Кир Великий. Первый монарх
Гарольд Лэмб




Гарольд ЛЭМБ

КИР ВЕЛИКИЙ: ПЕРВЫЙ МОНАРХ





ПРЕДИСЛОВИЕ


Кир, или, в английском варианте, Сайрус — очень привычное имя для жителей 
Америки. Во времена наших дедов оно, возможно, было самым распространенным 
мужским именем, хотя пришло к нам от почти неизвестного царя Востока, жившего 
на заре истории. Тем не менее это имя окружают знакомые образы и понятия: 
надпись на стене, незыблемые законы Мидии и Персии, мудрые маги Востока. 
Общеизвестными стали и другие детали времени Кира — богатство Креза, 
дельфийский оракул и сомнительная Вавилонская башня.

Во всем этом нет ничего загадочного, поскольку наши предки часто читали Ветхий 
Завет, а малоизвестному Киру, провозглашенному царем мидян и персов, отведено 
на этих страницах весьма заметное место. Так, в начале Книги Ездры написано: 
«Так говорит Кир, царь Персидский: все царства земли дал мне Господь, Бог 
небесный; и он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее». Слова 
«все царства земли» кажутся преувеличением. Однако в начале другой части 
Ветхого Завета, Книги Есфирь, рассказ об этих землях продолжается: «И было во 
дни Артаксеркса, — этот Артаксеркс царствовал над ста двадцатью семью областями 
от Индии и до Эфиопии».

На этот раз древние пророки рассказывают правду об известном им человеке, 
жившем в том мире, который они понимали, — мире, простиравшемся от Инда до 
верховий Нила. Но из всех загадок древней истории этот человек, Кир, остается, 
возможно, самой непостижимой загадкой. Тайна неизвестного народа хеттов в конце 
концов была раскрыта, а исчезнувшая минойская цивилизация приобрела тот вид, в 
котором она существовала на берегах великого Средиземного моря. Что произошло 
после Кира Ахеменида, со всеми подробностями изложено в летописях, но там 
ничего не говорится о нем самом. Он появляется ниоткуда, хотя после себя 
оставляет первое упорядоченное государство, охватывающее весь мир. С собой он 
приносит новую идею — если не идеал — и каким-то образом поворачивает течение 
истории, чтобы положить конец древнему миру халдейского Ура, фараонов, Ашшура и 
Вавилона. Почему и как он это сделал, каков был его замысел? Какими средствами 
он располагал и кто ему помог их использовать? И прежде всего, каким человеком 
он был в действительности? Опираясь на исторические факты, мы не можем ответить 
на эти вопросы, но все-таки ответы должны быть даны. И найти их мы можем лишь 
одним способом.

Мы можем вернуться назад и исследовать его время, не обращая внимания при 
поисках на все, что произошло с тех пор. Нам следует искать лишь то, что 
существовало тогда, от покрывал на кроватях до стульчиков из слоновой кости и 
асфальта, скрепляющего каменные ступени, ведущие к известняковым жертвенникам и 
хранителям вечного огня. От этих жертвенников мы можем отправиться туда, где 
разводили чистокровных жеребцов, и к входу во владения, окруженные не стенами, 
а горами. При этом мы представим себе, что бродим по небольшому имению Кира и 
ищем других его обитателей.

Это будет происходить в начале VI века до н, э., когда фараоном Саисского 
Египта был Нехо, чьи колесницы за семь лет до этого, у Кархемиша, были обращены 
в беспорядочное бегство Навуходоносором, царем земель, царем Вавилона. Перед 
этим в Иудее, у Армагеддона, Иосая проиграл сражение тому же фараону, и теперь 
Навуходоносор возвращался в Вавилонию, ведя с собой плененного царя иудейского 
и его народ.

На востоке, в горах, правил мидянин Киаксар. Далеко стояли горы от войн, 
бушевавших на обширных равнинах, одних обращавших в бегство, других уводивших в 
плен от родного очага.

В тех далеких горах родился Кир Ахеменид.




Часть первая

ПОСЕЛЕНИЕ В ГОРАХ





МАЛЬЧИКИ У ВОРОТ


Киром его назвали в честь деда. Имя это означало «пастух» — кураш, на их языке. 
Оно вовсе не означало, что мальчику предназначалось пасти овец. Стада сотнями 
кормились на горных пастбищах, поднимаясь до высот, где таял снег. За ними 
следили пожилые люди с мастифами. Просто была такая легенда о Кураше, 
царе-пастухе, который присматривал за своим народом, вел его на поиски пищи и 
охранял от диких зверей, демонов и набегов других племен.

Поскольку мать мальчика умерла вскоре после его появления на свет, семья 
собралась и решила, что это место приносит несчастье, а поэтому им следовало 
поискать новые пастбища. Однако его отец Камбис подумал и сказал:

— Такое решение не может принять одна семья; совет Трех племен должен ответить: 
да или нет. А сейчас, я говорю, мы останемся здесь. В этой долине хорошо 
лошадям и хорошо людям. Да что там, она просто сущий рай.

Камбис, или Канбуджия, мелкий царек персов, был человеком упрямым. Их долина 
располагалась высоко, у самой линии снегов, и за исключением летних дней в ней 
почти всегда было довольно холодно. Однако с северо-запада ее защищали горные 
вершины, и стремительный поток неизменно нес через нее свои воды и эхо голоса 
Анахиты. Когда Камбис приказал воздвигнуть на противоположной стороне реки пару 
жертвенников, пламя священного Атара ярко взметнулось в темноте. Кроме того, 
Камбис считал, что помимо доброго покровительства воды и огня эта занятая 
персами долина дает естественную защиту от врагов. Караванные торговцы стали 
называть ее Парсагарды — лагерь персов. Едва ли это поселение можно было 
назвать городом.

Таким образом, мальчик Кир в первую очередь узнал уединение этой долины. Он рос 
среди горцев, не сомневавшихся в своем превосходстве над жителями лежавшей ниже 
равнины. Это на самом деле спорное суждение разделяли все люди с гор. Затем, в 
возрасте пяти или шести лет, когда мальчики с низины продолжали лепить игрушки 
из глины, которую они добывали в высохших руслах рек, он приучился ездить 
верхом. Вместе со своими двоюродными братьями и сестрами он взбирался на спину 
неоседланной лошади; дети держались за гриву или цеплялись друг за друга. Они 
сразу увидели, что пешком передвигаются лишь пленники да старики. Непрестанная 
верховая езда приучила их совершать довольно долгие путешествия и во всех 
смыслах свысока смотреть на тех, кто ходит по земле пешком. Гирканец Эмба, 
ухаживавший за его лошадью, сказал Киру, что он ездит как царек, как сам Камбис.


Кир потряс перед глазами раба кулачком. На серебряном браслете висел кусочек 
прозрачного камня с вырезанным на нем изображением расправленных крыльев над 
очертаниями трехглавого демона Ази-Дахаки, самого главного из всех злых существ.


— Эмба, по этому знаку я сын великого царя.

Почему ты говоришь о царьке?

Гирканец вытер руки о кожаные штаны, изучил царскую печать и покачал головой:

— Потому что видел еще и мидянина, правящего в далеких землях народами, которые 
говорят на разных языках. Вот он — великий царь. А твой отец правит одной 
страной, одним народом и одним языком. Так разве он не царек?

Впечатленный познаниями гирканца, мальчик попросил Камбиса рассказать об этом 
всю правду. Теребя короткую седую бороду, Камбис задумался. Затем он улыбнулся:

— Правду? Да ведь в наших племенах меня считают великим царем, а чужестранцы — 
царьком. У каждого правда своя.

— А сам ты что думаешь?

На этот раз отец хранил молчание так долго, что Киру пришлось перевести дыхание.


— Я, Камбис, владею землей Парсы, с ее добрыми лошадьми и добрыми людьми, 
потому что мне ее пожаловали великие боги. Да помогут они мне, Камбису, ее 
сохранить.

Сказал так, будто говорил сам с собой, и в тот раз его слова удовлетворили Кира.
 Через несколько лет он уже не так одобрительно относился к ответу отца, разве 
что считал его чистой правдой.

Говорить правду было важнее всего. Так учили юного Пастуха. Те мальчики, 
которые не достигли еще возраста, когда начинают носить меч, внимали своим 
учителям у царских ворот. При первых признаках дня, будь то красные солнечные 
лучи или серая пелена дождя, они собирались у черных ступеней. По обе стороны 
от широкой лестницы для охраны своих ворот Камбис намеревался воздвигнуть 
каменные фигуры духов. Но он отложил эту работу, сказав, что для выбора 
наилучшей пары покровителей ему потребуется длительное время. Даже копьеносцы и 
охотники не дежурили у лестницы. Только конюхи вроде Эмбы сидели на корточках, 
готовые принять поводья, если какие-нибудь знатные гости приедут к Камбису и 
спешатся у ступеней. Посетители проходили несколько сот шагов по выложенной 
обожженным кирпичом дороге, проложенной в райской тени платанов. Затем чаще 
всего они обнаруживали царя на широком крыльце дома распекающим садовников. 
Элегантные гости из Двуречья улыбались, замечая деревянные бревна, 
поддерживающие портик. Камбис раздраженно бросал, что живет не в храме и не 
нуждается в полированных каменных колоннах. Однако на самом деле он просто не 
хотел ждать, пока полированные камни поднимут к его только что построенному 
райскому жилищу в Парсагардах.

