власть—власть народа. Народ в комициях мог перерешить то, что было решено 
сенатом или магистратами, мог дать, продолжить или отнять по своей воле 
полномочия в управлении провинциями и командовании войском, мог объявить войну, 
судить должностных лиц: это был настоящий государь. Но этот государь был лишен 
свободы действий и инициативы: чтобы народ высказался. нужно было, чтобы консул 
или трибун вошел с предложением в народное собрание; народ мог действовать 
только при их посредстве. Раз магистраты находились между собой в полном 
согласии, они могли обойтись без народных постановлений и до некоторой степени 
даже без сената; так что Августу для захвата верховной власти достаточно было 
сделаться консулом и трибуном: так как сенат и комиции не имели инициативы и 
обсуждали лишь те предложения, с которыми император считал удобным войти в эти 
учреждения, то они и пришли в полный упадок, как только властитель перестал с 
ними совещаться.
Во времена республики, когда любовь к родине и свободе жила еще во всех сердцах,
 полное согласие между консулами и трибунами возможно было лишь в тех случаях, 
когда они действовали в интересах народа, опираясь на поддержку общественного 
мнения единение этих магистратов в целях производства смуты в государстве было 
невозможно. Что же происходило обыкновенно в Риме? Очевидно, то, что происходит 
в наше время в конституционных государствах. Все эти независимые друг от друга 
власти — консулы, трибуны, сенат — старались войти друг с другом в соглашение, 
как это делают теперь палаты и исполнительная власть. Консулы



404
 
стремились постоянно быть т auctoritate senatus* а сенат — поддержать доброе 
согласие между трибунами и консулами. Единение делало их всемогущими, но каждый 
из них становился бессильным, как только нарушалось общее согласие. Таким 
образом, во что бы то ни стало приходилось поддерживать эту гармонию, благодаря 
чему политическая жизнь римлян представляла собой целый ряд сделок, взаимных 
уступок и вечных компромиссов. В действительности не было ничего менее 
абсолютного, как эти неограниченные власти; это именно и говорит нам Полибий, и 
это нетрудно понять, если только вспомнить о постоянной бдительности сената, о 
соперничестве товарищей, о ревнивом отношении друг к другу консулов и трибунов, 
о силе общественного мнения, наконец, о легкости, с которой каждый гражданин 
мог обратиться к своим согражданам и получить от них защиту в нанесенных ему 
обидах.
(Laboulaye, Essai sur les lois cnminelles des Romains, pp. 23—26 et 73—76, chez 
Durand).

__________
* Консультативное мнение сената, не подлежало обязательному исполнению.
11. Политическое и судебное красноречие в республиканскую эпоху
В прежние времена юноша, готовившийся быть общественным деятелем и оратором, 
сначала дома питался наукой и насыщался благородными занятиями, а потом отец 
или родственники отводили его к тому оратору, который занимал первое место в 
ряду других. Юноша часто посещал его, был его обычным спутником, присутствовал 
вместе с ним на судебных разбирательствах и политических сходках, слушал 
пререкания и участвовал в спорах — одним словом, он на поле битвы изучал 
военное искусство. Благодаря этому юноши быстро приобретали навык, 
самообладание и рассудительность: им приходилось учиться у всех на виду, среди 
самой борьбы. Нельзя было безнаказанно сказать какую-нибудь глупость или 
что-нибудь непоследовательное: судья тотчас отметил бы это, противник не 
спустил бы, да и друзья оратора осудили бы. Таким образом они привыкали к 
истинному, неиспорченному красноречию; следуя за одним, они в то же время знали 
по многочисленным судебным делам и других современных ораторов; наконец, им 
приходилось слышать разнообразнейшие мнения самого народа, по которым нетрудно 
было узнать его вкусы и антипатии.
У них был, таким образом, руководитель, и притом руководитель очень хороший, 
избранный, который олицетворял собой в их глазах настоящее красноречие, а не 
слабое подобие его. У них не было



405
 
также недостатка ни в противниках, ни в конкурентах, которые сражались 
настоящими мечами, а не рапирами; была аудитория, всегда полная, всегда новая, 
состоявшая как из завистников, так и из доброжелателей, — аудитория, от которой 
ни достоинство, ни недостатки не укрывались...
При таких руководителях юноша, о котором мы говорим, — ученик ораторов, 
посещавший форум, присутствовавший на суде, наученный опытом других, знавший 
законы, потому что ежедневно их слышал, знакомый с характером судей, привыкший 
к виду общественных собраний, не раз слышавший мнения народа, — такой юноша мог 
сразу один справиться со всяким делом, брался ли он за обвинение, или за защиту.
 Те речи, которые мы и теперь еще читаем с восхищением, Л. Красс произнес 
против Г. Карбона на 18 году своей жизни, Цезарь против Долабеллы — на 21-м, 
Азиний Поллион против Г. Катона — на 22-м и Гальба против Ватиния — несколько 
моложе...
Истинное красноречие, подобно пламени, нуждается в пище, растет от движения, и 
во время горения приобретает блеск. Те же причины содействовали в прежние 
времена развитию ораторского искусства в нашем государстве. Правда, современные 
нам ораторы достигли того, чего можно было добиться при спокойствии, порядке и 
благоденствии государства. Однако прежние ораторы, жившие среди смут и 
распущенности, ставили себе более высокие цели: при всеобщем смешении и 
отсутствии единого умиротворителя каждый оратор имел значение в той степени, в 
какой он мог действовать убеждением на заблуждавшийся народ. Отсюда постоянные 
законопроекты и постоянное стремление к популярности, бесчисленные речи 
магистратов, чуть ли не ночевавших на трибуне; отсюда обвинения против самых 
могущественных людей и вражда, простиравшаяся на целые семьи; отсюда партийные 
соединения знатных и вечная борьба между сенатом и народом. Все это, правда, 
раздирало государство, но зато способствовало развитию красноречия и доставляло 
оратору великие награды: чем сильнее был кто-либо в ораторском искусстве, тем 
легче был для него доступ к почетным должностям, тем дальше опережал он своих 
товарищей по службе, тем больше приобретал он влияния у знатных, авторитета у 
сенаторов, известности и расположения у народа. Такие люди имели в числе своих 
клиентов даже чужие народы, перед ними заискивали должностные лица, отправляясь 
в свои провинции, и выказывали им свое уважение по возвращении в Рим; к ним, 
казалось, сами собой притекали должности претора и консула. Оставаясь даже и 
частными людьми, они обладали великой властью, управляя посредством своих 
советов и влияния народом и сенатом.
Мало того, наши предки были убеждены, что без красноречия нельзя ни достичь 
видного и выдающегося положения в государстве, ни удержаться на нем. И это 
неудивительно для тех времен, когда



406
 
каждый, даже против воли, мог быть поднят на трибуну, когда недостаточно было 
коротко высказаться в сенате, а приходилось с помощью ораторского таланта 
защищать свое мнение, когда обвиняемому надо было самому защищаться, когда даже 
свидетели давали свои показания устно, сами присутствуя на суде, а не письменно.
 Таким образом, помимо того что красноречие сопровождалось наградами, в нем 
чувствовалась прямая необходимость, и если с одной стороны деятельность оратора 
считалась славным и прекрасным делом, то с другой — неумение говорить казалось 
позором.
Таким образом, и награды, и стыд побуждали к занятию красноречием: было бы 
стыдно из патрона превратиться в клиента, уступить другим связи, полученные в 
наследство от предков, не получив должности по лени или неспособности, или, 
получив, не удержать ее за собой...
Не одним только насилием и оружием приобрели влияние Помпей и Красс, но и 
талантом также, и красноречием. Лентулы, Метеллы, Лукуллы, Курионы, и вся эта 
группа выдающихся людей много трудов и старания потратила на это занятие, и 
никто в те времена не достигал могущества без помощи красноречия. Вдобавок и 
знатность обвиняемых, и важность обвинений придавали ораторскому искусству еще 
большее значение. Ведь громадная разница — говорить о воровстве... или о 
подкупах на выборах, об ограблении союзников, убийстве граждан. Конечно, лучше, 
чтобы этих бедствий не случалось, и тот строй государства должен считаться 
наилучшим, в котором им нет места, но когда они случались, они доставляли 
прекрасную пищу красноречию... Кто станет отрицать, что выгоднее и лучше 
пользоваться миром, чем страдать от войны. Однако войны доставляют большее 
количество хороших воинов, чем мир. В тех же условиях находится и красноречие; 
чем чаще приходилось ему браться за оружие, чем больше наносило оно и принимало 
ударов; чем сильнее были противники и ожесточеннее тот бой, который оно само 
вызывало, тем выше и величественнее являлось оно, облагороженное борьбой, в 
глазах людей, которые уж так созданы, что любят созерцать опасности.
(Тацит, Диалог об ораторах, 34, 36, 37).

Глава XII. РИМСКИЙ СТРОЙ В ЭПОХУ ИМПЕРИИ
1. Описание жизни Августа, сделанное им самим
19-ти лет от роду я собрал частным образом и за свой счет войско, которое 
позволило мне вернуть свободу государству, угнетенному партией [1]. В 
благодарность за это сенат особым почетным декретом принял меня в свою среду в 
консульство Г. Пансы и А. Гирция (43 г. до Р. X.), дав мне право говорить 
наравне с консулярами; кроме того, он мне дал imperium [2]. Он поручил мне 
заботиться об общественной безопасности в качестве пропретора * совместно с 
консулами. Когда в том же году оба консула погибли на войне,** народ назначил 
меня консулом и триумвиром с поручением устроить государство.

__________
* Консулы иногда наделялись особыми полномочиями, но пропретор (судейская 
должность) никогда подобных полномочий ранее не получал.
** В битве под Мутиной Децим Брут разбил цезарианцев.
[1] Т. е. партией республиканцев и друзей Антония.
[2] Под словом imperium подразумевалась в Риме власть в полном ее объеме.
 

408
 
Убийц своего отца [1] я изгнал, наказал их за преступление на основании 
правильного судебного решения. Позднее же, когда они подняли оружие против 
государства, я победил их дважды в правильном сражении.*
Я воевал на суше и на море с гражданами и иностранцами по всему свету, и после 
победы я пощадил всех граждан, которые остались в живых; что же касается чужих 
народов, то в тех случаях когда можно было простить без риска, я предпочитал 
сохранить их, чем истреблять.
Около 500 тысяч римских граждан принесли мне военную присягу. Из них более 300 
тысяч по окончании службы были устроены мною в колониях или отпущены по домам. 
Всем им я дал землю, купленную мной, или же деньги для покупки земли за мой 
счет. Я захватил 600 кораблей, не считая таких, которые были меньше трирем по 
своим размерам.
Два раза я был почтен овацией [2] и трижды полным триумфом. Двадцать один раз я 
получал звание imperator'a.[3]. Кроме того, сенат много раз назначал мне триумф,
 который я не устраивал. Часто я довольствовался возложением лавров [4], 
исполняя в Капитолии обет, который давал во время войны. По поводу побед, 
одержанных мною или под моими ауспициями [5], сенат 55 раз постановлял 
совершить благодарственное жертвоприношение бессмертным богам. Праздники по 
этому поводу в итоге продолжались 890 дней. Во время триумфов девять 
побежденных царей или царских сыновей шли впереди моей колесницы.
Тринадцать раз я был консулом до того времени, как пишу эти строки,** и вот уже 
тридцать седьмой год пользуюсь властью трибуна (14-й г. по Р. X.).
Когда сенат и народ без меня, а потом и в моем присутствии дали мне диктатуру в 
консульство М. Марцелла и Л. Аррунция, то я отказался от нее. Во время большого 
голода я согласился принять на себя заведование продовольственной частью и 
выполнил свои обязанности так, что в скором времени весь народ был избавлен за

__________
* Битва при Филиппах (42 г. до н. э.) состоялась из двух сражений. 
** 43, 33, 31—23, 5, 2 гг. до н. э.
[1] Т. е. Цезаря, который был его приемным отцом.
[2] Ovatio нечто вроде триумфа, только при менее торжественной обстановке. 
одержавший победу военачальника вступал в Рим не на колеснице, как во время 
триумфа, а верхом или даже пешком. — Ред.
[3] Титул императора давался обыкновенно военачальнику, одержавшему победу.
[4] Во времена республики военачальник, вступавший на Капитолий в качестве 
триумфатора, возлагал на статую Юпитера лавровый венок.
[5] Право производить на войне ауспиции, т. е. гадание по птицам, принадлежало 
главнокомандующему, поэтому выражение «под моими ауспициями» значит «под моим 
начальством». — Ред.
 

409
 
мой счет [1] от всякого страха и опасности. От консульства, которое было мне 
дано после этого на год и на всю жизнь, я отказался.*
В консульство М. Винуция и Кв. Лукреция, а также П. и Гн. Лентулов и наконец в 
консульство Паулла Фабия Максима и Кв. Туберона (19-й, 18-й и 11-й гг. до Р. X.
) сенат и народ просили, чтоб я один взял на себя наблюдение за нравами и 
законами с самыми широкими полномочиями, но я не хотел принять никакой власти, 
несогласной с преданиями;** реформы же, которых сенат ожидал от меня, я 
совершил в качестве трибуна, и для этой цели сенат, по моей просьбе, пять раз 
назначал мне товарища.***
В течение 10-ти лет я был триумвиром для устройства государства [2]. Я был 
princeps'ом. сената в течение 40 лет до настоящего времени. Я был верховным 
понтификом, квиндецемвиром для производства священнодействий (sacris faciundis),
 septemvir epulonum, арвальским братом, sodalis Titius и фециалом [3].
Во время моего пятого консульства (29 г. до Р. X.) согласно решению народа и 
сената я увеличил число патрициев. Трижды я составлял список сенаторов и в 
шестое свое консульство (28 г. до Р. X.) произвел перепись народа вместе с 
Агриппой, данным мне в товарищи. До этого времени в течение сорока двух лет не 
производилось переписи. Я насчитал 4 063 000 римских граждан. В консульство Г. 
Цензорина и Г. Азиния (8 г. до Р. X.) я произвел

__________
* Это было в неурожайный 22 г. до н. э.
** Августу предлагался пост куратора законов и нравов с чрезвычайными 
полномочиями в 19, 18, 11 гг. до н. э,
*** Агриппа в 18 и 13 гг. до н э., Тиберйй в 6, 4, 13 гг. н. э.
[1] Всякий раз, когда Август упоминает о том, что расход был произведен за его 
счет, он хочет сказать, что деньги для этого были взяты не из aerarium'a, 
которым заведовал сенат, а из фиска (fiscus), находившегося в распоряжении 
императора. Впрочем, источником, пополнявшим как ту, так и другую кассу, были 
налоги.
[2] Tresviri или triumviri reipublicae constituendae — такое название получили 
от народа Октавиан, Антоний и Лепид, желая этим придать вид законности 
захваченной ими власти: таким образом народ как бы давал им поручение «устроить 
государство». — Ред.
[3] Quindecemviri sacrorum или sacris faciundis называлась коллегия из 15-ти 
жрецов, в обязанности которых лежало хранение Сивиллиных книг и производство по 
ним предсказаний.
Septemviri epulonum — жрецы, которым поручалось по тому или другому поводу 
устраивать священные пиршества в честь трех капитолийских божеств (Юпитера, 
Юноны и Минервы).
Fratres aruales (братья пахари) — коллегия жрецов богини Accа Larentia — 
покровительницы полей, чтобы призвать на поля плодородие, арвальские братья 
ежегодно в течение трех дней мая совершали sacrificium Deae Diae (см. гл. X, 
статью 12).
Sodales Titii — одна из древнейших римских корпораций, имевшая религиозный 
характер
Fetiales — жрецы, в обязанности которых было объявлять войну и заключать 
договоры. — Ред.
 

410
 
перепись один, наделенный консульскими полномочиями: на этот раз оказалось 4 
233 000 римских граждан. В третий раз я произвел перепись с консульскими 
полномочиями, имея товарищем своего сына Тиберия Цезаря в консульство Секста 
Помпея и Секста Апулея (14 г. по Р. X.): было насчитано 4937000 граждан. 
Посредством новых законов я восстановил значение многих добрых примеров наших 
предков, которое начинало уже уничтожаться. Сам я оставил в назидание потомству 
много деяний, достойных подражания.
Сенат постановил, чтобы каждые пять лет консулы и преторы совершали моление о 
моем здравии. Во время этих молений четыре великих жреческих коллегии или же 
консулы часто устраивали игры. В то же время граждане как в своих частных 
жилищах, так и в муниципиях не переставали приносить жертвы за меня перед 
статуями всех богов.
Сенат внес мое имя в гимн салиев, и особым законом было установлено, что в 
течение всей своей жизни я буду пользоваться трибунской властью и связанной с 
ней привилегией неприкосновенности.* Когда народ предложил мне должность 
верховного понтифика, которую раньше занимал мой отец, я от нее отказывался до 
тех пор, пока она была занята. Я принял жречество лишь несколько лет спустя, 
после того как умер человек, который захватил ее, воспользовавшись гражданской 
войной;** по этому случаю в консульство П. Сульпиция и Г. Вальгия (в 12 г. до Р.
 X.) на комиции явилось из всей Италии такое множество народа, какого раньше 
никогда не видели.
В память моего возвращения сенат воздвиг близ Капенских ворот невдалеке от 
храма Чести и Доблести алтарь «Фортуне возвращения» [1]. Он постановил, чтобы 
ежегодно понтифики и весталки совершали здесь жертвоприношения в день моего 
возвращения из Сирии в консульство Кв. Лукреция и М. Виниция (19 г. до Р. X.), 
и чтобы этот день назывался в честь моего прозвища AugustaHa.
В том же году на основании особого senatus consultum'а часть преторов и 
народных трибунов вместе с консулом Кв. Лукрецием и многими знатными особами 
вышли встречать меня в Кампанию. Такая честь до тех пор никому еще не была 
оказана. Когда я возвратился из Испании и Галлии в консульство Тиб. Нерона и 
Павла Квинтилия (13 г. до Р. X.), с успехом устроив дела этих провинций, сенат 
в память моего возвращения решил соорудить на Марсовом поле алтарь, посвященный 
«Миру Августа», и поручил магистратам, преторам и весталкам ежегодно совершать 
у этого алтаря жертвоприношения.

__________
* С 23 г. до н. э. Августу пожизненно была дана трибунская власть.
** Эмилий Лепид стал понтификом в 44 г. до н. э.
[1] Fortuna Redux. — Ред.
 

411
 
Храм Януса Квирина, который запирается лишь в тех случаях, когда во всем 
государстве и на суше, и на море восстановлен мир благодаря победам, был заперт 
лишь два раза за все время от основания Рима до моего рождения; во время моего 
управления сенат постановил закрыть его в третий раз.*
Когда мои два сына — Гай и Луций Цезари [1], которых судьба отняла у меня еще 
совсем молодыми, были в возрасте пятнадцати лет, сенат и римский народ, желая 
меня почтить, назначили их консулами через пять лет (считая от года их 
избрания). Кроме того сенат разрешил им присутствовать на его заседаниях с тех 
пор, как их сводили на форум [2]. Все римские всадники назвали их 
«предводителями молодежи» и поднесли серебряные щиты и копья.
Я отсчитал римским плебеям по триста сестерций каждому в исполнение завещания 
моего отца; от своего собственного имени я дал им в пятое свое консульство (29 
г. до Р. X.) по 400 сестерций из своей военной добычи; в десятое свое 
консульство (24 г. до Р. X.) я дал конгиарий [3] по 400 сестерций на человека, 
— необходимая для этого сумма была взята из моего родового имущества. В 
одиннадцатое свое консульство (23 г. до Р. X.) я двадцать раз раздавал хлеб, 
купленный за мой счет, в тот год когда я двенадцатый раз был трибуном (12 г. до 
Р. X.), я в третий раз раздал по 400 сестерций. При этом каждый раз моими 
милостями пользовалось не менее 250 тыс. чел. В год моего восемнадцатого 
трибунства и двенадцатого консульства (5 г. до Р. X.) я дал 320 тысячам человек 
из городской черни по 60 динариев каждому. В колониях, где были поселены мои 
солдаты, я раздал во время пятого консульства (29 г. до Р. X.) по 1000 
сестерций на человека из добычи: около 120 тысяч колонистов получили эти 
подарки по случаю моего триумфа. В 13-е консульство (2 г. до Р. X.) я дал по 60 
динариев каждому гражданину, внесенному в списки для общественной раздачи 
хлеба: таких оказалось немногим более 200 тысяч.
За землю, которую я раздал воинам в год своего четвертого консульства, а также 
в консульство М. Красса и Гн. Лентула Авгура (30 г. и 14 г. до Р. X.), я платил 
вознаграждение муниципиям. Сумма этого вознаграждения равнялась приблизительно 
600 миллионам сестерций за земли, расположенные в Италии, 260 миллионам за 
земли в провинциях. Я первый и один только я поступил таким образом из всех, 
кто устраивал военные колонии в провинциях или в Италии.

__________
* При втором царе Нуме Помпилии, затем в 326 г. до н. э. При Августе — в 29 и 
25 гг. до н. э.
[1] Это были сыновья Агриппы и Юлии, дочери Августа; император усыновил их.
[2] Т. е. когда они были облачены в мужскую тогу в знак своего совершеннолетия.
[3] Congiarium называлась раздача народу деньгами или натурой.
 

412
 
Позднее в консульства Тиб. Нерона, и Гн. Пизона, Г. Антистия и Д. Лелия, Г. 
Кальвизия и Л. Пазиена, Л. Лентула и М. Мессалы, Л. Каниния и Кв. Фабриция (7, 
6, 4, 3, 2 гг. до Р. X.) я раздавал денежные подарки воинам, отпущенным по 
окончании их службы; на это я с удовольствием истратил 4 миллиона сестерций.
Четыре раза я помогал своими деньгами общественной казне. Я передал заведующим 
этой казной 150 миллионов сестерций. В консульство М. Лепида и Л. Аррунция (6 г.
 по Р. X.) я внес из своих средств 170 миллионов сестерций в военную кассу, 
которую учредил с тем, чтобы выдавать награды воинам, прослужившим двадцать лет 
и более. В консульство Г. и П. Лентулов (18 г. до Р. X.) я помог натурой за 
свой счет сотне тысяч провинциалов и кроме того более чем сотне тысяч деньгами 
на уплату податей.
Курия и храм, находящиеся по соседству с Минервой Халкидской, храм Аполлона на 
Палатине с портиками, храм божественного Юлия, Lupercal, портик близ цирка 
Фламуния, которому я сохранил имя Октавия, раньше построившего на этом месте 
другой портик, Pulvinar близ Большого цирка, храмы Юпитера Феретрия и Юпитера 
Гремящего на Капитолии, храм Квирина, а также храм Минервы, Юноны Царицы и 
Юпитера Освободителя на Авентине, святилище ларов наверху Священной дороги, 
святилище богам Пенатам на Велинском холме, святилище Юности, святилище Великой 
Матери Богов — все это было сооружено мною.
С большими издержками я реставрировал Капитолий и театр Помпея, не надписав при 
этом своего имени. Я починил водопроводы, которые во многих местах от ветхости 
разваливались, я удвоил силу Aqua Marcia, проведя в него воду из другого 
источника. Я закончил Forum Julium и базилику между храмами Кастора и Сатурна: 
оба эти сооружения были начаты и почти доведены до конца моим отцом. Когда же 
эта базилика была разрушена пожаром, я расширил место и начал воздвигать новое 
здание в честь моих сыновей, завещав моим наследникам достроить его, если я не 
успею сделать этого сам. В год моего пятого консульства (29 г. до Р. X.) я 
реставрировал в Риме, согласно постановлению сената, 82 храма, не пропустив ни 
одного, который бы нуждался в переделке. В седьмое свое консульство (27 г. до Р.
 X.) я починил дорогу Фламиния между Римом и Аримином, а также все мосты, кроме 
Мульвийского и моста Минуция.
На принадлежащей мне земле я воздвиг на деньги, вырученные из добычи, храм 
Марса Мстителя и Форум Августа. Я соорудил в честь моего зятя М. Марцелла театр 
по соседству со святилищем Аполлона на земле, которую большей частью купил у 
частных лиц. Из своей добычи я принес дары в Капитолий в храмы божественного 
Юлия, Аполлона, Весты и Марса Мстителя. Все это обошлось мне в сумму около 400 
миллионов сестерций. В пятое свое консульство (29 г. до Р. X.) я не взял с 
муниципий и с италийских колоний



413
 
тридцать пять тысяч фунтов золота на венки, которые они хотели поднести по 
случаю моего триумфа; впоследствии каждый раз, когда меня провозглашали 
императором, я отказывался от золотых венков, которые они с такою же 
готовностью постановляли поднести мне.
Я устраивал бои гладиаторов три раза от своего имени и пять раз от имени моих 
сыновей и внуков; во всех этих боях участвовало около десяти тысяч человек. Я 
предложил народу дважды от своего имени и раз от имени внука состязания атлетов,
 которые были собраны для этого отовсюду. Игры я устраивал четыре раза от 
своего имени и двадцать три от имени других магистратов. В консульство Г. 
Фурния и Г. Силана (17 г. до Р. X.) я в качестве председателя коллегии 
квиндецемвиров устроил юбилейные игры вместе со своим товарищем М. Агриппой. В 
тринадцатое свое консульство (2 г. до Р. X.) я первый учредил игры в честь 
Марса, на которых после того председательствовали консулы. Двадцать шесть раз я 
устраивал от своего имени или же от имени своих сыновей и внуков, в цирке, на 
форуме и в амфитеатрах травлю африканских зверей, причем было затравлено около 
3500 животных.
Я угостил народ зрелищем морской битвы по ту сторону Тибра, там, где теперь 
расположена священная роща Цезарей. Сражение происходило в бассейне длиной в 
1800 футов и шириной в 1200 ф.; в нем участвовало 30 трирем и бирем,* 
снабженных носами, и гораздо большее количество кораблей меньших размеров с 
тремя тысячами гребцов.
После победы я возвратил храмам всех городов азиатской провинции драгоценные 
предметы, которые присвоил себе мой противник. Число моих серебряных статуй, 
изображавших меня стоя, на лошади и в колеснице, запряженной четверней, 
доходило в Риме до 80. Я сам распорядился уничтожить их, и на деньги, 
вырученные от этого серебра, я принес золотые дары в храм Аполлона от своего 
имени и от имени тех, кто воздвиг эти статуи.
Я очистил море от пиратов. Во время этой войны я захватил около тридцати тысяч 
беглых рабов, которые подняли оружие против государства, и отдал их в руки их 
гыл его отец Азиний Поллион.
После этого произнес речь Л. Аррунций — почти такую же, как Галл, и также 
навлек на себя гнев Тиберия. Старинной вражды к нему у Тиберия, правда, не было,
 но он подозрительно относился к Аррунцию, как к человеку богатому, ловкому, 
обладавшему большими достоинствами и не меньшей популярностью... Кв. Гатерий и 
Мамерк Скавр также раздражили подозрительного Тиберия; первый сказал: «Доколе 
же, цезарь, ты будешь терпеть, что у государства нет головы?», а второй выразил 
надежду, что просьбы сената не останутся тщетными, потому что Тиберий не 
воспользовался своим правом трибу некой власти, чтобы отклонить обсуждение 
этого дела. На Гатерия Тиберий набросился тотчас же, а на Скавра он разгневался 
сильнее и промолчал.
Наконец, утомленный всеобщими криками и просьбами, Тиберий сдался: он, правда, 
не заявил, что принимает власть, но перестал отказываться.
(Тацит, Анналы, I, 11—13).

3. Закон о правах Веспасиана
В XIV в. была найдена и до сих пор сохраняется в Риме бронзовая доска, 
содержащая часть закона о правах императора Веспасиана. Вот ее перевод:
«(Сенат и римский народ постановили...) чтобы позволено было ему заключать... 
или договор, с кем он захочет, как это было позволено божественному Августу, 
Тиберию Юлию Цезарю Авг., и Тиберию Клавдию Цезарю Авг. Германику;



418
 
и чтобы ему было позволено председательствовать в сенате, вносить и устранять 
предложения, постановлять сенатские решения путем relatio (т. е. прямым опросом 
отдельных сенаторов), или discessio (т. е. размещением сенаторов на группы 
соответственно их мнениям), как это было позволено божественному Августу, Тиб. 
Юлию Цезарю Авг., Тиб. Клавдию Цезарю Августу Германику;
и чтобы, если сенат заседает, по его желанию или настоянию, по его приказу или 
поручению, или в его присутствии, — все постановления имели то же значение и ту 
же силу, как если бы сенат был созван и собран в силу закона;
и чтобы тех кандидатов в магистраты на должности, связанные с potestas или 
imperium [1] или на какую-нибудь экстраординарную должность (curatio), которых 
он предложил сенату и народу римскому, или за которых он подал или обещал 
подать свой голос, — баллотировали во всяких комициях вне очереди;
и чтобы ему было позволено относить и отодвигать вперед границы померия, когда 
он найдет это полезным для государства, как это было позволено Тиб. Клавдию 
Цезарю Авг. Германику;
и чтобы он имел право и власть поступать и действовать так, как он найдет 
соответствующим интересам государства и согласным с достоинством божественных и 
человеческих, общественных и частных дел, — как было такое право и власть у 
божественного Августа, и Тиберия Юлия Цезаря Авг., и Тиберия Клавдия Цезаря 
Августа Германика;
и чтобы имп. Цезарь Веспасиан был освобожден от тех законов и плебисцитов, о 
которых было постановлено, что они не простираются на божественного Августа, 
Тиберия Юлия Цезаря Авг., Тиберия Клавдия Цезаря Авг. Германика, и чтобы имп. 
Цезарю Веспасиану Августу было позволено делать все то, что в силу какого-либо 
закона или предложения следовало делать божественному Августу, Тиберию Юлию 
Цезарю Августу, и Тиберию Клавдию Цезарю Авг. Германику;
и чтобы то, что было совершено, содеяно, определено, приказано императором 
Цезарем Веспасианом Августом, или кем-либо по его приказу или поручению, до 
внесения этого закона, — чтобы все это считалось столь же законным и правильным,
 как если бы было совершено по приказанию народа.
Подтверждение (Sanctio):
Если кто, опираясь на этот закон, совершил или совершит что-либо вопреки 
законам, законопроектам, плебисцитам или сенатским пос-

__________
[1] Imperium — высшая власть, передаваемая народом некоторым важнейшим 
должностным лицам (консулам, диктаторам, преторам) посредством специального 
закона, называвшегося lex curiata de imperio; potestas — власть, соединенная со 
всякой официальной должностью. — Ред.
 

419
 
тановлениям, или же, опираясь на этот закон, не сделает того, что следовало ему 
сделать согласно закону, законопроекту, плебисциту или сенатскому постановлению,
 — да не будет это поставлено ему в вину, и да не будет он обязан давать об 
этом отчет народу, и да не будет об этом ни следствия, ни суда, и пусть никто 
не принимает жалобы на это».
(Corpus inscr. latin., v. VI, p. 1, № 930).

4. Избрание императора Тацита сенатом
В седьмой день октябрьских календ, когда сенат заседал в Помпилиановой курии, 
консул Велий Корнифиций Гордиан сказал: «Обращаемся к вам, отцы сенаторы, с 
предложением, с каким мы уже часто обращались к вам: надо избрать императора; 
войско ведь не может дольше оставаться без вождя, да и обстоятельства требуют 
того же. (Консул указывает на волнения в разных пограничных римских владениях.) 
Итак, приступите к делу и выберите вождя. Войско либо примет того, кого вы 
выберете, либо, отвергнув его, изберет своего вождя». Когда после этого Тацит, 
которому предстояло первому подать голос, хотел высказать свое мнение (никто не 
знал еще, что он скажет), весь сенат стал кричать: «Тацит Август, да хранят 
тебя боги! Тебя мы избираем, тебя назначаем принцепсом, тебе вверяем охрану 
государства нашего и всего мира. Прими же императорскую власть из рук сената, 
ты заслуживаешь ее и своим положением, и своей жизнью, и своим образом мыслей...
»
На это Тацит отвечал: «Я удивляюсь, отцы сенаторы, что вы на место могучего 
императора Аврелиана хотите избрать принцепсом старика [1]. Не с моими силами 
метать дротики, размахивать копьем, потрясать щитом, садиться часто на коня, 
чтобы подавать пример солдатам. Я через силу отправляю обязанности сенатора, 
едва способен подавать голос, как того требует мое положение. Неужели вы 
думаете, что солдаты одобрят выбор такого императора?..»
После этого стали раздаваться различные возгласы сенаторов: «Ведь и Траян под 
старость уже стал императором» (это они повторили десять раз). «И Адриан под 
старость стал императором» (10 раз). «Стариком попал в императоры и Антонин» 
(10 раз). «Ведь читал же ты у поэта: „и убеленная сединой борода римского царя..
."» (10 раз). «Да кто же станет управлять лучше старика?» (10 раз). «Мы ведь 
избираем тебя в императоры, а не в солдаты» (это они

__________
[1] Тациту было 75 лет от роду, когда его избрали императором в 275 г.; правил 
он всего 6 месяцев. — Ред.
 

420
 
произнесли тридцать раз). «Ты человек благоразумный, к тому же у тебя хороший 
брат» (10 раз). «Север говорил, что управляет голова, а не ноги» (30 раз). «Мы 
ведь выбираем тебя за духовные, а не за физические качества» (20 раз). «Тацит 
Август, да хранят тебя боги!» После этого стали отбирать голоса. Первым после 
Тацита говорил сенатор Меций Фальконий Никомах... Его речь произвела сильное 
впечатление как на самого Тацита, так и на всех сенаторов. Они стали кричать: 
«Все, все избираем!»
Тогда все отправились на Марсово поле; Тацит взошел на трибуну. Префект Рима 
Элий Цезеттиан сказал следующее: «Солдаты и граждане! Вот вам принцепс, 
которого сенат выбрал с согласия всех войск: приветствую Тацита, августейшего 
мужа, который до сих пор служил государству советами, а теперь послужит 
приказами и решениями». Народ закричал: «Счастливейший Тацит Август, да хранят 
тебя боги!» К этому присоединились обычные в таких случаях возгласы.
(Вописк, Жизнь Тацита, гл. 5—7).

5. Власть императора
Римский народ среди всех других народов отличался и уменьем повиноваться, и 
уменьем повелевать. Он взял верх над остальными не духовным развитием, даже не 
мужеством, а дисциплиной. Нельзя не удивляться общественной дисциплине, когда 
видишь образцовый порядок римских комиций, устройство сената и весь строй 
магистратуры. Нельзя не удивляться военной дисциплине, глядя на набор, 
приведение к присяге, поход, устройство лагеря, сражение. Впрочем, эта военная 
дисциплина была лишь частью и, так сказать, одной из сторон дисциплины 
общественной. Уменье повиноваться и уменье повелевать представляют собой две 
добродетели, которые сделали римский народ несравненным и дали ему господство 
над другими народами.
Основным принципом всего публичного права римлян была неограниченная верховная 
власть государства. Государство или «общественное дело» (respublica) было у них 
не смутное представление, не идеал, выработанный рассудком; оно представляло 
собой существо вполне реальное и живое, которое, хотя и состояло из 
совокупности всех граждан, но существовало тем не менее само по себе, 
независимо от них и над всеми ими. Они понимали государство как существо вечное 
и постоянное, в пределах которого поколения отдельных людей проходили одно за 
другим; поэтому-то respublica представлялась в их глазах таинственной силой, 
верховной владычицей,



421
 
которой все отдельные люди обязаны были повиноваться безусловно.
Это понятие не исчезло и во времена империи. Императоры, по-видимому, вовсе и 
не думали искоренять его в умах народов. Сами они в своих речах и в официальных 
актах говорили о «Республике». Этой республике все должны повиноваться, и в 
интересах республики работают и сами императоры. Империя никогда не 
представлялась в виде личной власти. В этом отношении она нисколько не была 
похожа на монархии восточных народов или на европейские королевства XVII-го 
века. Император не вершина всего: идея государства реет над ним. Граждане 
служат не государю, а государству. Властитель должен править не для себя, а в 
интересах общего блага. Истинным властелином, и по теории и в представлении 
всех людей, является не император, а само государство или республика...
Чтобы верховная власть государства проявилась на самом деле, нужно, чтобы 
государство передало ее в руки одного или нескольких людей. Это — система 
делегирования власти, которая существовала в Риме при самых различных формах 
правления. Мы находим ее и при царях, и при консулах, и при императорах... 
Юристы императорской эпохи провозглашают следующие положения, считавшиеся в их 
время аксиомой публичного права: «Если император может все, так это потому, что 
народ передал ему всю свою власть». Таким образом, по истечении двух веков 
империи истинным носителем власти оказывается еще народ, а император пользуется 
ею лишь по делегации.
Не следует думать, что эта делегация власти была чистой фикцией, обманчивой 
внешностью или простым рассудочным отвлеченным понятием. Она представляла собой 
совершенно реальный акт. В жизни Августа можно видеть, как различные части его 
верховной власти формально передавались ему целым рядом отдельных законов или 
сенатских решений, постановленных согласно обычным формам. К тому же эта 
делегация не была произведена раз навсегда. Ее приходилось возобновлять по 
отношению к каждому новому императору. Ее производил сенат, который официально 
представлял собой римскую республику. Этот акт носил такой же характер, как и 
тот, который был установлен некогда для каждого царя и для каждого консула; 
поэтому он и назывался тем же именем: lex regia de imperio.
Императорская власть не считалась наследственной, по крайней мере в первые три 
века. Каждый император признавал, что он обязан своей властью сенату, который 
ее делегировал ему. Это постановление права никем не оспаривалось.
Впрочем, власть не становилась меньше от того, что она была делегирована. Это и 
было замечательно у римлян, что раз общественная власть передана в чьи-нибудь 
руки, то, каковы бы ни были



422
 
эти руки, власть остается полной, абсолютной, почти безграничной. Для римлян 
магистратура не была простой должностью, она была властью и носила весьма 
характерное название imperium'a. Тот, кто был облечен этим imperium'ом, хотя бы 
всего на год, был владыкой народа — magister populi.
Такое представление о власти главы государства, как о делегированной ему 
абсолютной власти самого государства, существовало во все периоды римской 
истории: при царях, при консулах, при императорах.
В качестве представителей государства, консулы по закону были неограниченными 
владыками. Тит Ливий и Цицерон не видят никакой разницы между их властью и 
властью царей. Первоначально они соединяли в своих руках всю власть гражданской 
общины... Позднее, когда плебеи потребовали себе места в государстве, римляне 
не подумали вовсе определить точнее индивидуальные права гражданина, или 
ограничить власть магистрата; они предпочли создать новых вождей для плебеев; и 
эти трибуны были облечены властью такой же неограниченной и неприкосновенной. 
Еще позднее римляне учредили новых магистратов, и каждый из этих последних в 
своей сфере был также всемогущим владыкой. И все, что они могли выдумать для 
того, чтобы не быть в полном рабстве у этих владык на год, это увеличить число 
таких владык...
Переворот, произведенный установлением, империи, состоял единственно в том, что 
власть, которой были облечены многие, сосредоточивалась в руках одного. Разница 
была лишь в том, что imperium, разделенный прежде между многими магистратами, 
теперь принадлежал только одному человеку. Это была та же верховная власть из 
того же источника и с тем же характером; но ею был облечен лишь один. 
Единственный глава заменил собой многих глав, один владыка стал на месте многих 
владык...
Права императора были следующие.
В качестве военного вождя империи он имел главное начальство над всеми армиями 
и право назначать на все военные должности. Воины присягали ему и перед его 
изображением. Он производил набор и призывал столько воинов, сколько нужно. Он 
имел право войны и мира.
Облеченный властью трибуна, император имел право инициативы в области 
законодательной и в то же время право veto по отношению ко всякому предложению 
и всякому действию, исходящему от кого-нибудь другого. Его особа была 
неприкосновенна и священна; всякий, нарушавший эту неприкосновенность, мог быть 
предан смерти как нечестивец. Эта трибунская власть, дававшая ему право 
наказывать, сопряжена была также с правом покровительствовать, позволяя 
императору выступать в роли защитника слабых, чем и завершилось развитие 
монархии.



423
 
Он собирал налоги, устанавливая размер последних по своему произволу; раскладка 
податей производилась его агентами. Он распоряжался денежными суммами без 
всякого контроля; мог конфисковать имущество частных лиц во имя общественной 
пользы или же для наделения им колоний, которые он основывал.
Как глава половины провинций, он пользовался по отношению к ним неограниченной 
властью прежних проконсулов. Он поручал управление ими своим наместникам 
(legati), которые отвечали за свои поступки только перед ним. Сенат сохранял в 
течение нескольких веков право назначать правителей в остальные провинции; но 
император имел наблюдение и над этими правителями, посылал им инструкции и в 
конце концов пользовался не меньшею властью над сенатскими провинциями, чем над 
своими.
Заняв место прежних цензоров республики, император пользовался правом надзора 
за нравами и частной жизнью граждан. Отсюда же вытекало еще более существенное 
право: он составлял список сенаторов и всадников; он мог даровать кому хотелось 
право гражданства. Таким образом, каждый пользовался в обществе тем положением, 
какое ему назначал император.
Как верховный понтифик, он держал в своих руках всю область религии, царил над 
верованиями и распоряжался всеми актами культа; ему же принадлежал надзор за 
всеми жрецами.
Он был верховным судьей в империи, на которого не могло быть апелляции. В Риме 
он творил суд лично рядом с сенатом и центумвирами. В провинциях он передавал 
свою судебную власть легатам, которые и судили от его имени.
Он пользовался даже законодательной властью. Правда, настоящие законы (leges) 
он мог издавать лишь при содействии сената, но зато его личным указам (эдиктам) 
население должно было повиноваться не менее, чем самим законам.
Ко всему этому прибавился еще новый титул. Государь получил от сената название 
Августа. Этот титул был дан первому императору, но от него перешел затем и ко 
всем последующим государям. Таким образом всякий император был Августом. Это 
значило, что император, управлявший империей, был не просто человеком, а 
священным существом. Титул императора обозначал могущество главы государства, 
титул Августа — его святость. Люди должны были относиться к нему с таким же 
почтением и благоговением, с каким они относились к богам...
Итак, не было власти, которая не принадлежала бы императору. В его руках были 
войско и финансы. Он был единоличным главой управления, суда, законодательства 
и даже религии. Трудно представить себе более полную монархию. Сенат был в 
действительности лишь чем-то вроде государственного совета, удобным 
приспособлением, которое придавало действиям императора законные формы



424
 
прежних времен. Всякое политическое действие исходило от особы императора, 
который пользовался своей властью безраздельно, не находясь ни под чьим 
контролем.
Римский император имел в себе то, что на древнем языке республики носило 
название Величества (Majestas): этим словом обозначалось всемогущество 
государства. При этом всегда признавалось, что всякий человек, каким бы то ни 
было образом посягнувший на величество государства, этим самым оказывался 
виновным в нечестии по отношению к Государству и должен был быть наказан 
смертью. Вооруженный этим неумолимым законом, император мог сокрушить всех, кто 
противодействовал ему, всех возбуждавших его подозрения, наконец, всех тех, чье 
существование было ему ненавистно, чьим богатствам он завидовал. Всего 
замечательнее здесь то, что эти убийства являлись вполне законными. Самые 
лучшие императоры настаивали на этом праве, хотя и не думали вовсе им 
пользоваться. Закон о величестве никогда не оспаривался в принципе. Никто не 
сомневался, что человек, занявший враждебное положение по отношению к 
общественной власти, по всей справедливости должен быть предан смертной казни. 
Самые ярые хулители жестокости Нерона и Домициана признавали тем не менее 
бесспорным постановлением публичного права то, что всякое покушение на 
верховную власть является уголовным преступлением.
(Fustel de Coulanges, La Gaule romaine, книга II, глава I, изд. Hachette).

6. Придворный церемониал в первые два века по Р. X.
Особую привилегию так называемых «друзей императора» составляло право быть 
принятыми каждое утро для засвидетельствования ему своего почтения. Сомнительно,
 чтоб император принимал еще кого-нибудь каждое утро. Префект претория и 
городской префект были также в числе друзей, не говоря уже о том, что сами их 
обязанности требовали их частого появления при дворе императора. Плиний Старший,
 имевший привычку являться к Веспасиану еще до зари, принадлежал, без сомнения, 
к кругу его друзей. Эта прерогатива являлась в то же время и обязанностью, 
которой нельзя было пренебречь безнаказанно, хотя, конечно, не все императоры 
были одинаково строги на этот счет.
Часто при пробуждении императора представлялись ему сенаторы в полном составе, 
или же каждый лично за себя. При известных обстоятельствах такие визиты были 
обязательны. Когда Поппея родила Нерону дочь, весь сенат явился в Антий 
поздравить его с



425
 
этим; из всех сенаторов лишь один Тразея не был принят, и это оскорбление 
явилось предвестником его близкой смерти. Август, который кичился своим 
уважением к республиканским формам, никогда не допускал, чтобы сенат явился к 
нему в день своих заседаний, но сам шел приветствовать сенаторов в курию; 
состарившись, он просил, чтобы его освободили от этой обязанности. Тиберий в 
начале своего властвования пригласил сенаторов явиться к нему в полном составе 
для того, чтобы они не смешивались с толпой. Иногда к двору императора 
представляли женщин и детей из сенаторских фамилий.
Случалось также, что император после членов сената принимал всадников и даже 
людей более низкого звания. В этих случаях ему вручали множество прошений, и он 
старался показать себя как можно более милостивым и приветливым. Нерон при этом 
обнаруживал удивительную память, называя каждого по имени. К Веспасиану доступ 
был очень легок. В течение всего дня дверь его дворца оставалась открытой, и он 
принимал всех. В дни праздников производился общий прием, напр., в годовщину 
вступления на престол, в январские календы. В эти дни дворец великолепно 
украшался. Императорам подносили новогодние подарки, часто деньгами, и они, в 
свою очередь, также отвечали подарками. Август на эти деньги возводил статуи в 
городе. Тиберий вначале на каждый подарок отвечал подарком в десять раз более 
ценным; но впоследствии он перестал это делать. Калигула, чтобы наполнить свою 
казну, объявил, что готов принимать подарки, и не брезговал брать их лично. 
Клавдий отменил эти злоупотребления; но вряд ли они исчезли совершенно после 
этого.
Редко случалось, чтобы императрица торжественно принимала какую-нибудь 
корпорацию или целое сословие. Это делала Ливия — мать Тиберия, Агриппина — 
мать Нерона и Юлия Домна — мать Каракаллы. Но высокопоставленные лица, в 
особенности матроны, часто являлись к императрице приветствовать ее лично от 
себя.
В дни приемов вестибюль дворца был наполнен толпой людей, ожидающих аудиенции у 
императора. Даже в другие дни здесь было много народу, желавшего видеть выход 
императора, приветствовать его или передать ему просьбу.
Прием происходил ранним утром. К Веспасиану друзья являлись даже до зари, и он 
разговаривал с ними в постели или во время одевания. Когорта в тысячу 
преторианцев составляла постоянную стражу во дворце; по всей вероятности, у 
входа был караульный пост. Веспасиан, Нерва, Траян и некоторые другие 
императоры составляли исключение и не имели стражи. Кроме того, были еще особые 
телохранители из германцев, состоявшие при членах императорской фамилии. Иногда 
посетителей обыскивали, чтобы удостовериться, что с ними не было никакого 
оружия. Внутри дворца



426
 
прислуга наблюдала за порядком, докладывала о посетителях и вводила их. 
Формальности допущения к особе императора не всегда были одинаковы. «Это не у 
тебя, — говорит Плиний Младший Траяну в своем Панегирике, — приходилось 
переходить от унижения к унижению, переступать через тысячи порогов, и после 
всего этого останавливаться еще перед каким-нибудь препятствием. Перед тобой, 
за тобой, и в особенности, около тебя, напротив, царствует величественный покой.
 Повсюду такая полная тишина, приличия соблюдаются с таким благоговением, что 
из дома принцепса приносишь под кровлю самых небогатых людей и к самым бедным 
очагам примеры скромности и спокойствия».
Император, как и все посетители его, был одет в тогу. В тунике его могли видеть 
разве только интимные друзья. Нерон грубо нарушал обычай, принимая сенаторов в 
тунике с цветами и с кисейным платком вокруг шеи. Коммод принимал сенат также в 
простой тунике, белой, шелковой, затканной золотом и с рукавами. Каракалла 
раздавал народу платье, которое от него получило свое имя (род длинного плаща 
галльского покроя), и любовался, как плебеи дефилировали перед ним в этом 
одеянии.
Обыкновенно император целовал наиболее высокопоставленных из своих друзей. 
«Всем приятно было видеть, — говорит Плиний Траяну, — что ты по возвращении 
целуешь сенаторов так же, как они целовали тебя при отъезде; приятно было .
слышать, как ты без чьей бы то ни было помощи называешь по именам наиболее 
почтенных всадников; всем нравились эти знаки приветливой простоты, с которой 
ты обращался к своим клиентам, почти предупреждая их приветствия». Следует 
обратить здесь внимание на отмеченную Плинием разницу в обращении с людьми 
разных сословий. Впрочем, правила на этот счет не раз менялись по произволу 
императоров: так Тиберий отменил ежедневные поцелуи. Калигула целовал очень 
немногих; большинству же и даже сенаторам он протягивал лишь руку или даже ногу 
для поцелуя. Клавдий отменил этот обычай; но Домициан восстановил его. Плиний 
Старший рассказывает, что при власти Клавдия в Риме появилась какая-то кожная 
болезнь и стала так распространяться, что в высших сферах целовали друг друга 
лишь со страхом. Нерон по возвращении из Греции обнаружил свою ненависть к 
сенаторам тем, что отказывался их целовать. Такая невежливость была тем более 
значительной, что этот способ приветствия императором членов высшего сословия в 
государстве стал в то время обычным.
В общем императоры во время своих приемов были весьма любезны с сенаторами. В 
течение двух столетий иначе держали себя с ними лишь Калигула, Нерон, Домициан 
и Коммод. Какая разница, по словам Плиния Младшего, между правлениями Домициана 
и Траяна! «Мы не являемся более на аудиенцию к императору со



427
 
страхом в душе и с боязнью, что минутное опоздание подвергает опасности нашу 
жизнь. Мы приходим полные доверия и радости в такое время, какое нам более 
удобно. Когда мы собираемся идти к императору, нас может удержать дома 
неотложное дело; перед тобой не нужно вовсе извиняться в этом: ты заранее 
простил нас. Бегство и одиночество не следуют за твоими приемами; наоборот, мы 
остаемся, засиживаемся, как у себя дома, в этом дворце, который так недавно 
отвратительное чудовище окружило ужасом. Страх и угроза охраняли тогда двери; и 
принятые, и отвергнутые одинаково дрожали. Прибавьте к этому наполняющее ужасом 
обращение этого человека и его страшный вид: печать гордости на челе, гнев в 
глазах, женоподобная бледность его тела, а на лице бесстыдство, прикрытое 
обманчивой краской. Никто не осмеливался обратиться со словом к тому, кто искал 
молчания и мрака и выходил из своего уединения лишь затем, чтобы распространить 
вокруг себя отчаяние».
Любезность государя имела между прочим и свою дурную сторону: благодаря ей 
приемы затягивались до бесконечности. Антонин в старости подкреплял себя 
кусочком хлеба во время такого испытания его долготерпения. Хвалят еще 
Пертинакса за его доступность. Александр Север всегда приглашал сенаторов 
садиться. Напротив, Каракалла на своей зимней квартире в Никомедии не раз 
заставлял сенаторов простаивать целый день перед дворцом, не удостоив их приема 
даже к вечеру. Со стороны Гелиогабала было в высшей степени неприлично 
принимать сенат в постели.
Императоры охотно устраивали у себя большие празднества. При Клавдии на эти 
пиры собиралось до шестисот человек. Приглашались сенаторы, всадники и даже 
простые плебеи. Сенаторов нередко угощали особо: так Отон пригласил однажды на 
обед восемьдесят сенаторов, из которых некоторые привели с собой жен. Дамы из 
этого сословия, по-видимому, нередко присутствовали на таких пирах. Пертинакс 
пригласил в день своего восшествия на престол магистратов и важнейших сенаторов.
 Тиберий, когда принимал у себя консулов, то встречал их у входа и провожал 
также до дверей. Их обычное место было по правую и левую руку принцепса. 
Приглашение к императорскому столу было великой честью. Веспасиан, будущий 
император, благодарил Калигулу за это даже на заседании сената. Марциал 
объявляет, что если бы ему пришлось выбирать между обедом у Домициана и у 
Юпитера, то он остановился бы на первом; Стаций выразил свою благодарность 
«великому императору» (Домициану) в одном из своих самых длинных произведений, 
проникнутых особенным воодушевлением. Чтобы добиться такой чести, один богатый 
провинциал заплатил двести тысяч сестерций. На этих пирах было очень смешанное 
общество, вследствие чего иногда случались весьма неприятные происшествия. Один 
из гостей Клавдия, Тит Виний, состоявший в преторском сане, был заподозрен



428
 
в краже золотой чаши; на следующий день он был снова приглашен, но на этот раз 
перед ним поставили глиняную чашу.
Август обращался со своими гостями очень приветливо и по-дружески; часто он 
появлялся уже после начала пира и уходил, не дождавшись конца, причем требовал, 
чтобы никто не беспокоился. Хвалят также очаровательные пиры Тита. По словам 
Плиния Младшего, Домициан обыкновенно обедал один и являлся за стол своих 
гостей лишь для того, чтобы зорко наблюдать за их поведением и словами. Им 
скорее бросали кушанья, чем подавали, и хозяин скоро удалялся продолжать свои 
уединенные оргии. Траян восхищал всех больше всего своей любезностью. За его 
столом охотно разговаривали о разных возвышенных предметах; каждый свободно 
говорил, что ему вздумается, и император нередко принимал участие в общем 
разговоре. Дион Кассий рассказывает об одной мрачной шутке Домициана на пире, 
на котором присутствовали сенаторы и всадники. Зала была обтянута черным; слуги,
 также в черном, похожи были на привидения, кушанья подавались в черной посуде; 
около каждого из присутствующих лежала дощечка с его именем и стоял зажженный 
канделябр, как в могиле. Возвращаясь домой, каждый думал, что найдет смертный 
приговор; но их ждали вместо этого щедрые подарки.
Кушанья были очень скромны при Августе, приличны при Тиберии, изысканны на 
торжественных пирах Веспасиана и очень умеренны за его обыкновенным столом. 
Коммод проявлял необычайную расточительность; его преемник Пертинакс не 
подражал ему в этом, а Александр Север поставил себе за правило сокращать 
возможно более эту статью расхода.
На пиры являлись обыкновенно в тогах. Возможно, что магистраты, присутствуя за 
императорским столом, были облечены в знаки своего достоинства. Обычай, по 
которому военные появлялись во всем параде, начался, по-видимому, не ранее 
третьего века.
Мы имеем некоторые отрывочные сведения, касающиеся подробностей сервировки 
императорского стола. Марк Аврелий, чтобы добыть средства для войны, продал 
много разных драгоценностей, а именно: хрустальные и золотые чаши. Мы знаем 
также, что в его время скамьи, на которых возлежали за столом, были покрыты 
золотыми чехлами. Начиная с 16 г., императоры одни имели привилегию 
пользоваться за столом золотой посудой: Тиберий особым указом запретил ее 
употребление частным лицам. Белое с золотым, по-видимому, было отличительным 
признаком ливреи придворных служителей.
(Friedl?nder, Moeurs romains, d'Auguste aux Antonins, I, стр. 152—175; франц. 
перевод, изд. Ротшильда).

