Императорский Рим в лицах
Елена В. Федорова


  Тема этой книги - люди императорского Рима, как они выглядели и что собой 
представляли: римский скульптурный портрет дан в соединении с тем 
повествовательным материалом, который содержится в произведениях античных 
писателей и в надписях; таким образом, искусство скульптуры и искусство слова 
взаимно дополняют друг друга. Римский скульптурный портрет является в высшей 
степени ценным психологическим документом мировой истории, так как виртуозная 
техника ваятеля сочетается в нем с беспощаднымреализмом. Римский портрет, как и 
античная литература, убеждает нас в том, что античный мир был миром очень 
энергичных людей с чрезвычайно богатым разнообразием характеров и интеллекта, 
был миром людей, психология которых во многом перекликаетсяс психологией 
современного человека: у древних римлян были иные социально - экономические 
условия, иной исторический опыт, но в принципе они были такими же людьми, как и 
мы.



Елена Федорова

Императорский Рим в лицах



Введение

Императорский Рим – это третий, завершающий период истории древнего, 
рабовладельческого Рима. Ему предшествовали Рим царский, слабо мерцающий в 
густом сумраке далеких веков, и Рим республиканский, вышедший на широкую арену 
мировой истории в III – II вв. до н. э. и силой оружия подчинивший себе 
огромные территории.

Древние римляне всегда были агрессорами и не скрывали этого; война была их 
естественным состоянием. Удачные войны от века к веку приносили Риму все больше 
и больше материальных ценностей, а военнопленные, превращенные в рабов, 
постепенно стали все энергичнее использоваться в производстве, составляя 
конкуренцию труду свободного земледельца, римского гражданина.

Долговое рабство римляне запретили еще на заре своей истории, считая 
недопустимым превращение сограждан в рабов, разорившийся должник становился 
нищим, но не рабом.

Рабовладельческий способ производства в условиях Римского государства достиг 
наивысшего развития в период с конца III в. до н. э. до II в. н. э.; с конца II 
в. наступает тяжелый общий кризис рабовладельческого способа производства, 
который на протяжении III и IV вв. постепенно, но неуклонно утрачивает свою 
жизнеспособность и в V в. изживает себя; вместе с ним уходит в небытие античный 
Рим.

С конца III – начала II в. до н. э. на смену первоначальному, патриархальному 
рабству приходит рабство развитое, классическое; если когда-то, в давние 
времена, в Риме рабов было так мало, что они даже имен своих не имели и 
юридически считались детьми господина (если хозяина, например, звали Гай, то 
раб его именовался Гаипор, что означает «сын Гая»), то теперь рабов становится 
много и их труд широко применяется в производстве: раб фактически переходит на 
положение орудия производства, на положение вещи, которую берегут, пока она в 
хорошем состоянии, и которую выбрасывают, когда она пришла в негодность.

Какой холодной жутью веет от деловитых, бесстрастных слов рачительных римских 
хозяев:

«Хозяин осмотрит скот; устроит распродажу: продаст масло, если оно в цене; 
продаст вино, лишек хлеба, старых волов, порченую скотину, порченых овец, 
шерсть, шкуры, старую телегу, железный лом, старого раба, болезненного раба; и 
если есть что лишнее, то продаст. Пусть хозяин будет скор на продажу, не на 
покупку…

Вот обязанности вилика (управителя виллы): завести хороший порядок; соблюдать 
праздники; чужого в руки не брать; свое охранять тщательно; рабам не позволять 
ссориться; если кто в чем провинился, хорошенько наказать, смотря по проступку.

Рабам не должно житься плохо: пусть не мерзнут и не голодают. Пусть хорошенько 
заставляет их работать: легче удержит от проступков и воровства. Если вилик не 
захочет худа, худа не будет. Если он допустит, пусть хозяин того не оставит 
безнаказанным. За хорошую работу пусть благодарит, чтобы и остальным хотелось 
поступать правильно. Вилик не должен слоняться без дела; он всегда трезв и 
никуда не ходит на обед. Рабов заставляет работать; следит, чтобы делалось то, 
что приказал хозяин. Пусть не считает себя умнее хозяина» (К а т о н. 
Земледелие. 1, 7; 5, 1-3. – В кн.: Сергеенко М. Е. Ученые земледельцы древней 
Италии. Л., 1970, с. 29-30).

«Теперь расскажу о средствах, которыми возделывают землю. Некоторые считают, 
что это люди и те, кто людям помогает и без кого невозможно возделывать землю. 
Другие производят тройное деление: есть орудия говорящие, бессловесные и немые. 
К говорящим относятся рабы, к бессловесным – волы, к немым – телеги» (В а р р о 
н. Сельское хозяйство. 1, 17, 1. – Там же, 1970, с. 63).

Характер типичных взаимоотношений господина и раба метко передает лаконичная 
римская пословица: «Сколько рабов, столько врагов».

Сенека, римский философ I в., признавал, что от гнева рабов людей погибло не 
меньше, чем от гнева царей (см. Сен. Луц. 4, 8).

Антагонизм между рабами и рабовладельцами не был единственным антагонизмом 
римского общества: положение осложнялось наличием третьего класса, который 
находился в большем или меньшем антагонизме с первыми двумя. Такой третьей 
социальной силой были мелкие свободные собственники, главным образом 
земледельцы и ремесленники, которые жили трудом своих рук, имея в хозяйстве 
одного или двух рабов. Им было очень трудно конкурировать с дешевым рабским 
трудом; их слабое хозяйство нередко терпело крах под натиском развития 
товарного производства, основанного на более широком применении рабского труда.

Во II в. до н. э. процесс разорения и обезземеливания мелких собственников стал 
массовым явлением, которое пагубно отразилось на боеспособности государства.

В те времена римское войско по сути дела представляло собой народное ополчение. 
Каждый гражданин, в зависимости от своего имущественного положения, был обязан 
идти на войну с собственным вооружением и при этом не получал никакого 
жалования – ему доставалась лишь доля военной добычи. Самых бедных граждан, не 
имевших денег на покупку оружия, на войну не брали; называли их пролетариями 
(от латинского слова proles – потомство), ибо от этих бедняков государству не 
было иного проку кроме того, что они производили на свет потомство.

Во II в. до н. э. Римская аристократическая республика была сотрясена мощными 
раскатами грома восстаний рабов в Сицилии и местного населения в Испании и 
Пергаме. Римским войскам лишь с великим трудом и далеко не сразу удалось 
совладать с этими грозными стихиями.

Часть римской аристократии стала осознавать, сколь опасно для государства 
беспредельное увеличение числа рабов и быстрое сокращение количества мелких 
свободных собственников.

Наиболее дальновидный и здравомыслящий из римлян Тиберий Гракх в 133 г. до н. э.
 предложил ограничить размеры землевладения и наделить землей разорившихся 
римских граждан. Не только жалость к бездомным беднякам, но и страх перед 
массами рабов лежали в основе реформ Тиберия Гракха, что хорошо видно из его 
слов, переданных историками Плутархом и Аппианом.

«Дикие звери, населяющие Италию, имеют норы, у каждого есть свое место и свое 
пристанище, а у тех, кто сражается и умирает за Италию, нет ничего, кроме 
воздуха и света; бездомными скитальцами бродят они по стране вместе с женами и 
детьми, а полководцы лгут, когда перед битвой призывают воинов защищать от 
врага родные могилы и святыни, ибо ни у кого из такого множества римлян не 
осталось отчего алтаря, никто не покажет, где могильный холм его предков, 
нет! – и воюют и умирают они за чужую роскошь и богатство, эти «владыки 
вселенной», как их именуют, которые ни единого комка земли не могут назвать 
своим!» (Плут. Т. Г. IX).

«С негодованием говорил Гракх о массе рабов, непригодных для военной службы, 
всегда неверных по отношению к своим господам. Он напомнил о том, как незадолго 
до того в Сицилии господа пострадали от рабов, сильно увеличившихся в своем 
числе из-за потребности в рабских руках для земледельческих работ; напомнил он 
и о войне римлян против них, не легкой и не короткой, но затянувшейся на долгое 
время и имевшей своеобразные и опасные перипетии» (Ann. Г. В. 1, 9).

Но римская аристократия, находившаяся у власти, не была едина в своих 
стремлениях и помыслах. Часть ее активно выступила против реформ, заподозрив их 
инициатора в стремлении к захвату власти. Хотя Тиберий Гракх был убит, брат его 
Гай продолжил дело, и земельная реформа все-таки была проведена в жизнь: на 
некоторое время процесс разорения мелких земледельцев был приостановлен, и 
число их возросло на несколько десятков тысяч.

Деятельность братьев Гракхов и их трагическая кончина отчетливо показали, что в 
правящем классе нет единства.

В I в. до н. э. республиканский Рим был сотрясен не только мощным восстанием 
рабов в Италии под руководством Спартака, но и жесточайшими гражданскими 
войнами.

С подлинно трагической яростью вспыхнули внутренние раздоры, и на арену 
политической деятельности вышло несколько явных претендентов на единовластие: в 
хаосе смуты выявилась неизбежность преобразования республики в империю. 
Дальнейшее развитие рабовладельческого способа производства и его интенсивное 
проникновение в ремесло вело к увеличению масс рабов в городах, поэтому для 
государства рабовладельцев сильная централизованная власть становилась 
необходимостью.

Крепкая монархическая власть, хотя и облеченная сначала в республиканские формы,
 сумела на время укрепить основы рабовладения и упорядочить состояние 
государства. В условиях империи рабовладельческий способ производства получил 
возможность продлить свое благополучное существование по крайней мере еще на 
два века.

К концу II в. рабовладельческий способ производства исчерпал свои возможности и 
вступил в состояние кризиса, что закономерно пагубно отразилось на общем 
положении государства.

С III в. императорский Рим, пропитанный кровавыми смутами, переживает тяжелый 
период медленного заката, который завершается в V в. его погружением в мир 
варварства, где в дальнейшем феодализм неторопливо поднимется на сцену истории.



Юлий Цезарь

Гай Юлий Цезарь родился в 100 г. до н. э. в двенадцатый день месяца квинтилия, 
который впоследствии в его честь был переименован в июль. Он происходил из 
патрицианского рода Юлиев, древнего и знатного, но бедного.




Юлий Цезарь. Мрамор. Рим. Ватиканские музей


Юлий Цезарь получил прекрасное образование, которое в те времена заключалось в 
изучении греческого языка, литературы, философии, истории и в овладении 
ораторским искусством. Цезарь от природы отличался великолепными способностями 
и быстро достиг выдающихся успехов в красноречии. Из всех ораторов своего 
времени он уступал только Цицерону, имя которого впоследствии стало 
нарицательным. Сам Цицерон был столь высокого мнения об ораторском искусстве 
Цезаря, что в одном из писем писал о нем: «Кто острее его, кто богаче мыслями! 
Кто пышнее и изящнее в выражениях!» (Свет. Юл. 55).

Юлий Цезарь жил в бурную эпоху. Это время кратко и выразительно 
охарактеризовано великим римским историком Тацитом: «Жажда власти, с 
незапамятных времен присущая людям, крепла вместе с ростом Римского государства 
и, наконец, вырвалась на свободу. Пока римляне жили скромно и неприметно, 
соблюдать равенство было нетрудно, но когда весь мир покорился римлянам, а 
государства и цари, соперничавшие с ним, были уничтожены, то для борьбы за 
власть открылся широкий простор. Вспыхнули раздоры между сенатом и плебсом; то 
буйные народные трибуны, то властолюбивые консулы одерживали верх друг над 
другом; на Форуме и на улицах Рима враждующие стороны пробовали силы для 
грядущей гражданской войны. Вскоре вышедший из плебейских низов Гай Марий и 
кровожадный аристократ Луций Корнелий Сулла оружием подавили свободу, заменив 
ее самовластием (первая четверть I в. до н. э.). Явившийся им на смену Гней 
Помпеи Магн был ничем не лучше, только действовал более скрытно; и с этих пор 
борьба имела одну лишь цель – единовластие» (Тац. Ист. II, 38).

Характер этих «новых» людей метко определил философ Сенека: «Марий вел войско, 
а Мария вело властолюбие. Эти люди, никому не дававшие покоя, сами не ведали 
покоя, будучи подобны смерчам, которые все захватывают своим вращением, но 
прежде сами приведены во вращение и потому налетают с такой силой, что над 
собой не властны. Явившись на беду многим, они на себе чувствуют потом ту 
губительную силу, которой вредят другим. И не следует думать, будто кто-нибудь 
стал счастливым через чужое несчастье» (Сен. Луц. XCIV, 66-67).

В эту борьбу активно и целеустремленно включился Юлий Цезарь. Непомерное 
властолюбие было главной движущей силой всей его жизни, а девизом – слова из 
знаменитой в древнем мире трагедии Еврипида Финикиянки, которые постоянно были 
у него на устах:

Если уж право нарушить, то ради господства,

А в остальном надлежит соблюдать справедливость.

(Свет. Юл. 30)

Юлий Цезарь был человеком смелым и решительным. Когда ему было только 18 лет, 
он не побоялся навлечь на себя гнев грозного диктатора Суллы, отказавшись 
выполнить его волю и развестись со своей женой Корнелией. Гнев Суллы был опасен,
 и Цезарю пришлось бежать из Рима; он смог вернуться лишь после смерти Суллы.

Уже в молодости Цезарь был не только смелым, но и находчивым человеком: он умел 
оставаться господином положения даже в очень сложных ситуациях.

Это качество Цезаря ярко проявилось при таких обстоятельствах: в 78 или 77 г. 
до н. э. в Эгейском море его захватили пираты и продали бы в рабство, если бы 
он не откупился от них.

Плутарх рассказывает об этом:

«Когда пираты потребовали у него выкупа в двадцать талантов (талант – очень 
крупная весовая денежная единица), Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, 
кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. Затем, 
разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих 
свирепых людей с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел 
себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать 
пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя 
себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без 
малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал 
их пиратам, и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и 
варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти 
вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости Однако, как только 
прибыли выкупные деньги из Милета, и Цезарь, выплатив их, был освобожден, он 
тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал 
их еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них. 
Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму 
в Перга-ме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что тому, как 
лицу, обладающему судебной властью, надлежит наказать взятых в плен пиратов. 
Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги, ибо их было немало, 
заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; 
тогда Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести 
пиратов и всех до единого распять на крестах, как он часто предсказывал им на 
острове, когда они считали его слова шуткой» (Плут. Цез. II).

Римский историк Светоний, упоминая в жизнеописании Цезаря об этом случае, 
замечает: «Даже во мщении обнаруживал он свою природную мягкость. Пиратам, у 
которых он был в плену, он поклялся, что они у него умрут на кресте, но когда 
он их захватил, то приказал сначала их заколоть и лишь потом распять» (Свет. Юл.
 74).




Гней Помпеи. Мрамор. Глиптотека Новый Карлсберг


Как человек умный и хорошо владеющий собой, Цезарь не был бессмысленно жестоким.
 Своих врагов он охотнее прощал, чем убивал. По свидетельству римского историка 
Аммиана Марцеллина, Цезарь не раз говаривал, что «воспоминание о жестокости – 
это плохая подпора в старости» (Амм. Марц. XXIX. 2, 18). Едва ли Цезарь был от 
природы мягким человеком, скорее напротив, но он всегда умел держать себя 
достойно и не давал злым чувствам овладеть собой: он никогда не был рабом своих 
страстей, а был господином своей души и своего тела.

Вернувшись в Рим, Цезарь стал прилагать все усилия к тому, чтобы сделаться 
человеком заметным; это требовало больших денег, и он влез в долги.

«В Риме Цезарь, благодаря своим красноречивым защитительным речам в судах, 
добился блестящих успехов, а своей вежливостью и ласковой обходительностью 
стяжал любовь простого народа, ибо он был более внимателен к каждому, чем можно 
было ожидать в его возрасте. Да и его обеды, пиры и вообще блестящий образ 
жизни содействовали постепенному росту его влияния в государстве. Цицерон, 
кажется, был первым, кто считал подозрительной и внушающей опасения 
деятельность Цезаря, внешне спокойную, подобно гладкому морю, и распознал в 
этом человеке смелый и решительный характер, скрывающийся под маской ласковости 
и веселости. Он говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он 
усматривает стремление к захвату власти. «Но, – добавлял он, – когда я вижу, 
как тщательно уложены его волосы и как он изящно почесывает голову одним 
пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое 
преступление, как ниспровержение римского государственного строя» (Плут. Цез. 
IV). Цезарь, однако, твердо шел именно к этой цели; он считал, что сможет 
ниспровергнуть аристократический республиканский строй, опираясь на широкие 
массы плебеев. Поэтому Цезарь не жалел расходов и еще глубже погружался в долги,
 но ублажал плебс. К тому времени, когда он достиг первой государственной 
должности, у него было долгов на тысячу триста талантов.

Будучи эдилом (одна из высших государственных должностей), Цезарь для 
удовлетворения потребностей плебса в зрелищах «вывел на арену цирка 320 пар 
гладиаторов, а огромными издержками на театры, церемонии и обеды затмил всех 
своих предшественников» (Плут. Цез. V).

Когда в Риме скончался великий понтифик, который официально считался верховным 
жрецом государства, Цезарь пожелал занять этот пост и выставил свою кандидатуру 
на выборах, хотя у него было два мощных соперника. «В день выборов Цезарь, 
прощаясь со своей матерью, которая прослезилась, провожая его до дверей, сказал 
ей: «Сегодня ты увидишь своего сына либо верховным жрецом, либо изгнанником». 
На выборах Цезарь одержал верх и этим внушил сенату и знати опасение, что он 
сможет увлечь народ на любую дерзость» (Плут. Цез. VII).

В Риме Юлий Цезарь стал чувствовать себя столь уверенно, что осмелился публично 
заявить о своем праве на особое положение. Когда в 68 г. до н. э. умерли его 
тетка Юлия и жена Корнелия, он на Форуме, главной площади Рима, произнес в их 
память похвальные речи, в которых были такие слова: «Род моей тетки Юлии 
восходит по матери к царям, по отцу же – к бессмертным богам, ибо от царя Анка 
Марция происходят Мар-ции Рексы (цари), имя которых носила ее мать, а от богини 
Венеры – род Юлиев, к которому принадлежит наша семья. Вот почему наш род 
облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, 
и благоговением, как боги, которым подвластны и сами цари» (Свет. Юл. 6).

Впоследствии, став властелином Рима, Цезарь воздвиг храм Венеры Прародительницы,
 от которого до наших дней сохранилось три колонны.

Цезарь неуклонно шел вверх. В 67 г. до н. э. он достиг должности претора (лицо 
с высшей судебной властью по гражданским делам). После истечения годичного 
срока этой должности он получил в управление Испанию.

Все государственные должности в республиканском Риме не оплачивались, но 
управление провинциями (завоеванными территориями) было делом чрезвычайно 
доходным, так как размеры налогов не устанавливались и правители имели широкие 
возможности грабить провинции.

Однако долги Цезаря были столь велики, что кредиторы не выпустили его из Рима. 
«Так как он не смог прийти к соглашению со своими кредиторами, с криком 
осаждавшими его и противодействовавшими его отъезду, он обратился за помощью к 
Марку Лицинию Крассу, самому богатому из римлян. Крассу нужны были сила и 
энергия Цезаря для борьбы против Гнея Помпея Магна; поэтому он удовлетворил 
наиболее настойчивых и неумолимых кредиторов Цезаря и, дав поручительство на 
сумму в восемьсот тридцать талантов, предоставил Цезарю возможность отправиться 
в провинцию.





Рассказывают, что когда Цезарь перевалил через Альпы и проезжал мимо бедного 
городка с крайне немногочисленным варварским населением, его приятели спросили 
со смехом: «Неужели и здесь есть соперничество из-за должностей, споры о 
первенстве, раздоры среди знати?» – «Что касается меня, – ответил им Цезарь с 
полной серьезностью, – то я предпочел бы здесь быть первым, чем в Риме вторым» 
(Плут. Цез. XI).

Великое преимущество правителя провинции заключалось в том, что в его 
распоряжении были войска.

Пребывание Юлия Цезаря в Испании, хотя пробыл он там всего год, сильно 
продвинуло его на пути к захвату власти в Риме. В Испании Цезарь стяжал военную 
славу, разбогател, щедро одарил воинов и был провозглашен ими императором. 
Слово «император» в республиканском Риме обозначало высший почетный военный 
титул, который формально не давал его обладателю никаких особых привилегий в 
смысле власти. Это почетное звание могло быть присвоено полководцу за победу на 
войне либо по постановлению римского сената, либо по самостоятельному решению 
воинов. В I в. до н. э. в Римской республике фактически хозяевами положения 
оказались императоры, то есть выдающиеся полководцы, в руках которых находилась 
лично им преданная армия.

Ежегодно в Риме справлялся ночной праздник Доброй Богини, на котором могли 
присутствовать только женщины. В начале декабря 62 г. до н. э. в доме Цезаря во 
время этого праздника произошел громкий скандал: одна из служанок обнаружила 
мужчину, переодетого в женское одеяние. Им оказался Публий Клодий, знатный 
молодой человек отчаянно авантюрного нрава; все решили, что он пробрался на 
праздник, чтобы насладиться преступной любовью с Помпеей, женой Цезаря. Римская 
общественность очень возмутилась этой проделкой и расценила ее как 
святотатство: Клодия отдали под суд.

Цезарь оказался в некрасивом положении обманутого супруга, дом которого к тому 
же осквернен святотатством. Ревнивцем Цезарь никогда не был, и эта сторона дела 
его мало беспокоила. Все было гораздо серьезнее, ибо затрагивало политику, что 
для Цезаря имело первостепенное значение. Клодий был не только легкомысленным 
волокитой. Этот юноша, обладавший кипучей энергией, играл заметную роль в 
общественной жизни и пользовался большой популярностью у плебса, поэтому Цезарю 
выгодно было иметь в нем друга, а не врага, зато противники Цезаря были бы 
очень рады принять Клодия в свои ряды.

Как всегда, Цезарь сумел сохранить самообладание; жену свою он виновной не 
признал, но спокойно развелся с нею (развод у римлян был очень простым делом; 
как люди здравомыслящие, они по этому поводу позорных судилищ не устраивали).

С Клодием Цезарь сумел помириться и тем самым поставил его бешеную энергию на 
службу себе.

Суд над Клодием состоялся в 61 г. до н. э. На суде Цезарь во всеуслышание 
заявил, что его жена невиновна. На вопрос судьи, почему же он все-таки развелся 
с нею, Цезарь ответил, что на его жену не должна падать даже тень подозрения – 
жена Цезаря вне подозрений!

Суд оправдал Клодия. Таким образом, скандал был потушен к выгоде Цезаря, 
который приобрел в лице Клодия полезного пособника в борьбе за власть; в 52 г. 
до н. э. Клодий был убит.

О скандальных событиях 62-61 гг. до н. э. в Риме помнили долго. Спустя столетие 
Сенека писал: «Ты ошибаешься, Луцилий, если думаешь, будто только наш век 
повинен в таких пороках, как страсть к роскоши, пренебрежение добрыми нравами и 
все прочее, в чем каждый упрекает свое столетие. Это свойства людей, а не 
времен: ни один век от вины не свободен. Некоторые думают, будто деньги были 
заплачены в том суде, где Клодий обвинялся в тайном блуде с женою Цезаря и в 
осквернении таинств жертвоприношения. Верно, судьи получили и деньги, но 
вдобавок (и это куда позорнее денежной сделки!) – возможность поблудить на 
закуску с замужними женщинами и подростками из знатных семей. В самом 
преступлении было меньше греха, чем в его оправдании. Обвиненный в 
прелюбодействе поделился тем, в чем был обвинен, и перестал опасаться за свое 
благополучие, лишь когда уподобил себе своих судей. Я приведу слова Цицерона, 
так как поверить в это невозможно: «Он пригласил к себе, пообещал, поручился, 
роздал. Вот уж, благие боги, гнусное дело! Как самую дорогую мзду кое-кто из 
судей получил ночи с некоторыми женщинами и свидания с некоторыми подростками 
из знатных семей». – Не ко времени сетовать из-за денег, когда главное – 
надбавка! – «Хочешь жену этого сурового мужа? Получай! Хочешь супругу того 
богача? И ее доставлю тебе в постель! Не захочешь блудить – признавай на суде 
меня виновным. И та красавица, которую ты хочешь, придет к тебе, и ночь с этим 
я обещаю тебе безотлагательно: обещание будет выполнено еще до срока вынесения 
приговора». – Раздаривать прелюбоде-янья хуже, чем совершать их: ведь не по 
доброй воле шли на них матери семейств. Такие дела и делаются и делались, и 
распущенность в городах временами шла на убыль благодаря строгости и страху, но 
никогда – сама по себе» (Сен. Луц. XCVII, 1-8).

У Цезаря на пути к высшей власти были сверхмощные соперники: враждовавшие между 
собой фантастически богатый Красе и знаменитый полководец Помпеи, фактически 
почти хозяин Рима. В 60 г. до н. э. Цезарь сделал неожиданный и очень ловкий 
шаг, который имел чрезвычайно значительные последствия. «Ему удалось примирить 
Помпея и Красса, двух людей, пользовавшихся наибольшим влиянием в Риме. Тем, 
что Цезарь взамен прежней вражды соединил их дружбой, он поставил могущество 
обоих на службу себе самому и под прикрытием этого человеколюбивого поступка 
произвел незаметно для всех настоящий государственный переворот. Ибо причиной 
последовавших гражданских войн была не вражда Цезаря и Помпея, как думает 
большинство, но в большей степени их дружба, когда они сначала соединились для 
уничтожения власти аристократии, а затем поднялись друг против друга» (Плут. 
Цез. XIII).

Так три самых могущественных человека в Риме заключили между собой тайный союз, 
триумвират (союз трех мужей), с целью ниспровержения власти аристократии и 
установления своей власти; чтобы упрочить этот тайный сговор, Цезарь выдал 
замуж свою единственную дочь Юлию за Гнея Помпея: хотя Помпею тогда было 46 лет,
 а Юлии только 23 года, брак их оказался счастливым. Сам Цезарь из деловых 
соображений немного позднее женился на Кальпурнии, дочери видного политического 
деятеля Пизона.

С помощью Помпея и Красса Цезарь был избран в консулы на 59 г. до н. э.

Два консула, ежегодно сменяемые, были высшими должностными лицами в Римской 
республике, в их руках находилась высшая исполнительная власть; высшая 
законодательная власть принадлежала народному собранию; высшим совещательным 
органом был сенат.

Вступив в должность консула, Цезарь смело сцепился с сенатом и дал ему 
основательно почувствовать, кто теперь стал подлинным хозяином Рима.

Цезарь намеренно предложил такие законопроекты, которые были весьма угодны 
плебсу, но были совсем не по душе сенату.

«В сенате все лучшие граждане высказались против, и Цезарь, который давно уже 
искал к тому повода, поклялся громогласно, что черствость и высокомерие 
сенаторов вынуждают его против его воли обратиться к народу для совместных 
действий. С этими словами он вышел на Форум. Здесь, поставив рядом с собой с 
одной стороны Помпея, с другой – Красса, он спросил, одобряют ли они 
предложенные законы. Когда они ответили утвердительно, Цезарь обратился к ним с 
просьбой помочь ему против тех, кто грозится противодействовать этим 
законопроектам с мечом в руке. Оба обещали ему свою поддержку, а Помпеи 
прибавил, что против поднявших мечи он выйдет не только с мечом, но и со щитом. 
Эти слова огорчили аристократов.

Бибул, коллега Цезаря по консульству, всеми силами противодействовал этим 
законопроектам; но так как он ничего не добился и даже рисковал быть убитым на 
Форуме, то заперся у себя дома и не появлялся до истечения срока должности» 
(Плут. Цез. XIV).

Помпеи вывел на Форум своих воинов, и законы, предложенные Цезарем, были 
одобрены. Стало ясно, что аристократия и сенат, который всегда был ее оплотом, 
утратили реальную власть в Римском государстве.

Пока Цезарь был консулом, значительная часть сенаторов вообще перестала 
приходить на заседания, а те немногие, которые присутствовали, в делах участия 
не принимали.

В заключение своего консульства Цезарь добился того, что Цицерон, его противник,
 был изгнан из Италии (впоследствии Цицерон вернулся, и Цезарь с ним помирился, 
ибо охотно прощал своих врагов).

В нарушение установленных правил в 58 г. до н. э. Цезарь получил в управление 
провинцию Галлию (юг современной Франции и север Италии) сроком не на один год, 
а на пять лет. В 55 г. до н. э. полномочия Цезаря были продлены еще на пять лет,
 тогда же Красе получил в управление Сирию, а Помпеи – Африку и Испанию.

Цезарь пробыл в Галлии около десяти лет. За это время он подчинил власти Рима 
значительную часть Галлии, завоевал более 800 селений, покорил 300 племен, 
сражался с 3 миллионами человек, в боях уничтожил миллион варваров, а миллион 
взял в плен.

Теперь в руках Цезаря оказались огромные материальные ресурсы. Войны принесли 
ему колоссальную добычу, а за спиной его стояло мощное войско, всецело ему 
преданное.

«Мужество и любовь к славе Цезарь сам взрастил и воспитал в своих воинах прежде 
всего тем, что щедро раздавал почести и подарки: он желал показать, что добытые 
в походах богатства копит не для себя, не для того, чтобы самому утопать в 
роскоши и наслаждениях, но хранит их как общее достояние и награду за воинские 
заслуги, оставляя за собой лишь право распределять награды между отличившимися. 
Вторым средством воспитания войска было то, что он сам добровольно бросался 
навстречу любой опасности и не отказывался переносить никакие трудности. Любовь 
к опасностям не вызывала удивления у тех, кто знал его честолюбие, но всех 
поражало, как он переносил лишения, которые, казалось, превосходили его 
физические силы, ибо он был слабого телосложения, с белой и нежной кожей, 
страдал головными болями и эпилепсией, первый припадок которой с ним случился в 
Испании. Однако он не использовал свою болезненность как предлог для изнеженной 
жизни, но, сделав средством исцеления военную службу, старался беспрестанными 
переходами, скудным питанием, постоянным пребыванием под открытым небом 
победить свою слабость и укрепить свое тело» (Плут. Цез. XVII).

«Оружием и конем он владел замечательно, выносливость его превосходила всякое 
вероятие. В походе он шел впереди войска, обычно пеший, лишь иногда ехал на 
коне, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Самые длинные 
переходы он совершал с невероятной быстротой, налегке, в повозке, делая по 
сотне миль (около 150 км) в день, реки преодолевая вплавь или с помощью надутых 
мехов. Трудно сказать, осторожности или смелости было больше в его военных 
предприятиях» (Свет. Юл. 57-58).

«Если же его войско начинало отступать, он часто один восстанавливал порядок: 
бросаясь навстречу воинам, обратившимся в бегство, он удерживал их поодиночке и,
 хватая за горло, поворачивал лицом к врагу» (Свет. Юл. 62).

Цезарь умел быть непритязательным в еде. «Вина он пил очень мало: этого не 
отрицают даже его враги. Марку Порцию Катону Ути-ческому, его упорному 
противнику, принадлежат слова: «Цезарь, единственный из всех, трезвым приступил 
к ниспровержению республики» (Свет. Юл. 53).

Цезарь добился от своих воинов редкой преданности; в Галлии в его войсках не 
было ни одного мятежа.

Находясь в Галлии, Цезарь внимательно следил за событиями в Риме и ухитрялся 
сохранять влияние в народном собрании, не давая возможности Помпею овладеть 
симпатиями плебса. Золото и прочую богатую добычу Цезарь отсылал в Рим и 
использовал для подкупа должностных и влиятельных лиц.

За время отсутствия Цезаря в Риме произошли серьезные изменения: Красе погиб на 
войне с парфянами (в Месопотамии), Юлия, дочь Цезаря и жена Помпея, умерла. 
Столкновение между Цезарем и Помпе-ем становилось неизбежным.

В Риме Помпеи был самым могущественным человеком, и сенат был ему покорен.

Срок полномочий Цезаря в Галлии истекал. Цезарь хотел, чтобы либо ему продлили 
полномочия, либо разрешили заочно выставить свою кандидатуру на выборах в 
консулы на 48 г. до н. э. Но сенат постановил, чтобы Цезарь сложил с себя 
командование, распустил все свои войска и как частное лицо вернулся бы в Рим.

Помпеи хорошо понимал, что Цезарь не только не распустит войска, а постарается 
стянуть их со всей Галлии и начнет гражданскую войну.

О дальнейших событиях историк Аппиан пишет:

«Итак, с обеих сторон война была начата и открыто объявлена. Сенат полагал, что 
войско из Галлии прибудет к Цезарю не очень скоро, а он не отважится с малыми 
силами пойти на столь дерзкое дело. Поэтому сенат предписал Помпею набрать 130 
тысяч италийцев, главным образом – ветеранов, опытных в военном деле, а также и 
чужеземцев из наиболее храбрых племен, живших по соседству с границами Римского 
государства. На ведение войны постановили выдать Помпею государственные 
средства, а если понадобится, то обратить на военные нужды и свои частные 
средства. А в города с величайшим рвением и быстротой послали за новыми 
средствами.

Цезарь же прежде всего послал за своими войсками. Он всегда предпочитал 
действовать скорее страхом неожиданности и смелости, чем основательностью 
подготовки. Поэтому в столь великой войне он решил прежде всего совершить 
нападение с 5 тысячами человек и вовремя успеть захватить выгодное положение в 
Италии. Центурионов (военачальников) с небольшим отрядом наиболее храбрых 
воинов, переодетых в гражданское платье, он выслал вперед, чтобы они проникли в 
Аримин (совр. Римини в Северной Италии) и внезапно захватили бы этот город, 
который является первым в Италии на пути из Галлии. Сам Цезарь вечером под 
предлогом нездоровья ушел с ужина, покинув своих приближенных. Он сел на 
колесницу и направился в Аримин, а всадники следовали за ним на некотором 
расстоянии. Быстро доехав до реки, которая называется Рубикон и служит границей 
Италии, Цезарь остановился. Глядя на течение воды, он стоял в раздумье, 
взвешивая в уме каждое из тех бедствий, которые последуют, если он с 
вооруженными силами перейдет эту реку. Наконец, приняв решение, Цезарь сказал 
своим спутникам: «Если я не перейду эту реку, друзья мои, то это будет началом 
бедствий для меня, а если перейду, то это станет началом бедствий для всех 
людей». Сказав это, он стремительно, как бы по вдохновению свыше, перешел через 
Рубикон, добавив: «Да будет жребий брошен!»

Быстро подойдя к Аримину, Цезарь на рассвете захватил его и двинулся дальше, 
оставляя свои военные отряды на удобных позициях. Все окрестное население 
Цезарь старался привлечь на свою сторону либо силой, либо гуманным отношением. 
Повсюду началось паническое бегство в страхе и слезах. Никто толком ничего не 
знал, и все думали, что Цезарь идет с несметным войском» (Ann. Г. В. II, 34-35).


Свой путь к власти Цезарь начал, когда ему еще не было двадцати лет; он перешел 
Рубикон 10 января 49 г. до н. э., когда ему было уже за пятьдесят.

«После взятия Аримина как бы широко распахнулись ворота перед войною во всех 
странах и на всех морях, и вместе с границей провинции были нарушены и стерты 
все римские законы; казалось, что не только люди в ужасе мечутся по Италии, но 
и сами города, снявшись со своих мест, мчатся, враждуя друг с другом.

В самом Риме, который был затоплен потоком беженцев из окрестных городов и 
селений, власти не смогли поддержать порядка ни уговорами, ни приказами. И 
немногого недоставало, чтобы город сам себя не погубил в этом великом смятении 
и водовороте. Повсюду буйствовали противоборствующие страсти и неистовые 
волнения. Помпея, который был ошеломлен не менее других, теперь осаждали со 
всех сторон Помпеи бежал из Рима. Консулы бежали, не совершив даже обычных 
жертвоприношений перед дорогой; бежало и большинство сенаторов с такою 
поспешностью, что они захватывали с собой из своего имущества первое попавшееся 
под руку, словно имели дело с чужим добром. Были и такие, которые раньше горячо 
поддерживали Цезаря, а теперь, потеряв от ужаса способность рассуждать, без 
всякой необходимости дали себя увлечь этому потоку всеобщего бегства.

Но самым печальным зрелищем был вид города Рима, который накануне великой бури 
казался подобен кораблю с отчаявшимися кормчими, несущемуся по волнам и 
брошенному на произвол судьбы» (Плут Цез. ХХХШ-ХХХГ7).

На пути к Риму Цезарь не творил никаких жестокостей, более того, он старался 
демонстрировать свою гуманность. Поэтому, когда он подошел к столице, паника 
улеглась, и он стал хозяином Италии без кровопролития.

«Цезарь нашел Рим в более спокойном состоянии, чем ожидал, и так как много 
сенаторов оказалось на месте, он обратился к ним с примирительной речью, 
предлагая отправить делегацию к Помпею, чтобы достигнуть соглашения на разумных 
условиях. Однако никто из них не принял этого предложения либо из страха перед 
Помпеем, которого они покинули в опасности, либо не доверяя Цезарю и считая его 
речь неискренней.

Народный трибун Метелл хотел воспрепятствовать Цезарю взять деньги из 
государственной казны и ссылался при этом на законы. Цезарь ответил ему: 
«Оружие и законы не уживаются друг с другом. Если ты недоволен моими действиями,
 то ступай прочь, ибо война не терпит никаких возражений. Когда же после 
заключения мира я отложу оружие в сторону, ты можешь появиться снова и 
ораторствовать перед народом. Уже тем, – добавил он, – что я тебе все это 
говорю, я поступаюсь моими правами: ведь и ты, и все мои враги, которых я здесь 
захватил, – все вы находитесь целиком в моей власти».

Сказав это Метеллу, Цезарь направился к казне, и так как не нашел ключей, то 
послал за мастерами и приказал взломать дверь. Метелл, одобряемый похвалами 
нескольких присутствовавших, вновь стал ему противодействовать. Тогда Цезарь 
решительно пригрозил Метеллу, что убьет его, если тот не перестанет ему 
досаждать. «Знай, юнец, – прибавил он, – что мне гораздо труднее сказать это, 
чем сделать». Эти слова заставили Метелла в страхе удалиться, и все средства, 
необходимые для предстоящей войны с Помпеем, были доставлены Цезарю быстро и 
беспрепятственно» (Плут. Цез. XXXV).

Помпеи в панике бежал в Грецию, хотя основная масса его войск находилась в 
Испании. Цезарь отправился в Испанию, чтобы разбить войска Помпея, и ценою 
величайших опасностей сумел этого достичь.

Цезарь вернулся в Рим, и сенат провозгласил его диктатором (это была 
экстраординарная должность сроком на шесть месяцев). Но через 11 дней Цезарь 
сложил с себя полномочия диктатора, объявил себя консулом и двинулся против 
Помпея.

Их силы были неравны. У Помпея в Греции было 7 тысяч всадников и 45 тысяч 
пехотинцев, у Цезаря – только 1 тысяча всадников и 22 тысячи пехоты. В войске 
Цезаря помимо римлян и италийцев были также и варвары-галлы (см. Ann. Г. В. II, 
70)1.

На севере Греции, в Фессалии, на равнине около города Фарсала 6 июня 48 г. до н.
 э. произошла решительная битва.

«Прежде чем конница Помпея успела перейти в атаку, вперед устремились когорты 
(отряды) Цезаря, которые, против обыкновения не метали копий и не поражали 
неприятеля в ноги, но по приказу Цезаря целили врагам в глаза и наносили раны в 
лицо. Цезарь рассчитывал, что молодые воины Помпея, кичившиеся своей красотой и 
юностью, не привыкшие к войнам и ранам, более всего испугаются такого нападения 
и не устоят, устрашенные не только опасностью потерять жизнь, но и угрозою 
остаться обезображенными. Так оно и случилось. Помпеянцы стали отступать перед 
поднятыми вверх копьями, теряя отвагу при виде направленного против них оружия; 
оберегая лицо, они отворачивались и закрывались. В конце концов они расстроили 
свои ряды и обратились в позорное бегство, погубив все дело, ибо победители 
немедленно стали окружать и, нападая с тыла, рубить вражескую пехоту.

Когда Помпеи с противоположного фланга увидел, что его конница рассеяна и бежит,
 он перестал быть самим собою, забыл, что он Помпеи Магн (Великий). Он более 
стал похож на человека, которого божество лишило рассудка» (Плут. Цез. XLV).

Помпеи пал духом и обратился в бегство. В сопровождении немногих спутников ему 
удалось добраться до моря и погрузиться на корабли. Он поплыл в Египет, надеясь 
найти убежище у юного царя Птолемея XIII, который царствовал совместно со своей 
сестрой Клеопатрой VII.

Цезарь, не сотворив никаких жестокостей по отношению к побежденным и отобрав у 
них только деньги, бросился вдогонку за своим главным врагом.

Помпеи успел доплыть до Египта, ласково был встречен египтянами и тут же был 
ими коварно убит. Когда Цезарь прибыл в Александрию, ему преподнесли голову и 
перстень Помпея.

О дальнейших событиях историк Дион Кассий пишет так:

«Цезарь, увидев голову Помпея, принялся оплакивать его, выражая сожаление о 
случившемся, называя его согражданином и зятем и перечисляя все услуги, какие 
они оказали друг другу. Он заявил, что не только ничем не обязан убийцам, но 
даже стал порицать их и приказал украсить голову Помпея, возложить ее на костер 
и предать погребению. Этим Цезарь заслужил похвалу, а притворством своим 
поставил себя в смешное положение. Ведь с самого начала он неудержимо рвался к 
власти, всегда ненавидел Помпея как своего противника и соперника, во всем ему 
противодействовал, да и эту войну затеял только ради того, чтобы погубить его и 
захватить первое место в государстве. Цезарь устремился тогда в Египет только 
для того, чтобы, если Помпеи еще жив, убить его. А теперь он притворялся, что 
скорбит о нем, и изображал негодование за его убийство.

Цезарь, считая, что у него больше не осталось врагов, долгое время пробыл в 
Египте, взыскивая денежную контрибуцию и разбирая раздоры между Птолемеем и 
Клеопатрой» (Дион Касс. 42, 8-9).

В Риме не сразу поверили в победу Цезаря, но когда увидели перстень Помпея, 
присланный из Египта, то сразу предали память погибшего поруганию, а Цезаря 
безоговорочно признали своим повелителем.

«И началось тогда великое, можно сказать, состязание влиятельных лиц 
государства в стремлении превзойти друг друга лестью и щедростью почестей, 
предоставляемых голосованием Цезарю. Кликами и всем своим поведением они 
выказывали великое рвение, как будто Цезарь был здесь и все видел. Они сразу 
поэтому уверовали, что сами одаривают Цезаря, а не делают все это по 
необходимости.

Римляне разрешили Цезарю поступить со сторонниками Помпея так, как он хочет, не 
потому, чтобы у него не было этого права (он сам взял его), а чтобы была 
видимость законности его действий.

Под предлогом сложившейся в Африке обстановки (там находилась часть 
приверженцев Помпея) они в присутствии всех предоставили Цезарю право объявлять 
войну и заключать мир по своему усмотрению на случай, если он совсем не станет 
советоваться по этим вопросам ни с народом, ни с сенатом. Так или иначе это 
право было у него и раньше, поскольку он имел такую силу; все войны, которые он 
вел, за исключением немногих, он прекращал по собственному усмотрению. И все 
прочее мог он иметь, не считаясь с их волей, однако им хотелось казаться еще 
полноправными и независимыми гражданами, и все это они предоставили ему 
голосованием. Он получил то, что не было позволено никому. Все выборы 
должностных лиц, за исключением тех, которые происходили в собраниях плебеев, 
стали зависеть от него.

Итак, все было проголосовано и утверждено. Цезарь тотчас вступил в должность 
диктатора, хотя находился вне Италии, и назначил начальником конницы (высшая 
военная должность) Марка Антония, который еще не был претором (у римлян была 
принята определенная последовательность должностей). Консул утвердил это, хотя 
авгуры (жрецы) яростно протестовали, заявляя, что никому не полагаемся быть 
начальником конницы более шести месяцев. За это они подверглись жестоким 
насмешкам. В самом деле, зная о том, что Цезарь в нарушение всех традиций 
избран в диктаторы на год, они пустились в самые серьезные рассуждения по 
поводу должности начальника конницы» (Дион Касс. 42, 19-21).

В Египте Птолемей XIII и его сестра Клеопатра VII никакой реальной власти не 
имели. Они были еще очень молоды, и от их имени распоряжались враждующие между 
собой группировки жрецов. Когда Цезарь прибыл в Египет, верх держала партия 
Птолемея, а приверженцы царицы Клеопатры (в том числе и она сама) были даже 
изгнаны из Александрии.

Клеопатра попыталась найти в Цезаре защитника. Дион Кассий об этом пишет 
следующее:

«Сначала Клеопатра вела свою тяжбу с братом у Цезаря через других людей, но как 
только она разведала его натуру (был он сластолюбив в высшей степени и имел 
дело со многими разными женщинами, с кем попало), она написала ему, заявляя, 
что друзья ее предали и ей необходимо самой лично защищать свои интересы. Ибо 
была она прекраснейшей из женщин и находилась тогда в самом расцвете красоты. У 
нее был чудеснейший голос, и благодаря своему обаянию она умела разговаривать 
со всяким. Видеть и слышать ее было великое наслаждение, поэтому она и могла 
повергнуть любого: и человека хладнокровного, и немолодого. Цезаря она решила 
поразить этим обычным способом и возложила на свою красоту все надежды на 
достижение благоприятного исхода дела. Она попросила разрешения предстать пред 
его очами. Получив его, она красиво оделась, однако с таким расчетом, чтобы вид 
ее был преисполнен достоинства и вместе с тем вызывал бы сострадание. С таким 
замыслом она прибыла в Александрию и ночью тайно от Птолемея проникла во дворец.


Цезарь, увидя ее и едва услышав ее голос, мгновенно был покорен ею, а наутро он 
послал за Птолемеем и стал пытаться их помирить; Цезарь, намеревавшийся прежде 
быть судьей над Клеопатрой, стал теперь ее защитником.

Молодой царь, совсем еще мальчик, неожиданно увидев сестру во дворце, вскипел 
гневом и, выскочив на улицу, стал вопить, что его предали, и в конце концов на 
глазах у собравшейся толпы сорвал с головы царскую диадему и швырнул ее на 
землю. Так как из-за этого возникло большое смятение, то воины Цезаря схватили 
Птолемея; египтяне, однако, уже поднялись. С первого же натиска они могли бы 
взять дворец, напаводновременно с суши и с моря; римляне не были в состоянии 
оказать им сопротивление, поскольку не позаботились ни о чем, полагая, что 
находятся среди друзей. И это случилось бы, если бы Цезарь не вышел бесстрашно 
к египтянам и, стоя в безопасном месте, не пообещал бы им сделать все, что они 
хотят.

Затем Цезарь появился в многолюдном собрании, поставил рядом с собой Птолемея и 
Клеопатру и прочел завещание их отца, в котором было написано, чтобы они по 
египетскому обычаю вступили друг с другом в брак и царствовали бы совместно, а 
чтобы римский народ их опекал. Сделав это, он прибавил, что ему как диктатору, 
имеющему всю власть над римским народом, подобает проявить заботу об этих детях 
и обеспечить исполнение воли их отца. Царство он отдал им обоим, а Арсиное и 
Птолемею Младшему, их сестре и брату, пожаловал Кипр. Страх настолько овладел 
Цезарем, что он не только ничего не отнял у египтян, но еще добавил им из 
своего. Таким образом он в тот момент водворил спокойствие» (Дион Касс. 42, 34 
– 36).

Впоследствии египтяне снова напали на римлян, причем столь внезапно, что Цезарь 
еле успел спастись вплавь.

Александрия находилась как бы в центре водоворота, где клокотали различные 
страсти. В этой борьбе Птолемей XIII погиб: он утонул в Ниле.

«Цезарь покорил Египет, но не превратил его в римскую провинцию, а преподнес 
Клеопатре, ради которой вел войну с египтянами. Боясь, однако, как бы египтяне, 
отданные во власть женщины, не затеяли снова государственный переворот, и из 
опасения, что римляне разгневаются на него за связь с Клеопатрой, Цезарь 
приказал ей для видимости выйти замуж за ее другого брата, за Птолемея XIV, и 
на словах передал власть им обоим. На деле же Клеопатре предстояло править 
одной, ведь муж ее был еще ребенок, и ей благодаря благоволению Цезаря не было 
ни в чем преграды, так что под видом брака с братом она владела властью 
совместно с ним, а в действительности царствовала одна и жила с Цезарем» (Дион 
Касс. 42, 44).

Цезарь, однако, не намеревался остаться в Египте навсегда и думал как о 
возвращении в Рим, так и о продолжении борьбы с сыновьями Помпея и с его 
приверженцами, находившимися в Африке.

Тем временем Фарнак, царь Боспора (государство на территории Восточного Крыма и 
части кавказского побережья), решил воспользоваться удобным моментом, и пока 
римляне были заняты междоусобиями, попытался отобрать у них Понтийское царство 
(северная часть Малой Азии). Фарнак был уверен, что Рим сейчас не в состоянии с 
ним воевать.

Но Цезарь, получив известие о столь дерзком намерении Фарнака, бросил все свои 
египетские дела и с невероятной быстротой устремился против боспорского царя и 
встретился с его войсками у реки Зелы (в Малой Азии).

«Варвар, потрясенный и напуганный гораздо более быстротой Цезаря чем его 
войском, еще до встречи с ним несколько раз посылал вперед вестников с 
предложением избежать битвы на любых условиях. Среди прочего Фарнак ставил себе 
в особую заслугу то, что не принял сторону Помпея, и рассчитывал склонить 
Цезаря к миру, поскольку тот торопился в Италию и в Африку; он надеялся после 
ухода Цезаря снова легко взяться за войну.