Поскольку мальчики из школы у ворот совершенно не знали письменности, они 
волей-неволей доверяли словам учителей. Если бы в речь учителей прокралась ложь,
 мысли учеников приняли бы неверное направление. Точно так же, не умея писать 
ни клином на глиняных дощечках, ни черной тушью на папирусе, они должны были 
сохранять все услышанное в своей памяти, как просеянное зерно в сухом ларе. Они 
сидели на голых скамьях и слушали поэтов, произносивших нараспев легенды их 
родного Ирана, древней отчизны Арианвей, раскинувшейся далеко на север и восток.
 Киру никогда не позволяли забывать, что он был арийцем, всадником и 
завоевателем. Он слушал гимны солнцу и семи звездам, охранявшим северное небо, 
впитывал мудрость врачевания растущими травами и мудрость цифр, должен был в 
уме решать численные задачи и отвечать на хитроумные загадки. (Что скрывает 
горные вершины, исчезает, сбегая в долины, и снова исчезает, помогая накормить 
людей и животных? Конечно, это снег, он тает, превращается в потоки и питает 
растущие хлеба!) Старшие юноши, уже носившие меч, проливали свет на всю эту 
учебу.

— Действительно важно, — говорили они, — хорошо ездить верхом, метко стрелять и 
говорить правду.

Мать Кира умерла молодой, и у него не было родных братьев, но было довольно 
много единокровных и двоюродных братьев, оттачивавших на нем свое остроумие. 
Юноши, почти воины, также смотрели на него косо, особенно сыновья вождей других 
племен, у которых не было причин относиться к знатному мальчику из Парсагард 
бережнее, чем к своим соплеменникам.

После обеда школьники направлялись на луг, чтобы практиковаться в верховой езде,
 в плавании в стремительном потоке, в обращении с луком и стрелами. Не считая 
плавания в бурлящей воде, Кир во всем уступал другим и слышал язвительные 
замечания наблюдавших за ним юношей. Однажды вечером старшие мальчики 
посоветовались между собой и, к его удовольствию, предложили ему пойти с ними 
посмотреть на танец с мечами. У огня они сначала разделись до пояса и хлебнули 
напитка хаома, затем запели хором, а когда заиграли флейты и ритмично забили 
барабаны, принялись прыгать друг на друга, размахивая сверкающими клинками и 
громко ударяя щитом по щиту. Это было скорее сражение, чем танец, и, когда 
острое железо касалось плоти, появлялась кровь. Но ни один фехтовальщик не 
уступал другому, и никто не показывал страха перед ранами. У молодежи танец с 
мечами был ритуалом. Он пришел из тех древних времен, когда арийцы были кочевым 
народом — странствовали верхом, жили в шатрах и собирались вокруг костров. 
Семилетний Кир вряд ли представлял себе историю своего народа, но танцы под 
барабанный бой его волновали. Под конец высокий юноша Митрадат, сын вождя 
маспиев, подошел к нему и спросил:

— Страшно было?

— Нет.

У Митрадата была манера встряхивать золотистой гривой. Взяв Кира за руку, он 
поднял царский браслет к свету.

— Ты носишь изображение Ази-Дахаки. А приходилось ли тебе видеть три злых лика 
этого бога?

Нет? А я их видел, в темноте, на расстоянии вытянутой руки, когда Ази-Дахака 
прятался. Не побоишься отправиться в путь один, чтобы посмотреть на него?

Кир обдумал вопрос, словно искал ответ на загадку. Хотя он чувствовал страх, но 
знал, что должен согласиться испытать храбрость. Не говоря ни слова, он кивнул.

— Ладно, — сказал Митрадат, — тогда мы покажем тебе путь к логову. Когда 
дойдешь до конца дорожки, нужно будет ждать, пока темнота не рассеется, иначе 
не увидишь ни трех ликов Ази-Дахаки, ни обвивших их змей.

Само собой разумеется, они взяли лошадей, маспий поскакал впереди, мальчик за 
ним, а еще один юноша позади. Прежде чем взнуздывать своего пони, Кир приказал 
мальчику-слуге придержать Гора, мастифа, спавшего по ночам у его двери. Они 
отъехали от полыхавшего костра, направились в сторону от реки и спускались 
через заросли до тех пор, пока Кир не смог различить в ярком свете звезд своих 
сопровождающих. Однако вскоре они въехали в туман, и попутчики шепотом велели 
ему не говорить в полный голос. Кир почувствовал в ночном воздухе запах соли и 
понял, что они приближались к бессточному озеру, окруженному камышом. В этом 
месте Митрадат принялся что-то высматривать, а приблизившись к двум камням, 
побелевшим от соли, он сделал знак Киру спешиться и принял поводья его пони.

Наклонясь к уху мальчика, Митрадат шепотом сказал, что он должен пойти по 
тропинке через камыш, пока не дойдет до высокого камня с тремя головами. У 
этого камня он должен был встать на колени, вытянуть вперед руки и не издавать 
ни звука. Если он все сделает правильно, без ошибок, то услышит, как дьявол 
идет в свое логово, и услышит голос Ази-Дахаки.

Когда оставшиеся двое повернули с лошадьми назад, Кир протиснулся через 
камышовые заросли к тому месту, где начиналась тропинка. Он не мог определить, 
в каком направлении шел, поскольку со всех сторон висел густой туман. Временами 
соляная корка вокруг слабо поблескивала. Когда его осторожные ноги ломали корку,
 он чувствовал, как холодная жидкость просачивалась в обувь; зловоние заполнило 
его нос, и он вспомнил, что дыхание Ази-Дахаки ядовито. Кир почувствовал, как 
от страха у него кровь стынет в жилах.

Когда его вытянутые руки коснулись темного камня, поднимавшегося выше его роста,
 он еле сдержал готовый вырваться крик. У большого камня было три головы, 
склонившиеся вперед. Кир упал на колени, и его руки увязли в липкой холодной 
тине. Заросли камыша вокруг казались гигантскими, и ему подумалось, что если бы 
он сбился с пути, то мог упасть в пучину стоячей воды, откуда нельзя было бы ни 
выбежать, ни выплыть.

Так он ждал и уже начал замерзать, когда тишину нарушил какой-то звук. Что-то 
двигалось сзади него по тропинке к камню — что-то живое, поскольку оно издавало 
пыхтение и сопение. Трясущимися пальцами мальчик, схватил браслет на запястье.

— Я Кир, — прошептал он, — сын великого царя, Ахеменид, из арийского народа. — 
Он часто так шептал, когда чувствовал страх.

У зверя, приблизившегося к его пяткам, было не две ноги, а больше; они тяжело 
переступали по топи, покрытой соляной коркой. Зверь громко сопел и обнюхивал 
мальчика сзади. Кир сдержал готовый вырваться крик и засмеялся — это мастиф Гор 
принялся его пихать. Сильная охотничья собака вырвалась у мальчика-слуги и 
проследила путь хозяина до черного камня у топи. Гор вздохнул, осмотрелся и 
улегся на ложе из сломанных камышей. Вскоре пес заснул. Кир перестал бояться, 
поскольку знал, что собака почует приближение любого злого дэва. И в самом деле,
 почти сразу Гор поднял голову. В камышах за пеленой тумана раздался какой-то 
звук. Кир внимательно прислушивался, но наблюдал за смутными очертаниями 
мастифа. Гор медленно повернул голову, глубоко втянул воздух носом и снова 
опустил голову на лапы. Что бы ни двигалось там, совсем неподалеку от них, Гор 
это опознал или не нашел в нем ничего стоящего его негодования.

Движение прекратилось, и пронзительный голос прокричал:

— О, человек! Какой дар положишь ты к ногам трехглавого Ази-Дахаки, стража тьмы 
подземной? Клади свой дар и молись, дабы сохранить свою жизнь.

Слушая, Кир наблюдал за Гором. Мастиф лежал спокойно. Никакого дара у Кира не 
было, и он подумал, что пес спас его от серьезного беспокойства.

Когда от прикосновений первых лучей восходящего солнца туман начал рассеиваться,
 Кир двинулся в обратный путь через камыш. На краю топи его ждал Митрадат со 
своим другом и тремя взнузданными лошадьми. Юноши внимательно посмотрели на 
мальчика с собакой, и Митрадат спросил, видел ли Кир три лика дэва и слышал ли 
голос.

Прежде чем ответить, Кир обдумал вопрос.

— Нет, — сказал он. — Я видел стоящий камень и слышал твой голос.

— Мой? — Митрадат казался удивленным. — Почему ты так считаешь?

— А кто еще, Митрадат, знал, где меня найти, где я должен был ждать до 
рассвета?