7. Придворный времен Клавдия
Вителлий, отец будущего императора, был человек знатный и богатый, начавший 
свою карьеру блестящими подвигами. Будучи правителем Сирии при очень 
затруднительных обстоятельствах, он заставил парфянского царя просить свидания 
с ним и склониться перед римскими орлами. Но с ним случилось то, что случалось 
со всеми выдающимися людьми этой эпохи: они оставались честными до тех пор, 
пока обязанности удерживали их в провинции, столичный же воздух портил их.
Вернувшись в Рим при Калигуле, который всерьез считал себя богом, Вителлий 
первый подал пример обоготворения императора. Он подходил к государю не иначе, 
как с покрывалом на голове, как подходят к богу, и падал перед ним ниц.
Его влияние увеличилось при Клавдии, при котором он стал чем-то вроде любимца; 
но за это ему пришлось платить полным раболепством. Клавдий находился в 
подчинении у своей жены и вольноотпущенников; Вителлий употребил все усилия, 
чтобы снискать расположение и вольноотпущенников, и жены императора. Он 
поместил золотые статуи Нарцисса и Палланта среди своих родовых ларов и 
совершал перед ними богослужение. Что касается Мессалины, то Вителлий добился 
того, что она в виде величайшей милости дала ему свою туфлю; эту туфлю он 
благоговейно хранил между туникой и тогой и время от времени вынимал ее и 
целовал. Впрочем, он оказывал императрице и более существенные услуги. Когда ей 
вздумалось погубить Валерия Азиатика, сады которого возбуждали в ней зависть, 
она обвинила его перед Клавдием и Вителлием, бывшими в тот год консулами. Эта 
странная сцена передана у Тацита (Анналы XI, 3); она производила бы впечатление 
превосходно написанной комедии, если бы только развязкой этой комедии не была 
смерть невинного человека. Азиатик защищался с такой энергией, что все 
присутствующие пришли в волнение; сама Мессалина принуждена была удалиться, 
чтобы скрыть свои слезы; она, впрочем, имела время, уходя, нагнуться к уху 
Вителлия и, плача, шепнуть ему, чтобы он не давал пощады обвиняемому. Когда 
очередь высказать свое суждение дошла до Вителлия, он рассыпался в похвалах 
Азиатику, напомнил об его общественных заслугах, растроганным голосом говорил о 
своей дружбе к нему, не оставил без внимания ни одного обстоятельства, которое 
могло бы внушить сострадание к обвиняемому, и в конце концов дал такое 
заключение, что Азиатику следует предоставить свободный выбор рода смерти. 
Клавдий также склонился на сторону этого милостивого решения, и несчастный 
Азиатик, напутствуемый симпатиями и состраданием всех, вскрыл себе вены.



430
 
Блестящее положение, которого добился Вителлий при дворе Клавдия, и которое он 
старался укрепить постоянной угодливостью, не лишено было также и опасности, и 
Вителлию нужно было много ловкости, чтобы избегать этих опасностей. Смерть 
Мессалины явилась одним из таких критических моментов, когда ему пришлось 
пустить в ход всю свою ловкость. Он находился в носилках Клавдия, в которых тот 
возвращался из Остии, узнав о дурном поведении своей жены. Положение было очень 
трудное. Император, казалось, колебался: то он поддавался нежности при 
воспоминании о своих детях, то вдруг закипал гневом на жену; но все знали, что 
вспышки его гнева непродолжительны и что одно слово Мессалины может изменить 
настроение императора. Таким образом, было одинаково опасно и обвинять ее, и 
защищать. Вителлий сохранял благоразумную сдержанность. Он имел вид человека, 
ничего не знающего о том, что происходит. А если приходилось говорить, он 
ограничивался восклицаниями: «Какое преступление! Какой грех!» «Напрасно, — 
говорит Тацит, — Нарцисс принуждал его разъяснить свое загадочное поведение и 
ясно высказать, что он думает; он ничего не мог добиться от Вителлия, кроме 
двусмысленных ответов, которые можно было истолковать как угодно». Прежде чем 
принять чью-нибудь сторону, Вителлий выжидал, чтобы положение выяснилось, и 
чтобы гибель Мессалины стала очевидной; но раз он в этом уверился, он уже 
перестал ее щадить. Вителлий первый примкнул к заступившей ее место Агриппине и 
без всяких колебаний помогал ей освободиться от друзей и креатур прежней 
императрицы.
Но кто мог поверить, что этот человек, столь услужливый и преданный, готовый на 
все, употребивший столько стараний, чтобы заслужить милости императора, не 
останавливавшийся ни перед чем, чтобы их сохранить, что этот человек не мог 
избежать доносов. Его обвинили в стремлении захватить императорскую власть, и 
Клавдий оказался столь недоверчивым, что, не вмешайся в это дело Агриппина, он 
не задумался бы убить своего лучшего друга.
Вителлий один раз был цензором и три раза консулом, и, когда он умер, сенат 
постановил оказать ему чрезвычайные почести. На форуме была поставлена статуя 
Вителлия со следующей подписью: «Он был непоколебимо предан императору». 
Действительно, в течение его долгой придворной карьеры государи и их любимцы 
менялись не раз, и лишь преданность Вителлия к каждому из них оставалась 
неизменной.
(Буассье Г. Оппозиция при. цезарях. СПб., 1993).

8. Нерон-актер
Нерон, переходивший от преступления к преступлению, от одного безумия к другому,
 всецело был поглощен своими химерами притязательного артиста. Колоссальное 
самолюбие возбуждало в нем ненасытную жажду к славе; его зависть ко всем тем, 
кто обращал на себя внимание публики, доходила до неистовства: успех на каком 
бы то ни было поприще был в его глазах государственным преступлением. 
Утверждают, будто бы он хотел запретить продажу произведений Лукана [1]. Он 
добивался небывалой знаменитости; в его голове зарождались грандиозные проекты: 
прорытие коринфского перешейка, проведение канала от Бай до самой Остии [2], 
открытие истоков Нила.
Путешествие в Грецию было его давнишней мечтой не потому, что у него было 
серьезное желание увидеть шедевры несравненного греческого искусства, но 
вследствие странного честолюбия, которое побуждало его выступить на состязаниях,
 устраиваемых в разных городах, и получить там призы. Таких состязаний в те 
времена было бесчисленное множество, так как устройство подобных игр являлось 
обычной формой проявления щедрости у греков: всякий мало-мальски богатый 
гражданин видел в этом самое верное средство обессмертить свое имя. Благородные 
упражнения, которые так много способствовали развитию силы и красоты древней 
расы и служили школой греческого искусства, теперь превратились в способ наживы 
ремесленников, которые сделали себе специальность, бегая на agones и получая 
там победные венки. Вместо порядочных и прекрасных граждан здесь теперь 
выступали безобразные и ни на что не годные чудовища, или же люди, создавшие 
себе из этого выгодное ремесло. И такие-то призы, выставлявшиеся победителями 
напоказ вроде теперешних орденов, не давали спать тщеславному Цезарю; он уже 
видел себя с триумфом въезжающим в Рим в качестве «периодоника» (титул 
чрезвычайно редкий, который давался победителю в целом цикле торжественных игр) 
[3].

__________
[1] В конце концов этот поэт погиб в очень молодых летах, приговоренный Нероном 
к смертной казни за участие в заговоре Пизона. — Ред.
[2] От Бай, приморского города в Кампании, до Остии — гавани при устье Тибра 
расстояние верст в 200. — Ред.
[3] В этих играх римская аристократия унижала свое достоинство вместе с 
императором: «Мужчины и женщины не только из сословия всадников, но и из 
сенаторского выступали на сцене, в цирке, в амфитеатре, подобно людям самого 
низкого звания. Многие публично играли на флейте, плясали, участвовали в 
трагедиях и комедиях, играли на лире, руководили хорами, травили зверей и 
бились как гладиаторы, — одни охотно, другие против воли. Можно было видеть 
тогда представителей самых знатных фамилий — Фуриев, Фабиев, Порциев, Валериев 
и др., трофеи и храмы которых красуются в городе, как они на глазах у публики 
предаются упражнениям, из которых некоторые не обратили бы ничьего внимания, 
если бы их проделывал кто-нибудь другой». (Дион Кассий, LXI, 17).
 

432
 
До полного безумия доходила его мания выступать в качестве певца. Одной из 
причин гибели Тразея было то, что он не совершил жертвоприношения «небесному 
голосу» императора. Перед парфянским царем, своим гостем, Нерон пожелал 
похвастаться своим талантом возницы. Ставились лирические драмы, в которых он 
играл главную роль, а остальные боги, богини, герои и героини были 
загримированы под него и его любимую женщину. Одна из последних его затей 
заключалась в том, чтобы выступить в театре совершенно нагим в виде Геракла, 
убивающего льва в своих мощных объятиях или же одним ударом палицы; подходящий 
для этой цели лев был уже, говорят, найден и выдрессирован, но император как 
раз в это время умер. Покинуть свое место в то время, когда он пел, было таким 
большим преступлением, что это решались делать лишь украдкой, принимая самые 
смешные предосторожности. При состязаниях Нерон чернил своих соперников, 
всячески старался их смутить, и несчастные пели фальшиво, лишь бы избежать 
опасности подвергнуться сравнению с царственным певцом. Судьи ободряли его, 
хвалили его робость. Если это странное зрелище вызывало краску стыда или печаль 
на чьем-нибудь лице, Нерон заявлял, что среди судей есть люди, беспристрастию 
которых он не может доверять. В остальном он подчинялся правилам состязания, 
как школьник, дрожал перед агонотетами и мастигофорами [1] и платил, чтобы его 
не били, в случае если он ошибется. Если он делал какой-нибудь промах, за 
который его следовало исключить из состязания, — он бледнел; нужно было ему 
шепнуть, что это осталось незамеченным среди восторгов и рукоплесканий публики. 
Статуи победителей, удостоившихся раньше лаврового венка, разбивались, чтобы не 
вызвать в нем приступов необузданной зависти. На бегах остальные участники 
употребляли все усилия, чтобы он пришел первым, даже если ему случалось упасть 
с колесницы; впрочем, иногда он сам поддавался нарочно, чтобы все были уверены, 
что он состязается честно. В Италии его унижало то, что своими успехами он 
обязан лишь шайке повсюду следовавших за ним клакеров, которые были старательно 
подобраны и получали большие деньги. Римляне становились ему невыносимы, он 
считал их грубыми мужиками и говорил, что уважающий себя артист может считаться 
только с греками.
Столь желанный отъезд состоялся, наконец, в ноябре 66 г.; в Рим Нерон вернулся 
лишь к концу 67 г. Никогда он не играл так много: для него нарочно устроили так,
 чтобы все игры произошли в один год; все города посылали ему призы местных 
состязаний;

__________
[1] Агонеты — судьи при состязании, мастигофоры — стражи, вооруженные плетками, 
которыми они били в случае нарушения правил, установленных при состязании. — 
Ред.

433
 
беспрестанно к нему являлись депутации, просившие его спеть в том или другом 
городе. Этот большой ребенок, с невероятной наивностью не замечавший лести, (а 
может быть, в душе смеявшийся над ней), был вне себя от восторга. «Греки одни 
умеют слушать, — говорил он, — только греки достойны меня и моих стараний». Он 
осыпал их привилегиями, провозгласил свободу Греции на Истмийских играх, щедро 
платил оракулам, дававшим ему благоприятные предсказания, и упразднял те из них,
 которые пришлись ему не по вкусу. Говорят, он даже велел задушить одного певца,
 который не сдержал своего голоса, когда это нужно было, чтобы не заглушать 
голоса его — Нерона... Многие краснели при мысли, что Греция опозорена этой 
бесстыдной комедией. Впрочем, некоторые города сохранили свое достоинство: 
злодей не посмел явиться в Афины, — его туда не пригласили.
Возвращение вполне соответствовало всему путешествию. В каждом городе ему 
воздавали почести как триумфатору: для его въездов разламывались стены. В Риме 
по этому случаю были устроены неслыханные празднества. Нерон въехал на 
триумфальной колеснице Августа; рядом с ним сидел музыкант Диодор; на голове у 
императора был надет олимпийский венок; в правой руке он держал пифийский 
венок; перед ним несли остальные венки и надписи с обозначением его побед, имен 
побежденных им соперников и названий пьес, в которых он играл; за ним следовали 
клакеры. Для въезда Нерона была разрушена арка Большого цирка. Отовсюду слышны 
были возгласы: «Да здравствует олимпионик! Пифионик! Август! Да здравствует 
Нерон Геракл! Нерон Аполлон! Единственный периодоник, единственный, который 
когда-либо был! Август, Август! О, священный голос! Счастливы те, кому удалось 
его слышать!» Тысяча восемьсот восемь венков, привезенных Нероном, были 
выставлены в Большом цирке и прикреплены к обелиску, который был поставлен 
здесь Августом.
(Renan, L' Antechrist, стр. 264—268 и 302—305, изд. Calmann Levy).

9. Республиканец времен Нерона
Я предпочитаю Тразея Катону Младшему, которого он взял себе за образец; я 
считаю его лучшим представителем разумного стоицизма. Я не знаю, в чем можно бы 
упрекнуть этого героя, лишенного всякого самохвальства, кротость которого 
равнялась его твердости: он боялся, по его собственным словам, слишком сильно 
ненавидеть пороки, чтобы не возненавидеть людей; сохранял кроткое и благодушное 
спокойствие во время борьбы, в которой подвергалась опасности его жизнь; он 
никогда не подчинялся тому, с чем не могла примириться его совесть, но в то же 
время никогда не рисковал без



434
 
нужды своей жизнью, сохраняя ее для общественного блага; никогда не выступая с 
придирчивой и беспокойной оппозицией против власти и не стараясь подобно другим 
стоикам дерзостью снискать себе популярность, он умел однако не допускать сенат 
до несправедливых, жестоких или неприличных постановлений; он достигал этого не 
только подачей голоса, -но и самим молчаньем своим: уважение, которое он внушал 
к себе, было так велико, что вся империя обращала на него взоры и 
прислушивались не только к его словам, но, если можно так выразиться, и к его 
молчанью; самые отдаленные провинции обращали внимание на то, чего Тразей «не 
сделал». Сам Нерон был обезоружен таким спокойным мужеством и отдавал 
справедливость безукоризненной честности этого человека: Нерон сам говорил, что 
хотел быть другом его, и относился к Тразею с почтением вплоть до той минуты, 
когда вне себя от ужаса после убийства своей матери Агриппины, он не мог более 
выносить взгляда неподкупной совести и докучливой добродетели сенатора, который 
один не пожелал своим присутствием участвовать в оправдании матереубийства и во 
время чтения письма Нерона ушел из заседания сената.
Смерть Тразея, описание которой у Тацита (Анналы XVI, 34—35) нельзя читать без 
волнения, сколько бы раз ни повторялось это чтение, представляет собой самую 
прекрасную кончину, какую только мы знаем в древности. «Тразей находился в 
своих садах, куда под вечер и был послан к нему консульский квестор. Здесь он 
собрал многочисленный кружок выдающихся мужчин и женщин и разговаривал с ними, 
в особенности с философом Деметрием. Судя по выражению лица и по некоторым 
словам, произнесенным громче остальных, он беседовал о природе души и о 
расставании ее с телом, когда пришел Домиций Цецилиан, один из его близких 
друзей, и сообщил о приговоре сената. При этом известии поднялся всеобщий плач 
и рыдания. Тразей торопил своих друзей удалиться, чтобы не связывать 
неблагоразумно своей судьбы с его судьбой. Аррия хотела разделить участь своего 
мужа, но он заклинал ее сохранить жизнь и не лишать их дочь единственной 
поддержки, которая ей оставалась. После этого он направился к портику своего 
дома, куда вскоре явился и квестор. Тразей принял его почти радостно, так как 
узнал от квестора, что его зять Гельвидий отделался лишь изгнанием из Италии. 
Когда ему было передано постановление сената, он позвал Гельвидия и Деметрия в 
свою комнату и подставил сразу обе руки для вскрытия вен. Тотчас брызнула кровь,
 он свалился на пол и, попросив квестора приблизиться, сказал: «Совершим это 
возлияние Юпитеру-Освободителю. Смотри, молодой человек! Да отвратят боги это 
дурное предзнаменование! Но ты живешь в такое время, когда следует закалить 
свою душу примерами твердости».
(С. Martha, Les Moralistes de Г empire remain, стр. 117— 118; 2-ое изд. 
Hachette).

10. Император Антонин по Марку Аврелию
Вот черты, которыми отличался мой отец [1]: кротость и непреклонная твердость в 
решениях, принятых по зрелому обсуждению; презрение к славе и мнимым почестям, 
любовь к труду и настойчивость; готовность выслушивать тех, кто имеет в виду 
общую пользу, беспристрастная оценка каждого по его заслугам...
При обсуждении дел он тщательно исследовал их, с упорством, не поддаваясь 
предвзятым мнениям... Он обдумывал все возможные последствия своих мероприятий, 
а небольшие нововведения подготавливал без шума. Всякие приветствия, всякая 
лесть по отношению к нему были устранены...
Он не льстил народу, не искал популярности, не угождал черни:
во всем был строг и тверд, но не груб, и не любил новшеств... Всякий сказал бы, 
что это многоопытный, зрелый человек, недоступный лести и способный руководить 
своими и общественными делами... Он всегда без зависти уступал людям, 
выдававшимся своими способностями, и содействовал тому, чтобы их заслуги 
вознаграждались по достоинству.
Всегда поступая согласно с заветами предков, он не выставлял напоказ своей 
верности старине. В нем не было ни изменчивости, ни непостоянства: он 
привязывался к месту и к вещам.
После сильных приступов головной боли он быстро возвращался к обычным делам, 
бодрый и внимательный. У него было мало тайн, да и те касались лишь 
государственных дел... Он отличался благоразумием и умеренностью, в своих 
поступках руководствовался всегда требованием долга, а не стремлением к славе...
 В нем не было ни жестокости, ни неприступности, ни резкости; всякую вещь он 
разбирал и обдумывал, как на досуге, не торопясь, по порядку, с энергией и 
последовательностью...
Благодарю богов, что я жил под властью такого правителя и отца, который удалял 
от меня всякое ослепление властью, который дал мне возможность уразуметь, что, 
и живя во дворце, можно обойтись без телохранителей, роскошных одежд, факелов, 
статуй и всякой другой помпы, что можно жить совсем как частный человек, не 
утрачивая достоинства и энергии, необходимых для того, чтобы властно свершить 
общественный долг...
Во всем поступай, как ученик Антонина, — говорит далее сам себе Марк Аврелий. 
Помни его ревностное следование разуму, его постоянное ровное и спокойное 
отношение ко всему, его благочестие, обходительность, мягкость, отсутствие в 
нем всякого тщеславия, его

__________
[1] Император Марк Аврелий был усыновлен Антонином. — Ред.
 

436
 
старание понять сущность всякого дела. Помни, что он не оставлял дела, не 
изучив его самым тщательным образом и не обдумав его вполне ясно. Он безответно 
сносил несправедливые нападки на себя; никогда не спешил, не принимал доносов; 
внимательно относился к поступкам и поведению людей... Помни, как любил он труд,
 как велика была его терпеливость. Помни его постоянство в привязанности; помни,
 как милостиво встречал он противоречия своим мнениям, и радовался, если кто 
высказывался правильнее его... Не забывай об этом, и ты встретишь последний 
свой час с такой же спокойной совестью, как и он.
(Марк Аврелий, К самому себе, кн. I, 16—17; кн. VI, 20).

11. Коммод-гладиатор
Коммод никогда не правил колесницей при народе, за исключением разве безлунных 
ночей; несмотря на все его желание публично похвастать своим искусством, он 
стыдился показываться за таким делом; зато в частной жизни он постоянно 
занимался этим упражнением, одеваясь в зеленый костюм. Он сражался у себя во 
дворце подобно гладиаторам и проливал там кровь; иногда, с бритвой в руках, под 
предлогом стрижки волос, он отрезал у одних нос, у других ухо или какой-нибудь 
другой член; он любил показываться с мечом в руках, обрызганный человеческой 
кровью. Перед приходом в амфитеатр он надевал тунику с рукавами из белого шелка,
 отделанную золотом; а когда он входил туда, он надевал пурпурную тунику, такую 
же хламиду, по греческому обычаю, золотую корону с индийскими камнями и брал в 
руки жезл, подобно Меркурию. На улице перед ним всегда носили львиную шкуру и 
палицу; во время игр их клали в амфитеатр на раззолоченной эстраде независимо 
от того, присутствовал ли сам Коммод или нет. Сам он ходил в костюме Меркурия и,
 сняв с себя лишнюю одежду, принимался за дело в одной тунике без обуви.
В первый день он один убил сто медведей, стреляя в них из лука с высоты галереи,
 окружавшей арену. Утомляясь, он пил при этом сладкое холодное вино из чаши, 
имевшей форму булавы; вино это подавала ему женщина; и в это время народ и мы 
(сенаторы) приветствовали его кликами, как во время пиршеств. В последующие дни 
он спускался на арену и убивал сначала всех зверей, которых показывали ему, 
причем некоторые из них были в клетках; потом он заколол тигра, гиппопотама и 
слона. Позавтракав, он выступил в качестве гладиатора. Его противником был 
гимнаст или гладиатор, вооруженный палицей, и избранный или самим Коммодом, или,
 по его предложению, народом. Ежедневно ему выплачивали 250000 драхм жало-



437
 
ванья. Рядом с ним, во время боя, находились Эмилий Лет, префект претория, и 
Эклект, его спальник, которых коммод обнимал после этой пародии на бой и после 
победы в том же самом костюме, не снимая шлема. После этого он уступал место 
другим гладиаторам. В первый день он лично сводил их попарно, сидя на 
позолоченном троне с золоченой тростью в руках; затем он возвращался на свое 
обычное место и присутствовал при дальнейшем ходе боя.
Игры эти продолжались четырнадцать дней. Когда император принимал в них участие,
 сенаторы шли на них вместе с всадниками; один только старый Клавдий Помпеян 
никогда не являлся, предпочитая подвергнуться смерти, чем видеть сына Марка 
Аврелия дошедшим до такого унижения. Помимо обычных восклицаний, мы беспрерывно 
издавали и другие возгласы согласно приказу: «Ты мастер своего дела, ты первый, 
ты счастливейший из людей! Ты — победитель, ты будешь победителем всегда! 
Амазоний, ты — победитель!» Многие из народа не приходили на игры; некоторые, 
едва взглянув на них, уходили обратно, как вследствие стыда за то, что 
происходило тут, так и вследствие боязни: прошел слух, что Коммод собирается 
стрелять в зрителей. Слуху этому поверили, потому что однажды Коммод собрал 
всех калек и перебил их палицей.
Что касается сенаторов, то следующий поступок императора, казалось, предвещал 
нашу гибель. Убив страуса и отрубив ему голову, Коммод подошел к тому месту, 
где мы сидели, и, держа эту голову в левой руке, потрясая вместе с тем правой 
рукой, в которой был окровавленный меч, он не произнес ни одного слова, а 
только шевелил головой, открывая рот, как бы для того, чтобы показать нам, что 
он и с нами может поступить таким же образом. Некоторые при виде этого 
рассмеялись; они были бы немедленно убиты, если бы я не положил себе в рот 
листков лавра, сорванных с моего венца, и не посоветовал бы моим соседям 
сделать то же самое, чтобы непрерывным движением губ скрыть смех.
(Дион Кассий, LXXII, 17—21.)

12. Выражения радости сената по поводу смерти Коммода [1]
Сенаторы очень шумно выражали свою радость по поводу смерти Коммода, Вот точные 
восклицания их: «Лишить врага отечества поче-

__________
[1] В нижеследующем отрывке историк воспроизводит подлинные выражения, в каких 
проявлялась ненависть сенаторов к Коммоду и радость их по поводу его смерти. — 
Ред.
 

438
 
стей, лишить почестей убийцу! Проволочь по земле убийцу! Растерзать в сполиарии 
[1] врага отечества, убийцу, гладиатора! Враг богов, палач сената, враг богов, 
убийца сената, враг богов, враг сената! В сполиарий его, гладиатора! В 
сполиарий бросить убийцу сената! Багром оттащить убийцу сената! Багром оттащить 
убийцу невинных! Враг, убийца, да, да! Багром оттащить того, кто не пощадил 
даже своих родных. Багром оттащить того, кто собирался убить тебя! [2] Ты делил 
с нами страх и опасности. На благо наше сохрани нам Пертинакса, о всеблагий и 
великий Юпитер! Слава верным преторианцам, слава когортам преторианским, слава 
римским войскам! Слава благочестию сената! По земле проволочь убийцу! Просим 
тебя, Август, пусть проволокут его! Внемли нам, Цезарь: вели отдать на 
растерзание львам доносчиков. Внемли, Цезарь: брось Сперата львам на 
растерзание. Слава победе римского народа, слава верным солдатам, слава верным 
преторианцам, слава когортам преторианским! Кругом всюду статуи врага, статуи 
убийцы, статуи гладиатора: долой их, эти статуи! Раз ты невредим, и мы 
находимся в безопасности; да, действительно, в совершенной безопасности. Мы 
теперь в безопасности: трепещите, доносчики! Вон доносчиков из сената, палками 
бить доносчиков! Львам на растерзание доносчиков, вели их исколотить палками! 
Уничтожить всякое воспоминание об убийце, долой статуи убийцы, гладиатора!.. Он 
был свирепее Домициана, нечестивее Нерона. Он поступал, как и те, пусть и с ним 
теперь так же поступят. Пусть сохранят в памяти имена невинных, просим тебя, 
Цезарь, отдать почести невинным... Он всех убивал, багром его тащить! Он не 
щадил ни пола, ни возраста, багром его за это! Он не пощадил даже своих родных 
— багром его тащить! Багром тащить того, кто грабил храмы, нарушал завещания, 
грабил живых! Мы служили его рабам. Он брал плату за право жизни и не исполнял 
своих обязательств, тащить его за это багром! Багром тащить того, кто продал 
сенат, у наследников отнимал наследство! Вон из сената шпионов, доносчиков, 
подстрекателей доносов, рабов! Ты вместе с нами переживал этот ужас, ты все 
знаешь, ты знаешь хороших и дурных. Ты все знаешь, так исправь же все, мы ведь 
за тебя боялись. Мы счастливы тем, что ты — император. Суди же убийцу, отбирая 
голоса! Мы просим твоего присутствия при этом. Невинные еще не погребены: 
проволочь по земле труп убийцы! Убийца вырывал мертвых из могилы: проволочь его 
собственный труп по земле!»
(Ламприд, Коммод, гл. 18—19).

__________
[1] Сполиарий — помещение, куда оттаскивали баграми убитых или раненных в 
амфитеатре гладиаторов.
[2] Обращение, очевидно, к новому императору — Пертинаксу.
 
13. Борьба преторианцев с народом при Максимине [1]
Когда сенат был в сборе, несколько преторианцев пришли туда, чтобы 
присутствовать при решении дела; они были невооружены, но в латах, сверху 
прикрытых плащами; остановились они при входе посреди толпы народа. Только двое 
или трое, любопытствуя получше расслышать решения сената, придвинулись 
несколько вперед, так что зашли за жертвенник богини Победы. Тогда один 
консуляр, по имени Галликан, и бывший претор Меценат, вынув кинжалы из-под 
своих тог, убили этих солдат, ничего не ожидавших и спокойно стоявших на месте 
с руками, спрятанными под плащами. Трупы убитых остались лежать у жертвенников. 
При виде этого, остальные солдаты, пораженные таким зрелищем и испугавшись 
огромной толпы, в которой они были безоружны, бросились бежать. А Галликан, 
выбежав из здания сената и бросившись в толпу, стал показывать свой кинжал и 
окровавленные руки, призывая народ к оружию против врагов сената и римлян, 
против друзей и союзников Максимина. Народ на слово поверил Галликану и стал 
швырять камнями в солдат. Несколько человек было ранено, а остальные убежали в 
лагерь, заперли ворота, и, вооружившись, стали охранять лагерный вал. Раз уже 
начав такое дело, Галликан поднял в Риме гибельную гражданскую войну. Он 
подстрекнул толпу взломать общественные склады оружия, хранившегося больше для 
парадов, чем для сражений. А когда этого оружия не хватило, народ стал 
растаскивать всякое вооружение в домах и мастерских; расходившийся народ, за 
недостатком оружия, хватал все, чем можно было сражаться. Вооружившись таким 
образом, весь народ отправился штурмовать лагерь преторианцев. Последние, 
вследствие своей опытности, отбили нападение при помощи пик и стрел; встретив 
такое сопротивление, народ, потеряв много раненых, к вечеру решил вернуться в 
город. Но солдаты, подметив, что народ уходит в беспорядке и без всяких мер 
предосторожности в расчете на то, что преторианцы не посмеют напасть на такую 
громадную толпу, отворили вдруг ворота лагеря, бросились и перебили многих 
гладиаторов, а римляне, в бегстве, сами давили друг друга. Однако и солдаты не 
слишком далеко преследовали их, боясь отходить на большое расстояние от лагеря.
Все это еще больше разгневало сенат и народ... Каждый день штурмовали лагерь и 
теряли при этом много народу... После нескольких бесплодных нападений, решено 
было перекопать все источники, снабжавшие лагерь водой, чтобы заставить солдат 
сдаться

__________
[1] Максимин был провозглашен императором солдатами в 235 г. после смерти 
Александра Севера. Но через несколько лет он своей жестокостью вызвал 
возмущение сената и римского народа, которые и изгнали его. — Ред.
 

440
 
вследствие недостатка воды... Почувствовав такую опасность, солдаты, растворив 
ворота, бросились на народ. Произошло сражение, народ обратился в бегство, а 
солдаты, преследуя его, дошли до самого города. Побежденный народ стал влезать 
на крыши домов и оттуда бросать на солдат камни и разные черепки. Солдаты, не 
осмелившись проникнуть внутрь домов, незнакомых им, подожгли двери и пороги. 
Вследствие тесноты построек, в большинстве случаев деревянных, огонь быстро 
охватил значительную часть города. Много народу погибло в домах. Во время 
беспорядка, возникшего вследствие пожара, разграблены были целые состояния 
богатых людей соединенными усилиями солдат и приставшей к ним городской черни.
(Геродиан, VII, 11—12).

14. Подавление мятежа в Риме
В то время (в 355 г. по Р. X.) в Риме префектом был Леонтий, обладавший многими 
качествами почтенного судьи: он был всем доступен, в высшей степени справедлив 
при разборе дел, и в сущности снисходителен, хотя и казался иногда чересчур 
суровым в своем стремлении поддержать авторитет власти. Против него то и 
поднялось возмущение, поводом к которому послужило самое обыденное и пустое 
обстоятельство. Леонтий приказал арестовать возницу Филорома; народ вступился в 
это дело и взбунтовался, рассчитывая застращать префекта. Но последний остался 
тверд и непоколебим; он приказал своим прислужникам арестовать нескольких 
бунтовщиков, наказать их палочными ударами и отправить в ссылку: и при этом 
никто не осмелился выразить свой протест ни словом, ни делом. Несколько дней 
спустя народ, привычный к мятежу, собрался на сходку в окрестностях 
Септизониума [1], под предлогом недостатка вина... Префект смело отправился 
туда. Вся его свита, и гражданские чиновники, и военные, умоляли его не ходить 
к дерзкой и враждебно настроенной толпе, которая еще не забыла недавнего своего 
недоразумения с префектом. Но Леонтий не поддался страху и прямо отправился на 
сходку, не обратив внимания на то, что некоторые из свиты не пошли за ним, 
вследствие того, что он так опрометчиво подвергал себя опасности. Сидя на 
колеснице, он в высшей степени спокойно и строго глядел прямо в лицо бунтарям; 
он также хладнокровно выслушивал и брань, направленную против него. Потом, 
заметив в толпе какого-то человека, высокого роста, атлетического телосложения, 
с рыжими волосами, Леонтий спросил

__________
[1] Здание на Палатине — Ред.
 

441
 
его, не он ли Петр Вальвомер. Тот нахальным тоном дает утвердительный ответ. 
Так как он давно уже был известен префекту как зачинщик всяких возмущений, то 
Леонтий велит повесить его со связанными на спине руками, несмотря на протест 
толпы. Арестованный начинает звать на помощь своих товарищей, но толпа, видя 
как исполняется приказание, разбегается в разные стороны по городским улицам, и 
таким образом опаснейший руководитель толпы поплатился своими боками без 
всякого протеста с какой бы то ни было стороны, точно все дело происходило при 
закрытых дверях.
(Аммиан Марцеллин, XV, 7).

15. Обязанности хорошего правителя, по императору Юлиану
Его первая обязанность — благочестие, уважение к культу богов; затем — набожное 
отношение и нежные чувства к родителям, живым или умершим, расположение к 
братьям, почтение к семейным богам, мягкость, ласковость по отношению к слугам 
и чужеземцам.
Желая нравиться своим, он в то же время справедливо заботится об интересах всех.
 Он любит богатство, — не то, которое измеряется количеством золота и серебра, 
но то, которое представляет собой истинная доброта в отношениях к друзьям и 
благоволение, чуждое лести. Стойкий и храбрый по природе, он не любит войны и 
ненавидит гражданские смуты. А если случатся эти несчастья, по воле судьбы или 
по злобе людской, он мужественно их переносит, мощно отражает их, преследуя 
свою цель до конца и не прекращая борьбы, пока не укротит всех врагов. Когда 
его оружие одержало победу, он снимает с себя губительный меч и убийство того, 
кто уже не сопротивляется, считает преступлением. Друг труда, одаренный великой 
душою, он присоединяется к работе других, не страшится принять самое широкое 
участие в ней и разделяет с ними награду за опасности не потому, что его 
заботило и радовало обладание большим количеством золота и серебра, чем у 
других, или большим числом увеселительных дворцов, а потому что он всем хочет 
делать добро и простирать свои милости на всех, кто нуждается в них.
Он заботится о гражданах, как пастух заботится о стаде, чтобы оно было цветущим 
и сильным, выбирая для этого самые обильные и спокойные пастбища. Он не 
спускает глаз с собак, приучая их к смелости, силе, мягкости, видя в них 
породистых собак, бдительных хранителей его овец, товарищей по предприятиям, 
защитников народа, а не расхитителей его стада, не волков, не выродившихся 
собак, которые, забывая свою природу и свое воспитание, становятся, вместо 
спасителей и покровителей, великим бедствием для стада.



442
 
Он не допускает, чтобы они спали, ленились и были негодны к борьбе: такие 
хранители сами нуждались бы в охране; но он не хочет также, чтобы они 
восставали против своих начальников. Он знает, что для победы на войне прежде 
всего нужна дисциплина. Он приучает своих солдат переносить все труды, быть 
стойкими и твердыми, — в том убеждении, что нечего ждать от защитника, который 
бежит от труда и не справляется с усталостью. Добиваясь этого, он не 
ограничится одними увещаниями, восхвалением от всего сердца хороших солдат, 
наградами или непреклонно строгими наказаниями, действуя убеждением или 
принуждением. Он начнет прежде всего с того, что сам явится таким, каким он 
хочет видеть других, сам будет воздерживаться от всякого наслаждения, не будет 
стремиться ни к большому, ни к малому богатству, не будет грабить своих 
подданных, предаваться сну и лени...
Его спасительное и благодетельное влияние в государстве будет состоять не 
только в отражении внешних опасностей, не только в борьбе с соседними 
варварами; подавляя смуты, исправляя дурные нравы, преследуя роскошь и разврат, 
он принесет лекарство от самых великих бедствий. Будучи в состоянии устранить 
насилие, беззакония, несправедливость, корыстолюбие и их последствия — раздоры 
и смуты, он не допустит их появления, а если они уже проявились, постарается 
уничтожить их, с корнем вырвать из своего государства. Он с таким же вниманием 
будет следить за гражданином, преступающим закон, как за врагом, вступающим на 
укрепления. Ревнивый хранитель законов, он будет при случае лучшим 
законодателем, и никогда, ни под каким предлогом он не введет в число 
установленных законов закона лживого, неправильного, незаконнорожденного. Он 
будет заботиться только о праве и справедливости, и ни родственники, ни 
союзники, ни друзья не получат от него ни малейшей милости в ущерб 
справедливости...
Если он издает уголовный закон, он устранит из наказаний суровость и жестокость,
 поручив применение их людям мудрым, которые являли в трибунах в течение всей 
своей жизни блестящее доказательство своей справедливости, и которые не станут 
под влиянием минуты, после короткого обсуждения, или даже совсем без обсуждения 
класть черный шар против гражданина. Что касается его самого, то у него не 
должно быть ни меча в руке, чтобы поразить гражданина, хотя бы он совершил 
ужаснейшее из преступлений, ни копья в сердце; он должен быть подобен царю 
богов, от которого проистекают все блага, и который не производит никакого зла..
.
Он должен распределять должности сообразно природным или приобретенным 
наклонностям каждого: человеку смелому, предприимчивому, великодушному и 
благоразумному он дает военные занятия; человеку справедливому, мягкому, 
человеколюбивому и легко доступному состраданию — управление гражданскими 
делами;



443
 
наконец, тому, кто соединяет в себе и те, и другие черты, он предоставит больше 
чести и власти, чем всякому другому, вручив ему — с не меньшей справедливостью, 
чем мудростью — суд над преступлениями, за которым следует законное наказание 
преступника в интересах угнетенных...
Всех этих должностных лиц он выберет не случайно; он не захочет быть менее 
искусным ценителем, чем оценщики драгоценных камней...
Зная хитрость людей, которые часто лгут под маской добродетели, он не дает 
ввести себя в заблуждение. Но раз он остановился на ком-либо в своем выборе и 
окружил себя наиболее честными людьми, он может положиться на них при 
назначении низших чиновников.
Что касается народа, он не потерпит ни того, чтобы горожане бесчинствовали, ни 
того, чтобы они терпели недостаток в необходимом; он будет заботиться о том, 
чтобы сельские жители, живущие обработкой земли, приносили своим хранителям и 
защитникам пищу и приличную одежду. Тогда все, с презрением относясь к 
роскошным дворцам, великолепным и разорительным праздникам, будут жить в 
глубоком мире, в надежном убежище от нападения внешнего или внутреннего врага.
Как доброго гения, будут любить они виновника их благополучия, благословлять 
Небо за дарование его им, и их искренние пожелания будут призывать на него 
всякий успех. Боги, в свою очередь, услышат их моления и, даруя ему прежде 
всего небесные дары, не лишат его и человеческих благ.
Наконец, когда рок допустит болезням одолеть его, они примут его в свой сонм на 
свои торжества и распространят его славу среди всех смертных.
(Юлиан, Второй панегирик Констанцию, 27—32).

16. Обряд апофеоза императора
У римлян существует обычай торжественного причисления императоров к сонму богов.
 Обряд этот называется у них апофеозом. Это — праздник, соединенный с трауром. 
Тело усопшего погребают с большой торжественностью согласно людскому обычаю. 
Делают из воска изображение покойника, по возможности похожее на него, и кладут 
его при входе во дворец на высоком ложе из слоновой кости, подложив золотую 
подстилку. Изображение делается бледное, как будто почивший еще болен. Днем, с 
правой стороны ложа располагаются сенаторы в траурной одежде; с левой стороны — 
благородные женщины и девушки, одетые в простые белые платья, без всяких 
золотых украшений. Все это делается в течение семи дней. Входят



444
 
врачи и, приближаясь каждый раз к ложу, долго всматриваются в больного и 
заявляют каждый раз, что ему хуже. Наконец, заявляют, что он умер. Тогда 
знатнейшие из всаднического сословия и молодые сенаторы, подняв ложе, несут его 
по Священной дороге на старый форум. По обе стороны ложа сооружают помосты, на 
которых располагаются — с одной стороны знатные юноши, а с другой девушки, и 
поют поочередно гимны и хвалебные песнопения в честь умершего. После этого 
относят ложе за город на Марсово поле. Посреди площади сооружают 
четырехугольный павильон; внутри его наполняют горючими веществами, а снаружи 
украшают золотыми тканями, слоновой костью, картинами. Над этим павильоном 
сооружают другой, похожий на первый по устройству и по украшениям, но поменьше 
размером и с открытыми дверями. Над вторым сооружают третий, потом четвертый, 
еще меньшего размера, и ряд других — все меньшей величины. Сооружение это очень 
напоминает по виду башни, устраиваемые у входа в гавань и называющиеся маяками. 
Во второй павильон помещают ложе и обкладывают его кругом пахучими травами, 
всевозможными плодами, так как нет ни одного племени, ни одного города, ни 
одного частного лица, сколько-нибудь выдающегося, которые не прислали бы с 
удовольствием эти последние дары в честь государя. Когда все помещение 
заполнится ароматическими веществами, около него начинается конское ристание. 
Вся конница, соблюдая известный ритм, скачет в определенном порядке взад и 
вперед; соблюдая такой же порядок, за нею движутся колесницы, с парадно одетыми 
возницами, везя изображения славных императоров и полководцев римских. По 
окончании всего этого, преемник усопшего императора подносит к павильону факел, 
остальные в разных местах тоже поджигают. Все быстро охватывается пламенем. 
Тогда с последнего, самого маленького павильона пускают орла, который 
поднимается ввысь посреди дыма и пламени, унося в небеса душу императора 
(таково поверие народа). И с этих пор усопшего считают в сонме богов.
(Геродиан, IV, 2).

