Тогда Нерон, как рассказывает Тацит, писавший в начале II в., чтобы снять с 
себя обвинения молвы, объявил виновниками пожара сектантов, приверженцев одного 
из восточных культов; Тацит называет их христианами. Вот что он пишет:

«И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим 
казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого 
толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, 
казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат, подавленное на время это зловредное 
суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта 
пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и 
где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто 
признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое 
множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в 
ненависти к роду людскому» (Тац. Анн. XV, 44).

Это первое упоминание о христианах в древней латиноязычной литературе. избавило 
бы его от бесчестия, сопряженного с выступлением на театральных подмостках.

Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената и что, 
состязаясь на равных правах со своими соперниками, он добьется заслуженной 
славы по нелицеприятному приговору судей, сначала выступает перед публикойс 
декламацией стихов; затем по требованию толпы, настаивавшей, чтобы он показал 
все свои дарования (именно в таких словах она выразила свое желание), он снова 
выходит на сцену, строго соблюдая все принятые у кифаредов правила: не 
присаживаться для отдыха, не утирать пота ничем кроме одежды, в которую облачен,
 не допускать, чтобы были замечены выделения изо рта и носа. В заключение, 
преклонив колено, он жестом руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, 
после чего, делая вид, что волнуется, застыл в ожидании решения судей.

Римская чернь, привыкшая реагировать на понравившиеся ей жесты актеров, 
разразилась ритмичными возгласами восторга и рукоплесканиями.





Можно было подумать, что она охвачена ликованием; впрочем, эти люди, 
равнодушные к общественному бесчестью, пожалуй, и в самом деле искренне 
ликовали.

Но людям, приехавшим из далеких городов Италии, которая все еще оставалась 
суровой и хранила древние нравы, людям, непривычным к царившей в Риме 
разнузданности, трудно было взирать спокойно на то, что творилось вокруг. Не 
справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши: их неумелые руки 
быстро уставали, они сбивали с ритма более ловких и опытных, и часто на них 
обрушивали удары преторианцы, расставленные между рядами для того, чтобы не 
было ни одного мгновения, заполненного нестройными криками или праздным 
молчанием.

Известно, что многие всадники (сословие, второе после сенаторского), пробираясь 
через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, которым 
пришлось просидеть в театре весь день и ночь, постигли губительные болезни.

Но еще опаснее было совсем не присутствовать на этом представлении, так как 
множество соглядатаев явно, а еще большее их число – тайно запоминали имена и 
лица входящих, их дружественное или неприязненное настроение. По их донесениям 
мелкий люд немедленно осуждали на казни, а людей знатных впоследствии настигала 
затаенная на первых порах ненависть императора» (Тац. Анн. XVI, 4-5).

Нерон, который несся по жизни без руля и без ветрил, совсем не заботился об 
управлении государством. Он вел себя так, будто весь мир существует для его 
личного удовольствия. Жизнь его до краев была наполнена разгулом, развратом, 
расточительством и разнузданной жестокостью.

Казалось, Нерон поставил перед собою цель полностью истощить великий Рим, 
который был колоссально богатым государством.

«Денежные поборы опустошили Италию, разорили провинции, союзные народы и 
государства, именуемые свободными. Добыча была взята и с богов, ибо храмы в 
Риме были ограблены, и у них отобрали золото» (Тац. Анн. XV, 45). Нерон заявил 
однажды: «Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось!» (Свет. 
Hep. 32).

«Более всего Нерон был расточителен в постройках. От Палатина до самого 
Эсквилина он выстроил дворец, назвав его сначала Проходным, а потом, после 
пожара и восстановления – Золотым. Вестибюль в нем был такой высоты, что в нем 
стояла колоссальная статуя Нерона высотой в 120 футов (около 36 метров); 
площадь его была такова, что тройной портик но сторонам был длиной в милю 
(около полутора километров), внутри был пруд, подобный морю, окруженный 
строениями, подобными городам, а затем – поля, пестреющие пашнями, пастбищами,