Голова Митрадата гневно вскинулась, и без лишних слов он поскакал восвояси. 
Впоследствии он предупреждал своих товарищей:

— Остерегайтесь Кира Ахеменида, когда он начинает думать!

После этого случая сын вождя маспиев часто высказывался против Кира, но больше 
не пытался его надуть. Раздражение, которое они чувствовали друг к другу, 
переросло во вражду.

Чтобы укрыться от недоброго отношения молодых воинов, Кир искал убежище. 
Переплывая быструю реку, он достигал далекого берега и карабкался по скалам 
узкого ущелья к пещере. Из расположенной почти на вершине низкой пещеры 
открывался вид на аллею в Парсагардах и даже лишенную растительности гору с 
двумя алтарями. Спрятавшись в пещере, Кир мог следить за тем, что происходило 
вокруг дворца, и за церемониями, совершавшимися при разжигании огня у 
жертвенников Атара. Лежащему в скалах Киру удавалось услышать взывающий к нему 
голос Анахиты.

Прекрасная богиня вершин, как он знал, обитала в истоках горных рек и редко 
показывалась людям на глаза. Временами, забавляясь, она выпрыгивала из пены 
водопада и частенько разбрасывала водяные брызги, вспыхивающие ослепительно 
яркими красками на сильном солнечном свете. Кир ловил ее голос в шепоте и смехе 
воды, доносившихся снизу из ущелья. Звуки мелодично отражались от стен пещеры, 
и по этой причине он посвятил ее Анахите. Благочестивые арийцы всегда старались 
не загрязнять текущую воду. В десять лет Кир дал обет служения прекрасной 
богине. Возможно, он спутал ее со своей молодой матерью, о которой знал лишь, 
что ее похоронили в склепе рядом с пещерой Анахиты. Но, ударяясь о речные 
валуны и кружась в стремнинах, он воображал, что его поддерживают руки богини. 
И не боялся быстрой реки.

— Он слишком большой выдумщик, — заметил Митрадат. — У всех у нас есть свои 
мнения, но Кир пытается воплотить в жизнь мечту.




СТРЕЛА НА ТРОПЕ


Другие тоже часто говорили, что Кир слишком мало думает и слишком много мечтает.
 Примерно в то же время его приключение с падением на леопарда дало новую пищу 
этим разговорам. Достигнув десятилетнего возраста, Пастух получил почетное 
право садиться на нисайских скакунов, ездить на которых для детей было опасно.

Эту породу лошадей разводили на самых дальних персидских пастбищах. Они были не 
так устойчивы, как лохматые пони пожилых людей. Гораздо более тяжелые, с 
длинным туловищем и удивительно быстрыми ногами, они использовались в армии, 
поскольку не боялись людей, а в сражениях рвали врагов зубами и били копытами. 
На открытом пространстве они двигались равномерно, по очереди выбрасывая вперед 
ноги то со стороны руки с поводьями, то со стороны руки с оружием. Но все-таки 
Киру было нелегко усидеть на нисайце. Однажды вечером, когда он с группой 
молодежи преследовал леопарда, случилось самое неудачное его падение. Леопард 
мчался от них через кустарник под обрывом, пытаясь, очевидно, найти расщелину в 
скалах. В зарослях леопард был неуловим, ни разу не предоставил возможности 
метнуть в него дротик, и Кир пытался его догнать. Его нисаец с треском 
проскочил через колючие кусты и оказался над несущимся вперед зверем. Наклонясь,
 чтобы ударить его дротиком, Кир сполз с чепрака, потерял равновесие и рухнул 
головой вперед.

Контуженный от удара и пораненный, он какое-то мгновение смотрел в оскаленную 
морду зверя. Затем перепуганный леопард скачками бросился прочь. Когда его 
спутники попрыгали с лошадей и поспешили на помощь, Кир уже смеялся, вспоминая 
страх во взгляде свирепого животного. Все его раны оказались лишь царапинами от 
колючек, полученными при падении.

— Нет, — заверил он столпившихся вокруг охотников, — эти леопарды не причиняют 
вреда моей семье. Мой предок Ахемен носил на плечах голову и шкуру леопарда.

— А у моей семьи защитник — лев, — возразил другой юноша, — но для меня это не 
повод, чтобы падать на львов. Твой зверь сбежал.

Кир поднялся и осмотрел возвышавшийся над ними известняковый утес.

— Я знаю, где его логово, — заявил он.

Поскольку спутники отказывались ему верить, он повел их вверх по скалам, 
предложив оставить лошадей внизу. Свернув в глубокую расщелину, он оказался в 
темноте перед гладким камнем, почти перекрывавшим путь. Там не было и следа 
леопарда, но на самой скале, на уровне глаз, была картинка — рисунок, 
изображающий бегущих зверей и воинов на конях. Остальные подошли ближе и тоже 
стали ее рассматривать; на вырезанном на камне рисунке, по всей видимости, 
изображалась не охота. Дикие животные бежали не от всадников, а вместе с ними.

— Что это такое? — спросил кто-то.

— Слушайте меня, — нараспев, на манер поэта произнес Кир. — Во времена наших 
самых первых предков, когда люди перестали быть животными, научились 
использовать огонь и управлять водой, их царем был Каимарс, давший людям законы.
 Но с мрачного севера вторглись демоны и убили сына Каимарса. Тогда Каимарс 
опоясался мечом, призвал всех воинов, и они выступили по северной дороге, чтобы 
отомстить за его сына. Говорят, что все встретившиеся им львы, пантеры и 
леопарды присоединились к ним. Благожелательные звери отправились вместе с ними 
на войну и помогли нашим первым предкам побороть демонов и отплатить за смерть 
царского сына.

Всем слушателям была известна эта поэтическая легенда, но они находились под 
впечатлением исчезновения преследуемого леопарда и рисунка, вырезанного на 
камне в тихой расщелине. Они не знали, что Кир велел его сделать двум 
каменотесам из Парсагард. У бродячих арийцев существовал старинный обычай 
оставлять рисунки, изображающие их поступки или деяния богов — особенно 
воинственного бога Митры, — в пещерах или на утесах, где они могли выдержать 
испытание временем. Когда маспий Митрадат услышал об эпизоде с леопардом, он 
гневно воскликнул:

— Если последуете за Пастухом, он поведет вас только в Кангдиз!

Так как Кангдизом называлась несуществующая страна, мифический замок духов, 
обитавших на вершинах, Митрадат имел в виду, что Кир поведет своих сторонников 
на бесполезные поиски.

В тот же лунный месяц, когда происходила охота на леопарда, Кир вывел из игры 
своего насмешника Митрадата. Это случилось на узкой тропе, ведущей от поля для 
стрельбы из лука, служившего также для верховой езды, потому что персы всегда 
тренировались в стрельбе верхом на лошадях — пускали стрелы по мишеням, скача 
мимо них галопом. Так вот, когда Кир, утомившись за тяжелый день, шел от этого 
поля, неся свой могучий скифский лук с натянутой тетивой, он услышал 
приближающиеся шаги нисайского боевого коня, поднял голову и увидел Митрадата, 
мчавшегося верхом по тропе.

К этому времени маспийский принц дал клятву воина, поэтому был опоясан 
двуручным мечом, а к руке, державшей поводья, был прикреплен круглый щит. Узнав 
Кира, он грубо крикнул:

— Прочь с дороги, мальчишка!

Видя, что Кир по-прежнему стоял на тропе, Митрадат поднял охотничий дротик и 
ударами колен направил коня вперед. Из-за человека нисайский боевой конь 
никогда не сворачивал в сторону.

Кира охватил гнев, и все его мускулы напряглись. Не раздумывая, он вытянул из 
колчана стрелу, изо всех сил натянул лук и пустил стрелу. Она ударила точно над 
лопаткой лошади и под щитом Митрадата. Одним прыжком Кир увернулся от летевшего 
вперед коня. Маспий соскользнул с седла, упал на землю и остался лежать, 
испуская стоны.

Одно движение, и стрела с бронзовым наконечником повалила на землю любившего 
гордо встряхивать головой маспия, словно раненого кабана. Гнев Кира сменился 
пылким ликованием. Митрадат лежал беспомощный, со стрелой, застрявшей глубоко в 
бедре. На тропе не было свидетелей стычки, кроме одной девушки из рода 
Ахеменидов, придерживавшей кувшин с водой на темной головке. Кир знал, что ее 
звали Кассандана, и она часто задерживалась, позабыв о работе, посмотреть на 
воинов, тренировавшихся на поле. Он крикнул Кассандане привести рабов, чтобы 
отнести Митрадата в дом, затем, отбросив лук, поймал поводья норовистого 
скакуна. Ему удалось вскочить на спину лошади.

— Кир, — заклинала его девушка, — скачи к воротам твоего отца, скорей, скорей!

