кисшие перины менял в 
Сейдоле и Хафараиме, но откуда мне знать, что ты встретился мне, не имея на 
своей совести грешков пострашнее.
Анаэль сел на камень возле костра и разочаровано потер руками лицо.
— Не могу понять, зачем ты держишь при себе человека, внушающего такие 
подозрения?
— Надеюсь, ты не станешь мне указывать, что мне делать, а чего нет?
— Просто я не понимаю, зачем тебе такая обуза, ведь меня легче убить.
— Если будешь очень просить — убью, — сказал Анри, показывая своим тоном, что 
разговор он считает законченным.
Постепенно, Анаэль понял, что шайка Анри, при всей внешней своей необузданности,
 стихийности, была очень хорошо и разумно организована. Вожак препятствовал ее 
чрезмерному разрастанию, и принимал желающих к ней пристать по какому-то своему,
 ему лишь понятному принципу. Он выбирал из числа бродяг, одиноких разбойников 
и искателей приключений не самых могучих и не самых свирепых на вид. Избегал, 
что как раз было понятно, стариков и юнцов. Сначала Анаэль думал, что Анри 
предпочитает не связываться с мусульманами, но потом оказалось, есть и сарацины 
в его шайке. Только через пару месяцев, уже ближе к зиме, Анаэль наконец уловил 
самые общие черты той картины, что добивался вожак. Его шайка была своего рода 
ковчегом, в ней желательно было иметь каждой разбойничьей твари по паре. 
Несколько отменных бойцов-силачей, несколько самострельщиков и лучников, 
пара-тройка «длиннопалых» — настоящих воров-умельцев. А кроме этого имелся 
постоянный повар и даже свой трубадур — маленький злобный провансалец, 
почему-то возненавидевший Анаэля со всей силой непонятной страсти. Он требовал, 
чтобы его звали де Фашон, но откликался и на просто Жак.
Осень 1184 года выдалась тяжелой для обывателей маленьких городов близлежащих 
долин. Из-за Иордана дважды налетали сельджуки. Кроме того, несмотря на все 
усердие усадебных псов, урон, который приносила горожанам шайка Анри, был 
немалым.
Самым захватывающим в разбойничьей жизни является не сам по себе налет, не 
схватка с сонными стражниками, не бегство от погони по лунным тропам, когда 
стук сердца заглушает стук копыт. Самое интересное, самое драматичное — дележ 
добычи. Конечно, есть и всеми признается изначальный договор, все примерно 
знают, кто и сколько должен получить. Споры возникают из-за оценок стоимости.
— Ты мне говоришь, что это ожерелье из хорасанской бирюзы стоит десять 
бизантов? — спрашивает красный от возмущения сицилиец.
— Да, — невозмутимо говорит флегматичный норманн, почесывая небритую щеку.
— Оно не стоит и сорока турских су!
Норманн демонстративно хохочет, закатывая глаза. Сицилиец хватается за кинжал, 
изрыгая проклятия, призванные испепелить насмешника. Крови пролиться не дают. 
Анри усмиряет их гнев презрительным окриком.
Анаэль однажды спросил, почему ему не выделяется никакой доли, ведь он 
участвует в налетах, грабит, убивает, рискует жизнью.
Анри очень удивила эта претензия.
— Ты не член шайки, — ответил он.
— А кто я? — удивился в свою очередь Анаэль.
— Ты добыча.
— Добыча?!
— Именно. Общая. Если хочешь, я выставлю тебя на раздел.
Больше Анаэль на эту тему не заговаривал. Планов бегства он, конечно, не 
оставлял. Жизнь его в подвале башни, даже с учетом всех неприятных сторон, была 
все же сноснее, чем в лепрозории или на плантации в Агаддине. Правда за свой 
завтрашний день он теперь мог поручиться еще с меньшим основанием, чем там. 
Любой, самый вздорный пьяный каприз и существование его будет прервано, тайник 
в подвалах Соломонова храма навек останется втуне, и человек с опущенным веком, 
Старец Горы Синан, умрет, так и не вкусив заслуженного возмездия. Мысль об этом 
не давала спокойно спать, и чем дальше, тем она становилась ярче и злее. Он 
ворочался на пахнущих псиной шкурах и ослепительные видения осуществленной 
мести проходили в его бессонном мозгу. Он даже не подозревал, до какой степени 
глубоко в его душу проникло мстительное чувство. В сарае Агаддина и лепрозории 
оно было приглушено животными условиями существования — он должен был там 
выжить как тварь, теперь едва-едва придя в обычное свое состояние, он вновь 
более всего желал отомстить. Нажитый за последние месяцы опыт советовал — не 
спешить. Как человеческий глаз, он должен был хранить в себе умение 
одновременно видеть и далеко и близко. И башни замка Алейк, и кинжал, 
приставленный к его горлу человеком Весельчака Анри.
С течением времени Анаэль понял, что вожак тоже в известной степени зависит от 
него, что-то мешает лихому разбойнику запросто с ним расправиться. Как будто он 
ждет откуда-то указания или сигнала, а до этого должен даже, как будто беречь 
свою «добычу». Во время налетов, сопряженных с особым риском, Анаэль всегда был 
оставляем в задних рядах, он это заметил и правильно расценил.
Осень постепенно перетекла в зиму. Зимы в Палестине в те времена иногда 
случались довольно холодные, не был большой редкостью даже снег. Что, впрочем, 
выходцам из Аквитании, а тем более Британии было не внове и не могло испугать. 
Между тем, жизнь в разбойничьем сообществе стала тяжелей. Все меньше и меньше 
путников было на дорогах, все труднее было незаметно прокрадываться в города. 
Мрачные разбойники большую часть времени валялись в подвале, играли в кости и 
проклинали свою жизнь. В таких условиях каждый удачный налет праздновался 
широко и шумно: это скрашивало тусклые б