мантию с застежкой в виде ахеменидских 
царских крыльев, она склонила перед ним голову.

— Счастливый у тебя был сон, — сказал он ей, — в самое благоприятное время.

Когда они остались вдвоем у очага, она произнесла свое слово. Слезы побежали из 
ее прекрасных глаз.

— Во что превратили враги моего повелителя и мужа! Каким ты стал обгоревшим, 
худым, изнуренным, какие на тебе лохмотья!

Кир заверил жену, что никогда не чувствовал себя лучше; просто ему пришлось, 
как она и желала, испытать некоторые неудобства. Затем, побыв вместе с ней в 
постели, он рассказал Кассандане всю историю своей военной службы. Она снова 
заплакала, но уже спокойнее.

— Какой славы ты добился? — сокрушалась она. — Не покорил ни одного народа, но 
стал врагом царя Астиага и потерял скифское золото. И тебя сопровождает лишь 
десяток человек! — Она вздохнула и высказала свое мнение:

— Теперь, мой повелитель и муж, ты должен действовать с мудрой 
предусмотрительностью Камбиса, царя персов, или злая воля обрушится на твой 
народ.

Однако Зло, обрушившееся на Кира в следующие несколько лет, проистекало из 
единственного обстоятельства — его невозвращения в Экбатану, ну и отчасти из 
его упрямства.




ПРИКАЗ АСТИАГА


Пастуху исполнилось тридцать восемь лет, когда его освятили царем Аншана, что в 
действительности означало не более чем главенство над Тремя племенами, 
проживавшими вокруг Парсагард. Он решил принести клятву у нового святилища 
Анахиты. В тот момент и раньше он чувствовал, что проточная вода ему помогала. 
Кроме того, неуловимая Анахита была единственной обнимавшей его женщиной, не 
докучавшей ему после этого. Когда все священники и вожди благородных семей 
собрались у белой мраморной часовни, Кир отведал предложенной ими пищи — фиг, 
дробленых плодов терпентинного дерева и похлебки из кислого молока. По древнему 
арийскому ритуалу эта еда должна была ему напомнить, что он стоит не выше 
крестьян, работавших на земле. После этого хранители закона приняли обычную 
клятву — повернуться к добру словом и действием, быть другом для друзей, судить 
слабых и сильных равной мерой и всегда защищать не себя, а свой народ. 
Немедленно он почувствовал, что эти простые обещания крайне трудно исполнить. И,
 как все только что коронованные монархи, он увлекся задачами правления в своих 
владениях и практически не мог думать о том, что происходило за их пределами.

Когда он поднес вождям, присутствовавшим на коронации, богатые подарки из 
серебра, молчаливый Митрадат заметил, что он опустошил сундуки с сокровищами 
своего отца. Кир подумал и назначил своего старого противника хранителем казны.

— Почему меня? — спросил хромой маспийский принц.

Вслух Кир не вспомнил, как в детской ярости причинил Митрадату увечье, не 
сказал, что не может его назначить на должность, требующую ездить верхом.

— Потому что ты меня ненавидишь, — ответил ему Кир, — но поддерживаешь в 
маспийском народе верность мне. Я не знаю другого человека, столь же прямого и 
честного.

И, как другие принцы, пришедшие к власти, Кир страстно желал построить дворец, 
совершенно не похожий на родовое поместье отца. Он хотел, чтобы 
высокопоставленные посетители входили в настоящий приемный зал Ахеменидов, а не 
во внутренний двор для обедов, в котором хозяйничали вороны. Когда он объяснил 
свои идеи архитекторам из Вавилона и Мемфиса, эти мастера своего дела обратили 
его внимание, что нельзя изменить здание, не заложив нового фундамента, а для 
этого придется снести старое строение. Кир согласился на новый мраморный 
фундамент — с мраморными колоннами портика — и зал, такой же огромный, как у 
Астиага в Экбатане, тоже с колоннами сорока футов в высоту, как деревья, и 
каждая должна быть такой тонкой, чтобы человек мог охватить ее рукой. Поскольку,
 как заметили архитекторы, такие тонкие колонны не могли выдержать вес плоской 
крыши, Кир велел сделать крышу заостренной на арийский манер, чтобы снег на ней 
не задерживался. Приехавшие с выжженных солнцем равнин архитекторы о снеге не 
думали.

Так как Кассандана на время реконструкции должна была выехать из дворца, Кир 
распорядился возвести для своей семьи дом из обожженного кирпича в четырех 
сотнях шагов от большого поместья. Скоро оказалось, что его семье удобнее было 
жить в стороне от судебных заседаний, и Кассандана осталась в новом доме-дворце 
—