Однако Кир поступил совершенно иначе. Пустив коня в галоп от ущелья-въезда в 
Парсагарды, он направил его через равнину к ближайшему поселению маспиев. 
Радость уже его покинула, и ее место заняла сильная тревога — как бы кровавая 
вражда не вспыхнула между племенами. Рассказ о ранении Митрадата неминуемо 
достигнет всех воинов-маспиев, и он решил быть первым, кто расскажет об этом. 
Молодой Пастух имел недостаток — он действовал не задумываясь. Достигнув 
поселения к вечеру, в час загона стада, он направил нисайца сквозь облако пыли, 
поднятое животными, к каменному дому в роще, где жила знать. На пороге дома он 
отказался принять воду и хлеб, сказав, что прежде должен сообщить нечто важное.

— Я приехал сюда, — заявил он хозяевам дома, — поскольку стрела, пущенная моей 
рукой, попала в Митрадата, сына вашего вождя. У меня не было причин его ранить, 
если не считать, что он пытался наехать на меня. Но судьями в этом деле должны 
быть вы.

Безоружный, весь покрытый пылью, в круглой войлочной шапочке, кафтане, 
перехваченном поясом мальчика, одетый в кожаные штаны и мягкие сапоги для 
верховой езды, Кир рассказал слушателям о встрече на тропинке, тщательно 
подбирая выражения, чтобы им стало ясно, как это случилось. После этого 
благородные маспии провели совещание и объявили, что дело не подлежит их суду; 
его должны были решить кави, вожди. Перед отъездом Кир осторожно отхлебнул 
глоток воды и откусил кусочек хлеба, предложенный женщинами.

Митрадат не умер от раны, но стрела покалечила его бедро так, что он не мог 
сидеть верхом на боевой лошади и вступить в асваран — кавалерийский отряд. С 
тех пор он не расставался с палкой, без нее ходьба причиняла ему сильную боль. 
За это повреждение кави маспиев не стали требовать компенсацию от семьи Камбиса.


— Ты действовал в гневе, — впоследствии подвел итог для сына Камбис. — Лишь 
после ты проявил находчивость, поскакав прямо к сородичам Митрадата. Теперь 
Митрадат может искать случая тебя убить. Хотя я не верю, — задумчиво добавил 
Камбис, — что он это сделает. Твоим наказанием будет рубец, который у тебя 
останется.

— Что за рубец?

— На твоей памяти.

Хотя в то время Кир редко думал об этом, он все-таки понял, что его 
снисходительный отец предсказал верно. Его неосторожность принесла беду так же 
быстро, как удар грома следует за молнией. Той осенью, после праздника урожая, 
хотя Кир и не достиг положенного возраста, отец велел ему дать клятву воина. У 
двух жертвенников ему вручили ритуальное оружие асварана: длинный острый меч из 
железа, двойной пояс и железный шлем. Пока служители отмывали его руки в речной 
воде, он не сводил глаз со священников у алтарей. Одетые в белые одежды 
священники молча смотрели в небо, ожидая какого-либо знака, который можно было 
посчитать благоприятным для царского сына. Они ждали появления среди звездных 
гроздей кометы или проблеска Золотого тельца. А Кир тем временем думал, что меч,
 конечно, древнее оружие арийцев, но гораздо менее эффективное, чем копье или 
новые скифские луки. Затем он вспомнил, как на соляном болоте всю ночь прождал 
появления Ази-Дахаки, а услышал лишь голос Митрадата.

Странная это была судьба, удалившая сильного Митрадата из отряда асваран 
вопреки его стремлению, а его, Кира Ахеменида, сделавшая воином против желания. 
Тоскливо посмотрел он через ущелье на очертания утеса, где нашел убежище в 
пещере Анахиты. Действительно ли невидимые боги вершат судьбы людей? Кир в это 
не верил. Судьба зависела от его ума и рук, а на железный меч, которым он 
владел не слишком хорошо, Кир не надеялся.

Когда на тропе, ведущей к конюшням, он снова встретил калеку Митрадата, у Кира 
на поясе висел меч. Маспийский принц, прихрамывая, опирался на плечо девушки 
Кассанданы, но, увидев Кира, отнял руку и попытался идти самостоятельно. Кир 
отступил с тропинки в сторону. Глаза Митрадата вспыхнули тихой ненавистью, и он 
не промолвил ни слова приветствия царскому сыну. Когда они прошли мимо, 
Кассандана повернула аккуратную головку и быстро взглянула вслед Киру.


* * *

Когда Киру пошел пятнадцатый год, его отцу потребовалось доставить в подарок 
мидийскому двору табун лошадей, и, прежде чем отправиться в путешествие, Камбис 
объявил своим хранителям закона и главам кланов, что молодой Пастух является 
его наследником, как сын от первой жены. После чего Кир опустился на колени, 
вложил руки между заскорузлых рук отца и поклялся рукой и сердцем служить 
царской славе, хранить царский мир и никогда не поднимать руку против Камбиса, 
царя Аншана. Так называли они свои пастбища, простиравшиеся от Парсагард до 
пограничных камней всемогущей Мидии. Издревле у персов существовал закон, по 
которому перед отъездом из своих земель царь должен был назвать своего 
преемника — с тем чтобы в случае его гибели в путешествии персидская знать не 
воевала между собой из-за наследства. Хранители закона следили за его 
исполнением, и, как они говорили, благодаря ему Три племени жили в мире со 
времен Ахемена до Камбиса. Хотя Кир желал бы знать, сколько вождей на самом 
деле желали носить странную корону из уложенных кольцами перьев с гребнем в 
виде серебряных крыльев, увенчанную солнцем с золотыми лучами.

Правда, когда на вершинах вокруг Парсагард зажигались сигнальные огни, почти 
все вожди, ликуя, собирались сюда. Этот знак созывал весь асваран вооружиться и 
направиться на север в Мидию, чтобы принять участие в войне на стороне мидян. 
Те, кто командовал на таких войнах, становились кшатрами, или военачальниками. 
Остальные возвращались с добычей, чтобы украсить своих жен и свои дома, 
заплатив третью часть в царскую казну. Конечно, некоторые не возвращались 
домой; о подвигах погибших рассказывали на всех семейных собраниях и 
прославляли их как героев.

Камбис, отказавшийся от должности военачальника, сухо говорил, что гораздо 
полезнее быть живым землепашцем, чем мертвым героем.

Гирканец Эмба с этим никак не мог согласиться.

— Великий царь Мидии, — заметил он, — которого прозвали Копьеметателем, привез 
из богатых земель много добычи; даже его слуги пахнут душистыми мазями, а 
потолок в его дворце обшит самым лучшим золотом. Гораздо приятнее и выгоднее 
бить мух для Копьеметателя, чем ухаживать за лошадьми у твоих ворот.

Никто не бил мух и не отгонял их от низкого столика, когда в отсутствие отца 
Кир садился в царское кресло из слоновой кости. Ласточки и черные дрозды 
слетались поклевать крошки на каменном полу рядом со столами, установленными во 
внутреннем дворике, который служил и приемным залом и где с восточной стороны 
высился мраморный резной трон. Эти птицы повсюду оставляли помет; закон персов 
запрещал причинять им вред. А дородный Камбис, постоянно находившийся в 
движении, приказал слугам носить за собой стул из слоновой кости, чтобы в любом 
месте он мог сесть и приступить к судебному разбирательству.

Прежде чем подавать еду на стол, слуги ждали, пока Кир совершит ритуал 
Ахеменидов. Вскинув руки, он обращал голову к небу и произносил:

— Мы приветствуем духов прирученных животных и лечащих нас диких трав; мы 
приветствуем свой народ, мужчин и женщин, где бы они ни были, имеющих 
справедливые намерения и чистую совесть. — Затем, подняв бирюзовую чашу, он 
продолжал:

— Мы жертвуем тому, кто создал всех нас, дал нам свет огня и солнца, сделал так,
 чтобы ключи били, дороги вели к речным бродам, а стремительные потоки стекали 
с гор ради благоденствия человека. — С этими словами он проливал воду на 
каменный пол, словно на сырую землю.

Обычно в конце трапезы, когда появлялись вкусные медовые пироги, засахаренные 
фрукты и сыр, начинала петь флейта и поднимался пожилой поэт. Раскинув руки и 
поклонившись, он говорил нараспев:

— Слушай меня, Кир, сын царя Ахеменида!

Желая польстить хозяевам, эти бродячие поэты всегда пели о жизни и подвигах 
Ахемена. Кир отчаянно скучал, слушая о подвигах своего ставшего легендарным 
предка. Ахемен побеждал всех врагов при помощи благородного скакуна и 
смертоносного меча. Он даже срубил все три головы Ази-Дахаки. Некоторые поэты 
утверждали, что одним ударом, а иные говорили, будто он взмахнул мечом трижды. 
Но Кир знал, что Зло не умерщвлено; оно ждет совсем рядом, выдыхая ядовитые 
пары, когда опускается тьма. Он думал об Ахемене, пока не решил, что герой этих 
битв не более чем память о времени, когда кочующие персы нашли огромных 
нисайских коней и длинные железные мечи, выкованные кузнецами где-то в северных 
горах. Сев на этих коней и вооружившись этими мечами, древние персы стали 
побеждать врагов в сражениях. Первый Кир, прародитель Пастуха, еще претендовал 
на прекрасные фруктовые сады побережья Соленого моря гирканцев на севере. Эта 
земля, как тотчас же заметил Эмба, теперь находилась в центре обширных владений 
Мидии.