Заподозрив это, Цезарь благосклонно принял первое и второе посольство, чтобы 
совсем неожиданно напасть на Фарнака, когда тот будет надеяться на мир. А когда 
прибыло третье посольство, Цезарь среди прочего стал обвинять Фарнака в том, 
что тот покинул благодетеля своего Помпея. Цезарь не стал медлить и в тот же 
день, как был, прямо с дороги вступил в схватку; некоторое время его теснила 
конница вместе с секиро-носцами, а затем он победил с помощью тяжеловооруженной 
пехоты. Фарнака, бежавшего к морю и затем пытавшегося силой пробиться в Бос-пор,
 задержали и убили.

Цезарь понимал, что победа эта не слишком выдающаяся, однако она была совсем не 
похожа на другие, потому что в один и тот же день и час он пришел, увидел и 
победил врага. Всю добычу, хотя она была велика, он отдал воинам» (Дион Касс. 
42, 47-48).

О победе над Фарнаком Цезарь послал в Рим предельно лаконичное сообщение: 
«Пришел. Увидел. Победил». Он не считал нужным распространяться подробнее об 
этой скромной победе.

Из Малой Азии через Грецию Цезарь отправился в Рим, «собирая всюду под любым 
предлогом большие суммы денег. Одни деньги он брал под тем предлогом, что они 
были обещаны Помпею, а другие требовал сверх того, предъявляя еще какие-то 
претензии. Цезарь делал это не по злобе, а потому, что расходы его были велики 
и ему предстояли еще большие траты на войско, триумфы и другие роскошества. 
Одним словом, он заботился о деньгах, говоря, что две вещи добывают, охраняют и 
расширяют власть: войска и деньги; и то и другое взаимозависимо, ведь войско 
держится на деньгах, а они добываются оружием, если не хватает одного, то 
вместе с ним исчезнет и другое. Так Цезарь всегда думал и говорил на эту тему. 
Однако он никому не причинил никакого зла. Он прибегал к займам не только у 
частных лиц, но и у городов. Займами он именовал те сборы денег, для которых не 
было иного приличного названия, взыскивал их не менее строго, чем те деньги, 
которые ему причитались, и не был намерен когда-либо вернуть их. Он говорил, 
что израсходовал свое состояние ради государства и поэтому теперь прибегает к 
займам. По этой причине он, вернувшись в Рим, не стал отменять долгов, хотя 
плебс этого очень хотел; Цезарь говорил, что он сам много должен» (Дион Касс. 
42, 49-50).

Цезарь не без оснований торопился в Рим, где было очень неспокойно. Обстановка 
осложнялась тем, что войска Цезаря, стоявшие в окрестностях Рима и готовые к 
отправлению в Африку на войну против помпеянцев, подняли мятеж.

В этих условиях Цезарь мог полагаться только на свое самообладание, 
находчивость и смелость.

Вот что пишет историк Дион Кассий:

«Волнения в легионах встревожили Цезаря. Ведь его воины надеялись на очень 
многое, и хотя они получили от него не менее того, что им причиталось, однако 
это было меньше, чем они ожидали; поэтому они подняли шум. Большинство их 
находилось в Кампании, готовясь отплыть в Африку. Так вот, они чуть было не 
убили своего командира Саллюстия (впоследствии он, удалившись от политики, 
прославился в веках как историк).

Когда Саллюстий, спасшись от них бегством, направился в Рим к Цезарю, чтобы 
сообщить о случившемся, множество воинов бросилось его преследовать; они в 
числе прочих, попавшихся им, убили двух сенаторов.

Цезарь, как только узнал об их приближении, хотел сначала послать против них 
преторианскую когорту, но, опасаясь, как бы она не присоединилась к восставшим, 
стал спокойно ждать, пока они не подойдут к предместью Рима.

Когда они прибыли, он послал узнать, чего они хотят и с какими требованиями 
пришли. Так как они ответили, что им нужен сам Цезарь, то он разрешил им 
вступить в город, но без оружия, приказав вынуть мечи.

Они стали говорить Цезарю, что перенесли много страданий и опасностей и 
достойны за это получить то многое, на что надеялись. Затем они потребовали, 
чтобы Цезарь отпустил их в отставку, чем поставили его в очень трудное 
положение. Они выдвинули такое требование не потому, что им действительно 
хотелось вернуться к частной жизни, отнюдь нет, ведь алчность стала их второй 
натурой, и им хотелось быть воинами. Поступили они так, рассчитывая запугать 
Цезаря и добиться всего, чего хотят, так как ему предстоял поход в Африку.

Цезарь ответил им только одно: «Вы правы, граждане. Вы изнурены тяготами и 
ранами». На все остальное он не ответил вообще ничего, тотчас же уволил их в 
отставку, как будто в них совсем не нуждался, и пообещал полностью уплатить 
всем, отслужившим положенный срок.

Слова эти подействовали на воинов так, что настроение у них моментально 
изменилось, особенно потому, что он назвал их просто гражданами, а уже не 
воинами. Присмирев от опасения, как бы им жестоко не пострадать, они, всячески 
умоляя, стали говорить, что все ему обещают и хотят вместе с ним идти в поход и 
продолжать войну.

Цезарь ответил: «Я нисколько в вас не нуждаюсь, однако отдам вам причитающееся 
вознаграждение, чтобы никто не говорил, что я, воспользовавшись вами в опасный 
момент, впоследствии оказался неблагодарным;

раз вы не захотели воевать вместе со мною, хотя вы еще крепки телом и можете 
выдержать войну до конца».

Цезарь, произнеся эту хитрую речь (в действительности он в них очень нуждался), 
наделил их всех земельными участками из общинных и частных владений в разных 
местах на очень большом расстоянии друг от друга' чтобы бывшие его воины не 
представляли опасности для местного населения и не были бы готовы взяться за 
мятеж, что могло бы случиться, если бы они жили в одном месте. Что касается 
причитающихся им денег, которые он сулил им перед каждым, так сказать, делом, 
то часть их он обещал выдать сразу, а часть – выплатить в скором времени с 
процентами.

Этими словами он до такой степени покорил их, что они утратили всякую наглость 
и даже преисполнились к нему благодарности.

Цезарь добавил: «Вы получили от меня все, ни одного из вас я не буду принуждать 
нести военную службу, если, однако, кто-либо по своей воле захотел бы вместе со 
мной довершить оставшееся, того я охотно возьму назад». Услышав это, они весьма 
возрадовались, и все единодушно захотели снова взяться за войну.

Цезарь, отставив из них тех, которые как более умеренные могли бы прожить 
земледелием, остальных взял обратно к себе в войско. С ними он поступил так: 
особенно дерзких и способных сотворить большое зло он из Италии, дабы они не 
затеяли там мятежа, перевел в Африку и с удовольствием под разными предлогами 
использовал их в особо опасных делах; так он одновременно и от них избавился и 
ценою их жизни победил своих врагов. Он был человеколюбивейшим из людей и 
сделал очень много добра воинам и другим, но страшно ненавидел смутьянов и 
обуздывал их самым жестоким образом» (Дион Касс. 42, 52-54).




Катон Утический. Бронза. Волубилис (Марокко). Музей


В конце 47 г. до н. э. Цезарь направился в Африку, где с большим войском засели 
уцелевшие помпеянцы; он разгромил их в битве при Тапсе в апреле следующего года.
 Последний непоколебимый защитник республиканских принципов Марк Порций Катон 
покончил с собой в североафриканском городе Утика и вошел в историю с прозвищем 
«Утический». Гай Саллюстий Крисп, бывший в те годы сторонником Цезаря, а 
впоследствии отошедший от политики и посвятивший себя литературной деятельности,
 дал сопоставительную характеристику Цезаря и Катона как двух самых выдающихся 
людей той эпохи:


«Почти равные по происхождению, возрасту и силе красноречия, они были одарены 
величием духа, равно как и славой, в одинаковой степени, но каждый по-разному в 
соответствии со своей индивидуальностью. Цезарь был велик своими благодеяниями 
и щедростью. Катон – безупречностью жизни. Первый сделался знаменитым благодаря 
мягкости и состраданию, второй пользовался уважением из-за своей строгости. 
Цезарь снискал себе славу тем, что давал, помогал, прощал, Катон – тем, что 
ничего не дарил. В одном несчастные видели себе прибежище, в другом злодеи – 
свою гибель. Цезаря хвалили за обходительность, Катона – за твердость. Наконец, 
Цезарь взял себе за правило постоянно работать и непрерывно действовать; 
внимательно относясь к интересам друзей, он пренебрегал своими; ни в чем не 
отказывал, что было достойно подарка; для себя он жаждал высшего командования, 
армии, новой войны, где могла бы засверкать его доблесть. Катон, напротив, 
стремился к умеренности и нравственной чистоте, но больше всего его отличала 
присущая ему суровость. Он не любил состязаться богатствами с богатым, 
интригами с честолюбцем, но с энергичным человеком соревновался в храбрости, со 
скромным – в стыдливости, с нравственным – в воздержанности. Он предпочитал 
быть, а не казаться хорошим. Поэтому, чем меньше он искал славы, тем больше она 
сопутствовала ему» (Салл. Заг. Кат. LIV).

Узнав о самоубийстве Катона, Цезарь огорчился, сказав: «Ненавистна мне твоя 
смерть, Катон, потому что тебе ненавистно было принять от меня спасение» (Плут. 
Кат. LXXII). Вполне возможно, что Цезарь помиловал бы его. Сын Катона 
героически погиб в Греции в 42 г. до н. э. в битве при Филиппах, сражаясь с 
войсками последователей Цезаря. Дочь Катона была женой того Брута, который стал 
убийцей Цезаря и относительно которого у Цезаря были подозрения, что он его 
сын; после гибели Брута она покончила с собой.

Вернувшись в Рим из Африки, Цезарь справил три триумфа: египетский, понтийский 
и африканский – в честь победы над Египтом, над Фарнаком в Понте и над 
приверженцами Помпея в Северной Африке.

Последний триумф фактически был триумфом за победу в гражданской войне, поэтому 
Цезарь позаботился о том, чтобы придать ему более приличную внешность. 
Официально это был триумф в честь победы над Юбой, одним из царей Северной 
Африки.

«Сына царя Юбы, еще совсем маленького мальчика, вели в триумфальной процессии. 
Он попал в счастливейший плен, так как впоследствии, став взрослым, он из 
варвара-нумидийца превратился в одного из самых ученых греческих писателей.

После триумфов Цезарь принялся раздавать воинам богатые подарки, а народу 
устраивал угощения и игры. На 22 тысячах столов было устроено угощение для всех 
граждан. Он устроил также игры: гладиаторские бои и морские сражения.

Затем была произведена перепись граждан. Вместо 320 тысяч человек, 
насчитывавшихся прежде, теперь оказалось налицо всего 150 тысяч. Такой урон 
принесли гражданские войны, столь значительную часть римского народа они 
истребили – и это еще не принимая в расчет бедствий, постигших остальную Италию 
и провинции!

После этого Цезарь был избран в четвертый раз консулом и затем отправился с 
войсками в Испанию против сыновей Помпея, которые, несмотря на свою молодость, 
собрали удивительно большую армию и проявили необходимую для полководцев отвагу,
 так что поставили Цезаря в крайне опасное положение. Большое сражение 
произошло около города Мунды (около совр. Кордовы). Цезарь, видя, что 
неприятель теснит его войско, которое сопротивляется слабо, закричал, пробегая 
сквозь ряды воинов, что если у них уже нет стыда и совести, то пусть они 
возьмут и выдадут его этим мальчишкам.

Осилить неприятелей Цезарю удалось лишь с большим трудом. Противник потерял 
свыше 30 тысяч человек; у Цезаря же пала тысяча самых лучших воинов. После 
сражения Цезарь сказал своим друзьям, что он часто сражался за победу, теперь 
же впервые сражался за жизнь.

Эта война была последней, которую вел Цезарь. Триумф по случаю этой победы 
(отпразднованный в октябре 45 г. до н. э.), как ничто другое, огорчил римлян. 
Не к лицу Цезарю было справлять триумф над несчастиями отечества, гордиться тем,
 чему оправданием пред богами и людьми могла служить одна лишь необходимость. 
Ведь Цезарь победил не чужеземных вождей и не варварских царей, но уничтожил 
детей и род человека, знаменитейшего среди римлян, попавшего в несчастье. К 
тому же сам Цезарь прежде ни через посланцев, ни письменно не сообщал о своих 
победах в гражданских войнах, но стыдился такой славы.

Однако, склонившись перед счастливой судьбой этого человека и позволив надеть 
на себя узду, римляне считали, что единоличная власть есть отдых от гражданских 
войн и прочих бедствий. Они выбрали его диктатором пожизненно. Эта 
несменяемость в соединении с неограниченным единовластием была явным 
беззаконием.

По предложению Цицерона сенат удостоил Цезаря почестей, которые еще оставались 
в пределах человеческого величия, но другие сенаторы наперебой предлагали 
почести чрезмерные, неуместность которых привела к тому, что он сделался 
неприятен и ненавистен даже самым благонамеренным людям. Его ненавистники, как 
думают, не меньше его льстецов помогали принимать эти решения, чтобы было как 
можно больше предлогов к недовольству и чтобы их обвинения казались вполне 
обоснованными.

В остальном же Цезарь по окончании гражданских войн вел себя безупречно. Было 
даже постановлено – и, как думают, с полным основанием – посвятить ему храм 
Милосердия в знак благодарности за его человеколюбие. Действительно, он простил 
многих, выступавших против него с оружием в руках, а некоторым, как, например, 
Бруту и Кассию, предоставил почетные должности: оба они стали преторами. Цезарь 
не допустил, чтобы статуи Помпея валялись сброшенными с пьедесталов, но велел 
поставить их на прежние места. По этому поводу Цицерон сказал, что Цезарь, 
восстановив статуи Помпея, упрочил свои собственные.

Друзья Цезаря просили, чтобы он окружил себя телохранителями, и многие 
предлагали свои услуги. Цезарь не согласился, заявив, что, по его мнению, лучше 
один раз умереть, чем постоянно ожидать смерти. Видя в расположении к себе 
самую лучшую и надежную охрану и добиваясь такого расположения, он снова прибег 
к угощениям и хлебным раздачам для народа; для воинов он основывал колонии и 
наделял их землей. Что касается знати, то одним он обещал должности консулов и 
преторов, других прельщал иными должностями и почестями, стремясь к тому, чтобы 
властвовать над людьми, которые ему подчиняются добровольно.




Рим. Курия Юлия


Многочисленные успехи не были для деятельной натуры Цезаря основанием спокойно 
наслаждаться плодами трудов своих. Напротив, как бы воспламеняя и подстрекая 
его, они порождали планы еще более великих свершений в будущем и стремление к 
новой славе, как будто достигнутая его не удовлетворяла. Это было некое 
соревнование с самим собою, словно с соперником, и стремление будущими 
подвигами превзойти то, что уже было совершено. Он готовился к войне с 
парфянами (в Месопотамии), а после покорения их имел намерение, пройдя вдоль 
южного побережья Каспийского моря и Кавказа, обойти Понт (Черное море) и 
вторгнуться в Скифию (Северное Причерноморье), затем напасть на Германию и 
граничащие с ней страны и вернуться в Италию через Галлию (совр. Франция), 
сомкнув круг римских владений так, чтобы со всех сторон империя была окружена 
водными просторами» (Плут. Цез. LV – LVIII).

Но этим грандиозным и едва ли реальным планам не суждено было свершиться. В 44 
г. до н. э. 15 марта (этот день у римлян назывался мартовские иды, или иды 
марта) Цезарь был убит группой республиканцев. Ее возглавляли Марк Юний Брут и 
Гай Кассий Лонгин, те самые приверженцы Помпея, которых он простил.

Злосчастные иды марта в истории приобрели нарицательный смысл как роковой день:

«Многие говорят, что какой-то гадатель предсказал Цезарю, что в иды марта ему 
следует остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь, 
отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему: «А ведь 
мартовские иды наступили!» – на что тот спокойно ответил: «Да, наступили, но не 
прошли!» (Плут. Цез. LXIII).

В этот день заседание сената происходило в курии Помпея, в прекрасном здании, 
которое построил Помпеи и где стояла его статуя.

«При появлении Цезаря сенаторы в знак уважения встали со своих мест. 
Заговорщики же, возглавляемые Брутом, разделились на две группы: одни стали 
позади кресла Цезаря, а другие вышли навстречу вместе с Туллием Цимбром просить 
за его изгнанного брата; с этими просьбами заговорщики проводили Цезаря до 
самого кресла.

Цезарь, сев в кресло, отклонил их просьбы, а когда заговорщики подступили к 
нему с еще более настойчивыми просьбами, он выразил им свое неудовольствие. 
Тогда Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря (тога – пышная национальная 
римская одежда) и начал стаскивать ее с шеи, что было знаком к нападению. 
Народный трибун Публий Сервилий Каска первым нанес удар мечом в затылок; рана 
эта, однако, была неглубока и несмертельна. Цезарь, обернувшись, схватил и 
удержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни: 
«Негодяй Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к своему брату 
– «Брат, помоги!»

Не посвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни 
защищать Цезаря, ни даже кричать.

Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами обступили Цезаря: 
куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному охотниками, 
встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаза, так как у заговорщиков 
было условлено, что они все примут участие в убийстве и как бы отведают 
жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Отбиваясь от убийц, 
Цезарь метался и кричал, но, увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову 
тогу и подставил себя под удары.

Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к пьедесталу, на котором стояла статуя 
Помпея, либо оно там оказалось случайно. Пьедестал был сильно забрызган кровью. 
Можно было подумать, что сам Помпеи явился для отмщения своему врагу, 
распростертому у его ног.

Цезарь получил двадцать три раны. Многие заговорщики переранили друг друга, 
направляя столько ударов в одну жертву. После убийства Цезаря Брут выступил 
вперед, как бы желая что-то сказать о том, что было совершено.

Но сенаторы, не выдержав, бросились бежать, сея в народе смятение и 
непреодолимый страх. Одни запирали дома, другие бросали без присмотра свои 
меняльные лавки и торговые помещения; многие бежали к месту убийства, чтобы 
взглянуть на случившееся, другие бежали оттуда, уже насмотревшись.

Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид, наиболее близкие друзья Цезаря, ускользнув из 
курии, спрятались в чужих домах.

Заговорщики во главе с Брутом, еще не успокоившись после убийства, сверкая 
обнаженными мечами, собрались вместе и отправились из курии на Капитолий. Они 
не были похожи на беглецов: радостно и смело призывали они народ к свободе, а 
людей знатного происхождения, встречавшихся им на пути, приглашали принять 
участие в их шествии.

На следующий день заговорщики во главе с Брутом вышли на Форум и произнесли 
речи к народу.

Народ слушал ораторов, не выражая ни неудовольствия, ни одобрения, своим полным 
безмолвием показывал, что жалеет Цезаря, но чтит Брута.

Сенат же, заботясь о забвении прошлого и о всеобщем примирении, одной стороны, 
почтил Цезаря божественными почестями и не отменил даже самых маловажных его 
распоряжений, а с другой стороны, распределил провинции между заговорщиками, 
шедшими за Брутом, почтив их подобающими почестями; поэтому все думали, что 
положение дел в государстве упрочилось и снова достигнуто наилучшее равновесие» 
(Плут. Цез. LXVI-LXVII).

Судьба была благосклонна к Цезарю в том отношении, что послала ему смерть 
внезапную, как бы исполнив его волю.

Когда однажды Цезаря спросили, какой вид смерти он считает наилучшим, он, не 
задумываясь, ответил: «Внезапный».

«Он часто говорил, что жизнь его дорога не столько ему, сколько государству – 
сам он давно уже достиг полноты власти и славы, государство же, если с ним что 
случится, не будет знать покоя и ввергнется в еще более бедственные гражданские 
войны» (Свет. Юл. 87).

Эти слова Цезаря оказались пророческими.

«После вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он оставил каждому римскому 
гражданину значительную денежную сумму. Видя, как его труп, обезображенный 
ранами, несут через Форум, толпы народа не сохранили спокойствия и порядка; они 
нагромоздили вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с Форума, подожгли 
все это и таким образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив горящие 
головни, бросились поджигать дома убийц Цезаря, а другие побежали по всему 
городу в поисках заговорщиков, чтобы схватить их и разорвать на месте. Однако 
никого из заговорщиков найти не удалось, так как все они надежно попрятались по 
домам» (Плут. Цез. LXVIII).

Когда по прошествии многих лет улеглось пламя жестокой гражданской войны, 
победитель император Октавиан Август, наследник Цезаря и основатель Римской 
империи, соорудил мраморный храм Божественного Юлия в центре Форума на том 
месте, где пылал погребальный костер Цезаря.

На протяжении всей истории Римской империи все императоры носили имя Цезаря: 
оно стало нарицательным и превратилось в титул.

Хотя Юлий Цезарь недолго был властителем Рима, однако он успел развернуть 
широкое строительство. Рядом с древним Форумом, главной площадью Рима, он начал 
строить новую площадь – форум Юлия Цезаря, в центре которой должен был 
помещаться храм Венеры Прародительницы. На старом Форуме по его повелению 
приступили к сооружению двух общественных зданий: базилики и курии. Эти 
постройки были завершены после гибели Цезаря, но всегда носили его имя: 
базилика Юлия и курия Юлия.

Стены базилики Юлия не сохранились, сейчас можно видеть только территорию, 
которую она занимала, и основания колонн.

Курия Юлия (место заседания сената) – единственное гражданское здание 
императорского Рима, которое дошло до нашего времени не в руинах. Однако курия 
Юлия сохранилась не в своем первоначальном виде, а в реставрации конца III в. 
(в VII в. она была превращена в церковь св. Адриана; в первой половине XX в. 
восстановлена в том виде, какой получила в конце III в.).



Октавиан Август

Гай Октавий родился 23 сентября 63 г. до н. э. в Риме. Он рано потерял отца, и 
решающую роль в его жизни сыграло родство с Юлием Цезарем, которому он 
приходился внучатым племянником (он был внуком сестры Цезаря).




Октавиан Август. Мрамор. Рим. Национальный Римский музей (музей Терм)


Октавий получил хорошее воспитание. Его мать Атия очень следила за поведением 
сына даже тогда, когда он достиг совершеннолетия и официально надел мужскую 
тогу, национальную одежду римского гражданина.

Он вел трезвый и воздержанный образ жизни. О его юности историк Николай 
Дамасский пишет: «Хотя по закону он был уже причислен к взрослым мужчинам, мать 
его все так же не позволяла ему выходить из дома куда-либо, кроме тех мест, 
куда он ходил раньше, когда был ребенком. Она принуждала его вести прежний 
образ жизни и ночевать в прежнем своем помещении. Только по закону он был 
мужчиной, а во всем остальном оставался на положении ребенка» (Ник. Дам. 114, 
IV (8).

Юлий Цезарь, не имевший законных сыновей и потерявший единственную дочь, хорошо 
относился к своему внучатому племяннику, который отличался не только примерным 
поведением, но и проявлял сообразительность. Отправляясь на войну с сыновьями 
Помпея, Цезарь взял его с собой в Испанию, а потом послал в город Аполлонию 
Иллирийскую (Восточная Адриатика) для подготовки похода против даков и парфян.

В Аполлонии девятнадцатилетний Октавий получил от своей матери известие об 
убийстве Юлия Цезаря, который, как выяснилось при вскрытии его завещания, 
усыновил своего внучатого племянника и оставил ему три четверти своего 
имущества.

У римского историка Флора есть такие слова: «После умерщвления Цезаря и Помпея 
римский народ, казалось, возвратился к прежнему состоянию свободы. И он 
действительно возвратился бы, если бы Помпеи не оставил детей, а Цезарь – 
наследника, и, что пагубнее всего, если бы не уцелел Антоний, некогда сотоварищ 
Цезаря, а позднее его соперник, факел и буря последующего века» (Фл. IV, 3, 
1-2).

Октавий немедленно покинул Аполлонию, но, прибыв в Италию, проявил осторожность 
и не стал торопиться в Рим. Следуя своей любимой греческой поговорке: «Торопись 
медленно» (по смыслу соответствует русской поговорке «Тише едешь, дальше 
будешь»), он решил сначала все спокойно обдумать и разузнать, какова 
политическая ситуация. Он предвидел, что нелегко будет получить законно 
причитающееся ему наследство Юлия Цезаря.

Четвертую часть своего имущества Цезарь завещал римскому народу, так что 
Октавий должен был каждому гражданину выплатить по 75 драхм (Ник. Дам. 117, 
XVII (47).

Все деньги Цезаря после его убийства были перенесены по желанию его вдовы 
Кальпурнии в дом Марка Антония, консула и ближайшего соратника Цезаря. Таким 
образом, Октавию предстояло иметь дело прежде всего с Антонием.




Марк Антоний. Изображение на монете


После убийства Цезаря Антоний сумел достигнуть примирения с убийцами и, не 
собираясь им мстить, стал фактически почти хозяином Рима, имея главного 
противника в лице Цицерона.

Марк Антоний, обладавший великолепной внешностью, большой физической силой и 
бурным темпераментом, всегда был одним из самых заметных людей в Риме. Вот что 
пишет о нем Плутарх:

«Воины сразу полюбили Антония, который проводил с ними много времени, 
участвовал в их упражнениях и делал им подарки в меру своих возможностей, зато 
многим другим людям он был ненавистен. По своей беспечности он был невнимателен 
к обиженным, выслушивая просителей, часто раздражался и пользовался позорной 
славой прелюбодея. Следует отметить, что власть Юлия Цезаря, которая, поскольку 
это зависело от него самого, ничем не напоминала тиранию, была опорочена по 
вине его друзей; больше всего злоупотреблений приходится, по-видимому, на долю 
Антония, облеченного наибольшими полномочиями, а потому и бремя вины ложится, 
главным образом, на него» (Плут. Ант. VI).

«Народ проникся к Антонию враждою, что же касается порядочных и разумных 
граждан, то им, как говорит Цицерон, был противен весь образ жизни Антония, – 
им внушало отвращение и его безобразное пьянство, и возмутительное 
расточительство, и нескончаемые забавы с продажными бабенками, и то, что днем 
он спал или бродил сам не свой с похмелья, а ночами слонялся с буйными гуляками,
 устраивал театральные представления и веселился на свадьбах шутов и мимических 
актеров» (Плут. Ант. IX).

«Антоний отличался чрезмерным простодушием, слепо доверяя окружающим. Вообще он 
был простак и тяжелодум и поэтому долго не замечал своих ошибок, но, раз 
заметив и осознав, бурно раскаивался, горячо винился перед теми, кого обидел, и 
уже не знал удержу ни в воздаяниях, ни в карах. Впрочем, он легче преступал 
меру, награждая, чем наказывая» (Плут. Ант. XXIV).

Приехав в Рим, Октавий официально принял усыновление и, согласно римским 
обычаям, должен был отныне именоваться Гай Юлий Цезарь Октавиан (суффикс «ан» 
указывает на то, что этот человек по усыновлению перешел в другой род, в данном 
случае из рода Октавиев в род Юлиев, так что Октавиан – это бывший Октавий).

Однако усыновленный внучатый племянник великого Юлия Цезаря никогда не называл 
себя своим законным полным именем, тщательно избегая имени Октавиан, ибо 
скромный род Октавиев не мог сравниться со знатным родом Юлиев, и юный 
честолюбец предпочел, чтобы люди совсем забыли его прежнее незнатное имя. В 
надписях он назывался кратко: Император Цезарь, с 27 г. до н. э. – Император 
Цезарь Август; титул император он превратил как бы в свое личное имя. Но так 
как все последующие императоры были Цезарями и Августами, то историкам ничего 
не оставалось делать, как называть его ненавистным ему именем Октавиан, чтобы 
отличить от других императоров: навеки вошел он в историю как Октавиан Август, 
хотя при жизни никогда так не именовался.

Октавиан обратился к Антонию с просьбой вернуть деньги Юлия Цезаря, причем он 
просил даже не все, а только ту часть, которая была завещана римским гражданам.

Однако Антоний высокомерно отнесся к неожиданному наследнику и деньги не отдал, 
заявив, что финансовые дела покойного Цезаря были весьма запутаны, что тот 
завладел государственной казной и оставил ее пустой. Тогда Октавиан продал 
имевшуюся у него часть наследства Цезаря, а также свое имущество, и роздал 
деньги народу, чем сразу расположил его к себе, вызывая одновременно сочувствие 
и восхищение. Как пишет Плутарх, «слава Юлия Цезаря – даже мертвого! – 
поддерживала его друзей, а тот, кто унаследовал его имя, мгновенно сделался из 
беспомощного мальчишки первым среди римлян, словно надев на шею талисман, 
защищавший его от могущества и вражды Антония» (Плут. Бр. LVII (IV).

Молодой Октавиан обладал изящным телосложением, красивым лицом, слабым 
здоровьем, железным властолюбием, змеиной хитростью и полным бессердечием. 
Внешне он умел быть скромным, любезным и вкрадчивым.

Октавиан решил противопоставить Антонию Цицерона, который ненавидел его лютой 
ненавистью.

О дальнейших событиях Плутарх рассказывает так:

«Цицерона сблизила с Октавианом прежде всего ненависть к Антонию, а затем 
собственная натура, столь жадная до почестей. Он твердо рассчитывал 
присоединить к своему опыту государственного мужа силу имени Цезаря, ибо юноша 
заискивал перед ним настолько откровенно, что даже называл отцом.

Никогда сила и могущество Цицерона не были столь велики, как в ту пору. 
Распоряжаясь делами по собственному усмотрению, он изгнал из Рима Антония, 
выслал против него войско во главе с двумя консулами, Гирцием и Пансой, и 
убедил сенат облечь Октавиана всеми знаками пре-торского отличия, не исключая и 
свиты, состоящей из ликторов.

Но когда после битвы, в которой Антоний был разгромлен, а оба консула погибли, 
победившие войска перешли на сторону Октавиана, сенат, испуганный беспримерными 
удачами этого юноши, попытался с помощью подарков и почестей отторгнуть от него 
воинов и уменьшить его силу под тем предлогом, что Рим не нуждается больше в 
защитниках, ибо Антоний обратился в бегство. Октавиан, встревоженный этим, 
через доверенных лиц стал убеждать Цицерона домогаться консульства для них 
обоих вместе, заверяя, что, получив власть, править Цицерон будет один, 
руководя каждым шагом мальчика, мечтающего лишь о славе и громком имени. 
Октавиан и сам признавал впоследствии, что, боясь, как бы войско его не было 
распущено по постановлению сената и он не оказался бы в одиночестве, вовремя 
использовал в своих целях властолюбие Цицерона и уговорил его добиваться 
консульства, обещая свое содействие и поддержку на выборах.

Эти посулы соблазнили и разожгли Цицерона, и он, старик, дал провести себя 
мальчишке – просил за него народ, расположил в его пользу сенаторов. Друзья 
ругали и осуждали Цицерона еще тогда же, а вскоре он и сам почувствовал, что 
погубил себя и предал свободу римлян, ибо стоило юноше получить должность и 
возвыситься (в августе 43 г. до н. э.

Октавиан, двинув свои войска на Рим, был избран в консулы, но вторым консулом 
стал не Цицерон, а Квинт Педий, двоюродный дядя Октавиа-на), как он и слышать 
Дольше не хотел о Цицероне, вступил в дружбу с Марком Антонием и Марком Эмилием 
Лепидом, и эти трое, слив свои силы воедино, поделили верховную власть, словно 
какое-нибудь поле или имение. Составили они и список обреченных на смерть, 
включив в него более 200 человек. Самый ожесточенный спор между ними вызвало 
имя Цицерона: Антоний непреклонно требовал его убийства, отвергая в противном 
случае какие бы то ни было переговоры. Лепид поддерживал Антония, а Октавиан 
спорил с обоими. Тайное совещание происходило близ города Бононии (совр. 
Болонья), вдали от военных лагерей, на одном островке посреди реки, и 
продолжалось три дня. Рассказывают, что первые два дня Октавиан отстаивал 
Цицерона, а на третий – сдался и отдал его врагам. Взаимные уступки были 
таковы: Октавиан жертвовал Цицероном, Лепид – своим братом Павлом, Антоний – 
Луцием Цезарем, своим дядей со стороны матери. Так, обуянные гневом и лютой 
злобой, они забыли обо всем человеческом или, говоря вернее, доказали, что нет 
зверя, свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть» (Плут. Циц.
 XLVI).

Так в ноябре 43 г. до н. э. возник второй триумвират – союз Октавиана, Антония 
и Лепида, которые официально на пять лет взяли власть в свои руки якобы для 
приведения государства в порядок и опубликовали проскрипции – списки врагов 
отечества, подлежащих убийству. Историк Аппиан пишет об этом:

«Триумвиры наедине составляли списки имен лиц, предназначавшихся к смерти, 
подозревая при этом всех влиятельных людей и занося в список своих личных 
врагов. Как тогда, так и позднее они жертвовали друг другу своих родственников 
и друзей. Одни за другими включались в список кто по вражде, кто из-за простой 
обиды, кто-то из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине 
своего выдающегося богатства. Дело в том, что триумвиры нуждались в 
значительных денежных средствах для ведения предстоящей войны против убийц 
Цезаря, так как налоги с Азии были предоставлены Бруту и Кассию и поступали еще 
и теперь к ним, да и цари и сатрапы делали им взносы. Сами же триумвиры в 
разоренной войнами и налогами Европе, особенно в Италии, терпели нужду в 
деньгах. Вот почему они облагали тягчайшими поборами простой народ и даже 
женщин и изобрели пошлины на куплю-продажу и на договоры по найму. Некоторые 
угодили в проскрипционные списки из-за своих красивых загородных домов и вилл. 
И было всех приговоренных к смерти и конфискации имущества из сенаторов около 
300 человек, а из так называемых всадников 2 тысячи (всадники составляли второе 
после сенаторов сословие граждан).

Большинство из обреченных на смерть триумвиры были намерены подвергнуть 
публичной проскрипции после вступления своего в Рим. Но 12 человек, или, как 
утверждают другие, – 17, из наиболее влиятельных, в том числе и Цицерона, 
решено было устранить ранее остальных, подослав к ним убийц немедленно. Четверо 
из них были умерщвлены сразу. Но в то время как по Риму разыскивали других и 
обыскивали дома и храмы, внезапное смятение охватило город, и всю ночь были 
крики, беготня, рыдания, словно во взятом неприятелем городе. Вследствие того, 
что стало известно о происходящих арестах, у каждого возникла мысль, что именно 
его-то и разыскивают шныряющие по городу люди. Отчаявшиеся в своей судьбе уже 
собирались поджечь кто свои, кто общественные здания, предпочитая в своем 
безумии совершить что-либо ужасное прежде, чем погибнуть. Может быть, они бы 
это и сделали, если бы консул Педий, обходя город с глашатаями, не обнадежил их,
 что утром им все станет известно.

Незадолго до наступления утра Педий вопреки решению триумвиров обнародовал 
список 17 как лиц, единственно оказавшихся виновными во внутренних бедствиях и 
потому осужденных на смерть. Остальным он дал официальное заверение в 
безопасности, не зная о решениях триумвиров. Сам Педий от переутомления 
скончался в ту же ночь.

Триумвиры в продолжение трех дней вступали в Рим один за другим: Октавиан, 
Антоний и Лепид, каждый в сопровождении войск. Рим наполнился воинами. 
Триумвиры официально вступили в свою должность сроком на пять лет.

Ночью во многих местах города были выставлены проскрипционные списки с именами 
новых 130 лиц в дополнение к прежним семнадцати, а спустя немного времени – еще 
других 150 человек. В списки всегда заносился дополнительно кто-либо из 
осужденных предварительно или убитый по ошибке; все это делалось для того, 
чтобы казалось, что они погибли на законном основании. Было отдано распоряжение,
 чтобы головы убитых доставлялись триумвирам за определенную награду, которая 
для свободнорожденного заключалась в деньгах, а для раба – в деньгах и свободе. 
Все должны были предоставить свои дома для обыска. Всякий, принявший к себе в 
дом или скрывший осужденного или не разрешивший обыскать свой дом, подлежал 
смерти. Каждый желающий мог сделать донос на любого и получить за это 
вознаграждение» (Ann. Г. В. IV, 5-7).

Весь Рим охватила паника. Началась жестокая охота за людьми.

«Одни залезали в колодцы, другие – в клоаки для стока нечистот, третьи – в 
закопченные дымовые трубы под самую крышу; некоторые сидели в глубочайшем 
молчании под сваленными в кучу черепицами крыши. Боялись не меньше, чем убийц, 
одни – своих жен и детей, враждебно к ним настроенных, другие – своих 
вольноотпущенников и рабов, третьи – своих должников или соседей, жаждущих 
завладеть их поместьями. Прорвалось наружу вдруг все то, что до тех пор таилось 
внутри; произошла противоестественная перемена с сенаторами и другими людьми: 
теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданиями, называли слугу спасителем 
и господином. Печальнее всего было, когда и такие унижения не вызывали 
сострадания. Происходили всевозможные злодеяния, больше чем это бывает при 
восстании или взятии города врагом. Толпа грабила дома убитых, причем жажда 
наживы отвлекала ее сознание от бедствий переживаемого времени. Более 
благоразумные и умеренные люди онемели от ужаса» (Ann. Г. В. IV, 13-14).

В полной мере оправдались пророческие слова Юлия Цезаря о том, что если он 
будет убит, то государство ввергнется в ужасы гражданской войны.

Вместе со многими другими стал жертвой также и великий оратор Рима – Цицерон. О 
его гибели Плутарх рассказывает так:

«Цицерон с братом Квинтом находился тогда в имении близ Тускула. Узнав, что оба 
они объявлены вне закона, они сочли за лучшее добраться до Астуры, небольшого 
приморского поместья Цицерона, а оттуда плыть в Македонию, к Бруту: уже ходили 
слухи, будто власть в тех краях принадлежит ему. Их несли в носилках – от горя 
они обессилели, – и, часто отдыхая дорогой, когда носилки их стояли рядом, они 
вместе оплакивали свою судьбу. Особенно пал духом Квинт, которого, кроме всего 
прочего, угнетала мысль о нужде. Он и сам ничего не взял из дому, и у Цицерона 
денег было в обрез, а потому Квинт предлагал, чтобы Цицерон ехал вперед, а 
он-де догонит брата позже, запасшись дома всем необходимым. На том и порешили. 
Они обнялись и, громко рыдая, расстались.

Квинт спустя несколько дней был выдан собственными рабами и убит вместе с сыном,
 а Цицерон прибыл в Астуру и, найдя судно, тотчас поднялся на борт. С попутным 
ветром они плыли вдоль берега до Цирцея. Кормчие хотели, не задерживаясь, 
продолжать путь, но Цицерон, то ли испытывая страх перед морем, то ли не до 
конца еще изверившись в Ок-тавиане, высадился и прошел около ста стадиев по 
направлению к Риму. Затем снова передумал и, не находя себе места от тревоги, 
вернулся к морю, в Астуру. Там он провел ночь в тяжких думах и безысходной 
тоске. Ему являлась даже мысль тайно пробраться в дом к Октавиану, убить себя у 
очага и тем воздвигнуть на хозяина духа мщения, но страх перед муками заставил 
его отвергнуть и этот план. Перебирая и отбрасывая одно за другим сбивчивые, 
противоречивые решения, он велел, наконец, рабам морем доставить его в Кайету, 
подле которой находилось одно из его имений – замечательное прибежище от 
летнего зноя.

В том месте над морем стоит маленький храм Аполлона. С кровли храма поднялась 
стая воронов и с карканьем полетела к судну Цицерона, на веслах подходившему к 
суше; птицы сели на рее, по обе стороны мачты, и одни кричали, а другие клювами 
долбили концы снастей. Все сочли это дурным предзнаменованием. Цицерон сошел на 
берег, поднялся в усадьбу и лег отдохнуть. Вороны теперь уселись на окне и не 
давали ему покоя своим криком, а один слетел к кровати, где, закутавшись с 
головой, лежал Цицерон, и клювом чуть сдвинул плащ с его лица. Тут рабы стали 
бранить себя за то, что нисколько не радеют о спасении господина, но безучастно 
ждут минуты, когда сделаются свидетелями его смерти, меж тем как даже дикие 
твари выказывают ему – гибнущему без вины – свою заботу. Они упросили, а вернее 
принудили Цицерона лечь в носилки и понесли его к морю.

Тем временем подоспели палачи со своими подручными – центурион Геренний и 
военный трибун Попилий, которого Цицерон когда-то защищал от обвинения в 
отцеубийстве. Найдя двери запертыми, они вломились в дом силой, но Цицерона не 
нашли, а все, кто был внутри, твердили, что знать ничего не знают, и лишь 
какой-то юнец, по имени Филолог, получивший у Цицерона благородное воспитание и 
образование, вольноотпущенник его брата Квинта, шепнул трибуну, что носилки 
глухими тенистыми дорожками понесли к морю.

Захватив с собою нескольких человек, трибун поспешил к выходу из рощи окольным 
путем, а Геренний бегом бросился по дорожкам. Цицерон услыхал топот, приказал 
рабам остановиться и опустить носилки на землю. Подперев, по своему обыкновению,
 подбородок левою рукой, он пристальным взглядом смотрел на палачей, грязный, 
давно не стриженный, с иссушенным мучительной заботою лицом. Когда палач 
подбежал к носилкам, Цицерон сам вытянул шею навстречу мечу, и Геренний 
перерезал ему горло. Так он погиб на шестьдесят четвертом году жизни» (Плут. 
Циц. XLVII-XLVIII).

Много лет спустя, когда Октавиан сделался властителем Римского государства и 
почтительно именовался Император Цезарь Август, однажды произошел такой случай: 
«Август пришел к одному из своих внуков, а в это время в руках у мальчика было 
какое-то сочинение Цицерона, и он в испуге спрятал свиток под тогой. Август 
заметил это, взял у него книгу и, стоя, прочитал большую ее часть, а потом 
вернул свиток внуку и промолвил: «Ученый был человек, что правда, то правда, и 
любил отечество» (Плут. Циц. XLIX).

Осенью 42 г. до н. э. триумвиры вступили в войну с убийцами Цезаря. Брут и 
Кассий собрали большое войско. Война развернулась на территории Греции. Обе 
армии встретились при Филиппах.

«Никогда еще столь громадные войска римлян не сражались друг против друга. 
Числом воинов Брут намного уступал Октавиану, зато войско его отличалось 
поразительной красотою и великолепием вооружения. Почти у всех оружие было 
украшено золотом и серебром; на это Брут денег не жалел, хотя во всем остальном 
старался приучать военачальников к умеренности и строгой бережливости. Он 
полагал, что богатство, которое воин держит в руках и носит на собственном теле,
 честолюбивым прибавляет в бою отваги, а корыстолюбивым – упорства, ибо в 
оружии своем они видят ценное имущество и зорко его берегут» (Плут. Бр. 
XXXVIII).

При Филиппах произошло два сражения, в результате которых Кассий был убит, а 
Брут покончил с собой.

Таким образом, триумвиры стали полными хозяевами государства и временно 
поделили его между собой: Антоний взял себе самую богатую долю – восточные 
провинции, Лепид получил Северную Африку, а Октавиан – Испанию, Галлию (совр. 
Франция) и Иллирию (восточное побережье Адриатического моря); Италия также 
оказалась во власти Октавиана.

Лепид первым вышел из игры – в 36 г. до н. э. Октавиану удалось лишить его 
власти.

Борьба с Антонием затянулась на более продолжительное время. Антоний вел себя 
на Востоке как истинный повелитель, утопая в роскоши и наслаждениях. Не умея и 
не желая владеть своими страстями, он как бы купался в волнах счастья, 
устремляясь к своей погибели.

«Ко всем природным слабостям Антония прибавилась последняя напасть – любовь к 
Клеопатре, – разбудив и приведя в неистовое волнение многие страсти, до той 
поры скрытые и неподвижные, и подавив, уничтожив все здравые и добрые начала, 
которые пытались ей противостоять» (Плут. Ант. XXV).

Клеопатра, обладавшая натурой истинного хамелеона, сумела найти подход к 
Антонию еще более успешно, чем к Юлию Цезарю.

«Угадавши в Антонии по его шуткам грубого и пошлого солдафона, Клеопатра и сама 
заговорила в подобном же тоне – смело и без всяких стеснений. Хотя красота этой 
женщины не была такой, что зовется несравненной и поражает с первого взгляда, 
зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и поэтому ее облик, 
сочетавшийся с редкой убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в 
каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее 
голоса ласкали и радовали слух, а язык был словно многострунный инструмент, 
легко настраивающийся на любой лад – на любое наречие, так что лишь с очень 
немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама 
беседовала с чужеземцами – эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, мидийцами, 
парфянами.

Антоний был увлечен до такой степени, что позволил Клеопатре увезти себя в 
Александрию – и это в то самое время, когда в Риме супруга его Фульвия, 
отстаивая его дело, вступила в войну с Октавианом. В Александрии Антоний вел 
жизнь мальчишки-бездельника и за пустыми забавами растрачивал и проматывал 
самое дорогое – время» (Плут. Ант. XXVII-XXVIII). Пока Антоний в Александрии 
упивался счастьем с Клеопатрой, Ок-тавиан в Риме находился в весьма тяжелом 
положении, и против него стала подниматься грозная волна ненависти.

«Голод в это время терзал Рим: по морю ничего не привозилось, так как море было 
во власти Секста Помпея, сына великого Гнея Помпея, а в самой Италии из-за 
междоусобных войн обработка земли почти прекратилась, если же что и 
произрастало, то шло для войска. В Риме по ночам целые толпы занимались 
грабежом, еще более осложняя положение города. Делалось все это безнаказанно; 
молва приписывала грабежи воинам. А простые люди закрыли свои мастерские и не 
хотели знать никаких властей: в обедневшем и разграбляемом городе не было, 
казалось, нужды ни в ремеслах, ни в должностных лицах» (Ann. Г. В. V, 18).

«Недовольство Октавианом существовало также и вне Италии. В результате 
проскрипций и конфискаций земель слава и сила Секста Помпея очень возросли. Кто 
боялся за себя, кто был лишен своего имущества, кто совершенно не признавал 
нового государственного строя – все они прежде всего шли к Сексту Помпею; кроме 
них и молодежь, стремившаяся участвовать в войне ради наживы и не придававшая 
никакого значения тому, под чьим знаменем она сражается – ведь везде она

сражается вместе с римлянами, – также и она охотнее всего шла к Помпею, 
отстаивавшему, по ее мнению, более справедливое дело. Морская добыча сделала 
Секста Помпея богатым; он имел и большой флот и полный людской состав.

Некоторые считают, что Помпеи легко мог бы овладеть Италией, погибающей от 
голода и смуты и с надеждой взирающей на него, если бы он тогда же перешел в 
наступление. Но Секст Помпеи по своему неразумию предпочел не нападать, а 
только защищаться от Октавиана, пока в конце концов не потерпел поражения» (Ann.
 Г. В. V, 25).

В 41 – 40 гг. до н. э. в Италии разгорелась война между Октавианом и консулом 
Луцием Антонием, братом Марка Антония; вместе с Луцием эту войну возглавила 
Фульвия, жена Марка Антония, которая отличалась огромной энергией и честолюбием.


Эту войну Октавиан выиграл, Луций Антоний сдался на милость победителя, а 
Фульвия бежала и в скором времени скончалась.

Октавиан, унаследовавший имя Цезаря, но не его характер, проявил к побежденным 
жестокость, недостойную Цезаря. «Всех, кто пытался молить о пощаде или 
оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» Некоторые пишут, 
будто он отобрал из сдавшихся 300 человек всех сословий и в иды марта у алтаря 
божественного Юлия Цезаря приказал перебить их, как жертвенный скот. Были и 
такие, которые утверждали, что он умышленно довел дело до войны, чтобы его 
тайные враги и все, кто шел за ним из страха и против воли, воспользовались 
возможностью примкнуть к Луцию Антонию и выдали бы себя, и чтобы он мог, 
разгромив их, из конфискованных имуществ выплатить ветеранам обещанное 
вознаграждение» (Свет. Авг. 15).

Октавиан понимал, что в данный момент силы его не настолько велики, чтобы 
вступить в решительный бой с Марком Антонием. Поэтому он предпочел возобновить 
с ним союз, а всю вину за прошлое свалил на неистовую Фульвию, поскольку ее уже 
не было в живых.

Марк Антоний охотно пошел на примирение. Они встретились на юге Италии в 
Брундизии (совр. Бриндизи) в октябре 40 г. до н. э. В залог прочности их союза 
Октавиан выдал свою добродетельную сестру Октавию Младшую замуж за Марка 
Антония, который хотя и жил с Клеопатрой, но официально на ней женат не был.

Естественно, примирение это было временным, но осторожный Октавиан не торопился 
вступить в решительную схватку.

В 36 г. до н. э. Октавиану удалось разделаться с Лепидом и убрать его с 
политической арены.

В 35 г. до н. э. погиб Секст Помпеи.

В 32 г. до н. э. наступил, наконец, полный разрыв между Октавианом и Марком 
Антонием, который развелся с Октавией и навсегда остался с Клеопатрой, 
официально объявив ее своей женой. Обе стороны начали открыто готовиться к 
военному столкновению. «Пока войска собирались, Антоний и Клеопатра отплыли на 
остров Самос (в Эгейском море) и там проводили время в развлечениях и 
удовольствиях. Чуть ли не вся вселенная гудела от стонов и рыданий, а в это 
время один-единственный остров в Эгейском море много дней подряд оглашался 
звуками флейт и кифар, театры были заполнены зрителями и хоры состязались друг 
с другом. В народе с недоумением говорили: каковы же будут у них победные 
торжества, если они с таким великолепием празднуют приготовления к войне?!» 
(Плут. Ант. LVI).

