| |
ире мертвой жизни истины
нет-- там только забвение.
И все же Феникс продолжал допытываться у
Телема: -- Но я смертен, Телем, и во мне есть мысль. Не она ли
борется
со
смертью? И ответил за Телема
Геракл: -- Со смертью борются руками. Тяжело отводить ее руку. Она
сильнеевеликана. Но Геракл отводил. Тогда спросил его
Феникс: -- Ты слыхал об истине, Геракл? Удивился
герой-полубог: -- Кто она? Титанида? Богиня? Или демон подземной мглы? Не
слыхал я
отакой бессмертной.
И тогда все посмотрели на Геракла, и опять Феникс спросил
его: -- Знаешь ты, что решает в
мире? -- Сила.
-- Истина есть та сила.
Но Геракл только повел плечами и
сказал: -- Не встречал я еще такой Силы. Если встречу -- поборется Геракл
и
сИстиной.
И снова все при этих словах посмотрели на мышцы Геракла, так как знали,
что Геракл не умеет шутить.
Тут припомнил Феникс слова
Хирона: "Сила -- в мысли высокой. Чем выше мысль, тем она и сильнее.
Покоряетона и большое, и малое. Великая жалость была силой Асклепия, потому что
былаона его самой высокой мыслью. Не от слабости -- от великой силы
истекаетвеликая жалость".
Тогда заговорили гости Хирона о жалости и снова вспоминали
словаХирона, хотя никто не мог сказать, так ли точно говорил
Хирон: -- Боги думают, что для большой жалости нужно и большое время,
и,
любуясь жизнь, забывают о малой жалости -- для тех, у кого для жизни
малоевремя.
Так оно для Олимпа, для неба бессмертных, где время только и
бываетбольшим. Но Асклепий говорил: "И в малом времени вмещается большая
жалость,
у кого она есть". Эту жалость и дарил он смертным. Не гордился он
своимбессмертием, как боги неба, а радовался ему, как земной бог, потому
что,
будучи бессмертным, мог всегда источать смертным сострадание врачевателя.
В том-то и была сила Асклепия.
Удивили эти слова Геракла, и он
спросил: -- Где же тут сила? Вот лежит он, земной бог, перед нами,
поверженныйбогами неба. Если сила в высоком, то у великанов были бы самые
высокиемысли, а у чудовищ -- самая чудовищная жалость. Боролся я с
великанами
ичудовищами, но не встречал я у великанов и чудовищ жалости. Непонятна
мнетакая сила. Моя сила -- я сам.
Но когда Геракл это сказал, поднял вдруг голову Силен и пробурчал,
причем неизвестно было, шутит ли он или говорит
серьезно: -- Ох, Геракл, и объешься же ты когда-нибудь подвигами! Лучше
выпей
сомной. Еще есть у меня полбурдюка истины. Поборет она и Геракла.
Говорил, а сам косил неприметно глазом на Хирона. И когда
всегдарассудительный Феникс заметил: "Твоя пьяная истина слепа",-- рассмеялся
вответ пьяный Силен -- он один еще мог смеяться в пещере Хирона -- и
сказал: -- Оттого, что сова слепа днем, она не глупее кукушки. Для
пьянойистины весь мир пьян. Говорили гости Хирона о знании. Сказал
Тиресий: -- Знание -- скука, когда некому служить этим знанием. Оно
вечнокипящее варево, в котором выкипели живые соки. Тогда уж лучше ничего
незнать. Скука никому не служит.
Заговорил
Телем: -- Знание всегда служит -- иначе оно умирает. Оно тоже смертно. И
когдаоно отдает себя, тогда оно питается и растет, и зреет, и радуется.
Я,
врачеватель, это знаю. Тогда жил я среди киклопов. Теперь...
И умолк последний киклоп, что-то продумывая. А затем
добавил: -- Теперь я люблю знать для себя и измерять про себя глубину
знания.
Радостно мне видеть эту глубину и ее сияние. И чем глубже эта глубина,
темсильнее в ней сияние.
Но как завеса тучи, прикрывшая солнце, грустен был голос
дваждыослепленного
Тиресия: -- Телем, позади сияния -- ночь. Я, слепой, познал, как глубока
этаночь и как она беспросветна. Твое сияние -- не больше чем искра или
мерцаниезвездного дождя. Только луч, только свет и огонь есть истина.
Погаснет
луч-- и исчезает истина, тогда наступает мрак. Трудно жить, когда
истинапогасла.
Но покачал головой Феникс.
Сказал: -- Я тоже был слеп. И мрак -- истина.
Говорили гости, но никто из них не мог согласиться с другим: ни Телем
сТиресием, ни Феникс с Гераклом. И никто не мог их примирить, потому
чтоХирон молчал.
И тут все почувствовали, чего лишится земля, если не будет на
землеХирона. И с тревогой посмотрели на него.
И
|
|