— А я заберу ее обратно! — вскричал Кир, высказывавшийся откровенно в 
присутствии своего конюха. — Разве это не земля моего прадеда?

— Собака тоже лает на дикого буйвола.

С тех пор как Кир стал наследником Камбиса, радости в его жизни поубавилось. От 
утреннего пробуждения и до отхода ко сну ему требовалось участвовать в 
церемониях. Он превратился в тень Камбиса, и голоса у него было не больше, чем 
у тени. Если пастух появлялся на пороге с жалобой на мастифа из Парсагард, 
убийцу овец, Кир выслушивал жалобу, но решали дело судейские — хранители закона.
 Если Кир хотел дать сикль серебра садовнику, у которого урожай погиб от мороза,
 хранитель казны возражал, поскольку должен был получить указания Камбиса на 
выдачу сикля. Хотя этот хранитель просто укладывал слитки, как и другие 
подношения, во славу царя, в сундуки, стоявшие вокруг галереи открытого зала 
для трапез. Закрывал он эти сундуки лишь на ночь, а учет поступлений и расходов 
вел в голове. Кир попытался возразить, что серебро, хранившееся в сундуках, не 
приносит пользы. На что хранитель резко заметил, что оно хранится в казне по 
закону персов.

Кир был обязан запомнить все непреложные законы персов и мидян, которые никогда 
не были записаны. Насколько он смог узнать, на памяти старейших людей эти 
законы ни разу не менялись. На самом деле, казалось, они превратились в 
собственность пожилых людей и использовались для обуздания молодежи. Когда 
обычай становился достаточно старым, его делали законом. Однажды в ярости он 
призвал к себе нескольких хранителей закона и велел изменить закон. Пораженные 
хранители схватились за бороды.

— Никому, — вскричали они, — не дозволено изменять законы персов и мидян!

Уже несколько поколений выросло, с тех пор как эти законы были записаны 
клинописью на глиняных табличках, но лишь немногие, не считая хранителей закона,
 могли их прочитать.


* * *

А в скором времени волнения Кира усилились из-за девушки Кассанданы. Казалось, 
он случайно сталкивался с ней, когда она несла в подарок хромому Митрадату 
фрукты или еще что-то. Ему не приходило в голову, что она подстраивает эти 
встречи нарочно. Просто он считал странным такое внимание к маспию со стороны 
этой молчаливой девушки и подозревал существование между ними особых отношений. 
Кассандана принадлежала к знатному ахеменидскому роду, приходилась Киру 
троюродной сестрой, а ее отец владел одним из самых обширных вишневых садов 
вверх по реке. Согласно родовому закону, мужчины из семьи Ахеменидов брали в 
жены только женщин своего рода, иногда даже более близких родственниц, чем 
троюродные сестры. Постепенно он начал наблюдать за девушкой с рассыпанными по 
плечам темными волосами. Коротко подстриженные волосы Кира были рыжеватыми, как 
у льва.

Однажды он выбрался на дальний берег реки, чтобы посмотреть на ее дом. Стоял 
теплый день начала лета, время сбора вишен, и Кир обрадовался, набредя на 
водопад над озерцом с водоворотами — место, несомненно часто посещаемое его 
хранительницей, богиней Анахитой. Брызги летели во все стороны, почти долетая 
до противоположного берега. С надеждой переведя взгляд в ту сторону, он заметил 
там смеющуюся девушку. Порывы ветра закручивали белую тунику вокруг ее тела, и 
он узнал Кассандану, поднявшую повыше корзину с вишнями, предлагая ему 
угоститься. За шумом воды ее голоса не было слышно. Она поддразнивала его, 
поскольку река мешала ему получить угощение. Так она, видимо, думала.

Кир бросил на землю копье, отстегнул плащ, выскользнул из штанов и сапог. Он 
нырнул в водоворот и почувствовал удар о камни. Он поборол течение и вынырнул у 
валунов ниже по течению. Девушка поставила корзинку и побежала. Когда он 
приблизился, она метнулась в сторону, в глубь дикой рощицы. Сандалии 
соскользнули с ее маленьких ног, и она споткнулась в сумраке под деревьями. Кир 
поймал ее и потянул на землю.

Длинные волосы рассыпались по ее лицу, словно вуаль. Его гнев уступил место 
бурному ликованию. Когда его руки ощутили тепло ее гладкого тела, Кассандана 
принялась тихо плакать. Он быстро овладел ею, в полной мере насладившись ее 
телом.

Когда Кир отпустил Кассандану, она осталась лежать неподвижно и что-то искала 
глазами в небе над его лицом. Затем прошептала:

— Я боюсь. Здесь был кто-то еще, кроме тебя.

Прежде чем уйти, Кассандана подарила ему брошь, придерживавшую у горла ее хитон.
 На серебряной пряжке осталась капля крови из ее груди. Встретив ее на 
следующий день, Кир подарил ей круглую пряжку с пояса с изображением крыльев — 
знаком Ахеменидов. Это доставило удовольствие Кассандане, и она сказала, что 
теперь, обменявшись подарками, они связаны между собой. После этого она 
почему-то перестала бояться.

Когда она приходила во дворец на праздники с родственницей, на ее груди 
красовалась ярко начищенная пряжка Кира. Он чувствовал прилив гордости оттого, 
что эта стройная и умная девушка принадлежит ему. Однажды вечером, прежде чем 
Камбис у обеденного стола принес жертву из чаши, Кир поймал ее за руку, вывел 
вперед из ряда женщин и призвал всех Ахеменидов стать свидетелями, что он берет 
Кассандану, дочь Фарнаспа, в жены. Девушка тут же упала на колени перед 
удивленным Камбисом, и тот какое-то время молча гладил ее темную головку. 
Наконец царь Ахеменидов, поцеловав ее в лоб, признал невесткой и подал ей кубок,
 из которого она и Кир сделали по маленькому глотку. Но той же ночью он позвал 
Кира к себе в опочивальню. Он потер морщинистый лоб, потеребил бороду и сказал:

— Ладно, она красива, как настоящая дочь Ахеменидов, и родит тебе прекрасных 
сыновей. — Он вздохнул. — Такой же была для меня твоя мать, Кир. Клянусь семью 
звездами, я до сих пор вспоминаю тепло ее бедер. — Затем он нахмурился. — Ну 
вот, будем считать, ты перебесился, а теперь должен думать и советоваться со 
мной по поводу второй жены. Сам я подумывал об одной принцессе из Мидии.

На это Кир ничего не ответил. Ему не нужна был другая женщина и меньше всего 
надменная мидянка.

Итак, Кассандана заплела свои прекрасные волосы и стала носить пряжку с 
крыльями на лбу, в диадеме замужней женщины. Она скромно опускала темные глаза, 
когда другие мужчины поглядывали в ее сторону, и не говорила больше с 
Митрадатом; он стал смотреть на нее с той же ненавистью, которую испытывал к ее 
мужу. Придя в покои Кира с двумя молчаливыми служанками из каспиев, она 
принесла с робой массу расшитой ткани и серебряных украшений в резных 
сандаловых сундуках, а ее отец подарил Киру милю земли с садами вдоль реки. Она 
грациозно опустилась на колени перед огнем в комнате, показав тем самым, что 
этот очаг стал теперь ее домом. И во всех отношениях она вела себя превосходно.

— Теперь, — сказала она Киру, — я не боюсь той, другой женщины.

Кир ответил, как отвечали все мужья с того дня, как освободились от животной 
невежественности:

— Нет никакой другой женщины.

Он лишь мечтал по ночам, когда в тишине оживал голос реки, о богине Анахите. 
Теперь же этот образ из сна слился с Кассанданой, живой женщиной, лежавшей с 
ним рядом. Разве не увидел он свою невесту, в день их первого объятия через 
брызги водопада богини? Разве не было это благожелательным знаком от Анахиты?

Свои мысли по этому поводу Кассандана держала при себе, если только они не 
касались Кира практически. Однажды она отметила, что он скакал по своим землям 
один, не сопровождаемый другими вождями. Это было совершенно правильно. Кир 
брал с собой Эмбу, чтобы смотрел за лошадьми, скифа Вольку, назначившего себя 
его телохранителем. У других вождей были свои дела, как правило, подготовка 
асварана или дальние экспедиции для участия в войнах, которые вела Мидия.

— Все же, Кир, — заметила молодая жена, — нигде нет таких дружеских отношений, 
как среди воинов. Я имею в виду персидскую знать. Вожди других племен этим 
пользуются, а ты — нет.

— Они вполне доброжелательны ко мне.

— Только не Митрадат. Другие потакают тебе, поскольку Камбис докучает им 
налогами. Но твой отец может умереть. Вот наступит этот день, и что ты станешь 
делать, чтобы сохранить преданность других? Помни, что на войне ты себе славы 
пока не добыл.

