я, — Рено переменил позу на более удобную, — я очень рад, что вы 
оказались настолько великодушны и благоразумны, что согласились выслушать меня.
— Я не нуждаюсь в ваших похвалах.
— Это верно, теперь к делу. Вы, наверное, сразу догадались, что я прибыл в Яффу 
не случайно и не просто так.
— Да, догадалась, и именно сразу.
— Но вы, вероятно, не знаете, кто послал меня к вашему двору и зачем.
— Продолжайте, продолжайте, не останавливайтесь.
— Посветите в ту сторону, не подслушивает ли нас все же кто-нибудь.
Принцесса усмехнувшись выполнила эту просьбу.
— Чего может до такой степени бояться человек, уже приговоренный к смерти?
— У вас пройдет желание шутить, если я вам скажу, что прибыл я сюда по 
повелению графа де Торрожа, великого…
— Не надо, мне все понятно, — быстро проговорила Изабелла и наклонившись, 
поправила светильник.
— Не думаю, что вам понятно все. Мне было поручено соблазнить вас и, тем самым, 
отвлечь от Гюи Лузиньяна.
Изабелла загадочно улыбнулась.
— Ах вот оно что. И в обмен на этот подвиг вам обещали задержать или отменить 
исполнение приговора.
— Да, — неохотно подтвердил граф.
— И после этого вы будете настаивать на том, что не утратили своей рыцарской 
чести, ведь, согласитесь, вас использовали не как рыцаря, а как…
— Постойте, Ваше высочество, я заранее принимаю все ваши обвинения. В свое 
оправдание скажу лишь, что очень плохо знал вас до прибытия сюда.
— Тоже мне, оправдание!
— И, согласитесь, будьте же беспристрастны, я не слишком усердствовал в 
выполнении этого омерзительного задания, хотя на весах и лежала моя жизнь. Ведь 
нельзя же сказать, что появившись при вашем дворе, я пытался за вами ухаживать. 
Скорее наоборот.
Два совершенно противоречивых чувства клокотали в груди принцессы. С одной 
стороны, она не могла не признать, что слова графа справедливы, и, таким 
образом, могла радоваться, что он человек ей не безразличный, изо всех сил 
старался вести себя благородно, но с другой стороны несомненное благородство 
его поведения страшно ее оскорбляло. Как он смеет гордиться, что воздержался от 
ухаживания за нею!
— Вы негодяй, граф. Негодяй. Трусливое, отвратительное животное. Вот вы кто!
Вот какими словами в результате излилась эта буря чувств. Рено Шатильонский 
скорее воспринял волну страсти, исходящую от Изабеллы, чем смысл произнесенных 
слов.
— Возможно вы и имеете право на то, чтобы так меня называть. Но умоляю, 
дослушайте. Да, грешен! И что особенно мне горько — грешен перед вами. Но, 
поверьте, я наказан, и понял я это не в тот момент, когда оказался здесь, а 
несколько раньше, во время нашего последнего разговора, когда мы обсуждали с 
вами стычку в «Белой Куропатке».
Принцесса не без ехидства поинтересовалась.
— Что же произошло во время этого упоительного, во всех отношениях, обсуждения?
— Я вдруг посмотрел на вас не глазами наемника тамплиеров, а своими 
собственными.
— Ну и?
— Вы были прекрасны в своем гневе.
Граф откинулся спиной к стене и заговорил глухо и мрачно.
— Я понимаю, мне нет и не может быть прощения. Вы не можете мне верить, 
особенно после того, что я вам только что рассказал. Подумайте, прошу, только 
об одном, стал бы человек, что-то против вас замышляющий, выкладывать вам всю 
правду. Тем более такую. Если мне суждено сложить голову на плахе, я буду знать,
 что исповедался. Я не преступник по отношению к вам, вы все обо мне знаете. 
Казните меня, если считаете нужным, я не стану роптать. Теперь оставьте меня.
Изабелла встала, столь повелительно прозвучали последние слова графа. Она уже 
собиралась уйти, когда его голос зазвучал вновь.
— Еще только два слова.
Было тихо, лишь попискивали крысы в своих норах.
— Говорите, граф, — Изабелла с такой силой сдавила светильник, что казалось 
пламя начало дрожать именно от ее усилия.
— Я люблю вас, Изабелла.



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. БЕСЕДА В ПЛАТАНОВОЙ РОЩЕ

Довольно скоро шевалье де Труа догадался, что в нынешнее положение ввергнут не 
навсегда. Вместе со всеми остальными братьями, заключенными в клетку 
строжайшего режима в укромной обители Сен-Мари-дез-Латен, он проходит испытание.
 Кому-то нужно еще что-то доказать. Одним лишь тем, что нацепил соответствующий 
плащ, ты не стал настоящим тамплиером. Главное коварство этого испытания 
состояло в том, что оно начиналось сразу после торжественного приема в орден, 
которое многим виделось венцом их годичных усилий. Это был дополнительный пост 
вместо желанного разговения.
Уяснив это для себя, шевалье успокоился и со всей возможной педантичностью 
подошел к исполнению обязанностей, налагаемым на него уставом и режимом. Неделя 
проходила за неделей, и рыцари, одновременно вошед