Для Антония и Клеопатры все кончилось очень плохо. В морской битве при мысе 
Акции у берегов Северной Африки 2 сентября 31 г. до н. э. они потерпели 
поражение. Клеопатра обратилась в бегство, Антоний впал в полное отчаяние. 
Спустя некоторое время Антоний покончил с собой, а войска Октавиана вступили в 
Египет, и Клеопатра стала пленницей.

«Через несколько дней Октавиан посетил Клеопатру, чтобы сказать ей слова 
утешения. Она лежала на постели подавленная, удрученная, и, когда Октавиан 
появился в дверях, вскочила в одном хитоне и бросилась ему в ноги. Ее давно не 
чесанные волосы висели клочьями, лицо одичало, голос дрожал, взор потух, всю 
грудь покрывали струпья и кровоподтеки. И однако ее прелесть, ее чарующее 
обаяние еще не совсем угасли, но как бы проблескивали изнутри сквозь жалкое 
обличье и отражались в игре лица. Октавиан попросил ее лечь, сел рядом, и 
Клеопатра принялась оправдываться, все свои действия объясняя страхом перед 
Антонием и принуждениями с его стороны, но Октавиан опроверг, один за другим, 
каждый из ее доводов, и тогда она обратилась к мольбам о сострадании, словно 
обуянная жаждою жить во что бы то ни стало. Под конец она вынула опись своих 
сокровищ и отдала ее Октавиану. Селевк, один из ее управляющих, стал было 
уличать царицу в том, что какие-то вещи она утаила, но Клеопатра набросилась на 
него, вцепилась ему в волосы, била по лицу, и когда Октавиан, улыбаясь, пытался 
ее унять, вскричала: «Но ведь это просто неслыханно. Цезарь! Ты в моей 
ничтожной доле удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и 
за что?! За то, что я отложила какие-то женские безделушки – не для себя, 
несчастной, нет, но чтобы поднести их Октавии или твоей жене Ливии и тем самым 
смягчить тебя и умилостивить!» Эти слова окончательно убедили Октавиана, что 
Клеопатра хочет жить, чему он немало обрадовался. Он сказал, что охотно 
оставляет ей эти украшения, и все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем 
она ожидает, а затем удалился с мыслью, что обманул египтянку, но в 
действительности – обманутый ею» (Плут. Ант. LXXXIII).

Клеопатре удалось разведать, что Октавиан очень хочет сохранить ей жизнь, чтобы 
отправить ее в Рим и в цепях провести по городу в своем триумфальном шествии.

Но Клеопатра больше жизни ценила свое гордое тщеславие. Хотя по приказу 
Октавиана к ней была приставлена бдительная стража, ей тем не менее удалось 
покончить с собой и не дать наследнику Юлия Цезаря насладиться глумлением.

Клеопатра перед тем как уйти в мир иной совершила у гробницы Антония последние 
заупокойные обряды и под стражей вернулась во дворец.

«Она велела приготовить себе купание, искупалась, легла к столу. Подали богатый,
 обильный завтрак. В это время к дверям явился какой-то крестьянин с корзиною. 
Караульные спросили, что он несет. Открыв корзину и раздвинув листья, он 
показал горшок, полный спелых смокв. Солдаты подивились, какие они крупные и 
красивые, и крестьянин, улыбнувшись, предложил им отведать. Тогда они 
пропустили его, откинувши всякие подозрения. После завтрака, достав табличку с 
заранее написанным и запечатанным письмом, Клеопатра отправила ее Октавиану, 
выслала из комнаты всех, кроме обеих женщин, которые были с нею в усыпальнице, 
и заперлась. Октавиан распечатал письмо, увидел сетования и мольбы похоронить 
ее вместе с Антонием и тут же понял, что произошло. Сначала он хотел броситься 
на помощь сам, но потом, со всею поспешностью, распорядился выяснить, каково 
положение дела. Все, однако, свершилось очень быстро, ибо когда посланные 
подбежали к дворцу и, застав караульных в полном неведении, взломали двери, 
Клеопатра в царском уборе лежала на золотом ложе мертвой. Одна из двух женщин, 
Ирада, умирала у ее ног, другая, Хармион, уже шатаясь и уронив голову на грудь, 
поправляла диадему в волосах своей госпожи. Кто-то в ярости воскликнул: 
«Прекрасно, Хармион!» – «Да, поистине прекрасно и достойно преемницы стольких 
царей», – вымолвила женщина и, не проронив больше ни звука, упала подле ложа.

Говорят, что аспида принесли вместе со смоквами, спрятанным под ягодами и 
листьями, чтобы он ужалил царицу неожиданно для нее – так распорядилась она 
сама. Но, вынувши часть ягод, Клеопатра заметила змею и сказала: «Так вот она 
где была…» – обнажила руку и подставила под укус. Другие сообщают, что змею 
держали в закрытом сосуде для воды, и Клеопатра долго выманивала и дразнила ее 
золотым веретеном, покуда она не выползла и не впилась ей в руку повыше локтя. 
Впрочем, истины не знает никто – есть даже сообщение, будто она прятала яд в 
полой головной шпильке, которая постоянно была у нее в волосах. Однако ж ни 
единого пятна на теле не выступило, и вообще никаких признаков отравления не 0 
наружили. Впрочем, и змеи в комнате не нашли, но некоторые утверждали, будто 
видели змеиный след на морском берегу, куда выходили окна, конец, по словам 
нескольких писателей, на руке Клеопатры виднелись ВДа легких, чуть заметных 
укола. Это, вероятно, убедило и Октавиана, по-Y что в триумфальном шествии 
несли изображение Клеопатры с «льнувшим к ее руке аспидом. Таковы 
обстоятельства ее кончины. Октавиан, хотя и был раздосадован смертью Клеопатры, 
не мог не восхититься ее благородством и велел с надлежащею пышностью 
похоронить ее рядом с Антонием. Клеопатра умерла 39 лет, Антоний прожил 56 или, 
по другим сведениям, 53 года. Статуи Антония были сброшены с пьедесталов, а за 
то, чтобы эта участь не постигла и статуи Клеопатры, один из ее друзей заплатил 
Октавиану 2 тысячи талантов» (Плут. Ант. LXXXV – LXXXVI).

Октавиан приказал убить Антулла, старшего сына Антония и Фуль-вии, а также – 
Цезариона, сына Клеопатры и Юлия Цезаря, всех же остальных детей как Антония, 
так и Клеопатры он оставил в живых и дал им воспитание, относясь к ним как к 
своим близким родственникам.




Октавиан Август. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи


Октавиан оказался победителем, гражданские войны кончились, и он хорошо понимал,
 что в мирное время быть откровенным властителем Рима не так просто. Ведь 
официально Октавиан с оружием в руках мстил убийцам своего отца и спасал 
государство. Недаром, много лет спустя, когда жизненный путь его был близок к 
завершению, Октавиан написал в автобиографии: «19 лет отроду я по своему 
собственному решению и на свои частные средства собрал войско, с помощью 
которого вернул свободу государству, подавленному господством банды 
заговорщиков» (ДБА, 1).

Теперь в государстве наступил внутренний мир, ибо у Октавиана больше не было 
соперников.

Октавиан стал подумывать о том, чтобы сложить с себя власть и передать все дела 
сенату и народу (см. Дион Касс. 52, 1). По этому поводу он стал советоваться со 
своими ближайшими друзьями – с Гаем Цильнием Меценатом, которого ценил за 
умение молчать, и с Марком Випсанием Агриппой, которого ценил за скромность и 
за выносливость в трудах (см.! Авр. Викт. Извл. I).

Как передает Дион Кассий, Агриппа посоветовал Октавиану отказаться от 
единовластия, но Меценат рассудил иначе, и в речи его были такие слова:

«Если ты заботишься об отечестве, за которое вел столько войн, за которое с 
удовольствием отдал бы и свою душу, то преобразуй его и приведи в порядок 
наиболее рациональным образом. Возможность и делать i и говорить все, что 
только кто пожелает – это источник всеобщего благополучия, если имеешь дело с 
благоразумными людьми, но это приво-' дит к несчастью, если имеешь дело с 
неразумными. Поэтому тот, кто дает свободу неразумным людям, все равно что дает 
меч ребенку или сумас-шедшему, а кто дает свободу благоразумным гражданам, тот 
спасает всех, в том числе и безумцев, даже вопреки их воле.

Поэтому я считаю необходимым, чтобы ты не обманывался, обращая внимание на 
красивые слова, но чтобы, взвесивши настоящее положение вещей, по существу 
поставил бы предел дерзким выходкам толпы и взял бы управление государством в 
свои руки совместно с другими

Достойными людьми. Тогда сенаторами были бы люди, выдающиеся своим умом, 
войсками командовали бы те, кто имеет опыт в военном деле, а несли бы военную 
службу и получали бы за это жалованье люди самые крепкие и самые бедные. Таким 
образом, каждый будет охотно делать свое дело, с готовностью помогать другому, 
не будет больше слышно о людях нуждающихся, все обретут безопасную свободу. Ибо 
пресловутая свобода черни является самым горьким видом рабства для людей 
достойных и одинаково несет гибель всем. Напротив, свобода, везде ставя-Щая на 
первый план благоразумие и уделяющая всем справедливое по Достоинству, делает 
всех счастливыми.

Ты не думай, что я советую тебе стать тираном и обратить в рабство РОД и сенат. 
Этого мы никогда не посмеем, ни я сказать, ни ты сделать. Было бы одинаково 
хорошо и полезно и для тебя и для государства, если бы ты вместе с лучшими 
людьми диктовал законы, а чтобы никто из толпы не поднимал голос протеста» 
(Дион Касс. 52, 14-15).

Далее Меценат развернул перед Октавианом широкую программу необходимых 
мероприятий.

«Октавиан весьма похвалил и Агриппу и Мецената за мудрость, красноречие и 
откровенность, но предпочтение отдал совету Мецената. Однако не все, что 
посоветовал Меценат, он немедленно провел в жизнь, I так как боялся испортить 
дело, если он станет слишком быстро переде-] лывать людей» (Дион Касс. 52, 41).

Впоследствии в автобиографии Октавиан написал:

«Я, после того как потушил гражданские войны, в шестое и седьмое мое 
консульство (в 28 и 27 гг. до н. э.), имея высшую власть по всеобщему согласию, 
передал государство из моей власти во власть сената и римского народа. За эту 
мою заслугу я по постановлению сената был назван Авгус-1 том, и косяки двери 
моего дома были увиты лаврами, над дверью был | повешен гражданский венец, а в 
курию Юлия был помещен золотой щит, надпись на котором свидетельствовала о том, 
что его мне дали сенат и народ римский за мою доблесть, милосердие, 
справедливость и благочестие. С того времени я всех превосходил достоинством, 
власти же я имел ничуть не более, чем те, которые были моими коллегами по 
государственным должностям» (ДБА, 34).

Октавиан заложил основы такого государства, которое фактически I было монархией,
 но имело республиканскую внешность.

Все республиканские учреждения и государственные должности были сохранены.

Октавиан официально отказался от того, чтобы пожизненно быть диктатором и 
консулом, удовольствовавшись почетным наименованием принцепса сената. 
Принцепсом назывался тот, кто в списке сенаторов стоял первым; формально у 
принцепса не было никакой власти, он пользовался лишь авторитетом, но обладал 
драгоценным правом пер – 3 вым высказывать свое мнение в сенате. Это право 
Октавиан сохранил за собой навсегда.

В середине января 27 г. до н. э. сенат присвоил Октавиану почетное звание 
Август (от глагола augere «увеличивать», т. е. «возвеличенный богами» или 
«податель благ: тот, кто возвеличил свое государство»). С этого времени 
повелитель римлян стал именоваться Император Цезарь Август.]

На протяжении своего долгого правления Август 21 раз получал почетный военный 
титул «император», который тогда еще не был синонимом высшей власти.

Синонимом высшей власти сделался титул «принцепс», так что форма государства, 
созданного Августом, получила название «принципат».

1 июля 23 г. до н. э. Август официально получил власть народного (точнее – 
плебейского) трибуна. Согласно древнему римскому закону,

трибуны обязаны были следить за деятельностью сената и должностных лиц, чтобы 
ничего не предпринималось в ущерб интересам плебеев. Трибун своей властью мог 
наложить запрет (veto! – «я запрещаю!») на распоряжения сената и должностных 
лиц. Присвоив себе трибунскую власть, Август нарушил закон, ибо трибунами имели 
право быть только плебеи, а он по усыновлению принадлежал к патрицианскому роду 
Юлиев. Однако официально он получал власть трибуна ежегодно, в общей сложности 
37 раз.

Самое главное заключалось в том, что в руках Октавиана находились огромные 
материальные ресурсы; у него была своя казна (так называемый фиск в отличие от 
эрария – государственной казны); в фиск поступали доходы с такой богатой страны,
 как Египет, который стал личной собственностью Октавиана; кроме того, он был 
официально правителем провинций Галлии, Иллирии, Македонии и Сирии. Армия также 
оставалась в руках Октавиана, она достигала 300 тысяч человек, а в Риме и в 
других городах Италии разместились войска его личной охраны – так называемые 
преторианские когорты (в общей сложности 9 тысяч человек).

Обладая фактически монархической властью, Август всю жизнь старался ее 
завуалировать, делая вид, что он только первый среди равных. Его изощренный ум 
сумел обуздать его тщеславие, и он никогда не позволял себе роскоши упиваться 
внешними знаками величия, хотя весь римский мир раболепствовал перед ним.

Светоний пишет:

«Храмов в свою честь он не дозволял возводить в провинциях кроме как с двойным 
посвящением – ему и богине Роме (богине города Рима). А в самом Риме он от этой 
почести отказался наотрез. Даже серебряные статуи, которые были отлиты в его 
честь, он все перелил на монеты и на эти средства посвятил два золотых 
треножника Аполлону Палатинскому.

Диктаторскую власть народ предлагал ему неотступно, но он на коленях, спустив с 
плеч тогу и обнажив грудь, умолял его от этого избавить.

Имени «господин» он всегда страшился как оскорбления и позора. Когда однажды в 
его присутствии в театре мимический актер произнес со сцены:

– О добрый, справедливый господин! —

и все, вскочив с мест, разразились рукоплесканиями, словно речь шла о нем самом,
 он жестом и взглядом тотчас унял непристойную лесть, а на следующий день 
выразил зрителям суровое порицание в эдикте (в официальном письменном 
заявлении). После этого он даже собственным Детям и внукам не разрешал ни в 
шутку, ни всерьез называть его господином и даже запретил им употреблять между 
собой это лестное для него обращение» (Свет. Авг. 52-53).Август запретил 
называть себя господином (dominus), ибо это слово употребляли только рабы по 
отношению к хозяину, а Август, обратив свободных римлян фактически в своих 
рабов, ради собственной безопасности хотел, чтобы они воображали себя 
свободными людьми.

Приступив после окончания гражданских войн к реорганизации государства, Август 
позаботился о том, чтобы укрепить устои рабовладения: всех беглых рабов он 
вернул их хозяевам, ограничил возможности отпущения рабов на волю и восстановил 
древний закон, согласно которому подлежал смертной казни не только раб, убивший 
господина, но и все рабы, которые в момент убийства находились в доме.

Август пересмотрел списки сената и значительно их сократил, исключив всех 
неугодных лиц. Сенатором отныне мог быть только тот, чье состояние достигало 1 
миллиона 200 тысяч сестерциев (см. Свет. Авг. 41).

Лица, состояние которых достигало 400 тысяч сестерциев, официально принадлежали 
к так называемым всадникам. Этому социальному слою Август покровительствовал. 
Из всадников назначались военачальники и должностные лица. Впоследствии из 
всадников сформировалось императорское чиновничество.

По отношению к неимущей части римских граждан, к основной массе плебеев, Август 
проводил политику, направленную на удовлетворение их жажды «хлеба и зрелищ». В 
автобиографии он пишет:

«Римскому плебсу я отсчитал на каждого человека по 300 сестерциев согласно 
завещанию моего отца Юлия Цезаря, а от своего имени я дал каждому по 400 
сестерциев из военной добычи тогда, когда я был в пятый раз консулом (в 29 г. 
до н. э.). Еще раз, в десятое мое консульство (в 24 г. до н. э.), я отсчитал из 
моего собственного имущества по 400 сестерциев каждому. Когда я был консулом в 
одиннадцатый раз (в 23 г. до н. э.), я двенадцать раз раздавал зерно, купив его 
на свои частные средства. Когда я был в двенадцатый раз народным трибуном (в 12 
г. до н. э.), я в третий раз выдал каждому по 400 сестерциев. Все эти раздачи 
никогда не охватывали менее чем 250 тысяч человек. Когда я был народным 
трибуном в восемнадцатый раз, а консулом – в двенадцатый (в 5 г. до н. э.), я 
выдал 320 тысячам городского плебса по 60 денариев на человека. В тринадцатое 
мое консульство (во 2 г. до н. э.) я выдал по 60 денариев плебеям, которые 
тогда получали государственный паек, а было их немногим более чем 200 тысяч 
человек» (ДВА, 15).

«Четыре раза я своими деньгами помогал государственной казне и передал 
казначеям 150 миллионов сестерциев. А в консульство Марка Лепида и Луция 
Аррунция (в 6 г.) я из моих личных средств внес 170 миллионов сестерциев в 
военную казну, которая была создана по моей инициативе, чтобы из нее выдавались 
наградные деньги воинам, кото-рые прослужили по двадцать и более лет» (ДВА, 17).


«От своего имени я устраивал гладиаторские игры три раза, а от име-их сыновей и 
внуков – пять раз, в этих играх сражалось около 10 ч человек. Двадцать шесть 
раз я от своего имени и от имени моих ТЬ «овей и внуков устраивал для народа в 
цирке, на Форуме или в амфи-трах зрелища охоты на африканских зверей, во время 
которых было убито около 3 с половиной тысяч зверей» (ДВА, 22).

Август привлек к себе всеобщие симпатии тем, что приказал сжечь писки давних 
должников государственной казны (см. Свет. Авг. 32). Август не обладал талантом 
полководца, но его подлинный талант аключался в том, что он умел осознать 
ограниченность своих способностей и старался не браться за дела, которых не 
разумел. Поэтому он очень заботился о том, чтобы иметь при себе талантливых и 
преданных помощников; выгодным людям он был непоколебимо верен.

Август очень редко возглавлял военные походы, обычно он поручал это другим.




Рим. Колонны храма Марса Мстителя на форуме Августа


В военных делах так же, как и во всех прочих, он старался проявлять большую 
осмотрительность и рассудительность. «Он никогда не начинал сражение или войну, 
если не был уверен, что при победе выиграет больше, чем потеряет при поражении. 
Тех, кто домогается малых выгод ценою больших опасностей, он сравнивал с 
рыболовом, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок – и никакой 
улов не возместит потери» (Свет. Авг. 25).

Август продолжал традиционную завоевательную политику, но делал это с большой 
осторожностью.

В 10 г. до н. э. в римскую провинцию была превращена Паннония (территория 
современной Венгрии). В 5 г. создана провинция Германия.

Однако новые завоевания давались Риму с большим трудом. В 6 г. против власти 
Рима вспыхнуло грандиозное восстание в Иллирии (восточное побережье 
Адриатического моря) и в Паннонии, которое продолжалось в течение трех лет.

В 9 г., когда это восстание было наконец подавлено, взметнулось новое мощное 
восстание, на этот раз в Германии. Германцы сумели заманить в непроходимые 
болотистые леса три римских легиона под командованием Квинтилия Вара и 
полностью уничтожить их.

Этот разгром мог стать гибельным для Римского государства.

«Получив известие об этом поражении, Август приказал расставить по городу Риму 
караулы, чтобы предотвратить междоусобия; наместникам провинций он продлил их 
полномочия, чтобы люди опытные и знакомые с ситуацией смогли бы удержать в 
подчинении народы, зависимые от римлян и находящиеся с ними в союзе. Юпитеру 
Наилучшему Величайшему он дал обет устроить великолепные игры, если положение 
осударства улучшится. Рассказывали, что он до того был сокрушен, что несколько 
месяцев подряд не стриг волос и не брился и не раз бился головой о косяк двери, 
восклицая: «Квинтилий Вар, верни легионы!» – а день поражения (2 августа) 
каждый год отмечал как день траура и скорби» (Свет. Авг. 23).

Август резко ограничил военную экспансию; он считал, что Римской: империи 
следует заботиться не столько о приобретении новых владений, сколько об охране 
того, что уже имеется. Как писал впоследствии Тацит, Август мудро завещал не 
расширять границ империи.

Потомки ценили Августа за то, что он сумел оградить Римское rocy-j дарство от 
внешних опасностей.

Историк Геродиан (ок. 170—240 гг.) пишет:

«С тех пор как единовластие перешло к Августу, он освободил италийцев от трудов,
 лишил их оружия и окружил державу укреплениями и военными лагерями, поставив 
нанятых за определенное жалованье воинов в качестве ограды Римской державы; он 
обезопасил державу, отгородив ее великими реками, оплотом из рвов и гор, 
необитаемой и непрохо-димой землей» (Гер. II, 11).

Сам Август очень гордился тем, что даровал римскому народу мир, которого тот 
почти никогда не имел за всю свою историю.

В автобиографии Август пишет:

«Храм Януса Квирина, относительно которого у наших предков было в обычае, чтобы 
он бывал заперт только тогда, когда во всех владениях римского народа на суше и 
на море господствует мир, добытый победами, – в то время как от самого 
основания Рима (с 753 г. до н. э.) и до моего появления на свет, как гласит 
предание, храм этот был заперт только два раза, за то время, что я был 
принцепсом, храм этот был заперт три I раза по постановлению сената» (ДБА, 13).

Тяжеловесный и сложный строй этой фразы как бы воплощает в себе те неимоверные 
усилия, какие приложил Август, чтобы римляне трижды вкусили отрады мирного 
времени.

В Риме Август учредил особый культ божества мирного времени, которое стало 
называться Pax Augusta – Августов Мир, и повелел построить на Марсовом поле 
роскошный беломраморный Алтарь Мира, украшенный изящными скульптурными 
рельефами.




Рим. Мавзолей Августа


Резкое ограничение завоевательной политики дало возможность Августу развернуть 
широкое строительство как в Риме, так и в других городах. Он украсил Рим 
многими великолепными зданиями, отделанными мрамором, и создал новую площадь – 
форум Августа – главным композиционным элементом которого был роскошный храм 
Марса Мстителя, это должно было напоминать об Августе как о мстителе за 
убийство Юлия Цезаря. Гигантские беломраморные колонны этого храма сохранились 
до нашего времени.

Республиканский Рим обладал скромной внешностью; Август начал превращать его в 
блистательный город и считал своей заслугой, что «получил Рим кирпичным, а 
оставил его мраморным» (Свет. Авг. 28).

Август стремился привлечь к себе симпатии общественного настроения. Через 
своего друга Мецената он оказывал покровительство поэтам и заботился о том, 
чтобы в своих произведениях они проводили идеи, угодные ему. Хотя Август не 
разрешил построить в Риме храм в свою честь, он был очень доволен тем, что 
Вергилий в своей фундаментальной поэме Энеида фактически обожествил его. 
Вергилий умер, не закончив Энеиду, и завещал ее уничтожить; очевидно, он был 
недоволен своим главным произведением. Но Август не выполнил его последнюю волю,
 напротив, он приказал Друзьям поэта доработать Энеиду и опубликовать ее как 
можно быстрее.

Внешне Август старался держаться скромно и достойно и как будто Даже пытался 
вернуть развращенный роскошью Рим к строгим нравам древней республики. Август 
издал законы, чтобы укрепить семью и обуздать роскошь и разврат. Однако по 
жестокой закономерности судьбы ему пришлось применить эти карающие законы к 
членам своей семьи, ибо его лицемерие, расчетливость и бессердечие пагубным 
образом сказались на нравственном облике его детей и внуков.

Сам Август в личной жизни далеко не всегда был безупречен. Он дважды женился из 
политических соображений, а третью свою жену Ливию попросту отобрал у ее мужа, 
хотя она имела сына и ждала второго ребенка. Август имел много любовниц, и даже 
его друзья не отрицали того, что он соблазнял чужих жен; они оправдывали его 
тем, что делал он это якобы не по склонности к сладострастию, а из желания 
через женщин узнать мысли их мужей, любовников, родных и знакомых.

Со времени Августа в Риме появились профессиональные доносчики. Правда, Август 
умел сдерживать их рвение и относился спокойно к тому, кто отзывался о нем 
нелестно. Однажды он так ответил своему приемному сыну Тиберию: «Не поддавайся 
порывам юности, милый Тиберий, и не слишком возмущайся, если кто-либо обо мне 
говорит плохо: достаточно и того, что никто не может мне сделать ничего 
плохого» (Свет. Авг. 51). Могучий повелитель Римской империи любил щеголять 
своей скромностью. В начале II в. Светоний писал: «В простоте его обстановки и 
утвари можно убедиться и теперь по сохранившимся столам и ложам, которые вряд 
ли удовлетворили бы и простого обывателя. Даже спал он, говорят, на постели 
низкой и жесткой. Одежду носил только домашнего изготовления, сотканную сестрой,
 женой, дочерью или внучками; тогу носил ни узкую, ни пышную с каймой ни 
широкой, ни узкой, а обувь подбивал толстыми подошвами, чтобы казаться выше. 
Что касается пищи, то ел он очень мало и неприхотливо. Вина по натуре своей он 
пил очень мало» (Свет. Авг. 73, 76, 77).

Государственный порядок, заведенный Августом, оказался устойчивым. Сам Август 
благополучно царствовал до самой смерти. Хотя от природы было у него слабое 
здоровье, он дожил почти до 76 лет и скончался 19 августа 14 года. Смерть его 
была легкая и быстрая.

«Перед смертью он спросил окружавших его друзей, хорошо ли он сыграл комедию 
жизни. И произнес заключительные строки:

Коль хорошо сыграли мы, похлопайте И проводите добрым нас напутствием». (Свет. 
Авг. 99)

Август похоронен в Риме в огромном круглом мавзолее, руины которого сохранились 
до нашего времени. После смерти он был официально причислен к богам. Античная 
традиция считала божественного Августа самым счастливым из всех римских 
императоров.



Октавия Младшая

Октавия Младшая была родной старшей сестрой Октавиана Августа. Она называлась 
младшей в отличие от ее сводной сестры Октавии Старшей (у римлян не было личных 
женских имен, и женщины носили имя рода, к которому принадлежали; поэтому все 
женщины рода Октавиев назывались Октавиями, все женщины рода Юлиев были Юлиями 
и т. д.; иногда имя женщины могло быть образовано от третьего имени ее отца).

Октавиан Август очень хорошо относился к Октавии Младшей, которая, как пишет 
Плутарх, «была настоящим чудом среди женщин» (Плут. Ант. XXXI).




Октавия Младшая. Базальт. Париж. Лувр


Октавия была не только красива, но и добродетельна. Она самоотверженно принесла 
себя в жертву политике и позволила брату распоряжаться ее судьбой.

И Юлий Цезарь, и Октавиан рассматривали семейную жизнь как часть политики и 
принуждали своих родных жертвовать личной жизнью ради политики.

Октавия была замужем за Гаем Клавдием Марцеллом, от которого имела двух дочерей 
и сына (Марцеллу Старшую, Марцеллу Младшую и Марцелла).

В 54 г. до н. э., когда внезапно умерла Юлия, дочь Юлия Цезаря и жена Гнея 
Помпея, Цезарь, желая во что бы то ни стало сохранить родство с Помпеем, стал 
предлагать ему в жены Октавию, невзирая на то, что она была замужем (Свет. Юл. 
27).

Хотя брак Октавии с Помпеем не состоялся, тем не менее Октавиан хорошо усвоил 
повадки Юлия Цезаря в обращении с родственниками и впоследствии так 
распоряжался их судьбами, как будто это не люди, а марионетки.

Когда Октавия овдовела, Октавиан с великой поспешностью в 40 г. до н. э. выдал 
ее замуж за Марка Антония, дабы достигнуть хотя бы временного перемирия со 
своим мощным противником. Едва ли добродетельной и скромной Октавии был по душе 
Марк Антоний, этот скандальный пьяница с повадками грубого солдафона. Однако 
она не стала противиться воле своего могущественного младшего брата, так как 
думала, что ее замужество может спасти государство от ужасов гражданской войны; 
в Риме на этот брак возлагали большие надежды.

«Все хлопотали о браке Антония и Октавии в надежде, что эта женщина, 
сочетавшись с Антонием и приобретя ту любовь, какой не могла не вызвать ее 
замечательная красота, соединявшаяся с достоинством и умом, принесет 
государству благоденствие и сплочение. Когда обе стороны изъявили свое согласие,
 все съехались в Рим и отпраздновали свадьбу, хотя закон и запрещал вдове 
вступать в новый брак раньше, чем по истечении десяти месяцев со дня смерти 
прежнего мужа; однако сенат особым постановлением сократил для Октавии этот 
срок» (Плут. Ант. XXXI).




Надгробная плита Октавии Младшей и ее мужа Марцелла


Всеми силами пыталась Октавия примирить мужа с братом; она говорила им: «Если 
зло восторжествует и дело дойдет до войны, кому из вас двоих суждено победить, 
а кому остаться побежденным – еще неизвестно, я же буду несчастна в любом 
случае» (Плут. Ант. XXXV).

Антоний покинул Италию и отправился на войну с парфянами. На Востоке он снова 
встретился с Клеопатрой.

Октавия хотела отвратить Антония от Клеопатры, во всем ему угождала, была 
безупречной супругой и родила ему двух дочерей (Антонию Старшую и Антонию 
Младшую). Однако Клеопатра, хитростью и честолюбием не уступавшая Октавиану, не 
пребывала в бездействии. Плутарх об этом рассказывает так:

«Чувствуя, что Октавия вступает с нею в борьбу, Клеопатра испугалась, как бы 
эта женщина, с достойной скромностью собственного нрава и могуществом Октавиана 
соединившая теперь твердое намерение во всем угождать мужу, не сделалась 
совершенно неодолимою и окончательно не подчинила Антония своей воле.




Рим. Портик Октавии


Поэтому Клеопатра прикидывается без памяти в него влюбленной и, чтобы истощить 
себя, почти ничего не ест. Когда Антоний входит, глаза ее загораются, он 
выходит – и взор царицы темнеет, затуманивается. Она прилагает все усилия к 
тому, чтобы он почаще видел ее плачущей, но тут же утирает, прячет свои слезы, 
словно желая скрыть их от Антония. Все это она проделывала в то время, когда 
Антоний готовился двинуться из Сирии к мидийской границе (Мидия – страна в 
Закавказье). Окружавшие ее льстецы горячо сочувствовали египтянке и упрекали 
Антония, твердя ему, что он жестокий и бесчувственный, что он губит женщину, 
которая лишь им одним и живет. Октавия, говорили они, сочеталась с ним браком 
из политического расчета, подчиняясь воле брата, – и наслаждается своим званием 
законной супруги. Клеопатра же, владычица огромного царства, называется лишь 
любовницей Антония, но не стыдится, не отвергает этого имени – лишь бы только 
видеть Антония и быть с ним рядом, но если отнять у нее и это последнее, то она 
умрет. В конце концов Антоний до такой степени разжалобился и по-бабьи 
растрогался, что отправился в Александрию, всерьез опасаясь, как бы Клеопатра 
не лишила себя жизни» (Плут. Ант. LIII).

Октавия, чтобы удержать Антония, уехала из Рима и направилась к нему. Но в 
Греции она получила письмо от Антония и вынуждена была вернуться в Рим.

«Когда Октавия вернулась из Афин, Октавиан, считая, что ей нанесено тяжкое 
оскорбление, предложил сестре поселиться отдельно, в собственном доме. Но 
Октавия отказалась покинуть дом мужа и, сверх того, просила Октавиана, если 
только он не решил начать войну с Антонием из-за чего-либо иного, не принимать 
в расчет причиненную ей обиду, ибо даже слышать ужасно, что два величайших 
императора ввергают римлян в бедствия междоусобной войны: один – из любви к 
женщине, другой – из оскорбленного самолюбия. Свои слова она подкрепила делом. 
Она по-прежнему жила в доме Антония, как если бы он и сам находился в Риме, и 
прекрасно, с великодушною широтою продолжала заботиться не только о своих детях,
 но и о детях Антония от Фульвии. Друзей Антония, которые приезжали от него по 
делам, она принимала с неизменной любезностью и была за них ходатаем перед 
Октавианом. Но тем самым она невольно вредила Антонию, возбуждая ненависть к 
человеку, который платит черной неблагодарностью такой замечательной женщине» 
(Плут. Ант. LIV).




Рим. Театр Марцелла


Клеопатра сумела настолько подчинить Антония своей воле, что в 37 г. до н. э. 
он послал Октавии развод и официально женился на египетской царице.

«В Рим Антоний отправил своих людей с приказом выдворить Октавию из его дома, и 
она ушла, говорят, ведя за собой всех детей Антония (кроме старшего сына от 
Фульвии, который был с отцом), плача и кляня судьбу за то, что и ее будут 
числить теперь среди виновников грядущей войны. Но римляне жалели не столько ее,
 сколько Антония, и в особенности те из них, которые видели Клеопатру и знали, 
что она и не красивее и не моложе Октавии» (Плут. Ант. LVII).

Октавия больше замуж не вышла. Она жила в Риме и растила не только своих детей, 
но и детей Антония от Фульвии и от Клеопатры (всего девять человек). Она умерла 
в 11 г. до н. э., окруженная всеобщим уважением и почетом.

В 1927 г. при раскопках мавзолея Октавиана Августа в Риме обнаружили надгробную 
плиту Октавии и ее мужа Марцелла с лаконичной и бесстрастной надписью: «Марцелл,
 сын Гая, зять Августа Цезаря; Октавия, дочь Гая, сестра Августа Цезаря».

В честь Октавии и в память ее сына Марцелла Август построил в Риме театр 
Марцелла и портик Октавии (это была замкнутая крытая двойная колоннада, 
окружавшая значительное пространство, где находились два храма, зал, библиотека 
и сад с фонтанами и статуями работы знаменитых греческих мастеров). От театра 
Марцелла сохранилась часть внешней стены, а от портика Октавии – фронтон и 
несколько колонн.



Агриппа

Марк Випсаний Агриппа, человек незнатного происхождения, был близким другом и 
верным соратником Октавиана Августа: они были почти ровесниками, и дружба их 
возникла еще в молодые годы.

Агриппа был талантливым полководцем, и под его командованием одержаны почти все 
победы войск Октавиана. В 30 г. до н. э. Октавиан породнился с Агриппой, выдав 
за него замуж свою племянницу Марцел-лу, дочь Октавии.

В 29 г. до н. э. после окончания гражданской войны Октавиан советовался с 
Агриппой и Меценатом о том, следует ли ему отказаться от власти или сохранить 
ее. Как передает Дион Кассий, в речи Агриппы были такие слова:

«Не удивляйся, Цезарь, что я буду советовать тебе отказаться от единовластия, 
хотя лично я извлек из него множество благ, пока ты им владел.

Я считаю, что надо заранее подумать не о моем личном благе, о котором я вообще 
не забочусь, а о твоем и об общем благе. Рассмотрим спокойно все, что связано с 
единовластием, и пойдем тем путем, какой укажет нам разум. Ведь никто не скажет,
 что нам надо любым способом схватить власть, даже в том случае, если она 
невыгодна. Если же мы поступим иначе, то есть будем держаться за власть во что 
бы то ни стало, то будет казаться, что мы или не смогли вынести счастливой 
судьбы и рехнулись от успехов, или что мы, давно пользуясь властью, 
прикрываемся именем народа и сената не для того, чтобы избавить их от 
злоумышленников, а чтобы обратить их в своих рабов.




Агриппа. Мрамор. Флоренция. Уффици


И то и другое достойно порицания.

Кто не вознегодовал бы, видя, что мы говорим одно, а думаем другое?!

Разве не стали бы нас ненавидеть еще больше, если бы мы сразу обнаружили свое 
истинное намерение и прямо устремились бы к единовластию?!

Раз это так, то нас будут обвинять ничуть не менее, даже если вначале у нас и 
мыслей подобных не было, а только потом мы стали стремиться к власти. Быть 
рабом обстоятельств, не уметь владеть собой, не уметь использовать на благо 
дары счастья – все это гораздо хуже, чем причинить кому-либо несправедливость 
по причине несчастья. Ведь одни люди часто под влиянием обстоятельств бывают 
вынуждены совершать несправедливости ради своей выгоды, но вопреки своей воле, 
а другие люди, не владеющие собой, жаждут совершить зло, и в результате 
оказывается, что они поступают вопреки своей выгоде.

Если мы не обладаем трезвым рассудком, если мы не можем обуздать себя в счастье,
 выпавшем на нашу долю, то кто поверит, что мы будем хорошо управлять другими 
или сумеем достойно перенести несчастья?

Так как мы не принадлежим ни к тому, ни к другому сорту людей и так как мы не 
хотим ничего совершать безрассудно, а хотим делать только то, что сочтем 
наилучшим в результате обдумывания, поэтому давайте примем определенное решение 
по этому вопросу.

Я буду говорить откровенно. Ведь сам я не могу говорить иначе и знаю, что тебе 
не будет приятно слушать ложь и лесть.

Равноправие хорошо звучит на словах и является в высшей степени справедливым на 
деле. Разве не справедливо, чтобы решительно все было общим у тех людей, 
которые имеют общую натуру, общее происхождение, выросли в одних и тех же 
нравах, воспитаны в одних и тех же законах и отдали на благо родины все силы 
души и тела?! Быть почитаемым ни за что иное, кроме как за превосходные личные 
качества – разве это не самое лучшее?!

Если люди управляются таким образом, то они, считая, что и блага и беды для 
всех одинаковы, не желают, чтобы с кем-либо из граждан приключилось несчастье, 
и сообща молятся о том, чтобы всем им выпало на долю самое лучшее. Если человек 
обладает каким-либо выдающимся качеством, то он легко проявляет его, активно 
развивает и с очень большой радостью демонстрирует перед всеми. А если он 
замечает хорошее качество в другом, то он охотно его поощряет, усердно 
поддерживает и в высшей степени высоко чтит. Но если кто-нибудь поступает плохо,
 то всякий его ненавидит, а если случится несчастье, то всякий сочувствует, 
считая, что проистекающие от этого урон и бесславие являются общими для всего 
государства.

Так обстоит дело при республиканском строе.

При единовластии все обстоит иначе. Сущность заключается в том, что никто не 
хочет ни видеть, ни иметь никаких достойных качеств (ибо имеющий высшую власть 
является врагом для всех остальных). Большинство людей думает только о себе, и 
все ненавидят друг друга, считая, что в благоденствии одного заключается ущерб 
для другого, а в несчастье одного – выгода для другого.

Поскольку все это обстоит так, то я не вижу, что могло бы склонить тебя к жажде 
единовластия. Кроме того, ведь такой государственный строй для народов тягостен,
 а для тебя самого он был бы еще более неприятен. Или ты не видишь, что наш 
город и государственные дела еще и теперь находятся в состоянии хаоса? Трудно 
сокрушить нашу народную массу, столь много лет прожившую при свободе, трудно 
снова обратить в рабство наших союзников, наших данников, одни из которых 
издавна жили при демократическом строе, а других освободили мы. Трудно это 
сделать, в то время как мы со всех сторон окружены врагами» (Дион Касс. 52, 
2-5).

Октавиан, однако, не последовал совету Агриппы и предпочел единовластие. 
«Агриппа, хотя и держался иного мнения, очень охотно помогал ему во всем, как 
если бы он сам был инициатором» (Дион Касс. 52, 41).

Впоследствии возникло временное охлаждение в отношениях между Октавианом 
Августом и Агриппой. Причина заключалась в том, что Август в 25 г. до н. э. 
усыновил своего племянника Марцелла, сына Октавии, выдал за него замуж свою 
дочь Юлию Старшую и сделал его своим наследником. Агриппа обиделся, бросил все, 
уехал из Рима и некоторое время жил в Митиленах на острове Лесбосе.

В 23 г. до н. э. Марцелл умер. Между Октавианом и Агриппой наступило примирение.
 Октавиан был столь заинтересован в Агриппе, что стал просить свою сестру 
Октавию уступить ему зятя. Октавия, покорная воле брата, уговорила свою дочь 
Марцеллу развестись с Агриппой, хотя у них уже были дети. Став свободным, 
Агриппа по желанию Октавиана в 21 г. до н. э. женился на его дочери Юлии 
Старшей, вдове Марцелла (см. Свет. Авг. 63; Плут. Ант. LXXXVII). У Агриппы и 
Юлии родилось пять детей, которых Октавиан считал своими наследниками.

Агриппа оставался верным помощником Октавиана до своей кончины в 12 г. до н. э. 
Он занимал высокие государственные посты, вел войны в Германии, а в Риме 
оставил о себе память сооружением значительных построек. По словам Диона Кассия,
 Агриппа в Риме «воздвиг храм, названный Пантеоном (храм всех богов). 
Называется этот храм так, быть может, благодаря изображениям многих богов на 
пьедесталах статуй Марса и Венеры. Я же думаю, что название происходит оттого, 
что храм имеет вид фолоса1, напоминающего небо. Агриппа хотел там водрузить 
статую Августа и присвоить зданию его имя. Но так как Август не разре-шшГни 
того, ни другого, Агриппа поставил там статую первого Цезаря, а в преддверии 
храма – статую Августа и свою собственную» (Дион Касс. 53, 27, пер. Ф. А. 
Петровского в кн.: Зубов В. П., Петровский Ф. А. Архитектура античного мира. М.,
 1940, с. 449—450). В 80 г. н. э. Пантеон сгорел и был заново выстроен в первой 
половине II в. Это здание существует и сейчас; на его фасаде начертано имя 
Агриппы.

Агриппа обессмертил себя также тем, что провел в Рим два водопровода и построил 
первые термы (роскошные бесплатные общественные бани). «Когда однажды римляне 
стали жаловаться на недостаток и дороговизну вина, Октавиан Август унял их 
строгими словами: «Мой зять Агриппа достаточно построил водопроводов, чтобы 
никто не страдал от жажды» (Свет. Авг. 42). Один из водопроводов Агриппы 
работает до сих пор: это вода фонтана Треви, самого знаменитого из всех римских 
фонтанов. Первоначально водопровод назывался Aqua Virgo («вода девы»), так как 
источник якобы показала воинам Агриппы какая-то девушка. Aqua Virgo – самая 
вкусная вода в Риме; очевидно, поэтому возникла традиция, уезжая из Рима, 
напиться этой воды. Впоследствии традиция несколько изменилась: кто хочет снова 
вернуться в Рим, должен перед отъездом бросить монетку в бассейн фонтана Треви. 
Роскошное архитектурно-скульптурное оформление этого фонтана в стиле барокко 
относится к XVIII веку.



Юлия Старшая

Юлия Старшая родилась в 39 г. до н. э. и была единственной дочерью Октавиана 
Августа от его второй жены Скрибонии. В день рождения дочери Октавиан развелся 
со Скрибонией и в январе 38 г. до н. э. женился на Ливии.

Юлия жила в семье Октавиана и Ливии.

Октавиан, выставлявший напоказ свою нравственность и скромность, очень следил 
за воспитанием дочери, а впоследствии – и внуков.

«Дочь и внучек он воспитывал так, что они умели даже прясть шерсть; он запрещал 
им все, что нельзя было сказать или сделать открыто, записав в домашний 
дневник; и он так оберегал их от встреч с посторонними, что Луция Виниция, 
юношу знатного и достойного, он письменно упрекнул в нескромности за то, что в 
Байях (около Неаполя) он подошел приветствовать его дочь» (Свет. Авг. 64).

Октавиан был уверен, что дочь будет во всем послушна его воле так же, как его 
сестра Октавия Младшая. Когда Юлия была еще совсем маленькая, он уже сговорился 
с Марком Антонием, чтобы в будущем выдать ее замуж за его сына от Фульвии. Но 
после разрыва с Антонием Октавиан надумал отдать Юлию Котизону, царю племени 
гетов, которые жили по берегам Дуная, это было в середине 30-х годов до н. э., 
когда Октавиану настолько нужен был Котизон как союзник против иллирийцев, 
населявших Восточную Адриатику, что он готов был с варваром расплатиться своей 
единственной дочерью.

В возрасте четырнадцати лет Юлия была выдана замуж за своего двоюродного брата 
восемнадцатилетнего Марцелла, сына Октавии. В шестнадцать лет Юлия стала вдовой.


Когда ей исполнилось восемнадцать, ее выдали замуж за Агриппу, которому в то 
время было уже за сорок. В браке с Агриппой Юлия прожила девять лет и родила 
пять детей: Гая, Луция, Юлию Младшую, Агриппину Старшую, Агриппу Постума. 
Октавиан хотел, чтобы его дочь была копией добродетельной Октавии, но Юлия не 
пожелала блистать нравственностью и самопожертвованием. Еще при жизни Агриппы 
она стала любовницей Семпрония Грак-ха, «человека знатного, наделенного живым 
умом и злоязычием» (Тац… Анн. I, 53). Юлия обратила особое внимание и на своего 
сводного брата Тиберия, сына Ливии от первого мужа, очень хотела его совратить, 
но не достигла успеха (см. Свет. Тиб. 7).

В 12 г. до н. э. Агриппа скончался.

Октавиан Август долго подыскивал для Юлии нового мужа и в конце концов дал 
согласие на ее брак с Тиберием, которого заставил предварительно развестись с 
Випсанией Агриппиной, дочерью Агриппы от первого брака.

Хотя Юлия раньше добивалась любви Тиберия, брак их не был счастливым. Тиберий, 
очень любивший свою первую жену, возненавидел Юлию, а она стала платить ему той 
же монетой. Юлия снова сошлась с Гракхом. «Упорный любовник разжигал в ней 
своенравие и ненависть к мужу; и считали, что письмо с нападками на Тиберия, 
которое Юлия написала своему отцу Августу, было сочинено Гракхом» (Тац. Анн. 1, 
53). Она стала презирать Тиберия, попрекая его незнатным происхождением.

В 6 г. до н. э. Тиберий, не в силах выносить сложившиеся отношения с Юлией, 
покинул Рим и уехал на остров Родос (в Эгейском море).

Личная жизнь Юлии после бегства мужа приобрела откровенно скандальный характер, 
что наносило престижу Октавиана немалый урон. Во 2 г. до н. э. терпение Августа 
истощилось, и он обрушил на свою единственную дочь карающую силу введенного им 
закона о прелюбодеянии. Август своей властью расторг брак Тиберия и Юлии и 
выслал ее из Рима на остров Пандатерию в Тирренском море. «Сосланной Юлии он 
запретил давать вино и предоставлять какие бы то ни было удобства; он не 
допускал к ней ни раба, ни свободного без своего ведома и всегда в точности 
узнавал, какого тот возраста, роста, вида и даже какие у него телесные приметы 
или шрамы. Только пять лет спустя он перевел ее с острова на материк (в Регий, 
совр. Реджо, у Мессинского пролива) и немного смягчил условия ссылки; но о том, 
чтобы совсем ее простить, бесполезно было его умолять. В ответ на частые и 
настойчивые просьбы римского народа он только желал всему собранию иметь таких 
же жен и таких же дочерей» (Свет. Авг. 65).

Расправившись со своей дочерью, Август сохранил хорошее отношение к ее детям и 
своим внукам. Еще в 17 г. до н. э. он усыновил двух ее старших мальчиков, 
назвав их Гай Цезарь и Луций Цезарь, и теперь возлагал на них надежды как на 
своих законных наследников. Но судьба была неблагосклонна к Августу: Гай Цезарь 
умер во 2 г., а Луций Цезарь – в 4 г. Тогда в 4 г. Август усыновил еще двоих: 
Агриппу Постума, младшего сына Юлии и Агриппы, и Тиберия, старшего сына своей 
жены Ливии, бывшего мужа Юлии.

Юлия Младшая, дочь Юлии Старшей и Агриппы, по иронии судьбы унаследовала нрав и 
повадки своей матери и полностью повторила ее судьбу. Обесчестив себя связью с 
любовником, она была выслана Августом в Ъ г. из Рима на остров Тример (совр. 
Тремити) в Адриатическом море; ее роскошный дворец в Риме Август приказал 
разрушить до основания; ребенка, родившегося у нее в ссылке, он отверг. Август 
скончался в 14 г. В завещании он запретил похоронить в своем мавзолее прах Юлии 
Старшей и Юлии Младшей.

Тиберий, бывший муж Юлии Старшей, унаследовал власть Августа и сделал все, 
чтобы ухудшить для нее условия ссылки: она умерла в том же году.

Юлия Младшая умерла в 28 г.



Агриппа Постум

Агриппа Постум был младшим сыном Агриппы и Юлии Старшей; имя Постум указывало 
на то, что он родился после смерти своего отца.




Агриппа Постум. Мрамор. Неаполь. Национальный музей


В 4 г. Агриппа Постум был усыновлен своим дедом Августом, однако, обладая 
жестоким и буйным нравом, он не смог завоевать его любовь. Август счел его 
непригодным к государственной деятельности и в 7 г. выслал из Рима в Суррент 
(совр. Сорренто около Неаполя).

«Впоследствии Агриппу Постума, который не становился мягче и с каждым днем все 
более терял рассудок, Август приказал переправить на остров и, сверх того, 
заключить под стражу; особым сенатским постановлением он приказал держать его 
там пожизненно. А на всякое упоминание о нем или о двух Юлиях Август только 
восклицал со стоном:

Лучше бы мне и безбрачному жить и бездетному сгинуть! – и называл их не иначе, 
как тремя своими болячками и язвами» (Свет. Авг. 65).