— Других? Каких других?

Кассандана ласково посмотрела на него и подняла палец:

— Во-первых, конечно, маспиев и марафиев, которые вместе с твоим составляют Три 
племени. Затем, во-вторых, как тебе известно лучше меня, семи других племен, к 
которым относятся германии из Соленой пустыни, разбойники марды, осмелившиеся 
назвать свое поселение Городом персов, — нет, я слышала, как греческие купцы 
называли его Персеполем, — и кочевой народ даев. Ты надеешься подчинить себе 
все десять племен?

Кир не думал об этом, и беспокойство жены его позабавило. Он посмеялся над ней, 
сказав, что очистит казну Парсагард и все раздаст вождям. Но Кассандана не 
нашла это забавным.

— Серебро доставляет удовольствие каждому вождю, — задумчиво признала она, — 
хотя вожди персидских племен всегда говорят, что дорожат славой больше, чем 
казной. Есть единственный способ получить доход и славу одновременно — 
завоевать дальние страны и покорить их народы. — Казалось, она это втолковывала 
огню в очаге. — Со времен наших предков, — продолжала она, — царская слава 
приходит от завоеваний.

В первый раз Кассандана произнесла древний оборот — «царская слава». Ее 
воспевали поэты в своих песнях об Ахемене. Веселости Кира как не бывало, он 
рассердился на ее настойчивость.

— Не имею понятия, что я буду делать, когда умрет Камбис, — отрывисто произнес 
он. — Узнаю, когда придет этот день.

На самом деле ему не удавалось строить планы и проводить их в жизнь. При 
необходимости он действовал инстинктивно. У него не было мысли жениться на 
Кассандане, пока он не взял ее за руку. Когда она родила ему сына, то перестала 
беспокоиться о товарищах Кира. Ребенок должен был перенять ее будущие замыслы. 
Его назвали Камбис, в честь царственного деда.




ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ МАГА


Эта встреча произошла, потому что Кир любил исследовать пещеры. Он без устали 
бродил вдоль русел рек и ручьев, поднимаясь в горы до самых высоких голых 
вершин. При этом он задерживался в пещерах, прятавшихся за соснами на таких 
высотах, где ветер останавливал рост деревьев, а охотники показывались редко, 
разве что преследуя горного козла. Здесь, рядом с питаемыми снегами потоками, 
он заметил за валунами отверстия. Они показались ему довольно естественными, 
пока Кир не заполз в одно из них и не оказался в пещере, стены которой были 
стесаны каменным кайлом. Пол был черен от угля, оставленного многочисленными 
кострами, а в углах валялись охапки камышей как остатки постелей. В нескольких 
из этих скрытых пещер Кир подобрал кремневые наконечники для копья. В некую 
прошлую эпоху, решил он, в этих пещерах прятались люди, постаравшиеся 
замаскировать вход. В Парсагардах никто не слышал о потайных пещерах. Но, 
рассказывая о своем открытии жене, Кир заметил, что молодые служанки-каспийки 
сосредоточенно прислушивались, пока он не закончил.

Если бы даже каспии знали тайну пещер, они бы все равно ничего ему не сказали.

Каспии были невежественными и слабыми людьми, первоначально обитавшими на 
огромном плоскогорье. В детстве Кир называл их «пожилым народом», а иногда — 
«земляным народом». Они копались в земле, как сурки, сажая семена, собирая 
урожай, делая из влажной глины горшки и даже складывая дома из сырцовых 
кирпичей, высушенных под горячим солнцем. Камбис пытался их убедить обжигать 
кирпичи на огне, ведь обожженные кирпичи выдерживали паводки и дожди, а 
сырцовые таяли при каждом сильном повышении уровня воды в реке. Он также 
заставлял их строить запруды из ивовых прутьев и камней, чтобы запасать воду на 
время засухи.

Каспии говорили на языке, не похожем на цивилизованные языки, у них, казалось, 
не было героических легенд, и в этом они также отличались от своих 
завоевателей-арийцев. Они были искусны скорее в воровстве, чем в сражениях и 
умении обращаться с благородным оружием; если на них нападали, они бежали из 
своих поселений в низинах, исчезая где-то в нагорных лесах. Поэтому, когда Кир 
обнаружил потайные пещеры, он решил, что наткнулся на убежище каспиев. Хотя эти 
пещеры не посещались людьми давно.

Обычно хозяева-персы мало общались с туземным населением, разве что 
какой-нибудь воин или охотник хотел позабавиться на ячменном поле с молоденькой 
деревенской девушкой. Огромная пропасть разделяла благородного арийца и низкого 
каспия. Иранцы, как стали называться арийцы с Персидского нагсрья, ездили на 
нисайских скакунах; у туземцев были лохматые пони, тяжести они носили на своих 
спинах; их кузнецы делали из драгоценных металлов, железа и бронзы оружие и 
лошадиную упряжь, а иранцы создавали более искусные вещи из мягких металлов, 
серебра и блестящей меди. Что касается одомашнивания животных, то победители 
разводили благородных молочных коров и другой рогатый скот, в то время как 
покоренные местные жители держали овец и черных коз, а их женщины ткали теплую 
одежду из длинной черной шерсти. Своих божеств каспии скрывали и для 
жертвоприношений уходили в леса. Хотя каспии не проникали в Парсагарды иначе 
как в качестве домашних рабов, Кир заметил, что их численность в грязных 
деревнях, где они жили, возрастает. Он сказал об этом Камбису, и тот лишь 
ответил, что это хорошо. Почему, спросил Кир, для немногих иранцев хорошо 
властвовать над многочисленными каспиями?

Тогда его отец в своей оракульской манере прищурился и произнес загадку:

— Благодаря каким пяти вещам мы, иранцы, живем?

Кир мог назвать более пяти вещей, но знал, что отец ожидал ответа не на 
предположение Кира, а на собственные мысли. Он вспомнил ответ из школьных 
уроков:

— Это — посевы зерна, инструменты для посева, вода, помогающая росту, 
прирученные животные, способствующие ему, и человеческий труд, собирающий 
урожай.

Камбис кивнул:

— Теперь задумайся. Из всех этих пяти вещей мы не обладаем ни одним, кроме 
семян, которые я припас, а каспии обладают всеми. Ты прекрасно знаешь, что они 
живут за счет земли, а мы живем за счет них, но что, ты думаешь, из этого 
вытекает? Они нас ненавидят и боятся. Я не могу изменить их отношение к нам, но,
 если они размножатся, у них будут многочисленные семьи, много рабочих рук и 
полные животы, тогда они будут меньше нас ненавидеть.

Кир вспомнил мудрое высказывание отца в то утро, когда они с Волькой 
отправились охотиться на горного козла. Скиф высмотрел одного выше линии лесов 
и захотел сбить его стрелой. Лишь скиф мог попытаться сделать такое, но и никто,
 кроме скифа, не смог бы добиться в этом успеха. Они ехали на деревенских пони, 
укрываясь за деревьями и наблюдая за утесом над головой. В таком месте могли 
обитать дэвы, эхом передразнивающие голоса людей, и оттого-то жители Парсагард 
редко осмеливались приближаться к священным вершинам. Вольку, родившегося в 
степях, не пугали горные божества. Вдруг сопровождавшие их мастифы, почуяв 
какой-то запах, выскочили вперед пони и быстро скрылись из виду.

Мастифы могли взять след пантеры, хотя им нужно было преследовать козла. Сжав 
копье, Кир пустил своего пони галопом за собаками и обнаружил бегущего от них 
пожилого каспия, одетого в шкуры. Он успел как раз вовремя, чтобы отогнать 
черенком копья огромных собак, уже хватавших за ноги старика с белыми волосами 
патриарха, выбивавшимися из-под головной повязки. В руках он держал сверток из 
ткани. Кир велел ему развязать сверток, чтобы посмотреть, не украл ли он 
что-нибудь. Но там оказались свежеиспеченные ячменные лепешки, гранаты и белый 
сыр. Киру показалось странным, что деревенский старик принес на голую вершину 
горы дневной запас пищи — неужели съесть собирался? Взглянув вверх, он заметил 
отверстие пещеры и еще одного мужчину, но не каспия, наблюдавшего за ним.

— Я рад, что собаки не растерзали моего друга! — крикнул незнакомец. — Хочешь 
разделить со мной ужин?

Он был не старше Кира, без оружия, с обветренным, загорелым лицом. Волосяной 
веревкой подпоясал он серое платье, а на ногах носил не сапоги со шнуровкой для 
верховой езды, а сандалии. Говорил он на мягком восточном диалекте. Ни одно 
блестящее украшение не выдавало его ранг или сан. Спешившись, Кир понес узелок 
к нему наверх и заметил, что собаки, обнюхав незнакомца, перестали обращать на 
него внимание. Любопытный Ахеменид поинтересовался, как его зовут, какого он 
рода-племени и куда держит путь. Старый каспий, видимо, подал знак молодому 
человеку, и тот ответил, что у него больше нет ни семьи, ни племени и он хочет 
отдохнуть от странствий.