Глава ХIII. ВОЙСКО
1. Связь между военными и политическими учреждениями в римской республике
В течение всей славной поры существования древних народов, войско было в то же 
время и гражданской общиной. Один и тот же человек был и солдатом, и 
гражданином; никто не думал делать из военной службы ремесло. Сама разница 
между обязанностями гражданина и обязанностями воина, между управлением в 
мирное время и командованием во время войны едва намечалась. Сражались 
точь-в-точь так же, как и подавали голоса: в бою стояли в том же порядке, в 
каком и на народных собраниях. Одни и те же люди облечены были властью в 
государстве и в войске. Магистратура и военное командование представляли собой 
одно и то же. Цари и консулы были военачальниками так же, как правителями и 
судьями.
Возьмите римское общество в первые века его существования: войско было устроено 
тогда совершенно так же, как и это общество, один и тот же организм действовал 
и в жизни гражданской, и в жизни военной. В эту эпоху господствовали патриции: 
эта каста на все накладывала свои правила, свою религию, свой дух. 
Патрицианская община представляла собой совокупность нескольких сот 
патриархальных родов или gentes, которые еще раньше сгруппировались в курии и 
трибы. Каждая из этих групп, даже после того как вошла в состав общины, 
представляла собой отдельное тело:



446
 
каждая имела своею главу, который назывался pater или сиriо; каждая имела свои 
маленькие собрания, свои религиозные праздники, свои алтари, свой суд. Все эти 
отдельные тела, соединившись в своего рода федерацию, составляли гражданскую 
общину. Соединение их глав или patres составило сенат; соединение родов в 
полном составе образовало куриатные комиции; царь был верховным главой этой 
конфедерации.
Такой организации, в одно и то же время политической и религиозной, 
соответствовала совершенно подобная ей организация военная. Как гражданская 
община делилась на три трибы и на тридцать курий, так и войско делилось на три 
корпуса и тридцать отрядов, носивших те же названия. Каждый человек занимал 
одно и то же место и в бою, и в гражданской общине. Подобно тому, как в 
комициях тою времени подача голосов происходила по родам и по куриям, точно так 
же по родам и по куриям строилось войско, чтобы идти в сражение. Каждая из этих 
групп сохраняла свое единство как на войне, так и в жизни гражданской и 
политической. Войско было собранием не отдельных лиц, распределенных на отряды 
случайно или по каким-нибудь особым, чисто военным правилам, но маленьких тел, 
организованных заранее по тем принципам, которые легли в основу устройства 
гражданской общины.
Когда начиналась война, то вот как, по всей вероятности, происходило дело. По 
призыву царя, каждая gens являлась вооруженная из того округа, который она 
занимала на территории общины. Различные gentes, принадлежавшие к одной и той 
же курии, соединялись вместе; точно так же соединялись курии одной и той же 
трибы; наконец, все три трибы составляли легион, единственный легион того 
времени. Конница устраивалась точно таким же образом. Каждая gens доставляла 
одного всадника; десять всадников одной я той же курии составляли маленький 
отряд, называвшийся deciiria, а десять декурий образовывали сотню (centuria). 
Три центурии всадников соответствовали трем трибам и носили одинаковые с ними 
названия.
Начальство в войске было то же, что и в гражданской общине. В каждой группе 
военное начальство принадлежало тому же человеку, который был гражданским и 
религиозным главой. Gens шла под командой своего pater'а, курия — своего 
куриона, триба — своего трибуна. Царь — верховный глава гражданской общины, был 
верховным вождем и войска.
Это войско древнейших времен представляло собой точный слепок государства. 
Каждый гражданин был воином, и среди воинов были только граждане. Можно быть 
почти уверенным, что плебеи, которые не принадлежали еще к гражданской общине и 
не имели никаких гражданских и политических прав, не входили также и в состав 
войска, по крайней мере его регулярных отрядов; но клиенты,



447
 
которых в это время не надо смешивать с плебеями, и которые были наделены 
гражданскими и политическими правами, участвовали в войне так же, как и в 
комициях...
Действительные перевороты происходят медленно. Тот же переворот, который привел 
к падению патрициата, начался еще при последних царях и закончился лишь по 
истечение двух веков. Первым актом этого переворота является военная реформа.
Известно, что Сервий Туллий * учредил классы и центурии. Оба эти слова являются 
военными терминами. Классы представляли собой не что иное, как отряды пехоты, 
отличавшиеся друг от друга главным образом вооружением. Их было пять; над 
классами стояла конница, ниже их — несколько отрядов легкой пехоты, очень плохо 
вооруженной. Каждый класс занимал свое определенное место в бою, каждая 
центурия имела свое знамя. В класс зачислялись молодые люди, достигшие того 
возраста, когда они становились способными носить оружие: в него поступали с 
семнадцати лет и выходили шестидесяти. Каждый класс разделялся на две группы по 
возрасту; более молодые составляли действующую армию, более пожилые — резерв, 
предназначенный для защиты города.
Сервий таким образом лишь уничтожил древние кадры войска и заменил их новыми. 
Вместо триб, курий и gentes, воины стали делиться на полки и отряды. На первый 
взгляд это было лишь преобразованием военного строя, но последствия его скоро 
сказались и на строе политическом.
Действительно, начиная с этого времени, патриций уже более не господствовал в 
войске на том же основании, на каком он господствовал в своей gens или в своей 
курии. Он не собирал уже более вокруг себя своих клиентов, чтобы вести их в бой,
 как он их вел для подачи голоса в куриатные комиции. Само собой разумеется, 
что вождями классов и центурий делались не по рождению. Таким образом патриции 
потеряли свою военную власть. А вследствие этого изменилась сама природа войска,
 его устройство, дух и даже привычки. Положение в войске уже определялось 
теперь не рождением, а богатством. Всякий землевладелец участвовал в войне. 
Известный размер имущества обусловливал зачисление в конницу; другими размерами 
определялось поступление в тот или иной класс пехоты. 'Имевшие всего лишь 
каких-нибудь несколько тысяч ассов зачислялись вне классов в отряд 
легковооруженных (.velites). Наконец, те, у кого совсем ничего не было, так 
называемые proletarii, не входили вовсе в состав войска.
Такая связь между размерами имущества и военной службой кажется нам теперь 
странной; она совершенно противоречит совре-

__________
* Середина VI в. до н. э. См.: Тит Ливий, I, 43—45.
 

448
 
менным понятиям и привычкам. Но она, без сомнения, вполне соответствовала 
понятиям древних, так как мы ее находим во всех гражданских общинах Греции и 
Италии. В истории каждой из них был период, когда класс богатых людей, или, 
точнее, класс землевладельцев, один нес тяжесть военной службы. Это зависело, 
может быть, от того, что отечество было для древних не отвлеченным существом и 
идеальным понятием, а совокупностью вполне реальных и жизненных частных 
интересов; поэтому казалось вполне естественным, чтобы участие в военной 
повинности каждого человека соответствовало степени и количеству его интересов, 
связанных с общиной.
Реформа Сервия была делом царя, враждебно относившегося к патрициям. Полвека 
спустя, в 510 г., патриции взяли верх, изгнали Тарквиния Гордого и уничтожили 
царскую власть. Казалось бы, что после этого они могли уничтожить 
неблагоприятное для них военное устройство, восстановив древнее патрицианское 
войско. Но, без сомнения, отнять оружие у тех, кто им уже владел, было не так 
легко, а может быть, патриции не осмелились расстраивать войско ввиду 
многочисленных врагов, окружавших Рим. Как бы то ни было, патриции оставили 
нетронутой организацию классов и центурий.
С этих пор установилось противоречие между природой государства и войском. 
Государство, как понимали его патриции, представляло собой совокупность 
патрицианских gentes с исключительно патрицианским сенатом, с патрицианскими 
консулами и авгурами, наконец, с народным собранием, в котором патриции имели 
исключительное преобладание. Войско же, наоборот, являлось совокупностью 
отрядов, на которые люди распределялись по их имущественному положению без 
различия касты и независимо от их происхождения. Этим несогласием военных 
учреждений с учреждениями политическими и объясняется, почему владычество 
патрициев оказалось довольно кратковременным.
Войско, чувствуя свою силу, тотчас же стало предъявлять известные требования, 
которым сразу же пришлось уступить. Войско стали созывать не только для того, 
чтобы вести его на войну, но и для того, чтобы совещаться с ним. Его собирали 
на Марсовом поле, что и послужило началом народного собрания по центуриям 
(comitia centuriata). Собрание это представляло собой не что иное, как войско. 
Это видно уже из того, что центуриатные комиции созывались военной трубой; они 
собирались на обычном месте военных упражнений вне города, так как по закону 
вооруженный отряд не мог собираться в стенах Рима. Каждый являлся с оружием, 
как будто бы дело шло о походе; стояли не вразброд и кое-как, но в боевом строю,
 по когортам и центуриям: каждая центурия имела во главе центуриона и свое 
знамя. Наконец, граждане старше 60-ти лет не участвовали в этих комициях, также 
как и в войске. Это войско выбирало себе



449
 
вождей, которые были в то же время и магистратами гражданской общины; оно же 
голосовало и законы.
Как могло при этих условиях сохраниться господство патрициев? Община и войско 
были построены по двум совершенно различным схемам. Учреждения общины стояли в 
противоречии с учреждениями войска. Напрасно патриции принимали некоторые меры, 
чтобы удержать войско в прежней зависимости. Напрасно постановили они, что 
решение центуриатного собрания не будет иметь законной силы до утверждения его 
патрицианскими куриями. Как, в самом деле, можно было не считаться с 
определенно высказанной волей вооруженного народа? Отказ патрициев в 
утверждении решения центурий делал очевидным противоречие в учреждениях; в 
подобных случаях учреждения не могли больше правильно действовать, и анархия 
овладевала общиной. В очень скором времени патриции оказывались вынужденными 
уступить; и делая уступку за уступкой, они кончили тем, что утратили свои 
привилегии и всю свою власть.
Но тот строй, который заменил собой господство патрициев, не был вовсе 
демократией. Аристократии по рождению наследовала аристократия богатства. Тут 
опять с полной очевидностью выступила связь между военным и политическим строем.
 Войско было устроено на основании имущественного ценза: класс бедняков был 
исключен из него; средний класс представлен был в нем довольно ограниченным 
числом отрядов; классу богатых людей исключительно принадлежала конница и 
добрая половина пехоты. Когда это войско превращалось в народное собрание, то и 
в этом последнем граждане распределялись и голосовали по отрядам, и каждый 
отряд подавал лишь один голос. Отсюда вытекало то, что богатым людям 
принадлежало большинство голосов; средний класс голосовал только в том случае, 
когда богатые не приходили к соглашению между собой, а бедняки не голосовали 
вовсе. Следствием такого порядка явилось в конце концов преобладание богатых в 
политическом строе подобно тому, как они преобладали в строе военном...
Около 300 г. до Р. X. победа богатого класса была уже полной, и он окончательно 
вытеснил патрициев из управления общиной. На первый взгляд римское 
государственное устройство стало тогда демократическим, так как по закону все 
были равны, каждый мог подавать голос, сделаться сенатором и даже консулом. На 
самом же деле, это была аристократия, так как в центуриатных комициях результат 
голосования всегда зависел от. класса богатых, и даже в комициях по трибам, 
которые кажутся более демократическими, землевладельцам принадлежал 31 голос из 
35.
В это время войско не разделялось более на классы и центурии. Легион состоял из 
воинов трех родов, отличавшихся друг от друга возрастом, временем службы и 
военными качествами; это были hastati, principes и отборный отряд триариев 
(triarii). Каждая из



450
 
этих групп подразделялась на манипулы. На левом и правом крыле помещалась 
конница и велиты (легковооруженные). На первый взгляд такое устройство войска 
было вполне демократичным, на самом же деле оно является по-прежнему 
аристократическим. Пролетарии, как и раньше, исключены из войска. Люди 
малоимущие могут попасть разве только в отряд велитов, не пользовавшийся 
большим значением и имевший мало цены в войнах того времени. В пехоту легиона 
принимаются лишь люди, имевшие известное состояние. Что же касается конницы, то,
 чтобы попасть в нее, нужно было обладать состоянием не менее миллиона ассов (в 
ту эпоху, когда ценность асса равнялась 2 унциям меди). Наконец, в составе 
конницы было шесть отборных отрядов, пополнявшихся исключительно патрициями, 
знатными сыновьями сенаторов.
Сравните такое устройство войска со строем государства. Во главе государства мы 
находим сенатскую знать, состоящую из патрициев и из плебеев, которых сделало 
знатными занятие курульных должностей; в войске эти же люди составляют шесть 
первых отрядов конницы. В государстве второе место занимает класс, состоящий из 
торговцев, банкиров, спекуляторов, откупщиков и кредиторов государства; в 
войске этот класс составляет конницу; и именно с этого времени класс богатых 
людей получает название сословия всадников. В государстве третье место занимает 
средний класс, состоящий преимущественно из землевладельцев. Люди этого класса 
не могут надеяться попасть ни в сенат, ни в магистратуру, но им принадлежит 
большинство голосов в народных собраниях по центуриям и по трибам; в войске они 
составляют пехоту легиона, отличающуюся лучшим вооружением и лучшей дисциплиной.
 Наконец, в государстве на последнем месте стоит класс бедняков или пролетарии, 
которые по закону как будто бы пользуются политическим равенством, но в 
комициях присутствуют лишь для формы, т. е. в сущности как бы отсутствуют; этот 
класс отсутствует и в войске или же представлен в нем незначительным отрядом 
велитов. Таким образом аристократия, управляющая государством, наполняет собой 
и войско: войско и государство составлены из одних и тех же людей и построены 
на одних и тех же основаниях.
Такое полное согласие между военными и политическими учреждениями продолжалось 
приблизительно с 300 г. до 150 г. Этим объясняется, почему в римском 
государстве в эту эпоху было гораздо меньше волнений и смут, чем в 
предшествующую. Это было именно то время, когда Рим пользовался наибольшим 
внутренним спокойствием, а его войско имело больше всего силы, дисциплины и 
успеха.
Аристократия богатства управляла Римом до 150 г. до Р. X. Направляя постоянно 
политику в угоду своим частным интересам и торговым спекуляциям, накапливая 
постоянно в своих руках госу-



451
 
дарственные земли, а также земли завоеванных провинций, пользуясь всеми 
выгодами римского владычества, этот класс достиг, наконец, того, что разбогател 
сверх меры; ниже его образовалась огромная масса населения ничем не занятого, 
нищего, ленивого, продажного и испорченного. Значительные неудобства такого 
положения успели уже обнаружиться к 150 г. Народная масса поднялась вдруг, 
недовольная и страждущая, и встала лицом к лицу с олигархией; тогда-то 
появились первые признаки близкого крушения этого правления богатых людей...
Чтобы выйти из такого положения, римское общество пошло по пути обратному тем 
путям, которыми совершались предшествовавшие реформы. На этот раз не народ 
перестроил войско, а войско стало главным фактором нового преобразования. 
История образования империи начинается с военной реформы. Первая мера, принятая 
Марием в качестве консула, состояла в изменении устройства и состава войска;* 
ничто, впрочем, не показывает, что он имел при этом в виду какой-нибудь 
политический расчет. Дело в том, что средний класс, истощенный завоеваниями и 
обессиленный нищетой, не мог более поставлять достаточное количество людей для 
пополнения легионов; Марий и призвал бедняков и открыл доступ в легионы 
пролетариям.
Прежние требования имущественного ценза были уничтожены. Не нужно было уже 
более ценза ни для всадника, ни для легионера. Каждый мог сделаться, 
соответственно своим способностям, велитом, легионером или всадником. Войско 
сделалось вполне демократическим, зато оно перестало с этого времени быть 
точным изображением государства; скорее наоборот, по своему составу, привычкам 
и духу оно явилось чем-то противоположным гражданской общине. В государстве был 
республиканский и аристократический строй; в войске — равенство всех и 
бесприкословное повиновение приказаниям единого вождя, т. е. строй 
монархический.
Кроме того, Марий принимал добровольцев. Такой способ набора, примеров которого 
не было раньше за исключением немногих критических моментов, противоречил 
основным началам римской республики. До Мария человек делался воином не потому, 
что ему этого хотелось, а потому, что он был обязан: всякий, зачисленный в 
класс, уже в силу этого являлся воином и на призыв консула должен был 
откликнуться; одним словом, он делался воином в силу закона по одному тому, что 
он был гражданином. Со времен Мария призыв по закону мало-помалу исчез; воином 
становился всякий желающий и не в силу того, что он был гражданином, а потому, 
что он имел влечение к военной службе.

__________
* 105 г. до н. э.
 

452
 
С тех пор военная служба перестала быть долгом по отношению к государству и 
превратилась в ремесло, в способ прокормиться и даже разбогатеть благодаря 
жалованью и в особенности добыче. Пролетарии стали поступать в войско толпами. 
Они имели отвращение к труду, но не к войне. Если война и требовала иногда 
трудов, то во всяком случае меньших, чем земледелие или ремесло; кроме того она 
удовлетворяла страстям и в особенности алчности.
Эти пролетарии, сделавшись воинами, стали тяготиться жизнью гражданина. У них 
развились вкусы, интересы, потребности, далеко не свойственные гражданину. Они 
так резко отделились от граждан, что скоро название «квиритов» стало казаться 
им оскорбительным. Они были более привязаны к своему знамени, чем к отечеству. 
Эти солдаты, для которых война была средством обогащения, ожидали всего от 
своего вождя, так как только их вождь раздавал им подарки, чины, награды, 
деньги и земли, которые можно было обратить в деньги. Естественно, они 
ненавидели того, кто давал мало, и любили того, кто оказывался щедрым. К своему 
командиру они чувствовали точь-в-точь такую же преданность, как в былые времена 
граждане к своей родине: их судьба была связана с судьбой военачальника. В их 
интересах было сделать его всемогущим в Риме, так как в этом случае в его 
распоряжении окажется много золота и земель для раздачи; в их интересах было 
сделать его главой государства, так как, овладев республикой, он мог дать в ней 
место и своим солдатам.
(Fustel de Coulanges, Revue des Deux Mondes, 15 novembre 1870).

2. Легион, когорта и их боевой порядок во времена Цезаря
В последний век республики, после реформ Мария легион состоял из десяти когорт, 
когорта из трех манипул, манипула из двух центурий. Нормальный состав легиона 
был 6000 человек, но в действительности число солдат в нем было часто ниже; под 
командой Цезаря не раз бывали легионы в 3000, 3600 человек. Во главе каждого 
легиона стоял один из помощников главнокомандующего (legati), под начальством 
которых состояли офицеры, называвшиеся трибунами воинов (tribuni militum). Эти 
последние вели списки солдат, наблюдали за порядком службы, руководили 
устройством лагерных стоянок и заведовали снабжением отряда припасами. Другие 
офицеры носили название центурионов. Этих центурионов было по одному в каждой 
центурии, два в манипуле, шесть в когорте и шестьдесят в легионе.



453
 
Все легионеры имели одинаковое вооружение и экипировку. Каждый легионер имел в 
качестве оборонительного оружия панцирь, шлем, щит и ножные латы из железа. 
Наступательное оружие состояло из pilum и короткого меча.
У каждой манипулы был свой значок. Таким образом в легионе было 30 манипулярных 
значков.
У каждой когорты был также свой значок; но неизвестно, был ли это особый значок 
сверх трех манипулярных значков каждой когорты, или же это был просто значок 
первой манипулы, который был с этой целью отмечен каким-нибудь украшением.
У легиона был орел, который находился в первой когорте (правой) под наблюдением 
первого центуриона этой когорты, называвшегося primipilus.
Войско, состоявшее из нескольких легионов, строилось в две, три или четыре 
линии. Цезарь строил обыкновенно в три линии. В этом случае каждый легион 
выставлял в первую линию четыре когорты, во вторую три и в третью тоже три. 
Когда когорты стояли сомкнутым строем, расстояние, отделявшее одну когорту от 
другой, равнялось длине когорты по фронту; этот промежуток уничтожался, как 
только ряды когорты развертывались для боя. Нет никаких данных для того, чтобы 
определить более или менее точное расстояние, отделявшее одну боевую линию от 
другой.
Обыкновенно битва представляла собой столкновение двух отрядов, в котором 
каждый стремится поколебать ряды другого и принудить его к отступлению. С того 
времени как был изобретен порох и вошли в употребление метательные орудия, все 
это можно было произвести на далеком расстоянии, и вследствие этого глубина 
строя боевых отрядов оказалась необходимой лишь в известных определенных 
случаях, для того, например, чтобы взять хорошо защищенную позицию, пробиться 
через узкий проход или взять приступом осажденный город. Но в сражениях 
древности, вследствие свойств тогдашнего оружия, поколебать ряды 
неприятельского отряда можно было только непосредственно столкнувшись с ним 
вплотную, причем необходимо было, чтобы воинов первого ряда могли под-



454
 
держивать, толкать вперед и в случае надобности заместить те, кто стоят в 
следующих рядах. Удовлетворить всем этим условиям можно было только при 
значительной глубине строя. Преимущества глубокою строя боевых колонн во время 
натиска на неприятельские ряды обусловливаются свойствами человеческой природы. 
Чем более скучены люди, тем легче их наэлектризовать; чем более воины первых 
рядов чувствуют, что их поддерживают остальные, тем больше у них отваги; 
храбрее делаются и воины остальных рядов, потому что они защищены теми, кто 
сражается в передних рядах. Ввиду всего этого древнее войско по необходимости 
располагалось глубоким строем в противоположность войску современному. Весьма 
вероятно, что Цезарь располагал свою пехоту в восемь рядов, и что это была в 
его время нормальная глубина боевого строя. Таким образом когорта в 360 человек 
должна была иметь по фронту круглым счетом 44 метра, а в глубине 15 метров.
Такое расположение когорты сомкнутым строем, причем люди стояли почти касаясь 
друг друга, практиковалось только во время смотров, мирных маневров или в 
походе, когда неприятель был далеко; но во время сражения необходимо было, 
чтобы легионер имел вокруг себя достаточно свободного места для того, чтобы 
метать pilum, а также пустить в ход меч и щит. При развернутом строе когорта 
растягивалась по фронту почти вдвое сравнительно с обычным строем. Раньше 
ошибочно думали, что в бою когорты стояли на



455
 
более или менее значительном расстоянии друг от друга. В таком случае фронт 
боевого отряда представлял бы слишком много слабых пунктов, и неприятель мог бы 
ворваться без труда в промежутки между когортами. Войско, идущее в бой, 
обыкновенно должно было пройти довольно большое пространство, прежде чем 
достигало неприятеля, и оно шло, сохраняя для большего удобства промежутки 
между отрядами; но, приблизившись к неприятелю, когорты развертывались, так что 
воины становились почти непрерывным рядом.
Когорта в 360 человек, стоящая развернутым строем в 8 рядов в глубину, 
представляла собою прямоугольник в 82 метра длины и 15 метров ширины. При тех 
же условиях легион, стоящий развернутым строем, занимал пространство в 348 
метров длины и 102 метра ширины.
В высшей степени важно, чтобы при атаке глубокой боевой колонны первый натиск 
был сделан с возможно большей силой: ввиду этого было принято за непреложное 
правило составлять первые ряды колонны из отборных воинов. Подобно этому и 
теперь, когда во время осады производят атаку, то во главе атакующей колонны 
ставят самых храбрых солдат. В те времена, когда у нас были отборные отряды, 
при взятии позиции во главе атакующих ставили гренадеров. Это правило является 
существенно необходимым, и можно быть уверенным, что во времена римлян первые 
ряды когорт также составлялись из отборных воинов, людей храбрых, проворных, 
искусно владевших мечом и щитом.
(Colonel Stoffel, Histoire de Jules Cesar, II, 323 et suiv.).

3. Римская тактика
Располагаясь лагерем в известном месте, римляне укрепляли его и окружали рвом и 
бруствером. Наступательное или метательное оружие в то время было еще слишком 
несовершенным, чтобы разрушить препятствие, которое представляли собой подобные 
сооружения. Вследствие этого войско, укрепившееся таким образом, счита-



456
 
ло себя в полной безопасности от нападения и могло по своему желанию дать битву 
сейчас или ожидать более благоприятного времени.
Когда у обоих неприятельских вождей являлось одинаковое желание сразиться, они 
выстраивали свои войска вне лагеря в боевом порядке в несколько линий. Отряды, 
составлявшие каждую линию, имели в глубину не менее 8 рядов. Приготовившись к 
битве, оба войска приближались одно к другому до тех пор, пока между ними 
оставалось лишь около 180 метров. Именно таково было расстояние, необходимое 
для атаки, предшествовавшей вступлению в рукопашный бой, и для самого боя. По 
данному знаку оба войска, за исключением третьей линии, если таковая была, шли 
друг на друга беглым шагом. Легионеры первых двух рядов первой линии потрясали 
своими pila несколько раньше, чем доходили до расстояния, на котором можно было 
попасть в неприятеля (около 25 метров), и затем производили общий залп, причем 
воины 2-го ряда бросали свои копья в промежутки между воинами первого ряда [1]. 
Потом обе линии неприятелей вступали врукопашную с мечами в руках, причем 
легионеры задних рядов напирали на передних, поддерживали их и в случае 
надобности заменяли. Битва представляла собой более или менее беспорядочную 
стычку, распадавшуюся на борьбу отдельных воинов друг с другом. Вторая линия 
того и другого войска служила поддержкой первой; третья составляла резерв. 
Число раненых и убитых во время самого боя обыкновенно было очень 
незначительным, так как оборонительное оружие, т. е. панцирь и щит, служили 
довольно хорошей защитой от метательных орудий и ударов меча; но дело принимало 
совершенно иной оборот, как только один из неприятелей обращался в бегство. 
Тогда отряды легковооруженных и кавалерия победителя бросались преследовать 
пехоту побежденного войска, которая была вынуждена повернуться тылом. Лишенные 
прикрытия, какое теперь может оказать отступающему отряду артиллерия, 
предоставленные самим себе, беглецы обыкновенно бросали свои щиты и шлемы; 
тут-то их настигала неприятельская конница и производила избиение. Таким 
образом, побежденное войско несло огромные потери. Обыкновенно оно совершенно 
уничтожалось или рассеивалось. Вот почему в те времена первое сражение 
обыкновенно бывало решительным и иногда за-

__________
[1] Pilum — дротик длиною от 1,7 метров до 2 м, половина которого представляла 
собой древко, а другая половина железный наконечник; этот последний весил от 
300 до 600 грамм. В конце дротика было утолщение, которое заканчивалось острием,
 иногда волнистой формы. Древко было круглое или четырехгранное и имело от 25 
до 32 мм в диаметре. Оно было прикреплено к металлическому концу копья при 
помощи кольца, или гвоздей, или наконец трубки. Pilum редко наносил рану, так 
как обыкновенно неприятель отражал удар щитом. Но при этом дротик в большинстве 
случаев втыкался в щит так глубоко, что выдернуть его можно было лишь с большим 
усилием.
 

457
 
канчивало войну. Этим объясняется также и то, что потери победителей всегда 
бывали очень незначительны. Так, например, Цезарь при Фарсале потерял всего 200 
легионеров и 30 центурионов, при Тапсе всего навсего 50 человек, при Myнде его 
потери достигали лишь до 1000 человек, считая и легионеров, и всадников; 
раненых в этой битве было 500 человек.*
Так как легионер был вооружен очень тяжело и вследствие этого оказывался 
малоподвижным, то старались сделать так, чтобы ему не пришлось сражаться в 
неудобной местности и при неблагоприятных условиях. Предводитель войска очень 
заботился о том, чтобы на его стороне были все преимущества господствующей 
позиции, и ввиду этого, если мог, устраивал лагерь на холме, склоны которого 
постепенно понижались со стороны фронта. Такое положение позволяло ему 
расположить войско на покатом месте так, что неприятель, если хотел во чтобы то 
ни стало атаковать его, был бы принужден преодолевать все трудности подъема и 
этим самым поставить себя в неблагоприятное положение.
Римское войско выходило из своего лагеря через несколько ворот и строилось в 
боевой порядок или перед самыми лагерными укреплениями, или на более или менее 
значительном расстоянии от них. В первом случае ему обыкновенно нечего было 
бояться, что неприятель нападет на него, хотя бы оно и было расположено на 
равнине. На это было много причин: во-первых, войско находилось под прикрытием 
башен и других лагерных сооружений и машин, во-вторых, его было очень трудно 
заставить повернуть тыл и, наконец, даже в случае поражения, лагерь являлся для 
него надежным убежищем, вследствие чего победитель не мог его преследовать и 
воспользоваться своей победой. Военачальник, не удалявшийся от укреплений 
своего лагеря, имел обыкновенно в виду сам напасть на неприятеля или же вызвать 
его на атаку при самых неблагоприятных для него обстоятельствах. Иногда также 
неспособный или нерасположенный к битве военачальник выстраивал свое войско в 
боевой порядок у самого лагеря, чтобы выставить напоказ свою храбрость и не 
потерять во мнении солдат.
Предводитель войска, желавший битвы» не оставлял своих солдат у самых 
укреплений; напротив, он удалялся от них, другими словами, приближался к 
неприятелю, стараясь, однако, при этом не лишиться

__________
* Битва при г. Фарсале с Помпеем состоялась в 48 г. до н. э., при Тапсе в 
Африке с республиканцами и помпеянцами в 46 г., при Мунде в Испании с 
помпеянцами в 45 г.
 

458
 
тех преимуществ, которые ему предоставляла данная местность, и из которых 
главное было — преимущество господствующей позиции. В том случае, например, 
когда он строил свое войско в боевой порядок впереди лагеря на склоне холма, он 
не уходил дальше нижней части этого склона, так чтобы неприятелю в любом случае 
пришлось пройти известную часть подъема, прежде чем начать нападение.
Могло случиться и так, что военачальнику настолько хотелось вступить в битву, 
что он отказывался от преимуществ, которые представляла данная местность. Тогда 
он не оставался на склонах высот, но, продвигаясь дальше, спускался с них и шел 
вперед на равнину. Это значило предложить неприятелю сражение при равных 
условиях (aequo loco).
Вождь, пламенно желающий вступить в битву, продвигал свое войско в виде вызова 
к самому лагерю или рядам войска неприятеля. В этом случае необходимо было, 
чтобы командующий был уверен в безусловном повиновении своего войска, так как в 
противном случае можно было опасаться, что оно поддастся увлечению и, не ожидая 
приказания, бросится в атаку на неприятеля, который расположен в более выгодной 
позиции или стоит под прикрытием лагерных укреплений.
Действия кавалерии у римлян были таковы: она производила разведку, сражалась с 
неприятельской кавалерией, но самую важную роль играла лишь после победы, так 
как только кавалерия могла преследовать побежденного врага, легионеры же совсем 
не годились для этой цели, вследствие тяжести своего вооружения. Во время же 
самой битвы кавалерия ничего не могла сделать с пехотой ввиду глубины ее рядов 
и особенностей вооружения. Другими словами, пехота была совершенно неуязвима со 
стороны кавалерии во время сражения и в этом смысле находилась приблизительно в 
таком же положении, как современная пехота с тех пор, как были введены 
скорострельные ружья. В самом деле, pilum — весьма грозное оружие — было для 
легионеров тем же, что теперь ружья для нашей пехоты. Римская пехота не только 
не боялась атаки кавалерии, но сама могла напасть на нее и принудить к 
отступлению. Впрочем, это преимущество ослаблялось одним большим неудобством: 
дело в том, что пехота могла отбросить кавалерию только на очень незначительное 
расстояние, так как pila хватали лишь на 20—25 шагов; таким образом, конница 
могла постоянно возобновлять свои нападения. Понятно, поэтому, что должна была 
терпеть во время отступления пехота, оставшаяся без конницы, от постоянных 
нападений преследующей ее неприятельской кавалерии.
(Colonel Stoffel, Histoire de Jules Cesar, II, p. 274, pp. 337—342).

4. Осадное искусство у римлян
Действия, производившиеся при осаде укрепленного места, можно разделить 
следующим образом. Для осады необходимо было:
1) Выбрать пункт для нападения и расположить войско в благоприятной позиции.
2) Окружить осаждаемое место.
3) Постепенно приближаться к стенам укрепления при помощи разных вооружений, 
причем осажденный враг старается помешать работам и разрушить уже сделанные 
сооружения.
4) Сделать брешь в стене и взять укрепление приступом.
Целью военных действий при всякой правильной осаде было сделать брешь в стене 
укрепления. После этого уже брали его приступом. Брешь пробивали при помощи 
тарана или подкопа под прикрытием прислоненного к подножию стены защитного 
сооружения на колесах, которое называлось testudo (черепаха) или musculus. 
Заметим тут же, что штурм без предварительного пробития бреши бывал лишь в 
очень исключительных случаях и производился, конечно, внезапно.
Был ли осажденный город расположен на плоской местности или холмистой, прежде 
всего необходимо было расчистить и выровнять почву на всем пути' приближения 
осадных орудий. Эта работа требовала больших усилий и много времени. Тит 
потратил четыре дня перед Иерусалимом на выравнивание и укрепление почвы, 
прежде чем начал приступ.*
В том случае если город был расположен на равнине, весь труд подготовительных 
работ сводился к тому, чтобы выровнять почву так, чтобы можно было легко катить 
по ней машину. Пробитие бреши нуждалось в прикрытии от возможных действий 
неприятеля с вершины стены. Чтобы прогнать его оттуда, употребляли деревянные 
башни, которые были снабжены машинами и всякого рода метательными снарядами. 
Эти башни устраивались в несколько этажей так, чтобы они господствовали над 
оградой города. Строили их на расстоянии, недоступном неприятельским выстрелам; 
башни были на колесах, и их подкатывали на известное расстояние от стены. Башни 
ставились около бреши чаще всего с обеих сторон. Вслед затем осаждающие 
продвигались до рва, который надо было засыпать для того, чтобы достичь 
подножия стены. Но, так как осажденные могли при этом бросать на осадные 
сооружения более значительные тяжести,

__________
* Иудейское восстание против римского владычества началось в 66 г. н. э., 
войско Веспасиана прибыло в Палестину в 67 г. н. э. Гражданская война в Риме 
68—69 гг. отсрочила подавление выступления иудеев. Однако после ее окончания в 
69 г. на следующий год Иерусалим был взят сыном Веспасиана Титом.
 

460
 
то средства защиты, которыми до сих пор пользовались для прикрытия, оказывались 
недостаточными, и поэтому приходилось прибегать к musculus'y, деревянному 
сооружению с более крепким заслоном. Воины, под прикрытием этой машины, бросали 
в ров землю, плетенки из прутьев, фашины и т. п. Обыкновенно заполнить ров 
можно было только заставив осажденных покинуть стены. Все эти действия 
оказывались гораздо более затруднительными в том случае, когда город был 
расположен на неровной местности, в особенности, если крутые обрывы делали 
стену неприступной. Тогда приходилось в большинстве случаев сооружать насыпь, 
которая тянулась вплоть до самой стены, так что появлялась возможность 
подкатить к ней машины, необходимые для пробития бреши. Такая насыпь называлась 
agger или террасой. Это была огромная куча всякого рода материалов, главным 
образом дерева и земли, которая поддерживалась с боков особыми сооружениями из 
древесных стволов, положенными друг на друга крест накрест наподобие костра или 
сруба. Эта насыпь начиналась на расстоянии, недоступном для неприятельских 
выстрелов, и была достаточно высока для того, чтобы по ней дойти до подножия 
стены в том месте, которое выбрано для приступа. Наверху насыпи ставилась 
деревянная башня. У этой последней было столько этажей, чтобы она возвышалась 
над городскими стенами; она была снабжена баллистами и другими метательными 
снарядами для того, чтобы можно было прогнать со стены ее защитников и прикрыть 
работы по пробиванию бреши. Основание башни занимало пространство в 8,9 кв. 
метров, иногда 11,86 кв. метров и даже 14,8 кв. метров. Башню сооружали на 
расстоянии, недоступном неприятельскому выстрелу; вслед затем ее доставляли на 
место, подкатывая по насыпи по мере того, как эта последняя продвигалась вперед.
 Приблизившись ко рву, его засыпали тем же способом, который был описан выше по 
поводу осады укрепления, расположенного на ровной местности.
Таким образом засыпали ров, и этим кончались подготовительные работы по 
приближению к крепости, после чего начинался последний период осады — 
пробивание бреши. Действия, которые при этом производились, были во всех 
случаях одинаковы, независимо от свойств местности, на которой было расположено 
укрепление. К стене подвозились различные машины, при помощи которых 
пробивалась брешь. Это были или башни, или «черепахи»; и те, и другие были 
снабжены тараном и так называемая falx или terebra, огромным буравом, 
посредством которого проделывали дырки в кирпичных стенах. Такие башни и 
«черепахи» с таранами помещались всегда у подножия осадной башни. В случае, 
если стена не поддавалась действию тарана, ее пробовали подрыть, вырывая нижние 
камни фундамента железным рычагом.



461
 
Это было единственным средством, которое употреблялось при осаде: рыли также 
подкопы, называвшиеся cuniculi. Эти подкопы, вырытые под городской стеной, 
открывали доступ в осажденный город. Таким именно способом римляне взяли Вейи. 
Если у осажденных не было ни баллист, ни катапульт [1], и если город расположен 
был на ровном месте, и окружавший его ров представлял лишь слабое препятствие, 
то вдоль осаждаемой стены сооружали насыпь; она доходила до высоты стен, но не 
прикасалась к ним и служила для действия метательных снарядов и машин. Такая 
насыпь, возвышающаяся у самых стен города, служила прикрытием во время приступа 
и убежищем в случае, если приступ был неудачен.
Во время осады часть отряда производила нужные для этого работы, другая 
оберегала посты контрваляции (castelld) [2], а остальные находились в лагере 
или вне его, готовые ко всяким случайностям. На работах воины сменяли друг 
друга. Для приступа все отряды собирались на насыпи, откуда они и устремлялись 
в атаку.
Прикрытия, употребляемые при осаде. Самый простой вид прикрытия осаждающих это 
— plutei, род щита, состоящего из ивовых или востальными 
легионами.
(Фронтин, Военные хитрости, 1 IV, с I).

__________
* Покорение балканских племен дарданов в 73 г до н. э.
[1] Липара — город на одном из островов этого же имени близ Сицилии. — Ред.
6. Дисциплина во времена республики
Во время Латинской войны 340 г. до Р. X. Тит Манлий, сын консула Т. Манлия 
Торквата, осмелился без разрешения вступить в поединок с Гемином Мецием и убил 
его. Вот как было наказано это нарушение дисциплины.
«Сняв доспехи с убитого, Манлий вернулся к своему отряду и, сопровождаемый 
радостными криками солдат, направился в лагерь к палатке отца. Он не знал, что 
ему'предстоит за его подвиг, похвала или наказание.
«Пусть знают все, отец, что я воистину твой сын, — сказал он. — Вот доспехи, 
которые я снял с врага, дерзнувшего вызвать меня на поединок!» Услыхав это, 
консул немедленно велел созвать солдат на сходку. Когда она собралась, он 
сказал: «Т. Манлий! Ты оказал непослушание и власти консула, и власти отца. 
Вопреки нашему приказанию, ты вне строя сразился с врагом. Поскольку это было в 
твоих силах, ты нарушил военную дисциплину, — ту дисциплину, которой до сего 
дня было сильно римское государство. Ты поставил меня в необходимость или 
забыть о себе для государства, или забыть о нем ради себя и своих. Но лучше нам 
поплатиться за свое преступление, чем государству искупить наши прегрешения 
своими бедствиями. Спасительным примером для потомства послужим мы, хотя и 
нелегко нам быть таким примером. Врожденная любовь отца к сыну, твоя храбрость, 
хотя и погналась она за обманчивой тенью славы, — все это влечет меня к тебе. 
Но ведь одно из двух: или восстановить, казнив тебя, власть консулов, или 
навсегда уничтожить ее, оставив тебя безнаказанным. И, если есть в тебе хоть 
капля нашей крови, ты, без сомнения, не откажешься и сам восстановишь своею 
смертью дисциплину, которую ты сам же пошатнул. Ликтор, привяжи его».
В безмолвный ужас привело всех это приказание, как будто бы им всем грозила та 
же казнь. Но, когда с ударом топора по шее хлынула кровь, все вдруг очнулись от 
оцепенения, со всех сторон послышались сожаления; отовсюду посыпались то 
причитания, то проклятия. Говорили, что надо построить за валом костер и сжечь 
тело юноши в доспехах с таким торжеством, с каким только могут солдаты устроить 
похороны. Говорили, что приказ Манлия не только теперь возбуждает негодование, 
но и для потомков будет служить печальным примером. Однако, жестокость этого 
наказания сделала солдат послушнее: они стали с большим вниманием относиться к 
дневным и ночным караулам, к порядку в строю, а в решительную минуту плоды этой 
строгости сказались особенно благоприятно».
(Тит Ливий, VIII, 7).
7. Дисциплина во времена империи
Песценний Нигер [1] отличался такой строгостью, что, увидев однажды, как 
какие-то солдаты пили во время похода из серебряного кубка, он приказал 
совершенно вывести из употребления серебро во время кампании, прибавив, что все 
должны употреблять только деревянную посуду... Точно так же он приказал никому 
не пить вина в походе, а довольствоваться уксусом. Он запретил также следовать 
за армией булочникам, заставив солдат и всех остальных питаться сухарями. Он 
приказал также отрубить голову десяти солдатам из одной манипулы за то, что они 
съели украденную ими курицу, — и он привел бы в исполнение свой приказ, если бы 
все войско не умоляло его о пощаде так настойчиво, что он стал бояться 
возмущения. Помиловав виновных, он, однако, велел каждому из них вернуть 
провинциалу (собственнику курицы) сумму в десять раз большую стоимости курицы; 
сверх того им запрещено было в своей палатке разводить огонь в течение всего 
похода и есть горячую пищу; они должны были питаться хлебом и холодной пищей, 
причем для наблюдения за этим приставлены были особые надсмотрщики. Он приказал 
точно так же, чтобы солдаты, отправляясь на войну, не брали с собой в поясах 
золотую и серебряную монету, а сдавали бы ее в военную казну, чтобы получить 
обратно свои деньги по окончании войны... (Спартиан, Песц. Нигер, гл. 10).
Аврелиан [2] следующим образом наказал одного солдата, совершившего 
прелюбодеяние с женой своего квартирохозяина: пригнув к земле два дерева, он 
привязал виновного ногами к верхушкам деревьев, а потом отпустил их, так что 
отдельные половинки разорванного солдата повисли на двух разных деревьях. 
Аврелиан же написал следующее письмо одному из своих помощников: «Если ты 
хочешь быть трибуном или если, попросту говоря, хочешь жить, то сдерживай своих 
солдат. Пусть никто из них не украдет чужой курицы, не тронет чужой овцы; пусть 
никто не унесет кисти винограда, хлебного колоса, не требует себе масла, соли, 
дров. Пусть всякий довольствуется своей законной порцией. Пусть солдаты живут 
вражеской добычей, а не слезами жителей провинций. Пусть оружие у них будет 
вычищено, отточено, обувь крепка. Пусть новое платье всегда сменяет старое. 
Пусть жалованье у солдата остается в поясе, а не в кабаке. Пусть каждый носит 
свое ожерелье, браслет и кольцо. Пусть он холит своего коня и не продает его 
корма; пусть все

__________
[1] Песценний Нигер — военачальник, удачно воевавший с дакийцами в 190 г. во 
времена Коммода. После смерти его преемника Пертинакса П. Нигер был 
провозглашен восточными легионами императором, но его победил Север. — Ред.
[2] Аврелиан был императором от 270 до 275 г. — Ред.

467
 
солдаты сообща ходят за центурионным мулом. Пусть солдаты бесплатно пользуются 
врачебной помощью, пусть ничего не дают гадателям, на постое пусть живут с 
соблюдением опрятности; кляузники пусть подвергаются побоям...»
(Вописк, Аврелиан, гл. 7).

8. Занятия воинов
Римские военачальники старались не оставлять своих воинов праздными и занимали 
их постоянными работами. Прежде всего их заставляли производить различные 
воинские упражнения. Гимнастикой развивали гибкость тела; заставляли 
маршировать (по 6—7 километров в час), стараясь при этом, чтобы воины строго 
соблюдали строй; приучали их к бегу, прыжкам, плаванию, учили ловко владеть 
разнообразным оружием, — мечом, дротиком, луком, пращой, заставляли стрелять в 
цель, давали уроки фехтования. Неприятеля изображал чурбан, крепко врытый в 
землю, высотой в 6 футов; воин приближался к нему, прикрытый щитом и 
вооруженный мечом, и последовательно наносил ему удары, указанные правилами 
рукопашного искусства. Он пробовал ударить то в голову, то в ноги, делал 
притворные нападения сбоку, атаковал спереди, стараясь при этом не раскрыться, 
уклонялся от воображаемых ударов направо и налево или отступал назад, сообразно 
с тем способом защиты, который употреблял в данном случае воображаемый враг. 
Тот же чурбан служил мишенью и для метания дротиков, а также для камней и пуль 
пращи.
Всадники, в свою очередь, обучались вспрыгивать на лошадь с оружием или без 
него, упражняясь в этом даже раньше, чем начиналось изучение собственно 
верховой езды.
За упражнениями отдельных воинов следовали упражнения группами. Воины 
производили то, что мы теперь называем ротным или батальонным учением: они 
маршировали боевым строем, сдваивали ряды, развертывали их, строились в карэ, 
кругом или клином. Они приучались также к тем движениям когортами и центуриями, 
в которых главная трудность состояла в том, чтобы оставаться тесно сплоченными 
вокруг своего значка. Иногда их разделяли на два отряда, которые шли один 
против другого, это называлось decursio.
Три раза в месяц устраивали марш-бросок. Пехотинцы делали 15 километров с 
полным вооружением и багажом, частью обыкновенным шагом по 6 километров в час, 
частью ускоренным по 7 километров. Во время таких учений нередко устраивались 
маневры.
Кроме этих упражнений воины часто были заняты земляными работами. Им 
приходилось иметь дело с лопатой и мотыгой не



468
 
меньше, чем с оружием. Это замечание справедливо по отношению ко всем римским 
легионам. Если мы ограничимся одним legio III Augusta, расположенным в Африке в 
Ламбезском лагере, то вот работы, которые ему пришлось исполнить.
Первой работой этого легиона было сооружение самого лагеря. Сейчас же по 
прибытии на место воины принялись за дело. Все было кончено к 129 году, когда 
Адриан высадился в Африке; после этого воинам пришлось исправлять лагерь 
несколько раз, а именно: в 172—175 годах, в 177—180 и в 267, после большого 
землетрясения. Этим же воинам пришлось проводить в свой лагерь воду, 
необходимую для их потребления, очистить источник Аин-Дрин и построить близ 
него храм Нептуна, а также Септизониум и Нимфею; они же соединили лагерь с 
соседними городами, главным образом с городом Ламбезом, посредством больших, 
хорошо вымощенных дорог, построили преториум, в котором жил начальник легиона, 
термы и множество других сооружений; наконец, эти же самые воины украсили 
Ламбез его лучшими зданиями: триумфальными арками, храмами Эскулапа, Изиды, 
Сераписа, термами. В развалинах этого города вся почва покрыта кирпичами и 
черепицей, на которых в виде штемпеля стоит номер этого легиона, и который 
относится к разным эпохам, начиная со 11-го и кончая VI-м веками. Деятельность 
легионеров и союзных отрядов не ограничилась только Ламбезом. Они строят и 
поддерживают на границе крепости и форпосты; проводят дороги, изрезывающие 
провинцию, — дорогу из Тевеста в Габес в начале империи, из Тевеста в Карфаген 
в 128 году; они перекидывают мосты через реки, стараются сделать обитаемыми 
уединенные посты в местностях в высшей степени нездоровых и диких; они строят 
себе дома и казармы, работают над источниками для того, чтобы приспособить их к 
своим потребностям, иногда сооружают амфитеатры близ своего лагеря. Император 
даже обращается к ним для основания городов — центров цивилизации в только что 
примиренных областях: так, этому самому 111-му легиону имени Августа обязан 
своим существованием город Тимгад.
Другие части африканского войска заняты в Мавритании теми же работами. Мы видим 
воинов морского флота, проводящих в 147—152 годах акведук в окрестностях Бугии; 
в 184—192 годах воинские отряды восстанавливают разрушенные башни и сооружают 
новые в окрестностях Омаля; в Аин-Хкур в самом сердце Тингитана астурийская 
когорта строит praetorium (главную квартиру); в другом месте когорте сикамбров 
поручают закончить одно сооружение, назначение которого неизвестно. Здесь еще в 
большей мере, чем в Ну мидии, работа воинов была необходимой для того, чтобы 
снабдить страну дорогами и всякого рода сооружениями, так как туземцы являлись 
единственными обитателями этой страны вследствие того, что колонизация римских 
граждан не шла далее береговой полосы.



469
 
Если принять во внимание, что все эти работы производились в периоды отдыха, 
остававшиеся у африканских войск в промежутках между восстаниями туземцев и 
набегами соседей, то станет ясно, какой трудовой жизни требовала от воина 
римская дисциплина.
Было бы впрочем ошибочно думать, что их жизнь была такой же суровой, как 
некогда. Уже прошло то время, когда воин спал на земле, подложив под голову 
камень. Помещенный в постоянном лагере, он жил с удобством, имел складную 
кровать, матрас, подушки. Он владел даже рабами, на которых обыкновенно 
сваливал свои самые трудные работы. Этому покровительствовало и государство, 
дававшее некоторым воинам двойной и полуторный пай, чтобы они могли содержать 
«вестового», иногда соединяясь для этого с кем-нибудь из товарищей. К тому же 
простые воины часто имели сбережения, которые они могли делать из доходов 
личного своего имущества, из жалованья и в особенности из императорских 
подарков. Это был так называемый peculium castrense. На эти деньги воин мог 
свободно не только доставлять себе разные удобства и развлечения, но и купить 
раба, который облегчал его работу. Впрочем, необходимо заметить, что в надписях 
упоминается очень немного солдатских рабов.
(Сagnat, L'armee romaine d'Afrique, pp. 427—437).

9. Жалованье высшего офицера в конце III века
Письмо Валериана к Зосимиону, прокуратору Сирии: «Мы назначили в пятый легион 
трибуном Клавдия, уроженца Иллирии... Ему ты будешь выдавать ежегодно в 
качестве жалованья 3000 модиев пшеницы (262 гектолитра), 6000 ячменя (525 
гектолитров), 2000 фунтов свинины, 3500 секстариев старого вина (19 
гектолитров), 150 секстариев хорошего масла (82 литра), 600 секстариев второго 
сорта (3 гектолитра 28 литров), 20 модиев соли (1 гектолитр 75 литров), 50 
фунтов воска; сена, соломы, уксусу, овощей, травы — сколько понадобится, 300 
шкур для палаток; затем ежегодно 6 мулов, трех лошадей, десять верблюдов в год, 
десять кобыл в год, 50 фунтов (ок. 10 килогр.) выделанного серебра в год, 150 
филиппеев с нашим изображением ежегодно, а в новый год в подарок еще 47 
филиппеев и 150 триентов. Точно так же. будешь ты выдавать ему:
11 фунтов серебра в посуде, 2 пурпурных военных туники ежегодно, 2 форменных 
хламиды ежегодно, 2 серебряные позолоченные пряжки в год, одну золотую пряжку с 
медной булавкой; один серебряный позолоченный пояс, один перстень весом в унцию 
с двумя камнями, один браслет весом в семь унций, цепь весом в фунт, 
позолоченный шлем, 2 щита с золотыми инкрустациями, один панцирь, который



470
 
ему придется предоставить обратно; 2 геркулианских копья, 2 дротика, 2 серпа, 4 
серпа для кошения травы; одного повара, подлежащего возврату; мельника — с тем 
же условием; двух женщин из числа пленниц; одну белую полушелковую тогу с 
пурпурной отделкой, одну исподнюю тунику с мавританской пурпурной отделкой; 
одного секретаря, подлежащего возврату, одного строителя, подлежащего возврату; 
две пары кипрских подушек, две простых рубашки, одну тогу, с обязательством 
вернуть ее, одну латиклаву * — с тем же условием; двух охотников — в полное 
распоряжение, одного возницу, одного управителя претория, одного водовоза, 
одного рыболова, одного пирожника; 1000 фунтов дров в день, если их большой 
запас, а если их мало, то сколько окажется, глядя по месту; четыре карца углей 
ежедневно, одного банщика и дрова нужные для бани; если таковых не окажется, 
путь он купается в общественной бане.
Все остальные вещи, которых нельзя даже приписать ввиду их мелочности, ты 
выдавай в умеренном количестве, но притом так, чтобы ничего не переводить на 
деньги, и, если чего-либо где-нибудь не окажется, то не выплачивай за это 
соответствующей суммы денег.
Все это я даю Клавдию по исключительным обстоятельствам, не как трибуну, а как 
полководцу; это такой человек, что заслуживает даже больших наград [1].
(Требеллий Поллион, Клавдий, гл. 14).

__________
* Тога с широкой пурпурной полосой.
[1] Впоследствии этот Клавдий был императором (от 268 до 270 г.). — Ред.
10. Восстание паннонских легионов
«Три легиона под начальством Юния Блеза стояли на зимних квартирах в Паннонии. 
Получив известие о кончине Августа и вступлении во власть Тиберия, Блез в знак 
траура или радости прекратил обычные служебные занятия солдат. Это привело к 
распущенности и раздорам среди солдат: они стали прислушиваться к речам разных 
негодяев и в конце концов выражали склонность к безделью и отвращение к 
дисциплине и труду. В лагере находился, между прочим, некто Песценний, прежде 
причастный к театральному делу, впоследствии сделавшийся рядовым солдатом, 
дерзкий говорун и по своей актерской профессии мастер на всякие интриги. Видя 
недоумение наивных солдат по поводу того, какова еще будет военная служба после 
Августа, Песценний начал понемногу сеять смуту среди солдат во время ночных 
разговоров или собирая около себя всех негодных людей к вечеру, когда все 
порядочные расходились по палаткам».



471
 
На одну речь, в которой он, обращаясь к солдатам, перечислял их тяготы, 
«солдаты отвечали шумными заявлениями; одни показывали рубцы на теле от ударов, 
другие — свои седые волосы, многие выставляли напоказ рваную одежду, едва 
прикрывавшую тело. В конце концов они пришли в такое исступление, что 
потребовали соединения всех трех легионов в один; этому помешала лишь их 
взаимная зависть и соперничество, так как каждый легион требовал преимущества 
для себя: дело решилось тем, что поместили рядом трех орлов всех трех легионов 
и значки отдельных когорт; натаскав дерну, солдаты сооружают возвышение, чтобы 
стоящие на нем значки были виднее. Во время этой работы прибежал Блез и, 
произнося угрозы, удерживая то одного, то другого, кричал: «Лучше уж обагрите 
руки в моей крови; убийство легата — преступление меньшее, чем измена 
императору. Либо я живой удержу свои легионы в повиновении долгу, либо своей 
смертью вызову в них скорое раскаяние».
Несмотря на это, солдаты продолжали таскать дерн и наваливали возвышение в 
половину человеческого роста, но, наконец, прекратили работу, уступая 
настойчивости своего начальника. Тогда Блез обратился к ним с красноречивым 
словом, говоря, что не путем восстания и волнений следует доводить до сведения 
императора о своих нуждах... Зачем прибегать к насилию вопреки обычному 
повиновению, вопреки законной дисциплине? Пусть назначат они от себя депутатов 
и в присутствии его, Блеза, передадут свои поручения. Все зашумели, требуя, 
чтобы депутатом отправился сын Блеза, военный трибун, чтобы он ходатайствовал о 
сокращении срока военной службы до шестнадцати лет; а об остальном можно будет 
сговориться, когда осуществлена будет эта первая просьба. С отъездом молодого 
человека установилось некоторое спокойствие.
Между тем несколько манипул, отправленных в Навпорт до начала восстания 
легионов, узнав о бунте в лагере, снимаются с места стоянки и грабят как сам 
Навпорт, так и соседние деревни. При этом солдаты осыпают насмешками и 
оскорблениями, а под конец и побоями, тех центурионов, которые вздумали было 
удерживать их. Больше всего сорвали они свой гнев на Ауфидии Руфе, начальнике 
лагеря; стащив его с повозки, они нагрузили его багажом и заставили идти 
впереди отряда, в насмешку спрашивая его, приятно ли ему нести такую огромную 
тяжесть, приятно ли совершать такой длинный путь. Делалось все это потому, что 
Руф, сам долгое время служивший простым рядовым, потом достигший звания 
центуриона и, наконец, начальника лагеря, восстанавливал во всей строгости 
древнюю дисциплину, как человек, состарившийся в труде и лишениях и тем более 
строгий, что сам когда-то перенес все это.
С приходом этих бунтовщиков в общий лагерь восстание снова поднимается, и 
солдаты, разойдясь по окрестностям, пускаются грабить. Для устрашения остальных 
Блез велит подвергнуть телес-



472
 
ному наказанию и засадить в тюрьму несколько человек, вернувшихся с богатой 
добычей; в это время центурионы и лучшие из солдат еще повиновались легату. 
Виновные оказывают сопротивление (арестующим), обнимают колена присутствующих 
при аресте солдат, называя некоторых из них по именам, обращаются даже к своим 
манипулам, когорте, легиону, кричат, что всем угрожает та же участь; вместе с 
тем они осыпают упреками самого легата, призывают небо и богов, — словом, 
прибегают к всевозможным средствам, чтобы только возбудить ненависть (к вождю), 
сострадание (к себе), страх и гнев. Солдаты сбегаются со всех сторон, разносят 
тюрьму и принимают в свою толпу даже дезертиров и уголовных преступников.
После этого восстание разрастается, появляется много вожаков... Трибунов и 
начальника лагеря выгоняют, а их имущество подвергают разграблению, центуриона 
Луциллия убивают (в отместку за его жестокое обращение с солдатами)... 
Остальным удается скрыться в темноте; задержали одного только Клеменса Юлия, 
который благодаря своему уму казался наиболее подходящим лицом для передачи 
солдатских требований. Дело чуть не дошло до драки между восьмым и пятнадцатым 
легионами: последний защищал одного центуриона, которого солдаты восьмого 
легиона хотели убить; но тут вмешались солдаты девятого легиона, приняв сторону 
пятнадцатого легиона и угрожая восьмому.
(Между тем Тиберий посылает в Паннонию своего сына Друза с войском и комиссию 
из высокопоставленных римлян).
Когда Друз стал приближаться, легионы вышли ему навстречу, но сделали это как 
бы по обязанности: они ничем не выражали своей радости, как это обыкновенно 
делается, не приняли парадного вида, а явились в грязном одеянии и, стараясь 
казаться печальными, скорее выглядели бунтовщиками.
Когда Друз вступил в пределы лагеря, солдаты расставили у ворот караулы и 
распорядились, чтобы в известных местах лагеря стояли наготове вооруженные 
отряды; остальные огромной толпой расположились вокруг трибуна. Друз, стоя, 
движением руки потребовал молчания. Всякий раз, когда солдаты оглядывались и 
видели за собой толпу своих, они начинали издавать угрожающие крики; потом, 
увидев цезаря, они вдруг умолкали: так все время стоял неопределенный шум, 
потом раздавались ужасные крики, — и вдруг наступала тишина; волнуемые 
противоположными страстями, солдаты то сами дрожали, то внушали ужас. Наконец, 
улучив момент, когда шум на время прекратился, Друз прочел письмо своего отца, 
в котором предписывалось солдатам сформулировать свои желания. Центурион 
Клеменс от имени солдат высказывает эти желания.
Друз требует, чтобы дело предоставлено было решению его отца; и сената. Солдаты 
начинают кричать на него, потом нападают на



473
 
конвой Друза и чуть не убивают одного из этого конвоя, его едва удается спасти.
С наступлением ночи можно было бояться, что волнения усилятся, но все 
успокоилось благодаря одному случаю: именно, при совершенно ясном небе вдруг 
начала затемняться луна. Не зная причины этого явления, солдаты приняли его за 
дурное предзнаменование. Это затмение было как бы изображением их тяжелого 
положения, и они решили, что все пожелания их будут исполнены, если только к 
богине снова вернется ее ясный блеск. Поэтому они подняли шум, стали играть на 
медных трубах и рогах, то печалясь, то радуясь, смотря потому, становилась ли 
луна светлее, или затемнялась. А когда облака совсем закрыли луну, они 
вообразили, что она померкла навсегда. Так как испуганное воображение порождает 
суеверия, они начинают жаловаться, что им весь век свой придется переносить 
тяготы, что боги недовольны их поведением. Полагая, что не следует упускать 
такого случая, а надо разумно воспользоваться тем, что дает случай, Друз 
приказывает обходить солдатские палатки. Дело это поручают центуриону Клеменсу 
и другим, пользовавшимся у солдат популярностью за хорошее обращение. Они 
вмешиваются в толпу солдат, занятую на караулах у ворот, поддерживают в них 
надежду, действуют на них страхом... Поколебав общее настроение, посеяв 
недоверие между солдатами, они отделяют молодых солдат от старых, разъединяют 
легионы. Тогда мало-помалу восстанавливается привычная дисциплина; у ворот 
снимают караулы, значки легионов, собранные в начале восстания в одно место, 
относят снова по местам.
На рассвете Друз созывает солдат и, не будучи опытным оратором, с врожденным 
благородством осуждает все происшедшее, одобряет теперешнее настроение, 
заявляет, что застращиванием и угрозами ничего с ним не поделаешь; напротив, 
видя их покорность, выслушав их просьбы, он, Друз, напишет отцу, чтобы тот 
снисходительно отнесся к нуждам легионов. По просьбе солдат молодой Блез во 
второй раз отправляется к Тиберию вместе с Люцием Апронием, римским всадником 
из когорты, сопровождавшей Друза, и с центурионом Юстом Катонием. После этого 
возник спор; одни были того мнения, что надо дожидаться послов и пока успокоить 
солдат мягким обращением; другие склонялись к суровым мерам... Друз, разумеется,
 был на стороне строгих мер. Прежде всего он велел вызвать и убить Вибулена и 
Песценния... После этого отыскали главных зачинщиков; многие, бродившие за 
пределами лагеря, были убиты центурионами и солдатами преторианских когорт 
(пришедших с Друзом); некоторых выдали сами солдаты, желая таким путем 
засвидетельствовать свою верность. Ранняя зима увеличила затруднительное 
положение солдат: все время шли дожди, до того сильные, что не только нельзя 
было выйти из палаток и собираться вместе, но даже едва удавалось уберечь 
военные значки, которые



474
 
сносило ветром и потоками воды. Не прекращался и страх перед небесным гневом: 
недаром же бледнели небесные светила, гремели бури против нечестивых; 
единственным средством избавиться от этих бед было — бросить проклятый лагерь, 
запятнанный преступлением и, искупив вину, отправиться всем по своим зимним 
квартирам. Восьмой легион отправился прежде всех, за ним пятнадцатый. Девятый 
легион громко требовал, чтобы подождали ответа от Тиберия. Но, после ухода 
остальных, и этот легион, предупреждая насильственные меры, сам тронулся в путь.
 Видя полное восстановление порядка. Друз, не дожидаясь возвращения посланных, 
вернулся в Рим».
(Тацит, Анналы, 16—30).