Противники Августа намеревались похитить с островов Юлию Старшую и Агриппу 
Постума, привезти их к войскам и произвести государственный переворот (см. Свет.
 Авг. 19). Но эти планы были раскрыты и не осуществились.

Сразу после кончины Августа, когда о ней еще не объявили официально, Агриппа 
Постум был убит либо по приказу Тиберия, унаследовавшего власть, либо по 
приказу его матери Ливии (см. Свет. Тиб. 22).



Ливия

Ливия Друзилла, женщина знатного происхождения и красивая, стала третьей женой 
Октавиана в 38 г. до н. э., когда ей было девятнадцать лет. От первого мужа она 
имела сына Тиберия, а через три месяца после свадьбы с Октавианом родился 
второй сын Друз Старший, который официально считался сыном ее первого мужа. У 
Ливии и Октавиана детей не было.

Ливия была энергична, хитра и очень активно вмешивалась в государственные дела, 
хотя умела сохранять при этом внешность добродетельной матроны, всецело 
поглощенной заботами о своей семье.




Ливия. Мрамор. Копенгаген. Глиптотека Новый Карлсберг


Тацит пишет о Ливии так:

«Святость домашнего очага она блюла с неукоснительностью, свойственной нравам 
старины, но была приветливей, чем это было принято для женщин в древности; она 
была страстно любящей матерью, снисходительной супругой и хорошей помощницей в 
хитроумных замыслах мужу и в притворстве сыну» (Тац. Анн. V, 1).

Октавиан был столь высокого мнения о ее уме, что «даже те важные дела, о каких 
он собирался говорить с нею, записывал заранее и при разговоре держался этой 
записи, чтобы случайно не сказать ей слишком мало или слишком много» (Свет. Авг.
 84).

Ливии была свойственна столь изощренная хитрость, что ее правнук Калигула за 
глаза прозвал ее Одиссеем в женском одеянии (герой греческой мифологии Одиссей 
считался символом хитрости и имел эпитет «хитроумный». – Свет. Кал. 23).

Властолюбие было главной чертой характера Ливии, так же как и Октавиана. Равны 
они были друг другу и в лицемерии, и в хитрости. Такое сходство характеров 
обеспечило непоколебимую прочность их союза. Ливия, желая во что бы то ни стало 
оставаться женой Октавиана, не только не препятствовала ему в любовных 
развлечениях на стороне, но даже сама подыскивала ему молоденьких красоток (см. 
Свет. Авг. 71).

Ливия настолько устраивала Октавиана, что он не искал себе другой жены. Это 
было поистине редкое единение душ двух бездушных людей.

Историк Тацит справедливо назвал Ливию «матерью, опасной для государства, и 
злой мачехой для семьи Цезарей» (Тац. Анн. I, 10).

Молва подозревала, что не без участия Ливии скончались в юном возрасте 
усыновленные Октавианом племянник Марцелл и внуки Гай Цезарь и Луций Цезарь. 
Сыграла она роковую роль и в судьбе Агриппы Постума, последнего внука Октавиана,
 им усыновленного. «Ливия так подчинила себе престарелого Августа, что тот 
сослал на остров Плана-зию (совр. Пьяноза в Тирренском море) единственного 
своего внука Агриппу Постума, молодого человека с большой телесной силой, 
буйного и неотесанного, однако не уличенного ни в каком преступлении» (Тац. Анн.
 1, 3).

Ливия добилась того, что Август усыновил ее старшего сына Тиберия, который 
после изгнания Агриппы Постума остался единственным наследником верховной 
власти.

В последние годы жизни Августа все помыслы Ливии были направлены только на то, 
чтобы суметь передать власть Тиберию.

«Здоровье Августа ухудшилось, и некоторые подозревали, не было ли тут злого 
умысла Ливии.




Ливия в образе Цереры-Августы, верховной жрицы культа императора Августа. 
Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


Ходили слухи, что за несколько месяцев перед тем Август, открывшись лишь 
нескольким избранным и взяв с собой только Фабия Максима, отплыл на остров 
Планазию, чтобы повидаться с Агриппой Постумом, здесь с обеих сторон были 
пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, и поэтому 
появилась надежда на то, что юноша будет возвращен в дом своего деда.

Максим открыл эту тайну своей жене Марции, а она – Ливии. Об этом стало 
известно Августу. Когда вскоре после этого Максим скончался (есть основания 
предполагать, что он покончил самоубийством), на его похоронах слышали 
причитания Марции, осыпавшей себя упреками за то, что она сама стала причиной 
гибели мужа. Как бы то ни было, но Тиберий, едва успевший прибыть в Иллирию 
(Восточная Адриатика), был срочно вызван письмом матери. Не вполне выяснено, 
застал ли он Августа в городе Ноле (около Неаполя) еще живым или уже 
бездыханным. Ибо Ливия, выставив вокруг дома и на дорогах сильную стражу, время 
от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, 
распространяла добрые вести о состоянии здоровья принцепса, как вдруг молва 
возвестила одновременно и о кончине Августа и о том, что Тиберий принял на себя 
управление государством» (Тац. Анн. I, 5).

В Риме Ливия устроила Августу роскошные похороны. По его завещанию она была 
принята в род Юлиев и получила титул Августы, так что отныне она стала 
официально именоваться Юлия Августа.

Ливия, сделав Тиберия принцепсом, могла торжествовать победу.

Однако ее властолюбивая натура столкнулась с неподатливым характером родного 
сына.

«Тиберию стала в тягость его мать Ливия: казалось, что она притязает на равную 
с ним власть. Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, 
чтобы не подумали, будто он руководствуется ее советами, а он в них нуждался и 
нередко ими пользовался. Когда сенат предложил ему именоваться не только «сыном 
Августа», но и «сыном Ливии», он этим был глубоко оскорблен. Поэтому он не 
допустил, чтобы ее величали «матерью отечества» (Август имел титул «отца 
отечества»); напротив, он не раз говорил ей, чтобы она не вмешивалась в важные 
дела, которые женщин не касаются (в Риме официально женщины были исключены из 
государственной деятельности) – в особенности, когда он узнал, что во время 
пожара около храма Весты она, как бывало при муже, сама явилась на место 
происшествия и призывала народ и воинов действовать энергичнее. Вскоре вражда 
их стала открытой» (Свет. Тиб. 50-51).

Ливия жила в Риме, сохраняя свое могущество, и Тиберию приходилось с нею 
считаться. В 27 г. он навсегда уехал из Рима и стал жить на острове Капри.

В провинциях Ливия при жизни почиталась как богиня.

Ливия умерла в 29 г., благополучно дожив до 86 лет.

«Тиберий, ни в чем не нарушив приятности своего уединения и не прибыв в Рим 
отдать последний долг матери, в письме к сенату сослался на свою занятость 
делами и урезал как бы из скромности щедро определенные сенаторами в память 
Ливии почести, сохранив лишь немногие и добавив, чтобы ее не обожествляли, ибо 
так хотела она сама.

Вслед за тем наступила пора безграничного и беспощадного самовластия, ибо при 
жизни Ливии в ее лице все же существовала какая-то защита для преследуемых, так 
как Тиберий издавна привык оказывать послушание матери» (Тац. Анн. V, 2-3).

Ливия была официально обожествлена своим внуком императором Клавдием I.



Тиберий

Тиберий Клавдий Нерон, вошедший в историю под именем Тиберия, старший сын Ливии 
от первого брака, родился в 42 г. до н. э.; после усыновления его Августом в 4 
г. стал именоваться Тиберий Юлий Цезарь; сделавшись императором, официально 
называл себя Тиберий Цезарь Август.




Тиберий. Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


От природы Тиберий был неглуп, характер имел сдержанный и скрытный. Как пишет 
Дион Кассий, «это был человек со многими хорошими и многими плохими качествами, 
и когда он проявлял хорошие, то казалось, что в нем нет ничего плохого, и 
наоборот» (Дион Касс. 58, 28).

Август играл судьбой Тиберия так же легко, как и судьбами всех своих 
родственников. Надумав женить его на своей дочери Юлии Старшей, Август не 
посчитался с тем, что Тиберий был очень привязан к своей жене Випсании 
Агриппине, от которой имел сына Друза Младшего и которая ждала второго ребенка.

Тиберий подчинился приказу Августа, развелся с любимой женой и женился на 
ненавистной Юлии Старшей.

«Для него это было безмерной душевной мукой: к Агриппине он питал глубокую 
сердечную привязанность. Юлия же своим нравом была ему противна – он помнил, 
что еще при первом муже она искала близости с ним, и об этом даже говорили 
повсюду. Об Агриппине он тосковал и после развода; и когда один только раз 
случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез,
 что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза» 
(Свет. Тиб. 7).

Прожив некоторое время с Юлией Старшей, Тиберий в 6 г. до н. э. покинул Рим и 
уехал на остров Родос, где провел в добровольном изгнании восемь лет. После 
разрыва с Юлией он больше женат не был.

Август усыновил Тиберия только в 4 г., когда тому исполнилось уже 46 лет, и это 
был человек неприветливый, непроницаемый, надменный, лицемерный, хладнокровный 
и жестокий.

«В народе говорили, будто однажды после тайной беседы с Тибери-ем, когда тот 
ушел, спальники услышали слова Августа: «Бедный римский народ, в какие 
медленные челюсти он попадет!» Небезызвестно и то, что Август открыто и не 
таясь осуждал жестокий нрав Тиберия, что не раз при его приближении он обрывал 
слишком веселый или легкомысленный разговор, что даже усыновить его он 
согласился только в угоду упорным просьбам жены и, может быть, только в 
тщеславной надежде, что при таком преемнике народ скорее пожалеет о нем» (Свет. 
Тиб. 21).

Светоний так пишет о начале правления Тиберия: «Он созвал сенат и обратился к 
нему с речью, но, словно не в силах превозмочь свою скорбь о скончавшемся 
Августе, воскликнул с рыданиями, что лучше бы ему не только голоса, но и жизни 
лишиться, и передал текст речи для прочтения своему сыну Друзу Младшему.

Хотя Тиберий без колебаний вступил в обладание властью и стал ею пользоваться, 
хотя он уже окружил себя вооруженной охраной, залогом и символом господства, 
однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную 
комедию. То он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое 
это чудовище – власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью 
держал в напряженном неведении сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными 
просьбами. Некоторые даже потеряли терпение, а кто-то среди общего шума 
воскликнул: «Пусть он правит или пусть уходит!» Кто-то в лицо ему заявил, что 
иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает. 
Наконец, словно против воли, с горькими жалобами на тягостное рабство, 
возлагаемое им на себя, он принял власть. Но и тут он постарался внушить 
надежду, что когда-нибудь сложит с себя власть; вот его слова: «…до тех пор, 
пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости» (Свет. Тиб. 
23-24).

«А в Риме тем временем принялись соперничать в изъявлении раболепия консулы, 
сенаторы, всадники. Чем кто был знатнее, тем больше он лицемерил и подыскивал 
подобающее выражение лица, дабы не могло показаться, что он или обрадован 
кончиною Августа, или, напротив, опечален началом нового принципата: так они 
перемешивали слезы и радость, скорбные сетования и лесть» (Тац. Анн. I, 7).

Сенат раболепствовал перед Тиберием столь откровенно, что у того вошло в 
привычку, «покидая здание сената, произносить по-гречески: «О люди, созданные 
для рабства!» Очевидно, даже ему, при всей его ненависти к гражданской свободе, 
внушало отвращение столь низменное раболепие» (Тац. Анн. III, 65).

При Тиберий, по образному определению Тацита, «еще сохранялись следы умиравшей 
свободы» (Тац. Анн. I, 74).

Тиберий оставил сенату некоторую видимость его былого величия и иногда на 
заседаниях хранил молчание, не пользуясь правом принцепса заявить первым о 
своем мнении. Правда, сенаторы от такого «уважения к свободе» чувствовали себя 
еще хуже, ибо им трудно было догадаться, чего хочет скрытный император.

Тиберий навсегда лишил народное собрание права выбора должностных лиц; это 
право он передал сенату.

При Тиберий слово «император» еще сохраняло значение самого высокого почетного 
военного титула.

«Тиберий милостиво дозволил воинам полководца Блеза провозгласить того 
императором за победу в Африке; это была старинная почесть, которую охваченное 
радостным порывом войско оказывало своему полководцу; одновременно бывало 
несколько императоров, и они не пользовались никакими преимущественными правами.
 И Август разрешил некоторым носить этот титул, и Тиберий разрешил Блезу, но – 
в последний раз» (Тац. Анн. III, 74).





Впоследствии титул «император» сделался привилегией одного только принцепса, и 
постепенно принцепс стал именоваться императором.

Укрепляя свою власть, Тиберий в 21-22 гг. построил на окраине Рима военный 
лагерь, в котором разместились все преторианские когорты – личные войска 
принцепса.

О расширении границ Римской империи Тиберий серьезно не думал и от активной 
завоевательной политики отказался.

Всю злобу своей извращенной души Тиберий вложил в борьбу с римской знатью; он 
дал полную силу так называемому закону об оскорблении величия римского народа и 
особы императора, который сыграл в истории Римской империи самую прискорбную 
роль.

Тацит так объясняет его сущность: «Тиберий восстановил закон об оскорблении 
величия, который, нося в былое время то же название, преследовал совершенно 
другое: он был направлен лишь против тех, кто причинил ущерб войску 
предательством, гражданскому единству – смутами и, наконец, величию римского 
народа – дурным управлением государством; осуждались дела, слова не влекли за 
собой наказания. Первым, кто на основании этого закона повел дознание о 
злонамеренных сочинениях, был Август, возмущенный дерзостью, с какой Кассий 
Север порочил знатных мужчин и женщин в своих наглых писаниях; а затем и 
Тиберий, когда Помпеи Макр обратился к нему с вопросом, не возобновить ли дела 
об оскорблении величия, ответил, что законы должны быть неукоснительно 
соблюдаемы. И его также раздражали распространявшиеся неизвестными сочинителями 
стихи о его жестокости и надменности и неладах с матерью» (Тац. Анн. I, 72).

«Наиболее пагубным изо всех бедствий, какие принесли с собой те времена, было 
то, что даже виднейшие из сенаторов не гнушались заниматься сочинением подлых 
доносов, одни – явно, многие – тайно» (Тац. Анн. VI, 7).

Постепенно год от года Тиберий становился все более мрачным, нелюдимым и 
жестоким.

В 27 г. он навсегда расстался с Римом и удалился на Капри; этот небольшой 
остров был собственностью Октавиана Августа, который построил там для себя 
скромную летнюю виллу. Тиберий построил еще одиннадцать роскошных вилл с 
дворцами. Постоянно переезжая с одной виллы на другую, император-затворник 
управлял оттуда Римской империей, предаваясь гнусному разврату и наводя ужас на 
всех; неугодных ему лиц по его повелению сбрасывали в море с крутого скалистого 
берета у виллы Юпитера, самой великолепной из всех. Над знаменитым Голубым 
гротом находилась вилла Дамекута; сохранилось предание, что по тайному ходу в 
скале мрачный император спускался в украшенный мраморными статуями грот и 
купался в его водах.

Однако и на Капри не было для Тиберия спасения от собственной искалеченной и 
порочной души. Одно из его писем к сенату начиналось так: «Что вам писать, 
почтеннейшие отцы сенаторы, или как писать, или о чем в настоящее время совсем 
не писать? Если я это знаю, то пусть боги и богини нашлют на меня еще более 
тягостные страдания, нежели те, которые я ежедневно чувствую и которые влекут 
меня к гибели».

Тацит, сохранивший эти слова для истории, добавляет:

«Так обернулись для него казнью его собственные злодейства и мерзости! И 
недаром мудрейший из мудрых, Сократ, имел обыкновение говорить, что если бы 
удалось заглянуть в душу тиранов, то нам представилось бы зрелище ран и язв, 
ибо как бичи разрывают тела, так жестокость, любострастие и злобные помыслы 
раздирают душу. И действительно, ни единовластие, ни уединение не оградили 
Тиберия от душевных терзаний и мучений, в которых он сам признался» (Тац. Анн. 
VI, 6).

Тиберий умер в 37 г. в возрасте 78 лет. Тацит так описывает его кончину:

«Уже Тиберия покидали телесные, покидали жизненные силы, но все еще не покидало 
притворство; он сохранял прежнюю черствость духа и холодность в речах и во 
взоре, но принуждал себя порою к приветливости, пытаясь за нею скрыть уже 
очевидное для всех угасание. Еще чаще, чем прежде, переезжая с места на место, 
он поселился наконец у Мизенс-кого мыса (около Неаполя) в некогда 
принадлежавшем Луцию Лукуллу поместье.

Там и обнаружилось, что он на пороге смерти; и произошло это следующим образом.

В числе его приближенных был один весьма искусный в своем деле врач по имени 
Харикл, который не то чтобы постоянно его лечил (Тиберий лечиться не любил и 
всегда отличался хорошим здоровьем), но находился при нем на случай, если ему 
потребуется врачебный совет. И вот Харикл, сказав, что якобы по своим делам 
куда-то едет, в знак почтительного прощания коснулся руки Тиберия и пощупал у 
него пульс. Но он не обманул императора, и Тиберий, возможно, рассерженный этим 
и потому тем более постаравшийся не выказать гнева, повелел приготовить 
пиршество и пробыл на нем дольше обычного, как бы желая оказать внимание 
уезжавшему другу. Харикл, однако, уверенно заявил Макрону, префекту претория 
(начальнику преторианских когорт), что жизнь в Тиберий еле теплится и что он не 
протянет больше двух дней. Это всех переполошило: пошли непрерывные совещания 
окружающих, и к легатам (командирам легионов) и к войскам помчались гонцы.

За 17 дней до апрельских календ (16 марта) дыхание Тиберия пресеклось, и все 
решили, что жизнь его покинула. И уже перед большой группой поздравляющих 
появился наследник Гай Цезарь (Калигула), чтобы взять в свои руки бразды 
правления, как вдруг стало известно, что Тибе-рий открыл глаза, к нему 
возвратился голос, и он просит принести ему еду для восстановления сил, 
покинувших его.

Это повергает всех в ужас, и собравшиеся разбегаются, снова приняв скорбный вид 
и стараясь казаться неосведомленными о происшедшем, между тем как Гай Цезарь, 
только что видевший себя властелином, погрузился в молчание в ожидании для себя 
самого худшего исхода.

Но Макрон, не утративший самообладания и решительности, приказывает удушить 
Тиберия, набросив на него ворох одежды» (Тац. Анн. VI, 50).

Тиберий обожествлен не был.



Друз Младший

Друз Цезарь, или Друз Юлий Цезарь, вошедший в историю под именем Друза Младшего,
 был единственным сыном Тиберия и Випсании Агриппины, дочери Агриппы.

Друз Младший по характеру заметно отличался от своего отца. Это был юноша 
энергичный, бесхитростный, податливый, общительный и большой любитель веселого 
образа жизни.

Тацит пишет о нем:

«Не вызывало осуждения в молодом человеке его легкомыслие: пусть уж лучше 
тешится своими забавами, наблюдая днем за возведением своих построек, а ночи 
проводя на пирах, чем, отгородившись ото всех и лишив себя каких бы то ни было 
развлечений, погрузится в угрюмость и будет вынашивать злобные замыслы» (Тац. 
Анн. III, 37).




Друз Младший. Мрамор. Копенгаген. Глиптотека Новый Карлсберг


Имея нрав общительный, Друз Младший унаследовал, однако, жестокость своего отца 
и отнюдь не был склонен к добродетели. «Распоряжаясь на гладиаторских играх, 
даваемых им от имени его двоюродного брата Германика и от своего собственного 
имени, Друз Младший слишком откровенно наслаждался при виде крови; это ужаснуло 
простой народ и вынудило Тиберия выразить ему свое порицание» (Тац. Анн. I, 76).


Тиберий привлекал сына к государственной и военной деятельности, однако тот 
быстро пал жертвой могущественного Сеяна, префекта претория (начальника войск 
императорской охраны).

Сеян – одна из самых зловещих фигур, ставших характерными для императорского 
Рима.

Тацит повествует о нем так:

«Тиберий, обычно непроницаемый для окружающих, с одним Сеяном оставлял свою 
скрытность и настороженность; и Сеян достиг этого не столько благодаря 
свойственному ему хитроумию (ведь и его впоследствии одолели тем же оружием), 
сколько вследствие гнева богов, обрушенного ими на Римское государство, для 
которого и возвышение и низложение Сеяна было одинаково роковым. Тело его было 
выносливо к трудам и лишениям, душа – дерзновенна; свои дела он таил ото всех, 
у других выискивал только дурное; рядом с льстивостью в нем уживалась 
надменность; снаружи – притворная скромность; внутри – безудержная жажда 
главенствовать, и из-за нее – порою щедрость и пышность, но чаще усердие и 
настойчивость – качества не менее вредоносные, когда они используются для 
овладения самодержавной властью.

Сеян значительно приумножил умеренное влияние, которым прежде пользовался 
префект преторианцев, сведя рассеянные по всему Риму когорты (военные отряды) в 
один общий лагерь, чтобы можно было сразу ими распорядиться и чтобы их 
численность, мощь и пребывание на глазах друг у Друга внушали им самим 
уверенность в своей силе, а всем прочим – страх. Сеян принялся мало-помалу 
втираться в доверие к воинам, посещая их и обращаясь к ним по именам; вместе с 
тем он стал самолично назначать военачальников (центурионов и трибунов). Не 
воздерживался он и от воздействия на сенаторов, стремясь доставить своим 
клиентам должности в Риме и в провинциях.

Но большая семья Тиберия, сын во цвете лет и взрослые внуки (дети Германика, 
которого усыновил Тиберий), были помехой к осуществлению желаний Сеяна: напасть 
на них разом было опасно, а коварный расчет подсказывал ему, что преступления 
должны быть отделены одно от другого некоторыми промежутками времени.

Итак, Сеян предпочел действовать более тайными средствами и начать с Друза 
Младшего, к которому питал еще не успевшую остыть злобу. Ибо Друз, не вынося 
соперников и вспыльчивый от природы, в разгаре случайно возникшего между ним и 
Сеяном спора поднял на него руку; тот не уступал, и он ударил его по лицу. И 
вот, обдумывая, что ему предпринять в первую очередь, Сеян пришел к выводу, что 
лучше всего подступиться к жене Друза Ливии Ливилле, которая в ранней юности 
была непривлекательна, а впоследствии стала редкостной красавицей.

Сеян, изобразив, что воспылал к ней страстью, склонил ее к прелюбодеянию, 
внушил ей желание соединиться с ним в браке, стать его со-правительницей и 
умертвить мужа» (Тац. Анн. IV, 1 – 3).

С помощью Ливии Ливиллы и ее домашнего врача Сеян сумел медленно действующим 
ядом отравить Друза Младшего, который скончался в 23 г.

В 31 г. преступление раскрылось. Тиберий сам стал вести следствие, проявив при 
этом непомерную жестокость. Жизнью поплатились не только Сеян и Ливия Ливилла, 
но и многие другие люди, в большей или меньшей степени причастные к этому делу.

Статуи Сеяна, пользовавшегося в Риме большой известностью, были разбиты и 
расплавлены, о чем упоминает Ювенал:

		Власть низвергает иных, возбуждая жестокую зависть
		В людях; и почестей список, пространный и славный, их топит.
		Падают статуи вслед за канатом, который их тащит,
		Даже колеса с иной колесницы срубает секира,
		И неповинным коням нередко ломаются ноги.
		Вот затрещали огни, и уже под мехами и горном
		Голову плавят любимца народа: Сеян многомощный
		Загрохотал; из лица, что вторым во всем мире считалось,
		Делают кружки теперь, и тазы, и кастрюли, и блюда.

    (Ювенал. Сатиры, X, 56-64, пер. Д. Недовича и Ф. Петровского)
Тиберий Гемелл, сын Друза Младшего и Ливии Ливиллы, был убит в 37 г. по приказу 
Калигулы, ставшего императором после смерти Тиберия.



Друз Старший



Децим Клавдий Нерон, впоследствии именовавшийся Нерон Клавдий Друз и вошедший в 
историю под именем Друза Старшего, был родным братом Тиберия, младшим сыном 
Ливии от первого брака. Он родился в 38 г. до н. э., через три месяца после 
того, как она вышла замуж за Октавиана. Поэтому в народе подозревали, что Друз 
Старший был сыном Октавиана.

Друз Старший был талантливым полководцем и прославил себя в войнах с германцами.
 Как пишет Светоний, «он был первым римским полководцем, который совершил 
плавание по Северному океану и прорыл за Рейном каналы для кораблей. Врага он 
разгромил во многих битвах и оттеснил его в самую дальнюю глушь» (Свет. Клавд. 
1).

В Риме он пользовался большой популярностью, и народ его очень любил. Думали, 
что если бы власть перешла к нему, он восстановил бы республику (см. Тац. Анн. 
I, 33); во всяком случае, он всегда открыто говорил о своем намерении при 
первой же возможности восстановить прежний государственный строй (см. Свет. 
Клавд. 1).

Он умер на войне в 9 г. до н. э., упав с лошади и сломав бедро.

Тело его было привезено в Рим и «погребено на Марсовом поле. Войско в честь его 
насыпало курган, вокруг которого каждый год в установленный день воины 
устраивали погребальный бег, а сенат среди многих других почестей постановил 
воздвигнуть триумфальную арку на Аппиевой дороге и присвоить прозвище 
«Германию) (что означает Германский) ему и его потомкам» (Свет. Клавд. 1).



Антония Младшая

Антония Младшая, младшая дочь Марка Антония и Октавии Младшей, была женой Друза 
Старшего.

Как пишет Плутарх, она славилась целомудрием и красотой (см. Плут. Ант. 
LXXXVII).

У Друза Старшего и Антонии Младшей было много детей, из которых выжили трое: 
Германик, Ливия Ливилла (жена Друза Младшего) и Клавдий, впоследствии ставший 
императором.




Антония Младшая. Мрамор. Париж. Лувр


«Антония пользовалась у императора Тиберия большим уважением отчасти по причине 
близкого родства (она была женой его брата), отчасти же по причине своего 
добродетельного образа жизни. Дело в том, что, несмотря на молодость, она 
оставалась вдовою и отказывалась от всякого нового брака, хотя император и 
уговаривал ее выйти вторично замуж. При этом она вела незапятнанный образ жизни.
 Кроме того, она оказала Тиберию неоценимую услугу: некий Сеян, начальник 
преторианской гвардии, бывший друг мужа Антонии, пользовавшийся благодаря 
войскам огромной властью, устроил опасный заговор, к которому примкнули многие 
сенаторы и вольноотпущенники. Так как заговорщики сумели подкупить войско, дело 
могло принять серьезный оборот, и Сеян привел бы свой план в исполнение, если 
бы Антония не выступила смелой противницей его гнусных начинаний. Узнав о 
задуманном покушении на жизнь Тиберия, она написала ему подробное письмо, 
которое вручила Палланту, одному из своих преданнейших слуг, чтобы тот доставил 
его на остров Капри. Получив письмо, император повелел казнить Сеяна и его 
приспешников. С этого времени Антония, которую Тиберий и раньше очень уважал, 
стала пользоваться у него еще большим уважением и доверием» (Иос. Фл. И. Д. 18, 
6, 6). Антония Младшая умерла в 37 г.



Германик

Германик был старшим сыном Друза Старшего и Антонии Младшей. В 4 г. по приказу 
Октавиана Августа он был усыновлен своим дядей Тиберием и стал именоваться 
Германик Цезарь, или Германик Юлий Цезарь. «Всеми телесными и душевными 
достоинствами Германик был наделен, как никто другой; ему были присущи редкая 
красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию, 
беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать 
расположение народа и заслужить его. Врага он не раз одолевал врукопашную. 
Выступать с речами в суде он не перестал даже после триумфа. Среди памятников 
его учености остались даже комедии, написанные им по-гречески.




Германии. Мрамор. Париж. Лувр


Он пожал обильные плоды своих превосходных качеств. Родные так уважали и ценили 
его, что сам Август долго колебался, не назначить ли его своим наследником и, 
наконец, велел Тиберию его усыновить. А народ так любил его, что когда он 
куда-нибудь приезжал или откуда-нибудь уезжал, то из-за множества встречающих 
или провожающих даже жизнь его иногда бывала в опасности; когда же он 
возвращался из Германии после усмирения мятежа, то все преторианские когорты 
выступили ему навстречу, хотя приказано было выступить только двум, а народ 
римский без разбора сословия, возраста и пола высыпал встречать его за 20 миль» 
(Свет. Кал. 3-4).

Любовь к Германику была столь велика, что в 14 г. после смерти Августа все 
легионы предложили ему верховную власть, но он отказался, не желая идти против 
Тиберия, своего дяди и отчима. Верность долгу Гер-маник ставил превыше всего и 
никогда ни в малейшей степени не был рабом честолюбия.

Германик проявил себя как превосходный полководец и дважды был удостоен 
почетного титула императора.

С 13 г. Германик был главнокомандующим восьми легионов, стоявших на берегах 
Рейна, его популярность среди воинов и успехи в Германии были столь значительны,
 что вызвали зависть Тиберия. Для окончательной победы над германцами нужна 
была еще одна летняя кампания, однако Тиберий в 18 г. под разными благовидными 
предлогами отозвал Германика и отправил его воевать на Восток.

В 19 г. Германик в возрасте 34 лет пал жертвой козней со стороны наместника 
Сирии Гнея Кальпурния Пизона и его жены Планцины. Германик был отравлен 
медленно действующими средствами. Перед смертью он сказал: «Если бы я уходил из 
жизни по велению рока, то и тогда были бы справедливы мои сетования на богов, 
преждевременной смертью похищающих меня еще совсем молодым у моих родных, у 
детей, у отчизны; но меня злодейски погубили Пизон и Планцина, и я хочу 
запечатлеть в ваших сердцах мою последнюю просьбу: сообщите отцу и брату, 
какими горестями терзаемый, какими кознями окруженный, я закончил мою 
несчастную жизнь еще худшей смертью» (Тац. Анн. II, 71).

Германик пользовался всеобщей любовью, поэтому его кончина вызвала в народе не 
только великую скорбь, но и гнев на несправедливость богов.

«В день, когда он умер, люди осыпали камнями храмы, опрокидывали алтари богов, 
некоторые вышвыривали на улицу домашних ларов (лары – божества дома), некоторые 
выкидывали новорожденных детей1. Даже варвары, говорят, которые воевали между 
собой или с римлянами, прекратили войну, словно объединенные общим и близким 
каждому горем; некоторые знатные варвары отпустили себе бороду и обрили головы 
женам в знак величайшей скорби; и сам царь царей (Артабан III парфянский) 
отказался от охот и пиров с вельможами, что у парфян служит знаком траура. А в 
Риме народ, подавленный и удрученный первой вестью о его болезни, ждал и ждал 
новых гонцов; и когда, уже вечером, неизвестно откуда вдруг распространилась 
весть, что он опять здоров, то все толпой с факелами и жертвенными животными 
ринулись на Капитолий и едва не сорвали двери храма в жажде скорее выполнить 
обеты; сам Тиберий был разбужен среди ночи ликующим пением, слышным со всех 
сторон:

		Жив, здоров, спасен Германик: Рим спасен и мир спасен!

Когда же, наконец, определенно стало известно, что его уже нет, то никакие 
обращения, никакие постановления не могли унять народное горе, и плач о нем 
продолжался даже в декабрьские праздники (17, 18 и 19 декабря праздновались 
Сатурналии). Славу умершего и сожаление о нем усугубили ужасы последующих лет, 
и всем не без основания казалось, что прорвавшаяся вскоре свирепость Тиберия 
ранее сдерживалась только благодаря уважению к Германику и из страха перед ним» 
(Свет. Кал. 5-6).

Урну с прахом Германика привезли в Рим и совершили торжественный обряд 
погребения, на котором, однако, не присутствовали ни Тиберий, ни Ливия.

Как пишет Тацит, «все хорошо знали, что Тиберий обрадован смертью Германика и с 
трудом это скрывает. Тиберий и Ливия не появились перед народом, то ли считая, 
что унизят свое величие, предаваясь горю у всех на виду, то ли боясь обнаружить 
свое лицемерие под столькими устремленными на них взглядами» (Тац. Анн. III, 
2-3).

Антония Младшая, мать Германика, тоже не была на похоронах. В Риме ходили слухи,
 что ее не пустили Тиберий и Ливия, дабы всем казалось, будто они сами остались 
во дворце только ради того, чтобы ее утешать.

«Тиберий, чтобы пресечь толки в народе, напомнил ему особым эдиктом 
(официальным заявлением), что множество прославленных римлян отдало жизнь за 
отечество, но ни о ком не сокрушались столь безутешно, как о Германике. Это 
было бы великою честью и для него, и для всех, если бы соблюдалась должная мера.
 Но мужам, занимающим высокое положение, и народу-повелителю не пристало 
уподобляться рядовым семьям и малым общинам. Правители смертны – государство 
вечно. Поэтому пусть они возвращаются к повседневным занятиям и не отказываются 
от развлечений, так как скоро будут даны театральные представления в честь 
Великой Матери Богов (этот культ пришел в Рим из Малой Азии)» (Тац. Анн. III, 
6).

Против Пизона и Планцины был возбужден судебный процесс, в ходе которого Пизон 
покончил с собой, а Планцина помилована благодаря заступничеству Ливии. Однако 
ненависть римлян к Планцине была столь велика, что ей пришлось покончить с 
собой после смерти Ливии.



Агриппина Старшая



Агриппина Старшая, дочь Агриппы и Юлии Старшей, была единственной женой 
Германика.

Она славилась целомудрием, и простые люди называли ее украшением родины, 
непревзойденным образцом древней нравственности (см. Тац. Анн. III, 4).

У Германика и Агриппины Старшей было девять детей, из которых выжили шестеро: 
Нерон Цезарь, Друз Цезарь, Гай Цезарь Калигула, Агриппина Младшая, Друзилла и 
Юлия Ливилла.

Агриппина Старшая имела характер сильный и непреклонный, притворяться не умела, 
в гневе была упорна и вспыльчива. Она всегда помнила о своем высоком 
происхождении, о том, что она – внучка Августа. «Никогда не мирившаяся со 
скромным уделом, жадно рвавшаяся к власти и поглощенная мужскими помыслами, она 
была свободна от женских слабостей» (Тац. Анн. VI, 25).

Агриппина, обладая большой смелостью и решительностью, постоянно сопровождала 
своего мужа в военных походах.

Однажды во время войны с германцами произошел знаменательный случай: 
«…распространилась молва об окружении римского войска и о том, что несметные 
силы германцев идут с намерением вторгнуться в Галлию, и если бы не 
вмешательство Агриппины, то был бы разобран наведенный на Рейне мост, ибо 
нашлись такие, которые в страхе были готовы на столь позорное дело. Но эта 
сильная духом женщина взяла на себя в те дни обязанности командира и оказывала 
необходимую помощь, если кто из воинов нуждался в одежде или в перевязке раны. 
При возвращении легионов она стояла у моста и встречала их похвалой и 
благодарностью.

Все это глубоко уязвило Тиберия: неспроста эти ее заботы, не о внешнем враге 
она помышляет, домогаясь преданности воинов. Нечего делать полководцам там, где 
женщина устраивает смотры войску, заискивает раздачами, как будто ей 
недостаточно для снискания благосклонности воинов возить с собой повсюду сына 
главнокомандующего в простой солдатской одежде и выражать желание, чтобы его 
называли Цезарем Калигулой. Агриппина среди войска могущественнее, чем 
командиры и полководцы: эта женщина подавила мятеж, против которого было 
бессильно имя самого Тиберия. Сеян разжигал и усугублял эти подозрения: хорошо 
изучив нрав Тиберия, он заранее сеял в нем семена ненависти, чтобы тот таил ее 
про себя, пока она не вырастет и не созреет» (Тац. Анн. 1, 69).

Не только Тиберий, но и Ливия относилась неприязненно к Агриппине, которая 
после смерти Германика осталась беззащитной.

«Однажды Агриппина стала на что-то жаловаться Тиберию. Он остановил ее за руку 
и произнес стих по-гречески: «Ты, дочка, считаешь оскорбленьем, что не 
царствуешь?!» С тех пор он больше не удостаивал ее разговором. Однажды за 
обедом он протянул ей яблоко, но она не решилась его отведать. После этого он 
перестал ее приглашать к столу, притворяясь, будто его подозревают в попытке 
отравления. Между тем и то и другое было подстроено заранее: он должен был 
предложить ей яблоко для испытания, а она – отказаться от него как от заведомой 
гибели.

Наконец, Тиберий, возведя на нее клевету, будто она хотела искать спасения то 
ли у статуи Августа, то ли у войска, сослал ее на остров Пандатерию (в 
Тирренском море), а когда она стала роптать, то центурион выбил ей глаз. Она 
решила умереть от голода, но Тиберий приказал насильно раскрывать ей рот и 
впихивать пищу. И даже когда она, упорствуя, погибла, он продолжал ее злобно 
преследовать: самый день ее рождения велел он отныне считать несчастливым. Он 
вменял себе в заслугу даже то, что не удавил ее; за такое свое милосердие он 
даже принял от сената декрет с выражением благодарности и золотое подношение, 
которое было помещено в храм Юпитера Капитолийского» (Свет. Тиб. 53).

Агриппина Старшая погибла в 33 г. Двух ее старших сыновей, Нерона Цезаря и 
Друза Цезаря, по приказу Тиберия объявили врагами государства и уморили голодом 
(одного на Понтийских островах в 30 г., другого – в Риме в 33 г.). Ее третий 
сын, Калигула, стал императором после смерти Тиберия. «Калигула отправился на 
Пандатерию и на Понтийские острова, спеша собрать прах матери и брата; отплыл 
он в бурную погоду, чтобы виднее была его сыновняя любовь, приблизился к их 
останкам благоговейно, положил их в урны собственными руками; с не меньшею 
пышностью, на судне со знаменем на корме, он доставил их в Остию и вверх по 
Тибру в Рим, где самые знатные всадники сквозь толпу народа внесли их в 
мавзолей Августа. В память их установил он всенародно ежегодные поминальные 
обряды, а в честь матери – еще и цирковые игры, где изображение ее везли в 
процессии на особой колеснице» (Свет. Кал. 15).

Сохранилась до нашего времени большая беломраморная прямоугольная урна 
Агриппины с лаконичной надписью: «Прах Агриппины, дочери Марка Агриппы, внучки 
божественного Августа, жены Германи-ка Цезаря, матери принцепса Гая Цезаря 
Августа Германика» (ЛН, 167).

В Средние века эта урна использовалась в качестве меры для зерна. Сейчас она 
хранится в Риме во Дворце консерваторов, который входит в состав Капитолийских 
музеев.

Трагична судьба родных Агриппины: мать погибла в опале, старшие братья внезапно 
скончались юными, сестра умерла в ссылке, младший брат убит, муж отравлен, трое 
детей умерли в детстве, старших сыновей уморили, младший сын убит, одна дочь 
убита, вторая умерла молодой, третья казнена, внук покончил с собой.




Калигула



Гай Юлий Цезарь, имевший при жизни прозвище Калигула и под этим именем вошедший 
в историю, был третьим сыном Германика и Агриппины Старшей. Он родился в 12 г. 
и детство провел в военных лагерях, так как его мать постоянно сопровождала 
своего мужа. Родители, стремясь завоевать популярность среди воинов, одевали 
сына в военную одежду, специально сшитые для него крохотные сапожки вызывали у 
воинов столь большое умиление, что они ласково прозвали его Калигула, что 
значит «сапожок».

В 31 г когда ему исполнилось 19 лет и отец его давно был мертв, а мать и двое 
старших братьев уже в опале, он был вызван Тиберием на Капри.

Капри многие хитростью или силой пытались выманить у него выражение 
недовольства, но он ни разу не поддался искушению: казалось он вовсе забыл о 
судьбе своих близких, словно с ними ничего не случилось. А все, что приходилось 
терпеть ему самому, он сносил с таким Невероятным притворством, что справедливо 
было о нем сказано: «Не было на свете лучшего раба и худшего господина» (Свет. 
Кал. 10).

Тиберий, отличавшийся большой проницательностью, «не раз предсказывал, что 
Калигула живет на погибель и себе и всем и что в его лице вскармливается змея 
для римского народа и для всего мира» (Свет. Кал. 11).

Когда через два дня после смерти Тиберия, 18 марта 37 г., Калигула был 
провозглашен императором с официальным именем Гай Цезарь Август Германик (или 
Император Гай Цезарь), народ встретил эту весть с большой радостью, ибо 
всеобщей любовью и уважением пользовались его родители Германик и Агриппина 
Старшая. Ликование было столь велико, что менее чем за три месяца в знак 
благодарности богам было принесено в жертву более 160 тысяч животных (см. Свет. 
Кал. 13).

Начало правления Калигулы было как будто хорошим; он даже сделал попытку 
восстановить народное собрание и вернуть ему право выбора должностных лиц. 
Проявил он щедрость и к римскому народу: он выплатил ему деньги, которые 
завещала Ливия и присвоил Тиберий. Много раз Калигула устраивал роскошные 
зрелища и обильные раздачи продовольствия.

Однако, если Тиберий с его исковерканной душой, подозрительностью и непомерной 
жестокостью был всего лишь на грани сумасшествия, то Калигула был откровенным 
сумасшедшим. Как пишет Светоний, «помраченность своего ума он чувствовал сам и 
не раз помышлял удалиться от дел, чтобы очистить мозг» (Свет. Кал. 50).

В своем сумасшествии Калигула превратил принципат в откровен-. ную монархию, 
лишив его всякой внешности республики. Он требовал, чтобы ему поклонялись как 
богу, и постоянно повторял слова из одной трагедии: «Пусть ненавидят, лишь бы 
боялись!»

Калигуле были присущи поистине сумасшедшая алчность и расточительность; 
огромное наследство Тиберия в 2 миллиарда 700 миллионов сестерциев он промотал 
не более чем за год. «Когда у него родилась дочь, то он потребовал от римского 
народа денежных подношений на ее воспитание и приданое. В первый день нового 
года он встал на пороге своего дворца и ловил монеты, которые проходящий 
толпами народ всякого звания сыпал ему из горстей и подолов. Наконец, обуянный 
страстью почувствовать эти деньги на ощупь, он рассыпал огромные кучи золотых 
монет по широкому полу и часто ходил по ним босиком или подолгу катался по ним 
всем телом» (Свет. Кал. 42).

Как пишет Светоний, «Калигула, истощившись и оскудев, занялся грабежом, 
прибегая к исхищреннейшим наветам, торгам и налогам. Поистине не было человека 
такого безродного и такого убогого, которого он не постарался бы обездолить» 
(Свет. Кал. 38, 35).

Калигула ввел невероятное количество налогов, но всю силу своей сумасшедшей 
жестокости он обрушил на римскую знать. Он требовал, чтобы знатные и богатые 
люди в своих завещаниях делали бы его сонаследником, а потом объявлял их 
преступниками, осуждал на смерть и завладевал имуществом.

«Зависти и злобы в нем было не меньше, чем гордыни и свирепости. Он враждовал 
едва ли не со всеми поколениями рода человеческого. Он помышлял даже уничтожить 
поэмы Гомера» (Свет. Кал. 34).

Откровенное сумасшествие сквозило во всех его поступках (он, например, своего 
коня собирался сделать консулом) и проявлялось в его внешности.

«Лицо свое, уже от природы дурное и отталкивающее, он старался сделать еще 
свирепее, перед зеркалом наводя на него пугающее и устрашающее выражение.

Одежда, обувь и остальной его обычный наряд был недостоин не только римлянина и 
не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека. Часто он выходил к 
народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда – в 
шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны (театральная 
обувь на очень высокой платформе), то в сапоги воина, а то и в женские туфли; 
много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию или трезубец 
или жезл, или – даже в облачении Венеры. Триумфальное одеяние он носил 
постоянно, а иногда надевал панцирь Александра Македонского, добытый из его 
гробницы.

Гладиатор и возница, певец и плясун, Калигула сражался боевым оружием, выступал 
как наездник в цирке, а пением и пляской он так наслаждался, что даже на 
всенародных зрелищах не мог удержаться, чтобы не подпевать трагическому актеру 
и не вторить у всех на глазах движениям плясуна» (Свет. Кал. 50, 52, 54). Надо 
иметь в виду, что древние римляне в быту отнюдь не увлекались пением, а танцы 
для мужчины считались занятием позорным.

Жестокий произвол, откровенный садизм и сумасшедшие выходки императора римляне 
терпели около четырех лет. Терпение их истощилось, когда Калигула бездумно 
посягнул на устои рабовладения.

Иосиф Флавий пишет:

«Калигула разрешил рабам выступать с любыми обвинениями против своих господ… 
Дело дошло до того, что некий раб Полидевк осмелился выдвинуть обвинение против 
Клавдия, дяди императора, и Калигула не постеснялся присутствовать на суде над 
своим родственником: он питал надежду найти предлог избавиться от Клавдия. 
Однако это ему не удалось, ибо он все свое государство наполнил клеветой и 
злобой, а так как он сильно восстановил рабов против господ, то теперь против 
него стало возникать много заговоров, причем одни приняли в них участие, желая 
отомстить за личные обиды, а другие полагали, что от такого императора надо 
избавиться раньше, чем он ввергнет всех в великие бедствия» (Иос. Фл. И. Д. 19, 
1, 2).

Из большого числа заговорщиков самым активным оказался трибун Кассий Херея, 
претерпевший множество издевательств от сумасшедшего монарха.

«Между тем слухи о заговоре Кассия Хереи распространились среди многих, и все 
эти люди – сенаторы, всадники и простые воины – стали вооружаться; не было 
вообще ни одного человека, который не считал бы убийство Калигулы великим 
счастьем. Поэтому заговорщики по мере своих возможностей старались не отставать 
друг от друга в проявлении доблести и по возможности от всего сердца 
способствовать убиению тирана.

Даже Каллист принадлежал к числу заговорщиков. Это был вольноотпущенник 
Калигулы, человек, достигший величайшей власти, почти такой же, как сам 
император, потому что все его боялись, между прочим – по причине его огромного 
богатства: он брал крупные взятки и позволял себе величайшие несправедливости, 
злоупотребляя властью и отлично зная непримиримую натуру Калигулы, который 
никогда не отступал от раз принятого решения. Каллист также знал, что имеет 
много причин опасаться за свою жизнь; особую роль тут играло его несметное 
богатство. Поэтому он сблизился с Клавдием, дядей императора, и тайно примкнул 
к нему в надежде, что после кончины Калигулы власть должна будет перейти к 
Клавдию и что он (Каллист) тогда благодаря своему влиянию займет при новом 
императоре подобное же видное положение по той причине, что заранее успеет 
выказать ему свою благодарность и расположение» (Иос. Фл. И. Д. 19, 1, 10).

24 января 41 г. заговорщики во главе с Кассием Хереей убили Калигулу в одном из 
темных переходов его дворца; ходили слухи, что на ближайшую ночь безумный 
император назначил празднество и собирался впервые выступить перед публикой как 
актер.

«Каковы были те времена, можно судить по тому, что даже известию об убийстве 
Калигулы люди поверили не сразу: подозревали, что он сам выдумал и распустил 
слух об убийстве, чтобы разузнать, что о нем думают в народе. Заговорщики 
никому не собирались вручать власть, а сенат с таким единодушием устремился к 
свободе, что консулы созвали первое заседание не в Юлиевой курии, а на 
Капитолии, и некоторые призывали истребить память о Цезарях и разрушить храмы 
Юлия Цезаря и Августа» (Свет. Кал. 60).




Клавдий I



Клавдий был младшим сыном Друза Старшего и Антонии Младшей. В императорской 
семье его считали недотепой. «Мать его Антония говорила, что он урод среди 
людей, что природа начала его и не кончила, и, желая укорить кого-нибудь в 
тупоумии, говорила: «глупее моего Клавдия». Бабка его Ливия всегда относилась к 
нему с глубочайшим презрением, говорила с ним очень редко и даже замечания ему 
делала или в записках, коротких и резких, или через рабов. Сестра его Ливия 
Ливилла, услыхав, что ему суждено быть императором, громко и при всех 
проклинала эту несчастную и недостойную участь римского народа» (Свет. Клавд. 
2).




Клавдий I в образе Юпитера. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи


Август считал Клавдия неспособным к государственным делам.

Однако Клавдий был весьма ученым человеком, умел иногда говорить обдуманно и 
выразительно. По совету знаменитого историка Тита Ливия он еще в юности стал 
писать римскую историю, написал он также свою биографию и еще несколько 
сочинений на латинском языке; на греческом языке он написал историю этрусков и 
карфагенскую историю. Много лет незаметно жил он в императорском дворце и был 
погружен в ученые занятия; даже его племянник, сумасшедший Калигула, 
расправившийся со своими родственниками, не уничтожил его.

В момент убийства Калигулы Клавдий тоже находился в Палатинском дворце.

Светоний так рассказывает о последовавших событиях:

«Когда заговорщики, готовясь напасть на Калигулу, стали оттеснять от него 
придворных, якобы император пожелал остаться один, Клавдий вместе с остальными 
был вытолкнут и попал в Гермесову комнату; оттуда при первом слухе об убийстве 
он в испуге бросился в соседнюю Солнечную галерею и спрятался за занавесью у 
дверей. Какой-то воин-преторианец, пробегавший мимо, увидел его ноги, захотел 
проверить, кто там прячется, узнал его, вытащил, и когда тот в страхе припал к 
его ногам, обратился к нему с приветствием как к императору и повел к своим 
соратникам, которые попусту буйствовали, не зная, что делать дальше. Они 
посадили Клавдия на носилки, и так как все носильщики поразбежались, то сами, 
поочередно сменяясь, понесли к себе в преторианский лагерь его, дрожащего от 
ужаса, а встречная толпа его жалела, словно это невинного тащили на казнь.