— Скажи правду! — воскликнул Кир. — Ты — беглец из восточных земель, нашел 
приют у деревенских жителей, и они тайно тебя кормят.

В серых глазах незнакомца промелькнул гнев. Затем он грустно улыбнулся:

— Бывает, в правду поверить труднее, чем в удачную ложь. Молодой охотник, 
правда заключается в том, что у мага больше нет ни рода, ни племени. — В 
задумчивости он расстелил ткань на земле и разделил еду на две части. У входа в 
пещеру стоял глиняный кувшин с водой и чаша. Этот маг, как он себя назвал, не 
мог бежать издалека, поскольку его худые руки и ноги были чисты. — Наверное, я 
беглец от смерти. Я пришел к этому убежищу, поскольку жители деревни в долине 
сказали: здесь я могу найти что искал.

Его речь чем-то напоминала речь поэта, хотя поэты всегда ищут ворота царского 
дворца.

— Что же ты нашел? — спросил Кир.

— Покой Ахеменидов, — объяснил маг, наливая чистой воды в чашу.

Очевидно, незнакомец не понимал, что говорит с царским сыном.

— Ты думаешь, я поверю, будто деревенские жители что-то знают о моем.., об 
Ахеменидах, раздор у них царит или покой?

— Видимо, знают. У них есть настоящее сказание. В нем говорится…

И маг вкратце пересказал, что орды арийцев с огнем и мечом прошли через все 
земли каспиев и отправились дальше. Однако в стране царя Ахеменида захватчики 
угомонились и стали жить мирно, поскольку там властитель всем гарантировал 
порядок и спокойствие.

— Ты, носящий ахеменидские крылья, — с вызовом воскликнул он, — неужели не 
слышал о беженцах, спешащих сюда от Голубых гор и спасающихся от умирания земли 
в Шушане?

Затем он извинился за резкий вопрос — почти как человек благородного 
происхождения, с манерами — и попросил Кира присесть и, даже если он не 
разделял его мысли, разделить с ним ужин. Кир хотел принять приглашение, но 
все-таки отказался, не желая связывать себя с беглецом, преломив с ним хлеб. В 
этом самозваном маге, не носившем пояс для меча, Кир чувствовал тайную гордость.


Сделав прощальный жест, он пошел вслед за Волькой, продолжавшим выслеживать 
своего козла. Он оглянулся и обнаружил, что незнакомец вместе с деревенским 
патриархом уже приступил к ужину. Серая вершина высилась над ними, словно 
бастион под движущимися облаками.

Киру пришло на ум, что этот маг, несмотря на его поэтическую историю, 
поостерегся подойти к воротам Парсагард.




ГОРОД СМЕРТИ


Другой беженец не стал сторониться ворот, а явился к дверям Кира. Носильщики за 
его спиной снимали с каравана ослов тюки с товарами и складывали на землю. 
Человек сказал, что он хабиру, или иудей, и беженец лишь в том смысле, что его 
царь находится в плену на берегах рек вавилонских, которые на самом деле 
обычные каналы и совершенно не похожи на чистую, быструю реку Парсагард. Этот 
бородатый иудейский купец носил в ухе серебряное кольцо как знак полупленения. 
Он подарил Кассандане немного душистой мирры, а затем развернул рулон 
великолепной пурпурной шерсти, сказав, что этот царский пурпур, поднятый из 
глубин великого моря, наилучшим образом подходит для царственной ахеменидской 
госпожи. Тут же Кассандана страстно захотела получить редкую ткань, хотя и 
стоившую по два сикля за локоть, но Киру ткань не понравилась, и вместо нее он 
выбрал жене парные браслеты из мягкого золота с изображением крылатых грифонов. 
Вот, сказал он, настоящие украшения, это не одежда, которую может надеть всякий.


Когда они закончили дела и иудей, как было принято у купцов, рассказал новости 
из чужих краев, он отправился бродить по границам Парсагард, словно что-то 
искал и никак не мог найти.

— Там нет стен! — воскликнул он, сидя за столом Ахеменидов за ужином.

Оказалось, до этого дня он никогда не видел город без стен — везде были стены, 
даже в опустошенной Ниневии или в могучем Вавилоне, где бастионы Имгур-Бел и 
Нимитти-Бел были построены Навуходоносором в самом городе. Тоном молитвы иудей 
добавил:

— Да защитит Яхве обитателей этого места. Кир не знал ни одного бога по имени 
Яхве, но иудей, как чужестранец, мог поклоняться неизвестному им божеству.

— Даже в Шушане, по дороге сюда, — задумчиво добавил иудей, — стену крепости 
укрепляют крепким обожженным кирпичом.

Кир вспомнил о словах, произнесенных о Шушане другим путником, магом: «Там 
бьется в судорогах умирающая земля». Сам Кир видел это давно, когда с компанией 
мальчиков по пути на нисайские пастбища свернул в сторону, чтобы обследовать 
развалины славной когда-то цитадели Элама, находившейся между горами и равниной.
 Он видел, как сорняки душат возделанные поля, порубленные леса превращаются в 
дрова, а потоки воды из разрушенных дамб размывают горячую голую землю. Лисы 
выбегали из обгоревших остовов зданий. В усадьбах великих царей Элама 
укрывались разбойники с большой дороги. И причина смерти этой населенной земли 
была начертана на каменной дощечке, установленной над распахнутыми воротами. 
Бродячий писец прочел надпись на дощечке, и Кир закрепил ее в своей памяти.

«Я, Ашшурбанипал, великий царь всех земель, забрал резную мебель из этих 
комнат; я забрал лошадей и мулов в украшенной золотом упряжи из конюшен. Огнем 
я уничтожил бронзовые башенки храма; я унес в Ассирию эламского бога со всеми 
его сокровищами. Я унес статуи тридцати двух царей и могучих каменных быков, 
охранявших ворота. Таким образом, опустошил я эту землю и умертвил тех, кто 
обитал на ней. Я открыл их могилы солнцу и унес кости тех, кто не чтил Ашшура и 
Иштар, моих повелителей, навсегда лишив призраков этих мертвецов покоя, 
подношений пищи и воды».

Как свидетельствовала эта надпись, ассирийцы прошли через Элам. Это было не 
более трех поколений назад. А теперь Ниневия, город самого Ашшурбанипала, 
лежала опустошенной, открытой жару солнца.

— Поэтому, как видишь, — закончил Кир свой рассказ, — эти величественные города 
стали великими пустынями, населенными призраками.

Иудей покачал своей умащенной головой и вскинул руки:

— Как велика премудрость прославленного сына Камбиса! Поистине память его — 
словно писаный свиток! Хотя эти шушанские призраки покупали у меня плуги-сеялки 
и расплачивались предписанием на получение серебра в доме Эгиби в Вавилоне.

В конце вечера Кассандана начала разговор сразу, как только они вошли в 
спальные покои:

— Если какие-то неизвестные люди перестраивают руины Шушана и достаточно богаты,
 чтобы иметь дело с банкирами, они должны платить дань Парсагардам.

— Дань за что, прекраснейшая из жен? — лениво спросил Кир, раздумывая, что это 
за плуги, которые могут засеивать поля.

— За защиту, разумеется. Не прикидывайся, мудрейший из мужей, будто не 
понимаешь. Новому городу требуется защита от разбойников и чужеземных 
завоевателей. Разве Сузы — или Шушан, как называл его купец, — не находится в 
пределах Аншана? И разве кто-нибудь может защитить его лучше, чем персидские 
конные лучники?

Кир улыбнулся женскому доводу:

— А если, как ты предлагаешь, я потребую дань, то как меня нужно называть после 
этого: разбойник или чужеземный завоеватель? Что подумает мой отец Камбис?

Он не хотел, чтобы за женой всегда оставалось последнее слово.

— Вместо этого, Кир, — сказала она, — ты должен думать о другом Камбисе, твоем 
сыне.

В результате Пастух сам поскакал в Шушан. У него появилась привычка 
самостоятельно исследовать сомнительные вопросы. В числе нескольких сот 
асваранцев, служивших ему охраной, было несколько германиев, благородных воинов,
 уставших смотреть на висящие над очагом мечи и ждать, когда Мидия начнет новую 
войну. Длинная дорога вилась между гор и круто обрывалась, выходя через 
«ворота», или проход, на западную равнину. У этих естественных ворот промышляло 
племя грабителей, но, заметив персидские луки, эти волки разбежались, как 
испуганные козы. Германии не потратили на них ни одной стрелы. Когда асваранцы 
въехали с гор в горячие облака пыли, они, ругаясь, прикрыли лица шейными 
платками. Люди с гор всегда неохотно спускались в низины из-за царившей там 
жары.