 
11. Триумф
Триумф устраивался следующим образом. Как только военачальник одерживал крупную 
победу, достойную триумфа, солдаты его тотчас же провозглашали императором; 
затем он украшал свои связки прутьев лавровыми ветвями и давал такие же ветви 
послам, которым поручалось возвестить в Риме о победе. После этого он являлся 
сам в Рим, созывал сенат и просил, чтобы ему назначили триумф. Если его 
ходатайство было уважено сенатом и народом, то за ним утверждался титул 
императора; кроме того, если еще не истек срок той должности, которую он 
занимал в момент своей победы, он исполнял и эту должность в течение всей 
триумфальной церемонии; если же срок уж прошел, он принимал какой-нибудь титул, 
соответствующий этой должности, так как простому частному лицу запрещалось 
устраивать триумф. Одетый в триумфальный костюм, с браслетами на руках, 
увенчанный лаврами и с лавровой ветвью в правой руке, он собирал народ. В 
присутствии народа триумфатор воздавал хвалу всем своим солдатам и в 
особенности наиболее отличившимся; он раздавал им денежные подарки и почетные 
награды; случалось, что полководец награждал целые когорты и даже легионы.
После этого он усаживался на триумфальную колесницу, которая не была похожа ни 
на боевую колесницу, ни на колесницу, употреблявшуюся на бегах, и имела вид 
круглой башни. Лицо его было покрыто слоем киновари, чтобы скрыть естественную 
красноту его. Одеянием ему служила великолепная пурпурная тога, затканная 
золотом. На колеснице он не стоял, а сидел на курульном кресле; рядом с ним 
помещались его дочери и малолетние сыновья; более же взрослые сыновья ехали 
верхом на лошадях, запряженных в колесницу. Общественный раб держал над головой 
золотую корону, украшенную драгоценными камнями, и говорил ему: «Смотри назад»,



475
 
т. е. оглянись на свою жизнь, сопоставь прошлое с настоящим и будущим, не 
возгордись своим теперешним счастьем и не тщеславься им. К колеснице были 
привязаны звонок и бич в знак того, что и триумфатор может испытать на себе 
превратности судьбы и подвергнуться бичеванию и смертной казни (осужденным на 
казнь вешали на шею звонок, чтобы всякий встречный был предупрежден и не 
осквернил себя прикосновением к преступнику).
Так вступал триумфатор в Рим. Впереди его несли добычу и трофеи, а также 
картины, на которых были изображены взятые им крепости и города, горы, реки, 
гавани, моря — одним словом, все, что он завоевал. Случалось, шествие со всеми 
этими предметами затягивалось на два и даже на три дня; так было, напр., во 
время триумфа Павла Эмилия в 168 году до Р. X. В первый день, рассказывал 
Плутарх, прошли 250 пароконных колесниц со статуями и картинами, отнятыми у 
неприятеля. Во второй день римляне увидели множество повозок, на которых 
грудами навалено было в видимом беспорядке македонское оружие; здесь были шлемы 
и щиты, панцири и набедренники, колчаны и поводья; затем 750 наполненных 
деньгами ваз, которые несли на плечах 3000 человек; наконец, бесчисленное 
количество серебряных чаш, сосудов и великолепно украшенных кубков. На третий 
день появились 77 возов с золотой монетой, вся золотая посуда царя Персея и 
чудная чаша массивного золота, которую Павел Эмилий специально заказал, чтобы 
принести в дар Юпитеру. Все эти богатства ослепляли зрителей, толпившихся в 
белых тогах на площадях и вдоль улиц. С такой же торжественностью предстала 
перед ними сотня отборных быков с золочеными рогами, покрытых повязками и 
гирляндами, их вели молодые люди, на которых были надеты прекрасные передники, 
и мальчики с золотыми и серебряными сосудами.
Все войско сопровождало своего вождя с лавровыми ветвями в руках, распевая 
национальные песни и победные гимны, пересыпая их насмешливыми шутками по 
адресу триумфатора. Весь этот громадный кортеж вступил на форум. На конце 
Священной дороги нескольких пленников отделили и повели в расположенную по 
соседству Мамертинскую тюрьму, чтобы там их задушить, а триумфатор взошел на 
Капитолий. Здесь он совершил установленное обычаем богослужение, принес Юпитеру 
жертвы и, поужинав под портиками, которые окружали храм, вернулся вечером домой 
под звуки флейт.
(По Диону Кассию, фрагмент 8 в издании Gros-Boissee, том X, и Плутарху, Павел 
Эмилий, 32—34).

Глава XIV. АДМИНИСТРАЦИЯ РИМСКОГО МИРА
1. Как Рим приобрел владычество
Риму не так легко было бы совершать свои завоевания, если бы древний 
муниципальный дух не угас уже повсеместно в то время;
с другой стороны, можно думать, что муниципальный строй не пришел бы тотчас же 
в упадок, если бы римские завоевания не нанесли ему последнего удара.
Среди общих перемен, происшедших в учреждениях и нравах, сам патриотизм 
подвергся коренным изменениям, и это обстоятельство в высшей степени 
способствовало быстрым успехам Рима. В первые века жизни городской общины 
патриотизм составлял часть религии: родину любили, потому что любили ее 
богов-покровителей, потому что на родине находили божественный огонь, праздники,
 молитвы, гимны, потому что вне родины не было ни богов, ни культа. Такого рода 
патриотизм представлял собой веру и благочестие. Но, когда жреческая каста 
утратила свое владычество, такой патриотизм исчез вместе со всеми своими 
древними верованиями. Привязанность к городской общине не уничтожилась тогда 
совсем, но преобразилась, приобрела новую форму.
Отечество уже не любили за его религию и за его богов: его стали любить только 
за его законы, за те права и безопасность, которые оно предоставляло своим 
гражданам. С этих пор, так как



477
 
сердце привязывалось лишь к учреждениям, а эти последние менялись часто, — и 
сам патриотизм стал чувством изменчивым и неустойчивым, которое зависит от 
обстоятельств и от разных влияний, действующих на него так же, как и на 
государственный строй. С этих пор родину любили лишь постольку, поскольку 
нравился государственный строй, существующий в ней в данный момент: тот, кто 
считал ее законы дурными, не имел решительно никакого основания быть 
привязанным к родине. Убеждения каждого человека стали для него более 
священными, чем отечество, а торжество партии сделалось более дорогим, чем 
величие и слава городской общины. Каждый дошел до того, что родному городу, в 
котором не было симпатичных ему учреждений, он предпочитал всякий другой город, 
где эти учреждения существовали. Люди начали охотнее эмигрировать, почти 
перестали бояться изгнания. Дошло до того, что заключали союз с неприятельским 
городом, лишь бы доставить торжество своей партии в родной общине.
Такое настроение умов очень сильно способствовало успехам Рима. Рим повсюду 
поддерживал аристократию, а потому повсюду аристократическая партия была его 
союзницей. Gens Claudia покинула Сабину вследствие внутренних раздоров и 
переселилась в Рим, потому что римские учреждения нравились членам этого рода 
больше, чем учреждения родной страны. В ту же самую эпоху многие латинские роды 
эмигрировали в Рим, так как они не любили демократического строя в Лациуме, а 
Римом управляли в то время патриции. В Ардее происходила борьба между 
аристократией и народом: народ призвал на помощь вольсков, тогда аристократия 
сдала город римлянам. Этрурия была полна раздоров; Вейи свергли 
аристократическое правительство, и когда римляне напали на этот город, 
остальные этрусские города, в которых еще господствовала жреческая аристократия,
 отказали вейентинцам в помощи. Позднее, когда Капуя восстала против римлян, 
замечено было, что аристократическое сословие всадников не принимало никакого 
участия в этом восстании. В 313 году Авзона, Сора, Минтурны, Весция были 
преданы римлянам аристократической партией. Когда Ганнибал был в Италии, во 
всех городах начались волнения; но дело шло вовсе не о независимости: в каждом 
городе аристократия была за Рим, а народ за карфагенян...
Как только римляне появились в Греции (199 г. до Р. X.), тамошняя аристократия 
стала на их сторону. Почти никто в это время не думал о возможности выбирать 
между свободой и подданством, для большинства дело шло лишь о выборе между 
аристократией и народной партией. Во всех городах одна из этих партий была за 
Филиппа, за Антиоха или за Персея, а другая за Рим.
У Полибия и у Тита Ливия мы видим, что если в 198 году Аргос открывает свои 
ворота македонянам, то это потому, что в нем взяла верх народная партия; а в 
следующем году партия богатых сдает



478
 
Опунт римлянам; у акарнанцев аристократия заключила союзный договор с римлянами,
 но год спустя этот договор был нарушен, потому что в промежутке перевес 
получила демократия. Фивы находятся в союзе с Филиппом, когда народная партия в 
них преобладает, и сближается с Римом тотчас же, как только власть переходит к 
аристократам; в Афинах, в Деметриаде, в Фокее народ враждебно относится к 
римлянам; Набис, демократический тиран Спарты, воюет с ними; наоборот, Ахейский 
союз, пока его делами руководит аристократическая партия, сочувствует им; такие 
люди, как Филопемен и Полибий, желают национальной независимости, но в то же 
время они предпочитают римское владычество демократии; даже в Ахейском союзе 
наступает момент, когда поднимается в свою очередь народная партия, и с этого 
времени союз враждебен Риму.
Все эти факты достаточно ясно показывают, каким образом Рим без особенных 
усилий достиг владычества. Муниципальный дух исчезал мало-помалу. Любовь к 
независимости становилась очень редким чувством, и сердца всецело отдавались 
партийным интересам и партийным страстям. Незаметно забывалась гражданская 
община. Мало-помалу падали одна за другой перегородки, которые когда-то 
разделяли городские общины и делали каждую из них маленьким обособленным миром, 
в пределах которого замыкались все помыслы и желания отдельной личности. Во 
всей Италии, так же как и во всей Греции, теперь различали лишь две группы 
людей: с одной стороны — аристократический класс, с другой — народную партию. 
Одна из этих групп призывала римское владычество, другая боролась против него. 
Верх взяла аристократия, и Рим приобрел владычество.
(Fustel de Coulanges, La cite antique, p. 432 et suiv., изд. Hachette).

2. Положение италиков во II в. до Р. X.
В одной из своих речей Гай Гракх рассказал несколько эпизодов, рисующих 
отношение римских должностных лиц к муниципальной магистратуре.
Один консул прибыл недавно в Теан Сидицинский. Жена его заявила, что ей угодно 
помыться в мужской бане. Главный магистрат муниципии, М. Марий, приказал 
поэтому квестору немедленно выгнать из бани всех, кто там мылся. Жене консула 
показалось, однако, что ей пришлось долго ждать; она пожаловалась мужу, что ее 
задержали и плохо вымыли баню. Тогда консул приказал устроить на форуме эшафот 
и ввести на него М. Мария. Почтенного гражданина раздели и высекли. Услыхав об 
этом, жители г. Кал издали постановление, чтобы никто не смел мыться в банях во 
время пребывания



479
 
в городе римских магистратов. В Ферентине по тому же поводу наш претор велел 
схватить квесторов: одному из них удалось избежать позора самоубийством, а 
другого схватили и высекли...
А вот вам пример, как буйствуют знатные молодые люди. Один из них, бывший в 
Азии по какому-то официальному поручению, возвращался в Рим. Его несли на 
носилках. Около Венузии ему попался навстречу пастух; не зная, кого несут, он в 
шутку спросил, кого это хоронят. Тогда юноша велел опустить носилки; рабы по 
его приказанию отвязали от носилок ремни и били ими пастуха до тех пор, пока 
тот не умер.
(Авл Геллий, X, 3).

3. Наказание Капуи за отпадение от Рима
Большинство сенаторов Капуи было уверено, что и к ним римский народ отнесется 
столь же милостиво, как не раз это было в прежние войны; было решено поэтому 
отправить посольство для сдачи римлянам Капуи. Послов отправили, а около 27 
сенаторов направились в дом Вирия. Здесь они устроили пир, стараясь забыть за 
вином гнетущую мысль о несчастье, и приняли яд. Потом, когда кончили пир, 
подали руки друг другу и в последний раз обнялись, оплакивая участь свою и 
судьбу родины. Одни остались у Вирия, чтобы быть сожженными на одном и том же 
костре, другие разошлись по домам. Яд действовал медленно, потому что желудок 
их полон был яств и вина; большинство из них поэтому промучилось и всю ночь, и 
часть наступившего дня, но к тому времени как пред врагом раскрылись ворота, 
все были уже мертвы.
На следующий день по приказу проконсулов были открыты ворота Юпитера, 
находившиеся против римского лагеря, и в город вступили под начальством легата 
Г. Фульвия один легион и два отряда союзников. Фульвий прежде всего отобрал все 
оружие, какое было в Капуе, расставил у всех ворот караулы, чтобы никого не 
впускать и не выпускать, взял под стражу карфагенский гарнизон и приказал 
сенату отправиться в лагерь к командирам. Как только они пришли, их заковали в 
цепи и заставили выдать квесторам все золото и серебро, какое было у них... 25 
сенаторов были отправлены под стражу в Калы, 28 — в Теан. Это были .те, которые 
больше других были виновны в том, что Капуя отпала от римлян.
По вопросу о том, как наказать кампанский сенат, консулы не могли прийти к 
соглашению: Аппий Клавдий готов был простить, Фульвий настаивал на суровых 
мерах. Поэтому Аппий предлагал передать вопрос на разрешение сенату, но Фульвий 
требовал немедленных действий. Ночью с конным отрядом он отправился в Теан,



480
 
на рассвете вступил в городские ворота и явился на форум. Все население 
сбежалось туда, как только показались всадники. Фульвий вызвал сидицинского 
магистрата и приказал привести из-под стражи кампанцев. Их привели, высекли и 
казнили. Оттуда он во весь опор поскакал в Калы. Он уже занял место на трибуне, 
и кампанцы были уже привязаны к эшафоту, как по римской дороге примчался курьер 
и передал Фульвию письмо от претора Кальпурния с сенатским приговором. В толпе 
пошел говор, что «все дело о кампанцах передается на решение сенату». Фульвий 
также думал это, но положил письмо, не распечатав, за пазуху, и кампанцы были 
казнены. Только тогда прочел он письмо и сенатский приговор, когда уж было 
поздно помешать казни...
Фульвий уже поднялся, чтобы идти, как из толпы вышел один кампанец, Таврея 
Юбеллий, и обратился к нему. Удивляясь, что ему надо, Фульвий снова сел, и 
Юбеллий обратился к нему со следующими словами: «Прикажи убить и меня, чтоб 
похвастаться потом, что убил человека, который гораздо храбрее тебя». — «Должно 
быть, он не в своем уме, — сказал Фульвий, — даже если б я и хотел, сенатский 
приговор мешает мне убить его». — «Родина моя в руках врагов, — сказал Юбеллий, 
— родные и друзья погибли, своей рукой убил я жену и детей, чтоб не пришлось им 
испытать бесчестия, а мне нельзя даже и умереть, как умерли сограждане! Но в 
своей собственной храбрости найду я освобождение от этой ненавистной жизни». С 
этими словами он пронзил себе грудь мечом, который держал под платьем, и, 
умирая, упал к ногам полководца...
Из Кал Фульвий вернулся в Капую; Ателла и Калатия сдались;
здесь также были приняты суровые меры против тех, кто был во главе всего дела: 
было казнено около 70 сенаторов и почти триста знатных кампанцев; другие 
окончили жизнь кто в тюрьме, кто в ссылке по разным латинским городам; наконец, 
многие из кампанцев были проданы в рабство.
Оставалось решить, что делать с Капуей и остальной частью Кампании. Некоторые 
предлагали уничтожить этот могущественный город, который был так близко от Рима 
и так враждебно к нему относился. Однако соображения пользы взяли верх: ради 
области, которая, как известно, была первой в Италии по плодородию, город 
пощадили, чтобы было где жить земледельцам. Для заселения города жителями были 
оставлены в нем все обыватели — не кампанцы: вольноотпущенники, купцы, 
ремесленники; все земли и общественные здания были обращены в собственность 
римского народа. Однако было решено, что в Капуе только население будет, как в 
городе, но не будет ни городской общины (civitas), ни сената, ни собрания 
народного, ни магистратуры. Без общественных собраний, без властей население 
будет разобщено и неспособно к совместным действиям; а для судопроизводства из 
Рима будут ежегодно посылать префекта.



481
 
Так устроились дела в Капуе. Решение это похвально со всякой точки зрения: 
против главных виновников были приняты суровые и быстрые меры; большинство 
граждан — отправлено в ссылку без надежды на возвращение; а невинные стены и 
здания не были ни сожжены, ни разрушены.
(Тит Ливий, XXVI, гл. 14, 16).

4. Веррес в Сицилии
В 75 г. до Р. X. Лициний Веррес получил в управление Сицилию, ближайшую из 
провинций, с которой обходились обыкновенно мягче, чем с другими, так как в ней 
было очень много римских граждан. Веррес набросился на нее как на добычу. Еще 
прежде чем высадиться на остров, он притянул к суду одного жителя Галезы по 
поводу спорного наследства, и этот несчастный выпутался из беды только уплатив 
1000000 сестерций и отдав самых лучших своих лошадей, всю серебряную посуду и 
драгоценные ковры. Другие подобные же дела доставили Верресу до 40000000 
сестерций. Он продавал все — и правосудие, и должности, выказывал полное 
пренебрежение к законам, к собственным эдиктам, к религии, к жизни провинциалов,
 к их имуществу и в особенности к их терпению и покорности. В течение 3 лет ни 
один сенатор в 65 сицилийских городах не был избран даром. Однажды из-за 
сравнительно ничтожной выгоды Веррес уменьшил год на полтора месяца, объявив, 
чтобы январские иды считались мартовскими календами. Один судья из Центурипы 
произнес приговор, несогласный с желаниями Верреса; тот отменил приговор, 
запретил судье заседать в городском сенате и появляться в общественных местах и 
кроме того объявил, что не позволит ему преследовать за оскорбление кого бы то 
ни было, кто его ударит. Жители Агириума, обложенные слишком тяжелыми податями, 
осмелились жаловаться; их депутаты чуть было не погибли под розгами, а город 
уплатил претору 400000 мер хлеба и 60000 сестерций. В Этне агенты Верреса 
собрали с земледельцев, кроме следуемой с них десятины, 300000 мер хлеба; в 
Леонтини, в Гербите — по 400000. Подобно Дарию или Ксерксу он дарил города, т. 
е. доходы с этих городов, своим друзьям: Липари — одному собутыльнику, Сегат — 
комедиантке Терции, Гербиту — Пиппе, скандализировавшей Сиракузы. 
Злоупотребления Верреса обезлюдили страну. При его появлении городскую землю 
Леонтини обрабатывали 83 человека; на третий год его претуры их оставалось лишь 
32; в Мотике число их упало со 188 до 101, в Гербите — с 157 до 120, в Агириуме 
— с 250 до 80. Во всей провинции болышая половина пахотной земли была 
заброшена; глядя на эту страну, можно было подумать, что война, чума



482
 
и все бедствия вместе посетили ее, а он, лежа в носилках на мальтийских розах, 
с венком на голове, гирляндой из цветов на шее, проезжал по этой несчастной 
стране среди заглушенных проклятий!
Для снабжения Рима хлебом он получил из казны 37000000 сестерций: деньги он 
оставил у себя, а в Рим послал награбленный хлеб. Для содержания его дома 
провинциалы должны были доставлять припасы, за которые платил сенат. Хлеб стоил 
в то время от двух до трех сестерций, Веррес выставил цену в 12 сестерций, 
требовал таким образом из казны в 5 раз больше, чем следовало, и притом получил 
всю сумму наличными деньгами.
Веррес был художником, антикварием, любителем всяких редкостей и всяких хороших 
вещей. Беда хозяину, который его принимал! Его обирали дочиста. Однажды Веррес 
проезжал близ города Алунция, расположенного на высотах и ускользавшего до сих 
пор от его грабительства. Претор останавливает носилки у подножия горы, велит 
принести к себе всю серебряную посуду местных жителей, выбирает то, что ему 
нравится, а затем поручает магистрату заплатить ограбленным им жителям 
несколько мелких монет, которые он потом даже не вернул ему. Царь Сирии Антиох 
проезжал по провинции с великолепными подарками, предназначенными для сената. 
Веррес отбирает их себе, царь жалуется, протестует, но ему не больше удается 
добиться справедливости, чем последнему из провинциалов. В течение 8 месяцев 
несколько золотых дел мастеров работают во дворце Гиерона исключительно над 
приведением в порядок золотых вещей, которые награбил Веррес, а по данным 
сиракузской таможни оказывается, что только по одному мосту в течение 
нескольких недель он вывез с острова разных вещей на 1200000 сестерций. Веррес 
собирал также коллекцию древностей, и ни одна чаша, ни одна красивая ваза, в 
особенности ни одна замечательная статуя, не могли ускользнуть от него. Мессина 
обладала знаменитым Амуром работы Праксителя; Агригент — гидрией Боэта [1], — 
Веррес взял их. Диана в Сегесте и Церера в Генне были предметом всеобщего 
поклонения: даже из Рима приходили принести жертву на алтари этих богинь. На 
этом основании, по мнению Верреса, они заслуживали чести украсить его сад и его 
музей, и он забрал их себе. Почти все статуи, взятые Сципионом из Карфагена и 
подаренные сицилийцам, были у них теперь отняты.
В это время война с рабами была в полном разгаре. Море покрыто было пиратами. 
Веррес снарядил флот, потребовал от городов кораблей, матросов, оружия, 
припасов, но все это для того только,

__________
[1] Боэт из Халкидона, известный скульптор-чеканщик, живший во II в. до Р. X.; 
гидрия — кувшин. — Ред.
 

483
 
чтобы продать; он продавал припасы, отпускал за деньги матросов, за деньги 
освобождал от повинностей, и при этом можно было видеть римских воинов, 
вынужденных в этой богатейшей провинции кормиться пальмовыми корнями. В первый 
же раз, как этот флот, почти лишенный воинов и оружия, вышел из гавани, он был 
разбит, и Веррес, как строгий страж чести римского знамени, велел обезглавить 
всех командиров. При этом ликторы за деньги продавали родственникам последних 
милость убить их одним ударом. Вот еще один случай, который превосходит все 
остальные. Некто Гавий, римский гражданин, торговал в Сиракузах; Веррес посадил 
его в тюрьму. Гавий убежал и прибыл в Мессину, заявляя, что он отправится в Рим 
жаловаться на претора; но Веррес арестовывает его, велит бить розгами всем 
своим ликторам сразу и затем приказывает, чтобы на берегу против Италии 
воздвигли крест и к нему привязали Гавия. Во время мучений, в смертельной 
агонии, несчастный не издал ни одного стона, ни одного крика; слышно было 
только, как он повторял все время: «Я римский гражданин!» А претор на это 
кричал ему: «Посмотри-ка оттуда сверху на Италию! Посмотри на отечество! 
Посмотри на законы и свободу!»
Веррес — самый жадный из вымогателей, каких только знает древняя история; но 
правителей, виновных в таких же точно преступлениях, было очень много, и сам 
Веррес был возможен лишь потому, что ему предшествовала сотня других, подобных 
ему. «Сколько, — говорит Цицерон, — таких нарушающих долг магистратов в Азии, 
сколько их в Африке, сколько в Испании, Галлии, в Сардинии!» Многие из них 
привлекались к суду, некоторые были осуждены, но большинство оставалось 
безнаказанным, так как преемник обвиненного магистрата прекращал жалобы 
провинциалов, арестовывая свидетелей, упрашивая, угрожая, и таким образом 
заставлял хранить благоразумное молчание о прежней тирании из страха перед 
новой! Иногда провинция сама себя заранее обезоруживала трусливой лестью: 
Верресу были поставлены статуи во всех городах Сицилии, в Сиракузах — 
триумфальная арка, там же ему был поднесен титул спасителя; в Риме ему были 
воздвигнуты конные статуи, сооруженные, по словам надписи, благодарными 
жителями Сицилии.
(Duruy, Hist. des Rom., I, pp. 603 et suiv., изд Hachette).

5. Провинция Азия в I веке до Р. X.
Одним из законов Гая Гракха в 123 г. до Р. X. налоговая система была 
организована таким образом, что провинция Азия должна была стать краеугольным 
камнем римских финансов или, если уж называть вещи их настоящими именами, 
дойной коровой республики.



484
 
Подать состояла из общей десятины со всех произведений земли, из пошлины за 
выгон на общественных землях (scriptura) и таможенных пошлин (portoriuni). Это 
обложение было тяжелым уже по одним своим размерам, но оно становилось просто 
невыносимым, благодаря способу взимания, установленному Гракхом. Взимание 
подати и аренда богатейших владений, которые республика унаследовала от царской 
династии Аттала, сдавались цензорами на откуп каждые четыре года по 
определенной цене, которая могла быть уменьшена лишь в известных, заранее 
указанных, случаях. Таким образом эти откупы были доступны лишь могущественным 
финансовым объединениям, которые составлялись из богатых торговцев. Главная 
контора этих откупщиков, или публиканов, находилась в Эфесе, откуда они уже 
опутывали своей паутиной всю провинцию; в скором времени они стали 
действительными хозяевами страны, диктуя законы официальным представителям Рима 
и обращаясь с населением, как со стадом животных. В их распоряжении была целая 
армия сборщиков, а также и рабов, которые работали на их полях, на их заводах, 
их солеварнях, их каменоломнях; когда не хватало рабочих рук, они производили 
охоту на людей на территории соседнего царства.
Доходы, которые римская казна получала из этой провинции, были очень 
значительны; их вполне хватало на все расходы по текущей администрации империи. 
Но это было ничто в сравнении с действительной суммой, которую уплачивали 
жители провинции Азии: расходы по сбору податей, барыши, которые получали 
разного рода посредники, и в особенности всевозможные злоупотребления, — все 
это по меньшей мере удваивало тяжесть бремени, лежавшего на провинциалах. При 
этом плательщикам податей, эксплуатируемым таким образом, некуда было 
обратиться с жалобой. В Риме со времени реформы Гракхов в суде заседали 
всадники, другими словами, братья и друзья откупщиков; притом ведь у римлян 
грек, в особенности азиатский грек, а тем более настоящий азиат не шел в счет. 
У самых умных адвокатов находились для всей этой «сволочи» лишь глупые насмешки 
и оскорбления: в качестве свидетеля азиат возбуждал подозрения; являясь с 
жалобой, он ни в коем случае не вызывал интереса к себе; как обвиняемого, его 
обвиняли заранее. Что касается правителя провинции, то это был обыкновенно 
расточительный и запутавшийся в долгах важный барин, у которого была одна лишь 
забота, как бы привести свои дела в порядок в течение короткого срока своей 
должности. Поэтому-то он закрывал глаза на неумолимую суровость и 
возмутительную несправедливость публиканов; а эти в свою очередь помогали ему в 
его злоупотреблениях и делились с ним своими барышами. В результате получались 
приговоры, купленные за наличные деньги, отнятые наследства, грабеж в виде 
произвольных штрафов и вынужденных подарков. С этой точки зрения было без-



485
 
различно, представлял ли проконсул собою римлянина старого закала или 
утонченного человека нового пошиба, усвоившего себе греческую цивилизацию. Если 
это был варвар, то его вступление в дружественный город похоже было на взятие 
его приступом; если же это был дилетант и филэллин, то он прибирал к рукам все 
произведения искусства, которые ему попадались: провинциал ничего не выигрывал 
ни в том, ни в другом случае. Люди, окружающие правителя, — квесторы, легаты, 
префекты, судебные заседатели, — подражали ему в приемах, еще более усиливая их.
 Случалось, впрочем, иногда, что проконсул оказывался человеком честным: таким 
был, например, великий понтифик, Кв. Муций Сцевола, управление которого 
оставило по себе неизгладимую память. Но если население оказывало божественные 
почести таким редким благодетелям, то откупщики, интересы которых были ими 
задеты, всегда находили способ удовлетворить своему низкому мстительному 
чувству и страшными уроками помешать вторичному появлению подобных «смутьянов». 
Так, не смея напасть прямо на самого великого понтифика, они добились того, что 
был приговорен к изгнанию по совершенно ложному обвинению в казнокрадстве его 
квестор Рутилий, честнейший человек своего времени. Вынужденные таким образом 
выбирать между положением сообщников и положением жертв, могли ли римские 
должностные лица колебаться в выборе?
Ниже этого официального мира администраторов и публиканов копошилась целая 
толпа разного рода дельцов, которые набросились на Азию, явившись туда вместе с 
ее завоевателями. В течение 40 лет более 100 000 италиков или римлян устроились 
в этой несчастной провинции. Если в этом числе и было несколько честных купцов 
и трудолюбивых ремесленников, то сколько было таких, которые рассчитывали 
разбогатеть лишь при помощи далеко не бескорыстной снисходительности римской 
администрации! В скольких из них под личиной банкира скрывался бессовестный 
ростовщик, под видом торговца — похититель рабов! А как много среди этих 
бессовестных спекуляторов было подставных лиц и тайных компаньонов самых 
выдающихся и знаменитых лиц в столице!
Благодаря совокупной деятельности всех этих паразитов, и официальных, и частных,
 Азия быстро шла к полному разорению. Греческие города общины, на которых 
лежало тяжелое бремя огромных работ, предпринятых для благоустройства или 
украшения, изнемогали все более и более под тяжестью налогов, реквизиций и 
всевозможных поборов. Единственным средством помочь беде было сделать заем, но 
это средство в конце концов оказывалось хуже самой беды, так как благодаря 
тогдашнему законному росту (12%) и необходимости платить сложные проценты заем 
в самом скором времени приводил к банкротству. Что же касается частных лиц, 
которых постоянно обижали и грабили, и которые обнищали



486
 
вследствие неравной конкуренции с италиками, то всякая проигранная тяжба или 
неуплаченная вовремя подать приводила их к тюрьме, казни или рабству. Слово 
жалость было так же неупотребительно в этом мире, как и слово правосудие. 
Палачи и сыщики были всегда к услугам сборщиков податей и ростовщиков; тюрьмы 
никогда не пустовали, и каждый день являлись все новые и новые жертвы застенка. 
Можно себе представить всю глубину отчаяния и неудержимой, но глухой ненависти, 
которая должна была развиться в сердцах населения этой провинции в течение 40 
лет подобной тирании, самой худшей из всех видов тирании, когда грубой силой 
руководит алчность. «Для Азии, — говорит Цицерон, — наши топоры представляют 
собой предмет ужаса, наше имя возбуждает отвращение, наши подати, десятина, 
таможенные пошлины являются орудиями казни».
(Th. Reinach, Mithridate Eupator., pp. 83—86 изд. Didot).

6. Муниципальный закон колонии в Испании Genetiva Julia (44 г. до Р. X.)
Если понадобится согласно закону выбрать в этой колонии декуриона, авгура, 
понтифика, то нельзя выбирать на эти должности лиц, которые не имели в течение 
5 лет местожительства в этой колонии, в самом городе или в окрестностях его на 
расстоянии тысячи шагов... Дуумвиры колонии * обязаны вычеркнуть из 
декурионского или жреческого списка этих незаконно избранных лиц.
Находящиеся в колонии на должности дуумвиры должны сообщаться с декурионами 
относительно отправления посольств; для этого собирается большинство декурионов 
колонии, и решение большинства присутствующих считается обязательным 
постановлением. Если тот, на кого согласно этому закону и постановлению 
декурионов, сделанному на основании того же закона, будет возложено поручение 
отправиться в посольство, не может выполнить его, то пусть он назначит себе 
заместителя из числа декурионов. Если же он не исполнит этого, то платит каждый 
раз штраф в 10000 сестерций...
Лицо, избранное в дуумвиры... не должно принимать или присваивать себе никаких 
подарков, приношений, денежных наград и вообще какой-нибудь материальной выгоды 
ни из доходов от общественных владений, ни от каких-либо подрядчиков и 
скупщиков, и должно следить, чтобы таковые же выгоды не доставались 
приближенным дуумвира. Всякий нарушитель этого постановления обязан уплатить 
колонии штраф в 20000 сестерций.

__________
* Высшие должностные лица в колонии.
 

487
 
Никто не смеет производить суд в колонии; юрисдикция принадлежит только 
дуумвиру или его заместителю, или эдилу в указанных этим законом случаях...
Если какой-нибудь декурион колонии попросит дуумвира устроить совещание о 
каком-либо финансовом вопросе или о штрафах, пенях, о разных мероприятиях, 
касающихся общественных владений, полей, зданий, то дуумвир обязан в ближайший 
срок созвать на совещание декурионов и привести в исполнение заключения 
совещания, если в нем участвовало большинство декурионов. И решение большинства 
присутствовавших становится законным постановлением.
Когда понадобится провести в город колонии воду, дуумвиры должны передать 
решение вопроса, через чьи владения вести воду, собранию декурионов, в числе не 
меньшем двух третей их состава... и никто после этого не имеет права 
сопротивляться проведению воды через его владения.
Если декурионы большинством голосов постановят, чтобы дуумвир для охранения 
территории колонии поставил на военное положение колонистов и других жителей 
колонии, то он имеет право сделать это без нареканий со стороны кого бы то ни 
было. И этот дуумвир или его заместитель облекаются тогда властью, какую имеет 
в римском войске военный трибун.
Если кто-нибудь заявит, что какой-нибудь из декурионов недостоин занимаемого им 
места и звания декуриона..., то дуумвир должен разобрать и решить дело. 
Опороченный по суду декурион после этого не имеет права ни подавать голос в 
коллегии депутатов, ни домогаться звания дуумвира или эдила.
Колонист колонии Генетивы не имеет права собирать в этой колонии сходку, 
собрание или составлять какой-либо заговор...
Если декурион колонии Генетивы обвинит другого декуриона той же колонии в 
недостойном поведении и добьется его осуждения, то первый декурион может занять 
место второго.
Если во время игр декурионам даны будут особые для них назначенные места, то 
никто не имеет права сидеть на этих местах, если он не декурион... или не один 
из высших магистратов колонии, или, наконец, не один из тех, кому место среди 
декурионов должно быть дано согласно постановлению самих декурионов.
Всякий, кто будет устраивать игры в колонии..., должен рассаживать колонистов, 
других жителей и чужеземцев... согласно постановлению и распределению 
декурионор.
В оркестре имеют право занять место только магистраты римского народа или их 
заместители, дуумвиры, римские сенаторы и их сыновья, начальники работников в 
войске магистратов или их заместителей..., наконец, те, кому полагается 
занимать эти места в качестве декурионов.



488
 
Дуумвиры и эдилы должны заботиться о храмах и всяких священных местах и следить 
за действиями тех, в чьем заведовании находятся эти храмы и места. Они же 
должны заботиться о том, чтобы ежегодно совершались игры в цирке, публичные 
жертвоприношения, торжественные религиозные пиршества.
Дуумвиры, эдилы и декурионы колонии должны ревностно следовать законам и 
следить за их соблюдением под страхом штрафа в 10000 сестерций.
Ни один кандидат на общественную должность не имеет права устроить в год, 
предшествующий его избранию, какой-нибудь обед в интересах своей кандидатуры, 
под видом частного или общественного пиршества; он не имеет также права 
позволять постороннему лицу устраивать за себя такой же обед, с тем же 
намерением; разрешается приглашать лишь частных лиц в количестве не более 
девяти человек без всякого намерения устроить подкуп. Всякие подарки, 
подношения, всякая щедрость возбраняются кандидатам.
Ни один дуумвир или эдил не имеет права предложить декурионам израсходовать 
какую-нибудь сумму из общественных доходов на вознаграждение за их труды, 
воздать им общественные почести, воздвигнуть им статуи в награду за их услуги. 
Им запрещается добиваться получения согласия по этому поводу, совещаться о 
подобных делах с декурионами, докладывать подобные предложения, вызывать 
постановления по этому поводу, заносить такие постановления в публичные 
протоколы. Воспрещается точно так же декурионам обсуждать подобные вопросы, 
поощрять доклад о них, постановлять решения по этому поводу, способствовать 
письменному составлению и обнародованию этих решений.
(Брунс, Источники древнего римского права, изд. 5-е, Моммзена, стр. 119 и след.
).

7. Выборы в Помпее
Турист, прогуливающийся по улицам древней Помпеи, разрушенным в 79 году по Р. X.
 извержением Везувия и теперь частью расчищенным, может заметить на стенах 
латинские надписи, начертанные кистью. Почти все эти надписи представляют собою 
избирательные афиши. В 1871 году известно было уже до 1400 таких афиш.
В Помпеях было два рода магистратов: во-первых, два дуумвира juri dicundo, 
напоминающих наших мэров (городских глав) и имевших сверх того еще некоторую 
судебную власть; во-вторых, два эдила, которые заведовали дорожною частью и 
общественными работами. Все эти должности были избирательными сроком на год. 
Всякий



489
 
совершеннолетний гражданин был избирателем; но выборы происходили не по 
большинству голосов отдельных граждан. Всякий гражданин подавал голос в своей 
группе, каждая группа затем считалась за один голос, и избранным объявлялся тот 
кандидат, за которого высказалось большинство групп. Кроме того, не всякий 
избиратель имел право быть избранным: для этого он должен был удовлетворять 
особым условиям относительно возраста, имущества и общественного положения. 
Выборы происходили в марте, а вступление в должность — 1-го июля.
В год гибели Помпеи на должность эдила, по-видимому, было шесть кандидатов, на 
должность дуумвира — четыре. Эти десять кандидатов рекомендуются в 590 
объявлениях, которые найдены на расчищенных до сих пор улицах города; на 
основании этого можно было заключить, что всех таких объявлений было до 1500. 
Десять кандидатов на четыре места, 1500 избирательных афиш в городе в 2 ? 
километра в окружности и с населением, не превышавшим 30000 душ, считая и рабов,
 — все это указывает на довольно оживленную избирательную борьбу.
Избирательные законы требовали, чтобы всякая кандидатура была официально 
заявлена. Это заявление делалось за несколько дней до выборов председателю 
комиций, т. е. старшему по возрасту из находящихся в должности дуумвиров. В 
Помпее, по-видимому, не было избирательных комитетов. Инициативу при постановке 
той или иной кандидатуры брали на себя соседи, жители одного и того же квартала.

Вот образчик избирательной надписи, которая гласит: «Соседи поддерживают 
кандидатуру Казеллия Марцелла на должность эдила». Они не довольствуются этим 
коллективным объявлением, большинство повторяет то же воззвание на стенах своих 
домов. На очень незначительном пространстве было найдено 18 таких афиш; одну из 
них подписал некий Пирам Олимпионик Кальв. Другая гласит: «М. Казеллий Марцелл 
будет хорошим эдилом и устроит великолепные игры». Даже женщины вмешиваются в 
это дело: «Кандидатуру Казеллия и Альбуция поддерживают Стация и Петрония. О, 
если бы всегда в колонии были такие граждане, как они!» Эти женщины, по всей 
вероятности, были кабатчицами, как и большинство женщин, вмешивавшихся в выборы 
в Помпее. Одна из них, Стация, уже поддерживала других кандидатов на эдильство 
два года перед этим.
Казеллий был не единственным кандидатом, которого поддерживали в 79 году. 
Поддержку соседей имел и Вация, кандидат в эдилы, а также М. Гельвий Сабин. 
Есть даже такая надпись: «Народ поддерживает Л. Попидия Секунда». Этот Попидий 
принадлежал к одной из первых фамилий города и занимал очень обширный дом. Один 
из его вольноотпущенников, Денис, сукновал по ремеслу, выставил не меньше 
четырех афиш в пользу своего патрона.



490
 
Четыре кандидата на должность дуумвира были: Г. Гавий Руф, Л. Цей Секунд, Г. 
Кальвенций Ситтий Магнус и М. Голконий Приск. Самым знаменитым из них был 
последний. Члены его семейства неоднократно занимали муниципальные должности, и 
общественные памятники свидетельствуют о щедрости его предков. При Августе один 
из Голкониев был фламином, пять раз дуумвиром и получил титул патрона колонии. 
Его брат был дуумвиром при Тиберии; оба они на свои средства построили 
городской театр.
За того или другого кандидата высказывались не только отдельные граждане, но и 
различные корпорации. Все золотых дел мастера поддерживали Куспия Пансу, 
который домогался эдильства. Он же имел на своей стороне и корпорацию lignarii, 
в которую входили лесоторговцы, столяры, плотники и вообще ремесленники, 
занятые на постройках. Эта же корпорация поддерживала и Голкония в качестве 
кандидата в дуумвиры. Земледельцы выставили Казеллия, зеленщики Гельвия и 
Церриния. Найдена афиша, которая гласит, что они единодушно подают свой голос 
за Голкония. Афиши, относящиеся к более раннему времени, содержат следующие 
слова: «Выберите в эдилы Г. Юлия Полиба, он доставляет хороший хлеб». Не 
следует поэтому удивляться, что Г. Полибий выступил в качестве кандидата от 
булочников. Подобные же манифестации были произведены продавцами живности, 
пирожниками и рыбаками. Суконщики, несмотря на свое могущество, не выступили 
целой корпорацией; но зато отдельные члены этой последней неоднократно 
высказывают свои симпатии тому или другому кандидату. Красильщики, портные, 
парфюмеры, цирюльники, погонщики мулов, носильщики, книгопродавцы также имели 
своих излюбленных кандидатов.
В Помпеях были общества, имевшие главной, если не единственной целью культ того 
или другого божества: такие общества также приняли участие в избирательной 
агитации. Почитатели Изиды поддерживают Пансу и Гельвия Сабина, тогда как 
поклонники Венеры,



491
 
местного божества, стоят на стороне Попидия Секунда и Цея Секунда. В одной 
афише даже прямо заявляется, что сама Венера лично благоприятствует Казеллию.
Некоторые из помпейских обществ имели очень странный характер: так, например, 
Вация удостоился привлечь на свою сторону симпатии «поздно пьющих» (seribibi), 
«воришек» (furunculi), «любителей поспать» (dormientes). И это были не просто 
шуточные прозвища: люди, называвшие себя такими именами, были гуляки, которые, 
быть может, действительно предавались всем этим занятиям.
В городе было много кабаков и постоялых дворов. Содержатели их так же, как и 
наши кабатчики, пользовались немалым влиянием, которое и пускали в ход во время 
выборов, с целью угодить самому кандидату или завербовать себе побольше 
посетителей из среды его приверженцев. Множество афиш подписано кабатчиками или 
содержателями винных погребков. Иногда афиша прямо обращается к их усердию: 
«Кабатчики, подавайте голос за такого-то». Некто Феб вместе со всеми 
посетителями своего кабачка рекомендует М. Голкония Приска и Г. Гавия Руфа. 
Попадается немало и женщин, имена которых выдают их рабское происхождение. Это 
были, очевидно, вольноотпущенницы, содержательницы кофеен и маленьких лавочек.
Такие коллективные заявления бывали не только в низших классах населения. Вот, 
например, изготовитель бронзовых изделий, который высказывается за Пансу 
«вместе со своими учениками» (cum discentes вместо cum discentibus). А вот и 
другой изготовитель, который поддерживает Вация «вместе со своими рабочими» 
(cum suis). Среди этих людей были вольноотпущенники, которые таким путем думали 
отблагодарить своего бывшего господина. Это был, по большей части, мелкий люд, 
но некоторые из них нередко делались не только зажиточными, но и богатыми. 
Некоторые семьи из высших слоев помпейских горожан, без всякого сомнения, 
родоначальником своим, и притом довольно близким, имели раба. Для примера 
достаточно указать богатого банкира Л. Цецилия Юкунда, который был 
вольноотпущенником или сыном вольноотпущенника.
Наконец, есть доказательство, что и знатные фамилии не пренебрегали случаем 
пустить в ход свое влияние в пользу того или другого кандидата, успех которого 
они почему-либо принимали близко к сердцу; для этого они пользовались, как и 
все, стенными афишами.
Соображения, которые приводились в пользу некоторых кандидатов, весьма 
любопытны: «Выбирайте в дуумвиры Бруттия Бальба, — гласит одна надпись, — этот 
не расхитит казны». Был ли это намек на какие-нибудь злоупотребления прежних 
дуумвиров? Весьма возможно. Во всяком случае, эта афиша долгое время оставалась 
нетронутой, как будто для того, чтобы сохранить память об этой



492
 
любопытной рекомендации. Часто в афише прибавляется: «кандидат — честный 
человек» или «он достоин общественной должности»; многие охарактеризованы как 
люди «честные и почтенные». Гельвий — человек, «который заслуживает всего 
хорошего и никому не сделал ничего дурного». Попидий находится «в возрасте, 
которому чуждо всякое зло»; он «превосходный юноша исключительной честности; 
никто не заслуживает почестей более, чем он». Как мы видим, здесь нет ничего, 
кроме похвал; ни одного неприятного слова, ни одного оскорбительного намека по 
адресу соперника! Подобная вежливость приводит в недоумение. Самое большое, что 
мы здесь иногда встречаем, это — сдержанный намек, в большинстве случаев для 
нас даже и непонятный.
Весьма возможно, что вопреки законам, деньги играли значительную роль на 
выборах в Помпее, и что при этом прибегали к более или менее недозволенным 
средствам. Но само собой разумеется, что в надписях это никак не отразилось. К 
одной из афиш прибавлено: «Аттал, ты спишь». Не есть ли это предостережение 
какому-нибудь избирательному агенту, чтобы он зорко наблюдал в своем участке за 
действиями соперников?
Как ни была оживленна избирательная борьба, она оставалась совершенно чуждой 
политике. Единственное, что имелось при этом в виду — это заведование 
городскими делами. Дальше этого не идет забота помпейцев, и, насколько можно 
судить по тому, что представляет собой теперь этот воскресший город, его дела 
велись образцово.
(Willems, Les elections municipales a Pompei).

8. Жалобы на эдила
«Хлеба я сегодня не мог найти ни кусочка, ей-ей! А засуха все продолжается. 
Скоро уж год, как началась голодовка. А все эдилы, чтобы им пусто было! 
Стакнулись с булочниками: рука руку моет. Вот простой народ и бедствует, а у 
них, обжор, — вечный праздник. Досталось бы им, будь у нас такие львы, каких я 
застал, когда только что приехал из Азии. Вот жизнь-то была!.. Помню, например, 
Сафиния. Он жил тогда (я был еще мальчиком) у старых ворот. Перец, а не 
человек! Бывало, идет, так земля горит! Правильный был человек, надежный, 
настоящий друг для друзей; смело можно было на него положиться. А как он в 
курии-то отделывал иных! И без всяких иносказаний: так напрямки и резал. А на 
форуме голос его гремел, как труба. И вдобавок никогда не потел и не харкал. А 
как ласково отвечал на поклоны! Всех по имени знал, словно ровня. Вот в эти-то 
времена всякие припасы и были дешевле глины. Купишь на асc хлеба, вдвоем ешь — 
не съешь. А теперь на эти деньги дадут такой кусочек, что



493
 
бычий глаз — и тот больше. И с каждым днем все хуже и хуже. Назад растет 
городок, словно хвост у теленка. А почему? Потому, что эдил у нас уж очень 
прожорлив, и каждый асc дороже ему нашей жизни. У него дом-то — полная чаша; в 
один день получит он больше, чем у иного все состояние. Я уж знаю, откуда он 
получил тысячу золотых. А не будь мы трусливы, как бабы, не жилось бы ему так 
сладко. Но мы — львы только дома, а на людях —смирнее овечки... Что до меня, 
так тряпье свое я уж проел и, если хлеб будет так же дорог и дальше, то продам 
и домишко. И что только будет, если ни люди, ни боги не сжалятся! Я полагаю, 
что все это от богов. Неба никто не считает за небо, постов не соблюдают. 
Юпитера ни во что ставят; все только и думают, что о деньгах. В старину, бывало,
 отправятся матроны на холм босиком, с распущенными волосами, с чистым сердцем, 
и станут просить Юпитера о воде. И тотчас дождь как из ведра. Домой вернутся 
все мокрые, как мыши... Веры в нас мало — вот в чем беда».
(Петроний, Сатирикон, с. 44).