Ночь Клавдий провел внутри лагерного вала, окруженный стражей, успокоившись за 
свою жизнь, но тревожась за будущее. Дело в том, что консулы, сенат и городские 
когорты (военные отряды городской охраны, враждовавшие с преторианцами) заняли 
Форум и Капитолий с твердым намерением провозгласить всеобщую свободу. Через 
народных трибунов Клавдия тоже пригласили в курию (место заседания сената), 
чтобы участвовать в совете, но он отвечал, что его удерживают сила и 
принуждение. Однако на следующий день, когда сенат, утомленный разноголосицей 
противоречивых мнений, медлил с выполнением своих замыслов, а толпа стояла 
кругом, требовала единого властителя и уже называла его имя, – тогда он принял 
на вооруженной сходке присягу от воинов и обещал каждому по 15 тысяч сестерциев 
– первый среди Цезарей, купивший за деньги преданность войска» (Свет. Клавд. 
10).

Клавдий стал императором, когда ему был уже 51 год. Он принял громоздкое 
официальное имя Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, которое имело, однако, 
и сокращенные варианты: император Тиберий Клавдий и др.

Сделавшись императором, Клавдий немедленно приказал казнить Кассия Херею и еще 
несколько человек, причастных к убийству Калигулы, однако отменил все его 
жестокие постановления и тем самым заслужил всеобщее признание.

Дело в том, что в восстановлении республики был заинтересован только сенат, 
состоявший из представителей старой римской знати, а плебс, преторианцы и 
провинциальная знать предпочитали умеренную императорскую власть, от которой 
они имели определенные выгоды.

Римские плебеи имели все основания быть довольными Клавдием, который помимо 
организации раздач и зрелищ проявил заботу о благоустройстве столицы: провел 
новые водопроводы, реконструировал порт в Остии и обеспечил регулярный подвоз 
хлеба в Рим.

Диапазон государственной деятельности Клавдия оказался широким.

Был издан особый эдикт (постановление), согласно которому получали свободу 
старые и больные рабы, оставленные своими хозяевами без помощи.

По инициативе Клавдия были взяты под охрану государства все строения: в Италии 
нельзя было сломать ни одного дома, даже брошенного и необитаемого, без особого 
письменного разрешения римского сената (см. ЛН, 176).

Рим возобновил завоевательную политику, и римскими провинциями стали Мавретания,
 Британия, Фракия (совр. Болгария), а в Малой Азии – Ликия и Памфилия.

На завоеванных территориях римляне строили города и не гнушались контактами с 
местной знатью; более того, впервые в истории римляне допустили 
варваров-неиталийцев в свой сенат, и представители галльского племени эдуев 
сделались первыми сенаторами. Некоторые римляне вознегодовали на Клавдия за это 
нововведение.

Многочисленные мероприятия, проведенные от имени Клавдия, способствовали 
укреплению военной диктатуры и централизации власти. Со времени Клавдия 
началось создание четкой структуры императорской канцелярии с различными 
отделами и иерархией должностей. Естественно, что крупные должности в 
канцелярии получили императорские вольноотпущенники, поскольку прислуга 
императорского дома, как и всякого другого, состояла из рабов.

Вольноотпущенников в Риме было много. Достойно упоминания тонкое замечание 
Тацита: «Если обособить вольноотпущенников, то станет очевидной малочисленность 
свободнорожденных» (Тац. Анн. ЯП, 27).

В правление Клавдия некоторые императорские вольноотпущенники были влиятельными 
людьми в государстве:

«Его вольноотпущенники, взяв большую силу, оскверняли все развратом, мучили 
людей ссылками, убийствами, проскрипциями. Феликса, одного из них, Клавдий 
поставил во главе легионов в Иудее, евнуху Поссидию после триумфа над Британией 
было дано среди других храбрейших воинов почетное оружие, точно он участвовал в 
этой победе; Полибию разрешено было шествовать между двумя консулами. Но всех 
их превзошли секретарь Нарцисс, который держал себя как господин своего 
господина, и Паллант, украшенный преторскими знаками отличия. Они оба были так 
богаты, что когда Клавдий жаловался на недостаток денег в казне, то в народе 
остроум-. но говорили, что у него могло бы быть денег в изобилии, если бы эти 
два вольноотпущенника приняли его в свою компанию» (Авр. Викт. Извл. ГУ). 
Особой мощью и богатством отличался Паллант, бывший раб Антонии Младшей, 
которому Клавдий поручил заведовать финансами, – он имел 300 миллионов 
сестерциев.

«Клавдий выступил в сенате с предложением относительно наказания женщин в 
случае их брачного сожительства с рабами, и сенаторы постановили, что если 
свободная женщина дошла до такого падения без ведома владельца раба, то ее 
следует считать обращенной в рабство, а если с его согласия – то считать ее 
вольноотпущенницей. И так как Клавдий объявил, что автором внесенного 
законопроекта является Паллант, то Борея Соран, предназначенный в консулы, 
предложил даровать Паллан-ту преторские знаки отличия и 15 миллионов сестерциев,
 а Корнеллий Сципион добавил, что Палланту сверх того следует принести 
благодарность от лица государства, ибо он, происходя от царей Аркадии, ради 
общественной пользы пренебрег своей восходящей к глубокой древности знатностью 
и удовлетворяется положением одного из помощников императора. Клавдий 
подтвердил, что, довольствуясь почестями, Паллант по-прежнему беден. И вот, 
начертанный на медной доске, был вывешен сенатский указ, в котором 
вольноотпущенник, обладатель 300 миллионов сестерциев, превозносился 
восхвалениями за старинную неприхотливость и довольство малым» (Тац. Анн. XII, 
53).

Тацит делает справедливый вывод о государственной деятельности Клавдия: «Это 
был принцепс, у которого не было других мыслей и другой неприязни, кроме 
подсказанных и внушенных со стороны» (Тац. Анн.

XII, 3).

Клавдий скончался 13 октября 54 г. от отравления. Ему устроили торжественные 
похороны, похвальное надгробное слово произнес молодой Нерон, сын его четвертой 
жены Агриппины Младшей, которого Клавдий усыновил.

Когда Нерон заговорил о мудрости и предусмотрительности Клавдия, то, как пишет 
Тацит, «никто не смог побороть усмешку» (Тац. Анн. ХИ1, 3). Ведь ни для кого не 
было тайной, что именно Агриппина Младшая спровадила Клавдия на тот свет, чтобы 
императором стал Нерон.

Сенека, выдающийся философ и активный политик, которому Агриппина Младшая 
вверила воспитание Нерона, весьма своеобразно откликнулся на смерть Клавдия, 
написав пародию на апофеоз (обожествление) императора.

Многословное сочинение Сенеки называется «Отыквление» – то есть Клавдий после 
смерти превращается не в бога, а в тыкву – символ глупости.

Сенека не жалеет слов, изничтожая Клавдия и восхваляя молодого Нерона; особенно 
он порицает покойного императора за то, что тот охотно предоставлял право 
римского гражданства иноплеменникам – грекам и варварам:

«Клавдий был уже при последнем издыхании, а скончаться никак не мог. Тогда 
Меркурий (провожавший души умерших в подземное царство), который всегда 
наслаждался его талантом, отвел в сторонку одну из парок (богини, прядущие нити 
жизни людей) и говорит ей: «До каких же это пор, зловредная ты женщина, будет у 
тебя корчиться этот несчастный? Неужто не будет конца его мукам? Вот уже 
шестьдесят четвертый год, что он задыхается. Что за зуб у тебя на него и на 
государство? Дай ты в кои-то веки не соврать звездочетам: с тех пор, как он 
стал править, они что ни год, что ни месяц его хоронят. Впрочем, удивительного 
нет, коль они ошибаются, и никто не знает, когда наступит его час: всегда его 
считали безродным. Делай свое дело:

Смерти предай; во дворце пусть лучше царит опустелом».

«А я-то, – говорит Клото (одна из трех парок), – хотела ему малость надбавить 
веку, чтобы успел он и остальным, которые все наперечет, пожаловать гражданство.
 (А он ведь решил увидеть в тогах всех – и греков, и галлов, и испанцев, и 
британцев.) Но если уж угодно будет хоть несколько иноземцев оставить на племя 
и ты приказываешь, так будь по-твоему».

Тут открывает она ящичек и достает три веретенца: одно – Авгури-на, другое – 
Бабы и третье – Клавдия. «Вот этим троим, – говорит она, – я прикажу в этом 
году умереть одному за другим и не отпущу его без свиты.» невместно тому, кто 
привык видеть столько тысяч людей и за собой, и перед собой, и около себя, 
остаться вдруг одному. Покамест довольно с него и этих приятелей».

		Молвила это она и, смотав свою гнусную пряжу,
		Жизни дурацкой царя, наконец, оборвала теченье.
		А уж Лахеса, собрав волоса, украсивши кудри
		И пиэрийским чело и локоны лавром венчая.
		Светлую прясть начала из руна белоснежную нитку.
		И под счастливой рукой потянулась из этой кудели
		С новой окраскою нить. Изумляются сестры работе:
		Обыкновенная шерсть дорогим отливает металлом,
		И золотые века нисходят по нитке прекрасной.
		Нет их усердью конца: сучат благодатную пряжу.
		Пригоршни полня себе и работе радуясь, сестры.
		Спорится дело само, и без всяких при этом усилий
		Мягкая сходит у них с веретен крутящихся нитка;
		Годы Тифона уже побеждают и Нестора годы.
		Пением тешит их Феб и, грядущему радуясь живо,
		То прикоснется к струнам, то работе сестер помогает.
		Пенью внимают они и тягость труда забывают.
		И, увлекаясь игрой на кифаре и братнею песней,
		Больше, чем надо, они напряли руками: людскую
		Долю похвальный их труд миновал. «Не скупитеся, парки, —
		Феб говорит им, – пусть срок побеждает, положенный смертным,
		Torn, кто подобен лицом, кто подобен мне красотою,
		Не уступающий мне поэт и певец. Благодатный
		Век он измученным даст и законов молчанье нарушит.
		Как светоносец, когда разгоняет бегущие звезды,
		Или как Геспер, восход вечерних звезд предваряя,
		Иль как в румяной Заре, рассеявшей тени ночные
		И зарождающей день, появляется яркое солнце,
		Мир озаряя и в путь из ворот выводя колесницу, —
		Так должен Цезарь взойти, таким увидит Нерона
		Скоро весь Рим. Его лик озаряет все отсветом ярким,
		И заливает волна кудрей его светлую выю».

Это Аполлон. А Лахеса, которая и сама увлеклась этим исключительным красавцем, 
напряла полные пригоршни и дарует от себя многие лета Нерону. Клавдию же все 
приказывают убраться

Из дома подовру и поздорову вон.

И тут испустил он дух и перестал притворяться живым» (пер. Ф. А. Петровского в 
кн.: Римская сатира. М., 1957, с. 112—114).



Мессалина



Валерия Мессалина, правнучка Октавии Младшей, была третьей женой Клавдия и 
имела от него двоих детей: Октавию и Британика.

Мессалина отличалась столь фантастически развратным поведением, что имя ее 
стало нарицательным.




Мессалина. Камея. Париж. Национальная библиотека


Пресытившись роскошью императорского образа жизни, она испытывала особое 
пристрастие к грязным притонам Рима, к его «дну», о чем Ювенал упоминает в 
своих стихах:

		Взгляни же на равных богам, послушай, что было
		С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая
		Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала
		Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
		Блудная Августа эта бежала от спящего мужа;
		Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
		В теплый она лупанар, увешанный ветхою тканью,
		Лезла в каморку пустую…
		Ласки дарила входящим и плату за это просила.

    (Ювенал. Сатиры, VI, 115—122, 125, пер. Д. Недовича и Ф. Петровского)
Разнузданная порочность Мессалины привела ее к трагическому концу, о чем 
рассказывает Тацит:

«Она воспылала к Гаю Силию, красивейшему из молодых людей Рима, такой 
необузданной страстью, что расторгла его брачный союз со знатной женщиной Юнией 
Силаной, чтобы безраздельно завладеть своим любовником. Силий хорошо понимал, 
насколько преступна и чревата опасностями подобная связь, но отвергнуть 
Мессалину было бы верною гибелью, а продолжение связи оставляло некоторые 
надежды, что она останется тайной. Привлекаемый вместе с тем открывшимися перед 
ним большими возможностями, он находил утешение в том, что не думал о будущем и 
черпал наслаждение в настоящем. А Мессалина не украдкою, а в сопровождении 
многих открыто посещала его дом, повсюду следовала за ним по пятам, щедро 
наделяла его деньгами и почестями, и у ее любовника, словно верховная власть 
уже перешла в его руки, можно было увидеть рабов императора, его 
вольноотпущенников и утварь из его дома.




Октавия (?), дочь Мессалины. Мрамор. Неаполь. Национальный музей


Тем временем Клавдий, оставаясь в полном неведении относительно своих семейных 
дел, отправлял цензорские обязанности и осудил в строгих указах распущенность 
театральной толпы и некоторых знатных женщин.

Мессалине в конце концов наскучила легкость, с какою она совершала 
прелюбодеяния, и она искала новых, неизведанных наслаждений, когда Силий, 
толкаемый роковым безрассудством или решив, что единственным спасением от 
нависших опасностей являются сами опасности, стал побуждать Мессалину покончить 
с притворством: их положение не таково, чтобы ждать, пока Клавдий умрет от 
старости; тем, кто ни в чем не виновен, благоразумие не во вред, но явные 
бесчинства могут найти опору лишь в дерзости. У них есть сообщники, которые 
страшатся того же. Он теперь не женат, бездетен, готов вступить с ней в 
супружество и усыновить Британика. Если они опередят Клавдия, доверчивого и 
беспечного, но неистового в гневе, у Мессалины сохранится прежнее могущество, 
но добавится безопасность. К этим речам Мессалина сначала отнеслась без особого 
энтузиазма, но не из любви к мужу, а из опасения, как бы Силий, за'владев 
властью, не охладел к любовнице и не оценил настоящей ценой злодеяние, которое 
одобрял при угрожающих обстоятельствах. Но мысль о браке все-таки привлекла ее 
своей непомерной наглостью, в которой находят для себя последнее наслаждение те 
люди, которые растратили все остальное. Итак, едва дождавшись отъезда Клавдия, 
отбывшего в Остию для жертвоприношения, Мессалина торжественно справляет 
свадебный обряд.

Я знаю, покажется сказкой, что в городе, где все известно и ничто не может быть 
скрыто, нашелся среди смертных человек столь дерзкий и легкомысленный, притом – 
предназначенный в консулы на следующий срок, который в заранее условленный день 
встретился с женой императора, созвав свидетелей для подписания их брачного 
контракта, что она слушала слова совершавших обряд бракосочетания, надевала на 
себя свадебное покрывало, приносила жертвы пред алтарями богов, что они 
возлежали среди пирующих, что тут были поцелуи, объятия, наконец, что ночь была 
проведена ими в супружеской вольности. Но ничто мною не выдумано, чтобы 
поразить воображение, и я передаю только то, о чем слышали старики и что они 
записали.Императорский двор охватила тревога, и уже не в разговорах наедине, а 
открыто стали выражать свое возмущение главным образом те люди, которые 
располагали влиянием и боялись государственного переворота: пока ложе 
императора осквернял знаменитый актер Мнестер, это, конечно, было постыдно, но 
не заключало в себе угрозы роковых потрясений; но теперь его место занял 
знатный молодой человек, которому прекрасная внешность, сила духа и предстоящее 
консульство внушают надежды на осуществление дерзновеннейших замыслов: ведь ни 
для кого не тайна, что должно последовать за подобным бракосочетанием. 
Несомненно, в них закрадывался страх, когда они вспоминали о безволии Клавдия, 
его подчиненности жене и о многих казнях, совершенных по настоянию Мессалины; с 
другой стороны, та же податливость императора позволяла рассчитывать, что, 
выставив столь тяжкое обвинение, они возьмут верх и с Мессалиною можно будет 
покончить, добившись ее осуждения без дознания; если же ей все-таки будет дана 
возможность оправдываться, – а это всего опаснее, – нужно, чтобы Клавдий 
оставался глух даже к ее признаниям.

Сначала вольноотпущенники Каллист, Нарцисс и Паллант, пользовавшиеся в то время 
величайшим благоволением императора, подумывали о том, не отвлечь ли анонимными 
угрозами Мессалину от любви к Силию, ограничившись только этим и умалчивая обо 
всем остальном. Но из опасения навлечь на самих себя гибель они в конце концов 
отказались от этой мысли, Паллант – из трусости, Каллист – потому, что, 
основываясь на опыте, почерпнутом им в правление Калигулы, хорошо знал, что для 
сохранения за собой могущества гораздо безопаснее прибегать к осторожным, чем к 
решительным, действиям; один только Нарцисс не оставил намерения разоблачить 
Мессалину, решив, однако, ни единым словом не предупреждать ее ни о выдвигаемом 
против нее обвинении, ни о наличии обвинителя» (Тац. Анн. XI, 12, 13, 26-29).

Через третьих лиц Клавдию было сообщено о неслыханной дерзости Мессалины, и, 
хотя он в своей обычной нерешительности не промычал ни «да», ни «нет», Нарцисс 
сам своею властью приказал ее убить; убит был также Гай Силий и лица, 
причастные к этому невероятному делу.

«Пировавшему Клавдию сообщили о смерти Мессалины, умолчав о том, была ли она 
добровольной или насильственной. А он, не спросив об этом, потребовал кубок с 
вином и ни в чем не нарушил обычного ритуала застолья. Да и в последующие дни 
он не выказал ни малейших признаков ни радости, ни ненависти, ни гнева, ни 
скорби, ни вообще какого бы то ни было движения души человеческой как при виде 
ликующих обвинителей, так и глядя на подавленных горем детей.

Сенат помог Клавдию забыть Мессалину, так как постановил изъять ее имя и ее 
статуи из всех общественных мест и из частных домов. Нарциссу были определены 
квесторские знаки отличия – весьма незначительная награда сравнительно с его 
упованиями, – ведь в этом деле он превзошел своими заслугами Палланта и 
Каллиста.

Да, его побуждения были честными, но привели они к наихудшим последствиям» (Тац.
 Анн. XI, 38).



Агриппина Младшая

Агриппина Младшая была старшей из дочерей Германика и Агриппины Старшей.

Судьба Агриппины Младшей в молодости не была легкой.




Агриппина Младшая. Мрамор. Копенгаген. Глиптотека Новый Карлсберг


Ее отец, мать и двое старших братьев пали жертвой преступных козней, ее третий 
брат, император Калигула, сначала сделал ее своей любовницей, а потом отправил 
в ссылку на Понтийские острова. Клавдий, ее родной дядя, став императором, 
вернул ее в Рим, где ей пришлось многое претерпеть от Мессалины.

Агриппина Младшая была выдана Тиберием замуж за Гнея Домиция Агенобарба, внука 
Марка Антония и Октавии Младшей, о котором Све-тоний говорит, что это был 
«человек гнуснейший во всякую пору его жизни» (Свет. Hep. 5); его отец, Луций 
Домиций Агенобарб, был человеком заносчивым, жестоким и грубым. Когда Агриппина 
Младшая родила сына, ее муж «в ответ на поздравления друзей воскликнул, что от 
него и Агриппины ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества» 
(Свет. Hep. 6). Этим сыном был Нерон, так что оказались пророческими слова его 
отца, который скончался в скором времени.

Высокомерная и жестокая, лицемерная и алчная, Агриппина Младшая была одержима 
истинной страстью властолюбия. Рассказывали, что однажды Агриппина спросила у 
прорицателей о судьбе своего сына и те ответили, что он будет царствовать, но 
убьет свою мать, на что она сказала: «Пусть убьет, лишь бы царствовал!» (Тац. 
Анн. XIV, 9).




Агриппина Младшая. Мрамор. Рим. Частное собрание


После гибели Мессалины в 48 г. Агриппина воспряла духом и решительно вступила в 
борьбу за власть. Тацит об этом повествует так:

«После умерщвления Мессалины императорский двор охватило волнение из-за 
возникшей между вольноотпущенниками борьбы, кому из них приискать новую жену 
Клавдию, не выносившему безбрачного существования и подпадавшему под власть 
каждой своей супруги. Таким же соперничеством загорелись и женщины: каждая 
выставляла на вид свою знатность, красоту и богатство как достойное основание 
для такого замужества. Спор шел главным образом о том, кого предпочесть, дочь 
ли бывшего консула Марка Лоллия Лоллию Паулину или дочь Германика Агриппину; 
последнюю поддерживал Паллант, первую – Каллист; со своей стороны, Нарцисс 
выдвигал Элию Петину (бывшую вторую жену Клавдия). Сам Клавдий склонялся то 
туда, то сюда, смотря по тому, кого из своих советчиков он только что выслушал.

Паллант превозносил в Агриппине более всего то, что она приведет с собою внука 
Германика; вполне достойно императорского семейства присоединить этого отпрыска 
знатного рода к потомкам Юлиев и Клавдиев и тем самым не допустить, чтобы 
женщина испытанной плодовитости и еще молодая унесла в другой дом славу и 
величие Цезарей.

Подкрепленные чарами Агриппины, эти доводы одержали верх: часто бывая у дяди на 
правах близкой родственницы, она обольстила его и, предпочтенная остальным, но 
еще не жена, уже стала пользоваться властью жены» (Тац. Анн. XII, 1-3).

Хотя римские законы запрещали брак дяди и племянницы, однако для Клавдия 
допустили исключение, и в 49 г. Агриппина Младшая сделалась императрицей.




Луций Домиций Агенобарб. Бронза. Копенгаген. Глиптотека Новый Карлсберг


«Всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской империи отнюдь 
не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина. Агриппина держала узду 
крепко натянутой, как если бы она находилась в мужской руке. На людях она 
выглядела суровой, а еще чаще – высокомерной; в домашней жизни не допускала ни 
малейших отступлений от строгого семейного уклада, если это не способствовало 
укреплению ее власти. Непомерную жадность к золоту она оправдывала желанием 
скопить средства для нужд государства» (Тац. Анн. XII, 7).

«Появление женщины перед строем войска было, конечно, новшеством и не 
соответствовало древним римским обычаям, но сама Агриппина не упускала 
возможности показать, что она правит вместе со своим супругом, разделяя с ним 
власть, которую добыли ее предки» (Тац. Анн. XII, 37).

Агриппина взяла власть в свои руки и желала ее сохранить. Поэтому она добилась, 
чтобы Клавдий усыновил Нерона. Но она хотела, чтобы Нерон не имел своей воли и 
был ей во всем покорен. Именно поэтому Агриппина вступила в яростную борьбу с 
Домицией Лепидой, родной сестрой своего первого мужа, внучкой Марка Антония и 
Октавии Младшей.

«Внешностью, возрастом и богатством Агриппина и Домиция Ле-пида мало чем 
отличались одна от другой: обе развратные, запятнанные дурной славой, 
необузданные, – они не менее соперничали в пороках, чем в том немногом хорошем, 
которым их, возможно, наделила судьба. Но ожесточеннее всего они боролись между 
собой за то, чье влияние на Нерона возобладает – матери или тетки; Лепида 
завлекала его юношескую душу ласками и щедротами, тогда как Агриппина, напротив,
 была с ним неизменно сурова и непреклонна: она желала доставить сыну верховную 
власть, но терпеть его властвования она не могла» (Тац. Анн XII, 64).

По настоянию Агриппины против Домиции Лепиды возбудили уголовное дело: ее 
обвинили в колдовстве и осудили на смерть. Всеми силами Лепиду старался 
защитить Нарцисс, который понимал, что ему не сдоб-ровать, если императором 
станет Нерон. Но Нарцисс не в силах был бороться с Агриппиной и сам уехал из 
Рима в Синуессу якобы для восстановления здоровья.




Сенека. Мрамор. Берлин. Государственные музеи


На этом карьера Нарцисса закончилась.

Агриппина воспользовалась удалением Нарцисса, который все-таки был лицом 
влиятельным, и быстро организовала убийство Клавдия. О том, как его отравили, 
рассказывали по-разному, но в самом факте отравления не сомневался никто.

Клавдий был обожествлен, а Нерон провозглашен императором с громоздким 
официальным именем – Нерон Клавдий Цезарь Август Германик.

Быстро стала Агриппина убирать неугодных ей людей; но ей воспрепятствовали 
Афраний Бурр, командующий преторианцами, и Луций Анней Сенека, которого она 
сама сделала наставником Нерона. «Они вступили в борьбу с необузданным 
высокомерием Агриппины, одержимой всеми страстями жестокого властолюбия и 
поддерживаемой Паллантом, по наущению которого Клавдий кровосмесительным браком 
и роковым усыновлением сам себя погубил. Но характер Нерона был не таков, чтобы 
покоряться рабам, и Паллант, наглой заносчивостью перейдя границы допустимого 
для вольноотпущенника, навлек на себя его неприязнь. Внешне, однако, Агриппине 
оказывались всевозможные почести» (Тац. Анн. XIII, 2).

Отношения Агриппины с Нероном неотвратимо ухудшались, пока не дошли до открытой 
вражды и ненависти. Разъяренная Агриппина сочла, наконец, нужным напомнить 
Нерону, что власть он получил из ее рук с помощью преступления, но еще жив 
четырнадцатилетний Брита-ник, законный наследник Клавдия.

Угроза на Нерона подействовала, и по его приказу Британик был отравлен на пиру 
в присутствии Агриппины.

Трагический финал беспримерной в римской истории борьбы матери и сына Тацит 
описывает так:

«Нерон, поняв в конце концов, что мать ему в тягость, решает ее умертвить и 
начинает совещаться со своими приближенными, осуществить ли это посредством яда,
 или оружия, или как-либо иначе.

Сначала остановились на яде. Но если дать его за столом у Нерона, то внезапную 
смерть Агриппины невозможно будет приписать случайности, ибо при таких же 
обстоятельствах погиб и Британик; а подкупить слуг Агриппины, искушенной в 
злодеяниях и научившейся осторожности, ставлялось делом нелегким; к тому же, 
опасаясь яда, она постоянно принимала противоядия.

Что же касается убийства с использованием оружия, то никому не удавалось 
придумать, как в этом случае можно было бы скрыть насильвенный характер ее 
смерти; кроме того, Нерон боялся, что избранный исполнитель такого дела может 
не выполнить приказания.

Наконец, вольноотпущенник Аникет, командующий флотом и вос-итатель Нерона в 
годы его отрочества, ненавидевший Агриппину и ненавидимый ею, изложил 
придуманный им хитроумный замысел. «Он заявил, что может устроить на корабле 
особое приспособление, чтобы, выйдя в море, он распался на части и потопил ни о 
чем не подозревающую Агриппину: ведь ничто в такой мере не чревато 
случайностями, как море; и если она погибнет при кораблекрушении, найдется ли 
кто, столь злокозненный, чтобы объяснить преступлением то, в чем повинны ветер 
и волны? А Нерон потом воздвигнет погибшей матери храм, алтари и вообще не 
пожалеет усилий, чтобы выказать себя любящим сыном.

Этот ловко придуманный план был одобрен. Благоприятствовали ему и сами 
обстоятельства, ибо один из праздников Нерон справлял в Байях (около Неаполя). 
Сюда он и заманивает мать, неоднократно заявляя, что следует терпеливо сносить 
гнев родителей и подавлять в себе раздражение, и рассчитывая, что слух о его 
готовности к примирению дойдет до Агриппины, которая поверит ему с легкостью, 
свойственной женщинам, когда дело идет о желанном для них.

Итак, встретив ее на берегу, он взял ее за руку, обнял и повел в Бавлы (так 
называлась вилла у самого моря). Здесь вместе с другими стоял у причала 
отличавшийся нарядным убранством корабль, чем император также как бы проявлял 
уважение к матери.

Нерон пригласил ее к ужину, надеясь, что ночь поможет ему приписать ее гибель 
случайности.

Хорошо известно, что кто-то выдал Нерона и предупредил Агриппину о подстроенной 
западне, и она, не зная, верить ли этому, отправилась в Байи на конных носилках.


Там, однако, ласковость сына рассеяла ее страхи; он принял ее с особой 
предупредительностью и поместил за столом выше себя.

Непрерывно поддерживая беседу то с юношеской непринужденностью и живостью, то с 
сосредоточенным видом, как если бы он сообщал ей нечто исключительно важное, он 
затянул пиршество; провожая ее, отбывающую к себе, он долго, не отрываясь, 
смотрит ей в глаза и горячо прижимает ее к груди, то ли, чтобы сохранить до 
конца притворство, или, быть может, потому, что прощание с обреченной им на 
смерть матерью тронуло его душу, сколь бы зверской она ни была.

Но боги, словно для того, чтобы злодеяние стало явным, послали яс – звездную 
ночь с безмятежно спокойным морем. Корабль не успел отплыть далеко; вместе с 
Агриппиной находилось только двое ее приближенных – Креперей Галл, стоявший 
невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе и с 
радостным возбуждением говорившая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь 
обрела былое влияние, как вдруг по данному знаку обрушивается утяжеленная 
свинцом кровля каюты, которую они занимали; Креперей был ею задавлен и тут же 
испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно 
оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшего потолка.

Не последовало и распадения корабля, так как при возникшем всеобщем смятении 
очень многие, не посвященные в тайный замысел, помешали тем, кому было поручено 
привести его в исполнение.

Тогда гребцам был отдан приказ накренить корабль на один бок и таким образом 
его затопить; но и на этот раз между ними не было необходимой для совместных 
действий согласованности, и некоторые старались наклонить его в противоположную 
сторону, так что обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а 
плавно соскользнули в воду.

Ацерронию, по неразумию кричавшую, что она Агриппина, забили насмерть баграми, 
веслами и другими попавшимися под руку корабельными принадлежностями, тогда как 
Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная (впрочем, и она 
получила рану в плечо), сначала вплавь, а потом на одной из встречных рыбачьих 
лодок добралась до берега и была доставлена на свою виллу.

Там, поразмыслив над тем, с какой целью была она приглашена лицемерным письмом, 
почему ей воздавались такие почести, каким образом у самого берега не гонимый 
ветром и не наскочивший на скалы корабль стал разрушаться сверху, словно 
наземное сооружение, а также приняв во внимание убийство Ацерронии и взирая на 
свою рану, она решила, что единственное средство уберечься от нового покушения 
– это сделать вид, что она ничего не подозревает.

Она направляет к сыну вольноотпущенника Агерина с поручением передать ему, что 
по милости богов и хранимая его счастьем она спаслась от почти неминуемой 
гибели и что она просит его, сколь бы он ни был встревожен опасностью, которую 
пережила его мать, отложить свое посещение: в настоящее время ей нужен только 
отдых.

После этого все с тем же притворным спокойствием она прикладывает к ране 
целебные снадобья и к телу – согревающие компрессы, а также велит разыскать 
завещание Ацерронии и опечатать оставшиеся после нее вещи, только в этом 
действуя без притворства.

А Нерону, поджидавшему вестей о выполнении злодеяния, тем временем сообщают, 
что легко раненная Агриппина спаслась, претерпев столько бедствий такого рода, 
что у нее не может оставаться сомнений, кто является их подлинным виновником.

Помертвев от страха, Нерон восклицает, что охваченная жаждою мщения, вооружив 
ли рабов, возбудив ли против него воинов или воззвав к сенату и народу, она 
вот-вот появится, чтобы вменить ему в вину кораблекрушение, свою рану и 
убийство друзей; что же тогда поможет ему, если не придумают чего-нибудь Бурр и 
Сенека!

И он велит их срочно разбудить и приказывает им немедленно явиться к нему; 
неизвестно, были ли они заранее посвящены в его замыслы.

И тот и другой долго хранят молчание, чтобы зря не перечить ему или, быть может,
 считая, что дело зашло так далеко, что если не опередить Агриппину, то ничто 
уже не спасет Нерона от гибели.

Наконец Сенека, набравшись решимости, взглянул на Бурра и обратился к нему с 
вопросом, можно ли отдать приказ воинам умертвить Агриппину.

Тот ответил, что преторианцы связаны присягой верности всему дому Цезарей и, 
помня Германика, не осмелятся поднять руку на его дочь: пусть Аникет сам 
выполняет обещанное.

Тот, не колеблясь, предлагает возложить на него осуществление этого злодеяния.

В ответ на его слова Нерон говорит, что тогда ему, Нерону, будет даровано 
самовластие и что столь бесценным даром он будет обязан вольноотпущеннику; так 
пусть же он поторопится и возьмет с собою людей, готовых беспрекословно 
повиноваться его приказаниям.

А сам Нерон, узнав о прибытии Агерина, посланного Агриппиной, решает возвести 
на нее ложное обвинение. Пока тот говорит, Нерон подбрасывает ему под ноги меч, 
а затем приказывает заключить его в оковы, собираясь впоследствии клеветнически 
объявить, будто мать императора, задумавшая покуситься на его жизнь и 
опозоренная тем, что была уличена в преступном деянии, сама себя добровольно 
предала смерти.

Между тем распространяется весть о несчастном случае с Агриппиной, и всякий, 
услышав об этом, бежит на берег. Одни поднимаются на откосы береговых дамб, 
другие вскакивают в лодки, которые там были; третьи входят в воду, насколько 
позволяет их рост. Некоторые простирают вперед руки; сетованиями, молитвенными 
возгласами, растерянными вопросами и сбивчивыми ответами оглашается все 
побережье. Собралась несметная толпа людей с факелами, а когда стало известно, 
что Агриппина жива, собравшиеся вознамерились пойти к ней с поздравлениями, но 
разбежались при виде появившегося с угрозами воинского отряда.

Аникет, окружив виллу вооруженной стражей, взламывает ворота и, расталкивая 
вышедших навстречу рабов, подходит к дверям занимаемого Агриппиною покоя; возле 
него осталось несколько человек, остальных прогнал страх перед ворвавшимися.

Покой был слабо освещен. Агриппину, при которой находилась только одна рабыня, 
все больше и больше охватывала тревога: от сына никто не приходит, не 
возвращается и Агерин: будь дело благополучно, все шло бы иначе; а теперь – 
пустота и тишина, внезапные шумы – предвестия самого худшего.

Когда и рабыня направилась к выходу, Агриппина, промолвив: «И ты меня 
покидаешь», – оглядывается на дверь и, увидев Аникета с сопровождающими его 
триерархом (капитаном) Геркулеем и флотским центурионом (начальником) Обаритом, 
говорит ему, что если он пришел, чтобы проведать ее, то пусть передаст, что она 
уже пришла в себя; если – чтобы совершить злодеяние, то она не верит, что 
такова воля сына, он не отдавал приказа об умерщвлении матери.

Убийцы обступают тем временем ее ложе. Первым ударил ее палкой по голове 
триерарх. А когда центурион стал обнажать меч, чтобы ее убить, она, подставив 
ему живот, воскликнула: «Поражай чрево!» – и тот прикончил ее, нанеся ей 
множество ран.

Ее тело сожгли той же ночью с выполнением самых скромных погребальных обрядов.

Но лишь после свершения этого злодеяния Нерон ощутил всю его непомерность. 
Неподвижный и погруженный в молчание, а чаще мечущийся от страха и полубезумный,
 он провел остаток ночи в ожидании того, что рассвет принесет ему гибель» (Тац. 
Анн. XIV, 3-10).



Нерон

Нерон, сочетавший в себе звериную жестокость с наглым лицемерием, сделал вид, 
что гибель матери повергла его в скорбь. От своего имени он направил послание 
римскому сенату, в котором обвинял мать в попытке захвата власти и в покушении 
на его жизнь, и заявлял при этом, что она сама покончила с собой. Текст этого 
позорного документа сочинил для Нерона его наставник Сенека.

Тацит пишет:

«Косвенно выказав порицание временам Клавдия, вину за все творившиеся в его 
правление безобразия Нерон возложил на свою мать, утверждая, что ее смерть 
послужит ко благу народа. Более того, он поведал и о злосчастном происшествии 
на корабле. Но нашелся ли хоть кто-нибудь столь тупоумный, чтобы поверить, что 
оно было случайным?

Или что женщиной, пережившей кораблекрушение, был послан к Нерону с оружием 
убийца-одиночка, чтобы пробиться сквозь вооруженные отряды и императорский 
флот? Вот почему неприязненные толки возбуждал уже не Нерон – ведь для его 
бесчеловечности не хватало слов осуждения, – а сочинивший это послание и 
вложивший в него утверждения подобного рода Сенека» (Тац. Анн. XTV, 11). 
Вернувшись в Рим, Нерон «гордый одержанной победой и всеобщей рабской 
угодливостью, безудержно предался всем заложенным в нем страстям, которые до 
того времени если не подавляло, то до известной степени сдерживало хоть 
какое-то уважение к матери» (Тац. Анн. XIV, 13). Так, с 59 г. Нерон вступил на 
путь самого разнузданного произвола, который закономерно привел его к гибели и 
к падению всего дома Юлиев – Клавдиев, бывших властителями Рима почти в течение 
100 лет.

Если в начале своего правления Нерон еще как-то считался с общественным мнением,
 то впоследствии он его полностью игнорировал.

В 62 г. Нерон навлек на себя всеобщую ненависть расправой со своей первой женой 
добродетельной Октавией, дочерью Клавдия и Мессалины. Октавия, пользовавшаяся 
большой любовью народа, была обвинена в прелюбодеянии, выслана из Рима и убита. 
Эти события послужили сюжетом для сохранившейся до наших дней трагедии Октавия, 
сочинение которой приписывается Сенеке. Женой Нерона стала соперница Октавии 
Поппея Сабина, у которой, по меткой характеристике Тацита, «было все, кроме 
честной души» (Тац. Анн. XIII, 45). Красивая, развратная, жестокая и лицемерная 
– она была под стать Нерону, который безумно ее любил; однако через три года в 
припадке гнева он случайно убил ее, ударив ногой. Жертвой Нерона стал также и 
некогда всемогущий Паллант, «проло-живший ему дорогу к власти: в 62 г. Нерон 
приказал его отравить.

В том же году после смерти Бурра Нерон лишил своей милости воспитателя своего 
Сенеку, который, хотя и проповедовал всякие хорошие правила, призывая к 
добродетели и к довольству малым, был, однако, богат и честолюбив в высшей 
степени. Хитрый Сенека, дабы сохранить себе жизнь, отдал Нерону свои богатства 
и удалился в уединение частной жизни.

С 62 г. самым влиятельным лицом при Нероне стал Софоний Тигеллин, «человек 
темного происхождения, который провел молодость в грязи, а старость – в 
бесстыдстве; он не только вовлек Нерона в преступления, но позволял себе многое 
за его спиной, а в конце концов его покинул и предал» (Тац. Ист. I, 72).

Во времена Нерона Рим был уже огромным городом с пестрым населением. Римляне не 
отличались племенной замкнутостью, и въезд в город был открыт для всех. На 
римских площадях и улицах чужеземцев было больше, чем коренных римлян.

Об этом своеобразии столицы империи хорошо говорит Сенека: «Взгляни на 
многочисленное население, которое едва помещается в зданиях этого громадного 
города; большая часть этой толпы не имеет отечества, а собрались эти люди сюда 
из разных мест и вообще со всего света. Одних сюда привело честолюбие, других – 
государственные дела, третьих – возложенное на них посольство, четвертых – 
роскошь, которая ищет для себя удобного места, изобилующего пороками, пятых – 
страсть к образованию, шестых – зрелища, седьмых – дружба, восьмых – 
предприимчивость, которой нужно широкое поле деятельности; одни принесли сюда 
свою продажную красоту, другие – продажное красноречие. Все люди стекаются в 
этот город, в котором хорошо оплачиваются и добродетели и пороки» (Сенека. 
Утешительное письмо к Гельвии. 6, 2).

Рим легко впускал к себе не только чужих людей, но и богов. Множество иноземных 
культов, особенно восточных, постепенно обосновалось в Риме, так что в IV в. 
Рим сделался как бы «храмом всего мира» (Амм. Марц. XVII, 4, 13). Из-за большой 
скученности, узости улиц и высоты многоквартирных домов Рим был очень опасным 
городом в пожарном отношении; он горел неоднократно, хотя его постоянно 
охраняла специальная противопожарная стража.

В 64 г. на Рим обрушилось страшное бедствие: вспыхнул грандиозный пожар, 
который бушевал девять дней. Значительная часть города выгорела полностью.

Самое странное заключалось в том, что нашлись люди, которые мешали тушить пожар,
 а были и такие, которые, как пишет Тацит, «открыто кидали в еще не тронутые 
огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ, либо для того, 
чтобы беспрепятственно грабить, либо и в самом деле послушные чужой воле» (Тац. 
Анн. XV, 38).

Когда пожар начался, Нерон находился вне Рима. Прибыв в город, он распорядился 
оказать помощь пострадавшему населению и открыть для народа Марсово поле, 
крупные здания и императорские сады.

«Из Остии и других городов было доставлено продовольствие, и цена на зерно 
снижена до трех сестерциев. Принятые ради снискания народного расположения, эти 
мероприятия, однако, не достигли поставленной цели, так как распространился 
слух, будто в то самое время, когда Рим был объят пламенем, Нерон поднялся на 
дворцовую стену и стал петь о гибели Трои, сравнивая постигшее Рим несчастье с 
бедствиями древних времен» (Тац. Анн. XV, 39).В народе поползли слухи, 
обвиняющие Нерона в поджоге Рима якобы для того, чтобы на месте старого города 
построить новый и назвать его своим именем.

Тогда Нерон, как рассказывает Тацит, писавший в начале II в., чтобы снять с 
себя обвинения молвы, объявил виновниками пожара сектантов, приверженцев одного 
из восточных культов; Тацит называет их христианами. Вот что он пишет:

«И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим 
казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого 
толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, 
казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат, подавленное на время это зловредное 
суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта 
пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и 
где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто 
признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое 
множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в 
ненависти к роду людскому» (Тац. Анн. XV, 44).

Это первое упоминание о христианах в древней латиноязычной литературе. избавило 
бы его от бесчестия, сопряженного с выступлением на театральных подмостках.

Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената и что, 
состязаясь на равных правах со своими соперниками, он добьется заслуженной 
славы по нелицеприятному приговору судей, сначала выступает перед публикойс 
декламацией стихов; затем по требованию толпы, настаивавшей, чтобы он показал 
все свои дарования (именно в таких словах она выразила свое желание), он снова 
выходит на сцену, строго соблюдая все принятые у кифаредов правила: не 
присаживаться для отдыха, не утирать пота ничем кроме одежды, в которую облачен,
 не допускать, чтобы были замечены выделения изо рта и носа. В заключение, 
преклонив колено, он жестом руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, 
после чего, делая вид, что волнуется, застыл в ожидании решения судей.

Римская чернь, привыкшая реагировать на понравившиеся ей жесты актеров, 
разразилась ритмичными возгласами восторга и рукоплесканиями.





Можно было подумать, что она охвачена ликованием; впрочем, эти люди, 
равнодушные к общественному бесчестью, пожалуй, и в самом деле искренне 
ликовали.

Но людям, приехавшим из далеких городов Италии, которая все еще оставалась 
суровой и хранила древние нравы, людям, непривычным к царившей в Риме 
разнузданности, трудно было взирать спокойно на то, что творилось вокруг. Не 
справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши: их неумелые руки 
быстро уставали, они сбивали с ритма более ловких и опытных, и часто на них 
обрушивали удары преторианцы, расставленные между рядами для того, чтобы не 
было ни одного мгновения, заполненного нестройными криками или праздным 
молчанием.

Известно, что многие всадники (сословие, второе после сенаторского), пробираясь 
через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, которым 
пришлось просидеть в театре весь день и ночь, постигли губительные болезни.

Но еще опаснее было совсем не присутствовать на этом представлении, так как 
множество соглядатаев явно, а еще большее их число – тайно запоминали имена и 
лица входящих, их дружественное или неприязненное настроение. По их донесениям 
мелкий люд немедленно осуждали на казни, а людей знатных впоследствии настигала 
затаенная на первых порах ненависть императора» (Тац. Анн. XVI, 4-5).

Нерон, который несся по жизни без руля и без ветрил, совсем не заботился об 
управлении государством. Он вел себя так, будто весь мир существует для его 
личного удовольствия. Жизнь его до краев была наполнена разгулом, развратом, 
расточительством и разнузданной жестокостью.

Казалось, Нерон поставил перед собою цель полностью истощить великий Рим, 
который был колоссально богатым государством.

«Денежные поборы опустошили Италию, разорили провинции, союзные народы и 
государства, именуемые свободными. Добыча была взята и с богов, ибо храмы в 
Риме были ограблены, и у них отобрали золото» (Тац. Анн. XV, 45). Нерон заявил 
однажды: «Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось!» (Свет. 
Hep. 32).

«Более всего Нерон был расточителен в постройках. От Палатина до самого 
Эсквилина он выстроил дворец, назвав его сначала Проходным, а потом, после 
пожара и восстановления – Золотым. Вестибюль в нем был такой высоты, что в нем 
стояла колоссальная статуя Нерона высотой в 120 футов (около 36 метров); 
площадь его была такова, что тройной портик но сторонам был длиной в милю 
(около полутора километров), внутри был пруд, подобный морю, окруженный 
строениями, подобными городам, а затем – поля, пестреющие пашнями, пастбищами, 
лесами и виноградниками, и на них – множество домашнего скота и диких зверей. В 
покоях же все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и 
перламутровыми раковинами; в обеденных залах потолки были штучные, с 
поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать 
ароматы; главный зал был круглый и днем и ночью вращался вслед небосводу; в 
банях текли соленые и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящен, 
Нерон только и сказал ему в похвалу, что теперь, наконец, он будет жить 
по-человечески» (Свет. Hep. 31). Таков был дворец Нерона, сооруженный в центре 
Рима.

Повествуя об этом кошмарном времени, Тацит пишет: «Рабское долготерпение и 
потоки пролитой внутри страны крови угнетают душу и сковывают ее скорбью» (Тац. 
Анн. XVI, 16).

Но Тацит многозначительно отмечает:

«Да будет ведомо тем, кто имеет обыкновение восторгаться недозволенной 
дерзостью по отношению к властям, что и при дурных императорах могут жить 
выдающиеся люди и что повиновение и скромность, если они сочетаются с 
трудолюбием и энергией, достойны не меньшей славы, чем та слава, которую многие 
снискали решительностью своего поведения и своею впечатляющей, но бесполезной 
для государства смертью» (Тац. Агр. 42).

И во времена Нерона были в Риме люди, жившие честно и благополучно. Например, 
некий Луций Волузий «скончался, оставив по себе безупречную память; он прожил 
93 года, владея большим, честно нажитым состоянием, и, перевидав на своем веку 
стольких императоров, неизменно пользовался их благосклонностью» (Тац. Анн. 
XIII, 30).

Умопомрачительные безобразия Нерона в конце концов истощили терпение римлян, и 
в 68 г. против него поднялось восстание.

«Начало этому положила Галлия во главе с Юлием Виндексом, который был тогда 
пропретором этой провинции. Нерону уже давно было предсказано астрологами, что 
рано или поздно он будет низвергнут; тогда он и сказал свои известные слова: 
«Прокормимся ремеслишком!» – чтобы этим оправдать свои занятия искусством 
кифареда.

О галльском восстании он узнал в Неаполе в тот день, в который когда-то убил 
свою мать. Отнесся он к этому спокойно и беспечно: могло даже показаться, что 
он обрадовался случаю разграбить богатейшие провинции по праву войны. Он тут же 
отправился в гимнасий, с увлечением смотрел на состязания борцов; за обедом 
пришли новые донесения, но он остался холоден и лишь пригрозил, что худо 
придется мятежникам. И потом целых восемь дней он не рассылал ни писем, ни 
приказов, ни предписаний, предав все дело забвению. Наконец, возмущенный все 
новыми оскорбительными эдиктами Виндекса, он отправил сенату послание, призывая 
отомстить за него и за отечество, но сам не явился, ссылаясь на болезнь горла. 
Больше всего обиделся он, что Виндекс обозвал его дрянным кифаредом и назвал не 
Нероном, а Агенобарбом (рыжебородым). Понуждаемый новыми и новыми вестями, он, 
наконец, в трепете пустился в Рим. Когда же он узнал, что и Гальба с Испанией 
отложился от него, он рухнул и в душевном изнеможении долго лежал как мертвый, 
не говоря ни слова; а когда опомнился, то, разодрав одежду, колотя себя по 
голове, громко воскликнул, что все уже кончено.

В самом начале восстания, говорят, Нерон лелеял замыслы самые чудовищные, но 
вполне отвечавшие его нраву. Всех правителей провинций и военачальников он 
хотел убить как соучастников и единомышленников заговора; всех изгнанников и 
всех живших в Риме галлов перерезать; галльские провинции отдать на растерзание 
войскам; весь сенат извести ядом на пирах; столицу поджечь, а на улицы 
выпустить диких зверей, чтобы труднее было спастись. Отказавшись от этих 
замыслов – не столько из стыда, сколько из-за неуверенности в успехе – и 
убедившись, что война неизбежна, он сместил обоих консулов раньше срока и один 
занял их место, ссылаясь на пророчество, что Галлию может завоевать только 
консул.

Готовясь к походу, Нерон прежде всего позаботился собрать телеги для перевозки 
театральной утвари, а наложниц, сопровождавших его, остричь по-мужски и 
вооружить секирами и щитами, как амазонок. Потом он объявил воинский набор по 
городским трибам, но никто, годный к службе, не явился; тогда он потребовал от 
хозяев известное число рабов и отобрал из челяди каждого хозяина только самых 
лучших.

Между тем пришли вести, что взбунтовались и остальные войска. Нерон, узнав об 
этом во время пира, изорвал донесение, опрокинул стол, разбил об пол два 
любимых своих кубка и, взяв у Лукусты яд в золотом ларчике, отправился в 
Сервилиевы сады. Самых надежных вольноотпущенников он отправил в Остию готовить 
корабли, а сам стал упрашивать преторианских трибунов и центурионов 
сопровождать его в бегстве. Но те или уклонялись, или прямо отказывались.

