рдце возмущается при одной мысли о 
необходимости просить прощения, потому что унижение хуже чем гибель, потому что 
лучше все потерять, чем уступить что-нибудь. Именно вследствие этого каждая 
новая неудача лишь увеличивает требовательность Рима. Вступить в переговоры с 
неприятелем он соглашается лишь в качестве победителя, дарующего мир, вокруг 
себя он терпит только ищущих покровительства, умоляющих о милостях и покорных 
подданных. «Его владычество простирается так же далеко, как и земля, его 
мужество столь же высоко, как и небо».
Гордость дает спокойствие. Человек, соблюдающий свое достоинство, сохраняет 
величавый вид, и римлянин совершает самые великие подвиги без всякого 
энтузиазма и даже просто волнения. Гордость заставляет римлян боготворить 
отечество, потому что оно дает гражданину славу и власть, без которых он не 
может жить. Из гордости приносит он в жертву семью, потому что с точки зрения 
гордости все чувства, лежащие в основе семейной жизни, являются постыдной 
слабостью. Из речей у Тита Ливия видно, с какой простотой, спокойствием и 
рассудительностью римлянин решается на самопожертвование. Квинт Фабий 
председательствует в комициях; первая центурия выбирает консулом его племянника 
Отацилия. Фабий останавливает голосование и с невозмутимым спокойствием 
говорит: «Мы испытали

__________
* Перечислены три крупные поражения римлян в начале 2-й Пунической войны 
(218—201 гг. до Р. X.). Указанные сражения произошли в 218—216 гг. до Р. Х.
 

377
 
тебя, Отацилий, в менее ответственных должностях, но ты ничего не сделал, чтобы 
мы могли отнестись к тебе с доверием на более высоком посту... В твоих 
собственных интересах не следует взваливать тебе на плечи слишком большую 
тяжесть. Глашатай, спроси снова мнение этой центурии». Сын Манлия вступил в бой 
вопреки распоряжению своего отца. Он является с доспехами побежденного врага. 
Ни слова не говоря, отец отворачивается от него, велит трубить сбор и в 
присутствии всего войска приговаривает сына к смертной казни, «чтобы, наказав 
его, восстановить дисциплину, нарушенную его поступком». По этим примерам мы 
можем судить, насколько развита была сила воли у римлян. В душе магистрата как 
бы постоянно находился трибунал, который мог в каждую данную минуту изречь 
всегда готовый приговор. Им не нужно было делать усилия и отрекаться от самого 
себя, чтобы отважиться на самопожертвование, они всегда были готовы к нему. 
Гаруспик объявил, что предводитель того войска, которое победит, должен пасть, 
тогда Манлий и его товарищи собрали своих центурионов и постановили, что один 
из них принесет себя в жертву, как только находящееся под его начальством крыло 
начнет отступать. ..
Любовь к родине у римлян — религиозное чувство в такой же мере, как и 
политическое: их боги — римляне и живут на земле. Как сильно должно быть это 
чувство у того человека, в душе которого оно сливается со всеми другими 
чувствами! В наше время они разделены. Город, в котором мы живем, религия, 
которую исповедуем, государство, в состав которого входим, составляют в 
настоящее время три особых мира, всегда разделенных, часто даже враждебных друг 
другу. У древних же все они соединялись в одном, в государстве. Оно было 
городом, ему приносили в жертву семью; оно сливалось с религией; сердце и мысль 
человека всецело принадлежало его отечеству, и с какой бы стороны мы ни 
заглянули в душу римлянина, всегда мы найдем в нем только гражданина.
Можно ли сказать, что портрет римлянина, нарисованный Титом Ливием, сохраняет 
все черты и живые краски подлинника? Я не думаю. Ничего не стоит сказать, что 
Цинциннат пахал землю. Одно вскользь брошенное слово еще не дает нам 
изображения римлянина за сохой. Трудно представить себе римлян, если только не 
знать ничем не прикрашенных подробностей их домашнего быта. Мы должны искать в 
Ювенале, в Плутархе, в Катоне Старшем более живых данных, более оригинальных 
черт, более ярких красок. Эти авторы действительно дают полную картину, когда 
изображают своих предков, как они пашут землю под палящими лучами солнца, «как 
они распахивают покрытую камнями и скалами почву Самниума, освежаясь на меже 
глотком воды с уксусом, как они ютятся по три семьи в одной хате, с одним 
единственным рабом», а вечером сходятся все вместе на скромную трапезу, 
состоящую из одних овощей.



378
 
Мало сказать, что они были бедны и воздержанны в своих привычках:
эти общие выражения совсем ничего не дают для картины. Надо обращаться не к 
разуму, а к воображению. А воображение можно расшевелить только живыми фактами, 
взятыми из грубого деревенского быта: ему нужно показать сараи, конюшни, мотыги 
и всю обстановку крестьянского хозяйства. Тит Ливии, двадцать раз упоминающий, 
что римляне взяли большую добычу, меньше поражает воображение, чем Авл Геллий, 
подробно описывающий эту добычу:
дротик, ствол деревянного копья, много репы, корма для скота, бурдюк, мех, 
факел, — вот все, что воин может взять себе; при этом он клянется военным 
трибунам, что ни в лагере, ни на десять миль вокруг он не будет красть больше 
чем на одну серебряную монету в день. Возвышенные выражения и красноречивые 
периоды никогда не дадут ясного п