 
9. Щедроты Гамалы
В двух надписях 11-го века по Р. X. мы находим список щедрот одного гражданина 
Остии, сделанных им для своего родного города. Подобного рода документы 
встречаются во множестве в латинской и греческой эпиграфиках времен империи.
«Луцилий Гамала, получив из муниципальной казны субсидию для устройства игр, 
отказался от нее и предпочел взять все расходы на свой счет.
За свой счет вымостил он улицу, соседнюю с форумом, ту, которая соединяет обе 
триумфальные арки.
Он устроил большой пир для всех жителей города в 117-ти пиршественных залах.
Он дважды предлагал угощение всем своим согражданам.
Он починил или восстановил за свой счет храм Вулкана, храм Венеры, храм Фортуны,
 храм Цереры, храм Надежды, храм Кастора и Поллукса, храм Тибра.
Он воздвиг мраморный трибунал на форуме.
Он устроил за свой счет общественные весы на рынке и меры в винном складе.
Он восстановил уничтоженные пожаром термы Антонина Пия и починил портик.
Он вновь построил верфь, сооруженную Коилием и впоследствии почти развалившуюся.

Так как город принял на себя обязательство доставить государству известную 
сумму денег ввиду предстоявшей морской войны и, не



494
 
имея возможности уплатить ее, приступил к продаже общественного имущества, то 
Гамала дал ему 3 миллиона сестерций.
(Ephemens epigraphica II, стр 320—322).

10. Выдержки из переписки Траяна с Плинием, правителем Вифинии
Плиний Траяну
У жителей Пру за, император, терма очень стара и грязна. Они желали бы ее 
перестроить, если ты соизволишь... Мне кажется, что ты можешь удовлетворить их 
просьбу. Средства на эту постройку будут:
во-первых, я уже начал собирать с частных лиц деньги на это; а потом они сами 
решили употребить на терму те средства, которые, по обычаю, собирались у них на 
масло. С другой стороны, перестройки термы требуют и достоинство государства, и 
блеск твоего правления.
Ответ Траяна
Если постройка новых терм не обременит жителей Пру за, мы можем снизойти к их 
желанию. Только чтобы от этого не возросли налоги, которые они платят, и не 
уменьшалась на будущее время их платежеспособность по обычным статьям.
Плиний Траяну
Во время моих разъездов по провинции в Никомедии произошел сильный пожар, 
уничтоживший много частных домов и два общественных здания, хотя они лежали по 
другую сторону улицы, — герусию и храм Изиды. Что огонь распространился так 
далеко, в этом виноват прежде всего сильный ветер, а потом и бездействие толпы: 
она, как известно, оставалась праздной и неподвижной зрительницей этого 
ужасного бедствия. Вдобавок, нигде в городе нет ни общественного насоса, ни 
ведер — словом, никаких приспособлений для тушения пожара. Все это, по моему 
приказанию, будет изготовлено. Ты же, император, рассмотри, не следует ли, по 
твоему мнению, учредить коллегию пожарных, человек в 150. Я буду наблюдать за 
тем, чтобы в нее не вступал никто посторонний и чтобы, получив права, она не 
занималась никаким другим делом; их будет немного, и следить за ними будет 
нетрудно.



495
 
Ответ Траяна
По примеру многих, тебе пришло в голову, что в Никомедии можно учредить 
коллегию пожарных. Но не следует забывать, что эта провинция и особенно эти ее 
области не раз терпели беспорядки от такого рода обществ. Какое бы имя мы им ни 
дали, по каким бы причинам мы их ни учреждали, люди в них будут связаны общим 
делом, и тотчас возникнут тайные общества (гетерии). Поэтому достаточно 
заготовить все орудия, нужные для тушения пожара, предложить и частным лицам 
обзавестись ими, а в случае нужды пользоваться случайно собравшимся народом.
Плиний Траяну
Никомедийцы истратили на акведук 3329000 сестерций, но забросили его, не 
достроили и даже разломали. Потом было собрано 2 миллиона на новый, но его 
также пришлось бросить, и теперь после стольких непроизводительных трат нужны 
новые средства. Я сам нашел очень чистый источник; судя по сделанным опытам, из 
него можно провести воду, но чтобы она шла не только в равнины и низины, нужно 
устроить арки. Кое-какие арки еще уцелели, некоторые можно построить из 
квадратных камней, взяв их из прежних сооружений; остальные, как мне кажется, 
можно будет возвести из кирпичей: это и легче, и дешевле. Но прежде всего надо, 
чтоб ты прислал водопроводчика и архитектора, чтобы опять не повторилась 
прежняя неудача. Я уверен, что и польза, и красота этого сооружения будут 
вполне достойны твоего века.
Ответ Траяна
Надо позаботиться о том, чтоб провести воду в Никомедийскую область. Уверен, 
что ты с надлежащим вниманием примешься за это дело. Но, несомненно, с не 
меньшим вниманием подобает тебе расследовать, по чьему упущению никомедийцы 
истратили напрасно так много денег, и не произошло ли вследствие каких-нибудь 
злоупотреблений и недобросовестных расчетов то, что они начинали акведуки и 
бросали их. О том, что узнаешь, доведи до моего сведения.
Плиний Траяну 
Император! Театр, который начали строить в Никее, еще не окончен, но уже 
обошелся в 10 миллионов сестерций. Боюсь, как бы эти затраты не оказались 
напрасными. Он дал громадные трещины и оседает, потому ли, что почва там 
влажная и мягкая, или потому, что сам камень легок и недостаточно плотен. 
Следует, во всяком



496
 
случае, обсудить, продолжать ли постройку или бросить, и даже не сломать ли ее. 
Различные сооружения, предназначенные для ее поддержки, на мой взгляд, 
недостаточно надежны и слишком дороги. Многие частные лица дали обещания 
построить вокруг этого театра разные сооружения, например, базилику, портики. 
Но все это приходится откладывать, пока не достроено то, что надо раньше 
закончить. Те же самые никейцы еще до меня начали строить новую гимнасию взамен 
сгоревшей, более просторную и вместительную. Они уже собрали на это 
значительные суммы, но я боюсь, что из этого выйдет мало толку. Вдобавок 
архитектор, правда, конкурент того, который начал постройку, утверждает, что 
стены, хотя и в 22 фута шириной, не выдержат тяжести, потому что поставлены не 
на цементе и не облицованы кирпичом. Жители Клавдиополиса тоже не столько 
строят, сколько роют громадный бассейн для терм на низине и вдобавок около горы,
 и притом на те деньги, которые вносят за вступление назначенные тобой 
добавочные булевты.* Опасаясь, как бы общественные деньги не были дурно 
помещены, я вынужден просить тебя, чтоб ты прислал архитектора как для театра, 
так и для терм; пусть он посмотрит, что лучше: закончить ли хоть как-нибудь 
начатые постройки, на которые ушло уже так много денег, или исправить то, что 
следует, и перенести термы на другое место. В противном случае, желая сохранить 
то, на что было сделано столько затрат, мы, пожалуй, только напрасно введем 
себя в новые расходы.
Ответ Траяна
Что надо делать с начатым в Никее театром, об этом всего лучше тебе на месте 
обсудить и решить. А мне достаточно доложить, на каком решении ты остановишься. 
А от частных лиц, обещавших сделать пристройки к театру, ты можешь потребовать 
исполнения обещаний лишь тогда, когда театр будет готов. Греки неравнодушны к 
гимнасиям: вероятно, поэтому никейцы и начали строить ее на широкую ногу; надо, 
чтоб они удовольствовались более скромным сооружением. Что касается жителей 
Клавдиополиса, начавших строить термы, как ты пишешь, на неудобном месте, то ты 
уж сам решишь, что им посоветовать. В архитекторах у тебя не может быть 
недостатка. Во всякой провинции найдутся опытные и талантливые люди. Неужели ты 
полагаешь, что их ближе выписывать из Рима, когда они и к нам-то обыкновенно 
являются из Греции?

__________
* Члены городского органа самоуправления — буле.
 

497
 
Плиний Траяну
В отчете об общественных расходах византийцев,* которые достигают очень больших 
размеров, обозначено, что они ежегодно посылают к тебе для поздравлений посла 
со своим приговором и дают ему на поездку 12 тысяч. Помня твои желания, я счел 
за лучшее задержать посла и отправить один приговор, чтобы обязанность их была 
исполнена, а от расходов они избавились. В том же городе ежегодно давалось по 3 
тысячи прогонных послу, ездившему с поздравлениями к правителю Мизии. Я решил 
это на будущее время прекратить. Прошу тебя, император, написать, что ты 
думаешь, и удостоить меня своим одобрением или исправлением моей ошибки.
Ответ Траяна
Ты прекрасно сделал, дорогой Плиний, что сберег византийцам те 12 тысяч, 
которые тратились на мои поздравления. Вообще достаточно, если ты будешь 
присылать один приговор. И правитель Мизии извинит их, если они и с меньшими 
затратами будут выражать ему свое уважение.
Плиний Траяну
Некоторые лица обращаются ко мне с просьбами, чтобы я по примеру прежних 
проконсулов разрешил им перенести на другое место останки их родственников, 
ввиду того, что на старом месте им угрожает наводнение, и по другим подобным 
соображениям. Зная, что в Риме по этим делам полагается обращаться в коллегию 
жрецов, я счел нужным вопросить тебя, император, как верховного жреца, что тебе 
угодно будет решить.
Ответ Траяна
Нельзя требовать от жителей провинций, чтобы они обращались к коллегии 
понтификов, если в силу каких-либо уважительных причин хотят перенести останки 
умерших с одного места на другое. Поэтому лучше, если ты, по примеру своих 
предшественников, сам рассмотришь каждое дело и сообразно этому дашь разрешение 
или ответишь отказом.

__________
* Жители греческого города Византия.
 

498
 
Плиний Траяну
Император! Юлий Ларг из Понта, которого я никогда не видел и не слышал, 
полагаясь, вероятно, на твой выбор, поручил мне в своем завещании выразить тебе 
его преклонение перед твоей особой. Он просит именно, чтобы я вступил во 
владение его наследством и, взяв себе из него 50000 нуммов, передал остальные 
деньги в Гераклею и Теан с тем, чтобы на эти средства в названных городах были 
воздвигнуты в твою честь какие-либо полезные сооружения или же через каждые 
пять лет устраивались состязания имени Траяна, и мне предоставлено выбрать то 
или другое. Я счел нужным довести об этом до твоего сведения главным образом 
для того, чтобы ты указал, что мне следует выбрать.
Ответ Траяна
Юлий Ларг положился во всем на тебя, как будто бы хорошо тебя знал. Поэтому сам 
ты обдумай, что будет лучше всего для увековечения его памяти сообразно местным 
условиям, и что сочтешь наилучшим, то и сделай.
Плиний Траяну
Здесь есть обычай, что те, кто облекается в мужскую тогу, празднует свадьбу, 
вступает в должность или освящает общественное здание, созывают весь совет 
(буле) и даже немалое число простого народа и раздают им по 1, по 2 динария. 
Пожалуйста напиши, допускать ли это, и если допускать, то в каких размерах. Сам 
я полагаю, что — особенно в торжественных случаях — эти приглашения допустимы, 
но боюсь, как бы те, кто созывает тысячу, а иногда и больше граждан, не перешли 
границ, и как бы это не получило характера dianomes (противозаконных раздач).
Ответ Траяна
Ты не без оснований боишься, как бы эти приглашения не приняли характера 
противозаконных раздач (dianomes), раз и число приглашаемых превышает всякую 
меру, и приглашаются не отдельные знакомые лица, а как бы целые корпорации. Но 
я для того тебя и назначил, чтобы ты сам исправил нравы этой провинции и 
установил такой порядок, который послужит к ее успокоению.



499
 
Плиний Траяну
Торжественно отпраздновали мы тот день, в который к тебе перешло по наследию 
попечение о человеческом роде, и вознесли радостные молитвы к богам, даровавшим 
тебе твою власть.
Ответ Траяна
Прочел с удовольствием, что жители провинции с тобою во главе радостно и 
благочестиво отпраздновали день моего восшествия на престол.
(Плиний Мл., Письма: X, 23, 24, 33, 34, 38, 39, 40, 43, 44, 68, 69, 75, 76, 116,
 117, 102, 103).

11. Провинциальные собрания
Провинции не были совершенно лишены средств защиты против злоупотреблений 
власти. Во все время империи, от начала до конца, существовали известные обычаи 
и учреждения, которыми обеспечивались интересы и права провинциального 
населения.
Историки часто упоминают о депутациях, которые города и провинции посылают в 
Рим. Их принимает или сенат, или сам император. Иногда им дается поручение 
высказать похвалу правителю провинции. Уже одно это являлось весьма важной 
привилегией для подданных. Некоторые проконсулы старались управлять так, чтобы 
заслужить эту похвалу; другие изловчались, чтобы по крайней мере получить ее, 
хотя бы и не заслуженно. Но что было еще более существенно, так это право 
провинции воспользоваться отправкой своей депутации для того, чтобы возбудить 
обвинение против правителя. Мы имеем много примеров таких процессов, 
возбужденных в сенате или перед императором; немало также примеров и осуждения 
правителей.
У каждой провинции были свои храмы, посвященные Риму и Августу. В Галлии 
Аквитанская, Лионская и Бельгийская провинции соединились для этого общего 
культа и воздвигли великолепный храм на небольшом участке земли близ Лиона, 
находившемся в их общем владении. Для богослужения в таком храме существовал 
особый великий жрец, избираемый из самых почтенных людей представителями 
городов данной провинции. Эти последние периодически собирались под его 
председательством у императорского алтаря и производили здесь двоякого рода 
действия.



500
 
Начинали они с жертвоприношений и молитв, которых Рим и император ожидали от их 
верноподданнических чувств. Все это сопровождалось целым рядом игр и 
представлений, составлявших, согласно верованиям того времени, существенную 
часть богослужения. Вслед затем собравшиеся представители рассматривали 
состояние провинции и производили обзор всех происшествий истекшего года. Они 
рассуждали о том, следует ли похвалить правителя и императорских чиновников, 
или же они заслуживают осуждения.
Одна надпись, найденная в Нормандии, является в этом отношении чрезвычайно 
поучительной. Начертанная в 238 г., она содержит в себе письмо бывшего 
правителя Лионской провинции одному из своих преемников: «Когда я был, — пишет 
он, — легатом императора в Лионской провинции, я знавал среди местных именитых 
людей некоего Сенния Солемна из города Видукассов (теперешний Вье близ Кана); 
он был жрецом при лионском храме. Я любил этого человека уже за одну его 
набожность, степенность и честный нрав; но он заслужил мою дружбу еще и по 
другой причине. В то время как мой предшественник Клавдий Павлин управлял этой 
провинцией, случилось, что в галльском провинциальном собрании некоторые члены 
его, которым казалось, что правитель заслуживает жалоб, хотели возбудить против 
него обвинение от имени провинции; но Солемн оспаривал их предложение и заявил, 
что его сограждане не только не поручали обвинять правителя, но даже просили 
произнести ему похвалу. Ввиду этого заявления, собрание после прений решило 
единогласно не возбуждать против Клавдия Павлина обвинения».
Мы имеем здесь пример собрания избранных галльских депутатов, которые съехались 
в столице этой страны и, совершив религиозные церемонии, занялись обсуждением 
поведения и администрации императорского правителя. Оно могло решить возбудить 
против него обвинение. Вопрос этот обсуждался вполне свободно, и если обвинение 
не состоялось, то только потому, что собрание само не захотело этого. Одна 
глава из Тацита подтверждает свидетельство вышеприведенного документа. При 
Нероне в римском сенате раздавались жалобы на провинциалов, которые вместо того,
 чтобы дрожать перед своими правителями, предписывают им законы: «Посмотрите на 
наших проконсулов, — говорит один сенатор, — они похожи на кандидатов, 
домогающихся голосов у подчиненного им населения; они боятся обвинений с его 
стороны и вымаливают у него похвалы». При этом указывали на надменные слова 
одного критянина, который говорил, что «от него зависит, получит ли правитель 
благодарность или нет». На сенат это подействовало, и он стал изыскивать 
способы поднять авторитет проконсулов. Возник вопрос, не отнять ли у провинций 
право обвинения правителей, но сенат не решился на это. Он захотел, по крайней 
мере, отнять у них возможность делать постановления о благодарности правителям. 
Было решено тогда, что провинциальные



501
 
собрания могут отправлять в Рим депутации для обвинений, но не для 
благодарности. Впрочем, это правило исполнялось недолго.
Членов таких депутаций выбирало собрание. По обычаю, это последнее сначала 
выясняло свои желания и просьбы, а затем уже выбирало делегатов. Обязанности 
делегатов сводились к тому, чтобы передать прошение императору и словесно 
поддерживать его перед ним; они не могли выйти за пределы данного им поручения. 
Иногда дело шло лишь о том, чтобы передать императору благодарность провинции. 
Иногда же это были жалобы и просьбы. Случалось, что надо было осведомить 
императора о бедствиях, которые постигли провинцию, и просить уменьшения 
податей или субсидий. Император всегда отвечал на это письменно, и мы имеем 
текст или краткое извлечение многих из этих ответов. Я привожу их, чтобы 
показать, по каким вопросам сносились между собой таким образом государь и 
провинциальные собрания.
Письмо Тита к провинции Ахайе по поводу одного благотворительного дела.
Посольство Скопелиана к Домициану с целью выхлопотать для городов Азии 
позволение сажать виноградную лозу.
Письмо Адриана к собранию Бетики о наказании похитителей скота.
Письмо Адриана к собранию Фессалии об одной подробности судебной процедуры.
Письмо Антонина к собранию Фракии о том, как уничтожить одно постановление 
императора, вызванное ложными донесениями.
Письмо Антонина к собранию Азии об освобождении от податей лиц, занимающихся 
свободными профессиями.*
Письмо Александра Севера к собранию Вифинии об обеспечении права апеллировать в 
судебных делах.
В IV и в V веках право петиций, принадлежавшее провинциальным собраниям, было 
также неограниченным. Оно распространялось и на вопросы фискальные, и на 
вопросы административные, и на суд, и на гражданское законодательство. В одном 
законе Константина мы читаем следующее: «Мы всем даем право в публичных 
заявлениях высказывать похвалы справедливым и усердным правителям; этим 
похвалам будет придаваться большое значение при повышении на службе. Мы точно 
так же разрешаем преследовать своими жалобами и обвинениями тех правителей, 
которые окажутся несправедливыми и вредными. Они за это подвергнутся самым 
строгим взысканиям». Вот текст этого постановления, сделанного в 368 г. 
собранием провинции Африки. «Ввиду того, что Ю. Фест Гиметий своей 
предусмотрительностью предупредил голод и разорение, угрожавшие

__________
* Врачи, преподаватели.
 

502
 
провинции, принимая во внимание, что его поведение всегда было честным и 
безупречным, и что в своих приговорах он никогда не изменял честности и 
правосудию; принимая также во внимание, что он поднял престиж жреческой 
должности в провинции до такой степени, что этого сана стали усердно искать, 
тогда как раньше его избегали; принимая все это во внимание, провинция Африка 
решила поставить в честь его две золоченые статуи — одну в Карфагене, а другую 
в Риме». С другой стороны, нам известны должностные лица, которые в это время 
подверглись преследованию со стороны провинциалов, так было, например, с 
Нумерием, правителем Нарбоннской провинции, с Романом в Триполитанской и с 
префектом претория Арвандом в Галлии.
Сближать эти провинциальные собрания с современным парламентом — значило бы 
составить о них совершенно ложное понятие. Им никогда не приходилось вотировать 
законы или подати, они никогда не имели даже права воспротивиться какому-нибудь 
закону или приостановить сбор того или другого налога. Они не были наделены ни 
малейшей долей государственной власти. Но, благодаря этим собраниям, население 
всегда имело определенные и законные способы повергать к стопам императора свои 
желания и жалобы. Благодаря им император имел во всех провинциях своего рода 
официозную постоянную полицию, которая была тем более заинтересована в 
раскрытии злоупотреблений, что сама первая от них страдала. Нельзя, конечно, 
сказать, что этими окольными путями он всегда был осведомлен обо всем, что 
происходило в его государстве. Эти собрания часто были недостаточно свободны, 
чтобы говорить всю правду, и нередко принуждены были лгать и умалчивать. Но тем 
не менее, часто их заявления осведомляли императора о действительных заслугах 
или важных проступках его агентов. Чиновники знали с этого времени, что им 
следует считаться с этими собраниями, и они чувствовали над собой известный 
контроль, который, хотя и не был вполне действенен, все-таки мог смущать их 
покой. Самые дерзкие из них считали себя достаточно сильными, чтобы подавить 
жалобы, а в случае предания суду избегнуть осуждения. Но в человеческих делах 
всегда есть нечто непредвиденное, и надежда остаться безнаказанным, хотя и 
вполне основательная, все-таки не равняется уверенности в том, что не 
подвергнешься преследованию.
(По Fustel de Coulanges, La Gaule romaine, p. 210 et suiv. и Guiraud, Les 
Assembles provinciales dans l`empire romain, pp. 162, 279 et suiv., 298).


 
12. Общий вид Галлии во II веке нашей эры
Житель Италии, явившись в Нарбоннскую провинцию, был бы приятно изумлен: из 
всех областей империи не было ни одной, которая так бы походила на Италию. Это 
было как бы продолжение Рима. В те времена, говоря о Нарбоннской Галлии, 
называли ее просто «провинцией», провинцией по преимуществу; отсюда произойдет 
впоследствии название Прованс. Еще и теперь во всем свете нет страны, которая 
бы своими развалинами и даже своими нравами представляла более живое 
воспоминание о римском владычестве.
На восток от Роны до самой Оды тянулась восхитительная долина, быть может, 
слишком открытая для северных ветров, но зато богатая виноградниками и 
оливковыми деревьями, покрытая деревнями и городами, среди которых первое место 
занимали многолюдные и веселые римские колонии Арль, Ним и Нарбонна.
Поднимаясь по долине Роны, вы встречали города менее значительные и знаменитые, 
но зато в большем количестве; страна эта со своими оливковыми деревьями, 
виноградниками, лугами, садами и огородами, представляла собой самую 
обработанную область всего юга. На север от Оранжа, города отступали от течения 
Роны, они удалялись в более спокойные и лучше защищенные долины Увезы и Дромы. 
Берега этих речек были покрыты деревнями и городами, отличавшимися чисто 
арлезианским изяществом и роскошью. Воконции, также как и римляне соседних 
колоний, любили разные предметы и произведения искусства из Италии. Почва 
Везона, одного из их городов, отличается поразительным богатством драгоценных 
развалин: почти на каждом шагу натыкаешься на остатки от римских времен; именно 
здесь были найдены некоторые статуи, самые замечательные из всей римской Галлии.

По другую сторону устья Дромы вновь появляются большие города, которые можно 
сравнить с Нимом: Валенция, Тэн, Турнон, Вьенна. Прогулка по Роне между Вьенной 
и Лионом должна была быть очень привлекательной. Река катила свои зеленоватые 
воды между двумя рядами холмов с изящными очертаниями; склоны этих холмов 
сверкали своими мраморными виллами. Суда бороздили реку во всех направлениях: 
здесь были увеселительные лодки, в которых под сенью пурпурного шатра катался 
могущественный галльский чиновник или богатый судовладелец из Лиона; далее — 
тяжелые барки, нагруженные вином, хлебом, лесом; и все это находилось в 
непрерывном движении.
Лионская провинция имела очень своеобразное очертание. Узкая и длинная, она 
тянулась между Луарой и Сеной, от берегов Соны до самого океана, омывающего 
берега Арморики. Из всех четырех провинций Галлии, Лионскую и знали, и посещали 
меньше всего.



504
Ее затмевали обе ее соседки, с юга — Аквитания, с севера — Бельгия: первая — 
своими виноградниками, обширной торговлей, роскошью и изяществом, вторая — 
своими большими городами, лугами, ремесленным оживлением и соседством рейнских 
легионов. В Лионской же провинции роскошные пашни встречались реже, города были 
меньших размеров, не так многочисленны и в особенности не так богаты. Обширные 
леса мешали распространению цивилизации и развитию муниципальной жизни.
Климат в этой области считался очень суровым. Это была страна галльской зимы, 
той зимы, от которой, по выражению Петрония, «слова примерзают к устам». Это 
была также страна пива, больших охот и обширных поместий. Легко понять, что ее 
жители сохраняли свои старые галльские привычки. Они доставили империи мало 
риторов, но зато много солдат. Местная аристократия предпочитала жизни в 
дворцах и трибуналах скачки по лесам, военные экспедиции, охоту с гончими, 
вообще деревенскую жизнь, которая напоминала им несколько безумные приключения 
времен независимости.
На севере от Лиона на протяжении первых пяти переездов местность была еще 
плодородной, богатой виноградниками. На правом берегу Соны попадались большие 
местечки Макон, Шалон. Затем дорога делалась более скучной, приходилось 
проезжать ряд лесистых холмов в области эдуев. После седьмого переезда 
достигали Отена, очень просвещенного города, напоминающего своими памятниками и 
культурой своих жителей города Нарбоннской Галлии.
Проехав Отен, вы прямо попадали в совершенно дикую страну. Здесь в долине Ионны 
слева тянулись таинственные склоны Морванских холмов. Приходилось пересекать 
обширную полосу галльских лесов, которые составляли огромный полукруг, 
опоясывавший бассейны Луары и Сены и тянувшийся от Арраса до Перигё. Между 
истоками Ионны и ее слиянием с Сеной без конца тянулись леса, мрачные, 
непроницаемые, опасные; леса, которые служили еще убежищем для древних 
галльских божеств. Из всей Галлии эта местность дольше всего оставалась 
кельтской.
Горизонт несколько прояснялся от места впадения Ионны в Сену: вы входили в 
долину большой реки, более открытую, более улыбающуюся, и достигали Лютеции. В 
нижнем течении реки судоходство становилось очень оживленным, корабли плыли до 
самого океана, чтобы оттуда переправиться на Британский остров. Руан был 
настоящим морским портом для этой области, хотя он и имел гораздо меньше 
значения, чем Нант и Бордо. Далее Лильбонна (Luliobona), по-видимому, 
представляла собой настоящую столицу этой местности; от нее остались 
значительные развалины, и здесь найдены были превосходные мозаики, а также 
художественные золотые и серебряные вещи. От некоторых значительных местечек 
нижней Нормандии также остались драгоценные памятники. В этой стране так же, 
как



505
 
и в Нарбоннской провинции, жители знакомы были с утонченной роскошью и умели 
жить на широкую ногу. Можно думать, что эта страна была хорошо обработана, и 
что уже тогда она отличалась земледельческим богатством, которое характеризует 
ее в наше время.
Арморика ничем не была замечательна, и о ней мало говорили даже в Галлии. Эту 
область пересекала дорога из Ренн в Брест, но на всем этом длинном переезде не 
попадалось замечательных городов. Ренн был сравнительно более значительным из 
них. Но если города встречались редко, то виллы были довольно многочисленны. 
Страна эта почти вся принадлежала землевладельческой аристократии, которая была 
менее отсталой, может быть, чем аристократия морванская; местные землевладельцы 
строили себе обширные дворцы со статуями, мозаиками и купальнями на римский лад 
и отдыхали здесь от охоты в ландах, окруженные совсем современным комфортом.
Из Ренн дорога вела через Анжер к берегам Луары. Долина этой реки не славилась 
еще своей изнеженностью и роскошью, она еще не была, как в XVI веке, страной 
богатых замков и веселых прогулок. Этой славой пользовались тогда Мозель и 
Гаронна. Область Луары не имела и тех собраний, которые когда-то устраивались 
друидами в Шартре. Здесь были лишь трудолюбивые, счастливые и спокойные города. 
Нант процветал как портовый город. Здесь луарские лодочники составляли 
могущественную корпорацию. В этом городе много строили и поэтому поклонялись 
Вулкану, богу кузнецов и плотников. В Нанте было также много красивых зданий, в 
особенности храмов. В этом городе существовало целое население богатых 
судовладельцев и благочестивых моряков.
Бельгика представляла собой страну контрастов. Центр ее занимал огромный 
Арденнский лес, девственную дикость которого тщетно пытались нарушить 
проложенные римлянами дороги; ряд лесистых холмов шел дальше по берегам Мезы и 
примыкал к заросшим лесами плоскогорьям Лангрской области. На восток тянулись 
Вогезы, не менее лесистые и не менее дикие: единственной дорогой здесь была та, 
которая проходила по Савернскому ущелью.
Обе эти страны лесов и гор очень медленно поддавались культуре. Нигде в Галлии, 
кроме разве Морвана, нравы и верования не сохранили до такой степени своего 
первоначального характера. Самые старинные божества прежних времен продолжали 
жить в Арденнах и Вогезах. В тамошних деревнях можно было еще найти те странные 
гробницы, которые своей продолговатой формой и едва обтесанными каменными 
глыбами напоминали первобытные стелы. Отличающиеся цветущим здоровьем обитатели 
этих деревень были самыми добрыми и крепкими солдатами в римском войске.
На западе у опушки лесов Мезы огромная равнина тянулась от океана до истоков 
Марны: часть этой страны была покрыта тучными пастбищами и славилась 
скотоводством. Бельгийская провинция до-



506
 
ставляла лучших лошадей в римскую кавалерию; из шерсти своих овец белги 
приготовляли грубую материю, прочное и теплое сукно, которое распространялось 
по всей империи. Уже в римскую эпоху здесь образовались некоторые из тех 
промышленных пунктов, которые впоследствии составили богатство Фландрии и 
Шампани; за исключением вина, которое тогда пользовалось малой известностью или 
даже совсем не было известно, местные отрасли промышленности были те же, что и 
в наши дни, и сосредоточивались почти в тех же самых местах.
Между дикими областями Арденн и Вогезов, долина Мозеля представляла длинную и 
красивую ленту прозрачных вод с зелеными берегами, которые были покрыты белыми 
виллами и роскошными виноградниками. Это была страна богатых галлов; здесь на 
берегах реки они строили свои дворцы, сооружали себе мавзолеи, держась ближе к 
лесам, знаменитым своими охотами.
По этой стране беспрерывно сновали солдаты и купцы: долина Мозеля была главной 
дорогой, по которой направлялись военные отряды, золото и товары, необходимые 
для поддержания самой сильной из постоянных армий империи. Поэтому-то здесь в 
двух городах, в Меце и Трире, образовалось целое население разбогатевших купцов,
 деятельных, кичливых и расточительных.
Благодаря такому разнообразию почвы и свойств своих жителей, Бельгика имела 
очень важное значение для римской империи; ее долины доставляли всадников, горы 
— пехотинцев, которыми римляне пользовались как «плотной стеной», по выражению 
одного историка, в борьбе с германцами: из Бельгики черпала свою силу рейнская 
армия. Бельгика, кроме того, обладала тем постоянно возобновляемым богатством, 
которое доставляется правильно поставленным земледелием, промышленностью 
больших городов и всегда бодрой деятельностью ее торговцев. С ней было то же, 
что с нашей Фландрией, Эльзасом и Лотарингией: чувствовалось, что это — 
пограничная область, в которой не может быть покоя, где вся жизненная сила и 
почвы, и людей пущена в ход для работы и для борьбы.
В противоположность Бельгике, Аквитания отличалась полным однообразием. На 
востоке и на юге она отделялась от соседних провинций полукругом гор; на севере 
она доходила до Луары. На севере и востоке, прислоняясь к склонам центрального 
плоскогорья, шли уступами холмы, покрытые виноградниками, богатые хлебом 
равнины и тучные пастбища. Ни одна галльская провинция не имела таких ясных и 
естественных границ, такого цельного вида и такого гармонического строения. В 
центре этой страны текла Гаронна, представлявшая собой естественный путь, по 
которому шла ее торговля, и главную артерию ее богатой промышленной жизни.
Самую счастливую область Аквитании представляла собой Лимань. «Это местность 
совершенно исключительная по своему



507
 
привлекательному виду, — скажет о ней впоследствии Сидоний Аполлинарий,* — это 
настоящее море колосьев, волны которого поднимаются и опускаются, не грозя 
никому опасностью; для путника здесь все очаровательно, для земледельца здесь 
все плодородно, для охотника здесь все доставляет развлечение. Пастбища 
окружают вершины холмов, виноградники покрывают склоны их; на равнинах 
возвышаются виллы, замки господствуют на скалах; в темных лесах — берлоги, под 
открытым небом — пахотные земли, в складках почвы — источники, в ущельях — реки.
 Чужестранцы видят все это, восхищаются и часто забывают свою родину».
Спускаясь по течению реки Аллье, вы въезжали в страну битуригов. Их столица, 
Аварик (Бурже), была когда-то самым богатым городом галльского мира и даже, 
быть может, единственным большим городом, которым этот мир мог гордиться. Здесь 
было собрано очень много добычи, взятой в чужих странах. Но в эту эпоху город 
находился в упадке. Клермонт сосредоточивал на себе все уважение и все 
воспоминания галлов. Бурже остался лишь ремесленным городом; здесь обрабатывали 
железо, олово, медь. Вообще, вся область Берри представляла собой центр 
металлургического производства Галлии.
Однообразная дорога вела из Бурже в страну пиктонов. Пуатье представлял собой 
город очень приятный для жизни, он был украшен красивыми памятниками; здесь 
понимали искусство — красивые окрестности были покрыты грандиозными виллами. 
Весьма возможно, что Пуатье служил резиденцией и излюбленным убежищем римских 
чиновников.
В Сент можно было проехать по красивой дороге, проложенной по недавно 
возделанной почве, но — если можно так выразиться — совершенно новой стране. 
Благородные сентоны забыли свое бурное прошлое; законы Рима смягчили их. Они 
получали от римлян начальство над пограничными военными отрядами, затем 
удалялись в свои поместья и добровольно становились земледельцами и совершали 
мирные завоевания, увеличивая площадь обработанной земли. Некоторые из их вилл 
обширностью своей напоминали города. Из всех западных городов Галлии в Сенте 
более всего сохранилось римских развалин; здесь были роскошные термы и арены 
колоссальных размеров. Здешний амфитеатр относился к временам Тиберия или 
Клавдия, тогда как амфитеатры соседних городов построены лишь во втором или 
даже третьем веке. Кроме того, Сент являлся торговым и еще более промышленным 
городом; тамошние шерстяные ткани были почти так же знамениты, как и аррасские.
Дорога из Сента в Бордо подходила к Жиронде в том месте, где стоит город Блей 
(Blaye). Эта была самая оживленная дорога на

__________
* Сидоний Аполлинарий (430—485 гг. н. э.), латинский писатель, епископ Клермона,
 оставил стихотворные панегирики императорам и письма.
 

508
 
всем галльском западе. По ней провозили из северных и центральных областей 
всевозможные продукты, привлекаемые в Бордо удобством тамошних складов. Почти 
все памятники в Бордо сооружены из камня, который был добыт в окрестностях 
Сента. Все это, подвозимое в телегах до Blaye, перегружалось здесь на суда, 
шедшие в Бордо. Жиронда между этими двумя городами представляла очень 
живописный вид, в особенности во время отлива, когда суда с распущенными 
парусами, неподвижные, стояли группами подобно флоту и ждали новой морской 
волны, которая понесет их к большому городу. Во втором веке Бордо был торговым 
городом, в котором происходила вечная ярмарка; впоследствии, в третьем веке, он 
стал изящной столицей, а в четвертом — центром просвещения.
По дороге из Бордо в Тулузу непрерывно тянулся ряд красивых и богатых поместий. 
На склонах холмистого берега Жиронды расположены были луга, пашни и 
виноградники. Задний план составляли леса из дубов, кипарисов, лавров и вязов, 
темная листва которых сливалась с падающей от них тенью и казалась издали как 
бы сплошной стеной; на высотах — виллы со своими статуями, фонтанами и стенными 
фресками. Посмотрите в наше время на каждую из деревушек, попадающихся на пути 
вверх по реке, посмотрите, как она жмется к своей колокольне, где-нибудь в 
ущелье или на холме в зеленой рамке из деревьев, — и вы легко представите себе, 
какой должна была быть на этом месте римская вилла.
Аквитанская область еще и в другом отношении была привлекательна для 
галло-римлян, которые ценили лакомства еще более, чем красивые виды. На морском 
берегу у Медока водились устрицы, самые знаменитые во всей Галлии — «жирные, 
сладкие, слегка отдающие морем»; а на берегах реки росла бордосская лоза, 
которая уже тогда начинала пользоваться своей славой.
Из городов до Тулузы встречался лишь Ажан (Agen), да и тот был очень 
незначительным. По-видимому, виллы, расположенные вдоль рек, поглощали все 
богатство и всю жизненную силу страны. Большие города возникли за Гаронной. На 
юг от нее Базис, Эоз, Ош, Лектур вытянулись в линию вдали от реки, вдоль дорог, 
идущих из Бордо в Тулузу. На севере промышленные города возвышались на 
плоскогорьях; Периге со своими металлургическими заводами, Кагор со своими 
полотняными фабриками, Родез (Rodez) с серебряными рудниками; все три они были 
соединены дорогой, которая доходила до Безье, пересекая Севенны.
На юг от Бордо общий вид страны резко менялся. Вы сразу попадали в чащу 
сосновых лесов, прорезанных широкими просеками, где нога вязла в песке и пыли. 
Характер населения менялся так же, как и характер страны. Здесь уже не 
встречались большие племена с огромной территорией, покрытой богатыми городами. 
Между Гаронной и Пиренеями можно было насчитать, по крайней мере,



509
 
девять племен или civitates, у которых, разве только кроме тарбеллов, были 
очень незначительные территории, — какой-нибудь изгиб речки или долина в 
Пиренеях. Жители этой страны, энергичные, выносливые, немного мрачные, резко 
отличались от галлов: чувствовалось, что они принадлежат к другой расе, к расе 
иберов, соседней с той, которая населяла Испанию.
В долине Гаронны и Адура еще встречались довольно красивые города: Лектур, 
город по преимуществу благочестивый, средоточие культа Матери Богов; Эоз, Ош и 
далее на юг Дакс со своими теплыми источниками. По мере приближения к горам, 
города становились реже и меньше. Зато общий вид страны делался живописнее. В 
области Пиренеев было больше жизни, чем в бесплодных и однообразных ландах: на 
каждом шагу приходилось проезжать мимо грациозных вилл и живописных деревушек. 
Римская цивилизация проникла в самые захолустные уголки этой страны. Такие 
места, как Баньер, Люшон, Котере, были знамениты своими водами и посещались не 
только галлами, но и римлянами. В особенности Люшон был во II веке модным 
местом.
Но соприкосновение с иностранцами не лишало горных жителей этой страны их любви 
к уединению и преданности местным традициям. Каждая долина принадлежала особому 
племени. Оно жило здесь уединенно, говоря, без сомнения, на своем наречии и во 
всяком случае поклоняясь своим особым богам; каждый ручей, каждая долина, 
каждый холм, каждая гржен после битвы,
 которая происходила у его стен между Септимием Севером и Клавдием Альбином. 
Эта была самая ужасная катастрофа во всей галльской истории. Трудно поверить, 
что это несчастье было настолько непоправимо, что Лион не мог и мечтать 
подняться после него: ведь другие города — Нарбонна, Рим, Смирна — выдержали 
столь же ужасные испытания. Лион же влачил в третьем веке жалкое существование. 
По-видимому, галльский совет устраивал еще здесь свои собрания в продолжение 
сотни лет, но ни галльские императоры, ни императоры-преобразователи времен 
тетрархии,* ни Констанций, ни Юлиан, ни Грациан ** и не думали возвращать Лиону 
его прежнее место в Галлии. Первенствующее положение среди галльской 
национальности с 300 года поделили между собой Трир и Арль.
4. Париж. — Во II веке Париж представлял собой лишь маленький торговый порт, 
центр судоходства в долине Сены, и служил посредником между городом Саном и 
океаном; все это и придавало особенное значение той корпорации «парижских 
корабельщиков», которая появляется со времен Тиберия. В те времена город 
заключался почти только в пределах теперешнего острова Cite, своей 
первоначальной колыбели. Впрочем, он уже начинал достигать склонов холма св. 
Женевьевы: там вскоре сооружены были арены. Правый берег был еще покрыт 
болотами.

__________
* Тетрархия — «власть четырех» 284—305 гг. н. э. Это были императоры Диоклетиан,
 Максимиан и цезари Галерий, Констанций I.
** Правители IV в н. э.: Констанций II (337—361 гг.); Юлиан (361—363 гг.), 
Грациан (375—383 гг.).
[1] Акведук Мирибель доставлял ежедневно 65000 куб. метров воды. Лион, 
расположенный на Фурвьере, снабжали водой четыре акведука, из которых главный 
шел от горы Пилата и имел в длину 79 километров Эти акведуки доставляли 
ежедневно 80000 куб метров воды.
 

515
 
В древнейшие времена развитие Парижа шло медленно и с затруднениями, зато он 
продолжал развиваться беспрестанно. Лион сразу достиг своего блеска; зато он и 
в упадок пришел внезапно. Париж же шел медленно, но правильными и уверенными 
шагами. Через три или четыре поколения после правления Антонина появляются на 
левом берегу амфитеатр, развалины которого едва видны в настоящее время, и 
термы, еще довольно хорошо сохранившиеся. В IV веке, в то время как столько 
знаменитых городов Галлии приходят в упадок и исчезают, Париж не перестает 
расти: не в смысле расширения территории, так как с 300 года он снова 
замыкается в пределах своего острова, а в том смысле, что значение его, 
несмотря на это, увеличивается; он сделается любимой резиденцией цезаря Юлиана, 
наиболее галлоподобного из всех императоров, когда-либо управлявших Галлией. С 
этого времени его будущее обеспечено.
Юлиан рассказывает нам с видимым удовольствием о своем пребывании в Лютеции. «Я 
был на зимних квартирах в моей дорогой Лютеции, так называют кельты маленький 
городок паризиев. Он расположен на реке, которая со всех сторон окружает его, 
так что в город можно проникнуть лишь с двух сторон по двум деревянным



516
 
мостам. Уровень воды в реке редко подвергается значительным изменениям под 
влиянием зимних дождей и летней засухи. Вода в ней чиста, приятна на вид и 
превосходна на вкус. Жителям было бы трудно достать другую воду, так как они 
живут на острове. Зима здесь не сурова, что приписывается соседству океана, от 
которого сюда доходят дуновения, способные смягчить климат. Здесь есть 
виноградники и даже растут смоковницы, с тех пор как их окутывают в солому, что 
защищает их от холода». Юлиан прибавляет, что в один год «необыкновенно суровая 
зима покрыла реку льдом. На ней появились огромные льдины, которые плыли по 
воле волн, без перерыва следуя одна за другой; сцепляясь друг с другом, они 
чуть было не образовали моста. В этой стране согреваются при помощи печек, 
которые ставят в большинстве помещений».
5. Тpup. — Трир при первых императорах во времена Друза, Германика, Калигулы и 
Клавдия имел свой, довольно длинный, период блеска и славы. Войны с германцами 
придавали этому городу особенное значение. Здесь устроена была колония; город 
обнесли широкой оградой, соорудили в нем амфитеатр, термы. Для варварского 
севера Трир некоторое время играл роль римской столицы, которую он с таким 
успехом выполнял впоследствии в IV веке. Но во времена Веспасиана Трир приходит 
в упадок; его участие в восстании 69 года, без сомнения, повредило ему, но 
особенно уменьшилось его значение благодаря окончанию германских войн. Вокруг 
него надолго устанавливается спокойствие. Тем не менее Трир продолжает жить и 
отличаться роскошью и трудолюбивой деятельностью. Это был большой город: может 
показаться даже, что его сделали слишком большим, когда его сооружали, думая 
сделать из него точку отправления для будущих завоеваний обширной территории 
между Рейном и Эльбой: ему слишком просторно в пределах его ограды. Трир был, 
главным образом, городом богатых людей, которым эксплуатация естественных 
богатств страны доставляла большие доходы, а еще бблыпие — эксплуатация 
рейнской армии. Это была перворазрядная торговая метрополия, служившая 
посредницей между Галлией, Британией и Италией с одной стороны, и Германией — с 
другой. Из Трира, без сомнения, отправлялись большие торговые экспедиции, 
которые должны были распространять среди варваров произведения римского мира.
Трирскими богачами были галлы, часто из низших слоев населения, очень смышленые,
 очень деятельные, быстро достигавшие благосостояния и тратившие свои богатства 
на грубую и безвкусную роскошь. По барельефам, украшающим гробницы этих богачей,
 можно судить о них самих. Посмотрите, например, на мавзолей Игела. На верхушке 
памятника орел взмахнул своими развернутыми крыльями. С какой стати поместили 
на могиле купца эту эмблему военной силы и победоносного оружия? Корпус самого 
здания от нижнего камня



517
 
цоколя до самой верхушки фронтона покрыт ужасающим количеством барельефов. Мы 
напрасно стали бы искать в этих фигурах искусства и выразительности; в их 
размерах, разнообразных до бесконечности, совершенно отсутствует пропорция; в 
группах отдельные лица неудачно расположены, их позы натянуты и неестественны. 
Вот прежде всего на фасаде портрет самого покойника, Секундина, и его жены — 
оба во весь рост. Под ними, в медальонах, бюсты их детей; вокруг расположены 
самые разнообразные картины и изображения сцен, иногда совершенно неожиданных: 
экипаж в дороге, тяжело нагруженная повозка, мулы, поднимающиеся на гору, 
семейные сцены,



518
 
сцены из жизни на фабрике, в мастерской, и, вперемежку со всем этим, игры в 
цирке, знаки зодиака, мифологические фантазии, морские божества. Художник не 
оставил свободным ни одного квадратного дюйма: он помнил, что покойник хорошо 
знал цену месту, за которое заплачено. Эта гробница наиболее загроможденная, 
какую только можно видеть; остальные трирские мавзолеи похожи на этот. В одном 
случае на них изображено как несут хлеб в мешках, в другом — огромные бочки на 
барках; вот арендаторы, пришедшие уплатить аренду за землю, а вот колоны, 
приносящие свой оброк. Здесь — полная история галло-римского труда и трирского 
богатства, которую мы можем прочесть на этих памятниках.
В III веке возобновляются войны с германцами. Трир делается при этом снова 
городом оружия и бранного шума, укрепленным лагерем империи. Императоры делают 
его местом своей обычной резиденции. Они восстанавливают городские стены. 
Воздвигаются эти «черные ворота», такие безобразные, массивные, но зато такие 
мощные, что они одни стоят целой крепости. Восстанавливают термы. В Трире 
помещается, в углу его ограды, императорский дворец, прочный как башня, 
роскошный как вилла. Смотря теперь на эти развалины, еще сохранившие свое 
величие, чувствуешь величайшие усилия, произведенные римским миром у преддверия 
мира варварского. В течение всего IV века у этих стен сосредоточивалась военная 
жизнь запада, и с ними связаны были надежды Галлии и Италии.
В своей поэме о «знаменитых городах» Авсоний дает Триру первое место среди 
галльских городов. «Этот город питает, одевает и вооружает военные силы 
империи». Это — Рим севера, как Арль представлял собой Рим Галлии; но это Рим 
полу варварский, настолько же оживленный солдатчиной, насколько Арль является 
городом мирным и просвещенным.
(Jullian, Gallia, Ch. XX—XXII, chez Hachette).