Дальнейшие размышления отложил он на следующий день. Но среди ночи, проснувшись,
 он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он послал за 
друзьями и, ни от кого не получив ответа, сам пошел к их покоям. Все двери были 
заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню – оттуда уже разбежались и 
слуги, унеся даже простыни, похитив и ларчик с ядом. Он бросился искать 
гладиатора Спикула или любого другого опытного убийцу, чтобы от его руки 
принять смерть, – но никого не нашел. «Неужели нет у меня ни друга, ни 
недруга?» – воскликнул он и выбежал прочь, словно желая броситься в Тибр.

Но первый порыв прошел, и он пожелал найти какое-нибудь укромное место, чтобы 
собраться с мыслями. Вольноотпущенник Фаон предложил ему свою усадьбу между 
Соляной и Номентанской дорогами, на четвертой миле от Рима. Нерон, как был, 
босой, в одной тунике, накинув темный плащ, закутав голову и прикрыв лицо 
платком, вскочил на коня; с ним были лишь четверо спутников, среди них – Спор.

С первых же шагов удар землетрясения и вспышка молнии бросили его в дрожь. Из 
ближнего лагеря до него долетали крики солдат, желавших ему гибели. Доскакав до 
поворота, Нерон и его спутники отпустили коней. Сквозь кусты и терновник, по 
тропинке, проложенной через тростник, подстилая под ноги одежду, император с 
трудом выбрался к задней стене виллы. Тот же Фаон посоветовал ему до поры 
укрыться в яме, откуда брали песок, но он отказался идти живым под землю. 
Ожидая, пока пророют тайный ход на виллу, он ладонью зачерпнул напиться воды из 
какой-то лужи и произнес: «Вот напиток Нерона!» Плащ его был изорван о 
терновник, он обобрал с него торчавшие колючки, а потом на четвереньках через 
узкий выкопанный проход добрался до первой каморки и там бросился на постель, 
на тощую подстилку, прикрытую старым плащом. Все со всех сторон умоляли его 
скорее уйти от грозящего позора. Он велел снять с себя мерку и по ней вырыть у 
него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся, принести воды и 
дров, чтобы управиться с трупом. При каждом приказании он всхлипывал и все 
время повторял: «Какой великий артист погибает!»

Пока император медлил, Фаону скороход принес письмо; выхватив письмо, Нерон 
прочитал, что сенат объявил его врагом и разыскивает, чтобы казнить. В ужасе он 
схватил два кинжала, взятые с собою, попробовал острие каждого, потом опять 
спрятал, оправдываясь, что роковой час еще не наступил. То он уговаривал Спора 
начинать крик и плач, то просил, чтобы кто-нибудь примером помог ему встретить 
смерть, то бранил себя за нерешительность такими словами: «Живу я гнусно, 
позорно – не к лицу Нерону, не к лицу – нужно быть разумным в такое время – ну 
же, мужайся!»

Уже приближались всадники, которым было поручено захватить его живым. Заслышав 
их, Нерон в трепете выговорил:

– Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает, – и с помощью своего 
советника по прошениям, Эпафродита, вонзил себе в горло меч. Он еще дышал, 
когда ворвался центурион, и, зажав плащом рану, сделал вид, будто хочет ему 
помочь. Он только и мог ответить: «Поздно!» – и: «Вот она, верность!» – и с 
этими словами испустил дух.

Нерон скончался на тридцать втором году жизни в тот самый день (7 июня), в 
который когда-то погубил свою жену Октавию» (Свет. Hep. 40-57).

В тот же день был провозглашен новый император – Гальба из рода Сульпициев.

Династия Юлиев-Клавдиев ушла в небытие.



Гальба

Свержение Нерона и провозглашение Гальбы открыло новую страницу в истории 
Римской империи.

Тацит об этих годах пишет так: «Я приступаю к рассказу о временах, исполненных 
несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах диких 
и неистовых даже в мирную пору.

Сначала смерть Нерона была встречена бурной радостью и ликованием, но вскоре 
весьма различные чувства охватили как сенаторов, народ и преторианцев, так и 
легионы и полководцев, ибо разглашенной оказалась тайна, окутывавшая приход 
принцепса к власти, и выяснилось, что им можно стать не только в Риме» (Тац. 
Ист. I, 2-4).

Сервий Сульпиций Гальба, человек очень знатный и богатый, правитель Испании, 
был провозглашен императором в июне 68 г. испанскими и галльскими легионами, а 
в Риме сенат и преторианцы выразили свое согласие с их выбором.




Гальба (?). Мрамор. Париж. Лувр


Гальба прибыл из Испании в Рим только осенью и недолго смог продержаться у 
власти, ибо быстро в Римском государстве начался такой разгул произвола, что 
один из сенаторов тонко заметил: «Боюсь, как бы нам скоро не пожалеть о Нероне» 
(Плут. Гальб. VIII).

«Общая продажность, всевластие вольноотпущенников, жадность рабов, неожиданно 
вознесшихся и торопившихся обделать свои дела, пока старик Гальба еще жив, – 
все эти пороки прежнего двора свирепствовали и при новом, но снисхождения они 
вызывали гораздо меньше» (Тац. Ист. 1, 7).

Гальба, человек сурового и негибкого характера, отказался заплатить воинам за 
свое избрание, твердо заявив, что он привык вербовать, а не покупать воинов (см.
 Свет. Гальб. 16). Это главным образом и сгубило его. 15 января 69 г. он был 
убит в Риме разъяренными преторианцами, которые, желая получить деньги, 
провозгласили нового императора – Отона, а несколькими днями раньше (2 января) 
германские легионы объявили своего императора – Вителлия. Надвигалась 
гражданская война.

Тацит так пишет о Гальбе:

«За свои 73 года он благополучно пережил пятерых императоров (от Августа до 
Нерона) и при чужом правлении был счастливей, чем при своем собственном. Семья 
его принадлежала к древней знати и славилась своими богатствами. Его самого 
нельзя было назвать ни плохим, ни хорошим; он скорее был лишен пороков, чем 
обладал достоинствами; безразличен к славе не был, но и не гонялся за ней; 
чужих денег не искал, со своими был бережлив, на государственные – скуп. Если 
среди его друзей и вольноотпущенников случались люди хорошие, он был к ним 
снисходителен и не перечил им ни в чем, но зато и дурным людям прощал все самым 
недопустимым образом. Тем не менее все принимали его слабость и нерешительность 
за мудрость – отчасти благодаря знатности его происхождения, отчасти же из 
страха, который в те времена владел каждым.

В расцвете лет и сил он снискал себе громкую воинскую славу в германских 
провинциях, в должности проконсула умеренно и осторожно управлял Африкой, уже 
будучи стариком, заставил Тарраконскую (северо-восточную) Испанию уважать 
законы Рима. Когда он был частным лицом, все считали его достойным большего и 
полагали, что он способен быть императором, пока он им не стал» (Тац. Ист. I, 
49).



Отон

Марк Сальвий Отон, который стал императором в возрасте 37 лет, пользовался в 
Риме плохой репутацией. Наглый, жестокий и развратный, он был приспешником 
Нерона и участником его оргий. Как пишет Тацит, «ему были свойственны 
расточительность, непосильная даже для императора, и безденежье, нестерпимое 
даже для частного человека» (Тац. Ист. I, 21). Сам Отон признавался, что долги 
его столь велики, что ему необходимо сделаться императором, иначе все равно он 
обречен на гибель (см. Свет. От. 5). Сначала Отон надеялся, что бездетный 
Гальба усыновит его, но, когда надежды эти не оправдались, он совершил 
государственный переворот.

Как пишет Светоний, «за несколько дней до выступления Отону удалось вытянуть 
миллион сестерциев у одного императорского раба за доставленное ему место 
управляющего. Эти деньги стали началом всего дела» (Свет. От. 5).




Отон. Мрамор. Мюнхен. Глиптотека


Как пишет Тацит, свой путь к власти Отон начал весьма скромно; он сговорился с 
двумя воинами из охраны Гальбы, «пригласил их к себе, засыпал подарками и 
обещаниями, а также дал им денег, чтобы они могли и других переманить на свою 
сторону. И вот два воина задумали передать Римскую империю из одних рук в 
другие и действительно сделали это» (Тац. Ист. I, 25).

В момент своего провозглашения императором Отон держался очень театрально. «Он 
простирал к толпе руки, склонялся перед ней в почтительном поклоне, посылал 
воздушные поцелуи и, стремясь стать владыкой, вел себя, как раб» (Тац. Ист. I, 
36).

«Спокойствие, однако, не возвратилось. Рим был полон звона оружия и выглядел, 
как город, охваченный войной. Сообща преторианцы больше не затевали никаких 
смут, однако поодиночке и тайком воины, действуя якобы от имени и в интересах 
государства, продолжали нападать на дома наиболее знатных, богатых и вообще 
чем-либо выделяющихся граждан, к тому же по городу распространился слух, будто 
в Рим проникли легионеры Вителлин, чтобы выведать настроения различных 
группировок, и многие этой сплетне верили. Поэтому все всех подозревали, и даже 
разговоры, которые люди вели у себя дома, при закрытых дверях, не были 
полностью безопасны.

Но больше всего страху натерпелись те, кому приходилось принимать участие в 
государственных делах: какую бы весть ни принесла молва, каждый старался 
настроиться на нужный лад и придать своему лицу подходящее к случаю выражение, 
как бы кто не подумал, что он легкомысленно относится к дурным известиям или 
недостаточно обрадован хорошими. Особенно сложно было держать себя на 
заседаниях сената, где молчание могло показаться строптивостью, а независимость 
– подозрительной. Впрочем, Отон, который еще недавно сам был частным лицом и 
вел себя точно так же, хорошо знал цену всем этим уловкам. На разные лады все 
называли Вителлия врагом и изменником, наиболее дальновидные ограничивались 
обычными словами порицания, другие, хотя и осуждали его более резко, но 
старались, чтобы их слова прозвучали неотчетливо или утонули бы в общем шуме» 
(Тац. Ист. I, 85). «С этого времени все делалось по произволу преторианцев. 
Даже префектов (высших начальников) они стали выбирать себе сами. Воины 
требовали отменить плату за предоставление отпусков, по традиции взимавшуюся 
центурионами (командирами центурий – отрядов, состоявших из 60 человек) и 
превратившуюся для рядовых преторианцев в ежегодную подать. Никак не меньше 
четвертой части воинов каждого манипула (отряд из двух центурий), уплатив 
центуриону определенную сумму денег, постоянно уходили с его разрешения в город 
или слонялись без дела по лагерю. В состоянии ли преторианцы внести такую сумму,
 откуда они ее достанут – это никого не интересовало, и им приходилось, чтобы 
оплатить свое право на отдых, заниматься разбоем или выполнять унизительные 
работы, обычно поручаемые рабам. Воинов же, имевших свои деньги, центурионы 
преследовали и донимали нарядами до тех пор, пока те не соглашались заплатить 
за отпуск. Когда эти люди, в прошлом зажиточные и трудолюбивые, возвращались в 
свой манипул, растратив все деньги, привыкнув к безделью, развращенные нищетой 
и распутством, они жадно искали возможности ввязаться в заговоры, распри и даже 
в гражданскую войну. Отон понимал, однако, что, удовлетворивши требования 
воинов, он рискует настроить против себя центурионов, и поэтому обещал ежегодно 
выплачивать деньги за отпуска из своей казны, – мера, бесспорно, правильная, и 
которую впоследствии лучшие из императоров превратили постепенно в постоянно 
действующее правило» (Тац. Ист. I, 46). «Отон, вопреки всеобщему ожиданию, не 
предавался ни утехам, ни праздности. Отказавшись от любовных похождений и скрыв 
на время свое распутство, он всеми силами старался укрепить императорскую 
власть. Правда, такое его поведение внушало еще больший ужас, ибо все понимали, 
что добродетели эти показные, а его порочные страсти, если им снова дадут волю, 
окажутся еще страшнее, чем прежде» (Тац. Ист. 1, 71). «Бешеных вожделений Отона 
римляне боялись больше, чем ленивого сластолюбия Вителлия» (Тац. Ист. II, 31).

В отсутствие Вителлия и Отона их войска 14 апреля 69 г. вступили в ожесточенную 
битву при селении Бедриаке (около Кремоны в Северной Италии). Войска 
незадачливого Отона были полностью разбиты, а ему самому в скором времени 
пришлось покончить с собой. По свидетельству Диона Кассия, перед смертью он 
сказал слова немногие, но достойные: «Справедливее умереть одному за всех, чем 
всем за одного» (Дион Касс. 64, 13). Плутарх пишет: «Прах Отона предали земле и 
поставили памятник, не вызывающий зависти ни своими громадными размерами, ни 
слишком пышною надписью. Я был в Бриксилле и своими глазами видел этот скромный 
надгробный камень с надписью: «Памяти Марка Отона».

Его жизнь порицали многие достойные люди, но не меньшее их число восхваляло его 
смерть. Он прожил нисколько не чище Нерона, но умер гораздо благороднее» (Плут. 
От. XVIII).



Вителлий

После самоубийства Отона Вителлий остался единственным императором.

«Между тем Италия терпела беды и страдания еще худшие, чем во время войны. 
Рассыпавшиеся по стране вителлианцы крали, грабили, насиловали; жадные и 
продажные, они любыми правдами и неправдами старались захватить побольше и не 
щадили ни имущества людей, ни достояния богов. Находились и такие, что 
переодевались воинами, дабы расправиться со своими врагами. Легионеры, хорошо 
знавшие местность, выбирали самые цветущие усадьбы и самых зажиточных хозяев, 
нападали на них и грабили, а если встречали сопротивление, то и убивали; 
командиры понимали, что сами находятся во власти воинов и не решались запрещать 
им что бы то ни было» (Тац. Ист. II, 56).

Авл Вителлий был не таким человеком, который способен был справиться с этим 
разгулом безвластия.

Несерьезный и порочный, Вителлий мог быть и очень жестоким, и весьма 
добродушным. В молодости он был приспешником разврата Тиберия, а в последующие 
годы был в милости у Калигулы, Клавдия и Нерона.

Став властителем Римской империи, Вителлий не придумал ничего лучшего, как 
объявить, что для него образцом императора будет Нерон (см. Свет. Вит. 11).

Самым выдающимся качеством Вителлия была его страсть к еде.

«Пиры он устраивал по три раза в день, а то и по четыре, и на все его хватало, 
так как всякий раз он принимал рвотное. В один день он напрашивался на угощение 
в разное время к разным друзьям, и каждому такое угощение обходилось не менее 
чем в 400 тысяч сестерциев. Самым знаменитым был пир, устроенный в честь его 
прибытия братом: говорят, на нем было подано отборных рыб 2 тысячи и птиц 7 
тысяч. Но сам он затмил и этот пир, придумав блюдо такой величины, что сам 
назвал его «щитом Минервы-Градодержицы». Здесь были смешаны печень рыбы скар, 
фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго и молоки мурен. Не зная в чревоугодии 
меры, он не знал в нем ни поры, ни приличия – даже при жертвоприношении, даже в 
дороге не мог он удержаться: тут же, у алтаря, хватал он и поедал чуть ли не из 
огня куски мяса и лепешек, а по придорожным харчевням не брезговал и тамошней 
продымленной снедью, будь то хотя бы вчерашние объедки» (Свет. Вит. 13).

Говорили, что за несколько месяцев своего императорства Вителлий проел 200 
миллионов сестерциев (Тац. Ист. II, 95).

В июле 69 г. легионы в Африке, Иудее и Сирии провозгласили императором 
Веспасиана, к которому в скором времени примкнули легионы Испании, Галлии и 
других территорий Европы. В конце октября 69 г. под Кремоной в Северной Италии 
войска Ви-теллия потерпели поражение, после чего «полное безразличие овладело 
им. Если бы другие не помнили, что он еще император, сам он давно забыл бы об 
этом» (Тац. Ист. III, 63).

В конце концов Вителлий отрекся от власти и был убит в декабре 69 г.



Веспасиан

Тит Флавий Веспасиан родился 17 ноября 9 г. в небольшой деревне Фа-лакрины 
около Реате (совр. Риети) недалеко от Рима. Он был человеком очень скромного 
происхождения: его предки не отличались ни знатностью, ни богатством и не 
совершили ничего выдающегося.




Веспасиан. Мрамор. Копенгаген. Глиптотека Новый Карлсберг


Веспасиан много лет отдал военной деятельности; он служил в римских войсках во 
Фракии (территория совр. Болгарии), управлял Критом и Киреной, командовал 
легионом в Германии. Особенно он отличился в Британии, где участвовал в 30 
сражениях, покорил два сильных племени и более 20 селений. Именно в Британии, 
по словам Тацита (Агр. 13), «всесильным роком был впервые замечен Веспасиан». 
За победы в Британии он удостоился в Риме триумфа и стал консулом в 51 г.

Успехам на поприще военной и государственной деятельности Веспасиан в первую 
очередь обязан своей энергичной натуре, природному трезвому уму, 
осмотрительности и осторожности; именно эти качества в сочетании со скромным 
образом жизни позволили ему сравнительно благополучно пережить тяжелые и 
опасные времена правления остервенелого Калигулы, бесхарактерного Клавдия и 
сумасбродного Нерона.

Чтобы получить должности в Германии и Британии, Веспасиан прибег к 
покровительству Нарцисса, одного из трех могущественнейших вольноотпущенников, 
которые заправляли всеми делами Римского государства при безвольном Клавдии. Но 
Нарцисс был врагом Агриппины Младшей, суровой матери Нерона, и гнев Агриппины 
грозил обратиться также и против Веспасиана, который, однако, как человек 
здравомыслящий и осторожный, вовремя сумел удалиться от дел и исчезнуть с глаз 
грозной императрицы.

После того как Нерон в конце концов разделался со своей строптивой матерью, 
Веспасиан смог вернуться к государственной деятельности и получил в управление 
провинцию Африку. На этом посту он не разбогател и, возвратившись в Рим, 
заложил родному брату свои имения, а сам стал торговать мулами, хотя древние 
римские законы запрещали сенаторам заниматься торговлей, торговля же мулами 
считалась особенно малопочтенным занятием; за это молва наградила его 
презрительным прозвищем «погонщик мулов».

Веспасиан был в числе тех лиц, которые сопровождали Нерона в его «гастрольном 
турне» по Греции в 66 г., и навлек на себя его немилость, так как не раз или 
уходил из театра, когда Нерон пел перед публикой, или, что еще хуже, засыпал.

В жизни Веспасиана произошел крутой поворот, когда внезапно в феврале 67 г. 
Нерон назначил его главнокомандующим в войне против Иудеи.

Римляне впервые вторглись в Иудею в 63 г. до н. э., в 6 г. н. э. она была 
обращена в римскую провинцию. С 41 г. в правление императора Клавдия Иудея на 
некоторое время была переведена на положение царства, зависимого от Рима; царем 
Иудеи стал дружественно настроенный к римлянам Ирод Агриппа, но после его 
смерти в 44 г. Иудея снова была обращена в римскую провинцию, управляемую 
прокуратором. В 66 г. жители Иерусалима перебили римский гарнизон, и восстание 
охватило всю Иудею. Рим бросил против восставших свои войска из Сирии, но они 
были разбиты. Тогда Нерон был вынужден вспомнить о военных талантах Веспасиана 
и простить ему непочтительное отношение к своему пению, тем более, что тот был, 
как пишет Светоний (Been. 5), «человеком испытанного усердия и нимало не 
опасным по скромности своего рода и имени».

За два года войска Веспасиана сумели подавить восстание. Это было в первую 
очередь заслугой полководца. Как пишет Тацит, «Веспасиан обычно сам шел во 
главе войска, умел выбрать место для лагеря, днем и ночью помышлял о победе над 
врагами, а если надо, разил их могучею рукой, ел, что придется, одеждой и 
привычками почти не отличался от рядового воина» (Тац. Ист. II, 5).

Вся Иудея была возвращена под власть римского оружия, только Иерусалим не был 
взят. Веспасиан, однако, сознательно не торопился идти на Иерусалим, хотя его 
легионы яростно рвались в бой за иудейскую столицу, которую тем временем 
терзали внутренние распри. Свою медлительность Веспасиан так объяснил своим 
воинам:

«Лучшим полководцем, чем я, является бог, который хочет отдать иудеев в руки 
римлян без всякого напряжения сил с нашей стороны, а войску нашему подарить 
победу, не связанную с риском. Пока враги собственными руками губят сами себя, 
пока терзает их самое страшное зло – междоусобная война, – нам лучше пребывать 
спокойными зрителями этих ужасов и не ввязываться в борьбу с людьми, которые 
ищут смерти и неистово беснуются друг против друга… Самообладание и 
обдуманность приносят столько же славы, сколь и подвиги в бою, когда они ведут 
к победе. А пока враг истощает сам себя, мое войско будет отдыхать от трудов 
войны и наберется сил… Итак, ради безопасности разумнее всего предоставить 
самим себе людей, пожирающих друг друга» (Иос. Фл. И. В. 4, 6, 2).

В действительности же Веспасиана удерживало от похода на Иерусалим опасение, 
как бы не вспыхнула междоусобица в самом Риме.





Он оказался единственным из римских полководцев, который сумел правильно 
оценить ситуацию, сумел долгое время продержаться в стороне, не ввязываясь 
открыто в ту борьбу за власть, которая неминуемо должна была вспыхнуть в Риме в 
результате безрассудного правления Нерона, тем более что Нерон был последним 
представителем семейства Юлиев-Клавдиев, власть которых над Римом продолжалась 
около века.

Веспасиан, не торопясь, готовил наступление на Иерусалим, но тотчас прекратил 
войну, как только получил известие, что Нерон свергнут и покончил с собой в 
июне 68 г.

Римское государство оказалось во власти своих собственных войск.

Нерон покончил с собой тогда, когда легионы, стоявшие в Испании и в Галлии, 
провозгласили императором (точнее – принцепсом, главой государства) Гальбу.

Веспасиан признал Гальбу и отправил к нему своего сына Тита. Однако Веспасиан, 
очевидно, понимал, что у Гальбы мало шансов удержать власть, и Тит не спешил к 
новому императору.

В начале января 69 г. легионы, находившиеся в Германии, провозгласили 
императором Вителлия, а 15 января в Риме Гальба был убит.

Получив об этом известие, Тит вернулся к Веспасиану.

Но в Риме в день убийства Гальбы преторианская гвардия провозгласила своего 
императора – Отона, которого признали легионы, стоявшие на Дунае. Веспасиан в 
Иудее привел свои легионы к присяге Отону.

Веспасиан, командовавший тремя легионами, и наместник Сирии Муциан, в 
распоряжении которого было четыре легиона, сохраняли спокойствие. «Полководцы 
видели мятежные настроения воинов, но пока что предпочитали выжидать и смотреть,
 как будут воевать другие. Победители и побежденные в гражданской войне, 
рассуждали они, никогда не примиряются надолго. Гадать же сейчас, кому удастся 
взять верх – Отону или Вителлию, не имеет смысла: добившись победы, даже 
выдающиеся полководцы начинают вести себя неожиданно, а уж эти двое, ленивые, 
распутные,, вечно со всеми ссорящиеся, все равно погибнут оба, – один оттого, 
что проиграл войну, другой – оттого, что ее выиграл. Поэтому Веспасиан и Муциан 
решили, что вооруженное выступление необходимо, но что его надо отложить до 
более подходящего случая. Остальные по разным соображениям давно уже 
придерживались того же мнения, – лучших вела любовь к отечеству, многих 
подталкивала надежда пограбить, иные рассчитывали поправить свои денежные дела. 
Так или иначе, и хорошие люди, и дурные, все по разным причинам, но с равным 
пылом, жаждали войны» (Тац. Ист. II, 7).

В Северной Италии при Бедриаке (около Кремоны) войска Отона напали на войска 
Вителлия, но были разбиты и перешли на сторону последнего. Отон покончил с 
собой, а римский сенат признал императором Вителлия.

Осторожный Веспасиан привел свои войска к присяге Вителлию.

Осмотрительно и не торопясь, шел Веспасиан к власти, сумев поставить время себе 
на службу. Два неразумных соперника уже погибли, оставался один Вителлий.

Тацит так описывает эти события:

«Сейчас нам даже трудно представить себе, до чего возгордился Вителлий и какая 
беспечность им овладела, когда прибывшие из Сирии и Иудеи гонцы сообщили, что 
восточные армии признали его власть. До тех пор в народе на Веспасиана смотрели 
как на возможного кандидата в принцепсы (императоры), и слухи о его намерениях, 
хоть и смутные, хоть и неизвестно кем распускаемые, не раз приводили Вителлия в 
волнение и ужас. Теперь и он сам, и его армия, не опасаясь больше соперников, 
предались, словно варвары, жестокостям, распутству и грабежам. Веспасиан между 
тем еще и еще раз взвешивал, насколько он готов к (междоусобной) войне, 
насколько сильны его армии, подсчитывал, на какие войска у себя в Иудее и в 
других восточных провинциях он может опереться. Когда он первым произносил 
слова присяги Вителлию и призывал на него милость богов, легионеры слушали его 
молча, и было ясно, что они готовы восстать немедленно… Но нелегко решиться на 
такое дело, как гражданская война, и Веспасиан медлил, то загораясь надеждами, 
то снова и снова перебирая в уме все возможные препятствия. Два сына в расцвете 
сил, шестьдесят лет жизни за плечами – неужели настал день, когда все это надо 
отдать на волю слепого случая, воинской удачи?.. Перед тем, кто идет на борьбу 
за императорскую власть, один лишь выбор – подняться на вершину или сорваться в 
бездну» (Тац. Ист. II, 73-74).

Веспасиан мог рассчитывать в это время на поддержку девяти легионов, стоявших в 
Иудее, Сирии и Египте. Особенно побуждал Веспасиана к захвату власти наместник 
Сирии Муциан, который «отличался богатством и любовью к роскоши, привык 
окружать себя великолепием, у частного человека невиданным; он хорошо владел 
словом, был опытен в политике, разбирался в делах и умел предвидеть их исход» 
(Тац. Ист. II, 5).

Первый решительный шаг сделал наместник Египта Тиберий Александр; 1 июля 69 г. 
он привел свои легионы, стоявшие в Александрии, к присяге Веспасиану как 
императору. 11 июля Веспасиану присягнули его легионы в Иудее. Случилось все 
это, как пишет Тацит (см. Ист. II, 79), внезапно, ибо все решил энтузиазм 
воинов. «Сам Веспасиан в этих новых и необычных обстоятельствах оставался таким 
же, как прежде – без малейшей важности, без всякой спеси. Едва прошло первое 
волнение, густым туманом застилающее глаза каждому, кто попадает на вершину 
могущества, он обратился к войску с несколькими словами, по военному простыми и 
суровыми» (Тац. Ист. II, 80).

Немедленно признали Веспасиана легионы в Сирии, а также Сохем, царь Софены 
(Юго-Западной Армении), Антиох, царь Коммагены (на Верхнем Евфрате), Ирод 
Агриппа II Младший, властитель части Сирии и Северо-Восточной Палестины, и 
царица Береника, его сестра; «молодая и красивая, она даже старого Веспасиана 
обворожила любезностью и роскошными подарками; все приморские провинции вплоть 
до границ Азии и Ахайи (Греции), и все внутренние, вплоть до Понта (Черного 
моря) и Армении присягнули на верность Веспасиану» (Тац. Ист. II, 81).

«Подготовку к войне Веспасиан начал с того, что набрал рекрутов и призвал в 
армию ветеранов; наиболее зажиточным городам поручил создать у себя мастерские 
по производству оружия, в Антиохии начали чеканить золотую и серебряную монету. 
Эти меры спешно проводились на местах особыми доверенными лицами. Веспасиан 
показывался всюду, всех подбадривал, хвалил людей честных и деятельных, 
растерянных и слабых наставлял собственным примером, лишь изредка прибегая к 
наказаниям, стремился умалить не достоинства своих друзей, а их недостатки… Что 
до денежного подарка солдатам, то Муциан на первой же сходке предупредил, что 
он будет весьма умеренным, и Веспасиан обещал войскам за участие в гражданской 
войне не больше, чем другие платили им за службу в мирное время: он был 
непримиримым противником бессмысленной щедрости по отношению к воинам, и 
поэтому армия у него всегда была лучше, чем у других» (Тац. Ист. II, 82).

Веспасиан позаботился о безопасности восточных границ Римской империи, отправив 
послов к парфянам и армянам, а сам направился в Александрию. Город Рим получал 
хлеб из Египта, и теперь от Веспасиана зависело: дать хлеб столице империи или 
голодом принудить ее к покорности.

На сторону Веспасиана перешли также римские войска, находившиеся в Иллирии, 
Далмации, Мезии и Паннонии (территория Восточной Адриатики и Венгрии). В 
Паннонии Веспасиана горячо поддержал полководец Антоний Прим, который «был 
лихой рубака, бойкий на язык, мастер-сеять смуту, ловкий зачинщик раздоров и 
мятежей, грабитель и расточитель, в мирное время нестерпимый, но на войне 
небесполезный» (Тац. Ист. II, 86).

Оба римских флота, Равеннский и Мизенский, также признали Веспасиана.

«Провинции содрогались от грохота оружия, поступи легионов, передвижений 
флотов» (Тац. Ист. II, 84).

Успехи Веспасиана объясняются тем, что его поддержала рабовладельческая знать 
восточных римских провинций, которая стремилась сравняться в правах с римской 
аристократией; гражданские войны I в. до н. э. и долгие годы террора при 
императорах первой половины I в. н. э. уничтожили значительную часть старой 
римской аристократии, и теперь, с окончанием династии Юлиев-Клавдиев, 
провинциальная знать почувствовала свою силу и жаждала сделать хозяином Рима 
такого человека, который соответствовал бы ее интересам. Именно таким был 
Веспасиан, незнатный, здравомыслящий, прижимистый, хладнокровный и увенчанный 
военной славой.

Хотя Веспасиана признали также легионы в Африке, Испании и Галлии, он тем не 
менее не торопился в Рим. Войска на Рим повели его сторонники Муциан, Антоний 
Прим и другие.

В конце октября 69 г. войска Вителлия были разбиты в сражении под Кремоной; в 
декабре Рим был взят штурмом.

«Вителлий был убит; война кончилась, но мир не наступил. Победители, полные 
ненасытной злобы, с оружием в руках по всему городу преследовали побежденных; 
всюду валялись трупы; рынки и храмы были залиты кровью. Сначала убивали тех, 
кто случайно попадался под руку, но разгул рос, вскоре флавианцы принялись 
обшаривать дома и выволакивать укрывшихся там. Любого, кто обращал на себя 
внимание высоким ростом или молодостью, будь то воин или житель Рима, тотчас же 
убивали. На первых порах победители еще помнили о своей вражде к побежденным и 
жаждали только крови, но вскоре ненависть отступила перед алчностью. Под тем 
предлогом, что жители могут скрывать у себя вителлианцев, флавианцы запретили 
что-либо прятать или запирать и стали врываться в дома, убивая всех 
сопротивлявшихся. Среди самых бедных плебеев и самых подлых рабов нашлись такие,
 что выдали своих богатых хозяев; других предавали друзья. Казалось, будто 
город захвачен врагами; отовсюду неслись стоны и причитания; люди с сожалением 
вспоминали о наглых проделках воинов Отона и Вителлия, вызывавших у них в свое 
время такую ненависть. Полководцы флавианской партии сумели разжечь гражданскую 
войну, но оказались не в силах справиться с победившими воинами: во время смут 
и беспорядков чем хуже человек, тем легче ему взять верх; править же в мирное 
время способны лишь люди честные и порядочные» (Тац. Ист. IV, 1).

Рим фактически оказался в руках Антония Прима, который вел себя в захваченном 
императорском дворце как хозяин.

Веспасиан и его старший сын Тит, находившиеся вне Рима, получили от сената 
должности консулов; младший сын Веспасиана Домициан находился в Риме, он 
поселился во дворце, принял титул Цезаря и сидел в полном бездействии, «он 
походил на сына принцепса (императора) лишь своими постыдными и развратными 
похождениями» (Тац. Ист. IV, 2).

«Между сенаторами царили раздоры, побежденные скрывали в душе злобу, 
победителей никто не уважал, законы не соблюдались, принцепс (император) 
находился вдали от Рима. Таково было положение, когда (в январе 70 г.) Муциан 
вступил в город и немедленно сосредоточил всю власть в своих руках. Он 
отстранил от дел Антония Прима… Муциана постоянно окружали вооруженные воины, 
он жил каждый день в новом дворце, беспрерывно менял одни сады на другие, и 
весь его вид, походка, повсюду сопровождавшая его охрана показывали, что он-то 
и есть настоящий принцепс (император), хоть и не соглашается принять это 
звание» (Тац. Ист. IV, 11).

Муциану удалось восстановить в Риме порядок, и у него хватило ума не вступать в 
соперничество с Веспасианом.

Летом 70 г. Веспасиан, наконец, прибыл в Рим; лучшую часть своей армии он 
оставил в Иудее и передал командование своему сыну Титу, который весной того же 
года начал осаду Иерусалима.

Свое вступление в Рим Веспасиан ознаменовал тем, что спас его от голода; 
предварительно он отправил из Египта в столицу империи корабли с зерном, и 
когда они прибыли, то оказалось, что в городе было запасов хлеба едва на десять 
дней.

По мнению Тацита (см. Ист. I, 50), Веспасиан – единственный император, которого 
власть изменила в лучшую, а не в худшую сторону: он обладал величайшей 
терпимостью и прислушивался ко всякому правдивому слову (см. Тац. Ор. 8).

«Щедр он был ко всем сословиям: сенаторам пополнил их состояния, нуждавшимся 
консулярам (бывшим консулам) назначил по 500 тысяч сестерциев в год, многие 
города по всей земле отстроил еще лучше после землетрясений и пожаров, о 
талантах и искусствах обнаруживал величайшую заботу» – так характеризует его 
Светоний (Been. 17).

Веспасиану удалось установить хорошие отношения как с сенатом, который был 
оплотом древней римской аристократии, так и с провинциальной знатью.

Будучи в 73 г. цензором, он пересмотрел списки сенаторов и всадников, кое-кого 
по своему усмотрению исключил, а достойных людей из числа жителей Италии и 
провинций ввел в состав сената и всадничества.

Веспасиан навел порядок в войсках и поднял дисциплину. Восставшие во время 
гражданской войны батавы в Галлии были усмирены, Иерусалим взят, с опасной 
Парфией удалось установить мирные отношения.

Веспасиан очень заботился о безопасности границ римских владений, ничто не 
ускользало из поля его зрения; он проявил заботу о безопасности даже далекого 
иберийского (грузинского) царя Митридата, союзника Рима, и повелел построить 
(или основательно реставрировать) для него крепость около Мцхеты, древней 
столицы Иберии (Грузии), что и было сделано, как о том повествует найденная в 
XIX в. на территории Мцхеты греческая надпись, которая теперь экспонируется в 
Историческом музее города Тбилиси.

Веспасиан покровительствовал Испании, Галлии и Африке в ущерб странам 
Восточного Средиземноморья; он лишил самостоятельности Грецию, которая получила 
ее от Нерона за то, что прилежно рукоплескала его выступлениям в театре.

Греки были недовольны Веспасианом, и философы-киники стали всячески порочить 
его, за что и были изгнаны из Рима в 71 г.; одновременно были изгнаны и 
астрологи.

Веспасиан имел славу справедливого человека. По словам Светония (Been. 15), «ни 
разу не оказалось, что казнен невинный – разве что в его отсутствие, без его 
ведома или даже против его воли». Он не был злопамятен и мстителен. Еще во 
времена Нерона ему было однажды отказано от двора, и когда он в смятении стал 
спрашивать, куда же ему теперь деваться, наглый дворцовый служитель ответил, 
чтобы он убирался подальше. Став императором, Веспасиан повстречал наглеца, а 
когда тот смиренно стал просить прощения, он так же послал его на все четыре 
стороны. Один философ-киник отнесся к Веспасиану непочтительно и даже залаял на 
него, но могучий император ограничился тем, что обозвал его псом (см. Свет. 
Been. 13-14).

Современники упрекали Веспасиана лишь в одном пороке – в скаредности.

Он налагал тяжелые подати на провинции, увеличивая их иногда вдвое, и изощрялся 
во введении новых налогов. Он даже ухитрился получать доход с общественных 
уборных. Его собственный сын Тит открыто возмущался этим неслыханным 
нововведением. Когда Веспасиан получил первую прибыль, он сунул в нос Титу 
монету и спросил, пахнет ли она; отсюда и пошло широко известное выражение 
«деньги не пахнут».

По словам Светония (Been. 16), «он открыто занимался такими делами, каких 
стыдился бы и частный человек. Он скупал вещи только затем, чтобы потом 
распродать их с выгодой, он без колебания продавал должности соискателям и 
оправдания подсудимым, невинным и виновным, без разбору; самых хищных 
чиновников, как полагают, он нарочно продвигал на все более высокие места, 
чтобы дать им нажиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, 
как губками, сухим дает намокнуть, а мокрые выжимает».

Такое поведение Веспасиана, вероятнее всего, объяснялось не столько 
скаредностью его натуры, сколько бедственным состоянием государственной казны 
после многих лет безумных роскошеств Нерона и двух лет гражданской войны. В 
самом начале своего правления Веспасиан объявил, что нужно 40 миллиардов 
сестерциев, чтобы поднять государство на ноги.

Веспасиан серьезно занялся приведением в порядок города Рима, который пострадал 
во время гражданской войны так сильно, что был сожжен даже храм Юпитера 
Капитолийского, главная святыня государства. Веспасиан, «приступив к 
восстановлению Капитолия, первый своими руками начал расчищать обломки и 
выносить их на собственной спине» (Свет. Been. 9, 5).

Для украшения Рима Веспасиан стал строить храм Клавдия, который все-таки 
почитался божественным, и большой новый форум – площадь, в центре которой 
возвели храм богини Мира (Веспасиан гордился тем, что даровал Римскому 
государству мир), а по краям – здания библиотек.

Иосиф Флавий так описывает форум Веспасиана:

«В короткое время было завершено сооружение, превосходившее все человеческие 
ожидания. Веспасиан израсходовал на это неимоверные средства, какие только 
дозволила ему его собственная казна и какие достались ему от предшественников. 
Он разукрасил храм богини Мира разнообразными великолепными произведениями 
живописи и скульптуры. В храме было собрано и расставлено все, ради чего люди 
прежде путешествовали по всей земле, чтобы увидеть это. Веспасиан приказал 
хранить здесь также драгоценности и сосуды, взятые из иерусалимского храма, так 
как он очень дорожил ими» (Иос. Фл. И. В. 7, 5, 7). Для римского народа 
Веспасиан предпринял строительство грандиозного амфитеатра, рассчитанного на 50 
тысяч человек; амфитеатр стали сооружать в центре Рима на том месте, где по 
прихоти Нерона был вырыт большой пруд; здание было закончено уже после смерти 
Веспасиана, официально оно именовалось амфитеатром Флавиев, а в раннем 
Средневековье, неизвестно почему, стало называться Колизеем.

Веспасиан заботился о том, чтобы привлечь к себе симпатии населения, 
неоднократно устраивал раздачи подарков и роскошные званые пиры, «чтобы 
поддержать торговцев съестным» (Свет. Been. 19).

Став императором, Веспасиан нисколько не возгордился величием и ни в чем не 
изменил привычек скромного человека, жившего в той простоте нравов, которая 
была присуща старинному римскому быту; так личным примером он успешнее, чем 
строгими законами, способствовал обузданию роскоши, терзавшей и разорявшей Рим.

Веспасиан был «доступен и снисходителен с первых дней правления и до самой 
смерти. Свое былое низкое состояние он никогда не скрывал и часто даже 
выставлял напоказ. Когда кто-то попытался возвести начало рода Флавиев к 
основателям Реате и к тому спутнику Геркулеса, чью гробницу показывают на 
Соляной дороге, он первый это высмеял. К наружному блеску он нисколько не 
стремился, и даже в день триумфа (в честь победы в Иудейской войне), измученный 
медленным и утомительным шествием, не удержался, чтобы не сказать: «Поделом мне,
 старику: как дурак, захотел триумфа, словно предки мои его заслужили или сам я 
мог о нем мечтать!» (Свет. Been. 12).

Веспасиан навсегда сохранил непритязательные вкусы простого человека и терпеть 
не мог мужчин, которые уделяют своей внешности чрезмерное внимание. Однажды к 
нему явился один молодой человек, благоухавший самыми изысканными ароматами, 
чтобы поблагодарить его за полученную должность. Но Веспасиан, помрачнев, 
сказал: «Уж лу^пге бы ты вонял луком!» – и должность отобрал (Свет. Been. 8, 3).


Веспасиан любил блеснуть метким словцом, шутки его не всегда были изящны и 
пристойны, но отличались остроумием.

Однажды один слуга, пользовавшийся большим расположением Веспасиана, попросил у 
него какую-то должность якобы для своего брата. Веспасиан пригласил к себе 
«брата», сам поговорил с ним и дал ему должность, собственноручно получив с 
него денежную мзду. Когда слуга осведомился у императора, как обстоит дело, 
Веспасиан спокойно ответил ему: «Ищи себе другого брата, это теперь мой брат» 
(Свет. Been. 23, 2).

По римским обычаям умерший император (который не был свергнут с престола) 
причислялся к богам и в истории фигурировал с титулом «божественный». Когда 
Веспасиан, всю жизнь отличавшийся прекрасным здоровьем и нисколько о нем не 
заботившийся, в 70 лет почувствовал приближение смерти, он нашел в себе силы 
сказать: «Увы, кажется, я становлюсь богом» (Свет. Been. 23, 4).

Веспасиан умер 23 июня 79 г. Римляне сохранили память о нем как об одном из 
лучших императоров. Его официально обожествили и построили на Форуме роскошный 
мраморный храм Веспасиана, от которого до нашего времени сохранились только три 
угловые колонны и небольшая часть пышного антаблемента.



Тит

Старший сын и наследник Веспасиана носил те же имена, что и отец – Тит Флавий 
Веспасиан – и вошел в историю под именем Тита. Веспасиан взял его в соправители 
еще в 71 г.; после смерти Веспасиана с 79 г. Тит правил самостоятельно.




Тит. Мрамор. Рим. Ватиканские музей


Это был очень разумный и осмотрительный человек, сумевший снискать всеобщую 
любовь, хотя в юности он так любил развлечения, что боялись, как бы не 
получился из него второй Нерон. Но Тит был слишком умен, чтобы уподобиться 
Нерону.

Светоний пишет о Тите так:

«Телесными и душевными достоинствами блистал он еще в отрочестве, а потом, с 
летами, все больше: прекрасная внешность, в которой было столько же достоинства,
 сколько приятности; отменная сила, которой не мешали ни высокий рост, ни 
слегка выдающийся живот; исключительная память и, наконец, способности едва ли 
не ко всем видам военной и мирной деятельности. Конем и оружием он владел 
отлично; произносил речи и сочинял стихи по-латыни и по-гречески охотно и легко,
 даже без подготовки; был знаком с музыкой настолько, что пел и играл на кифаре 
искусно и красиво» (Свет. Тит. 3).

Тацит отмечает, что Титу были присущи врожденное обаяние и тонкая 
обходительность (см. Тац. Ист. II, 5).

Тит очень заботился о том, чтобы ублажить плебс, и устраивал роскошные зрелища.

К людям он был внимателен и старался удовлетворить просьбы просителей, проявляя 
большую доброжелательность. «Однажды за обедом он вспомнил, что за целый 
деньникому не сделал ничего хорошего, и произнес свои знаменитые слова, 
памятные и достохвальные: «Друзья мои, я потерял день!» (Свет. Тит. 8).

Тит продолжил широкую строительную деятельность в Риме, начатую его отцом; в 
частности, при нем завершилась реставрация двух водопроводов, построенных 
императором Клавдием в 52 г. Двойная арка этих водопроводов сохранилась в Риме 
(сейчас она называется Большими Воротами – Порта Маджоре), на ней три надписи: 
«Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, сын Друза, великий понтифик, 
наделенный властью народного трибуна в 12-й раз, консул в 5-й раз, император в 
27-й раз, отец отечества, озаботился на свои средства провести в город Клавдиев 
водопровод из источников, которые назывались Церулеев и Курциев, от 45-го 
милевого столба, а также провел Новый Аниенский водопровод от 62-го милевого 
столба.

Император Цезарь Веспасиан Август, великий понтифик, наделенный властью 
народного трибуна во 2-й раз, император в 6-й раз, консул в 3-й раз, 
предназначенный в консулы в 4-й раз, отец отечества, Курциев и Церулеев 
водопроводы, проведенные божественным Клавдием и впоследствии прервавшиеся и 
обрушившиеся, восстановил для города в течение девяти лет на свои средства.

Император Тит Цезарь Веспасиан Август, сын божественного, великий понтифик, 
наделенный властью народного трибуна в 10-й раз, император в 17-й раз, отец 
отечества, цензор, консул в 8-й раз, водопроводы Курциев и Церулеев, 
проведенные божественным Клавдием и впоследствии восстановленные для города 
божественным Веспасианом, его отцом, позаботился на свои средства восстановить 
в новом виде, так как они от долгого времени рухнули до основания, начиная от 
самих источников вод» (ЛН, 186).

Судя по императорским титулам, Клавдий построил водопроводы в 52 г., Веспасиан 
и Тит восстанавливали их в 70-м и 80 гг.

Однако самостоятельное правление Тита не было счастливым; оно продолжалось два 
года, два месяца и двадцать дней, и за этот непродолжительный срок случилось 
три очень крупных стихийных бедствия: извержение Везувия, в результате которого 
погибли Помпеи и другие города, пожар в Риме, который бушевал три дня и три 
ночи, и страшная эпидемия чумы.

«Среди всех этих забот застигла Тита смерть, поразив своим ударом не столько 
его, сколько все человечество» (Свет. Тит. 10).

Тит умер 13 сентября 81 г. в возрасте 41 года и был обожествлен. После его 
смерти, в том же году, в его честь была воздвигнута на Форуме триумфальная арка,
 которая сохранилась до нашего времени; на арке лаконичная надпись: «Сенат и 
народ римский божественному Титу Веспасиану Августу, сыну божественного 
Веспасиана» (ЛЭ, с. 205).



Юлия



Юлия, дочь Тита. Мрамор. Рим. Национальный Римский музей (музей Терм)


Флавия Юлия была единственной дочерью Тита; она не отличалась никакими 
выдающимися качествами. Судьба Юлии не была счастливой. Ее дядя Домициан, 
наследовавший Титу, отобрал ее у мужа и сделал своей любовницей; она умерла 
молодою около 90 г.



Домициан I

После смерти Тита власть перешла к его младшему брату Титу Флавию Домициану, 
который ни в какой мере не унаследовал ни ума, ни добродетелей своего отца и 
старшего брата.




Домициан I. Мрамор. Рим. Капитолийские музеи


Подражая отцу и брату, он устраивал денежные раздачи и роскошные зрелища, 
развернул широкое строительство и пытался вести завоевательную политику.

При Домициане римские войска впервые в истории достигли берега Каспийского моря 
в районе Баку; памятником их пребывания там является латинская надпись – самая 
восточная из известных науке, которая высечена на скале у подножия горы 
Беюк-Даш в Кобыстане: «В правление императора Домициана Цезаря Августа 
Германского Луций Юлий Максим, центурион Двенадцатого Молниеносного легиона» 
(ЛЭ, с. 277—278).

Разносторонняя деятельность Домициана требовала больших расходов, но, чтобы их 
покрыть, нужна была изобретательность Веспасиана и здравомыслие Тита.

«Истощив казну издержками на постройки, на зрелища, на повышенное жалованье 
воинам, Домициан попытался было умерить хотя бы военные расходы, сократив 
численность войска, но убедился, что этим открывает себя нападениям варваров, а 
из денежных трудностей не выходит; тогда без раздумья он бросился обогащаться 
любыми средствами. Имущества живых и мертвых захватывал он повсюду с помощью 
каких угодно обвинений и обвинителей: довольно было заподозрить малейшее слово 
или дело против императорского величия» (Свет. Дом. 12).

Правление Домициана выродилось в самый разнузданный террор. Снова широкой 
волной, как в скорбные времена Тиберия и прочих деспотов, нахлынули на римлян 
процессы об оскорблении величиями множество людей погибло в их мутных водах.

Домициан отбросил прочь республиканскую внешность принципата, открыто стал 
именовать себя господином и богом и сделался гонителем и палачом всех 
добропорядочных людей (см. Свет. Дом. 13; Плин. Пан. 90).





Плиний Младший так пишет о Домициане:

«Домициан был устрашающего вида: высокомерие на челе, гнев во взоре, 
женоподобная слабость в теле, в лице бесстыдство, прикрытое густым румянцем. 
Никто не осмеливался подойти к нему, заговорить с ним, так как он всегда искал 
уединения в укромных местах и никогда не выходил из своего одиночества без того,
 чтобы сейчас же не создать вокруг себя пустоту» (Плин. Пан. 48).

«Домициан, изолированный от всех звуков и предохраненный от всех толчков, 
находясь в полной неподвижности, плавал на корабле, который был накрепко 
привязан к другому судну, точно это везли какую-то искупительную жертву. 
Позорное это было зрелище, когда повелитель римского народа следовал за другим 
судном, подчинялся другому кормчему, точно корабль его был захвачен в плен 
неприятелем» (Плин. Пан. 82).

Более 14 лет продолжалось жестокое правление Домициана. В конце концов он был 
убит 18 сентября 96 г. на 45-м году жизни. «К его убийству народ остался 
безучастным, но войско вознегодовало: воины пытались тотчас провозгласить его 
божественным и готовы были мстить за него, но у них не нашлось вожаков.

