а не могла, довольно скоро даст себя знать потеря крови. Исмаил долго 
бежал по распадку, потом поднимался вверх по осыпающемуся склону, потом был еще 
один распадок и бугристый откос. В нем неожиданно, во всей своей неистовости, 
проснулся охотничий инстинкт, тот самый, что так помогал ему при выполнении 
заданий владетеля горного замка. Даже потеряв след раненого животного, Исмаил 
еще долго блуждал в горах в надежде на случай; на этот раз случай отказался 
прийти ему на подмогу. Наступила ночь. Исмаил устроился на ночлег в яме, 
наполненной сухими листьями. Утром он обнаружил, что заблудился. Окружающая 
местность была ему совершенно незнакома. Он попытался найти дорогу обратно к 
хижине отшельника, о раненой косуле уже и не вспоминал. Попадавшиеся ему по 
дороге уступы, всхолмия, провалы, распадки, кедровые рощи были во-первых, ему 
абсолютно незнакомы, а во-вторых, походили друг на друга, как барханы в пустыне 
или волны в море. Раздражение его уже готово было смениться отчаянием, когда он 
вдруг увидел струйку дыма, поднимающуюся из-за ореховых зарослей.
Еще не выбравшись на открытое место, Исмаил понял, что дым этот никак не связан 
с очагом молчаливого лекаря. Он поднимался над костром, расположенным на берегу 
ручья. Горы здесь уже почти сходили на нет и начиналась неширокая палестинская 
долина, занятая островами леса. Вдоль ручья шла полузаброшенная на вид дорога. 
У костра расположилось несколько человек. Путешествующие. В котелке, над 
догорающим огнем, кипел их обед. А может быть уже и ужин. Целый день 
пробродивший по негостеприимным горам, юноша сглотнул слюну.
Первым побуждением Исмаила было кинуться к людям, но для начала он вспомнил о 
своем отражении в дождевой луже, да и весь опыт последних месяцев научил его 
тому, что надо подавлять в себе первые побуждения, как бы сильны и естественны 
они не были. Он лег в траву и стал внимательно присматриваться к сидящим у 
костра. Одеты все были кое-как, то есть были явно не избалованы путешествиями 
верхом и ночевку под открытым небом не считали большим несчастьем. На головах у 
всех красовались желтые головные повязки. Вели они себя сдержанно если не 
сказать опасливо. Не походили они, прямо скажем, на компанию подгулявших 
крестьян из соседнего села. «Ну конечно! — осенило Исмаила, — это были 
марабуты». Он похвалил себя за то, что не кинулся к ним с расспросами, ибо 
валялся бы сейчас на дне этого ручья с перерезанным горлом. Слишком дорогая 
плата за желание узнать дорогу к ближайшему человеческому поселению. Впрочем, 
что касается дороги — вот она, белая пыльная змея, вьющаяся между холмами, 
поросшими мелким иорданским можжевельником.
Исмаил обошел стоянку бешеных дервишей. Он не боялся быть замеченным, его 
научили в свое время, говоря фигурально, растворяться в воде и испаряться в 
воздухе, так что проскользнуть незаметно мимо пятерых полусонных негодяев было 
для него делом нетрудным. И уже через каких-нибудь три сотни шагов он выбрался 
на дорогу и уверенно пошел по теплой пыли, еще не зная куда, но, во всяком 
случае, удаляясь от горного хребта, столь опостылевшего ему в последние месяцы.
В попавшейся по дороге рощице он выломал себе суковатую палку — он не столько 
рассчитывал на нее, как на оружие, сколько надеялся, что она придаст ему 
страннический вид. Лук он выбросил, ибо пользы от него было бы немного, а 
раздражение он мог вызвать большое. Исмаил рассудил так, что ему нужно выбрать 
какой-то облик. Более всего подходящим он счел роль дервиша, или паломника, в 
зависимости от того, кто станет им интересоваться, сарацин или назорей. Исмаил 
понимал, что для начала надо выяснить, где он находится. Он не имел ни 
малейшего представления о том, куда его забросила судьба, в какой именно части 
Антиливана он имел несчастье или счастье заблудиться.
Он был голоден, пыль набивалась в нос, подошвы, отвыкшие от длительной 
многодневной ходьбы, ныли, но состояние духа оставалось просветленным. В свои 
двадцать с небольшим лет он успел увидеть изнанку жизни, успел умереть и 
воскреснуть; вроде бы у него не было оснований ждать от людей, которых ему 
предстояло встретить, никакой ласки, но в глазах его горел какой-то особенно 
живой, то ли веселый, то ли азартный блеск. Он был готов ко всем тем каверзам и 
неожиданностям, что уже приготовила или только собирается ему приготовить жизнь.




ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА, ИЛИ БО-СЕАН

Еще издали Исмаил увидел, что над ними развевается черно-белый полосатый флаг. 
Много он слышал рассказов о нем, но видел впервые. Он даже знал девиз, что был 
начертан на нем: "Не нам, не нам, но имени Твоему! " Эти слова назорейские 
рыцари из ордена храмовников, или говоря по другому, тамплиеров, обращали к 
матери своего Бога.
Итак, к нему приближалась группа всадников, предводительствуемая несколькими 
рыцарями Иерусалимского храма. Исмаил остановился, внимательно и настороженно 
всматриваясь в приближающиеся конные фигуры. Среди последователей Старца Горы, 
как впрочем и среди всех остальных мусульман передней Азии, ходило множество 
рассказов об этом воинственном сообществе. Один фантастичнее другого. В 
результате, этот воинственный, богатый, и мрачный орден рисовался в воображении 
легковерных и впечатлительных сарацин чуть ли не как сказочное чудище с 
тысячами голов, ощетинившееся тысячами копий, одетое в один гигантский белый 
плащ, украшенный большим восьмиконечным красным крестом. Джуджи-Маджуджи 
арабских сказок явно ему проигрывали по силе действия на душу простого народа.
Сообразив, с кем ему сейчас придется иметь дело на этой пустынной пыльной 
дороге, Исмаил покосился на близлежащие кусты: неплохо было бы свернуть туда и 
из укрытия понаблюдать за тем, как кавалькада тамплиеров продефилирует мимо. Но 
тут же он пристыдил себя за малодушие и остался на пути приближающейся железной 
колонны назорее