дин его край 
тяжелой чернильницей, вытащил одно перо из связки.
Отец Марк осторожно отогнул полу кафтана и достал из-за пояса только что 
купленный кинжал. Де Труа резко обернулся к нему и увидел блеснувшее лезвие. 
Отец Марк опередил его вопрос.
— Дайте мне ваше перо, сын мой, его надо как следует очинить.
Через несколько мгновений перо снова было в руках рыцаря.
— Что же мне писать.
— Там знают вашу руку?
— Вероятно. Я несколько раз отправлял им разные послания, раза три-четыре.
— Понятно, — отец Марк острием кинжала почесал переносицу.
— Первый пункт моего плана состоит в том, чтобы отложить ваш отъезд в Иерусалим.
 Согласитесь, трудно воссоединиться с возлюбленной покидая ее.
— Каким образом мне это сделать? Не уехать?
— Для этого вы и сели за этот стол. Пишите, что поражены тяжелой лихорадкой, 
покрывшей нарывами все ваше тело, в силу этого вы не можете двинуться с места 
без риска, смертельного риска для вашей жизни. Чувствуя же свою вину за 
нарушение планов капитула, высокого капитула столь достославного ордена, вы 
считаете своим долгом увеличить вступительный взнос — сколько они с вас 
требовали?
— Две с половиной тысячи флоринов.
— Увеличить взнос с двух с половиной тысяч флоринов, до четырех. Напишите еще, 
что присовокупляете к сказанному просьбу дать вам возможность долечиться и 
привести себя в состояние, достойное того, в коем, по уставу достославного 
ордена, и должен пребывать рыцарь, ищущий приема в число полноправных членов. 
Написали?
— Да. Сколько просить мне времени для отсрочки, святой отец? — повернулся снова 
к отцу Марку рыцарь.
— Нисколько.
— Не понимаю.
— Не указывайте никакого конкретного срока, сын мой, чтобы не связывать себя 
новыми обещаниями, тоже, может быть, невыполнимыми. Если господь приведет вам 
явиться в чертоги орденские, вы явитесь не как нарушитель рыцарского слова, 
вновь просящий о снисхождении, а как преодолевший жестокую болезнь. Если же вы 
не явитесь вообще, то четыре тысячи вас, мне кажется, достойно заменят. 
Понятно?
Лицо шевалье де Труа сияло неподдельным счастьем. И восхищением. Он был поражен 
необыкновенным умом своего духовника — какой он придумал отличный выход из 
безвыходного положения.
— Я спасен, — прошептал рыцарь, — но я не думал, что все так просто.
— На самом деле все еще проще, чем вам кажется сын мой, — сказал отец Марк.
— Вы все время говорите загадками.
— Вы поставили подпись?
— Я спасен, спасен, — восхищенно шептал шевалье.
— Подпишитесь.
— Пожалуйста.
— А теперь я поставлю печать, — с этими словами отец Марк вонзил по самую 
рукоятку кинжал в основание черепа лангедокского рыцаря шевалье де Труа. Он 
умер мгновенно, даже не дернувшись, только с кончика пера на краешек письма 
упала капля чернил.
Отец Марк протянул было руку к письму, но заметил, что пламя свечей, стоящих на 
столе, колебнулось. Кто-то бесшумно вошел в комнату. Интересно, видел ли он что 
произошло, или просто застал мирную сцену — шевалье пишет, сидя за столом, а 
его гость стоит у него за спиной, наблюдая?
Отец Марк осторожно обернулся, придерживая бедром тело де Труа, готовое рухнуть 
на спину с табурета. Обернулся готовый ко всему.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он глухо у своего недавнего спасителя. Анжет 
стоял, широко раздвинув ноги и широко раскрыв глаза.
— Что ты здесь делаешь? — повторил свой вопрос отец Марк, но теперь значительно 
более властным тоном.
— Господин! — тихо позвал оруженосец глядя мимо человека с мозаичным лицом. 
Позвал и сделал шаг вперед и чуть влево, пытаясь увидеть, что происходит с 
шевалье, сидящим за спиною этого странного типа.
— Господин! — снова негромко и призывно пропел юноша, делая еще один шаг, опять 
немного вперед и немного влево. В глубине души он уже понял, что произошло 
нечто ужасное, но это знание пока еще не всплыло в область рассудка и 
отражалось в светлых глазах юноши каким-то сумасшедшим блеском.
— Господин! — теперь уже почти проныл он.
Отец Марк внимательно наблюдал за этим замедленным передвижением. Ему было 
совершенно ясно, что мальчишка обо всем догадался, и рука его уже автоматически 
тянется к рукояти меча при помощи которого он спас у боен убийцу своего 
господина. Еще мгновение — и он завопит, заорет, воззовет… Вполне возможно, что 
его услышат, прибегут… И вот в тот момент, когда оруженосец уже до половины 
вытянул из ножен свое оружие, и рот его стал приоткрываться в преддверии 
настоящего крика, бывший ассасин, одним, почти неуловимым движением вырвал 
кинжал из затылка господина и воткнул его в горло слуги.
Он даже успел отскочить в сторону, чтобы стр