Сенаторы, напротив, впали в такое ликование, что поспешно сбежались в курию, 
безудержно поносили убитого самыми оскорбительными и злобными словами, велели 
втащить лестницы, немедленно сорвать со стен императорские щиты и изображения, 
разбить их о землю и даже постановили стереть надписи с его именем и уничтожить 
всякую память о нем» (Свет. Дом. 23).

Династия Флавиев прекратила свое существование. Эпилогом к этому периоду 
императорского Рима могут служить лаконичные слова Марциала:

		Флавиев род, как тебя обесчестил твой третий наследник!
		Из-за него не бывать лучше б и первым двоим.

    (Марциал. Эпиграммы. Книга зрелищ, 33, пер. Ф. А. Петровского)







Домиция Лонгина

Домиция Лонгина была женой Домициана.




Домиция Лонгина. Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


Это была женщина откровенно порочная, которая, как пишет Светоний, «готова была 
хвастаться любым своим распутством» (Свет. Тит. 10).

В Риме ни для кого не был тайной ее роман со знаменитым актером Парисом. 
Возмущенный Домициан актера приказал убить, а с женой развелся. «Однако разлуки 
с нею он не вытерпел и, спустя недолгое время, якобы по требованию народа, 
снова взял ее к себе» (Свет. Дом. 3).

Домиция Лонгина была причастна к заговору, жертвой которого пал Домициан в 96 г.
 Она надолго пережила своего мужа и скончалась в 140 г.



Нерва

В день убийства Домициана, 18 сентября 96 г., римский сенат провозгласил 
императором знатного и величественного сенатора Марка Кокцея Нерву, которому 
было 66 лет.




Рим. Форум Нервы


При новом императоре Рим, истерзанный Домицианом, вздохнул с облегчением. Как 
пишет Тацит, годы правления Нервы и его преемника Траяна – это «годы редкого 
счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает» (Тац. 
Ист. I, 1). «Нерва соединил вместе вещи, дотоле несовместимые, – принципат и 
свободу» (Тац. Агр. 3). «Признаком нового времени было то, что стали процветать 
такие люди, самым сильным желанием которых в прежнее время было остаться 
незамеченными императором» (Плин. Пан. 90).

Государственные средства Нерва расходовал очень экономно: он был самым 
бережливым из всех императоров (см. Плин. Пан. 51).

Однако Нерва при всех его достоинствах спас свою жизнь только ценою раздела 
власти.

Осенью 97 г. в Риме преторианцы подняли мятеж, и Нерве ничего не оставалось 
делать, как срочно усыновить Траяна, который вел войска на Рим. Как справедливо 
сказал Плиний Младший, Нерва передал Траяну «императорскую власть, чуть было не 
рухнувшую над головой императора» (Плин. Пан. 6).

25 января 98 г. Нерва скончался и был причислен к богам.

В Риме Нерва увековечил свое имя сооружением Проходного форума (или форум 
Нервы), который был начат еще при Домициане. До нашего времени сохранились 
руины этого форума.




Нерва в образе Юпитера. Мрамор. Рим. Ватиканские музей.



Траян



Траян. Мрамор. Остия. Музей


Тацит, современник Домициана, Нервы и Траяна, пишет о своем поколении 
следующее:

«Мы явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что 
представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы видели столь же 
безграничное порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас 
возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с 
голосом мы бы утратили также и самую память, если бы забывать было столь же в 
нашей власти, как и безмолвствовать. Только теперь, наконец, мы приходим в 
себя» (Тац. Агр. 2-3). Эти многозначительные слова написаны в те годы, когда 
императором стал Траян.

Марк Ульпий Траян родился 18 сентября 53 г. в небольшом римском городке Италика 
в Испании.

Отец Траяна, которого тоже звали Марк Ульпий Траян, занимал высокие военные и 
гражданские должности при Веспасиане: участвовал в Иудейской войне, потом 
управлял Сирией.

Траян начинал свою деятельность предельно скромно – простым легионером (см. 
Плин. Пан. 89). Под командованием отца он принимал участие в войнах с иудеями и 
парфянами.

В 91 г. Траян стал консулом, а в последующие годы отличился, командуя войсками 
на Рейне, за что от Нервы получил похвалу и почетный титул «Германский» в 97 г.

Траян обладал огромной физической силой и невероятной выносливостью. Он любил 
продираться сквозь лесные дебри, выслеживать и ловить лесных зверей, взбираться 
на горы и утесы, плавать и грести, когда море неспокойно (см. Плин. Пан. 81).

Став императором, Траян не утратил выносливости простого воина; он великолепно 
владел оружием и стойко переносил все тяготы походной жизни; когда надо, мог 
обходиться немудреной пищей воина – салом, творогом и напитком, который 
назывался поска (емесь воды, уксуса и взбитых яиц) (АЖА, Адр. X). В походе 
Траян широким шагом всегда шел впереди войска (Плин. Пан. 10).

Будучи императором, Траян продолжал ходить по Риму пешком, тогда как его 
предшественников обычно носили на носилках, ибо они, «как бы боясь равенства, 
теряли способность пользоваться своими ногами» (Плин. Пан. 24).

Траян был серьезен, справедлив, скромен и вместе с тем жизнерадостен; в 
обращении обходителен, прост и доступен. Ему было присуще редкое здравомыслие.

Придя к власти, он быстро избавил Рим от терзавших его доносчиков. Все дела по 
обвинению в оскорблении величия римского народа и особы императора были 
прекращены, а доносчиков Траян повелел утопить в море. Об этом беспримерном 
случае в римской истории Плиний Младший так говорил в своей похвальной речи (в 
панегирике) Траяну:

«Мы видели суд над доносчиками такой же, как над бродягами и разбойниками. Ты 
выкорчевал это внутреннее зло и предусмотрительной строгостью обеспечил, чтобы 
государство, построенное на законности, не оказалось совращенным с пути законов.


Все доносчики по твоему приказу были посажены на наскоро сколоченные корабли и 
отданы на волю волн: пусть, мол, отплывают, пусть бегут от земли, опустошенной 
через их доносы; а если штормы и грозы спасут кого-нибудь от скал, пусть 
поселятся на голых утесах негостеприимного берега, и пусть жизнь их будет 
сурова и полна страхов, и пусть скорбят они об утерянной безопасности, которая 
дорога всему роду человеческому» (Плин. Пан. 34). Так расправился Траян с 
доносчиками явными. В Риме не было прокуратуры и государственных обвинителей, 
уголовные дела возбуждались частными лицами. Дела об оскорблении величия 
относились к разряду уголовных; лица, возбуждавшие такие дела, считались 
доносчиками явными.

Помимо явных были в Риме и доносчики тайные. С ними Траян поступил не менее 
мудро: он просто парализовал их деятельность тем, что никак не реагировал на 
анонимные доносы.





С удовлетворением констатировал Плиний Младший, что при Траяне «страх внушают 
не доносчики, а законы» (Плин. Пан, 36).

Траян проявил себя дельным и многосторонним правителем. Он заботился об 
улучшении дорог и гаваней, чем способствовал развитию торговли. По его 
инициативе государство взяло на себя заботу о воспитании сирот и детей бедных 
родителей. Он сумел обеспечить Рим хлебом так, что тот перестал зависеть от 
Египта, откуда обычно везли хлеб; более того, когда в Египте случился неурожай, 
то Рим помог ему хлебом. С правителями провинций Траян вел регулярную переписку 
и держал в поле зрения всю Римскую империю.

Сенат, к которому Траян проявлял почтительность, наградил его титулом 
«наилучший император».

Известно, что сам Траян сказал однажды: «Я хочу быть таким императором, какого 
бы я сам себе желал, если бы был подданным» (Евтроп. VIII, 2).

В 100 г. Плиний Младший в своем панегирике говорил такие слова:

«Не будем ни в коем случае воздавать ему (Траяну) хвалу как какому-либо богу 
или кумиру, ибо мы говорим не о тиране, но о гражданине, не о властелине, но об 
отце. Ведь он из нашей среды, и ничто так не отличает и не возвышает его, как 
то, что он сам сознает себя одним из нас и не забывает, что он человек 
иуправляет людьми» (Плин. Пан. 2).

И далее, обращаясь непосредственно к Траяну:

«Мы любим тебя настолько, насколько ты этого заслуживаешь, и любим тебя не из 
любви к тебе, а из любви к себе» (Плин. Пан. 68).





Траян развернул политику широкой военной агрессии, так как Рим нуждался в 
притоке рабов и материальных ресурсов. Кроме того, внешние враги иногда стали 
держать себя слишком независимо, и Рим хотел навести на них страх; об этом 
обстоятельстве с прискорбием говорит Плиний Младший: «Наши враги возгордились, 
сбросили с себя ярмо подчиненности и уже пытались бороться с нами не ради 
своего освобождения, а ради порабощения нас, не заключали с нами перемирия 
иначе, как на равных условиях, и, вместо того чтобы заимствовать наши законы, 
навязывали нам свои» (Плин. Пан. 11).





Особенную силу приобрели даки (жившие на территории современной Румынии); более 
того, они попытались вступить в переговоры с парфянами (жившими в Месопотамии и 
в Персии), которые угрожали владениям Рима на Востоке.

В 101 г. Траян начал войну с даками, которая в 106 г. завершилась их полным 
разгромом и превращением Дакии в римскую провинцию. В честь побед над даками 
Траян в 102 г. был награжден почетным титулом «Дакийский».





Победу над даками Траян отметил в Риме роскошными зрелищами, которые 
продолжались 123 дня подряд; на аренах цирков и амфитеатров сражалось 10 тысяч 
гладиаторов и было убито 11 тысяч диких зверей.

В память об этой знаменательной победе римского оружия Траян повелел соорудить 
в Риме новую площадь, которая получила его имя – форум Траяна.





Это был самый величественный и самый роскошный из всех форумов Рима (так как 
старый республиканский Форум стал мал, то рядом с ним императоры начали строить 
свои форумы, которые получили их имена: Юлия Цезаря, Августа, Веспасиана, 
Нервы).

Для сооружения форума Траяна надо было срыть до основания часть Квиринального 
холма.

Форум Траяна помимо площадей включал в себя целый комплекс роскошных зданий.

В центре малой площади сохранилась мраморная колонна, которую спиралью обвил 
скульптурный рельеф с изображением эпизодов войны с даками. Высота колонны 
вместе с цоколем 39 м 83 см. Внутри колонны вьется лестница, сложенная из 
мраморных блоков; она имеет 185 ступеней и освещается 42 небольшими световыми 
отверстиями. На цоколе колонны торжественная надпись: «Сенат и народ римский 
(воздвигли эту колонну) императору Цезарю Нерве Траяну Августу, сыну 
божественного Нервы, Германскому, Да-кийскому, великому понтифику, наделенному 
властью народного трибуна в 17-й раз, императору в 6-й раз, консулу в 6-й раз, 
отцу отечества, для того, чтобы было видно, какой высоты холм был срыт, чтобы 
освободить место для возведения этих столь значительных сооружений» (ВЛЭ, с. 
66).

Открытие форума Траяна состоялось в январе 112 г.

В середине IV в. форум Траяна еще полностью сохранял свое великолепие и поверг 
в изумление императора Констанция II, о чем Аммиан Марцеллин рассказывает так:

«Когда император пришел на форум Траяна, это единственное в мире сооружение, 
достойное, как я полагаю, удивления богов, он остолбенел от изумления, обводя 
взором гигантские творения, которые словами описать невозможно и которые 
никогда не будут еще раз созданы смертными людьми. Не имея никакой надежды 
воздвигнуть что-либо подобное, Констанций сказал, что хочет и может 
воспроизвести только коня, на котором красуется фигура Траяна посреди парадной 
площади. Стоявший около императора персидский царевич Ормизда заметил со 
свойственным его народу остроумием: «Сначала прикажи, император, построить 
столь же великолепную конюшню, если это возможно; конь, которого ты собираешься 
сделать, должен ступать столь же широким шагом, как и тот, который перед нами». 
Этот самый Ормизда на вопрос, нравится ли ему Рим, ответил, что ему не нравится 
только то, что и в Риме, как ему сказали, люди тоже смертны» (Амм. Марц. XVI, 
10, 15-16).





В 106 г. Рим завоевал Набатейское царство и превратил его в провинцию Аравию.

Осенью 113 г. Траян выступил из Рима в поход против парфян, который в 115 г. 
завершился разгромом Парфии и захватом ее столицы Ктесифона; Траян посадил на 
парфянский престол своего ставленника.

В 114 – 115 гг. были присоединены к Риму в качестве провинций Месопотамия и 
Армения.

На территории древнего Арташата, бывшей столицы Армении, в 1967 г. обнаружены 
фрагменты торжественной латинской надписи, свидетельствующей о строительной 
деятельности Траяна. Сейчас эта надпись экспонируется в Музее истории Армении в 
Ереване.

По титулу Траяна она датируется 116 г. Вот ее текст:

«Император Цезарь Нерва Траян, сын божественного Нервы, Наилучший Август, 
Германский, Дакийский, Парфянский, великий понтифик, наделенный властью 
народного трибуна в 20-й раз, император в 13-й раз, консул в 6-й раз; при 
счастливых обстоятельствах Четвертый Скифский легион соорудил» (ВЛЭ, с. 181).

Эта трехстрочная надпись сделана аккуратно вырезанными крупными буквами на пяти 
плитах из местного известняка, общая протяженность которых 8, 5 м при высоте 
плит 80 см. К сожалению, нельзя сказать определенно, какое именно сооружение 
украшала эта надпись. Возможно – арку водопровода. Власть римлян в Армении была 
очень непродолжительной, а в первую очередь римляне обычно создавали сооружения 
практические: прокладывали мощеные дороги (была такая дорога и в Армении, 
сохранился милевой столб с императорским именем) и строили водопроводы.





Военные успехи римлян на Востоке не были прочными. В 115 – 116 гг. начались 
крупные волнения в Вавилонии, Месопотамии, Сирии, Палестине, на Кипре, в Египте 
и Кирене (в Ливии), снова пришли в движение парфяне.

Благоразумие заставило Траяна отступить и увести войска.





На пути в Рим в августе 117 г.Траян скончался в Киликии (в Малой Азии).

Прах Траяна был доставлен в Рим и похоронен в золотой урне в цоколе колонны на 
форуме его имени. Наверху колонны поставили статую божественного Траяна, 
который навсегда остался в памяти потомков как лучший император. Вошло в обычай,
 вручая полномочия новому императору, желать ему быть счастливее Августа и 
лучше Траяна.

В Риме в честь Траяна было сооружено несколько триумфальных арок, однако они не 
сохранились. Триумфальная арка Траяна сохранилась до наших дней на территории 
античного города Беневента (совр. Беневен-то) в Италии; на ней надпись, 
сделанная в 114 г.:

«Императору Цезарю Нерве Траяну Наилучшему Августу, Германскому, Дакийскому, 
сыну божественного Нервы, великому понтифику, наделенному властью народного 
трибуна в 18-й раз, императору в 7-й раз, консулу в 6-й раз, отцу отечества, 
храбрейшему принцепсу, сенат и народ римский» (ЛН, 194).



Плотина

Помпея Плотина была женой Траяна. Это была умная и достойная женщина, 
пользовавшаяся всеобщим уважением.

Плиний Младший в панегирике Траяну говорит о ней: «Твоя жена соответствует 
твоей славе и служит тебе украшением. Можно ли быть чище и целомудреннее ее? 
Твоя жена из всей твоей судьбы и славы берет на свою долю только личное счастье.
 Она с удивительным постоянством любит и уважает тебя самого и твое могущество. 
Ваши взаимные отношения все те же, как и раньше, вы в равной степени 
заслуживаете уважения, и ваша счастливая судьба прибавила только то новое, что 
вы стали понимать, с каким достоинством вы оба умеете нести свое счастье. Как 
бережлива твоя *ена в частной жизни, как скромна в окружении свиты, как проста 
в своем обращении! Разве она сама придерживается скромности и молчания не 
потому, что видит, что вокруг тебя нет ни страха, ни честолюбия, и разве не 
старается она подражать ходящему пешком мужу, насколько ей позволяют делать это 
ее женские силы? При такой скромности мужа сколько уважения оказывает ему жена, 
сколько в этой женщине уважения и к самой себе!» (Плин. Пан. 83).





В памяти потомков образ Плотины сохранился как образ женщины честной и 
справедливой, что хорошо видно из слов Аврелия Виктора, писателя IV в.:

«Кажется совершенно невероятным, насколько Помпея Плотина содействовала славе 
Траяна. Когда его прокураторы (финансовые чиновники) стали допускать 
притеснения в провинциях и клевету, так что, как говорили, имея дело с 
зажиточными людьми, один начинал с вопроса: «На каком основании это у тебя?», 
другой – с вопроса: «Откуда ты это взял?», третий – со слов: «Выкладывай, что у 
тебя есть!», – она упрекала за это мужа, ругая его, что он не заботится о своем 
добром имени, и так на него воздействовала, что он впоследствии не допускал 
незаконных изъятий и стал называть фиск (императорскую казну) лианой, от 
процветания которой хиреют остальные растения» (Авр. Викт. Извл. XLII).

Плотина содействовала тому, что власть после смерти Траяна перешла к Адриану, 
хотя неизвестно, действительно ли Траян при жизни усыновил его.

Плотина умерла в 129 г.



Марциана

Ульпия Марциана была сестрой Траяна и жила в его доме. Она тоже была женщиной 
добродетельной и скромной. Плиний Младший о Марциане говорит:




Марциана. Мрамор. Неаполь. Национальный музей


«Она никогда не забывает своего положения сестры. Как легко признать в ней, 
Цезарь (Траян), твою простоту, твою правдивость, твою прямоту. А если 
кто-нибудь начнет сравнивать ее с твоей супругой, у того сейчас же возникает 
сомнение: что лучше для добродетельной жизни – счастливое происхождение или 
хорошее руководство? Ничто так не порождает вражду, как соперничество, особенно 
– среди женщин. А соперничество возникает чаще всего на почве близких отношений,
 поддерживается сходностью положения, разгорается от зависти, которая обычно 
приводит к ненависти. Тем более приходится считать удивительным, что между 
двумя женщинами, живущими в одном доме и на равном положении, не происходит 
никаких столкновений, никаких ссор. Они взаимно уважают друг друга, взаимно во 
всем уступают одна другой, и в то время как обе тебя горячо любят и уважают, не 
задаются вопросом, какую из них ты больше любишь. У обеих одинаковые стремления,
 одинаковый образ жизни, между ними нет ничего такого, что бы позволило видеть 
в них двух разных людей. Ведь они стараются подражать тебе, приноравливаются к 
тебе. Поэтому и характер и нравы у них одинаковые, у той и другой они твои. 
Поэтому они обе так скромны, так спокойны» (Плин. Пан. 84). Марциана скончалась 
еще при жизни Траяна, в 114 г.



Матидия Старшая

Матидия Старшая была дочерью Марцианы и племянницей Траяна. У нее была дочь 
Сабина, которая стала женой Адриана, наследника Траяна. Адриан с большим 
уважением относился к своей теще.




Матидия Старшая. Мрамор. Неаполь. Национальный музей



Адриан

Публий Элий Адриан родился 24 января 76 г. в Риме. Его отец был двоюродным 
братом Траяна. В возрасте десяти лет Адриан остался сиротой; Траян, не имевший 
детей, стал заботиться о его воспитании и с годами приобщил к государственной 
деятельности как к военной, так и к гражданской. Адриан был умен, образован и 
сочетал в себе качества хорошего воина с талантом администратора.




Адриан. Мрамор. Лондон. Британский музей


Став императором, Адриан решительно и бесповоротно отказался от политики 
военной агрессии и смирился с тем, что Парфия и Армения снова обрели 
самостоятельность.

«При Адриане совсем не было крупных военных походов; войны также заканчивались 
почти без шума. Он был очень любим воинами за свою исключительную заботу о 
войске и за то, что по отношению к ним он был очень щедр. С парфянами он всегда 
был в дружбе, потому что удалил от них царя, которого дал им Траян. Армянам он 
позволил иметь своего царя, тогда как при Траяне у них был римский легат. От 
жителей Месопотамии он не требовал дани, которую наложил на них Траян. В 
албанах (жили на территории совр. Азербайджана) и иберах (грузинах) он имел 
верных друзей, так как их царей он щедро одарил, хотя они и отказались прибыть 
к нему с визитом» (АЖА, Адр. XXI).




Антиной. Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


Однако Дион Кассий пишет о том, что впоследствии все-таки Фарасман, царь иберов,
 вместе со своей семьей посетил Рим, был принят с большим почетом и на Марсовом 
поле даже была воздвигнута его конная статуя (Дион Касс. 69, 15}.

Адриан стал брать в легионы не только римских граждан, но и жителей провинций, 
чем способствовал варваризации армии.

Делами Адриан всегда занимался очень внимательно и великолепно знал на память 
всю государственную отчетность.

Он старался ладить с различными социальными группами: уважал сенат, заботился о 
плебсе, продолжая традиционную политику предоставления ему «хлеба и зрелищ», 
поднял общественное значение всаднического сословия, передав ему руководящие 
должности в императорской канцелярии (раньше их занимали императорские 
вольноотпущенники) и тем самым положив начало формированию крупного 
чиновничества из полноправных граждан.

«Адриан запретил господам убивать рабов и предписал, чтобы судьи (а не господа) 
выносили обвинительные приговоры, если рабы того заслужили. Он запретил 
продавать без объяснения причин раба или рабыню своднику или содержателю 
гладиаторской школы. Рабочие тюрьмы для рабов и свободных людей он упразднил. 
Согласно его предписанию, если господин был убит у себя в доме, следствие 
производилось не обо всех рабах, а только о тех, которые, находясь поблизости, 
могли что-либо услышать» (АЖА, Адр. XVIII).





Начало своего правления Адриан ознаменовал поистине небывалой в римской истории 
щедростью. Его биограф пишет: «Не упуская из виду ничего, что могло доставить 
ему расположение людей, он простил частным должникам императорского 
казначейства как в Риме, так и в Италии неисчислимые суммы, которые с них 
причитались, а в провинциях – также огромные суммы остававшихся недоимок, а 
чтобы еще больше укрепить общее спокойствие, он велел сжечь на форуме 
божественного Траяна долговые расписки. Имущество осужденных он запретил 
забирать в свою частную казну, зачисляя все суммы в государственное 
казначейство.





Мальчикам и девочкам, которым еще Траян определил суммы на питание, он сделал 
щедрые надбавки. Состояние сенаторов, которые разорились не по своей вине, он 
пополнил до размеров, полагающихся сенаторам, – в соответствии с количеством их 
детей, причем очень многим он без задержки выдавал средства с таким расчетом, 
чтобы их хватило до конца их жизни. Не только его друзьям, но и большому 
количеству людей из широких кругов его щедрость открывала путь к исполнению 
почетных должностей» (АЖА, Адр. VII).

В начале XIX в. в Риме на территории форума Траяна найдены фрагменты каменной 
плиты с почетной надписью в честь Адриана, сделанной в 118 г.:





«Сенат и народ римский императору Цезарю Траяну Адриану Августу, сыну 
божественного Траяна Парфянского, внуку божественного Нервы, великому понтифику,
 дважды наделенному властью народного трибуна, дважды консулу, который первый и 
единственный из всех императоров, отменив долг императорской казне в сумме 900 
миллионов сестерциев, превзошел не только своих современников, но и их потомков,
 которые будут спокойно жить благодаря этой щедрости» (ЛН, 198).

Адриан обладал всеми качествами превосходного воина и отличался такой же 
физической выносливостью, как Траян. Адриан умел владеть даже гладиаторским 
оружием, а на охоте часто собственноручно убивал львов. Превосходный воин и 
разумный администратор, Адриан вместе с тем был тонким интеллектуалом. С 
детства он настолько хорошо знал и любил греческую культуру, что в шутку его 
прозвали гречонком.





Еще до того как стал императором, Адриан был правителем Афин, а впоследствии 
проявлял большую заботу об этой интеллектуальной столице античного мира. Время 
Адриана было для Афин истинно золотым веком. В Афинах Адриан воздвиг гигантский 
храм Зевса Олимпийского, высота колонн которого доходила почти до 20 метров.

Адриан выделялся из всех императоров подлинной страстью к искусству. За все 
пять веков существования Римской империи никто из императоров не умел так 
наслаждаться искусством, как Адриан.

Своеобразной данью любви к греческому искусству была благосклонность Адриана к 
своему рабу-греку Антиною, юноше поразительной красоты; для императора-эстета 
он был живым воплощением идеала чистой гармонии.





Судьба Антиноя не была счастливой: совсем юным он утонул в Ниле.

Скорбя о погибшем, Адриан официально провозгласил его богом. До нашего времени 
сохранилось множество изображений Антиноя.

Адриан был страстным путешественником. Ни один император не посетил такое 
количество стран и не перевидал столько достопримечательностей, сколько сумел 
увидеть он.





В окрестностях Рима, в Тибуре (совр. Тиволи), Адриан построил для себя 
грандиозную виллу, где воспроизвел различные архитектурные стили и воссоздал 
уголки разных стран. «Чтобы ничего не пропустить, он сделал там даже подземное 
царство» (АЖА, Адр. XXVI). Широкую строительную деятельность развернул Адриан 
также и в Риме. Но при этом он проявил большую скромность и не писал своего 
имени на фасадах зданий.

При Адриане был перестроен Пантеон, потому что старое здание, построенное 
Агриппой, соратником Августа, пришло в очень плохое состояние. Существующий 
мощный храм с уникальным куполом – фактически совершенно новое сооружение, но 
Адриан тактично сохранил на фасаде имя его первого строителя: «Марк Агриппа, 
сын Луция, консул в третий раз, построил» (ЛЭ, с. 203).





Пантеон оказался самым счастливым храмом древнего Рима; это единственное 
античное здание в Риме, которое не превратилось в руины и не было перестроено. 
Предполагают, что его автором был знаменитый архитектор Аполлодор из Дамаска.

Сам Адриан также выступил в роли архитектора, и по его проекту был построен 
грандиозный храм Венеры и Ромы (богини города Рима), но Аполлодор из Дамаска 
раскритиковал это здание за неудачные пропорции.

Адриан был человеком сложной психологии. Характер у него был капризный, 
остроумие злое, иногда он бывал подозрителен и жесток. Широкую/гамму 
психологических оттенков личности Адриана отмечали античные писатели:





«Он бывал серьезным и веселым, приветливым и грозным, необузданным и 
осмотрительным, скупым и щедрым, откровенным и лицемерным, жестоким и 
милостливым; всегда во всех проявлениях своей натуры он был переменчивым» (АЖА, 
Адр. XIV).

«Несмотря на свою склонность критиковать музыкантов, трагиков, комиков, 
грамматиков, риторов, ораторов, он всех специалистов удостаивал высоких 
почестей и делал богатыми, хотя и приводил их в смущение своими вопросами. 
Ученых, которые явно не соответствовали своей профессии, он делал богатыми и 
удостаивал почестей, но отстранял их от профессиональных занятий» (АЖА, Адр. 
XVI).

«Адриан так жаждал громкой славы, что книги о собственной жизни, написанные им 
самим, он передал своим образованным вольноотпущенникам для того, чтобы они 
издали их от своего имени» (АЖА, Адр. XVI).

У Адриана не было детей. Он долго колебался, выбирая себе преемника. «Наконец, 
всех, кому он думал передать власть, он возненавидел как будущих императоров. 
Однако всю силу своей природной жестокости он сдерживал до тех пор, пока тяжело 
не заболел» (АЖА, Адр. XXIII). Тогда в ожесточении он погубил многих людей из 
своего окружения, чем навлек на себя всеобщую ненависть.





Сначала Адриан усыновил Элия Вера, а после его ранней смерти – Антонина, к 
которому и перешла власть.

Адриан умер 10 июля 138 г. и был похоронен в Риме в грандиозном круглом 
мавзолее на берегу Тибра, который он построил себе при жизни.

Антонин, несмотря на то, что многие были озлоблены против Адриана, добился у 
сената его обожествления; за столь достойное отношение к памяти своего 
приемного отца Антонина стали звать Пий, что означает «благочестивый».

В 141 г. по повелению Антонина Пия в Риме был построен храм божественного 
Адриана, от которого сохранились северная стена и 11 мраморных колонн.

Мавзолей Адриана непоколебимо простоял темное, но бурное тысячелетие римского 
средневековья и, хотя был сильно потрепан варварством и перестроен, сделался 
как бы символом вечности и неистребимости Рима; папы превратили мавзолей в свою 
крепость, и он стал называться замком Святого Ангела.



Элий Вер

Элий Вер был наследником императорской власти в 136—137 гг. Биограф Адриана 
пишет о нем следующее:

«Адриан решил усыновить Луция Цейония Коммода Вера; рекомендацией его в глазах 
Адриана послужила только его красота. Ко всеобщему неудовольствию, он усыновил 
его и дал ему имя Цезарь Элий Вер (в официальных документах он именовался Луций 
Элий Цезарь).




Элий Вер. Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


По случаю его усыновления Адриан устроил игры и роздал народу и воинам денежные 
подарки. Он удостоил его звания претора и тотчас же поставил его во главе 
Паннонии (территория совр. Венгрии), назначив его консулом (в 137 г.) и дав 
средства на расходы. Его же он вторично наметил в консулы. Он видел, что Элий 
Вер – человек слабого здоровья, и не раз говаривал: «Мы оперлись на шаткую 
стену и потеряли 400 миллионов сестерциев, которые мы роздали народу и воинам в 
честь усыновления Элия Вера». Элий Вер был так слаб, что не смог даже 
произнести в сенате благодарственной речи Адриану за свое усыновление. Наконец, 
приняв – вследствие ухудшения своего состояния – слишком сильную дозу лекарства,
 он умер во время сна в самые январские календы (1 января 138 г.). Поэтому 
Адриан запретил оплакивать его ввиду приближения дня добрых пожеланий» (АЖА, 
Адр. XXIII).

Биограф Элия Вера почтил его такими словами:

«Элий Вер вел очень веселый образ жизни, получил хорошее образование; злые 
языки говорили, что он был более приятен Адриану своей внешностью, чем своим 
характером. При дворе он был недолго. Если его частная жизнь не вызывала 
одобрения, то и порицания она не заслуживала, он помнил о достоинстве своей 
семьи. Он отличался изяществом, привлекательностью, царственной красотой, имел 
благородное лицо, обладал возвышенным красноречием, легко писал стихи, не был 
также бесполезен в государственном управлении» (АЖА, Эл. V).



Сабина

Вибия Сабина была внучатой племянницей Траяна и единственной женой Адриана, 
который, однако, не соблюдал ей верности и был очень недоволен ее тяжелым и 
неуживчивым характером; он говорил, что развелся бы с ней, если бы был частным 
человеком.

Сабина платила Адриану взаимной неприязнью и считала, что у него скверный 
характер.




Сабина. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи


К концу жизни отношения Адриана с женой стали еще хуже. «Он сменил префекта 
претория Септиция Клара и государственного секретаря Светония Транквилла (того 
самого, который написал Жизнь двенадцати цезарей), а также многих других за то, 
что они вели себя на половине его жены Сабины более свободно, чем это было 
совместимо с уважением к императорскому двору» (АЖА, Адр. XI).




Сабина в образе Гигиейи, богини здоровья. Мрамор. Берлин. Государственные музей


Сабина умерла в 137 или 138 г. Слухи обвиняли Адриана в прямой или косвенной 
причастности к ее кончине (говорили, что он или сам отравил ее, или довел до 
самоубийства).



Антонин Пий

Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин родился 19 сентября 86 г. в 
окрестностях Рима в городе Ланувий (совр. Ланувио); его предки были родом из 
города Немауса в Галлии (совр. Ним на юге Франции). Он был усыновлен Адрианом, 
когда ему было уже 52 года. Как император он носил официальное имя Цезарь Тит 
Элий Адриан Антонин Август Пий (или Антонин Август Пий).




Антонин Пий. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи


Адриан при всех теневых сторонах своего характера был человеком дальновидным и 
честным (благо государства он ставил превыше всего), и эти его качества с 
полной силой проявились в окончательном решении вопроса о выборе наследника: 
Антонин, получивший прозвище Пий (благочестивый), обладал поистине редкими 
достоинствами.

«Он выделялся своей наружностью, славился своими добрыми нравами, отличался 
благородным милосердием, имел спокойное выражение лица, обладал необыкновенными 
дарованиями, блестящим красноречием, превосходно знал литературу; был трезв; 
заботился о том, чтобы поля обрабатывались хорошо; был мягким, щедрым, не 
посягал на чужое, при всем этом у него было хорошее чувство меры и отсутствие 
всякого тщеславия. Он был от природы очень милосердным и во время своего 
правления не совершил ни одного жестокого поступка» (АЖА, Ант. П. II).




Антонин Пий. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи


«Недосягаемость императорской власти он соединил с величайшей любезностью, что 
еще больше усилило ее к неудовольствию придворных слуг, которые при императоре, 
делавшем все без посредников, не могли уже запугивать людей и продавать то, что 
не было тайной» (АЖА, Ант. П. VI).





«Во время его правления все провинции процветали. Ябедники исчезли. Конфискация 
имущества происходила реже, чем когда бы то ни было» (АЖА, Ант. П. VII).

«Лишенный честолюбия и всего показного, он был до того кроток, что, когда 
сенаторы настаивали на преследовании лиц, составивших против него заговор, он 
прекратил следствие, сказав при этом, что нет надобности сурово преследовать 
людей, замысливших совершить над ним преступление, чтобы не обнаружилось, 
скольким людям он ненавистен, если их окажется еще больше, чем предполагалось» 
(Авр. Викт. Извл. XV).





Неоднократно Антонин Пий устраивал в Риме щедрые раздачи денег и продовольствия,
 заботясь о приобретении популярности среди различных слоев населения.

Хотя Антонин Пий не отличался агрессивностью и предпочитал мир, продолжая 
политику Адриана, тем не менее римлянам пришлось неоднократно воевать.

Сам император, как правило, войска не водил, а поручал это военачальникам 
(легатам): «Действуя через своих легатов, он вел очень много войн. Легат 
Лол-лий Урбик победил британцев и, оттеснив варваров, провел новый, покрытый 
дерном земляной вал (первый оборонительный вал был создан в Британии Адрианом). 
Он заставил мавров просить мира. Действуя через своих наместников и легатов, он 
разбил германцев, даков и много других племен, а также – поднявших восстание 
иудеев. В Греции и в Египте он тоже усмирил волнения. Он не раз обуздывал 
аланов, когда они приходили в движение» (АЖА, Ант. П. V).

«Ни один император не имел такого авторитета у иноземных народов, как Антонин 
Пий» (АЖА, Ант. П. IX).

Антонин Пий скончался в Риме 7 марта 161 г. Сенаторы единодушно и без малейшего 
колебания провозгласили его божественным.

После смерти Антонина Пия в его честь на Марсовом поле была воздвигнута 
монолитная колонна из красного гранита высотой 14 м 75 см; до нашего времени 
сохранился лишь ее цоколь со скульптурными мраморными рельефами и надписью: 
«Божественному Антонину Августу Пию Антонин Август и Вер Август, сыновья, 
(воздвигли эту колонну)». Цоколь колонны сейчас находится в садах Ватикана.



Фаустина Старшая

Фаустина Старшая около трех лет была женой Антонина Пия. Это была статная 
молодая женщина. Биограф Антонина Пия пишет:

«О его жене было много разговоров из-за ее слишком свободного и легкомысленного 
образа жизни, но он положил им конец, хотя и страдал в глубине души» (АЖА, Ант. 
П. III).




Фаустина Старшая. Мрамор. Берлин. Государственные музеи


Фаустина Старшая умерла в 140 г. Антонин Пий объявил ее божественной. Она была 
похоронена в мавзолее Адриана. На ее надгробии сделали такую надпись:




Фаустина Старшая. Мрамор. Англия. Частное собрание


«Божественной Фаустине Августе, супруге императора Цезаря Тита Элия Адриана 
Антонина Августа Пия, великого понтифика, наделенного властью народного трибуна 
в 4-й раз, консула в 3-й раз, отца отечества» (ЛН, 201). В Риме на Форуме 
Антонин Пий построил ей роскошный беломраморный храм и в верхней части 
колоннады фасада повелел начертать лаконичную надпись:





«Божественной Фаустине по постановлению сената». После смерти Антонина Пия 
добавили сверху еще одну строку: «Божественному Антонину и» (ЛН, 202).

В Средние века храм Антонина и Фаустины превратили в церковь и перестроили, но 
колоннада фасада с надписью сохранилась до нашего времени.



Домиция Луцилла

Домиция Луцилла была женой претора Анния Вера и матерью императора Марка 
Аврелия.




Домиция Луцилла. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи


Марк Аврелий относился к своей матери с глубоким почтением и считал, что обязан 
ей «благочестием, щедростью и воздержанием не только от дурных дел, но и от 
дурных помыслов; а также и простым образом жизни, далеким от всякого 
роскошества» (Марк Аврелий. Наедине с собой. Книга 1, 3).



Марк Аврелий

Марк Анний Катилий Север, вошедший в историю под именем Марка Аврелия, родился 
в Риме 26 апреля 121 г.; в 139 г. был усыновлен императором Антонином Пием и 
стал именоваться Марк Элий Аврелий Вер Цезарь; впоследствии как император носил 
официальное имя Цезарь Марк Аврелий Антонин Август (или Марк Антонин Август).

Марк Аврелий получил прекрасное образование. С 12 лет он приступил к серьезному 
изучению философии и занимался ею всю жизнь. После его смерти обнаружили 
написанное им по-гречески философское сочинение К самому себе, поэтому он вошел 
в историю как император-философ.




Марк Аврелий в юности. Мрамор. Рим. Капитолийские музеи


С детских лет Марк Аврелий усвоил принципы стоической философии и являл собой 
образец стоика: он был человеком нравственным, скромным и отличался 
исключительной стойкостью в перенесении превратностей жизни.

«С самых юных лет обладал он таким спокойным характером, что ни радость, ни 
горе никак не отражались на выражении его лица» (Авр. Викт. Извл. XVI).




Марк Аврелий в одеянии жреца коллегии Арвальских братьев. Мрамор. Лондон. 
Британский музей


В его сочинении К самому себе есть такие слова:

«Всегда ревностно заботься о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, 
исполнять так, как достойно римлянина и мужа, с полной и искренней сердечностью,
 с любовью к людям, со свободой и справедливостью; и о том также, чтобы 
отстранить от себя все другие представления. Это удастся тебе, если ты каждое 
дело будешь исполнять, как последнее в своей жизни, свободный от всякого 
безрассудства, от обусловленного страстями пренебрежения к велениям разума, от 
лицемерия и недовольства своей судьбой. Ты видишь, как немногочисленны 
требования, исполнив которые всякий сможет жить блаженной и божественной жизнью.
 Да и сами боги от того, кто исполняет эти требования, ничего больше не 
потребуют.

Время человеческой жизни миг; ее сущность – вечное течение; ощущение – смутно; 
строение всего тела – бренно; душа – неустойчива; судьба – загадочна; слава – 
недостоверна. Одним словом, все, относящееся к телу, – подобно потоку, 
относящееся к душе – подобно сновидению и дыму. Жизнь – борьба и странствие по 
чужбине, посмертная слава – забвение.

Но что же может вывести на путь? Ничто, кроме философии. Философствовать же – 
значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, 
чтобы он стоял выше наслаждений и страданий, чтобы не было в его действиях ни 
безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или не 
делает чего-либо его ближний, чтобы на все происходящее и данное ему в удел он 
смотрел, как на проистекающее оттуда, откуда изошел и он сам, а самое главное – 
чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения тех элементов, из 
которых слагается каждое живое существо. Но если для самих элементов нет ничего 
страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться 
кому-либо их общего изменения и разложения? Ведь последнее согласно с природой, 
а то, что согласно с природой, не может быть дурным.

Не поступай ни против своей воли, ни в разрез с общим благом, ни как человек 
опрометчивый или поддающийся влиянию какой-нибудь страсти, не облекай свою 
мысль в пышные формы, не увлекайся ни многоречивостью, ни многоделанием. Пусть 
божество в тебе будет руководителем существа мужественного, зрелого, преданного 
интересам государства, римлянина, облеченного властью, чувствующего себя на 
посту, подобного человеку, который, «не нуждаясь ни в клятве, ни в поручителях»,
 с легким сердцем ждет зова оставить жизнь. И светло у тебя будет на душе, и ты 
не будешь нуждаться ни в помощи извне, ни в том спокойствии, которое зависит от 
других.





Итак, следует быть правым, а не исправляемым.

Не живи так, точно тебе предстоит еще десять тысяч лет жизни. Уж близок час. 
Пока живешь, пока есть возможность, старайся быть хорошим.

Всегда иди кратчайшим путем. Кратчайший же путь – это путь, согласный с 
природой; он в том, чтобы блюсти правду во всех речах и поступках.

Подобное решение избавит тебя от утомления, борьбы, притворства и тщеславия.

Приспособляйся к обстоятельствам, выпавшим на твою долю. И от всего сердца люби 
людей, с которыми тебе суждено жить.

Никто не может тебе помешать жить согласно разуму твоей природы, и ничто не 
происходит вопреки разуму общей природы!

Еще немного времени, и ты исчезнешь, равно как и все то, что ты видишь, и все 
те, кто живет сейчас. Ибо все подлежит изменению, превращению и исчезновению – 
дабы, вслед за ним, возникло другое» (пер. М. Е. Грабарь-Пассек. – В кн.: 
Памятники поздней античной научно-художественной литературы. М., 1964, с. 
119—124).

Антонин Пий приобщил Марка Аврелия к управлению государством в 146 г., дав ему 
власть народного трибуна.

Помимо Марка Аврелия Антонин Пий усыновил Луция Вера, так что после его смерти 
власть перешла сразу к двум императорам, совместное правление которых 
продолжалось до кончины Луция Вера в 169 г. В период их совместного правления 
решающее слово всегда принадлежало Марку Аврелию.

Время правления династии Антонинов было едва ли не самым благополучным в 
истории Римской империи, когда не только город Рим, но и провинции пользовались 
благами мирного времени и переживали экономический подъем, причем для 
провинциалов широко распахнулись двери Рима, Элий Аристид, обращаясь к римлянам,
 говорил:

«При вас все для всех открыто. Всякий, кто достоин государственной должности 
или общественного доверия, перестает считаться чужеземцем. Имя римлянина 
перестало быть принадлежностью только города Рима, но стало достоянием всего 
культурного человечества. Вы установили такое управление миром, как будто он 
является единой семьей.

В наше время все города соперничают между собой в красоте и привлекательности. 
Везде множество площадей, водопроводов, торжественных порталов, храмов, 
ремесленных мастерских и школ. Города сияют блеском и красотой, и вся земля 
цветет, как сад» (Элий Аристид. Панегирик Риму. XXVI. – В кн.: Сергеев В. С. 
Очерки по истории древнего Рима. Ч. 2. М., 1938, с. 477, 504).

О Марке Аврелии античные историки отзываются так:

«Марк Аврелий постоянно повторял изречение Платона: «Государства процветали бы, 
если бы философы были властителями или если бы властители были философами» (АЖА,
 М. Ант. XXVII).

«От всех прочих наклонностей Марка Аврелия отвлекали философские занятия, 
которые сделали его серьезным и сосредоточенным. От этого, однако, не исчезла 
его приветливость, какую он проявлял прежде всего по отношению к своим родным, 
затем – к друзьям, а также и к менее знакомым людям. Он был честным без 
непреклонности, скромным без слабости, серьезным без угрюмости» (АЖА, М. Ант. 
IV).

«К народу он обращался так, как это было принято в свободном государстве. Он 
проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать 
людей от зла, либо побудить их к добру, богато наградить одних, оправдать, 
выказав снисходительность, других. Он делал дурных людей хорошими, а хороших – 
превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых. Он никогда не 
проявлял пристрастия в пользу императорского казначейства, когда выступал 
судьей по таким делам, какие могли бы принести последнему выгоду. Отличаясь 
твердостью, он в то же время был совестлив» (АЖА, М. Ант. XII).

«Прежде чем что-либо сделать, он всегда – не только по военным делам, но и по 
гражданским – советовался с лицами, занимавшими высокое положение. Его любимым 
высказыванием было: «Справедливее – мне следовать советам стольких опытных 
друзей, нежели стольким столь опытным друзьям повиноваться моей воле, воле 
одного человека» (АЖА, М. Ант. XXII).

«Он обладал всеми добродетелями и божественным умом и являлся как бы защитником 
людей от всех общественных бедствий. Если бы он не родился в то время, то весь 
римский мир развалился бы в едином падении. Ведь совсем не было покоя от войн, 
они пылали по всему Востоку, в Иллирии, Италии, Галлии, случались землетрясения,
 иногда поглощавшие целые города, были разливы рек, частые эпидемии, пожирающая 
поля саранча; вообще нельзя себе представить ни одного народного бедствия, 
которое не свирепствовало бы во время его правления» (Авр. Викт. Извл. XVI).

Действительно, на долю римлян в правление Марка Аврелия выпало много бедствий; 
жизнь заставила императора-философа быть отважным воином и осмотрительным 
правителем.

В 162 г. римлянам пришлось начать военные действия против парфянских войск, 
которые вторглись в Армению и Сирию.

В 163 г. Рим одержал победу над Арменией, а в 164 г. – над Парфией. 
Императоры-соправители получили почетные титулы «Армянский» и «Парфянский»; 
однако ни Армения, ни Парфия не были превращены в римские провинции и сохранили 
фактическую независимость.

Победа римлян в значительной мере была сведена на нет тем обстоятельством, что 
в 165 г. в римских войсках, находившихся на Востоке, началась чума. Эпидемия 
перебросилась в Малую Азию, в Египет, а затем в Италию и на Рейн. В 167 г. чума 
захватила Рим.

В том же году мощные германские племена маркоманнов и квадов, а также сарматы 
вторглись в римские владения на Дунае.

Императоры-соправители выступили в поход против варваров. В 169 г. Луций Вер 
умер.

Еще не была закончена война с германцами и сарматами, как начались волнения в 
Северном Египте (так называемое восстание пастухов в 172 г.).

После подавления восстания в Египте и после окончания войны с германцами и 
сарматами в 175 г. наместник Сирии Авидий Кассий, выдающийся полководец, 
провозгласил себя императором, и над Марком Аврелием нависла угроза потерять 
власть. Античные историки так пишут об этом событии: «Авидий Кассий, на Востоке 
провозгласивший себя императором, был убит воинами против воли Марка Аврелия и 
без его ведома. Узнав о восстании, Марк Аврелий не очень разгневался и не 
применил никаких суровых мер к детям и к родным Авидия Кассия. Сенат объявил 
его врагом и конфисковал его имущество. Марк Аврелий не пожелал, чтобы оно 
поступило в императорскую казну, и поэтому по указанию сената оно перешло в 
государственную казну. Марк Аврелий не приказывал, а лишь допустил, чтобы убили 
Авидия Кассия, так что для всех было ясно, что он пощадил бы его, если бы это 
от него зависело» (АЖА, Ав. Касс. VII).

«Когда Авидий Кассий посягнул в Сирии на императорский сан, Марку Аврелию была 
доставлена связка писем, адресованных Кассием к заговорщикам, так как захвачен 
был тот, кто должен был их доставить. Марк Аврелий, не распечатывая, приказал 
тут же эти письма сжечь, чтобы не узнать имен своих врагов и не возненавидеть 
их непроизвольно» (Амм. Марц. XXI, 16, 11).

«Когда один римлянин стал упрекать Марка Аврелия в снисходительности по 
отношению к поднявшему мятеж Авидию Кассию и спросил: «А что если бы он 
победил?» – Марк Аврелий ответил: «Не так плохо мы почитали богов и не так 
плохо мы живем, чтобы он мог победить». Перечисляя затем всех императоров, 
которые были убиты, он сказал, что имелись причины, по которым они заслуживали 
быть убитыми, и что ни один хороший император не был так просто побежден 
тираном и убит» (АЖА, Ав. Касс. VIII).

В 177 г. Рим воевал с мавретанцами и победил.

В 178 г. на римские владения снова двинулись маркоманны и другие племена. Марк 
Аврелий вместе со своим сыном Коммодом возглавил поход против германцев, и ему 
удалось достигнуть больших успехов, но снова началась чума в римских войсках.

17 марта 180 г. Марк Аврелий скончался от чумы на Дунае в Виндобо-не (совр. 
Вена).

«Марк Аврелий в течение трех лет вел войну с маркоманнами, гер-мундурами, 
сарматами и квадами, и, проживи он еще один год, он создал бы римские провинции 
из земель этих народов. За два дня до своей смерти он друзьям сказал, что 
огорчен совсем не тем, что умирает, а тем, что оставляет после себя такого 
сына: Коммод уже показал себя беспутным и жестоким» (АЖА, М. Ант. XXVII).

В Риме своеобразным памятником Марку Аврелию является триумфальная колонна, 
сооруженная в 176—193 гг. по образцу колонны Траяна. Колонна Марка Аврелия 
сложена из 30 мраморных блоков со скульптурным рельефом, который поднимается 
спиралью и развертывает перед зрителем картины боев с сарматами и маркоманнами; 
наверху стояла бронзовая статуя Марка Аврелия (впоследствии заменена статуей 
Святого Павла). Внутри колонны лестница из 203 ступеней освещается 56 световыми 
отверстиями. Площадь, в центре которой стоит колонна Марка Аврелия, лаконично 
называется Пьяцца Колонна.

На Капитолийской площади стоит памятник Марку Аврелию – единственная 
сохранившаяся античная бронзовая конная статуя (в Средние века она находилась 
на площади перед Латеранским дворцом, который был резиденцией папы; статуя 
уцелела только потому, что ее считали изображением императора Константина 
Великого, который покровительствовал христианам и был всегда глубоко почитаем 
ими).