14. Жизнь в галло-римском городе в IV веке
Внешний вид большого галльского города во времена Феодосия I,* был очень 
непривлекателен. Между Бордо этой эпохи и тем же городом в первые три века 
нашей эры была огромная разница. При Антонинах и Северах это был большой 
цветущий город, широко раскинувшийся вдоль Гаронны и больших дорог бесконечными 
рядами своих домов, храмов, гробниц и вилл. Ничто здесь не напоминало о военной 
жизни: не было ни солдат, ни укреплений, ни стен; никто здесь не думал о 
необходимости защищаться. Такого города, начиная

__________
* 378 — 395 гг. н. э.
 

519
 
с 300 года, уже не существовало. Вместо него мы видим колоссальную крепость, 
издалека господствующую над равнинами своими стенами и башнями.
Окружающая его стена представляет собой продолговатый четырехугольник, 
прорезанный 14 воротами и 46 башнями. Во всей этой системе оборонительных 
сооружений исключительно господствуют прямые линии и окружности, перпендикуляры 
и круги, квадраты и прямые углы. Военное искусство империи этой эпохи не знало 
для Галлии других типов укреплений, кроме этих прямоугольников и башен, 
сооружений массивных, сделанных без искусства, без вкуса и без технических 
знаний. Города IV века защищались лишь при помощи громадной массы своих стен; 
правда, им приходилось иметь дело с этого времени с варварами. Стоило только 
закрыть ворота, поставить воинов на башни и стены, и можно было чувствовать 
себя в полной безопасности, за исключением, конечно, только случаев измены.
Толщина стены была от 6 до 8 метров. Ворота были маленькие, низкие, покрытые 
сводом, без сомнения, темные; на них давила стена метров в 5 высотой. Это был 
скорее подземный выход, чем ворота, нечто вроде дыры. Стена возвышалась, по 
крайней мере, на 10 метров, а башни были и еще выше: «Казалось, — как говорит 
Авсоний, — что они теряются в облаках». Стена тянулась также и вдоль Гаронны, 
так что бордосцы даже не видели своей реки. Горизонт был закрыт со всех сторон, 
даже гавань находилась внутри стен; на самой Гаронне не было набережной: 
пристанью служило устье небольшого ручья, называвшегося Девеза; это был скорее 
внутренний канал, чем гавань. Корабли проходили над самой стеной, под воротами, 
носившими название «лодочных». В случае надобности эти ворота закрывались, и 
весь город со всеми его жителями и кораблями оказывался отрезанным от всего 
остального мира.
Вокруг пристани теснились дома. Улицы, очень узкие, скученные, пересекались под 
прямым углом и соответствовали городским воротам. Со всех перекрестков и со 
всех переулков виднелось это массивное и унылое сооружение, которое, казалось, 
распространяло свою тень на весь город, замкнутый в его пределах.
В эту эпоху Бордо имел не больше 2350 метров в окружности; когда-то он был в 
три раза больше. Тем не менее, он еще выдавался в этом отношении сравнительно с 
соседними городами: Перигё не имел даже и тысячи метров в окружности; Байонна, 
Дакс, Сент были еще меньше. В таких именно размерах и строились все укрепленные 
города, начиная с 300 года; самые обширные из них имели от 2000 до 2500 метров 
в окружности, они могли вместить не больше 15—20 тысяч жителей. Все они были 
похожи друг на друга, все были одинаково маленькие и мрачные.
Внутри их было мало или даже совсем не было больших памятников. Не хватало 
места для театров, арен, базилик. Единствен-



520
 
ную роскошь, которую позволил себе Бордо, представлял собой фонтан из 
паросского мрамора. В него собирались воды Девезы. Город принужден теперь 
довольствоваться водами маленького ручейка: давно прошло то время, когда 
широкий акведук доставлял в него дань соседних источников, и когда великолепные 
водоемы, покрытые барельефами и статуями, украшали его площадь. Все это теперь 
в развалинах, и акведук исчез вместе с древним городом и спокойной жизнью былых 
времен. Теперь придется ограничиваться, и на многие века, водами Девезы и 
колодцев.
У современников было слово, которое вполне соответствовало внешнему виду таких 
городов. Все это были castra — укрепленные замки, крепости. Они были заключены 
в стенах, которые, без сомнения, защищали город, но в которых он в то же время 
задыхался. Место города мирных обывателей занял военный город; начиная с времен 
Константина в Бордо стоял гарнизон. Империя защищается теперь не только на 
границах, ей приходится заботиться о защите каждого города и внутри страны. 
Когда-то можно было спокойно жить в юго-западной Галлии. Вдоль Рейна шла 
длинная цепь колоний и легионов, которая должна была останавливать неприятеля. 
У Галлии был свой пояс, состоявший из укреплений и воинов. За ними граждане 
могли без страха предаваться на досуге мирным занятиям. Но начиная с 300 года 
забота о борьбе распространяется на все города. Система общей защиты страны при 
помощи больших армий, расположенных на границе, теперь оставлена: дело обороны 
раздробляется и локализуется. Из провинциальной, если можно так выразиться, она 
становится муниципальной. Мы еще во времена римской империи, но начиная с 300 
года, с того дня как страна покрылась грозными крепостями, и города, 
замкнувшись в самих себя, окружились стенами, можно уже сказать, что начались 
средние века.
Если мы выйдем из Бордо и проедем по окрестностям, то положение дел окажется 
как будто бы не таким печальным. Прибрежные холмы Гаронны имеют такой же 
веселый вид, как и во времена Адриана и Антонина. Виноградная лоза покрывает их 
от подошвы до вершин, вино по-прежнему делает Бордо знаменитым, и Авсоний не 
может говорить без умиления об этой «улыбающейся Аквитании», в которой 
смягчаются нравы. Хлеба и виноградной лозы полное изобилие. Знать живет в своих 
виллах, гордая титулом «римских сенаторов» и «превосходительнейших мужей» (vir 
illustrissimus) и еще более счастливая своими огромными земельными владениями. 
Они покинули угрюмые стены и скученные улицы. Всему они предпочитают свои 
имения, где чувствуют себя свободными и могущественными. Конечно, и здесь 
бывали скучные дни, в особенности зимой. Несмотря на все предосторожности, 
подчас бывало очень холодно. Авсоний сообщает нам, что он дрожал от холода до 
самого марта в своей сентонжской деревне; это не мешало ему, впрочем,



521
 
оставаться там до самой Пасхи и быть, подобно всем богатым людям того времени, 
заклятым врагом города и страстным поклонником полей.
Дело в том, что теперь города далеко уже не так привлекательны для аристократии,
 как в былое время. В них уже нет тех увеселительных мест и роскошных зданий, 
которые когда-то делали город любимым местопребыванием богатых людей. Нет 
больше театра; амфитеатры разваливаются, храмы — бедны и убоги, портики исчезли.
 В течение первых трех веков город имел для галлов непреодолимую притягательную 
силу; в четвертом — богачи возвращаются к своим прежним привычкам и в городе 
оставляют себе лишь убежище, где бы можно было остановиться во время случайных 
приездов. Они охотно уступают город простонародью и солдатам и являются сюда 
только на богослужения и для того, чтобы учиться. Они так счастливы в своих 
имениях! Авсоний, например, живет в Луканьяке, близ С. Эмилиона, во дворце, 
который «может соперничать с римскими дворцами»; он наслаждается тенистыми 
лесами, чудными пейзажами и живет в своей резиденции, которая стоила ему 
огромных денег, но зато действительно поражает своей роскошной красотой.
Впрочем, и в деревенской жизни есть свои темные стороны; здесь так же, как и в 
городе, приходится все более и более принимать разные меры предосторожности. 
Вилла получает в это время название praetorium'a, и уже одно это имя напоминает 
о войне и военном командовании. И действительно, хозяин ее столько же комендант 
крепости, сколько и землевладелец. Вилла — уже не просто дачное место; она 
окружена стенами и валом; это — castrum или, по крайней мере, castellum 
(укрепленное место). Самая роскошная из всех вилл Жиронды — вилла в Бурже, 
построенная на площадке, которая господствует над слиянием обеих рек. Ее 
соорудил в правление Константина Понтий Паулин, префект претория. Здесь были 
садки для живой рыбы, термы, библиотеки, дворцы — одним словом, все, что 
придумала драгоценного и изящного римская роскошь. Но здесь были также башни, 
укрепления, запасы хлеба: хорошо защищенная и снабженная достаточным 
продовольствием, вилла эта могла смело выдержать осаду. Носила она германское 
название, которое в последние два века успело уже войти в латинский язык, 
название burgus, от слова burg — крепость.
Наряду с виллами мы еще находим несколько открытых деревень (vici), которые 
появились повсюду в Галлии во времена Цезарей и Антонинов. Но, чем дальше, тем 
их становится меньше и меньше, и везде замечается стремление укрепить их. Мы 
возвращаемся, таким образом, к галльским временам, когда вся страна была 
покрыта множеством oppida. Самые значительные из этих поселков были окружены 
валом; те, которые казались важными в стратегическом отношении, превратились в 
крепкие замки. К таким именно местам



522
 
принадлежал Blaye. Этот город являлся ключом по отношению ко всему нижнему 
течению реки. Его даже обычно называли «Blaye — воительница»: он служил в одно 
и то же время и против пиратов со стороны океана, и против неприятеля, который 
мог подойти с севера, по дороге из Сента. Для защиты этого пункта служили 
«воины Гаронны», — по-видимому, местная стража, годная и для сухопутной, и для 
морской войны. Она находилась под начальством правителя Арморики — 
главнокомандующего, власть которого простиралась на всю береговую полосу от 
Руана до Байонны.
Присутствие этих воинов и вид этих укреплений неизбежно должны были отразиться 
на жизни местного населения. Как ни шутит Авсоний, но, по-видимому, он не 
всегда спокоен; он, по меньшей мере, боится разбойников, боится голода, а это 
показывает, что положение дел было более или менее неопределенным, а 
благополучие — лишь кажущимся, чисто внешним. Если мы хотим знать, как жил 
землевладелец Нижнего Медока во времена Валентиниана,* чем он развлекался после 
охоты на кабана и рыбной ловли, то послушаем Авсония, что он пишет своему другу 
Феону, который жил близ Сулака: «Не охотишься ли ты на воров, которые бродят по 
всей стране и не предлагают ли они тебе из страха смертной казни поделиться с 
тобой своей добычей? А ты (без сомнения, движимый кротостью и отвращением к 
человеческой крови) прощаешь им их преступление за деньги; ты говоришь об 
ошибке, назначаешь штраф за каждую голову украденного скота, и из судьи 
превращаешься в соучастника». В Медоке, значит, были разбойники и они так мало 
боялись императорского суда, что землевладельцы предпочитали преследовать их 
своими средствами или же вступать с ними в полюбовное соглашение: ворам 
оставляли быков, а те платили штраф.
В стихотворениях Авсония мы находим еще и другое признание. Он описывает свою 
деревенскую усадьбу, и вот на какое преимущество ее он обращает особое внимание 
среди тысячи других: «Я всегда храню запас плодов на два года: тот, кто не 
делает этого, не замедлит испытать голод». И такие предосторожности он 
принимает в нескольких километрах от населенных городов Бордо и Базаса, на 
берегу Гаронны, по которой беспрестанно снуют корабли и барки! Очевидно, среди 
этого благополучия, более кажущегося, чем действительного, люди испытывали 
живейшее беспокойство, боялись страшного голода и имели на это основания. 
Авсоний поручил однажды своему бывшему управляющему Филону снабдить провиантом 
свою луканьякскую виллу, близ Либурна. Филон набрал всевозможных припасов, 
хлеба, соли, плодов и явился со всем этим грузом в виллу Паулина, друга Авсония.
 Извещенный об этом, наш

__________
* 364 — 375 гг. н. э.
 

523
 
поэт пишет Паулину и просит его дать Филону транспортное судно, чтобы «вовремя 
спасти Луканьяк от голода». Итак, в этих мраморных виллах, среди виноградников 
и засеянных хлебом полей, боялись иногда умереть с голоду! Даже если Авсоний, 
по своему обыкновению, и преувеличил в данном случае,* то все же жизнь должна 
была быть жалкой в этих деревнях, постоянно угрожаемых разбойниками и голодом, 
и тоскливой — в городах, которые превратились в военные посты и места стоянки 
гарнизонов. Римская жизнь в юго-западной Галлии не была уже синонимом мира и 
безопасности.
(Jullian, Ausoneet Bordeaux, pp. 115—132).

__________
* Несомненно, Авсоний дает простор своему поэтическому воображению.
Глава XV. СУД
1. Судебные учреждения в Риме
Организация суда в Риме изменялась в зависимости от государственного 
устройства; но при всех этих изменениях его никогда не отделяли от управления. 
Наоборот, основным принципом римлян было убеждение, что суд является 
необходимой функцией общественной власти и составляет с ней одно целое. Никто в 
Риме и не представлял себе, что суд должен быть поручен людям, отдавшимся 
исключительно этому делу; еще меньше думали римляне, что судьи должны быть 
независимы от государственной администрации. Главы государства были у них в 
одно и то же время и правителями общины, и судьями во всех тяжбах и 
преступлениях. Римляне не додумались до мысли о разделении властей, и, сколько 
они ни увеличивали число своих магистратур, они никогда не научились отделять 
судебную власть от административной и военной. Наше представление о преторах 
было бы совершенно ложным, если бы мы думали, что они были только судьями. Они 
являлись, вместе с тем, и военными вождями, и правителями. Само название 
«претор» значило «начальник войска» и применялось первоначально к консулам. 
Правда, некоторым из этих преторов поручался специально разбор судебных дел, но 
они точно так же могли быть поставлены и во главе войска или управления 
провинции.



525
 
Отсюда следует, что суд в Риме был подчинен интересам общества и государства. 
Среди римлян было распространено убеждение, что «благо государства должно быть 
высшим законом». Такой принцип породил те несправедливые процессы, которые 
известны были у древних под именем дел об «оскорблении величества». Эти дела 
вовсе не появились впервые во времена империи, как это обыкновенно думают: 
империя лишь получила их по наследству от республики. Слово «величество» 
(maiestas) при консулах обозначало власть государства, как при императорах оно 
стало обозначать власть государя. И в ту, и в другую эпоху под этим понимали 
верховную, абсолютную власть, перед которой стушевывались все права отдельной 
личности. Обвинения в оскорблении величества были так же часты во времена 
республики, как и во времена империи. Не оказать должного почтения консулу, 
поколебать авторитет сената, надсмеяться публично над авгуром, стремиться к 
аристократии в период господства демократии и иметь демократические вкусы в то 
время, когда верх взяла аристократия, уклоняться от общественных дел и желать 
жить на полной свободе, — все это были преступления против «величества» 
государства, и государство судило эти преступления само в лице консула или 
претора.
Конечно, гражданин, приговоренный к смерти консулом, имел право апеллировать к 
народу (provocatio). Но эта апелляция, по крайней мере в первые века, должна 
была быть обращена к комициям по куриям или по центуриям, а на этих комициях 
председательствовал консул, и никто не имел права говорить в этом собрании без 
разрешения председателя. Из этого видно, что гражданину нелегко было обратиться 
к народу и добиться от него, наперекор консулу, постановления, направленного 
против того же консула. Быть может даже, что апелляция к народу являлась, 
подобно многим другим учреждениям римской республики, пустым звуком и приманкой 
для народа. Доказательством, что этот закон об апелляции не исполнялся и 
оставался обыкновенно мертвой буквой, служит то, что в течение трех веков, как 
это видно из сочинений римских историков, его возобновляли семь раз, и Тит 
Ливий сам замечает, что только после седьмого возобновления (т. е. в 
предпоследний век республики) закон об апелляции стали действительно применять 
на деле.
Часто случалось, что помимо всякой апелляции, римский народ сам непосредственно 
судил некоторые дела. Самые яркие примеры такого рода суда представляют собой 
процессы Кориолана,* Клавдия Пульхра [1] и Сципиона Африканского. Было принято, 
что народ, т. е.

__________
* Гней Марций Кориолан, римский полководец нач. V в. до н. э. Перешел на 
сторону враждебных римлянам вольскам и был ими убит за отказ захватить Рим.
[1] Р. Claudius Pulcher занимал должность консула в 219 г.: желая дать сражение 
и получив от авгуров неблагоприятные ауспиции, он велел бросить священных кур в 
море и все-таки вступил в битву, в которой потерпел сокрушительное поражение. 
Вернувшись в Рим, он должен был отказаться от консульства и избрать диктатора, 
но в насмешку назначил диктатором своего вольноотпущенника. Его судили за 
оскорбление величества, но вследствие проливного дождя собрание разошлось; 
впрочем, при вторичном обвинении он был присужден к штрафу. — Ред.
 

526
 
государство, всегда имеет право изъять какое-нибудь дело из ведения 
обыкновенного суда и, превратившись в судебный трибунал, постановить приговор 
над обвиняемым. Древние видели в этом гарантию свободы; но сами примеры такого 
суда, какие только нам известны, могут служить доказательством несовершенства 
этой народной юрисдикции. В процессе Кориолана участь обвиняемого решили 
страсти и ненависть; в деле Сципиона дерзкая развязность его и громкие слова 
подействовали на народ и восторжествовали над законом. Очень трудно, чтобы 
толпа, вдруг превратившаяся в судебное собрание, не поддалась мотивам, ничего 
общего не имеющим с чувством справедливости. Этот верховный трибунал не что 
иное, как политическое собрание, и было бы большой ошибкой думать, что 
политическое собрание представляет какие-нибудь особые гарантии личной свободе 
и праву. Привыкнув вращаться в сфере интересов совсем другого рода, такое 
собрание вовсе не расположено сосредотачивать свое внимание на мысли об 
абсолютной справедливости. Оно представляет собой государство; оно само — 
государство; как же можно ожидать от него полного беспристрастия в мыслях и 
чувствах во время суда над обвиняемым, который, уже в силу своего положения, не 
может не находиться в столкновении с государством и его интересами?
В последний век республики развивается учреждение, которое на первый взгляд 
кажется аналогичным современному суду присяжных. Суд производит уже не консул 
или претор, разбирающий дело единолично и постановляющий окончательный 
приговор: это дело переходит к трибуналам, состоящим из тридцати судей каждый. 
Эти трибуналы, официально называющиеся quaestiones perpetuae, возобновлялись 
каждый год и функционировали постоянно в течение всего годичного срока. Члены 
их собирались под председательством претора, квестора или эдила. Они избирались 
по жребию, как и наши присяжные, и половина их могла быть отведена как 
обвинителем, так и защитой. Несколько трибуналов заседало одновременно, и 
каждый из них разбирал лишь дела одной какой-нибудь категории: один — 
казнокрадство, другой — лихоимство, третий — подкуп, четвертый — оскорбление 
величества, остальные — убийство, поджог, подделку, прелюбодеяние.
Такое учреждение кажется и демократичным, и либеральным; на самом же деле оно 
служило средством для уничтожения демократии и подавления свободы.



527
 
Во-первых, хотя члены этих трибуналов и избирались по жребию, но они могли быть 
избраны только из заранее составленного списка, а этот список заключал в себе 
только сенаторов. Благодаря этому, сенат, уже овладевший управлением, мог 
прибрать к своим рукам еще и суд, и этот последний послужил для олигархии новым 
средством удержать власть. Если мы возьмем для примера трибунал, судивший дела 
об оскорблении величества, т. е. преступления и проступки против государства, 
то очевидно, что эти присяжные из сенаторов должны были под оскорблением 
величества подразумевать все, что было направлено против власти сената и 
привилегий олигархии. Трибунал, судивший дела о злоупотреблениях на выборах и о 
подкупе голосов, без сомнения, не мог помешать тому, чтобы голоса избирателей 
продавались тому, кто больше даст; но если их покупал какой-нибудь враг сената, 
то его за это привлекали к суду и обвиняли. Если какой-нибудь консул или 
проконсул показывал враждебное отношение к сенату, то ему очень трудно было 
избежать осуждения в одном из трибуналов, разбиравших дела о казнокрадстве или 
лихоимстве.
Таким образом, олигархия пользовалась судом, чтобы оберегать свою власть; он 
служил ей также и для обогащения. Правителями провинций были люди, которые 
занимали раньше магистратуры в Риме. Римские же должности были не только 
бесплатны, но и очень разорительны, и казалось справедливым вознаграждать за 
них выгодным управлением провинциями. Пользование властью в Риме очень скоро 
разорило бы сенаторскую олигархию, если бы она не пополняла и не увеличивала 
постоянно своих богатств эксплуатацией завоеванных стран; но для безопасного 
пользования этим средством необходимо, чтобы суд был организован 
соответствующим образом. Что же можно было придумать лучшего в этом смысле, как 
не поручить сенаторам судебное разбирательство тех дел, в которых замешаны 
проконсулы? Таким образом, судьи принадлежали к той же корпорации, что и 
обвиняемые, и имели с ними одинаковые интересы: ведь все эти судьи сами были 
проконсулами или собирались ими сделаться, все они совершали такие же 
преступления или надеялись их совершить когда-нибудь. Такой суд, казалось, 
устроен был нарочно для того, чтобы обеспечить полную безнаказанность членам 
олигархии.
От такого положения дел страдали две категории людей: провинциалы и всадники. 
Провинциалы страдали непосредственно от грабежа и тирании правителей; всадники 
же — косвенно, вследствие соперничества правителей в деле эксплуатации страны. 
Первые редко находили возможность заявить свои жалобы, зато всадники, сильные в 
Риме своим богатством и своей сплоченностью, умели заставить выслушать свои 
требования. Они не упускали случая обнаружить недостатки сенаторского суда. Это 
не значит, конечно, что их самих



528
 
воодушевляло чувство справедливости: они стремились не к изменению свойств 
этого суда, а лишь к тому, чтобы самим попользоваться выгодами, доставляемыми 
таким судом: проще говоря, им хотелось сесть на место сенаторов в этих же самых 
судебных трибуналах. Из-за этого и разгорелась борьба между обоими классами. 
Гракхи решили дело в пользу всадников и этим нанесли наиболее чувствительный 
удар сенаторской знати; но во время последовавшей затем реакции знать вернула 
себе судебную власть. Эта последняя вторично была отнята у нее Марием и снова 
возвращена Суллой. Наконец найден был компромисс, благодаря которому оба 
сословия поделили между собой трибуналы.
В эпоху империи суд был преобразован в том же духе, как и управление; но связь 
между тем и другим сохранилась прежняя: судебная власть продолжала быть 
функцией власти административной. А так как император соединил в своем лице всю 
государственную власть, то ему целиком стала принадлежать и власть судебная. 
Народ передал правителю всю свою верховую власть: он передал ему, следовательно,
 и свое право судить. Вот почему император стал верховным, а в принципе даже 
единственным судьей в империи.
Всякая судебная власть исходила от него: он мог передать ее избранным им людям 
так же, как и власть административную. Он посылал в провинции своих чиновников, 
которым поручалось судить, собирать подати, командовать военными отрядами, и 
все они постановляли свои решения от его имени. С тех пор стало невозможным 
существование присяжных или какой-нибудь корпорации независимых судей. Суд 
присяжных являлся бы властным вмешательством общества, а такое вмешательство 
так же мало могло быть допущено в судебной области, как и в области политики. 
Корпорация независимых судей была бы даже непонятной, так как все признавали, 
что судебная власть исходила только от императора. Императоры же и не думали 
вовсе учреждать две различных категории своих агентов: одну для управления, а 
другую для суда. Обе эти функции были совершенно смешаны между собой, точно так 
же, как они смешивались и в руках республиканских магистратов, и в лице самого 
императора.
Если мы перенесемся в IV в. нашей эры, когда империя была разделена на 
префектуры претория, на диоцезы или викариаты, и на провинции, то мы увидим, 
что правитель провинции был в то же время судьей и в гражданских, и в уголовных 
делах. Убийства, поджоги, прелюбодеяния, кражи, тяжбы по поводу владения, 
наследования и разных сделок, — все эти дела восходили к нему. Правда, в разных 
округах провинции существовали особые низшие судьи, называвшиеся iudices 
pedanei; но их назначал правитель провинции, и на них смотрели как на его 
делегатов. Точно так же в городах



529
 
существовала еще юрисдикция выборных магистратов, но все решения этих последних 
можно было обжаловать перед правителем. В итоге, всякий суд производился 
чиновниками императора.
Всякое постановление суда могло быть обжаловано, но это уже не была апелляция к 
народу, как во времена республики: на iudex pedaneus апеллировали правителю 
провинции, на этого последнего — викарию, на викария — префекту претория: 
другими словами, на приговор каждого чиновника приносили апелляционную жалобу 
его начальнику. Было столько же апелляционных инстанций, сколько степеней 
чиновничьей иерархии, но в любом случае судиться приходилось у чиновника.
Можно составить себе довольно верное представление о положении суда в римской 
империи, если предположить, что у нас (во Франции) — совершенно деспотический 
образ правления, без каких бы то ни было ограничений и без контроля, и что в то 
же время все судебные трибуналы уничтожены, а суд творят префекты в качестве 
агентов абсолютной центральной власти. Не нужно при этом забывать, что в ту 
эпоху не существовало никаких законов, кроме тех, которые исходили от 
императора. Законом являлось то, что государь сказал (edictum от dicere — 
говорить), или, что он написал (rescriptum от scribere — писать), или же то, 
что он ответил на обращенный к нему запрос чиновника (responsum от respondere — 
отвечать). Закон был не что иное, как воля императора. Таким образом, вся 
власть и административная, и законодательная, и судебная сосредоточивалась в 
руках одного человека или же в руках его агентов.
При такой организации суда простой обыватель не имел никакой защиты от 
злоупотреблений властью правителей. Между тем, хорошо устроенный суд 
характеризуется, главным образом, именно тем, что он ограждает права отдельной 
личности от чрезмерных требований общественных властей. Ничего подобного не 
могло быть при империи. Шло ли дело о том, что называлось «оскорблением 
величества», — судьями в нем были агенты государя. В простом вопросе, 
относящемся к податному обложению, в случае отказа от уплаты или жалобы на 
несправедливость при взимании подати, судьей являлось опять-таки то же лицо, 
которому поручено было само взыскание податей, и для которого осуждение было 
делом не только личного интереса, но и служебного долга. Если же дело шло о 
жалобе на какого-нибудь чиновника, то и с ней приходилось обращаться к 
чиновнику же.
В эту эпоху деспотизм наложил свою печать на все стороны судебной организации. 
Процедура была упрощена свыше всякой меры для возможно большего удобства судьи 
и к немалому ущербу подсудимого. Один закон дает ясное понятие о тех широких 
полномочиях, которые предоставлялись судье: «Дела маловажные, — читаем мы в 
этом законе, — он должен разбирать быстро и тотчас же



530
 
отпускать подсудимого или присуждать его к наказанию палками и бичом». Какие же 
дела признавались маловажными? Это уже предоставлялось решать самому судье. 
Вообще, закон стесняет его очень мало: он почти всегда имел возможность по 
своему желанию постановить решение более мягкое или более суровое, и оказаться 
судьей строгим или снисходительным. Обвиняемый же не имел никаких гарантий. 
Судья мог даже запретить адвокату продолжать свою деятельность или устранить 
его от участия в том или другом деле.
При таком порядке совершенно естественно было появление предварительного 
заключения. Древним гражданским общинам оно было неизвестно. Обвиняемый 
оставался на свободе, если только он вносил соответствующий залог. Во времена 
же империи предварительное заключение установилось окончательно. Пытка стала 
общераспространенным средством для производства дознания, — раньше же ей 
подвергались только рабы. Система наказания сделалась также более суровой: 
появились разные новые виды казни, бичевание, конфискация, каторжные работы в 
рудниках, рабство.
Конфискация, по-видимому, пришлась особенно по вкусу императорским судьям. 
Всякий приговор к смертной казни или к изгнанию сопровождался конфискацией 
имущества осужденного. Это же наказание назначалось и самостоятельно за 
множество разных преступлений, например, в том случае, если декурион женился на 
рабыне, если хозяин давал у себя приют вору, если кто-нибудь для уменьшения 
подати скрывал истинную ценность своего имущества, и за многие другие не 
особенно значительные проступки. Таким образом государство обогащалось, 
благодаря преступлениям частных лиц, и оно оказывалось заинтересованным в том, 
чтобы были виновные. Суд, вместо того, чтобы защищать собственность, объявлял 
ей войну; вместо того, чтобы оберегать жизнь и имущество людей, он, казалось, 
наоборот, отдавал и то, и другое на полный произвол власти.
(Fustel de Coulanges, Revue des Deux Mondes, tome XCI, pp. 676 et suiv.).

2. Процесс Сципиона Африканского
Публий Сципион Африканский обвинен был двумя трибунами Петилиями во 
взяточничестве и должен был явиться на суд перед трибутными комициями.* Это 
вызвало весьма разнообразные толки. Некоторые порицали трибунов и еще больше 
народ, который допускал такие возмутительные вещи. Другие отвечали на это, что 
никто не

__________
* 184/3 гг. до н. э.
 

531
 
должен уклоняться от повиновения законам: равенство лучше всего обеспечивается 
тем, что и самые могущественные обязаны предстать перед судом, когда их вызовут.

В день суда Сципион явился на форум в сопровождении довольно многочисленной 
толпы людей из разных слоев общества. Когда ему предложили защищаться, он не 
отвечал ни слова на высказанные против него обвинения, но произнес такую 
похвальную речь своим подвигам, которая заставила всех признаться, что они 
никогда еще не слышали столь красноречивого и искреннего панегирика.
Трибуны не ограничились нападками на ведение денежных дел; они упрекали его в 
более давних проступках, особенно в изнеженном образе жизни на зимних квартирах 
в Сиракузах. Что касается взяточничества, то тут трибуны больше высказывали 
подозрения, чем приводили доказательства. Сын его, попавший в плен, — говорили 
они, прислан был обратно без выкупа. Антиох, царь сирийский, обнаружил перед 
ним подозрительную уступчивость. Сципион будто бы отправился на восток только 
для того, чтобы показать властителям и народам тех стран, что он один — все в 
римском государстве, что своей тенью он покрывает Рим, владыку всего мира, что 
одна его подпись заменяет собой декреты сената и выражение воли всего народа. 
Не будучи в состоянии обесчестить Сципиона, трибуны силились сделать его 
ненавистным.
Так как речи затянулись до самой ночи, дело было отсрочено. В назначенный день 
трибуны с утра заняли возвышение, откуда произносились речи. Когда вызвали 
обвиняемого, он выступил вперед в сопровождении значительной свиты из друзей и 
клиентов, прошел через народное собрание, занял место на возвышении и при 
водворившемся молчании воскликнул: «Трибуны и вы, граждане римские, сегодня 
годовщина того дня, в который я дал битву карфагенянам и Ганнибалу в Африке и 
победил их.* Поэтому не справедливее ли было бы отложить на сегодня судебное 
разбирательство и прения? Я отправляюсь в Капитолий приветствовать Юпитера, 
Юнону, Минерву и всех богов, которые охраняют Капитолий и крепость. Я хочу 
поблагодарить их за то, что они дали мне в этот день и во многих других случаях 
разум и силу для оказания крупных услуг моему отечеству. Пусть те из вас, 
римляне, которые разделяют мое желание, отправятся со мной просить богов, чтобы 
они даровали вам вождей, подобных мне. Если вы давали мне, начиная с 
семнадцатилетнего возраста и до самой старости, сколько должностей и некоторые 
из них даже раньше требуемого законом возраста, то это делалось, конечно, 
потому, что мои заслуги превышали оказываемые мне почести». Сказав эти слова, 
он отправился в Капитолий, и все собрание последовало за ним.

__________
* Битва при Заме, положившая конец II Пунической войне (202 г. до н. э.).
 

532
 
Общее одушевление было так велико, что даже судебные секретари и ликторы 
покинули трибунов, которые остались одни со своими рабами и глашатаем. Из 
Капитолия Сципион последовательно прошел во все храмы города, сопровождаемый 
повсюду римским народом. После этого он удалился в свое имение, в Литернум, с 
твердым намерением не трогаться оттуда, даже если трибуны снова вызовут его. 
Для оправдания отсутствия Сципиона его брат заявил, что он болен.
Один из трибунов, Тиберий Семпроний Гракх, который до этого времени был его 
врагом, перешел в конце концов на его сторону. «Предание суду такого человека, 
— сказал он, — принесет больше стыда римскому народу, чем самому Сципиону». 
Обвинителям пришлось отказаться от своих намерений; они заявили, что подумают, 
как бы примирить свои права со своим долгом. Сенат в полном составе 
приветствовал Семпрония за то, что он поставил общее благо выше своих личных 
притязаний. Напротив, обоих Петилиев осыпали упреками за то, что они стремились 
к славе, основанной на чужом несчастии, и хотели выдвинуться за счет Сципиона.
(Тит Ливий, кн. XXXVIII, гл. 50—53).

3. Базилики
Базилики соответствовали нашим зданиям судебных установлений или присутственным 
местам. Помещались они в непосредственном соседстве с форумом. Древнейшая 
базилика была построена в 185 г. до Р. X. М. Порцием Катаном, и называлась 
Porcia; в 52 г. до Р. X. ее уничтожил пожар, происшедший во время похорон 
Клодия. Далее, сооружены были одна за другой базилики Fuluia или Aemilia (180 г.
 до Р. X.), Тетргота (171 г. до Р. X.), Opimia (121 г. до Р. X.), Julia, 
начатая Цезарем и законченная Августом. Ко временам империи относятся базилики 
Траяна (Ulpia) и Константина. Провинции подражали примеру Рима, и большинство 
провинциаль-

 

533
 
ных городов пожелало также иметь и свои базилики. Не все эти здания исчезли. 
Существуют еще значительные развалины базилики Константина; в 1871 г. 
произведены были раскопки того места, где стояла базилика Julia, и кроме того 
удалось определить расположение частей базилики Ulpia. Довольно хорошо 
сохранилась помпейская базилика.
Базилика представляет собой продолговатый прямоугольник, разделенный на три 
части двумя параллельными рядами колонн или столбов, как некоторые из наших 
церквей. В базилике Julia средняя часть (обыкновенно эти части называются 
«кораблями» — nef) имеет в длину 82 метра и в ширину 16 м. Задняя стенка 
базилики часто имеет форму полукруглой абсиды: здесь именно возвышалась эстрада,
 на которой заседал суд. Таково, напр., устройство базилики во дворце Домициана.
 Подобная же абсида есть и в базилике Константина. В Ulpia мы видим две абсиды, 
расположенные одна против

 

534
 
другой. Наоборот, нет ни малейших следов абсиды в базилике Julia. В Помпеях 
судейская эстрада примыкала к прямой стене.
Здание базилики было иногда открыто, иногда окружено стенами. Над ним 
устаивался или свод, или обыкновенный потолок, или сволок, бревна которого были 
видны. Кровля базилики Ulpia была сделана частью из бронзы. Украшалось 
помещение статуями и золочеными трофеями. Как внутри, так и снаружи, базилика 
поражала обилием драгоценных материалов и разнообразных художественных 
произведений, благодаря щедрости строителей, которые таким великолепием 
старались удовлетворить своему тщеславию. Колонны в базилике Aemilia, напр., 
были из фригийского мрамора, а строитель ее, П. Эмилий, увешал их, кроме того, 
великолепными щитами; эта базилика украшена была также бронзой, золотом и 
живописью. Базилика Julia была вымощена мрамором. Обыкновенно над боковыми 
галереями устраивались хоры, с которых публика могла видеть средний корабль 
здания.
Базилика служила в одно и то же время и зданием суда, и залом присутственных 
мест, и биржей, и местом для прогулки и разговоров со знакомыми. Она не имела, 
собственно, специального назначения и служила для самых разнообразных 
надобностей. В базилике творили суд, потому что здесь можно было найти убежище 
от солнца и дождя, но сюда являлись также и для болтовни, игры, прогулки; а в 
портиках, окружавших базилику, торговцы устраивали свои лавочки.
(Guadet, Diet. des antiq., t. I, pp. 678—679; и Martha, L'Archeologie romaine, 
p. 164).

4. Адвокатский гонорар во времена республики
Во все времена адвокаты отказывались от того, что можно было бы назвать 
жалованьем, определенной заработной платой, но они ничего не теряли вследствие 
этого: услуги, на которые нет определенной таксы, оплачиваются обыкновенно 
дороже всех других. Для обозначения платы за те услуги, которые они оказывали 
своим клиентам, римские адвокаты придумали слово honorarium, перешедшее затем и 
в современные европейские языки.
В речах Цицерона мы имеем много указаний на продажность судей, но, если бы 
судьи, в свою очередь, сообщили нам сведения о барышах адвокатов, то мы увидели 
бы, что этим последним доставалась львиная доля. Lex Cincia — закон, 
запрещающий адвокатам принимать подарки деньгами или натурой, существовал уже 
за 100 лет до рождения Цицерона (он был издан в 204 г. до Р. X.). Таким образом,
 злоупотребления адвокатов оказываются очень древними, и вышеупомянутый закон 
скорее устанавливает факт их

 

535
 
существования, чем уничтожает их: трудно ведь, в самом деле, перехватывать 
деньги при переходе их из рук в руки. Во всяком случае, закон этот успел выйти 
из употребления, и лишь в эпоху империи произведена была попытка восстановить 
его: Август постановил: адвокатов, уличенных в принятии платы, наказывать 
штрафом в четыре раза большим, чем полученная сумма. Но сила вещей взяла верх, 
и Клавдий отменил lex Cincia, по крайней мере по отношению к подаркам, не 
превышающим 10000 сестерций. Эта же сумма была допускаема и во времена Плиния 
Младшего, но уплачивать гонорар позволялось лишь по окончании дела: на суде же 
адвокат должен был давать клятву, что ничего не получил, а клиент, что ничего 
не дал. Бессилие всех этих предписаний очевидно: рядом с бедным адвокатом, 
который получает от своего страдающего подагрой клиента мешок бобов, мы видим 
Вибия Криспа, оратора времен империи, нажившего себе колоссальное состояние.
В последний век республики, оратор Филипп (которого Катулл назвал вором, что 
возбуждало лишь смех) был знаменит своими драгоценными рыбными садками, 
свидетельствовавшими о безумной роскоши. Очевидно, совесть Филиппа, запрещавшая 
ему быть щедрым по отношении к народу, нисколько не мешала пользоваться 
щедротами своих клиентов. Красе вел такую же жизнь и проявлял такие же вкусы к 
расточительности, как и Филипп: он дошел до того, что однажды надел траур по 
случаю кончины мурены. Но самым жадным из ораторов был Гортензий, которого 
прозвали именем одной танцовщицы, Дионисии, ввиду распущенности как его 
поведения, так и красноречия. При этом он нисколько не скрывал своей алчности; 
однажды, напр., Гортензий защищал в суде фальшивое завещание, в котором ему 
вместе с Крассом была отказана известная сумма: ведь надо же было ему кормить 
миног в своем баульском имении, миног, для которых он, обыкновенно, закупал всю 
рыбу на рынке! Известно, что Веррес разделил на три части все, что он награбил 
в Сицилии: одну он предназначал для себя, другую — для адвокатов, третью — для 
судей; что касается адвокатов, то из них один только Гортензий, согласившись 
сделаться соучастником преступлений Верреса, участвовал в дележе его добычи.
Цицерон, по крайней мере, не принимал подарков натурой, если не считать книг, 
да и то он заручился предварительно у одного юриста очень свободным толкованием 
lex Cincia. Таким образом, в деле гонораров, как и во всем остальном, Цицерон 
оказывается одним из самых честных людей своего времени. А между тем, главным 
источником его благосостояния была именно адвокатская деятельность. Мы еще 
можем поверить вместе с Плутархом, что его наследственное имущество, с 
прибавкой приданого Теренции, давало ему в начале карьеры возможность проявлять 
бескорыстие, тем более замечательное, что оно было очень редким в те времена. 
Но как

 

536
 
могло хватать этих скудных средств на расходы по его эдильству и многочисленным 
кандидатурам, на роскошную жизнь, которую он вел впоследствии? Если у него были 
тысячи способов тратить деньги, то должно было быть столько же и источников для 
их добывания. Весьма вероятно, что приношения тяжущихся доставляли немалую долю 
средств, необходимых для такой жизни; а они достигали иногда значительных 
размеров, если верно то, что за свой палатинский дом он заплатил наличными 
деньгами 2 миллиона сестерций, которые занял у своего клиента Суллы, а потом 
забыл отдать. Чьими еще карманами пользовался он для того, чтобы купить себе 
имения в Тускуле, в Формиях, наполнить их прекрасными статуями, драгоценной 
мебелью, которая иногда обходилась не дешевле дома, так как за один только стол 
он заплатил 10000 сестерций? Откуда он взял приданое своей дочери Туллии, а 
также деньги на содержание сына, этого ребенка «такого скромного и кроткого», 
из которого впоследствии вышел юноша далеко не примерный?
Независимо от прижизненных подарков, болыпую часть этих средств Цицерон получал 
от щедрот завещателей, так как в Риме весьма распространен был обычай делать 
своими наследниками разных именитых людей: помещение их имени в завещании для 
них было почетом, а само завещание делало более действительным. Вот почему 
Цицерон значится рядом со смертельным врагом своим Клодием в завещании одного 
банкира. Очевидно, этот обычай был особенно выгоден для знаменитых адвокатов, 
которые кичились подобной щедростью завещателей: «Я получил по разным 
завещаниям более 20-ти миллионов сестерций», — говорит Цицерон в конце своей 
карьеры. Но это не дает, конечно, права повторять вместе с автором одного 
сочинения, приписываемого Саллюстию, что Цицерон «разжирел, питаясь кровью 
обвиняемых и эксплуатируя их несчастья». Такие напыщенно-декламаторские 
выражения совершенно несправедливы по отношению к человеку, который, живя в 
городе, где слава требовала соответствующей обстановки, должен был уступать 
обычаю и считаться с нуждами своего положения; к тому же он получал 
вознаграждение не большее, чем другие, за талант, стоивший во всяком случае 
дороже.
(Poiret, Essai sur l`eloquence judiriaire a Rome pendant la Republique, pp. 174 
et suiv.).

5. Обязанности адвоката
Оратор не должен браться за защиту всякого клиента без различия; спасительная 
гавань его красноречия не должна быть открыта для всех, даже для пиратов; пусть 
он руководствуется в

 

537
 
своей адвокатской деятельности существом каждого данного дела. Однако, ввиду 
того, что один человек не в состоянии вести все добросовестные тяжбы, а таковых 
значительное большинство, то при выборе он может руководствоваться 
рекомендациями и личными качествами своих клиентов. Но при этом он должен 
остерегаться, как бы не поддаться тщеславию двоякого рода: или предлагая свои 
услуги сильным людям в борьбе с людьми маленькими; или защищая только маленьких 
людей от сильных, в чем, пожалуй, еще больше тщеславия; ибо не положение 
человека делает его дело правым или неправым. Если он взялся за дело, которое 
вначале показалось ему достойным, а потом, во время обсуждения, он сознает его 
неправоту, то пусть он не стыдится отказаться от этого дела, заявив своему 
клиенту правду...
Должен ли адвокат всегда вести дело бесплатно? Об этом еще можно спорить. На 
первый взгляд вопрос этот решается сам собой, ибо кто не знает, что было бы 
гораздо почетнее, гораздо достойнее свободных искусств и самого оратора, если 
бы он не продавал своих услуг, не унижал этим значения такого большого 
благодеяния; тем более, что многие вещи могут показаться гадкими уже вследствие 
одного того, что их оценивают на деньги. Как говорится, это ясно даже слепому. 
Таким образом, всякий оратор, у которого есть достаточные средства, 
свидетельствует о низости своей грязной души, если требует плату. Если же его 
доходы ограничены и нуждаются в пополнении, то, следуя примеру всех мудрецов, 
он может допустить, чтобы его услуги оплачивались... Вознаграждение в таком 
случае является не только справедливым, но и необходимым, потому что оратор, 
вынужденный по самому свойству своей профессии посвящать все свое время чужим 
делам, не в состоянии удовлетворять свои потребности иным трудом.
Однако тут надо соблюдать известную меру, и очень важно в данном случае, с кого 
он берет, сколько и до каких пределов. Подальше от разбойничьего обычая брать с 
клиента, сообразуясь с опасностью его положения; это обычай, который должен 
внушать отвращение мало-мальски порядочному человеку... Оратор не должен 
зарабатывать больше, чем ему нужно на его жизненные потребности;
будь он даже беден, он не должен брать никакой излишней платы, а только 
следуемое вознаграждение, отлично сознавая, что дал во всяком случае больше, 
чем получил...
Очень немногие люди дают себе труд основательно изучить порученное дело... Я не 
говорю уже о тех небрежных адвокатах, для которых суть дела не играет роли, 
лишь бы только им предоставилась возможность покричать, либо набрасываясь на 
людей по обстоятельствам, к делу непричастным, либо отделываясь общими местами; 
есть и такие, для которых подобное небрежное отношение к делам составляет 
предмет особого тщеславия: одни, вечно занятые и всегда

 

538
 
имея какое-нибудь дело, которое нужно сделать раньше, вызывают к себе клиента 
накануне или утром в день суда и даже хвастают иногда тем, что изучили дело во 
время самого суда; другие, чтобы похвалиться своим умом и проницательностью, 
беззастенчиво заявляют, что они уже поняли, в чем дело, чуть не раньше еще, чем 
выслушают его. Затем, произнеся свою речь при одобрении всей публики, речь, 
состоящую из красивых слов и не имеющую никакого отношения ни к судье, ни к 
клиенту, они удаляются и проходят по форуму с торжествующим видом, обливаясь 
потом, в сопровождении толпы своих поклонников. Я не могу также одобрить тех 
адвокатов, которые поручают изучение дела своим друзьям, хотя размеры этого зла 
уменьшаются в зависимости от того, насколько основательно друзья изучают дело и 
знакомят с ним адвоката... Но самый скверный обычай довольствоваться заметками, 
составленными самим клиентом, который ведь обращается и к адвокату именно 
потому, что не может сам вести своего дела, или кем-нибудь из тех адвокатов, 
которые, не ведя самостоятельно дел, этим самым признают себя неспособными... 
Адвокат не должен также полагаться на свою память, пренебрегая записью того, 
что скажет ему клиент. Недостаточно спросить клиента один раз: необходимо 
заставить его повторить одно и то же дважды и даже больше, так как при 
первоначальном изложении дела многое может ускользнуть, особенно у человека 
неопытного (а это случается часто), а также для того, чтобы узнать, повторит ли 
клиент то же самое, ибо в большинстве случаев клиенты лгут, как будто они не 
рассказывают свое дело, а ведут тяжбу, и разговаривают не с адвокатом, а с 
судьей. Поэтому не следует слишком доверять им; надо, наоборот, подходить к ним 
со всех сторон, сбивая их, осаждать вопросами, тормошить их по мере возможности.
.. Кроме того, надо внимательно изучить все документы. Относящиеся к делу, и 
некоторые из них не только просмотреть, но и прочитать: очень часто они не 
содержат того, что им приписывается, или в них сказано меньше, или найдется 
что-нибудь, вредящее делу, или в них сказано слишком много, так что они 
подрывают сами себя этими преувеличениями. С другой стороны, нередко в них 
можно найти массу деталей, которые в глазах клиента не имеют никакого значения 
для дела...
Если человек ведет дело хуже, чем он может, то этим он обнаруживает не только 
небрежность, но и недобросовестность, а поэтому не следует брать на себя больше 
дел, чем можешь вести вполне добросовестно. Надо по возможности написать 
заранее то, что будешь говорить. Впрочем, когда приходится отвечать немедленно, 
то нельзя приготовиться ко всему. Иногда даже вредно иметь заранее написанную 
речь, в случае, если противник сделает замечание, которого раньше адвокат не 
предвидел. Некоторым при этом трудно отказаться от написанного, и они стараются 
воспользоваться наибольшим количе-

 

539
 
ством заготовленных фраз, чтобы вставить их в свою импровизированную речь, и в 
результате является нечто совершенно несуразное. В таких случаях лучше «стоять»,
 как говорят крестьяне, «твердо всей ступней» на чем-нибудь одном... В одном 
только мы должны хорошо приготовиться, а именно, хорошенько изучить дело, а 
затем уже во время суда нужно внимательно слушать противника... Никогда не 
попадет в затруднительное положение тот оратор, которому искусство, работа над 
делом и навык придают силы, способные преодолеть всякую трудность. Всегда 
вооруженный, всегда готовый к бою, он найдет необходимые слова и в судебном 
заседании, и во всяких будничных домашних делах.
(Квинтилиан, Наставление оратору, XII, 7—9).

б. Обвинители в конце республиканской эпохи
Так как в Риме не было государственных прокуроров, то всякий гражданин мог 
выступать обвинителем, даже в таком деле, которое лично нисколько не касалось 
его. В 1-м веке до Р. X. обвинители не пользовались особым уважением: в этой 
роли выступал, обыкновенно, какой-нибудь оратор средней руки с голосом, 
надтреснутым вследствие злоупотреблений словом, а, может быть, и удовольствиями 
жизни; или же человек из низших слоев общества вроде Л. Цезулена, который «в 
искусстве обвинять ближнего не имел себе равных», или Эруция, ветерана этой 
профессии, родившегося от неизвестного отца: он был противником Цицерона в 
процессах Росция Америйского и Варена. Иногда же это были разорившиеся 
аристократы, которые не боялись уронить свою репутацию, потому что ее у них не 
было: таковы оба Меммия, а также Брут, обесчестивший свое знаменитое имя, 
занимаясь таким зазорным ремеслом.
А между тем за сто лет перед этим цензор Катон Старший часто со славой выступал 
в подобной роли. Из всех тяжб, память о которых сохранилась, обвинительные 
процессы вызывают удивление не меньшее, чем другие; и если своими обвинениями 
он нажил немало врагов, то ими же увеличил и свою славу. Впрочем, не надо 
забывать, что в те времена древняя строгость нравов еще не вполне исчезла, и 
кроме того в качестве обвинителя выступал ведь Катон, а не кто-нибудь другой: и 
тогда уже общественному мнению не особенно нравилось, если примеру Катона 
подражал кто-нибудь, даже из самых почтенных людей. Кроме Катона указывают еще 
несколько случаев, когда обвинителем являлся Г. Гракх, например, против П. 
Попилия Ленаса, который подверг себя добровольному изгнанию. Но впоследствии 
это дело очень низко пало в глазах общества. Об этом можно судить по тону, в 
котором Цицерон говорит об Эруции:

 

540
 
он сравнивает подобных людей с капитолийскими гусями, с собаками, которых бьют, 
если они лают без разбору. Правда, в тот день когда Цицерон сам выступил с 
обвинением против Верреса, его мнение на этот счет несколько переменилось: «Те, 
кто обвиняет, — говорит он, — этим самым берут на себя обязательство быть 
безукоризненными, беспристрастными, чуждыми тех пороков, за которые они 
упрекают других».
Такое видимое противоречие, в сущности, легко объясняется. Обвинителей делили 
на две категории: к первой принадлежали случайные обвинители, ко второй — 
профессиональные. Считалось, что человек может случайно выступать в роли 
обвинителя, нисколько не портя себе этим репутацию: напр., когда дело шло о 
каком-нибудь общественном интересе, или когда обвинитель имел за себя 
общественное мнение, как Цицерон в процессе Верреса, или целую жизнь, полную 
славы и почета, как Метелл Нумидийский, обвинявший Валерия Мессалу; или же, 
наконец, когда дело шло о самозащите, как это было с М. Эмилем Скавром, 
обвиненным в избирательных подкупах П. Рутилием Руфом и в свою очередь 
обвинившим этого последнего. Не порицали также и начинающих ораторов, в 
особенности, если они нападали на людей опозоренных. Но за всеми этими 
исключениями, к обвинителям вообще относились дурно, тем более, что они не 
стеснялись копаться в частной жизни своих противников и вытаскивать на свет 
божий все смешное или постыдное, что они там найдут.
Неблагосклонное отношение к этому ремеслу в значительной степени зависело от 
того, что обвинители старались не для славы, а из-за денег. Выиграв процесс, 
они в известных случаях, которых точно определить мы не можем, имели право на 
четвертую часть штрафа, к которому присуждался обвиненный; отсюда слово 
quadruplator — оскорбительное название, применявшееся к тем, кто требовал себе 
это вознаграждение: * Цицерон бросил его в лицо Эруцию. Порядочные же люди 
обыкновенно гнушались подобным заработком; так, напр., после обвинения Милона, 
Фульвий получил узаконенное вознаграждение, а Аппий Клавдий отказался от него. 
Кроме того, и не дожидаясь неопределенного исхода процесса, материально 
заинтересованный в нем обвинитель имел очень простой способ достигнуть своей 
цели: он мог продать свое молчание или свое бездействие. Веррес таким образом 
избавился от одного обвинителя, заплатив ему 300 000 сестерций. Флакк, говорят, 
заплатил Дециану 2 миллиона сестерций отступного. Другого рода тактика состояла 
в том, чтобы затягивать дело по предварительному

__________
* Букв «примножающий вчетверо». На самом деле доносчик получал ? часть от 
штрафа его жертвы.
 

541
 
уговору с обвиняемым: это называлось tergiversari — «повернуть тыл», отступить; 
или же преследовали обвиняемого не энергично, доводя дело до оправдания: это 
был один из видов преступления, обозначавшегося термином «praevaricatio» [1] 
(черепаший ход, подобный движению человека, страдающего растяжением вен).
В известных специальных случаях выигравший процесс обвинитель получал иного 
рода награду, более высокую. Так, напр., подданному римского государства, с 
успехом обвинившему кого-нибудь в лихоимстве, давали гражданские права. Римский 
гражданин, в случае удачного обвинения кандидата в подкупах избирателей, 
восстановлялся в правах, если он был лишен их за подобное же преступление. 
Счастливый обвинитель, кроме того, освобождался от необходимости удовлетворять 
известным условиям относительно возраста при избрании на общественные должности.

Человек, жалоба которого была принята соответствующим магистратом, получал на 
известный срок (иногда продолжавшийся несколько месяцев) полномочия, подобные 
тем, которыми наделены наши судебные следователи: он имел право прикладывать 
печати к протоколам с показаниями обвиняемого и свидетелей, так же, как и к 
вещественным доказательствам, призывать свидетелей к допросу, принуждать 
уклоняющихся, — одним словом, принимать все меры, необходимые для того, чтобы 
добыть и сохранить улики, подтверждающие справедливость обвинения. Принятие 
претором обвинения имело такое же значение, как и официальное поручение от 
сената: тот, кого, так сказать, «отрядили для обвинения», имел право проникать 
в самую глубь провинции и производить там следствие в сопровождении военного 
конвоя, иногда очень значительного. Число свидетелей, приводимых с собой 
обвинителем, также могло быть весьма значительным, так как законы, которые его 
ограничили, установили maximum все-таки в 120 человек.
(Poiret, Essai sur l`eloquence judiciaire a Rome pendant la Republique, pp 182 
et suiv.).

