сед, — послушай, ты хочешь стать прокаженным?
На жутком солнцепеке реакция Анаэля замедлилась, он не сразу сообразил, что 
нужно ответить на подобный вопрос. Беспалый еще отхлебнул своего супа.
— На время, — добавил он, после глотка.
У Анаэля не было сил разозлиться.
— Я не понимаю тебя, — вяло сказал он.
— Я выбрал тебя.
Анаэль демонстративно сплюнул. Беспалый не счел нужным на это обидеться.
— Скоро, кажется, умру. А может и нет. Знаю одну тайну. Очень большую. Не 
хочется делиться с могилой.
— Какую тайну? — недовольным голосом задал Анаэль риторический вопрос.
— Все! — заорал Сибр. — Все! Прокаженные — под замок, под замок!
Беспалый допил свое пойло, наклонился к уху Анаэля и прошептал, плюясь сквозь 
ошметки верхней губы:
— Я король Иерусалимский.
Разумеется, Анаэль решил, что этот старик просто-напросто повредился в рассудке.
 Это легко было понять — возраст, жара, проказа. И он отмахнулся было от этого 
отвратительного и нелепого видения. Но, на следующий день, старик снова 
осторожно к нему подсел.
— Я не сошел о ума. Стань прокаженным.
И тут же отошел. Анаэль успел посмотреть ему в глаза, взгляд их показался ему 
осмысленным и уверенным. Несколько дней после этого, он наблюдал за стариком во 
время кратковременных трапез. Конечно, болезнь накладывает свой отпечаток на 
любого, особенно если это такая болезнь, как лепра, но с другой стороны, что бы 
с человеком не случилось, какие-то черты себя прежнего, он сохраняет в любых 
обстоятельствах. По многим мелким деталям поведения, походки, по строю и тону 
речи этого старика, Анаэль заключил для себя, что тот скорее всего принадлежал 
раньше к обществу людей благородных и был франком, а не азиатом. Старик, 
конечно, догадывался, что за ним наблюдают, но не подходил и избегал 
встречаться с Анаэлем взглядами.
Анаэль не мог не задаваться мыслью, что именно за тайну может скрывать этот 
человек, называющийся так звучно — король Иерусалимский. И зачем ему нужно, 
чтобы Анаэль стал прокаженным? Может быть там, в бараке, имеется какое-то 
доказательство, что его столь громадные притязания не вполне беспочвенны? И 
почему, он решил но откровенничать именно с ним из полусотни имеющихся здесь 
преступников?
Но даже если он прав, продолжал рассуждать Анаэль, если он даже и король 
Иерусалимский, чего конечно не может быть, так вот если он даже и прав, то 
какую пользу бывший ассасин сможет извлечь для себя из владения его тайной? Тем 
более находясь здесь, за двумя кругами стен, да еще под замком в бараке, 
набитом прокаженными.
Пускай на троне Иерусалима сидит самозванец, стало быть это угодно кому-то, 
неким немалым силам. Выступить против них на стороне, изувеченного проказой, 
старика — не самая завидная роль. Можно попробовать, обратиться с этими 
ценнейшими сведениями к другим силам, противникам царствующего самозванца — их 
не может не быть, но где их тут отыскать, на пыльном, выжженном солнцем дворе?
На некоторое время Анаэль совершенно успокаивался, но потом что-то начинало 
шевелиться в груди. Так что — остаться в стороне, пройти мимо такой 
возможности? И было бы что терять, и из чего выбирать. Правда и то, что эта 
«возможность» сильно смахивает на обыкновенное самоубийство. Но не самоубийство 
ли это тихое угасание под надзором одноглазого Сибра, возле уныло чадящей печи 
на берегу Мертвого моря?
Несколько дней эти сомнения изводили Анаэля. Он очень остро осознал, что 
находясь на самом, казалось бы, дне жизни, стоя по уши в дерьме безысходности, 
он имеет то, что можно потерять — право не быть прокаженным.
Через неделю, старик снова подошел к нему.
— Я не привык ждать. Не хочешь — прощай. Как стать прокаженным научу. — Голос 
старика звучал требовательно и твердо.
Раздумывать долго Анаэлю не пришлось.
Вечером того же дня, Сибр застал одного итальянца за разглядыванием каких-то 
пятен у себя под мышками. Тут же был вызван монастырский костоправ, и вскоре 
уже волокли воющего бедолагу к воротам внутреннего тюремного лепрозория.
Наблюдая за этой сценой, Анаэль принял решение. Надо оттолкнуться от дна, это 
умнее, чем всю жизнь барахтаться на глубине без шанса оказаться на поверхности.
Он подошел к Сибру, тот беседовал с лекарем, сидя на лавке перед кухней, и 
сказал, что тоже, кажется, болен.
— Что-о?! — беседующие воззрились на него с не скрываемым удивлением.
— Я болен, — повторил Анаэль и показал им голени своих ног. На них, время от 
времени, появлялась какая-то сыпь и сейчас она как раз имела место.
Лекарь, покряхтывая от любопытства и прилившей к голове крови, осмотрел 
предъявленные раны.
— Ну, что? — поинтересовался нетерпеливый Сибр.
Его вполне бы устроило переселение этого странного типа из его барака в 
соседний — меньше хлопот.
Костоправ выглядел несколько смущенным.
— Не знаю, — сказал он, — язвы, конечно, есть, но…
— Да ноги — это что, — заорал Сибр, — ты на рожу его посмотри! Как его раньше 
не запихнули в прокаженный сарай!
— Да, лицо тоже чего-то… — лекарь продолжал проявлять нерешительность.
— Он же сам говорит, что болен! — настаивал Сибр. — Я уже пять лет здесь и 
впервые вижу, чтобы человек сам просился к прокаженным.
— Вот именно, — пробормотал врач.
Надсмотрщик встал, охватил правой рукою Анаэля за подбородок. Повертел его из 
стороны в сторону и убежденно заявил:
— Лепра.
Лекарь перекрестился, пожал плечами и стал шептать, подходящую к случаю, 
молитву. Надсмотрщик оценил это как согласие и кликнул сво