Луций Вер

Луций Цейоний Коммод Вер, вошедший в историю под именем Луция Вера, был сыном 
Элия Вера, усыновленного Адрианом. Луций Вер был усыновлен Антонином Пием и 
стал называться Луций Элий Аврелий Коммод Вер, как император он именовался 
Цезарь Луций Аврелий Вер. Он был соправителем Марка Аврелия в 161 – 169 гг. и 
был женат на его дочери Луцилле.




Луций Вер. Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


По характеру Луций Вер был прямой противоположностью Марку Аврелию:

«Он не выделялся особыми пороками, не отличался и достоинствами. Жил он, не 
пользуясь вполне свободно своими правами императора, но находился при Марке 
Аврелии, разделяя с ним на одинаковых и равных правах императорскую власть. В 
противоположность следовавшему правилам философии Марку Аврелию Луций Вер 
отличался распущенностью нравов и чрезмерной склонностью к разгульной жизни. Он 
был бесхитростным и ничего не умел скрывать» (АЖА, В. I).

«Луций Вер отличался красивым телосложением, ласковым выражением лица, отпустил 
бороду почти так же, как это делают варвары, был высок, а прорезанный морщинами 
лоб придавал ему почтенный вид. Говорят, что он так заботился о своих 
золотистых волосах, что посыпал голову золотыми блестками, чтобы волосы у него 
еще больше отливали золотом» (АЖА, В. X).

Луций Вер устроил однажды в Риме пир, на который пригласил всего 12 человек, и 
каждый в качестве подарка получил от него красивого раба, живых домашних и 
диких птиц и тех четвероногих, мясо которых употребляют к столу, драгоценные 
хрустальные чаши, кубки из золота и серебра в количестве, соответствовавшем 
количеству тостов, кроме того – каждый получил по колеснице вместе с мулами и 
их погонщиками.

«Пир этот обошелся, как рассказывают, в 6 миллионов сестерциев. Когда Марк 
Аврелий услыхал об этом пире, он, говорят, испустил стон и пожалел о судьбе 
государства» (АЖА, В. V).

«Луций Вер всегда вел беспутный образ жизни и во многих отношениях напоминал 
Нерона, но без его жестокости и издевательств» (АЖА, В. X).

«Марк Аврелий, зная о нем все, делал вид, что не знает ничего, стыдясь упрекать 
брата» (АЖА, В. IV).

Луций Вер внезапно скончался зимой 169 г. во время похода против германцев. 
Ходили слухи, что Марк Аврелий с помощью хитрости сумел избавиться от 
недостойного брата (Гер. IV, 5).



Фаустина Младшая

Фаустина Младшая, дочь Антонина Пия и Фаустины Старшей, была женой Марка 
Аврелия.

Репутация этой женщины была не столь красива, как ее внешность; молва упорно 
утверждала, что она выбирала себе любовников из матросов и гладиаторов.




Фаустина Младшая. Мрамор. Рим. Национальный Римский музей (музей Терм)


«Когда Марку Аврелию говорили о ее поведении, советуя развестись с ней, если он 
не хочет казнить ее, он, говорят, сказал: «Если я разведусь с женой, то нужно 
будет возвратить ей и приданое». А что другое могло считаться приданым, как не 
императорская власть?» (АЖА, М. Ант. XIX).




Фаустина Младшая в образе Урании, музы астрономии. Мрамор. Берлин. 
Государственные музей


Фаустина Младшая внезапно скончалась в 175 г.

«Марк Аврелий попросил сенат даровать Фаустине божественные почести и соорудить 
храм; он произнес похвальную речь, хотя молва упорно обвиняла его покойную 
супругу в безнравственности. Марк Аврелий либо ничего не знал об этом, либо 
делал вид, что не знает. Он принес благодарность сенату за объявление Фаустины 
божественной: она сопровождала его во всех летних походах, так что он называл 
ее «матерью лагерей» (АЖА, М. Ант. XXVI).



Луцилла

Анния Луцилла была старшей из дочерей Марка Аврелия и Фаусти-ны Младшей.

Луцилла была женой императора Луция Вера. После его смерти Марк Аврелий выдал 
Луциллу замуж за Помпеяна, но сохранил за ней прежние знаки императорского 
отличия. Эти почести оказывали ей и в правление Коммода: перед ней несли факел, 
в театре она сидела в императорском кресле.




Луцилла (?). Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


Когда Коммод женился, Луцилла невзлюбила его жену Криспину только за то, что к 
той перешло положение первой дамы Рима. Будучи непомерно честолюбивой, Луцилла 
стала думать о захвате власти, но она не посвятила в эти дерзкие планы своего 
мужа, хорошо относившегося к Коммоду. «Кодрату же, знатному и богатому молодому 
человеку (ее обвиняли в тайной связи с ним), она, прощупывая образ его мыслей, 
беспрерывно жаловалась по поводу первенства и понемногу внушала ему замысел, 
гибельный для него и для всего сената. Взяв в соучастники своего заговора 
некоторых видных лиц, он уговаривает одного юношу, также принадлежавшего к 
сенату, по имени Квинциан, опрометчивого и дерзкого, спрятать в складки одежды 
кинжал, выбрать подходящее время и место, напасть на Коммода и убить его; 
остальное, сказал он, он сам уладит путем раздачи денег. Квинциан, незаметно 
встав у входа в амфитеатр (а там темно, поэтому он надеялся остаться 
незамеченным), обнажив кинжал, внезапно подступил к Коммоду и громким голосом 
объявил, что это послано ему сенатом; не успев нанести рану, он, потеряв время 
на произнесение слов и на демонстрацию оружия, был схвачен телохранителями 
императора и поплатился за свое неразумие» (Гер. I, 8).

Этот случай был первой и главной причиной вспыхнувшей в душе Коммода ненависти 
к сенату. Всех сенаторов он стал считать своими врагами и жестоко расправился с 
участниками заговора; Луцилла была сослана на остров Капри и убита в 183 г., ее 
сын Помпеян впоследствии был убит по приказу императора Каракаллы.



Коммод

Коммод, сын Марка Аврелия и Фаустины Младшей, был «скорее гладиатором, чем 
императором» (АЖА, М. Ант. XIX).

«Говорили, что Марк Аврелий желал смерти сына, так как предвидел, что тот будет 
таким, каким он и оказался после смерти отца; он боялся, как он сам говорил, 
что сын будет подобен Тиберию, Калигуле и Домициану» (АЖА, М. Ант. XXVIII).

Коммод обладал красивой внешностью, стройной фигурой, большой физической силой 
и изумительной ловкостью. Этим исчерпывались его достоинства.




Коммод в образе Геракла. Мрамор. Рим. Капитолийские музеи


«Войну, которую отец его Марк Аврелий почти закончил, он прекратил, приняв 
требования врагов, и возвратился в Рим. Пьянствуя до рассвета и расточая 
средства Римской империи, он по вечерам таскался по кабакам и домам разврата. 
Для управления провинциями он посылал либо соучастников своих позорных 
похождений, либо людей, рекомендованных этими соучастниками. Сенату он стал до 
такой степени ненавистен, что и сам, в свою очередь, начал жестоко 
свирепствовать на погибель этому великому сословию и из презренного превратился 
в страшного» (АЖА, Комм. III).

При Коммоде в Риме за деньги продавалось все: судебные решения, смертные 
приговоры, помилования, административные должности и даже провинции (см. АЖА, 
Комм. XIV).

Коммод, вступив на путь умопомрачительной распущенности, сам провозгласил себя 
римским Геркулесом, повелел водрузить в Риме статуи, изображающие его в виде 
Геркулеса в шкуре льва, и приносить ему жертвы как богу, а город Рим надумал 
переименовать в город Коммода (см. АЖА, Комм. VIII-IX).

Коммод был первым императором, который вышел на арену амфитеатра как борец с 
дикими зверями и как гладиатор. Об этих неслыханных в римской истории деяниях 
Геродиан рассказывает:

«Коммод, уже не сдерживая себя, принял участие в публичных зрелищах, дав 
обещание собственной рукой убить всех зверей и сразиться в единоборстве с 
мужественнейшими из юношей. Молва об этом распространилась, и со всей Италии и 
из соседних провинций спешили люди, чтобы посмотреть на то, чего они раньше не 
видели и о чем не слыхали. Ведь толковали о меткости его руки и о том, что он, 
бросая копье и пуская стрелу, никогда не промахивается.

Когда же наступил день зрелищ, амфитеатр заполнился зрителями; для Коммода была 
устроена ограда в виде кольца, чтобы он не подвергался опасности, сражаясь со 
зверями лицом к лицу, а бросал бы копье сверху, из безопасного места, выказывая 
больше меткости, чем смелости». Всех зверей он поражал копьем или дротиком с 
первого удара. «Наконец, когда из подземелий амфитеатра была одновременно 
выпущена сотня львов, он убил их всех таким же количеством дротиков – трупы их 
лежали долго, так что все спокойно пересчитали их и не обнаружили лишнего 
дротика.

До этих пор, хотя его поступки и не соответствовали императорскому положению, 
однако в них было благодаря мужеству и меткости нечто приятное для простого 
народа; когда же он обнаженный вышел на арену амфитеатра и, взяв оружие, начал 
сражаться как гладиатор, тогда уже народ с неодобрением посмотрел на это 
зрелище – благородный римский император, после стольких трофеев отца и предков, 
не против варваров берет в руки оружие, подобающее римской власти, но глумится 
над своим достоинством, принимая позорнейший и постыдный вид. Вступая в 
единоборство, он легко одолевал противников, и дело доходило до ранений, так 
как все поддавались ему, думая о нем как об императоре, а не как о гладиаторе.

Дошел он до такого безумия, что не захотел больше жить в императорском дворце, 
но пожелал переселиться в казарму гладиаторов. Себя он повелел называть уже не 
Геркулесом, а именем одного знаменитого гладиатора, недавно скончавшегося» (Гер.
 I, 15).

По свидетельству биографа Коммода, он выступал на арене как гладиатор 735 раз.

«Диких же зверей он убил собственной рукой много тысяч, в том числе убивал и 
слонов. И все это он часто проделывал на глазах у римского народа. При избиении 
зверей он проявлял необыкновенную силу, пронзая пикой слона насквозь, 
прокалывая рогатиной рог дикой нумидийской козы и убивая с первого удара много 
тысяч громадных зверей» (АЖА, Комм. XI-XIII).

31 декабря 192 г. Коммод был убит в результате заговора, организованного его 
любовницей Марцией и начальником его охраны Квинтом Эмилием Летом.

Рим возликовал, сенат приказал разбить статуи Коммода и уничтожить его имя.

Славная династия Антонинов пришла к бесславному концу.

Конец Антонинов совпал с концом благополучия Римской империи.

Роковой порок заключался в том, что Рим всегда шел вширь, а не вглубь; он шел 
по пути экстенсификации, жил за счет все более и более широкого ограбления 
других народов, а не за счет совершенствования внутренних ресурсов; древним 
римлянам просто не приходило в голову, что можно идти по пути интенсификации, 
по пути научно-технического прогресса – в этом заключалась их историческая 
ограниченность, у них наука не сомкнулась с производством, ибо этому 
воспрепятствовало рабовладение. Раб мог работать добросовестно, так как ему 
было выгодно заслужить милость хозяина, но беда состояла в том, что хозяину 
невыгодно было вкладывать большие средства в техническое усовершенствование 
производства, поскольку проще и дешевле было его расширять за счет увеличения 
числа рабов, огромные партии которых постоянно доставляли победоносные войны: 
не наука питала античное производство, а война.

Экстенсификация Римской империи достигла предела в начале II в. н. э. – 
последняя, 36-я провинция (Дакия) была образована в 107 г.; обращенная в 115 г. 
в провинцию Армения перестала быть ею и получила самостоятельность после смерти 
Траяна в 117 г. Завоеванные территории были столь обширны, что двигаться дальше 
Рим уже физически не мог. Со времени правления Адриана утвердилась политика 
мирного существования, а при его преемниках римлянам пришлось вести даже 
оборонительные войны.

С прекращением победоносных войн заметно сократился приток рабов. К концу II в. 
численность рабов естественно сократилась, и рабовладельческий способ 
производства, лишенный питательной силы, вступил в период безнадежного кризиса.

Неблагополучие в экономике повлекло за собой кризис в идеологии и 
внутриполитическую неустойчивость – настоящий императорский галоп (до Коммода 
во II в. царствовало 5 императоров, а после него и в III в. на троне перебывало 
57 человек); все это пагубно сказалось на боеспособности империи.

Все древние государства двигались по пути экстенсификации, становясь в конечном 
итоге добычей более сильного соперника. Уникальность Рима заключается в том, 
что он прошел самый длинный путь экстенсификации, захлебнулся на этом пути и 
вступил в тяжкий и долгий период самораспада. Никакие внешние силы не могли 
сокрушить античный Рим; в конечном итоге его погубили милитаризм и рабство.



Септимий Север

После убийства Коммода императором в Риме был провозглашен Пертинакс, человек 
почтенного возраста (ему было уже за 60) и хорошей репутации. Пертинакс положил 
конец разгулу своеволия, терзавшего Рим, и обуздал преторианцев, запретив им 
заниматься грабежом и разбоем.




Септимий Север. Мрамор. Англия. Частное собрание.


28 марта 193 г. рассвирепевшие преторианцы ворвались во дворец, убили 
Пертинакса, вернулись к себе в преторианский лагерь и заперли ворота. 
Поднявшись на стены лагеря, воины стали громко кричать «о продаже императорский 
власти, обещая вручить власть тому, кто даст больше денег, и с помощью оружия 
беспрепятственно привести его в императорский дворец» (Гер. II, 6).

Это откровенное заявление преторианцев дошло до богача Дидия Юлиана, который, 
прервав обильный пир, немедленно отправился к стенам преторианского лагеря и 
вступил в переговоры. «Спустив лестницу, воины подняли его на стену: отворить 
ворота они не хотели, пока не узнают о количестве денег, которое будет им дано» 
(Гер. II, 6). Быстро сторговавшись, преторианцы провозгласили Дидия Юлиана 
императором.

«И вот, Дидий Юлиан, придя к власти, сразу же предался удовольствиям и попойкам,
 легкомысленно относясь к государственным делам. Как оказалось, он солгал 
воинам и обманул их, так как не мог выполнить то, что обещал, ведь и 
собственных денег было у него не так много, как он хвастливо заявлял, не было 
их и в государственных сокровищницах – все уже ранее было опустошено из-за 
разнузданности Коммода и его нерасчетливых и безалаберных расходов» (Гер. И, 7).


Поэтому преторианцы начали роптать, а народ – проявлять откровенное презрение к 
недостойному императору и желать, чтобы власть перешла к Песценнию Нигеру, 
наместнику провинции Сирии, человеку немолодому и увенчанному военной славой.

В Антиохии Песценний Нигер был провозглашен императором, и провинции Востока 
сразу признали его. Однако он не проявил должного внимания к Италии и к войскам,
 находившимся в других частях Европы.

Новым претендентом на императорскую власть явился командующий римскими 
легионами, стоявшими на берегах Дуная и Рейна, наместник Паннонии (совр. 
Венгрия). Это был Септимий Север, «родом ливиец, проявлявший силу и энергию в 
управлении, привыкший к суровой и грубой жизни, очень легко переносивший 
трудности, быстрый в своих замыслах и скорый в исполнении задуманного» (Гер. II,
 9).

Вступив в борьбу за императорскую власть, Септимий Север сделал вид, будто 
мстит за злодейски убитого Пертинакса. Как пишет историк Геродиан, «тамошние 
люди очень крепки телом, пригодны для битв и очень кровожадны, но в такой же 
степени тугодумы и неспособны легко понять то, что говорится или делается с 
хитростью и коварством. И вот, поверив Септимию Северу, притворявшемуся, будто 
он возмущен и хочет отомстить за смерть Пертинакса, они предоставили себя в его 
распоряжение, так что объявили его императором и вручили ему власть. Зная 
настроение паннонцев, он стал посылать своих людей в соседние провинции и ко 
всем правителям подчиненных римлянам северных племен; склоняя их всех большими 
обещаниями и надеждами, он легко привлек их на свою сторону. Больше чем 
кто-либо другой из людей он обладал особой способностью притворяться и внушать 
доверие к своей благожелательности, не скупился на клятвы, чтобы затем, если 
нужно было, нарушить их, прибегая ко лжи ради выгоды, и с языка его сходило то, 
чего не было на уме» (Гер. II, 9).

Септимий Север назвал себя Септимием Севером Пертинаксом и двинул войска на Рим.


«Поход он совершал быстро, форсированным маршем, с сильным напряжением, нигде 
не задерживаясь и не давая времени для передышки, разве что настолько, чтобы 
воины, немного отдохнув, могли продолжать путь. Он разделял с ними их тяготы, 
ночевал в простой палатке, и ему подавали ту же еду и то же питье, какие, как 
он знал, были у всех; нигде он не выставлял напоказ императорскую роскошь. 
Поэтому он обеспечил себе еще большую преданность воинов; уважая его за то, что 
он не только вместе с ними переносит трудности, но первый берет их на себя, они 
ревностно выполняли все. Быстро пройдя Паннонию, он появился у границ Италии и, 
опередив молву, предстал перед италийцами как уже прибывший император раньше, 
чем они услышали о предстоящем его прибытии. Великий страх охватывал италийские 
города, когда они узнавали о нашествии такого большого войска. Ведь жители 
Италии, давно отвыкнув от оружия и войн, занимались земледелием и жили среди 
полного мира» (Гер. И, 11).

1 июня 193 г. в Риме по постановлению сената Дидий Юлиан был убит, и 
императорская власть вручена Септимию Северу.

«Все в нем вызывало удивление, больше всего – присутствие ума, стойкость, 
твердая уверенность, смелость в дерзновениях» (Гер. II, 14).

Преторианцев, убивших Пертинакса и предавших Дидия Юлиана, Септимий Север 
разоружил, разжаловал и в буквальном смысле слова голыми выгнал из Рима.

Наведя порядок в Риме, новый император серьезно стал думать о войне против 
Песценния Нигера, который пребывал в бездействии в Сирии. Другого возможного 
претендента на императорскую власть, Кло-дия Альбина, наместника Британии, 
Септимий Север привлек на свою сторону тем, что объявил его своим соправителем 
и даровал ему титул цезаря, после чего немедленно двинулся на Восток.

В кровопролитнейшем сражении войска Песценния Нигера были разгромлены, сам он 
успел бежать, но был настигнут и убит.

Став полновластным хозяином Востока, Септимий Север вернулся на Запад и двинул 
войска против Клодия Альбина, отношения с которым к этому времени испортились.

«Септимий Север часто шел через холодные и высокие горы среди бурь и снегов с 
непокрытой головой, поддерживая своим примером твердость и мужество воинов, так 
что они терпели усталость не только из страха или чувства долга, но подражая 
императору и соревнуясь с ним» (Гер. III, 6).

Решающая битва произошла в 197 г. около города Лугдунум (совр. Лион) в Галлии: 
Клодий Альбин был убит, а войско его разгромлено.





Как пишет Геродиан, «ничто нельзя сравнить с битвами и победами Септимия Севера 
ни по численности войск, ни по длительности преодоленных расстояний, ни по 
количеству сражений, ни по быстроте переходов. Велики были битвы Юлия Цезаря с 
Помпеем, где с обеих сторон сражались римские войска, битвы Августа с Антонием 
или с сыновьями Помпея. Но нелегко привести еще пример, чтобы один человек 
победил трех императоров, уже правивших» (Гер. III, 7).

Разделавшись с приверженцами Клодия Альбина, Септимий Север с войском вернулся 
в Рим. «Для народа он устроил в честь своих побед богатые раздачи, а воинам 
подарил большие деньги и разрешил много такого, что раньше им не было позволено.
 А именно, он увеличил им жалованье, позволил носить золотые кольца и брать 
себе жен. Все это прежде считалось чуждым воинскому воздержанию, так как мешало 
их боевой готовности. Септимий Север впервые поколебал твердый и суровый образ 
жизни воинов, их покорность и уважение к начальникам, готовность к трудностям и 
дисциплину, научил их любви к деньгам, жадности, открыв путь к роскоши» (Гер. 
III, 8). «Всех видных сенаторов и людей, выдающихся в провинциях происхождением 
или богатством, он беспощадно убивал, гневаясь, как он притворно утверждал, на 
врагов, а на самом деле из-за своей ненасытной алчности. Ведь еще ни один 
император не позволял деньгам так властвовать над собой. Насколько силой духа, 
выносливостью в трудных обстоятельствах и опытностью в военном деле Септимий 
Север не уступал никому из самых прославленных людей, настолько велико было в 
нем корыстолюбие, питаемое несправедливыми убийствами под любым предлогом. 
Властвовал он больше благодаря страху подданных, чем благодаря их преданности» 
(Гер. III, 8).





Сенат при Септимий Севере потерял всякое значение. Немалое число сенаторов пало 
жертвой жестоких преследований. «Многие были погублены, одни – за то, что 
шутили, другие – за то, что молчали, третьи – за то, что позволяли себе 
иносказательные выражения, например: «Вот император, действительно 
оправдывающий свои имена – действительно упорный (Пертинакс по-латыни значит 
упорный), действительно жестокий (Север значит жестокий или твердый)» (АЖА, Сев.
 XIV).

Септимий Север, истребляя римскую знать, покровительствовал знати в других 
городах и провинциях, особенно в Африке и на Востоке. С его времени заметно 
убыстряется процесс варваризации армии, так как он стал брать в преторианские 
когорты выходцев из придунайских земель и из восточных стран (особенно из 
Сирии).

С точки зрения римлян Септимий Север был варваром, так как родился на побережье 
Ливии в римском городе Лептис Магна и на всю жизнь сохранил африканский акцент; 
его родная сестра говорила по-латыни так плохо, что ему было стыдно за нее: он 
быстро выпроводил ее из Рима, когда она однажды приехала навестить его.

Септимий Север был человеком образованным. «Он был достаточно обучен латинскому 
языку, хорошо владел греческой речью, но лучше всего усвоил пуническое 
красноречие» (Авр. Викт. Извл. XX).

«Довольно много времени он отдавал занятиям философией и отличался 
необыкновенным рвением к наукам» (АЖА, Сев. XVIII). Под науками он понимал 
главным образом астрологию, которой сильно увлекался.

Септимий Север вел крупные войны, подражая Траяну. В 199 г. победоносно 
завершилась война с Парфией. В 203 г. в Риме на Форуме в память об этой победе 
построили сохранившуюся до нашего времени триумфальную арку с надписью в честь 
победителя и его сыновей Кара-каллы и Геты (имя Геты впоследствии было 
уничтожено): «Императору Цезарю Луцию Септимию Северу, сыну Марка, Пию 
Пертинаксу Августу, отцу отечества, Парфянскому Арабскому и Парфянскому 
Адиабенс-кому, великому понтифику, наделенному властью народного трибуна в 11-й 
раз, императору в 11-й раз, консулу в 3-й раз, проконсулу, и императору Цезарю 
Марку Аврелию Антонину Августу, сыну Луция, Благочестивому, Счастливому, 
наделенному властью народного трибуна в 6-й раз, консулу, проконсулу, отцу 
отечества, наилучшим и отважнейшим принцепсам, за восстановление государства и 
за расширение власти римского народа благодаря их выдающейся доблести в Риме и 
вне его пределов сенат и народ римский (воздвигли им эту триумфальную арку)» 
(ЛН, 206).

Септимий Север заботился также и о безопасности римских границ в Европе: он 
построил укрепления на Рейне и Дунае, а в 208 г., уже старый и больной, 
предпринял поход в Британию, где одержал блестящую победу и приказал построить 
новую мощную оборонительную стену поперек всего острова.

Септимий Север скончался от болезни в далекой Британии в феврале 211 г.

Он сочетал в себе здравый ум дельного правителя со столь большой жестокостью, 
что современники говорили о нем, что ему надо было или вообще на свет не 
родиться, ибо был он очень жесток, или, если уж родился, то не надо было 
умирать, ибо для государства был он очень полезен (см. АЖА, Сев. XVIII).

К моменту его смерти в городе Риме было запаса хлеба на семь лет вперед, а 
масла столько, что его хватило на пять лет не только для Рима, но и для всей 
Италии (см. АЖА, Сев. XXIII).

«Говорят, что последние слова его были следующие: «Я принял государство, 
раздираемое повсюду междоусобиями, а оставляю его в состоянии мира даже в 
Британии. Старый, с больными ногами, я оставляю моим сыновьям власть твердую, 
если они будут ее достойны, но – слабую, если они будут недостойны ее» (АЖА, 
Сев. XXIII).

Обращаясь к своим сыновьям, он сказал: «Не ссорьтесь между собой, ублажайте 
воинов, на всех остальных можете не обращать никакого внимания» (Дион Касс. 66, 
15, 2).

По постановлению римского сената Септимий Север был объявлен божественным.

«Его очень любили после смерти или потому, что злоба уже улеглась, или потому, 
что исчез страх перед его жестокостью» (АЖА, Сев. XIX).

«После его смерти все высоко оценили его главным образом потому, что 
впоследствии государство в течение долгого времени не видело ничего хорошего ни 
от его сыновей, ни после них, когда многие устремились к власти и Римская 
империя сделалась добычей для грабителей» (АЖА, Сев. XIX).



Юлия Домна

Юлия Домна, уроженка финикийского города Эмесы (на побережье Сирии), была 
второй женой Септимия Севера.




Юлия Домна. Мрамор. Мюнхен. Глиптотека


Септимий Север женился на Юлии Домне, когда еще не был императором. Об этом 
рассказывали так:

«Когда он, овдовев, решил жениться во второй раз, он стал разузнавать гороскопы 
невест, будучи сам в высшей степени сведущ в астрологии. Когда он узнал, что в 
Сирии есть одна девушка, гороскоп которой гласит, что она выйдет замуж за царя, 
он приложил все старания к тому, чтобы жениться на ней и при посредничестве 
друзей добился этого» (АЖА, Сев. III).

Юлия Домна, красивая и образованная женщина, была знакома с философией и 
покровительствовала интеллектуалам, но не проявляла склонности к добродетели. 
Биограф Септимия Севера пишет: «У себя дома Септимий Север был не очень 
осмотрителен и оставил при себе жену свою Юлию, которая прославилась любовными 
похождениями и была виновна в участии в заговоре» (АЖА, Сев. XVIII).

Юлия Домна скончалась в 217 г.; говорили, что после убийства императора 
Каракаллы она пыталась отобрать императорскую власть у узурпатора Макрина, но 
не достигла успеха и уморила себя голодом.



Каракалла

Септимий Бассиан, старший сын Септимия Севера, был переименован отцом в Марка 
Аврелия Антонина: в историю вошел под именем Каракаллы по следующей причине:

«Он получил прозвище Каракалла от названия спускающегося до пят одеяния, 
которое он раздавал народу. Раньше таких не было. Поэтому и доныне такие 
каракаллы называют антониновскими; они особенно распространены среди простого 
народа в Риме» (АЖА, Кар. IX).




Каракалла. Мрамор. Неаполь. Национальный музей


О Каракалле и его брате Гете античные историки отзываются так:

«В детстве Каракалла отличался мягкостью нрава и приветливостью. Но выйдя из 
детского возраста, он стал замкнутым, угрюмым и высокомерным» (АЖА, Кар. I – И).


«Гета был красивым юношей с крутым нравом, но не бессовестный; он был скуп, 
занимался выяснением значения слов, был лакомкой, любил поесть и имел 
пристрастие к вину с различными приправами» (АЖА, Гет. IV).

С детства братья враждовали друг с другом. С годами эта вражда приобрела 
поистине патологический характер.

Когда Септимий Север скончался в Британии, «его сыновья, взрослые молодые люди, 
поспешили в Рим, ссорясь друг с другом уже в пути. Вместе они не 
останавливались и за одним столом не ели – слишком сильно было подозрение, что 
один брат успеет тайком отравить губительным ядом еду другого брата либо сам, 
либо подговорив слуг» (Гер. IV, 1).

После торжественных похорон Септимия Севера в Риме его сыновья разделили 
императорский дворец пополам и «стали жить в нем оба, забив наглухо все проходы,
 которые были не на виду; только дверьми, ведущими на улицу и во двор, они 
пользовались свободно, причем каждый выставил свою стражу» (Гер. IV, 1).

Открыто ненавидя друг друга, «каждый делал все, что мог, лишь бы как-нибудь 
избавиться от брата и заполучить всю власть в свои руки» (Гер. IV, 3). 
«Большинство римлян склонялось на сторону Геты, потому что он производил 
впечатление человека порядочного: проявлял скромность и мягкость по отношению к 
лицам, обращавшимся к нему. Кара-калла же во всем выказывал жестокость и 
раздражительность» (Гер. IV, 3). Юлия Домна была бессильна примирить их друг с 
другом. Они задумали даже разделить Римскую империю на Запад и Восток, но Юлия 
Домна сумела удержать их от этого шага (см. Гер. IV, 3).

Ненависть и соперничество между братьями росли. «Они уже перепробовали все виды 
коварств, пытались договориться с виночерпиями и поварами, чтобы те подбросили 
другому какой-нибудь отравы. Но ничего у них не выходило, потому что каждый был 
начеку и очень остерегался. Наконец Каракалла не выдержал: подстрекаемый жаждой 
единовластия, он решил действовать мечом и убийством. Смертельно раненный Гета, 
облив кровью грудь матери, расстался с жизнью. А Каракалла, осуществив убийство,
 выскакивает из спальни и бежит через весь дворец, крича, что он едва спасся, 
избежав величайшей опасности» (Гер. IV, 4). Это случилось в феврале 212 г.





После убийства брата Каракалла бросился в преторианский лагерь. «За свое 
спасение и единовластие он пообещал выдать каждому воину по 2500 аттических 
драхм, а также увеличить в полтора раза получаемое ими довольствие. Он велел, 
разойдясь отсюда, сразу взять эти деньги из храмов и казнохранилищ, в один день 
безжалостно расточив все то, что Септимий Север 18 лет копил и сохранял, 
причиняя несчастья другим» (Гер. IV, 4).

«Когда Каракалла убил Гету, то, боясь, что братоубийство покроет его позором, 
как тирана, и услыхав, что можно смягчить ужас этого преступления, если 
провозгласить брата божественным, говорят, сказал: «Пусть будет божественным, 
лишь бы не был живым!» Он причислил его к богам, и поэтому народная молва 
кое-как примирилась с братоубийцей» (АЖА, Гет. II).

Каракалла свирепо расправился со всеми, кого можно было заподозрить в симпатии 
к Гете. «Сенаторов, кто родовит, или побогаче, убивали по малейшему поводу, или 
вовсе без повода – достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты» 
(Гер. IV, 6).

Вступив на путь террора, Каракалла разделался даже со своей женой Плавтиллой, 
которая была дочерью Марка Аврелия; в 205 г. ее отправили в ссылку, а в 212 г. 
убили.

В 212 г. Каракалла издал эдикт, согласно которому права римского гражданства 
получило за очень небольшим исключением все свободное население Римской империи.
 Число налогоплательщиков таким образом значительно увеличилось.

Много сил и времени Каракалла отдавал военной деятельности в Европе и на 
Востоке. Он был не столько разумным полководцем, сколько выносливым воином.

Каракалла был первым римским императором, на которого легла печать явной 
варваризации: «Всех германцев он расположил к себе и вступил с ними в дружбу. 
Часто, сняв с себя римский плащ, он менял его на германскую одежду, и его 
видели в плаще с серебряным шитьем, какой носят сами германцы. Он накладывал 
себе светлые волосы и причесывал их по-германски. Варвары радовались, глядя на 
все это, и любили его чрезвычайно. Римские воины тоже не могли нарадоваться на 
него, особенно благодаря тем прибавкам к жалованью, на которые он не скупился, 
а еще и потому, что он вел себя совсем как воин: первый копал, если нужно было 
копать рвы, навести мост через реку или насыпать вал, и вообще первым брался за 
всякое дело, требующее рук и физической силы». Питался он простой воинской 
пищей и даже сам молол зерно, замешивал тесто и пек хлеб. «В походах он чаще 
всего шел пешком, редко садился в повозку или на коня; свое оружие он носил сам.
 Его выносливость вызывала восхищение; да и как было не восхищаться, видя, что 
такое маленькое тело приучено к столь тяжким трудам» (Гер. IV, 7).





Не только по внешности, но и по духу Каракалла был подлинным варваром. Он 
ревностно поклонялся египетской богине Изиде и построил в Риме ее храмы (см. 
АЖА, Кар. IX). «Вечно подозревая во всех заговорщиков, он непрестанно вопрошал 
оракулы, посылал повсюду за магами, звездочетами, гадателями по внутренностям 
жертвенных животных, так что не пропустил ни одного из тех, кто берется за 
такую ворожбу» (Гер. IV, 12).

Свирепый, дикий и неумный Каракалла не смог удержать в своих руках богатейшее 
наследие Септимия Севера

8 апреля 217 г. Каракалла был убит Макрином, своим префектом претория 
(начальником охраны), который захватил императорскую власть и взял в 
соправители своего сына Диадумена.

В прошлом Макрин был простым воином; говорили даже, что он когда-то был рабом.

«Для прекращения волнения среди воинов Макрин немедленно выплатил им жалованье 
свыше обычного, как это и естественно для человека, желающего загладить 
преступное убийство императора» (АЖА, Макр. V).

Макрин свалил на воинов вину за убийство Каракаллы, а сам написал сенату 
вежливое письмо, в котором были такие слова: «Мне передали императорскую власть,
 охрану которой, отцы сенаторы, я временно взял на себя. Я удержу в своих руках 
правление, если вам будет угодно то, что было угодно воинам; им я выплатил 
жалованье и отдал все распоряжения, как полагается императору». В Риме в сенате 
«после прочтения письма долго продолжалось молчание, так как решительно никто 
не поверил в смерть Каракаллы». Но когда известие об его убийстве подтвердилось,
 сенат с радостью признал императором Макрина «в надежде на то, что он сохранит 
общественную свободу» (АЖА, Макр. VI-VII).

«Макрин, взяв на себя ведение войны против парфян, отправился в поход, стремясь 
смыть величием победы позор своего происхождения и бесславие своей прежней 
жизни. Но после столкновения с парфянами он был покинут легионами, которые 
перешли на сторону Гелиогабала, и был убит» (АЖА, Макр. VIII).

Хотя Макрин не удержался у власти, но стало ясно, что варвар и простой воин уже 
может сделаться императором. В Риме «не так всех радовало наследование власти 
Макрином, как все ликовали и всенародно справляли празднество по поводу 
избавления от Каракаллы. И каждый, особенно из тех, кто занимал видное 
положение или ведал каким-либо делом, думал, что он сбросил висевший над его 
головой меч» (Гер. V, 2).

«Римляне жили в большой безопасности и в подобии свободы тот единственный год, 
когда императором был Макрин» (Гер. V, 2).

Имя Каракаллы в Риме сохранили грандиозные термы (роскошные общественные бани), 
в которых одновременно могло мыться более 1600 человек. Термы Каракаллы, 
построенные в 212—216 гг., занимали большую территорию и представляли собою 
мощный комплекс различных помещений для мытья и купания с горячей и холодной 
водой: при термах находились также библиотеки, площадки для спортивных 
упражнений и парк; внутри термы были роскошно отделаны мрамором и мозаикой.



Гелиогабал

После убийства Каракаллы в борьбу за власть вступила Меза, родная сестра Юлии 
Домны. Меза, находясь в Финикии, в городе Эмесе, куда ее выслали по приказу 
воцарившегося после Каракаллы Макрина, стала богатыми подарками привлекать 
легионеров на свою сторону и распускать слухи, будто ее внук, 
четырнадцатилетний Варий Авит Бассиан, в действительности сын Каракаллы.

Варий Авит был жрецом финикийского бога Солнца Элагабала, или Гелиогабала.




Гелиогабал. Мрамор. Рим. Капитолийские музей


«Был он в цветущем возрасте и красивейшим из юношей своего времени. Когда он 
священнодействовал и по обычаю варваров плясал у алтарей под звуки флейт и 
свирелей, люди взирали на него более чем с обычным любопытством, а особенно – 
воины, знавшие, что он из царского рода, да и к тому же привлекательность его 
притягивала к себе взоры всех» (Гер. V, 3).

Благодаря стараниям Мезы 16 мая 218 г. Варий Авит был провозглашен императором 
под именем Цезарь Марк Аврелий Антонин Август (в историю он вошел под именем 
Гелиогабал, или Элагабал). Его приверженцы и войска Макрина сошлись в бою на 
границе Сирии и Финикии. Макрин бежал с поля боя и был убит.

Гелиогабал «был юн возрастом, в делах несведущ и необразован» (Гер. V, 5), 
поэтому бразды правления взяла в свои руки его бабка Меза, которой не терпелось 
вернуться в Рим в императорский дворец.

«Гелиогабал, двинувшись в путь из Сирии и прибыв в Никомедию (город в Малой 
Азии), там и остался на зиму. Сразу же он предался неистовству и, справляя 
родной ему культ бога Солнца, с упоением плясал, одеваясь в самые пышные наряды,
 украшая себя золочеными пурпурными тканями, ожерельями и браслетами, надев 
корону в виде тиары, отделанную золотом и драгоценными камнями. Ко всякой 
римской и греческой одежде он испытывал презрение, говоря, что она сделана из 
шерсти, ткани дешевой. Меза, видя это, сильно огорчалась; настаивая, она 
пыталась уговорить его переодеться в римскую одежду, раз он готовится вступить 
в Рим и войти в сенат» (Гер. V, 5). Но упрямый юнец твердо решил заставить 
гордых римлян смириться с варварской одеждой их нового императора и отправил в 
Рим свой огромный портрет, приказав выставить его на видном месте, так что 
когда юный варвар-император, наконец, прибыл в Рим, то вид его уже никого не 
удивил (см. Гер. V, 5).

В Риме варвар-император воздвиг храм своему любимому богу Солнца и каждое утро 
совершал перед ним пышнейшее священнодействие, принося в жертву огромное 
количество животных и совершая щедрые возлияния из амфор превосходным старым 
вином; в Риме так же, как и в Финикии, он плясал перед алтарем под звуки музыки,
 вместе с ним плясали его соплеменницы-финикиянки, а почтенные римские сенаторы 
и всадники располагались вокруг, как зрители в театре, между тем как некоторые 
из них были привлечены к церемонии в качестве слуг и одеты в финикийскую одежду.


«Хотя и казалось, что император посвящает все свое время пляскам и 
священнодействиям, он все же казнил большое число знатных и богатых людей, на 
которых ему донесли, что они не одобряют его и смеются над его поведением» (Гер.
 V, 6).

«Он добивался того, чтобы в Риме почитался только один бог Гелио-габал. Кроме 
того, он говорил, что в Рим надо принести религиозные обряды иудеев и самаритян,
 а равно и христианские богослужения для того, чтобы жречество Гелиогабала 
держало в своих руках тайны всех культов» (АЖА, Гел. III).

«Гелиогабал приносил и человеческие жертвы, выбирая для этой цели по всей 
Италии знатных и красивых мальчиков» (АЖА, Гел. VIII).

«Смысл жизни состоял для него в придумывании все новых и новых наслаждений. Он 
устилал розами столовые, ложа и портики и гулял по ним. Он не соглашался 
возлечь на ложе, если оно не было покрыто заячьим мехом или пухом куропаток, 
который находится у них под крыльями. Он часто ел пятки верблюдов, гребни 
петухов, языки павлинов и соловьев. В своих столовых с раздвижными потолками он 
засыпал своих прихлебателей таким количеством фиалок и других цветов, что 
некоторые, не будучи в силах выбраться наверх, задохнувшись, испускали дух. 
Передают, что он дал в цирке зрелище морского сражения в каналах, наполненных 
вином. Он носил тунику всю в золоте, носил и пурпурную, носил и персидскую – 
всю в драгоценных камнях, причем говорил, что он отягощен бременем наслаждения» 
(АЖА, Гел. XIX – XXIII). «Обычными дневными делами он занимался по ночам, а 
ночными – днем, считая и это условием роскошной жизни; таким образом, он 
просыпался и начинал принимать приветствия поздно вечером, а ложился спать 
утром. Своим друзьям он каждый день что-нибудь дарил и редко оставлял кого-либо 
без подарка; исключение составляли честные люди, которых он считал пропащими» 
(АЖА, Гел. XXVIII).

Меза, видя фантастические безумства и откровенную глупость своего 
внука-императора, который к тому же был безобразно развратен, уговорила его 
взять в соправители Алексиана, его двоюродного брата. Гелиогабал по ее 
настоянию усыновил его, изменив ему имя на Александр; римский сенат постановил, 
чтобы шестнадцатилетний Гелиогабал считался отцом одиннадцатилетнего Александра 
(Гер. V, 7).

«Когда Александр был объявлен цезарем, Гелиогабал пожелал приобщить его к своим 
занятиям – плясать, водить хороводы и принимать участие в исполнении жреческих 
обязанностей в таких же одеяниях и в таких же действиях. Но Мамея, мать 
Александра, отвращала своего сына от занятий постыдных и неприличных для 
императора, она тайком приглашала учителей различных наук, занимала сына 
изучением разумных предметов, приучала его к физическим упражнениям, подобающим 
мужчине, – вообще, давала ему греко-римское воспитание. Гелиогабал очень 
сердился на это и раскаивался в том, что усыновил его и поделил с ним власть. 
Всех его учителей он выгнал из императорского дворца, а некоторых из них, самых 
знаменитых, казнил или отправил в изгнание, предъявляя самые смехотворные 
обвинения, будто они развращают его названого сына тем, что не позволяют ему 
водить хороводы и принимать участие в религиозных исступлениях, и тем, что 
вразумляют его и учат тому, что подобает мужчине.

Гелиогабал впал в такое безумие, что всех актеров перевел со сцены на высшие 
государственные посты; префектом претория (начальником своей охраны) он 
назначил какого-то человека, который в молодости был танцором и выступал перед 
римской публикой; возвысив таким образом и какого-то другого человека со сцены, 
он поручил ему руководить воспитанием юношества, следить за благонравием и 
проверять всех вступающих в сенат или в сословие всадников. Наездникам, комикам 
и мимам он доверил важнейшие дела империи. Рабам же своим и вольноотпущенникам 
в меру их известности в постыдных делах он отдал управление провинциями, вручил 
им проконсульскую власть» (Гер. V, 7).

«Вследствие того, что Гелиогабал нагло и безумно попрал в вакхическом 
исступлении все, что считалось в Риме достойным уважения, все люди и особенно 
преторианцы стали испытывать к нему гнев и ненависть; римляне чувствовали к 
нему отвращение, видя его лицо, нарумяненное более сильно, чем это подобает 
даже женщине, видя его, увешанного золотыми ожерельями, разодетого в пестрые 
ткани и пляшущего на виду у всего Рима» (Гер. V, 8).

Гелиогабал попытался убить Александра, но так как от природы был глуп и 
бесхитростен, то в своем коварстве не преуспел, и сам был убит воинами вместе 
со своей матерью Соэмиадой в марте 222 г. Энергичная и опытная Меза сумела 
передать власть другому своему внуку – Александру (см. Гер. V, 8).

Труп Гелиогабала выбросили в Тибр, а сенат повелел уничтожить память о нем и 
навсегда запретил кому бы то ни было носить имя Антонин, которое он опозорил 
навеки. Гелиогабал заслужил славу самого скверного римского императора.



Александр Север

Алексиан Бассиан, двоюродный брат Гелиогабала, как император носил имена Цезарь 
Марк Аврелий Север Александр, или Александр Север. Он получил власть, находясь 
в полном подчинении у своей бабки Мезы и у своей матери Мамеи. Александр Север, 
как пишет его биограф, пользовался исключительным расположением сената и народа 
после убийства «того негодяя (Ге-лиогабала), который не только запятнал имя 
Антонинов, но и покрыл бесчестием все Римское государство» (АЖА, Ал. Сев. II).

Александр Север полностью отстранил от дел всех приспешников Гелиогабала, 
произвел кардинальную чистку сената, всадников, своей свиты и прислуги, 
сократив ее численность до минимума. Евнухов он совсем исключил из своей 
прислуги и повелел им служить как рабам у своей жены. Новый император сочетал в 
себе нравственность с большой твердостью; за это преторианцы прозвали его 
Севером.




Александр Север. Мрамор. Санкт-Петербург. Эрмитаж


Он был доброжелателен к людям и прилежно занимался государственными делами. «Он 
ввел очень большое число разумных законов, касающихся народа и императорского 
казначейства. У него был обычай, если речь шла о праве или других важных делах, 
приглашать на совет только ученых и красноречивых людей, если – о военном деле, 
то старых военных, заслуженных ветеранов, хорошо знавших местности, порядок 
ведения войны, устройство лагеря, а также – всяких образованных людей, главным 
образом тех, кто знал историю: у них он спрашивал, как поступали в случаях, 
подобных тем, какие разбирались, прежние римские императоры или вожди иноземных 
племен» (АЖА, Ал. Сев. XVI).

Александр Север считал, «что на государственные должности нужно ставить тех, 
кто избегает их, а не тех, кто их домогается» (АЖА, Ал. Сев. XIX).

«Он много помог снабжению продовольствием римского народа: тогда как Гелиогабал 
растратил весь запас хлеба, Александр, произведя закупку на свои деньги, 
восстановил его в прежнем количестве» (АЖА, Ал. Сев. XXI).

«Когда римский народ просил его о снижении цен, он спросил через глашатая, 
какой вид товара они считают дорогим. Все в один голос закричали: «Говядину и 
свинину». Тогда он, не снижая цен, запретил убивать свиноматок, 
поросят-сосунков, коров и телят; не прошло и двух лет или даже одного года, как 
оказалось такое изобилие свинины и говядины, что если прежде фунт продавался за 
восемь мелких монет, то теперь цена того и другого вида мяса дошла до двух и 
даже до одной монеты за фунт» (АЖА, Ал. Сев. XXII).

«Александр Север занимался геометрией, изумительно рисовал, замечательно пел, 
но никогда не делал этого в чьем-либо присутствии, – свидетелями бывали только 
его рабы. Он составил в стихах жизнеописания хороших императоров. Он играл на 
лире, на флейте, на органе, на трубе, но, став императором, перестал заниматься 
этим. Борцом он был первоклассным. Он отличался в военном деле, так что много 
воевал, и притом со славою» (АЖА, Ал. Сев. XXVII).

Если сам Александр Север вел себя безупречно, то мать его Мамея навлекла на 
себя ненависть многих.

В середине марта 235 г. Александр Север и Мамея были убиты в Германии 
легионерами, которые провозгласили императором своего командующего Максимина 
Фракийца.

Династия Северов, открывшая варварам путь к римскому престолу, сошла с арены 
истории.

«После гибели Александра Севера власть захватывали многие императоры, вырывая 
ее друг у друга; одни из них правили по полгода, другие – по году, большинство 
– два года, самое большее – три года. Так длилось вплоть до тех императоров, 
которые удерживали власть дольше – до Аврелиана и его преемников» (АЖА, Ал. Сев.
 LXIV).

Этот бесславный период, когда Римская империя вступила в тяжелейший 
политический кризис и едва не распалась, продолжался с 235-го до 284 г. Хотя 
впоследствии политическое положение Римской империи стабилизировалось, однако 
для государства в целом наступил длительный и безысходный период упадка, что 
явилось закономерным последствием общего кризиса рабовладельческого способа 
производства, начавшегося в конце II в.: Рим рабовладельческий был обречен на 
медленное угасание.



Эпилог

Чем инертнее и слабее становился римский мир, тем активнее и сильнее становился 
мир варварский, в окружении которого Вечный город находился постоянно и не 
чуждался контактов с ним. Но в условиях упадка империи этот процесс качественно 
изменился: если раньше варвар, попадая в Рим, вовлекался в сферу его культуры, 
то теперь в Римском государстве все пошло под откос, и римлянин стал опускаться 
до уровня варвара.

Варварство постепенно, но успешно овладевало Римом изнутри. К началу V в. сами 
римляне превратились в варваров, облачились в шкуры и штаны, распустили длинные 
волосы, стали равнодушны к образованности и утратили гражданские чувства.

Уже в IV в. большинство римских императоров по происхождению были варварами, а 
армия в основном состояла из варваров-наемников. В конце века империя 
разделилась на Западную и Восточную, а христианство стало государственной 
религией, так что храмы древних богов оказались в пренебрежении, и сами римляне 
начали их растаскивать для строительства церквей и жилищ.

Падение Западной империи свершилось в 476 г., когда варвар Одоакр овладел 
высшей властью, но не пожелал стать императором, ибо это понятие превратилось в 
пустой звук.

Варвары не разрушили Рим: три раза захватывая его в V в., они грабили и убивали 
население, но здания, как правило, не громили, а если бы даже и захотели это 
сделать, то перед их бетонной мощью дубины оказались бы бессильны.

Античный Рим плавно погрузился в пучину варварства, а его величественные 
сооружения медленно рушились от века к веку, так как были предоставлены сами 
себе, и над их истреблением работало беспощадное время.

Но даже всесильное время не смогло полностью уничтожить Вечный город.

В начале XII в. епископ Хильдеберт Лаварденский, созерцая руины Рима, написал 
такие слова:

		Нет тебе равного, Рим, хотя ты почти и разрушен,
		Но о величье былом ты и в разрухе гласишь.
		Долгие годы твою низринули спесь, и твердыни
		Цезаря, храмы богов ныне в болоте лежат…
		Град сокрушился, но в честь ему и великую славу
		Только одно я хочу вымолвить: это был Рим!

    (Пер. Ф. А. Петровского в кн.: Памятники средневековой латинской литературы 
Х-ХП веков. М., 1972, с. 210)


Приложения