__________
[1] От varico — ходить с вывороченными ногами — Ред.
7. Два доносчика времен империи — Домиций Афер и Регул
В числе доносчиков в правление Тиберия был один из лучших ораторов того времени,
 Домиций Афер, уроженец Нима. Начало его карьеры было далеко не блестящее: 
долго оставался он в неизвестности и терпел нужду, хотя он и не был особенно 
разборчив в средствах нажиться и очень ревностно стремился к этой цели. Впрочем,
 в сорок лет он уже был претором, но собственное сознание говорило ему, что 
репутация его не соответствует таланту: необходимо было что-нибудь

 

542
 
из ряда вон выходящее, чтобы сразу обратить на себя всеобщее внимание. Так как 
он ничем не смущался, то сделался доносчиком, и, желая сразу начать дело ловким 
ударом, он принялся тщательно выбирать себе жертву. Он знал ненависть Тиберия 
ко всем, кто был привязан к семье Германика; и вот, чтобы угодить императору 
вполне, он выступил с обвинением против Клавдии Пульхры — родственницы и самой 
близкой подруги Агриппины (вдовы Германика). Афер обвинил ее в беспутной жизни, 
в кознях и чародействе, направленных против императора. Все понимали, что, 
нападая на Клавдию, хотели поразить ее подругу, и что дело идет о ссоре между 
Тиберием и Агриппиной. Весь город насторожился; Афер, зная, что он ставит на 
карту всю свою репутацию и благополучие, превзошел самого себя: никогда еще он 
не говорил с таким красноречием. Для всех это было, по выражению Тацита, как бы 
открытие его гения. Тиберий, который не был вовсе любителем говорить 
комплименты, удостоил его своей похвалы. Во всем Риме только и речи было, что 
об Афере: он одним ударом достиг и богатства, и славы.
Правда, несколько лет спустя, он чуть было не поплатился очень дорого за свое 
торжество. Калигула, само собой разумеется, не мог любить человека, который с 
таким блеском выступил в роли врага Агриппины, его матери. Афер, отлично 
понимая это, попробовал было обезоружить его лестью, но с этим причудливым 
тираном лесть не всегда достигала цели, и случалось, что комплименты, которые 
ему делали, он принимал за оскорбление. Так, Афер воздвиг в честь его статую с 
надписью, в которой упоминалось, что Калигула, 27-ми лет отроду, уже был 
вторично избран консулом. Но император отнесся очень плохо к этой похвале: он 
увидел в ней оскорбительный намек на его молодость и косвенное указание на 
закон, запрещавший быть консулом в таких юных годах. Чтобы отомстить за себя, 
он явился в сенат с напыщенной речью, которую старательно и долго придумывал, и,
 считая себя мастером этого дела, пустился в состязание с лучшим оратором 
своего времени. Афер погиб бы, если бы вздумал защищаться, но он, конечно, не 
стал этого делать. Пав ниц к ногам принцепса, как будто красноречие последнего 
поразило его, как громом, он воскликнул, что гораздо меньше боится всемогущего 
Калигулы, чем его ораторского таланта; затем он повторил подробно только что 
выслушанную речь и принялся ее истолковывать, чтобы указать все ее красоты. 
Калигула, в восторге от того, что его так хорошо оценил такой замечательный 
знаток, вернул Аферу свое расположение.
Впоследствии Афер, как человек умный, сообразил, что надо постараться, чтобы 
забыли начало его карьеры, и что укрепить за собой занимаемое им блестящее 
положение можно только средствами противоположными тем, при помощи которых он 
его достиг. Обвиняя прежде честных людей, теперь он стал не раз употреблять 
свой

 

543
 
талант для их защиты. Речь, которую он произнес в защиту Домициллы, стала 
особенно знаменитой. Домицилла была женой одного человека, осужденного за 
политическое преступление; она осмелилась похоронить мужа в те времена, когда 
закон запрещал оплакивать своих близких. Ее обвинили ее сыновья, и, как кажется,
 братья и друзья также выступили против нее. Афер, который вел это дело перед 
императором, защищал ее совсем не так, как это сделал бы Катон: он воздержался 
от пылкости и негодования, от энергичных требований во имя прав человечности; 
вместо всего этого он постарался разжалобить судей. Отрывок, сохранившийся от 
этой речи, показывает, что он был не только хорошим оратором, но и еще более 
искусным адвокатом. В таланте Афера отражался его характер, и в речах его 
больше всего поражала ловкость и изворотливость так же, как и в его поведении. 
Живя в мире со всеми партиями, при помощи доносов заручившись расположением 
императора, вовремя успокоив порядочных людей проявлением дешевой независимости,
 он сумел избежать всевозможных опасностей, сопряженных с его положением богача 
и знаменитости. Он беспрепятственно прошел через самый опасный период империи и,
 добившись выдающегося положения при Тиберии, спокойно умер в старости при 
Нероне.
Регул действовал в качестве доносчика в правление Нерона и Домициана. Он был 
знатного рода, но отец его разорился и подвергся опале, так что оставил своим 
детям лишь славное имя, что в те времена представляло собой опасное наследство. 
Сын решил во что бы то ни стало выбиться из бедности, и, к великому скандалу 
всех своих знатных собратьев, сделался доносчиком. При этом он не придумал 
ничего лучшего, как выступить открыто против всех, кто только мог порицать его.
О юности Регула сохранились самые ужасные воспоминания. Рассказывали, что он 
советовал Нерону не утомлять себя убийством людей по одиночке, когда он может 
одним словом покончить со всем сенатом сразу; что после смерти Гальбы он 
заплатил убийцам Пизона, которого ненавидел; что, когда ему принесли голову 
Пизона, он ее стал кусать.
Силу Регула составляла его несокрушимая воля. Он захотел сделаться оратором; но 
природа не предназначала его для ораторской деятельности, — она дала ему 
тщедушное тело, слабый голос, речь с запинкой, отказала в воображении и в 
памяти. Про него говорили, перефразируя знаменитое определение Цицерона (vir 
bonus dicendi peritus), что он «дурной человек, не умеющий говорить». И вот он 
принялся работать над устранением всех этих недостатков с такой настойчивостью, 
что в конце концов многие стали находить его красноречивым. Он захотел 
сделаться богатым и при этом был так уверен в себе, что заранее назначил 
размеры своего будущего бо-

 

544
 
гатства: ему нужно было 60 миллионов сестерций. Сумма большая, но у него было 
много способов добыть ее.
К ремеслу доносчика он присоединял еще и другое, в котором прослыл великим 
мастером: он умел разными правдами и неправдами добиваться завещаний в свою 
пользу. Плиний Младший рассказывает по этому поводу несколько знаменитых 
анекдотов. Вдова того самого Пизона, которого Регул преследовал до самой смерти,
 опасно заболела; он имел дерзость навестить ее, сел у ее постели и стал 
говорить, что делал жертвоприношения и вопрошал гадателя о ее здоровье и 
получил очень благоприятный ответ, так что она наверное выздоровеет; бедная 
женщина, получившая поддержку в своей последней надежде, спешит поместить в 
завещание такого преданного друга и отказать ему часть своих богатств. Веллей 
Блез, лежа на смертном одре, хочет сделать новое завещание; Регул, уверенный, 
что он не будет в нем забыт, бежит к врачам и умоляет их продолжить хотя на 
несколько часов жизнь несчастного. Но как только завещание было подписано, он 
заговорил другое: «Зачем вы заставляете его мучиться так долго? Раз вы не 
можете спасти его жизнь, дайте ему, по крайней мере, умереть спокойно». Такой 
ловкий и беззастенчивый человек не мог, конечно, не составить себе состояния. 
Когда он достиг назначенной заранее суммы, он решил, что был слишком скромен. 
Он рассчитывал не останавливаться на этом и говорил Плинию, что боги открыли 
ему посредством разных знамений, что он удвоит свое богатство.
Последняя его мечта была особенно удивительной: ровно ничего не сделав для того,
 чтобы заслужить уважение, он тем не менее хотел быть уважаемым. И он добился 
этого, пугая своим влиянием тех, кого не мог ослепить своим богатством. Он был 
столько же тщеславен, сколько и жаден. Потеряв сына, Регул не удовольствовался 
тем, что на весь Рим кричал о своем горе, которое, по мнению всех, было слишком 
шумным для того, чтобы быть искренним: он захотел, чтобы его потерю оплакивала 
вся Италия, и даже провинции. И вот он составил похвальное слово в честь сына и 
добился того, чтобы эта речь была прочитана в каждом городе тем из декурионов, 
у которого самый лучший голос. Над таким тщеславием смеялись, но все спешили 
его удовлетворить. Все знали Регула и ненавидели его; вспоминали о 
преступлениях, которые он совершал, знали, что он человек алчный, жестокий, 
суеверный, с причудами, наглый в счастье, трусливый в опасности — одним словом, 
«самый отвратительный из всех двуногих», как его называли; все знали это, а 
между тем каждое утро его передняя была полна народа. Плиний возмущался, что в 
самую дурную погоду шли на поклон к Регулу в его прекрасные сады на берегах 
Тибра, в другом конце города; и он склонен был думать, что Регул нарочно 
поселился так далеко, чтобы бесить своих посетителей. Высшим торжеством его 
было то, что он

 

545
 
сохранил вплоть до самого правления Траяна эти внешние признаки всеобщего 
уважения.
(Boissier, ГOpposition sous les Cesars, pp. 199 et suiv., chez Hachette).

8. Суд императора Траяна
Я вызван был императором в Centum Cellae (ныняшняя Чивита-Веккия) * для участия 
в судебных заседаниях. Разбирались различные дела, которые дали Траяну случай 
обнаружить самые разнообразные качества, необходимые для судьи.
Обвинялся, прежде всего, Клавдий Аристон, первый человек в Эфесе, крупный 
благотворитель, приобретший популярность вполне заслуженную; из зависти на него 
сделан был донос людьми, ни в чем на него не похожими. В результате его 
оправдали, а доносчиков наказали.
На следующий день слушалось дело Галитты, обвиненной в прелюбодеянии. Состоя в 
браке с военным трибуном, домогавшимся высших государственных должностей, она 
запятнала и свою, и мужнину честь связью с одним центурионом. Муж написал об 
этом своему начальнику, а последний — императору. Проверив показания, император 
разжаловал центуриона и даже удалил его со службы. А так как в преступлении 
этом, по самому существу его, виновных было двое, оставалось наказать и 
неверную жену... Но муж, из любви к жене, держал ее при себе, в своем доме, 
даже после заявления о прелюбодеянии, и, по-видимому, хотел удовольствоваться 
наказанием соперника. Когда ему заявили, что надо вести дело дальше, он 
неохотно взялся за него; но обвиняемую все-таки пришлось наказать согласно lex 
Iulia [1].
На третий день разбиралось дело о завещании некоего Тирона, которое, по словам 
наследников, в одной своей части было подделано. Обвинялись Семпроний Сенецион, 
римский всадник, и Эвритм, вольноотпущенник и вилик императора. Наследники 
обратились к императору с коллективной просьбой, чтобы он взял на себя разбор 
этого дела, и император уважил их просьбу. Вернувшись из Дакийского похода,** 
он назначил им день суда. А когда некоторые из наследников отказались от 
обвинения из страха перед Эвритмом, Траян

__________
* Портовый город в Этрурии (северо-запад Италии).
** 107 г. н. э.
[1] По изданному Августом lex Julia adulteriis, виновная подвергалась изгнанию 
и конфискации значительной части имущества. — Ред.
 

546
 
сказал: «Я ведь не Нерон, а Эвритм не Поликлет». Однако он дал им отсрочку, по 
истечении которой назначил разбор дела в своем присутствии. Со стороны 
наследников явилось всего трое; они потребовали, чтобы вызваны были и другие, 
потому что ведь жалобу подавали все вместе, или чтобы позволено было и им 
отказаться от обвинения. Император говорил после этого очень сдержанно и 
серьезно. Когда же адвокат Сенециона и Эвритма заявил, что, если не допросят 
его клиентов, над ними будет тяготеть обвинение, Траян сказал: «Для меня важно 
не то, что они останутся в подозрении, а то, что подозрение ляжет и на меня». 
Затем, обратившись к нам, он сказал: «Обсудим дело, как нам поступить?» После 
этого, согласно общему решению, он велел объявить всем наследникам, что они 
обязаны или все вместе поддерживать обвинение, или каждый порознь оправдать 
свой отказ от обвинения; в противном случае их осудят, как клеветников.
(Плиний, Письма, кн. VI,—31).

9. Процессы правителей провинций
Когда провинциальное собрание решало возбудить обвинение против правителя, оно 
выбирало при этом депутацию, которая должна была поддерживать обвинение в Риме. 
Депутаты тотчас по прибытии в столицу сдавали свою жалобу в императорскую 
канцелярию, и император уже решал, принять ли ее, или нет. Не трудно угадать, 
что они на первых же шагах встречали разные серьезные затруднения. Обвиняемый 
прилагал все старания, чтобы замять дело, и нередко преуспевал в этом. Однажды 
жители Вифинии обратились к Клавдию с жалобой на прокуратора Юния Цилона. 
Император не расслышал их слов, и, когда он спросил, о чем они просят, Нарцисс 
сказал, что они воздают похвалы Юнию. «В таком случае, — воскликнул Клавдий, — 
он у них останется еще на два года!»
Если жалоба оказывалась принятой, то случалось иногда, что император передавал 
дело в свой трибунал; обыкновенно же, в особенности в 1-м веке, его отсылали в 
сенат. При этом провинциальные депутаты получали право говорить перед собранием 
сенаторов. Но, во всяком случае, их красноречие, в особенности если это были 
греки, производило гораздо меньше впечатления в Риме, чем на их родине. Мало 
того, они были иностранцы, и их поэтому выслушивали с видимым недоверием. 
Наконец, они не имели никакого нравственного влияния на сенат, и в их 
распоряжении был лишь один ораторский талант, возбуждающий притом подозрения. 
Вследствие этого установился обычай назначать депутации одного или нескольких 
патронов из членов сената, указанных им самим. Плиний и Тацит

 

547
 
неоднократно исполняли эту обязанность. Во время процесса провинциалы довольно 
часто подвергались серьезной опасности. Резкость их нападок часто раздражала 
сенат, а их незнакомство с положением дел в Риме, тамошними порядками и нравами 
приводило к большим недоразумениям. Так, после оправдания Юлия Басса, хотели 
возбудить преследование против главного его противника, грека Феофана, которого 
спасло лишь veto консула. В деле Классика проявили еще большую суровость: 
Норбан Лициниан, депутат от Бетики, во время самого процесса был приговорен к 
изгнанию.
Процесс против правителя обыкновенно начинался просьбой о расследовании. Так 
как в Риме не существовало прокурорского надзора, то роль, которую у нас 
исполняет судебный следователь, возлагали на самого обвинителя. Просьбу 
произвести следствие сенат почти всегда принимал. Заручившись таким одобрением 
сената, провинциальное собрание выбирало из своей среды комиссара, который 
носил название inquisitor'а. Закон наделял таких следователей самыми обширными 
полномочиями. Они не только имели право разъезжать по всей стране и собирать 
доказательства, но также могли производить домашние обыски, знакомиться с 
содержанием официальных документов, а именно: со счетными книгами публиканов и 
городских управлений. Можно заранее сказать, что их расследование должно было 
встречать немало препятствий со стороны находящихся в должности правителей, но 
зато города помогали им изо всех сил, и в своих розысках им, без сомнения, 
удавалось проникать иногда очень далеко. Так Норбану, которому было поручено 
вести следствие против Классика, удалось добыть весьма компрометирующие письма 
проконсула к одной женщине и нечто вроде записной книги, в которую тот 
собственноручно заносил всякую украденную им сумму.
Следствие затягивалось иногда свыше всякой меры: Плиний упоминает об одном 
таком следствии, продолжавшемся, по крайней мере, пять лет. По его окончании 
дело снова возвращалось в сенат. Судопроизводством здесь руководили консулы или 
император. Начинали с речей: прежде выслушивали обвинение, потом защиту, причем 
иногда между ними возникали пререкания. Обвинению предоставлено было шесть 
часов, защите — девять; как обвинение, так и защита могли быть поделены между 
несколькими адвокатами. Посланные от провинции имели право участвовать в 
прениях, но могли и воздерживаться от этого. Если они говорили, то именно в их 
речах слышалось особенно много резкости. Сенаторы, напротив, относились весьма 
мягко и щадили обвиняемого, если только он не был их личным врагом. Им трудно 
было забыть, что он — их товарищ, и они старались не слишком чернить его. 
Плиний беспрестанно оплакивал печальное положение всех этих бывших преторов и 
консулов, которые, достигнув верха почестей, принуждены теперь с

 

548
 
трудом защищаться против целой провинции, с яростью стремящейся погубить их. 
Такие взгляды и настроение, естественно, вели к тому, что в его руках обвинение 
против правителя утрачивало свою остроту и силу.
Вторым актом обвинительного процесса являлось выслушивание свидетельских 
показаний. По закону свидетелей могло быть не больше ста двадцати, но в 
действительности ограничивались, конечно, теми, которые были безусловно 
необходимы, и их вызывали лишь затем, чтобы выяснить какой-нибудь существенный 
пункт в деле. Допросом свидетелей руководили стороны под наблюдением 
председателя; они вызывали свидетелей, снимали с них показания, подвергали 
перекрестному допросу. При этом одновременно выслушивались свидетели как со 
стороны обвинения, так и со стороны защиты.
Приговор постановлялся таким же образом, как и во всяких других делах. 
Некоторые из сенаторов, по порядку старшинства, высказывали свои мнения, самые 
разнообразные, мотивируя их в более или менее пространной речи, а затем 
собрание решало дело по большинству голосов. Впрочем, приговор входил в 
законную силу лишь через десять дней по его постановлении: в течение этого 
промежутка император или сенат могли потребовать пересмотра дела.
Самым суровым наказанием для осужденного было изгнание (aquae et ignis 
interdictio), отягченное еще так назыв. deportatio, т. е. пожизненной ссылкой 
на один из маленьких островков Средиземного моря. Это наказание сопровождалось 
лишением большинства гражданских прав, в особенности права завещания, и потерей,
 по крайней мере части, имущества. Что касается другого вида наказания — 
relegatio, то иногда оно представляло собой то же, что и deportatio, а иногда 
это было лишь временное запрещение жительства в известных местах с конфискацией 
имущества или без нее. Случалось, что дело ограничивалось исключением виновного 
из сената и запрещением вступать в какую бы то ни было общественную должность. 
Бывали, наконец, случаи, что, оставляя осужденного в сенате, лишали его только 
права сделаться когда-нибудь правителем провинции. Независимо от всех этих 
наказаний, трибунал рекуператopoв [1] мог присудить его к возмещению всех 
проторей и убытков в удовлетворение гражданского иска.
(Р. Guiraud, Les Assemblees provinciales dans l`Empire romain, Livre II. ch. 7).


__________
[1] Recuperatores — члены особого суда, разбиравшего тяжбы о собственности и 
вознаграждении между гражданами и не гражданами. Этот суд, учрежденный еще во 
времена республики, продолжал существовать и при императорах и был уничтожен 
лишь тогда, когда все свободные жители империи получили права римского 
гражданства. — Ред.
10. Политический процесс при Септимии Севере
Апрониан был обвинен на основании того, что его кормилица, говорят, видела 
когда-то во сне, будто он сделался императором, и он, ввиду этого, предался 
занятиям магией; его осудили заочно, когда он в качестве проконсула находился в 
Азии. Когда нам читали протокол следствия, мы нашли там имена того, кто вел 
допрос, того, кто рассказал сон, тою, кто слышал этот рассказ; кроме этого мы 
заметили, что один свидетель, между прочим, сказал: «Я видел одного лысого 
сенатора, который наклонился и смотрел». Слова эти привели нас в ужас, потому 
что свидетель не назвал никого по имени, и Север тоже не вписал никого. Все это 
было так неожиданно, что страх обуял даже тех, кто никогда не был знаком с 
Апронианом, и не только тех, у кого плешь была на макушке, но даже и тех, у 
кого не хватало волос на лбу. Никто не был уверен в своей безопасности, кроме 
обладателей обильной шевелюры; мы оглядывали тех, кто имел это преимущество, а 
кругом говорили: «Это вот кто; нет, вот этот». Я не скрою того, что произошло 
со мной в этом случае, как ни смешно это покажется: я так испугался, что стал 
рукой щупать волосы у себя на голове. Другие испытали подобное же беспокойство. 
Мы с особенным интересом высматривали тех, кто хоть сколько-нибудь казался 
плешивым, как бы для того, чтобы свалить на них угрожавшую нам опасность, но 
вдруг ликтор прибавил, что этот лысый одет был в тогy претексту. Когда указана 
была эта подробность, взоры всех обратились на Бебия Марцеллина, который в то 
время был эдилом и обладал большой лысиной. Он сейчас же встал и, выступив на 
середину собрания, заявил: «Если он меня видел, он, конечно, узнает меня». Эти 
слова вызвали наше одобрение, доносчик был введен и долгое время стоял молча 
перед Марцеллином, ища глазами того, на кого бы ему показать; в конце концов, 
по данному ему знаку, он заявил, что это тот самый. Вот каким образом уличили 
Марцеллина в том, что он был тот лысый человек, который смотрел: оплакивая свое 
несчастье, он выведен был из сената. Пройдя форум, он отказался идти дальше; 
здесь, обнимая своих четверых детей, он сказал им печальные слова: «Я жалею 
лишь об одном, о том, что оставляю вас в живых». После этого ему отрубили 
голову.
(Дион Кассий, LXXVI, 8—9).
11. Суд при Валентиниане I
Из многочисленных и разнообразных приговоров, некоторые отличались особенной 
строгостью и безжалостностью. Таково было

 

550
 
прежде всего дело адвоката Марина, которого присудили к смертной казни после 
самого поверхностного разбора его дела, за то, что он прибегнул к незаконным 
средствам, добиваясь брака с некоей Гиспаниллой... Сенатору Цетегу по доносу, 
обвинявшему его в прелюбодеянии, отрубили голову. Некто Алипий, знатный юноша, 
за маловажный проступок поплатился изгнанием; другие, менее знатные, 
подвергались публичной казни. В их судьбе каждый видел образ того, что его 
самого ожидает, и всем снились пытки, оковы, тюрьма...
Страх обуял всех. Все эти ужасы, совершавшиеся пока в тишине, грозили вызвать 
всеобщее раздражение. Тогда знать отправила к императору послов с ходатайством, 
чтобы наказания более соразмерялись с преступлениями и чтобы сенаторов не 
подвергали пытке, так как это неслыханная и незаконная мера. Когда послы в 
заседании совета передали это ходатайство Валентиниану, он заявил, что никогда 
не постановлял ничего подобного, крича, что это клевета. Тогда квестор 
Евпраксий очень вежливо возражал императору, и, благодаря смелости квестора, 
суровое постановление было отменено.
Около этого же времени префект Максимин возбудил дело против одного юноши, 
почти еще ребенка, Лоллиана, сына Лампадия; преступление состояло в том, что 
Лоллиан, по детскому неразумию, списал сборник священных формул (заклинаний). 
Все рассчитывали, что Лоллиан отделается изгнанием; но он, по совету отца, 
апеллировал к императору; дело передано было в императорский суд; это значило, 
как говорится, попасть из огня да в полымя. Суд производил консуляр Бетики 
Фалангий, и голова Лоллиана пала от руки палача.
Тарраций Басс, брат его Камений, затем Марциан и Евсафий, все люди сенаторского 
сословия, обвинялись все вместе в том, что помогали вознице Авхению посредством 
колдовства. Но, за недостатком улик, их оправдали.
Несколько знатных женщин погибли по обвинению в прелюбодеянии. Самыми известным 
из них были Харита и Флавиана; последняя отведена была на казнь без всякой 
одежды. Впрочем, палач, допустивший такое оскорбление женщины, был в наказание 
сожжен живьем.
Два сенатора, Пафий и Корнелий, сознавшиеся оба в том, что с помощью яда 
совершили преступления, были казнены по приказу Максимина. Та же участь 
постигла и прокуратора монеты [1]. Серик и Абсолий были забиты до смерти 
ударами свинцовых гирек, привязанных к ремням. Чтобы исторгнуть у них признание,
 Максимин обещал им, что ни железо, ни огонь не будут пущены в ход против них...


__________
[1] «Прокуратор монеты» — чиновник, заведующий монетным двором. — Ред.
 

551
 
Говорят, что из одного бокового окна претория всегда висела бичевка, которая 
служила Максимину для приема всевозможных доносов. Как бы малоосновательны они 
не были, всегда можно было сгубить кого-нибудь. Однажды он притворился, что 
выгнал двух своих служителей My циана и Барбара, отъявленных плутов. Они 
выдавали себя за жертв произвола, жаловались на жестокость своего господина, 
всюду рассказывали, что обвиняемым остается одно средство спасения: впутать в 
дело как можно больше знатных лиц. Чем больше будет доносов, говорили они, тем 
скорее все будут освобождены.
Террористическое управление продолжалось; арестам и счет потеряли. Знатные до 
того были напуганы, что уже одним своим видом выдавали внутреннее беспокойство. 
Впрочем, трудно упрекать их за то, что они до земли сгибались перед 
притеснителем: ведь им ежеминутно приходилось слышать, как этот озверелый 
разбойник кричал, что никто не может считаться невинным без его воли.
(Аммиан Марцеллин, XXVIII, гл. 1).

Глава XVI. ХРИСТИАНСТВО
1. Положение христиан в языческом обществе
Те, кто изучал историю христианской церкви первых веков, знакомы с древними 
правилами, которыми должны были руководствоваться в своем поведении верующие, 
правилами, сформулированными Тертуллианом с таким ригоризмом: удаляться от 
язычников, не присутствовать на их праздничных торжествах, избегать их пиров, 
собраний, даже рынков, насколько это позволяет необходимость удовлетворять 
ежедневные потребности; принимать пищу, разговаривать, вообще жить только между 
собой, не носить оружия, уклоняться от всяких общественных должностей, — только 
при исполнении всех этих условий может быть достигнуто то совершенство, о 
котором мечтают христиане.
Но мы имеем здесь, большей частью, лишь чисто теоретические положения, и если 
некоторым и удавалось исполнять эти стеснительные правила, ни разу не нарушая 
их, то таких людей, во всяком случае, было очень мало, так как никакое 
человеческое общество, каким бы совершенным мы его ни представляли, не может, 
конечно, состоять сплошь из исключительных существ. Сам Тертуллиан признает это 
в своем ответе язычникам на их упреки, что христиане бесполезны в государстве: 
«Мы не отделяемся от мира; в качестве моряков, солдат, земледельцев, торговцев 
и покупателей, художников и ремесленников мы живем так же, как и вы, и в 
постоянных

 

553
 
сношениях с вами; излишеств и злоупотреблений — вот только чего мы избегаем».
Итак, христиане постоянно сталкивались с язычниками, и благодаря этим 
беспрестанным сношениям им часто приходилось видеть, слышать и даже подчиняться 
многому такому, что их верования осуждали. Вот один из этих людей сталкивается 
с сакраментальными формами договора: ему нужно занять денег, но претор — 
идолопоклонник, а при договоре приходится давать клятву; язычник клянется, 
христианин же, не желая выдавать тайны своего вероисповедания, хранит молчание 
и ограничивается письменным согласием. «Господь, — говорит он себе, — запретил 
всякую клятву, и я повинуюсь этому; но о писании ничего не сказано». Тертуллиан 
возмущается этим и грозит: «Ты преклонился, — говорит он заемщику, — перед 
языческими богами тем, что не протестовал при этом». Страх, прибавляет он, 
замкнул уста верующих. Подобная же слабость заставит христианина потом явиться 
на языческие торжества: на жертвоприношения, священные пиршества, игры в цирке, 
где толпа так часто кричит: «Смерть христианам!» Чтобы не подвергнуться 
насилиям разъяренной черни, он во время общественных празднеств зажжет 
иллюминацию у своих дверей и украсит их лаврами.
И не один только страх заставляет его совершить действия, осуждаемые его 
религией. К вере во Христа обратились многие художники и рабочие: скульпторы, 
живописцы, штукатуры, чеканщики, лепщики, золотильщики, вышивальщики, — все они 
делают изображения ложных богов и украшают их: «Разве мы можем, — говорят они, 
— отказываться от ремесла, которое нас кормит? Ведь делать идолов — не значит 
служить им». По поводу таких уклонений со стороны рабочих и художников церковь 
все чаще и чаще повторяла свои поучения и советы: «Прекратите такие работы, — 
говорила она им, — если не хотите погубить свои души. У вас не будет недостатка 
в другой работе. Гораздо лучше делать мебель или металлические сосуды, чем 
ваять или лить статую Марса».
Как преподавать литературу, не называя имен богов, не говоря ничего об их 
генеалогии, атрибутах, мифах и этим самым не воздавая им поклонения? Как, 
прибавляет к этому Тертуллиан со своей обычной резкостью, как вести торговлю и 
не быть жадным, не лгать, не продать никогда ничего такого, что необходимо для 
идолопоклонства?
В качестве воинов в легионах христиане подвергались самым сильным соблазнам, а 
между тем мы всюду видим их под римскими знаменами. Для всякого, кто не хотел 
подчиняться требованиям обычного порядка жизни, пребывание в лагере было полно 
опасностей: праздники в честь императора сопровождались церемониями, 
возмущавшими совесть христианина; культ Dii, Lares militares, 
гениев-покровителей войска, орлов, которых боготворили и окуривали

 

554
 
благовониями, — все это на каждом шагу заставляло христианина делать тяжелый 
выбор: или подчиниться, или погибнуть. 
Когда гражданский сановник приносил жертву богам Олимпа, то какому-нибудь 
подчиненному чиновнику приходилось подавать ему жертвенное вино и произносить 
священные формулы, а таким чиновником мог быть и христианин; как писец в 
судебном трибунале, он должен был при допросе записывать показания христианских 
мучеников; как палач — пытать их, вести на казнь, бить. И если история церкви 
сохранила имена нескольких бесстрашных людей, которые в качестве служителей или 
солдат отказывались повиноваться, то сколько было таких, которые, оставаясь в 
душе христианами, молча исполняли ненавистные им приказания?
Именно против государственной и общественной службы и вооружается Тертуллиан с 
особенной силой. «Спрашивают, — говорит он, — может ли служитель Бога занимать 
какую-нибудь должность под условием, что он, благодаря ли особой милости, или 
собственной ловкости, избежит всякого действия, представляющего собой 
идолопоклонство. При этом ссылаются на Иосифа и Даниила, которые управляли так 
Вавилоном и Египтом, не подвергаясь никакому осквернению. Что ж, я очень хотел 
бы, чтобы христиане занимали государственные должности, но чтобы при этом они 
не производили жертвоприношений, даже не делали никаких относящихся к этому 
распоряжений, не доставляли жертвенных животных, не заботились о содержании 
языческих храмов, не собирали средств, необходимых для этого, не устраивали 
игрищ и не руководили ими. Повторяю, я очень хотел бы этого, если только думают,
 что это возможно».
Вышеприведенные слова имеют в виду, главным образом, обязанности, связанные с 
исполнением муниципальных должностей, которые, может быть, больше, чем всякие 
другие, подвергали опасности душу христианина. Многочисленные надписи упоминают 
об играх, устроенных городскими магистратами, и называют местные божества, о 
культе которых они должны были заботиться; и этот обычай был настолько живуч, 
что даже появление на престоле христианских императоров не освободило 
магистратов от старинной обязанности устраивать для народа представления в 
амфитеатрах, которые осуждала церковь.
Среди христиан, очутившихся между обязанностями службы с одной стороны, и 
повиновением закону Божьему — с другой, было несколько таких, которые 
прославились своим презрением к жизни: напр., «четверо венчанных», которые 
предпочли умереть, чем изваять изображение Эскулапа; центурион Марцелл, 
какой-то неизвестный воин, и еще два других, упоминаемых св. Киприаном, — все 
они отказались принимать участие в языческом празднике; проконсульские 
служители, Базилид и Марин, которые погибли, лишь бы только не принести жертвы 
и не поклясться языческими богами;

 

555
 
Максимилиан, замученный за то, что во время набора сказал: «Я христианин и не 
могу носить оружия»; Кассиан, швырнувший свои таблички, чтобы не подписывать 
смертного приговора одному христианину; Доримедонт, председатель муниципального 
совета, который не захотел присутствовать при жертвоприношении. Но, во всяком 
случае, эти борцы за свободу совести были явлением редким. Воин Марцелл, 
превозносимый Тертуллианом, не нашел себе подражателей в войске, в котором у 
него было много единоверцев, и общественное мнение осудило его неосторожную 
смелость; не один художник по-прежнему продолжал украшать проклятых идолов; 
клятвы принимались христианами (если они и сами их не давали), согласно 
официально установленному обряду; сделка с совестью позволяла им участвовать в 
праздниках в честь бесовских божеств, которых они при этом тайком заклинали 
посредством дуновения. Под прикрытием таких уступок, делаемых с сожалением, с 
ненавистью в глубине души, и могла только развиваться и жить новая вера, не 
увеличивая без меры потока крови, проливаемой во имя Христа, и не отпугивая тех,
 кого могучее движение, с каждым днем все усиливавшееся, отрывало от служения 
идолам.
(Е. Le Blant, Melanges de I'Ecole de Rome, VIII, pp. 46 et suiv.).

2. Представления язычников о христианстве
С давних пор уже старались выяснить, что думали о христианстве язычники, 
принадлежащие к разным классам общества. Самые существенные пункты обвинений, 
выставленные ими против последователей Христа, известны нам из классических 
произведений христианской литературы, из Минуция Феликса, Тертуллиана, Оригена, 
Евсевия и некоторых других: усвоение чужеземных обычаев, безбожие, колдовство, 
разврат, ужасный обряд жертвоприношения детей и даже людоедство, ненависть к 
другим людям, склонность к заговорам и святотатству, нечестие, из-за которого 
над землей разражался гнев богов, слепое влечение к смерти, забвение всяких 
человеческих чувств, бесполезность для государства, трусливая слабость и 
дряблость, грубость, невежество — вот в чем, главным образом, язычники упрекали 
христиан.
По всем этим пунктам Деяния мучеников дают весьма полезные разъяснения, 
дополняющие то, что сообщают писатели.
Прежде всего судьи останавливались на вопросе о происхождении Христа, 
рожденного женщиной. Мог ли Он в таком случае быть Сыном Бога? И если бы Он был 
Бог, мог ли Он быть безобразным, как о том свидетельствуют отцы церкви? Мог ли 
Он умереть? Допустил ли бы распять себя? Ведь Вакха или Геракла нельзя было

 

556
 
бы тронуть безнаказанно. А смешанная с водой кровь, брызнувшая из раны, 
нанесенной Ему воином, разве это та самая нетленная кровь, какая, по описанию 
Гомера, текла из раны бога? Разве Пилат, предавший Его смерти, был за это 
наказан? Они насмехались над воскресением Господа, постоянно спрашивая, где же 
Тот, Который должен был бы оберегать своих верных и не может их защищать на 
этом свете? И не стыдно ли христианам поклоняться человеку, опозоренному 
распятием на кресте, человеку, которого собственные ученики покинули в минуту 
опасности; не стыдно им называть себя Его рабами? «Он все еще жив?» — 
спрашивает судья одного мученика, который исповедовал перед ним славное 
воскресение Христово. «Так, значит, его часто убивают?» — говорит проконсул 
христианину, только что говорившему о бескровной жертве во время евхаристии.
Некоторые слова христиан, которых считают за бунтовщиков, дают повод 
подозревать какой-то заговор, опасность, грозящую будто бы государству. 
Встревоженные этим, язычники спрашивают: «Что это за царствие Христово? — Что 
вы под этим подразумеваете? — Когда наступит это царство? — Что это за 
государство вашего Бога, которое вы называете небесным Иерусалимом? В какой 
стране находится оно?...»
Христиан считали еще, кроме того, и колдунами. Моисей и Христос слыли мастерами 
чародейного искусства; таинственность, которой окружали себя верующие, 
способствовала тому, что и на них распространялись эти подозрения. Их 
спокойствие во время мучений объясняли действием какого-то таинственного 
помазания и выдумывали особые средства, чтобы разрушить эти чары и усилить 
чувство боли. Во время пыток мученики часто повторяли: «Мы христиане! Да 
свершится над нами воля Божья!», и один палач предположил, что эти слова 
представляют собой какие-то чары, способные заворожить страдания. Когда св. 
Птоломей и св. Роман, подходя к судье, сказали: «Путь праведных прям и дорога 
их торна», — магистрат спросил своего ассесора: «Что они говорят»? — «Они поют, 
— ответил тот, — магические формулы, чтобы придать себе силу сопротивляться и 
восторжествовать над тобой».
Язычники высмеивали библейские сказания, слова Христа и догматы новой веры. Они 
насмехались над рассказом о пророке Ионе, о творении мира, Ноевом ковчеге, 
посланном из него голубе; смеялись над «богом с ослиной головой», которому, как 
они думали, поклонялись христиане, и карикатурные изображения которого разные 
бездельники рисовали углем на стенах; смеялись над верующими, их именами, их 
мучениями; толпа, издевавшаяся над ними в трибуналах, даже во время казни 
потешалась, глядя на их муки. Когда один мученик, брошенный на арену цирка, был 
ранен леопардом и обливался кровью, народ кричал ему: «Да будет тебе баня на 
поль-

 

557
 
зу!», повторяя, таким образом, обычное приветствие, которым встречали друг 
друга в термах.
Над христианами издевались за их веру в славную жизнь, за их надежду на 
небесную награду, которую они заслужили, претерпевая бичевания, за их безумное 
ожидание венца после того, как падет голова. Говорили со смехом о последнем 
суде, о будущем воскресении мертвых, осыпая христиан по этому поводу странными 
и коварными вопросами: «Будут ли тогда все одного роста и одинаково тощи или 
толсты? Воскреснут ли люди для жизни вечной со всеми своими физическими 
недостатками? Кому будет принадлежать тело человека, съеденное другим 
человеком? Вернуться ли нам также и наши волосы, в исполнение сказанного: «И ни 
один волос с головы вашей не погибнет»? Обряд крещения воспроизводился в 
смешном виде на сцене, и однажды, тут же на сцене, актер, по имени Генезий, 
которому поручили потешать публику, объявил себя христианином и громко 
потребовал, чтобы его поедали мукам.
Но люди, которые не боялись смерти в самых ужасных ее видах, не могли, конечно, 
оказаться особенно чувствительными к подобным насмешкам. «Придет час, — 
говорили они, — час суда, час бесконечных мучений и вечно пожирающего пламени. 
Душа и тело станут бессмертными для искупления. Мы увидим, как навеки будут 
осуждены мучиться те насмешники, которым мы были отданы на потеху на одно 
мгновение; праведники станут перед этими несчастными, которые будут с отчаянием 
повторять: «Вот люди, которых мы преследовали своими насмешками. К чему нам 
послужило наше презрение и наша надменная гордость? Все земное прошло, как 
тень». Тогда они узнают вечную казнь, они, которые отказывались верить в вечную 
жизнь».
(Е. Le Blant, Melanges de l`Eсоlе de Rome, VII, pp. 196 et suiv.).

3. Письма Плиния и Траяна по поводу христиан
Плиний Траяну
Я принял за правило обращаться к тебе во всех случаях, возбуждающих мое 
сомнение. Да и в самом деле, кто лучше тебя может побороть мои колебания или 
наставить меня в моем незнании? Я никогда не принимал участия в следствии над 
христианами, поэтому я не знаю, что и в какой степени заслуживает наказания, до 
каких пределов следует вести расследование. Я немало колебался по поводу того, 
следует ли принимать во внимание возраст, или не делать никакого различия между 
юными и зрелыми по возрасту людьми; должен ли я прощать за раскаяние, или же, 
раз человек уже был

 

558
 
христианином, то отречение не должно помочь ему; наказывать ли за само имя 
христианина, помимо вопроса о преступных деяниях, или же наказанию подлежат 
лишь преступления, связанные с этим именем. Пока я поступал следующим образом с 
теми, на которых мне доносили, что они христиане. Я спрашивал их самих, 
христиане ли они; если ответ получался утвердительный, я спрашивал в другой и в 
третий раз, грозя наказанием; упорствующих я приказывал привлекать к 
ответственности, потому что одно было для меня вне сомнения: каково бы ни было 
само по себе преступление, в котором они признавались, упрямство и непреклонное 
упорство во всяком случае заслуживает наказания. Было несколько человек, 
предавшихся подобному же безумию, которых я назначил к отправлению в Рим, ввиду 
того, что они римские граждане. Вскоре, по мере хода процесса, оказалось, как 
это всегда бывает, что преступление разветвлялось, что существует несколько 
категорий преступников. Кроме того, был получен безымянный донос, в котором 
назывались многие другие лица. Некоторые отрицали свою принадлежность к числу 
христиан; я счел возможным отпустить их, после того как они вслед за мной 
призывали богов и с вином и ладаном молились на твое изображение, которое я 
велел принести для этой цели вместе с изображениями божеств, и после того как 
они помимо этого проклинали Христа, — все это такие поступки, которых, по их 
словам, никогда не сделали бы настоящие христиане. Другие из указанных в доносе 
признавались, что они христиане, но вскоре стали отрекаться от этого, говоря, 
что они, правда, были христианами, но перестали ими быть теперь, одни вот уже 
три года, другие еще раньше, некоторые уже лет двадцать. Все они точно так же 
преклонялись твоему изображению и статуям богов и прокляли Христа. Они 
утверждали также, что единственная их вина или заблуждение заключалось в том, 
что они собирались в назначенный день до восхода солнца, поочередно пели гимн 
Христу, как Богу, и связывали себя клятвой не для какого-нибудь преступления, а,
 наоборот, обещая не совершать воровства, грабежа, прелюбодеяния, не нарушать 
данного обещания, не утаивать доверенного имущества. Совершив это, они, по их 
словам, расходились, потом опять собирались для принятия трапезы, впрочем 
скромной и невинной; но даже и это они перестали делать после моего эдикта, 
которым я воспрещал образование каких бы то ни было обществ, согласно твоему 
приказанию. Мне показалось необходимым пытками выведать истину у двух служанок, 
которые назывались у них служительницами (диаконисами). В результате я нашел 
лишь громадное, извращенное суеверие. Вследствие этого я отложил расследование 
и прибегаю к твоему совету. Дело мне показалось достойным совещания ввиду 
многочисленности тех, кто в нем замешан. Громадное число людей обоего пола, 
всякого возраста и всякого звания подвергаются и подвергнутся еще этой 
опасности.

 

559
 
Зараза этого суеверия охватила не только города, но и села, деревни: 
по-видимому, еще можно остановить и поправить дело. Так, уже заметно усиленное 
посещение забытых было храмов, в которых совершаются после долгого перерыва 
торжественные службы, мясо жертвенных животных опять выставляется на продажу, а 
до сих пор редко кто покупал его. Отсюда легко заключить, сколько можно было бы 
вернуть людей, если бы давать место раскаянию.
Ответ Траяна
Ты поступал должным образом, мой Секунд, при расследовании дела тех, на которых 
доносили тебе как на христиан. Нельзя в таких случаях установить раз навсегда 
определенной формулы. Не надо разыскивать их: если о них донесут и удастся 
уличить их, надо подвергать их наказанию, руководясь, однако, тем, что 
раскаяние снимает вину с обвиняемого, какие бы ни лежали на нем подозрения, 
если он станет отрицать свою принадлежность к христианам, подтверждая свое 
уверение делом, т. е. поклонением нашим богам. Безымянные доносы не должны 
приниматься во внимание ни при каких обвинениях. Это очень плохой пример, не 
надо его держаться в наш век.
(Плиний Младший, Письма, 96—97).

4. Нападки язычника на христиан
Христиане узнают друг друга по особым таинственным знакам; они начинают любить 
друг друга, еще не успев хорошо познакомиться; временами сюда примешивается 
также распущенность, возведенная на степень религии: они называют друг друга 
без различия братьями и сестрами, так что обыкновенное прелюбодеяние 
превращается у них прямо в кровосмесительство, благодаря тому, что они 
прибегают к этому священному имени. Так это пустое и безумное суеверие 
тщеславится своими преступлениями. Не будь в этом правды, едва ли чуткая 
народная молва стала бы передавать про них такие ужасные вещи. Я слышал, что 
они боготворят голову позорнейшего животного, осла, которая становится в их 
глазах священной, благодаря какому-то нелепому предрассудку: достойная религия, 
прямо созданная для таких нравов!.. Не знаю, может быть, это и ложные сведения, 
во всяком случае, однако, вызванные их таинственными ночными обрядами. Впрочем, 
когда им приписывают поклонение человеку, понесшему высшее наказание за свое 
преступление, и то, что в их церемониях участвует дерево креста, то этим 
воздвигают

 

560
 
для них совершенно подходящие алтари: они молятся на то, чего сами заслуживают.
Процедура приема новых последователей столько же общеизвестна, сколько гнусна. 
Перед лицом, подлежащим приему, кладут ребенка, покрытого тестом, чтобы 
обмануть непосвященных. Новичка приглашают бить по поверхности теста; с виду 
это вполне невинная вещь, а ребенок убивается таким образом слепыми, скрытыми 
ударами. После этого они жадно лижут кровь, распределяют между собой члены 
ребенка. Эта жертва связывает их. Сознание общего преступления налагает на них 
невольное молчание.
Известно также, как они устраивают пиры. В торжественный день собираются на 
пиршество люди обоего пола и всякого возраста, со всеми детьми, сестрами, 
матерями. После обильного пиршества, когда присутствующие уже подвыпили, здесь 
происходит следующее: к светильнику привязывают собаку; бросая ей кусок, ее 
заставляют делать попытки выпрыгнуть за пределы, допускаемые веревкой. 
Светильник опрокидывается, и присутствующие, отделавшись от неудобного 
освещения, в темноте предаются невыразимым безобразиям. Что это так, видно уже 
из того, что их религия отличается таинственностью. В самом деле, почему они 
так усердно стараются скрыть предметы своего культа, когда правда всегда любит 
свет, и только преступное скрывается? Почему нет у них алтарей, храмов, 
известных изображений их божества, почему они никогда не говорят публично, не 
собираются открыто, если то, чему они втайне поклоняются, не достойно наказания 
или стыда? Откуда он взялся, кто этот их единый Бог, покинутый, гонимый, 
которого не знает ни один свободный народ, ни одно государство, не знает даже 
римское суеверие? Одно только презренное племя иудеев почитало этого Бога, но 
оно, по крайней мере, делало это открыто, имея для этого храмы, алтари, 
жертвоприношения, церемонии. Да и то, нет теперь у этого их Бога никакой силы и 
власти, потому что и сам он, и племя, его почитающее, в плену у римских богов...
 Вы сами говорите, что большая, лучшая часть вас нуждается, страдает от холода, 
тяжелой работы, голода, и Бог ваш допускает это, не обращает на это никакого 
внимания, не желает или не хочет помочь своим: значит, он либо бессилен, либо 
несправедлив... Угрозы, мучения, пытки — вот ваша теперешняя участь. Вам 
приходится не молиться на кресты, а подвергаться распятию на них, приходится 
гореть теперь на огне, который вы предсказываете и которого так боитесь. Что же 
это за Бог, который может помочь воскресающим и не может поддержать живых? 
Разве римляне и без вашего Бога не господствуют, не владеют всем миром и вами? 
А вы тем временем, вечно подозреваемые, беспокойные, воздерживаетесь от 
дозволенных удовольствий, не посещаете зрелищ, не участвуете в процессиях, 
сторонитесь общественных пиршеств, священных зрелищ и, словно боясь отрицаемых 
вами богов, не

 

561
 
прикасаетесь к жертвенному мясу и к возлияниям, совершаемым на алтарях. Вы не 
украшаете головы цветами, не холите тела притираниями: пахучие вещества вы 
приберегаете для похорон, венков не кладете даже на мертвых, бледные, 
трепещущие, вы достойны сожаления. Таким образом вы, несчастные, не воскреснете 
и в то же время и не живете. Если есть в вас хоть сколько-нибудь благоразумия и 
правдивости, бросьте вы витание в поднебесье и отыскивание тайных судеб мира: 
пусть лучше глядят себе под ноги эти неученые люди, необразованные, грубые, 
одичалые, люди, которым не дано понимание человеческих дел, а тем более 
отказано в рассуждении о божественных делах.
(Минуций Феликс, Октавий, гл. 9—12) [1].

__________
[1] Минуций Феликс — христианский писатель III-го века; родом он был из Африки, 
но жил в Риме, где занимался адвокатской деятельностью. Настоящий отрывок взят 
из его диалога Octavius, в котором он излагает ходячие обвинения язычников 
против христиан и искусно опровергает их. — Ред.
 
5. Защита христиан Тертуллианом
Связанные единой верой, единым учением и единой надеждой, мы составляем одно 
целое. Мы собираемся с целью молиться Богу; мы составляем священный заговор, и 
насилие, которое мы производим над Богом, Ему только приятно. Мы молимся за 
императоров, за их служителей, за властей, за сохранение существующего порядка, 
за покой и благоденствие мира. Мы собираемся и читаем священное Писание, где, 
сообразно с обстоятельствами, мы то находим указания для будущего, то 
сопоставляем только что минувшие события с тем, что нам было предсказано. Это 
святое слово питает нашу веру, поднимает надежду, укрепляет нашу уверенность, 
воспитывает дисциплину, внедряя в нас правила. Здесь происходят у нас увещания 
и исправления, здесь налагаются взыскания во имя Божие. Так как мы веруем в 
присутствие Бога среди нас, то произнесенные приговоры получают высокий 
авторитет: и по отношению к будущему небесному суду является ужасным 
предосуждением, когда кого-нибудь в наказание отлучают от общих молитв, от 
наших собраний и от участия в святых обрядах.
Заведуют этими собраниями старики; они достигают этой чести не деньгами, а 
испытанной добродетелью; ибо божественное не покупается деньгами; и если у нас 
есть что-нибудь, похожее на сокровище, то это деньги, которые собираются без 
оскорбления религии и не ценой ее. Каждый делает для этой цели «скромное 
приношение в

 

562
 
начале месяца или когда захочет, но всегда по собственному желанию и по мере 
возможности; никого к тому не принуждают; нет ничего свободнее этой подати. 
Сокровище это является даром благочестия; его не тратят зря на пирушки, а 
употребляют на пропитание или погребение бедных, на поддержку неимущих сирот, 
удрученных старостью слуг, несчастных, потерпевших кораблекрушение. Если 
христиан принуждают к работам в рудниках, отправляют в ссылку или держат в 
тюрьме единственно за божье дело, они получают поддержку от той религии, 
которую исповедуют.
Нашим трапезам вы приписываете преступный и расточительный характер... Но уже 
самое название, которое мы даем им, показывает, что это такое. Мы называем их 
?????? это греческое слово, означающее милость, любовь. Мы поддерживаем этим 
бедных, но не так, как вы своих паразитов, которые хвастают тем, что для 
желудка продали свою свободу, и кормятся ценою тысячи унижений: мы принимаем 
бедняков как людей, на которых сам Бог с любовью останавливает свой взор. Вы 
видите, насколько благородным и похвальным побуждением вызваны наши трапезы: 
все, что происходит за этими трапезами, отвечает такому побуждению, все здесь 
освящено религией. Не допускается ничего низменного, нескромного; за стол 
садятся не раньше, как совершив предварительно молитву к Богу. Едят лишь 
столько, сколько нужно для утоления голода; разговаривают как люди, знающие, 
что их слушает Бог. После того как все умоют руки и зажгут светильники, каждый 
приглашается спеть гимн, заимствованный из священного Писания, или гимн 
собственного сочинения, и тут-то обнаруживается, если кто-либо выпил лишнее. 
Трапеза заканчивается, как она и началась, молитвою. После этого все расходятся 
не как шайка разбойников, не как отряд грабителей и не как компания гуляк, но 
скромно и сдержанно, словно выходят из школы добродетели, а не из-за трапезы.
Говорят, что мы бесполезны для общества. Может ли это быть? Мы живем вместе с 
вами; у нас та же пища, то же одеяние, те же житейские нужды. Мы не удаляемся 
жить в леса, мы не избегаем сношений с людьми. Во всем, что нас окружает, мы 
находим только побуждение к тому, чтобы благословлять Бога, нашего Господа и 
Творца. Точно так же мы ничего не отвергаем из созданного им; мы остерегаемся 
только излишеств и злоупотреблений. Мы не можем не встречаться с вами на ваших 
площадях, рынках, в банях, лавках, складах, харчевнях, ярмарках, во всех местах,
 куда зовут человека его жизненные потребности. Мы плаваем на море, носим 
оружие, обрабатываем землю, мы ведем с вами торговлю точно так же, как и вы. Мы 
занимаемся теми же ремеслами, и рабочие у нас с вами те же самые. Я поэтому не 
понимаю, как мы можем казаться вам бесполезными, потому что мы ведем с вами 
одинаковый образ жизни.

 

563
 
Если я не участвую в ваших церемониях, то от этого я нисколько не перестаю быть 
человеком. Я не хожу купаться при солнечном закате во время Сатурналий, для 
того чтобы не потерять ночи, когда потерян уже день; однако, я не бросаю 
купанья, но делаю это в более удобное для меня время, чтобы кровь не застывала 
окончательно; я успею еще сделаться холодным и бескровным, когда меня выкупают 
после моей смерти. Я не участвую в публичных пиршествах во время празднеств 
Бахуса; но, где бы я ни питался, пища моя одинакова с вашей. Я не покупаю 
венков из цветов, но я покупаю цветы, и какое вам дело до того, чтб я из них 
делаю? Я люблю их больше, когда они не связаны вместе, когда они не 
представляют собой ни венка, ни букета. Если же они связаны в венок, то я 
ограничиваюсь тем, что наслаждаюсь их запахом, и, кажется, я могу обидеть этим 
разве только людей, у которых обоняние сидит в волосах. Мы не посещаем зрелищ; 
но, если мне хочется того, что продается там, я охотнее покупаю это в лавке у 
торговцев. Мы не покупаем фимиама, это правда; если арабы жалуются на это, то 
за то жители Савы расскажут вам, что они продают нам, для похорон наших 
покойников, гораздо более дорогие ароматические вещества и в гораздо большем 
количестве, чем тратите их вы на своих богов. Во всяком случае, говорите вы, 
очевидно, что доходы храмов падают с каждым днем. Не можем же мы удовлетворить 
всех нищенствующих людей и богов; притом, мы думаем, что следует давать только 
тем, кто просит: пусть Юпитер протянет руку, и мы подадим ему. Впрочем, мы 
тратим на подаяние на улицах больше, чем вы тратите на приношения в храмах. Что 
касается других повинностей, то, кажется, фиск не может пожаловаться на 
христиан. В то время как вы обманываете государство своими ложными показаниями, 
мы платим свои повинности с такой же щепетильностью, как и свои частные долги.
Я готов, однако, признать, что есть люди, имеющие основание думать, что с 
христиан ничего не возьмешь. Но кто же эти люди? Распутники, убийцы, отравители,
 маги, гадатели, ворожеи, астрологи. А разве же, на самом деле, не велика 
заслуга в том, чтобы не давать никакого заработка подобным людям? Предполагая 
даже, что наша религия приносит вам какой-нибудь убыток, разве вы ни во что не 
ставите то, что среди вас есть люди, которые молятся за вас истинному Богу, и 
которых вам нечего бояться? Вы каждый день судите столько обвиняемых, которых 
приводят к вам в цепях, вы осуждаете столько виновных всякого рода, — убийц, 
мошенников, клятвопреступников, соблазнителей; я призываю вас во свидетели: 
есть ли среди них хоть один христианин? Тюрьмы переполнены все вашими, рудники 
наполнены их стонами; мясом вашим питаются дикие звери; среди ваших ведь 
набирают кучи преступников, предназначенные для борьбы на арене. Среди них нет 
ни одного христианина, да если, впрочем, и найдется такой виноватый, то он уже 
больше не христианин. И в этом нет ничего удивительного,

 

564
 
потому что невинность у нас необходимое условие. Невинность мы заимствуем у 
самого Бога, мы ее отлично знаем, потому что узнали о ней от совершеннейшего из 
учителей, и мы верно сохраняем ее, потому что она предписана нам судьей, 
которого нельзя не слушаться...
Если бы наши верования были даже нелепостью, то они ведь никому не приносят зла.
 Следовательно, вы должны были бы поставить их рядом со всеми теми пустыми и 
сказочными мнениями, которых вы не преследуете, потому что они безобидны. 
Допуская даже, что они заслуживают наказания, наказывайте их так, как они того 
заслуживают, т. е. насмешкой, а не мечом, огнем, распятием или дикими зверями. 
Но, скажете вы, зачем же жаловаться на преследование, когда вы так радуетесь 
страданиям? Без сомнения, мы любим страдания так, как можно любить войну, 
которую никто не начинает по своей воле, потому что она опасна, и где все-таки 
с упорством сражаются. И нам тоже объявляют войну, когда ведут нас на суд, где 
нам с опасностью для жизни приходится бороться за правду; и эта война 
заканчивается победой, потому что мы получаем награду за сражение, т. е. 
становимся угодными Богу и приобретаем жизнь вечную. Правда, мы лишаемся жизни, 
но уже получив то, чего мы желали, и через это наше пленение является 
освобождением, наша смерть — победой. Сколько хотите давайте нам презрительных 
прозвищ по поводу того, что вы вешаете нас на виселицы и сжигаете вместе с 
виноградными лозами; это наши трофеи, наше убранство, наша триумфальная 
колесница. Побежденные нами, естественно, не любят нас; вот они и называют нас 
бешеными и отчаянными. Однако это бешенство и это отчаяние, когда они вызваны 
желанием человеческой славы, сходят у вас за геройские поступки... А 
христианина вы считаете безумцем, когда он надеется получить от Бога истинное 
воскрешение, пострадав за Него. Продолжайте же осуждать нас, распинать, 
подвергать пыткам, уничтожать; ваша несправедливость служит доказательством 
нашей невинности, и вот ради чего Бог допускает наше преследование. Ваши 
жестокости служат лишним средством привлечения к нашей религии. Наше число 
растет по мере того, как вы скашиваете нас: кровь христиан является плодоносным 
семенем.
(Тертуллиан, Апологетика, 39, 42, 43, 44, 45, 49, 50).

6. Римские катакомбы
Когда говорят о катакомбах, то обыкновенно представляют себе подземелья, вход в 
которые известен лишь немногим посвященным, и где запрещенный культ старательно 
укрывается от своих пресле-

 

565
 
дователей. От такого представления приходится отказаться, так как оно 
совершенно неверно, по крайней мере, по отношению к первым двум векам 
христианства. В настоящее время достоверно известно, что христиане вовсе не 
старались скрыть существование своих кладбищ, что власти знали их и вплоть до 
гонения, предпринятого Децием [1], нисколько не запрещали доступ к ним. В 1864 
г. был открыт вход в одно из самых древних подземных кладбищ Рима, в кладбище 
Домициллы: оно помещалось у Ардейской дороги, весьма людной в те времена. На 
самой дороге этой была и дверь, ведшая на кладбище; над фронтоном заметно место,
 где была теперь исчезнувшая надпись с обычным обозначением того, кому 
принадлежал этот гипогей. Вслед за вестибюлем идет длинная галерея, своды 
которой украшены изящной живописью, изображающей виноградник с птицами и 
гениями. На стене видны следы фресок с более значительным содержанием: здесь 
можно различить изображение Даниила в львином рве, которое впоследствии 
сделалось таким популярным. Весь этот первый этаж возвышался над землей, он 
бросался в глаза всем проходящим, и, конечно, его нельзя было не заметить.
Дело в том, что на этом кладбище тогда нечего было и скрывать. Собственница его,
 Домицилла, так же, как и всякий другой, имела полное право хоронить на нем, 
кого она хотела. Разве нам не известно существование в Риме тысячи гробниц, 
владельцы которых заявляют, что соорудили их для себя и своих, для своих друзей,
 для своих вольноотпущенников обоего пола, для сочленов своей коллегии? Есть 
даже такая гробница, собственник которой прямо заявляет, что она предназначена 
для единоверцев. Ввиду такого обычая де Росси думает, что катакомбы 
первоначально были именно частными гробницами, принадлежавшими богатым 
христианам, которые хоронили в них, вместо своих вольноотпущенников, своих 
собратьев по вере. Это предположение вполне подтверждается тем, что в наиболее 
древних документах катакомбы обозначаются каким- нибудь собственным именем, 
которое не принадлежит никому из погребенных там мучеников и исповедников 
христианской веры; очевидно, это было имя первоначального собственника гробницы,
 того, кто купил участок земли и устроил на нем крипту.
Ввиду всего этого совершенно понятно, что сооружение первых катакомб не 
возбудило ни малейшего удивления в языческом обществе и не встретило никаких 
препятствий со стороны властей. Благочестивые женщины, с первых же дней ставшие 
ревностными сторонницами нового культа, как Домицилла, Луцина, Коммодилла, а 
также богатые и щедрые люди, вроде Калеподия, Претекстата или Тразона, 
устраивали себе еще при жизни великолепные гробницы:

__________
[1] Деций был императором от 249 до 251 гг. н. э. — Ред.
 

566
 
это было вполне естественно, потому что все поступали так же, как и они. Они 
строили их не только для себя, и это был обычай, имевший широкое 
распространение. Они хотели покоиться здесь вместе с теми, кто разделял их 
религиозные верования: это уж было, правда, более редкое явление, но тоже 
совсем не беспримерное.
Склеп, в котором покоилось столько людей, тем не менее, по-прежнему принадлежал 
Тразону или Коммодилле; это была все же частная собственность, и, как всякая 
другая собственность, она охранялась законом. Нам известно уважение к 
гробницам: место, где погребали кого-нибудь, хотя бы даже иностранца или раба, 
тотчас же становилось священным и неприкосновенным. Закон принимал его под свое 
покровительство и защищал от всяких оскорблений; христиане пользовались этим 
покровительством так же, как и все, и не было никакого основания лишать их 
права, принадлежавшего всем. Даже в те времена когда их преследовали, при 
Нероне и Домициане, мы не видим вовсе, чтобы эти гонения простирались также и 
на христианские кладбища. Римский закон не отказывал в погребении даже 
преступнику, которого он подверг наказанию, и могила казненного была такой же 
неприкосновенной, как и всякая другая.
Под покровительством закона, признававшего священным то место, где был погребен 
человек, был также и весь участок земли, на котором находилась могила, со всеми 
его сооружениями и постройками: на них смотрели как на нечто нераздельное с 
самой могилой, и они пользовались такими же привилегиями. Под именем места, 
примыкающего к могиле, все это также становилось неотчуждаемым, как и эта 
последняя. А могильные сооружения часто бывали весьма значительны. Великолепие 
гробницы представляло собой самую обыкновенную роскошь богатых людей. Прежде 
всего они любили окружать памятник, под которым им предстояло покоиться, 
довольно обширным пространством и здесь сооружали различные здания, иногда 
окаймляя их высокими деревьями. За этими деревьями расположены были лужайки, 
виноградники, сады и даже пахотное поле. В эпитафиях иногда заботливо 
указывались точные размеры могильного места, которые нередко достигали трех 
югеров; в них говорилось, что покойник оставил это место для самого себя, 
выделяет его специально из наследства и не желает, чтобы оно дробилось или было 
продано. Если он устраивал склеп, то не забывалось и это обстоятельство, и в 
надгробных надписях встречается упоминание также памятника и склепа среди 
другого имущества, вечное владение которым покойник сохраняет за самим собой.
Такие обычаи давали христианам полную возможность приобретать необходимое место 
для своих могил, ни в ком не возбуждая этим удивления; они могли также 
надеяться, что эти места будут всегда находиться в их владении, и не бояться, 
что они попадут в

 

567
 
руки неверных. Без всякого сомнения, христиане и пользовались этим. Таким 
образом, можно почти с уверенностью утверждать, что они обеспечили за собой 
владение местом на поверхности земли прежде, чем устраивать под ним свои крипты,
 что они сделали из него, употребляя технический термин, место, примыкающее к 
могиле, и этим самым поставили как надгробный памятник, так и склеп под охрану 
закона.
Первоначально катакомбы были очень небольших размеров; но скоро их пришлось 
увеличить. В первых галереях, сооруженных христианами, ниши, в которых помещали 
покойников, были широкие, просторные, здесь много места пропадало даром. Но 
число верующих постоянно увеличивалось, и скоро пришлось стеснить могилы, 
заполнить пустые промежутки. И этого средства хватило ненадолго; тогда решились 
прокопать новые галереи. Но, чтобы не нарушать закона, христиане остерегались 
выходить из пределов пространства, принадлежащего им на поверхности земли: они 
копали ниже, и в результате получалось иногда до пяти ярусов галерей, 
расположенных одна над другой в одной и той же крипте. Первый находился на 
глубине 7—8 метров, последний — спускался до 25 м. Благодаря этому выигрывалось 
очень много места; по вычислениям де Росси, на квадратном пространстве, сторона 
которого равняется лишь 37 м, можно иметь при трех только этажах, до 700 метров 
галерей.
Общине христиан пришлось довольствоваться этим. Но так как число верующих 
увеличивается беспрестанно, то в конце концов оказалось необходимым выйти из 
этой первоначальной рамки, в которой не помещались уже все покойники. Все эти 
маленькие гипогеи часто оказывались расположенными по соседству, и некоторые из 
многочисленных ответвлений, шедших от них в разные стороны, встретились между 
собой и образовали, таким образом, сплошное кладбище. Следовательно, такие 
кладбища представляют собой лишь соединение нескольких крипт, первоначально 
существовавших раздельно, и если мы видим теперь в них такое множество входов, 
то это потому, что каждая крипта имела свой особый ход, который и остался.
В конце концов эти подземелья приняли настолько обширные размеры, что стало 
невозможно относиться к ним по-прежнему, и закон уже не мог считать их 
собственностью отдельной семьи, уступавшей ее в пользование своим единоверцам. 
Де Росси предполагает, что еще до Константина церковь выхлопотала себе у 
императоров такие же привилегии, какими пользовались все признанные 
государством корпорации, имевшие, между прочим, и право собственности, и что 
вследствие этого она стала законной владелицей христианских кладбищ. Одно 
сенатское решение, относящееся к властвованию Септимия Севера, заранее 
утверждает все погребальные общества, имеющие образоваться в империи, так что 
подобному

 

568
 
обществу достаточно было вписать себя в списки, которые велись магистратами, 
чтобы существование его стало совершенно законным. А раз оно было утверждено, 
то вместе с этим оно получало и право иметь общую казну, пополнявшуюся 
членскими взносами и пожертвованиями покровителей; оно могло также устраивать 
каждый месяц общие собрания для обсуждения текущих дел и, кроме того, 
собираться когда угодно для празднования разных корпоративных торжеств. Нельзя 
не признать, что это сенатское решение представляло для христиан исключительные 
удобства и должно было сильно соблазнять их. При этом оно нисколько не 
вынуждало их жертвовать своими религиозными убеждениями, не требовало от них 
никакой лжи: ведь христиане по совести могли утверждать, что их церковь 
является также погребальным обществом, так как они считали своим первым долгом 
хоронить надлежащим образом своих покойников. Добившись признания от 
государства, которое не могло же отказать им в том, что оно давало всем, 
христиане не только становились законными владельцами своих кладбищ, но и 
приобретали право собираться без всякой помехи и иметь свою общественную казну. 
Епископ при этом должен был явиться ответственным главой их общества, а 
заведовавший кладбищем диакон получал роль того же лица, которое в римских 
ассоциациях заведовало общественным имуществом под именем actor'а или синдика 
(syndicus).
Все эти соображения имеют то преимущество, что они удовлетворительно объясняют 
факты, до сих пор остававшиеся темными и непонятными. В самом деле, как иначе 
объяснить, что христиане, не возбуждая внимания стражей порядка, выполняли 
такие большие работы на своих кладбищах, пользовались многочисленными рабочими 
для копания подземных галерей и для извлечения оттуда на поверхность мусора и 
земли. Мы перестанем удивляться, как только узнаем, что христиане делали все 
это среди бела дня и с разрешения властей. Гипотезы де Росси делают точно так 
же более понятными и те колебания, которые происходили в положении церкви в 
первые два века. Это положение было двойственным, и к христианской церкви можно 
было относиться то мягко и снисходительно, то строго, смотря по тому, с какой 
точки зрения рассматривать ее. Как новая религия, она должна была быть 
преследуема: закон формально запрещал все чужеземные культы, которые не были 
допущены специальным декретом сената; но как «погребальное общество», она 
пользовалась покровительством закона. Отсюда — нерешительность и даже 
противоречия в отношениях власти к церкви. Время от времени народная ярость и 
раздражение против христиан, никогда вполне не улегавшееся, увлекало городских 
магистратов, правителя провинции и даже самого императора и понуждало их 
преследовать людей, проповедующих веру в нового Бога. Власти имели на это право,
 и, что бы ни говорили христианские апологеты, гонения представляли собой 
явление совер-

 

569
 
шенно естественное я законное. Но проходил взрыв народной злобы, все 
успокаивалось, и жестокости прекращались. На христиан снова смотрят лишь как на 
одно из тех полу религиозных, полусветских обществ, которые устраивались для 
того, чтобы хоронить своих сочленов, и к ним относятся с такой же терпимостью, 
какой пользуются все другие общества в этом роде.
Такое терпимое отношение было тем возможнее, что сама церковь старалась не идти 
против установившихся обычаев, если только в них не было ничего 
предосудительного, и быть как можно более похожей на все другие общества. 
Язычник, который, проходя по Ардейской дороге, заглянул бы на кладбище 
Домициллы, не нашел бы там ничего такого, что могло бы его поразить, как бы мы 
этого, быть может, ожидали. Очаровательные арабески, украшающие своды входного 
коридора, грациозно переплетающиеся между собой виноградные лозы, сцены, 
изображающие сбор винограда, и далее птицы и крылатые гении, порхающие в пустом 
пространстве, — все это напоминало бы ему лишь то, что он ежедневно видел в 
домах богатых людей. Правда, эпитафии могли бы показаться ему непохожими на 
обыкновенные надписи, но и здесь он не нашел бы ничего такого, что не 
встречалось и в других местах. Сами христианские похороны наблюдателю, не 
особенно внимательному, показались бы очень похожими на всякие другие похороны. 
Пруденций говорит, что на могилу бросали листья и цветы и лили на мрамор 
душистое вино; сохранился также старинный обычай устраивать торжественное 
пиршество в годовщину похорон. Сбоку у входа на кладбище Домициллы до сих пор 
еще находится трапезная, в которой братия собиралась, чтобы почтить память 
своих покойников...
Очень часто повторяли, что христианство распространялось первоначально лишь 
среди низших, обездоленных классов населения. Первыми адептами его были будто 
бы бедные евреи и греки, вольноотпущенники и рабы, «ткачи, сапожники и 
сукновалы». С высоты своей великолепной философии Цельс немало смеялся над этим 
сбродом «простых и невежественных душ, ограниченных и неразвитых умов, на 
которых христианские богословы закидывали свои сети». Нельзя, конечно, отрицать,
 что долгое время бедняки составляли большинство среди верных; но разве среди 
христиан были исключительно они, даже в первые годы? Де Росси не думает этого. 
Его поразило то, что самые древние катакомбы — в то же время самые богатые и 
лучше украшенные. Он задается вопросом, возможно ли, чтобы корпорация, 
состоящая исключительно из «ткачей и сапожников», построила вестибюль кладбища 
Домициллы с его изящной живописью, украшающей свод, и у него тотчас же является 
предположение, что среди этих рабов, вольноотпущенников и рабочих были люди 
более значительные и более богатые, которые за свой счет производили подобные 
сооружения. То же самое, впрочем, происходило и с другими обществами,

 

570
 
самыми бедными и убогими: они старались найти себе покровителей, которые бы 
помогли им своим влиянием и своим богатством. По всей вероятности, нечто 
подобное случилось и с христианами. На их гробницах можно иногда прочесть самые 
славные имена древнего Рима, имена Корнелиев, Эмилиев, Цецилиев. Из этого 
сделали вывод, что уже очень рано некоторые из членов этих знатных фамилий 
познакомились с новым учением и приняли его. Проповедуемое св. ап. Павлом «в 
доме цезаря», т. е. среди восточных рабов и вольноотпущенников императора, это 
учение увлекло Помпонию Грецину, жену консуляра Плавтия, завоевателя Британии. 
Ее обвинили при Нероне в преданности «чужеземным суевериям», под которыми в то 
время могли подразумевать только еврейство или христианство, и, так как на 
кладбище Каллиста нашли гробницы ее потомков, то возможно, что она и в самом 
деле была христианка. Несколько лет спустя новая вера проникла даже в недра 
императорской семьи, если только верно, что Домицилла и ее муж, Флавий Клеменс 
— ближайшие родственники Домициана и Тита — были также христианами подобно 
Грецине. Клеменс и Домицилла были, конечно, не одни: редко случается, чтобы 
пример, поданный такими высокопоставленными людьми, остался без подражания. 
Можно поэтому предположить, что христианство, даже в первые годы своего 
существования, сделало важные приобретения в среде римской аристократии. Эти 
значительные особы, которых привлекало на свою сторону христианство, должны 
были оказывать ему поддержку своим влиянием, как это делала Марция, любовница 
Коммода, которая «боялась Господа» и покровительствовала епископам. В 
особенности должны были они обогащать своими щедрыми вкладами общественную 
казну, которая была так богата, что римская церковь скоро получила возможность 
распространить свою благотворительную деятельность чуть не на весь мир. 
Катакомбы уже открыли нам имена некоторых из этих вельмож, принявших 
христианство очень рано, в те времена когда быть христианином было очень 
опасно; из них же мы узнаем еще много и других имен. Без сомнения, этот элемент 
был очень незначителен в нарождающемся христианском обществе, но с ним все-таки 
надо считаться. Если мы пренебрежем им, то нам труднее будет понять, каким 
образом христианство могло выдержать нападения своих врагов и в конце концов 
победить их.
(Boissier, Promen. archeologiques, pp. 160 et suiv. chez Hachette).

7. Лионские мученики (177 г. по Р. X.)
Служители Христа, проживающие в Лионе и Виенне галльской, своим братьям в Азии 
и Фригии, исповедующим ту же веру и

 

571
 
разделяющим ту же надежду на воскресение, — мир, милость и слава во имя Бога 
Отца и Господа нашего Иисуса Христа.
Насилия и преследования, только что происшедшие здесь, бешенство и остервенение 
язычников против святых, жестокость пыток, которым подвергали блаженных 
мучеников, превосходят всякое воображение, и мы отказываемся выразить их. Враг 
набросился на нас с ужасной силой...; он не останавливался ни перед каким 
преступлением, словно для того, чтобы приучить своих слуг к исполнению его 
мести, а служителей Бога к восприятию мученичества.
Нам не только запретили входить в дома, термы и на форум; дошли до того, что 
под страхом смертной казни запретили нам показываться в каком бы то ни было 
месте. Но милость Божия сражалась за нас; она устранила с поля битвы более 
слабых, а атлеты, появившиеся на арене, были подобны непоколебимым столпам: об 
их геройскую неустрашимость сокрушились все усилия ада.
Прежде всего исповедующие святую веру должны были выдержать все, чего только 
можно ожидать от разъяренной толпы: оскорбительные возгласы, опустошение и 
разграбление жилищ, раны, бросание камней толпою — словом, все обычные 
проявления ярости расходившейся толпы против жертв ее бешенства. Приведенные на 
площадь военным трибуном и городскими властями, они были допрошены при криках и 
возгласах народа. Так как они признались в том, что исповедуют христианство, их 
бросили в темницу до прибытия правителя области.
Наступил день, когда христиане предстали перед трибуналом этого магистрата, 
который обнаружил по отношению к ним самые враждебные чувства. Один из наших 
братьев, Веттий Эпагат, находился в это время среди толпы; он явил прекрасный 
пример любви к Богу и милосердия к ближнему. Это был молодой человек знатного 
происхождения; его умеренный и строгий образ жизни служил предметом удивления 
для всего народа... Он не мог перенести несправедливости произносимого против 
нас приговора и в порыве негодования закричал, что просит слова для защиты 
наших братьев, для доказательства, что все обвинения в безбожии и кощунстве, 
направленные против них, не что иное, как нелепая клевета. Громкий крик всей 
толпы был ответом на это предложение. «Значит, ты тоже христианин?» — спросил 
его правитель. «Да», — отвечал он голосом, прозвучавшим по всему преторию и 
покрывшим шум толпы. Правитель немедленно отдал приказ арестовать этого 
«христианского адвоката», как он выразился. С этого времени Веттий Эпагат занял 
место посреди блаженных мучеников.
С этого дня началось испытание, и между христианами обнаружилось довольно 
резкое разделение. Захваченные в самом начале продолжали с удивительной 
твердостью держаться исповедания веры. У других, менее подготовленных к борьбе, 
не хватило силы, чтобы

 

572
 
выдержать этот ужасный натиск. Они не замедлили дать доказательства своей 
слабости. Их было около двенадцати человек; поведение их подействовало 
охлаждающим образом на тех, которые, находясь еще на свободе, хотя уже и под 
строгим надзором, не переставали оказывать помощь и утешение мученикам, денно и 
нощно присутствуя в темницах. Все мы находились в постоянной тревоге за исход 
борьбы, не потому, чтобы мы боялись ужасов наказаний, грозивших нам, но потому, 
что мы опасались отпадения некоторых из наших. Каждый день в тюрьму сажали 
христиан, достойных с честью заместить тех, которые ослабели перед пыткой. 
Вскоре в Лионе и Виенне не оставалось на свободе ни одного из тех, кого можно 
было бы назвать столпами церкви. Вместе с ними схватили и многих из наших 
рабов-язычников, потому что правитель предписал сажать в тюрьму всех, кого 
найдут в христианских домах. Рабы эти, устрашенные муками, которым подвергали 
святых, и подкупленные солдатами, поддались внушениям Сатаны и ложно показали, 
будто видели у нас пиршества с убийствами, напоминавшие пир Фиеста, собрания, 
где господствует кровосмесительство Эдипа и всякие безобразия, о которых мы не 
можем говорить или даже думать, не краснея. Эти лживые показания распространены 
были в народе, так что те из язычников, которые до сих пор относились к нам с 
известной умеренностью, тоже стали требовать нашей смерти...
Бешенство народа, правителя и солдат особенно сильно проявилось по отношению к 
виенскому диакону Санкту, к отважному неофиту Матуру, к Атталу, родом из 
Пергама, одному из самых твердых столпов нашей церкви, наконец, к одной молодой 
рабыне Бландине, в лице которой Христу угодно было показать, как он умеет 
покрыть славой перед Богом самое низкое и презренное в глазах людей состояние. 
Все мы дрожали за эту девушку; даже ее госпожа, находившаяся также среди 
мучеников, опасалась, что это слабое и хрупкое дитя не устоит при виде казни. 
Но Бландина обнаружила такой героизм, что палачи, которые с утра до вечера 
сменяли друг друга, пытая ее, признали себя в конце концов побежденными. К 
великому их изумлению, блаженная дева все еще продолжала дышать, несмотря на то,
 что все ее тело представляло сплошную рану, и несмотря на то, что даже одной 
из тех пыток, каких она последовательно перенесла несколько, достаточно было бы,
 чтобы убить ее. Можно было сказать, что она черпала новые силы в самих 
мучениях. Посреди страданий для нее являлось невыразимое утешение в том, что 
она беспрестанно повторяла: «Я христианка; в наших собраниях не происходит 
ничего преступного».
Диакон Санкт тоже испытал на себе всю жестокую изобретательность 
преследователей. В надежде добиться от него компрометирующего нас признания, 
над ним испробовали все средства, все искусство палачей. Но он обнаружил такую 
твердость духа, что

 

573
 
нельзя было вырвать у него никакого ответа, кроме восклицания: «Я христианин!» 
На все вопросы о его отечестве, о месте рождения, о семье, о том, свободный ли 
он, или раб, он не отвечал все время ничего другого. «Имя христианина, — 
говорил он, — заключает в себе все это». Язычники ничего больше не могли 
добиться от него. Все это привело правителя и палачей в такое отчаяние, что они,
 испытав все виды пытки, вздумали прикладывать к самым чувствительным частям 
тела раскаленные медные пластинки. Святой смотрел, как горело его тело, и не 
делал ни одного движения. Словно небесная роса умеряла для него пыл 
раскаленного металла. Все его члены, ужаснейшим образом изуродованные и 
скрюченные, почти утратили человеческий вид. Иисус Христос, страдавший вместе 
со своим мучеником, дал просиять его славе в глазах самих язычников. В самом 
деле, после нескольких дней заключения палачи вздумали снова подвергнуть его 
пытке, в такой момент, когда воспаленное состояние ран делало их такими 
чувствительными, что нельзя было перенести малейшего прикосновения... Но он 
оказался готовым победоносно выдержать эту вторую борьбу, которая послужила как 
бы лекарством против первой.
Обманутый в своем ожидании, враг обратил свое бешенство на тех, которых легче 
можно было победить. Среди имевших несчастье уступить пыткам и отвергнуться от 
веры Христовой находилась одна женщина по имени Библиас. Казалось, она уже 
совсем была в руках дьявола. Обнаруженная ее слабость давала повод надеяться, 
что у нее легко будет вырвать признание в преступлениях и гнусностях, в которых 
нас упрекают. Ее подвергли пытке. Но жало земных страданий словно пробудило ее 
уснувшую совесть и напомнило ей о вечных муках: Библиас отвечала самыми 
энергичными отрицаниями на всю настойчивость преследователей. «Как могли бы мы 
без ужаса есть мясо маленьких детей, — кричала она, — когда мы считаем грехом 
питаться кровью животных?» Таким образом своим мужеством она исправила 
предшествующее свое отпадение, заявила, что она христианка, и удостоилась чести 
снова занять место среди мучеников. ..
Сам блаженный Потин, епископ церкви Лионской, попал в руки преследователей. Ему 
было более девяноста лет. К этому преклонному возрасту у него присоединилась 
мучительная болезнь, так что его пришлось нести на суд... Все магистраты, весь 
народ сопровождали его с криками, точно он был сам Христос. «Какой Бог у 
христиан?» — спросил его правитель. «Вы познаете его, если окажетесь достойными 
этого», — отвечал он. После этих слов толпа, без сострадания к его сединам, 
бросилась на него: ближние били его ногами и кулаками, дальние бросали ему в 
голову разные предметы, словно все считали за грех не поиздеваться над святым 
старцем; они думали, что таким образом отомстят за поругание чести своих богов. 
После этого взрыва

 

574
 
насилий, Потин, весь израненный и полумертвый, брошен был в темницу, где и 
скончался по прошествии двух дней...
Наконец, настал тот момент, когда каждый из христиан различной казнью закончил 
свое славное мученичество... Матур, Санкт, Бландина и Аттал отданы были на 
растерзание диким зверям в амфитеатре, во время торжественных игр, устроенных 
специально для услаждения толпы зрелищем растерзания христиан. Несмотря на все 
прежние мучения, Матур и Санкт перенесли все пытки, которым подвергли их теперь,
 с такой стойкостью, как будто они раньше ничего не испытали... Согласно обычаю,
 их сначала секли плетьми, а потом отдали во власть диких зверей и черни, 
которая беспорядочными криками ежеминутно требовала все новых издевательств или 
новых мучений. Так, со всех сторон раздалось требование железного кресла. Этот 
снаряд был принесен, его накалили на огне и потом сажали на его мучеников. 
Ужасный запах горелого мяса распространился в амфитеатре. Бешенство зрителей 
росло вместе с геройством мучеников. От Санкта так и не могли добиться иного 
ответа, кроме того, который он дал еще во время первого допроса: «Я 
христианин!» Эти два воина Христовых в течение целого дня одни доставляли толпе 
жестокое развлечение, которое обыкновенно дают несколько пар гладиаторов. После 
всех этих мук они продолжали еще дышать: палач прикончил их ударом меча.
В тот же день Бландина привязана была к столбу, водруженному на арене, чтобы 
быть растерзанной дикими зверями. Руки ее распростерты были в виде креста; в 
таком положении она с жаром молилась. Но ни один зверь не тронул отважную деву, 
и ее отвели обратно в темницу... Толпа двадцать раз требовала Аттала; имя его 
было на устах у всех; на его лице можно было прочесть ту благородную гордость, 
которая вдохновляется добродетелью... Он обошел кругом амфитеатра, 
предшествуемый ликтором, который нес дощечку с надписью: «Это — Аттал 
христианин». При виде его толпа стала издавать яростные восклицания. Однако 
правитель, узнав, что Аттал — римский гражданин, вернул его обратно в тюрьму 
вместе с другими. Он счел нужным списаться по этому поводу с цезарем (Марком 
Аврелием). Он составил точный список всех заключенных христиан и стал ждать 
императорского решения...
Император приказал подвергнуть смерти всех, кто будет упорно стоять на том, что 
он христианин, а остальных освободить. Чтобы придать своему суду больше 
торжественности, правитель выбрал день, в который обыкновенно собираются каждый 
год в наш город торговцы из всех чужеземных провинций [1]. Это стечение 
громадного количества

__________
[1] Без сомнения, это был день, в который собиралось национальное собрание трех 
Галлий. В этот день в Лионе справлялись торжественные игры и происходила 
большая ярмарка.
 

575
 
людей показалось ему удобным моментом для зрелища, которое он собирался дать 
народу. Судебная трибуна была воздвигнута посреди форума, и сюда приведены были 
мученики и поставлены перед плотно стоявшей толпой. Все, признанные римскими 
гражданами, были сейчас же обезглавлены; остальных приберегли для амфитеатра... 
В то время как их допрашивали, у подножья трибуны стоял фригийский врач, по 
имени Александр, давно уже поселившийся в Галлии... Глядя на обвиняемых, он 
головой делал им знак, чтобы они смело признавались в своей вере... «Ты кто 
такой?» — спросил правитель. «Я христианин», — отвечал он, и тут же присужден 
был к отдаче на растерзание зверям. Несмотря на свое звание римского гражданина,
 Аттал подвергнут был той же участи...
Итак, на следующий день их обоих вывели на арену. Они прошли последовательно 
весь обычный ряд мучений, пока меч палача не прикончил их. Александр не 
испустил ни одной жалобы; он не произнес даже ни одного слова, весь отдавшись 
своему общению с Богом. Когда Аттала посадили на раскаленное железное кресло, и 
когда запах его горевшего мяса наполнил собой арену, так что стал беспокоить 
зрителей, Аттал воскликнул: «Поистине, это вы едите теперь человеческое мясо! А 
мы, мы никогда не ели людей, мы никогда не совершали преступлений». Кто-то 
закричал ему: «Скажи нам имя твоего Бога». «У Бога нет имени, как у 
какого-нибудь смертного», — отвечал он.
Из всего этого ряда мучеников оставалась одна Бландина, да еще один юный 
христианин, пятнадцати лет, по имени Понтик. Каждый день их водили в амфитеатр, 
заставляя быть свидетелями мучения их братьев. Наконец в последний день игр их 
заставили принять участие в борьбе. Их притащили к языческому жертвеннику, 
стоявшему посреди арены, и хотели заставить их совершить жертвоприношение 
богам: презрительным жестом они отвергли это. Тогда народ разразился бешеными 
проклятиями. Не обращая внимания ни на юный возраст Понтика, ни на пол Бландины,
 их подвергли всем обычным мучениям. Время от времени палачи останавливались, 
требуя от этих отважных страдальцев, чтобы они поклялись именем богов, но 
тщетно. Бландина даже уговаривала Понтика показать этой варварской толпе, какие 
чудеса может совершить Иисус Христос над ребенком. Молодой христианин боролся с 
непобедимым мужеством и умер в мучениях. Наконец, блаженная Бландина, как мать, 
видевшая торжество всех своих сыновей, последней прошла по этому полю, 
окровавленному муками и скорбью. Казалось, она торопилась уйти к своим; она 
словно шла на брачный пир. После бичевания, терзания дикими зверями и пытки 
железным креслом ее закатали в сеть и бросили бешеному быку, который 
многократно подбрасывал ее на воздух. Святая, отдавшаяся целиком созерцанию 
вечных благ, которые должны были достаться ей в награду, поддерживала в себе

 

576
 
дух сладкой беседой с Иисусом Христом: отдавшись горячей молитве, она, 
по-видимому, даже не страдала. В конце концов меч палача покончил с ней, и сами 
язычники говорили, что никогда не видана была такая геройская женщина.
Однако, бешенство против святых только усилилось благодаря зрелищу их мужества. 
Трупы умерших в темнице выставлены были на улицу на съедение собакам. Воины 
охраняли их днем и ночью, чтобы не допускать тех из нас, которые намеревались 
собрать драгоценные останки. Прежде всего разрезали на куски и выставили 
публично все то, что ускользнуло от зубов диких зверей и от пламени костра; все 
эти окровавленные куски и над ними головы, отрубленные мечом, оставались 
несколько дней без погребения, охраняемые отрядом воинов. Языческая толпа 
приходила услаждать свои взоры этим ужасным зрелищем. Одни дрожали от бешенства 
и скрежетали зубами; кажется, они хотели бы найти для этих мертвых новые, еще 
более ужасные мучения. Другие произносили против них возмутительные 
оскорбления; они приветствовали богов за то, что те так хорошо отомстили своим 
врагам. Немногие обнаруживали некоторое чувство умеренности и, казалось, жалели 
нас. «Бедные люди, — говорили они, — где же их Бог? К чему же послужила им их 
религия, которую они поддерживали даже ценой жизни?» Так относились к делу 
язычники.
Что касается нас, то невозможность похоронить наших мучеников причиняла нам 
тяжелое горе. Тщетно пытались мы воспользоваться темнотой ночи или смягчить 
деньгами или просьбами сердца палачей. Все было напрасно: тела охранялись с 
ревнивой заботливостью; язычники думали, что окончательно выиграют дело, если 
мученики останутся без погребения. После такой шестидневной всенародной 
выставки посреди издевательств и оскорблений черни, драгоценные останки были 
сожжены на костре; после этого пепел бросили в Рону, чтобы не осталось никакого 
следа. Язычники действовали таким образом, чтобы показать свое превосходство 
над Богом христиан и помешать воскресению мучеников. «Ведь, это безумная 
надежда на воскресение внушает христианам их неслыханной фанатизм, ей мы 
обязаны нашествием этого странного и нелепого учения. Посмотрим теперь, как их 
Бог возьмется за то, чтобы воскресить их и вырвать из наших рук».
(Письмо, приведенное у Евсевия, в Истории Церкви, V, 1).

8. Отношения между христианской церковью и римской империей
В то время как власть императора безусловно господствовала над всем, одна 
только христианская церковь почти ускользала от ее действия.

 

577
 
Великий принцип, еще в колыбели, спас ее от всеобщего рабства. Ее Основатель 
заявил, что надо отдать кесарево кесарю и Божие — Богу. Он подразумевал под 
этим, что религия, которая в прежние времена сливалась с государством, впредь 
должна сделаться независимой от него, что их судьба больше не связана, что они 
не должны больше оказывать друг на друга никакого влияния.
Во имя этого принципа, христианское общество в течение первых трех веков было 
чуждо каких бы то ни было политических учений. Оно не поддерживало государства 
и не нападало на него; не проповедовало и не осуждало политической свободы; 
политическая власть, социальные реформы, весь ход земных дел, — все это 
оставалось ему чуждо и нисколько не касалось его. Из того, что христианское 
общество поставило себе за правило повиноваться кесарю, мы не должны делать 
вывода, что оно сочувствовало существующему порядку в империи. Это был лишь акт 
подчинения, и больше ничего: оно принимало этот порядок как нечто такое, против 
чего не стоило восставать. В основе его убеждений относительно правительства 
был полный индифферентизм. Оно крепко стояло лишь на одном, чтобы религия была 
вне власти государства.
И римская империя, со всем ее могуществом, не в силах была разрушить эту стену, 
которую христианское общество поставило между ней и собой. Глазам современников 
представилось тогда зрелище, в те времена в высшей степени странное: целое 
население жило в пределах империи совершенно обособленной жизнью. Подчиняясь ей,
 оно оставалось в то же время независимым, и при тогдашнем всеподавляющем гнете 
сумело сохранить свободу мысли, свои собственные убеждения и свои особые 
учреждения.
Когда при Константине империя официально признала христианство и приняла его, 
то можно было опасаться, что она будет стремиться к господству над ним. Но 
церковь сумела избежать этой опасности. Она никогда не допускала, чтобы 
император сделался ее главой, подобно тому, как он был верховным жрецом древней 
религии. Императоры никогда не имели власти в вопросе о догматах христианской 
веры.* Правда, они созывали соборы, и каждый раз, когда присутствовали лично, 
то и председательствовали на них, но было бы ошибочно думать, что они имели 
хотя бы малейшее влияние на решение вопросов веры: христианские догматы 
оставались всегда независимыми от государственной власти. Государство сохраняло 
за собой лишь две прерогативы по отношению к церкви: первая состояла в том, что 
собор мог быть созван только с согласия императора; вторая — что только он мог 
обнародовать решения собора и придать им обязательную силу закона. По обоим 
этим пунктам к церкви

__________
* Неверно. Евсевий Кесарийский признавал подобное право за императором.
 

578
 
лишь применялись постановления общего права, так как было установлено, что 
никакое собрание не может состояться без разрешения властей, и никакой 
законодательный акт не может исходить из иного источника, кроме главы 
государства. Из кодексов мы видим, что государство много занималось церковью, 
может быть, даже больше, чем следовало; но оно занималось ею, лишь отвечая 
собственным желаниям церкви и следуя ее указаниям. Особенно замечательно то, 
что государство никогда не пыталось присвоить себе право назначения епископов; 
оно уважало в этом отношении правила, установленные церковью: епископы 
по-прежнему избирались духовенством и населением в каждом данном городе без 
вмешательства императорских чиновников.*
Таким образом, христианская церковь, несмотря на неизбежное покровительство 
государства и под его непосредственным надзором, оставалась все-таки 
независимой. Свобода, отовсюду изгоняемая, нашла себе убежище в церкви. 
Оттого-то церковь и избежала того постоянного влияния, которое империя 
оказывала на все в те времена. Она сохранила свою жизненную энергию и 
оставалась бодрой и деятельной в то время, когда все изнемогало в бессилии. 
Даже в этот период она сумела держаться настолько в стороне от государства, 
чтобы ее не коснулось всеобщее нерасположение, которое все усиливалось по 
отношению к учреждениям империи: ни разочарование в империи, ни ее падение не 
затронули церкви. Когда римская империя рухнула, церковь оставалась незыблемой, 
поддерживаемая своими собственными силами и готовая теперь, в свою очередь, 
принять на себя руководство обществом.
Впрочем, ее торжество не было ни в каком случае торжеством свободы совести. С 
тех пор как церковь вступила в союз с государством, в ней самой произошла очень 
важная перемена: традиции свободы вдруг были преданы забвению и вскоре исчезли; 
и общество тотчас же вошло во вкус непреложных правил и абсолютных догматов. 
Вера определилась, сузилась, наложила руки даже на вопросы второстепенные; 
свободы больше не стали терпеть. Критическое отношение не одобрялось, а 
свободный выбор мнений (ересь от греч. слова ??????— выбираю) стал предметом 
осуждения, и даже само слово, обозначавшее этот выбор, сделалось бранным. За 
невозможностью иметь свободную веру пришлось довольствоваться верой 
принудительной; повиновение и дисциплина заняли место в первом ряду 
христианских добродетелей.
С другой стороны, империя стала покровительствовать христианству, как раньше 
она покровительствовала древним культам, т. е.

__________
* Не соответствует действительности. Например, Констанций II неоднократно 
изгонял из Александрии Афанасия Великого и сажал на епископский престол удобных 
ему людей.
 

579
 
пуская в ход нетерпимость. Она издавала законы для того, чтобы заставить людей 
верить. Как только арианство было осуждено епископской властью, мы видим, что 
Феодосий тотчас же своим указом Cunctos populos делает для всех обязательным 
православное учение. Еретикам императоры грозят все новыми и новыми 
наказаниями: сначала ссылкой, потом конфискацией имущества, наконец — смертью. 
Преследования христиан сменились преследованиями язычников и еретиков.
(Fustel de Coulanges, l`Invasion germaniqae et la fin de l`Empire, pp. 60 et 
suiv., chez Hachette).

9. Епископ IV века (св. Василий)
Св. Василий (329—379) был епископом в Цезарее Каппадокийской. Его неисчерпаемое 
милосердие делало просто чудеса, поражая даже самых равнодушных людей. Для 
своих благотворительных дел он брал средства из двух источников, которых 
оказывалось достаточно для самых грандиозных предприятий: это были, во-первых, 
значительные церковные доходы, из которых св. Василий не брал для себя ни 
одного динария, и, во-вторых, — кошельки его прихожан, к которым он 
беспрестанно обращался с настойчивостью и красноречивыми воззваниями.
Почти десять проповедей, из сохранившихся среди его сочинений, представляют 
собой лишь истолкование и развитие следующей основной мысли: богач — служитель 
Бога, управляющий, которого всеобщий хозяин поставил для того, чтобы он 
заботился о своих товарищах-рабах. И так как управляющий должен лишь трудиться 
для хозяина и не имеет права приберегать что-нибудь для себя, то можно сказать, 
что он украл все то, чего не отдал. «Тот хлеб, — говорит епископ, — которого вы 
не едите, принадлежит голодным; одежда, которой не носите, принадлежит нагим; 
золото, которое вы копите, есть достояние нуждающихся».
Скоплявшиеся в руках св. Василия деньги, если только он не тратил их тотчас же 
на помощь пострадавшим от какого-нибудь бедствия, вскоре появлялись пред 
глазами всех в виде грандиозного памятника благотворительности. У ворот Цезареи,
 в местности когда-то пустынной, возник таким образом целый городок, 
построенный милостыней и заселенный милосердием: здесь был дом для отдохновения 
путников, убежище для престарелых, госпиталь, богадельня для слабых и увечных. 
Вокруг всех этих учреждений копошилась целая толпа сторожей, больничных 
служителей и сиделок, поставщиков и извозчиков, доставлявших все необходимое 
для жизни: движение, происходившее здесь, напоминало суету большого насе-

 

580
 
ленного города. Среди этой оживленной толпы постоянно можно было видеть самого 
Василия, который за всем наблюдал, со всеми говорил, всех воодушевлял своей 
преданностью делу. Когда магистраты начали коситься на то, что около них вырос 
город, который не был им подчинен, епископ говорил им: «Что вам за дело? 
Поручая вам управление, император не мог желать ничего лучшего, как того, чтобы 
вы заселили пустынные места и превратили их в города. Если вместо вас это 
сделал я, то на каком основании вы можете нападать на меня?»
Сделавши обход своего маленького царства, во время которого он не раз 
собственными руками давал пить усталому путнику или омывал язву больного, не 
раз наклонялся к изголовью умирающего, чтобы исповедать его, Василий шел в 
церковь, и тут ежедневно, утром и вечером, он расточал перед самыми мелкими 
ремесленниками Каппадокии все сокровища своего красноречия, получившего 
блестящую отделку в Афинах и возбуждавшего такой восторг в риторе Либании. Темы 
для своих проповедей он выбирал обыкновенно самые простые: чаще всего это было 
какое-нибудь происшествие дня, известное всем присутствующим. Его красноречие, 
пользуясь подобной темой, умело производить поразительные эффекты. При этом не 
запрещалось прерывать речь епископа. Когда слушателям казалось, что что-нибудь 
опущено или недостаточно разъяснено, они заявляли об этом, и Василий охотно 
возвращался к указанному вопросу.
Семь или восемь раз в год, в дни, посвященные памяти мучеников, которых 
особенно чтили в этой местности, великие торжества собирали чуть не все 
население провинции. Со всех сторон стекался простой народ, священники и даже 
епископы то к гробницам сорока мучеников, которых Максимин замучил в одну 
зимнюю ночь, то к ключу, появившемуся на месте казни св. девы Иулитты. Здесь 
Василий праздновал торжество силы Божьей, проявившееся в человеческой слабости.
Начавшийся в церкви разговор между Василием и его паствой продолжался у дверей 
храма, на площади народной, в епископском доме, который оставался открытым во 
все часы дня. Сюда все приходили советоваться с епископом, кто о своих 
обязанностях, кто о печалях, а кто даже о своих житейских делах.
Эти постоянные сношения поддерживались и на расстоянии путем очень оживленной 
переписки, которую Василий вел с самыми отдаленными пунктами своей епархии, 
провинции и даже всей Малой Азии. До нас дошло не менее 350 подлинных писем 
Василия, трактующих самые разнообразные вопросы. Многие из них посвящены 
духовному руководству; в других — главное место занимают разные злобы дня, 
заботы об управлении, душевные излияния. В этих письмах виден человек больше 
даже, чем епископ, можно даже сказать государственный и, пожалуй, светский 
человек; в них совершенно естественно

 

581
 
звучит властный тон, тон человека, привыкшего заниматься важными делами и жить 
среди высшего общества. Кому бы ни писал Василий — сенатору, префекту, матроне 
или знаменитому оратору, — всем он брат во Христе и, кроме того, высший по уму 
и образованию и, по крайней мере, равный по рождению. Магистраты — его товарищи 
по школе, пользующиеся милостью императора полководцы — друзья детства. Он 
по-прежнему является покровителем их семей, духовным наставником и 
руководителем их жен и дочерей. Если он не окружен ликторами, как они, или не 
стоит во главе легиона, то лишь потому, что соблазнился иной, высшей славой: 
это вовсе не значит, что у него не хватило для этого влияния или заслуг.
Магистраты не только знакомы с Василием, но часто обязаны ему своим положением: 
это он уговорил их принять должность, от которой их удерживали разные 
соображения и щепетильность, он защищал их от клеветы перед начальством. 
Василий относится с почтением к гражданской власти, как к Божьему установлению; 
но он считал себя вправе руководить деятельностью этой власти на основании 
начал, сообразных с духом Евангелия.
Его переписка с знатными семьями его епархии представляет собой большей частью 
обмен советами и любезностями. В своих письмах он часто просит денег на 
церковные нужды, мулов для перевозки, вина для своих рабочих. Но если он 
встречает противоречие своим законным требованиям, или если кто-нибудь 
уклоняется с пути, определенного божественными указаниями, тон его писем тотчас 
же повышается, и его упреки не останавливаются тогда ни перед каким 
общественным положением. Иногда дело доходит даже до торжественного отлучения, 
которое ставит ослушника вне религиозной общины и почти вне гражданского 
общества. Вот в каких выражениях писал он одной богатой матроне, с которой у 
него возникли пререкания: «Мне нечего говорить о вашей дерзости, и я лучше 
умолчу о ней: пусть нас рассудит Высший Судья, который наказывает всякую 
несправедливость. Тщетно богач стал бы раздавать милостыню более обильную, чем 
песок морской: раз он попирает справедливость, он губит свою душу. Если Бог 
требует от людей жертв для себя, то, я думаю, не потому, чтобы он нуждался в 
наших дарах. Подумайте же о последнем дне, а от поучений будьте добры избавить 
меня, так как я знаю побольше вашего».
Василий с большим интересом относился к молодым людям, к их занятиям, к 
развитию их умственных и душевных способностей. Небольшой трактат, обращенный 
специально к цезарейским школьникам, начинается так: «Очень многое, дети мои, 
заставляет меня сообщить вам то, что я считаю лучшим и самым полезным для вас. 
Я долго жил и много испытал; житейские треволнения, источник всякого опыта и 
знания, дали мне достаточное понимание человеческих дел для того, чтобы я мог 
указать самый надежный

 

582
 
путь тем, которые только начинают жизненное поприще. После ваших родителей 
ближе всего к вам я. Я люблю вас не меньше отцов, да и вы, если не ошибаюсь, 
находясь около меня, не скучаете по вашим родителям. Каждый день вы занимаетесь 
со многими учителями; вы находитесь в сношении с лучшими из древних и 
сообщаетесь с ними при помощи их творений. Но не удивляйтесь, если я вам скажу, 
что опять-таки возле меня вы можете получить больше всего пользы. Я хочу именно 
дать вам совет не отдаваться совершенно в руки ваших учителей, как кормчих 
вашей житейской ладьи; я увещеваю вас принимать из их уст лишь то, что полезно, 
и отличать то, что следует отбросить».
(De Broglie, l'Eglise et l'Etat romain au IV-e siecle, t. V. pp. 186 et suiv., 
chez Perrin).