Вскоре дорога побежала вдоль порогов реки Шушан, и Кир заметил внизу среди 
бурой пустоши зелень возделанных полей. У города, возникшего на излучине, через 
реку перекинулся когда-то разрушенный, а ныне заново отстроенный каменный мост. 
Занимались, значит, призраки какой-то полезной работой. Увидев приближавшихся 
всадников, пастухи бросились загонять овец и коров в укрытие. Кир привел 
всадников к мосту, и лишь одни германии достали мечи, чтобы внушить беглецам 
уважение к себе. К тому моменту, когда персы натянули поводья под цитаделью, 
число убитых было невелико. Как и говорил иудей, вокруг руин, оставленных 
ассирийцами, высились новые стены. Мужчины со щитами и копьями появились на 
стене и у входа, где пока еще не были установлены ворота. Герои-германии 
обратили внимание, что щиты шушанцев были не из блестящего металла, а из кожи. 
Они предложили Киру прикрыть их стрелами его воинов, чтобы они смогли взять 
ворота штурмом и сделать проникновение в крепость безопасным. Сделав это, 
ветераны, конечно, должны были получить преимущественное право взять внутри 
крепости любую добычу или пленников.

Однако Кир изучал плуг, брошенный на орошенном поле, откуда его хозяин бежал 
вместе со своим волом, судя по следам на земле. Этот плуг имел ящик, 
расположенный сверху вертикального столбика, и в нем находились семена. Полость 
в столбике позволяла семенам ссыпаться на перевернутую землю. Таким образом, 
один человек мог посеять свое зерно, двигаясь вдоль борозды. Это был совершенно 
новый вид плуга. Закончив его изучение, Кир предупредил своих всадников, что, 
прежде чем идти на штурм, им нужно объехать крепость вокруг и оценить силу 
защитников.

Но до того как они приступили к осуществлению этого плана, у ворот появилась 
одинокая фигура мужчины. Он шел пешком, был одет в длинное, отделанное бахромой 
платье сановника, хотя и не носил ни короны, ни золотых символов его ранга, 
лишь медальку на груди, оказавшуюся образом Иншушинака — высшего божества 
эламитов, бога солнца и правосудия. Высоко держа голову, он приблизился быстрым 
шагом солдата и в знак уважения коснулся поводьев на скакуне Кира.

— Мир, сын Камбиса, — на хорошем персидском языке сказал он. — Следующий раз 
пошли вперед гонца со своим именем, и я встречу тебя на мосту. Я Губару, 
властитель Шушана, приморских земель и Горьких вод.

Как ни странно, этот Губару не назвал себя монархом или царем. Он пригласил 
Ахеменида спешиться и вместе с воинами посидеть в недостроенном дворце за 
скромным столом. Когда персы обменялись опасливыми взглядами, Губару быстро 
добавил, что, если гости предпочитают поесть на свежем воздухе, слуги все 
вынесут сюда. Кир решил, что этот государь обладает живым умом и может 
оказаться опасным хозяином. Поэтому он предложил Губару вывести всех 
вооруженных слуг, после чего персы могли бы пойти осмотреть крепость.

— Мне любопытно, — заверил его Кир, — посмотреть на вашу работу, поскольку 
последний раз, когда я сюда приезжал, в этих стенах жили одни лишь лисы.

Губару мгновение колебался, затем кивнул красивой головой и объявил, что 
желание такого выдающегося гостя для него закон. Вероятно, по-эламитски он 
распорядился, чтобы освободили дворец, и вооруженная охрана вышла на берег реки.
 Кир оставил половину своих воинов с беспокойными германиями сторожить ворота и 
коней. Остальные воины столпились за ним, настороженные, подозревая западню. В 
приемном зале, отделанном синей плиткой, все еще сырой от раствора, к своему 
удивлению, они обнаружили фонтан, разбрасывающий мелкие брызги, а около него — 
высокую девушку с бровями в форме темных луков, пол-лица которой скрывалось за 
покрывалом из великолепного полотна. Когда она преклонила перед Киром колена и 
поднялась, чтобы предложить поднос с лепешками и кубок с виноградным соком, он 
ощутил душистый аромат, источаемый ее стройным телом. Это открытое лицо 
напомнило ему Кассандану, смеющуюся за брызгами водопада Анахиты, и он счел это 
благоприятным предзнаменованием. Губару объяснил, что его дочь отказалась от 
удовольствий Вавилона ради дикости их родового Элама, который никогда раньше не 
видела.

И правда, они были не слишком богаты, поскольку стенными колоннами служили 
обычные стволы пальм, установленные в вязком асфальте. Отхлебнув из кубка и 
передав его другим вождям, Кир похвалил удивительный струящийся фонтан и 
красоту эламитской принцессы; он решил, что Губару не обманывает и они могут не 
опасаться за себя, пока девушка находится в пределах досягаемости от их мечей. 
Губару рассказал, что изучал водяные сооружения, пока служил в армии 
Навуходоносора.

Он также раскрыл тайну возрождения жизни на руинах Шушана. Когда ассирийцы 
выжгли их землю, некоторые выжившие эламиты бежали в страну Ахеменидов в 
восточные горы, а совсем немногие, в том числе семья Губару, бежали на запад, к 
могучим стенам Вавилона. После падения Ниневии гнев ассирийских завоевателей 
стал пылью на ветру, и их враждебность больше никому не угрожала. Поэтому 
Губару оставил свой пост у прославленного Навуходоносора и вернулся на свою 
опустошенную родину. Он пытался сделать так, чтобы земля снова приносила урожай.


— В сходных обстоятельствах, — спросил он Кира, — если бы ваши великолепные 
Парсагарды лежали оскверненные в развалинах, разве вы не вернулись бы к могилам 
предков?

Кир подумал, что в его поместье существует немного объектов для разрушения и ни 
один предок пока не оставил на берегу реки своей могилы. Но все же он понимал, 
что чувствовал эламит.

— Конечно, — согласился он.

Неожиданно прекрасная девушка Амитис нарушила приличествующее молчание, 
прошептав:

— О сын великого царя, пощади нас! Ты видел нашу бедность.

С наступлением вечера вожди собрались вокруг Кира, чтобы выбрать наиболее 
благоприятное место для лагеря. При свете дня, сидя на конях, они держали 
шушанцев в своей власти. Спящие, они могли пасть в темноте под ножами эламитов. 
Кир приказал им расположить палатки из обоза вокруг открытых ворот цитадели. 
Тогда, если их атакуют снаружи, они смогут отступить за стену, если нападут из 
дворца, они смогут вскочить на лошадей и ускакать наружу. Верховой охране он 
приказал брать с собой в обход мастифов. Губару он учтиво объяснил, что его 
грубые воины слишком многочисленны и им не стоит вторгаться в дворцовые покои. 
Владетель Шушана поблагодарил царственного Ахеменида за любезность и приказал 
слугам с кухни вынести приготовленную на скорую руку еду, в том числе жареную 
баранину, приправленную гвоздикой, и горы белого риса, подслащенного тушеными 
фруктами. Он знал, что у персов не было принято пить вино. Вежливо выждав паузу 
после еды, Губару со старейшинами и высшей знатью подошел осведомиться о 
причине визита Кира.

Молодой ариец подумал, что эти эламиты напоминают купца-иудея: за учтивостью 
они прятали свои мысли. Не привыкший говорить дипломатично, он высказался 
откровенно: похвалив хорошую работу по восстановлению плодородия земли Элама, в 
конце концов являвшегося зависимой территорией государства Ахеменидов, он 
предложил им защиту Камбиса за выплату ежегодной дани.

Эти эламиты скорее походили на хранителей закона, чем на вождей. Неожиданно 
Губару спросил, не хотел ли бы Кир доставить ему удовольствие и присылать 
ежегодно табун великолепных нисайских лошадей. Кир объяснил, что закон персов 
не позволяет отдавать коней этой породы в другие страны. Услышав эти слова, 
Губару улыбнулся в бороду:

— Однако каждую весну Камбис сам отводит племенных кобыл и жеребцов ко двору 
царя Мидии. Вот это дань.

— Мой царственный отец правит Аншаном в своем праве, — резко возразил Кир. — Он 
дарит белых лошадей просто в знак дружбы с Астиагом Копьеметателем.

Он понял слова Губару как намек, что Элам должен платить дань не персам, а 
правителю Мидии.

— И мы предложим знаки нашего дружеского расположения к благородным и 
победоносным Ахеменидам, — отозвался Губару. Из своего поясного кармана он 
достал небольшой черный камень и стал водить пальцам по клинописи на нем. — «Я, 
Навуходоносор, халдей, — читал он. — Мое правосудие простирается так далеко, 
как и солнечный свет; пусть все, кто слаб и угнетен, прибегнут к моему 
правосудию, говорю я». — И он мягко объяснил, что его воскресающее эламитское 
государство находится под покровительством могучей Вавилонии.

После этого Кир пришел к заключению, что других доводов у него нет. Конечно, на 
следующий день он мог направить асваранцев, чтобы разграбили дома Шушана. 
Однако он помнил умоляющий шепот девушки и решил быть милосердным. Внезапно он 
рассмеялся, почувствовав духовный подъем:

— Хорошо, будем друзьями, правитель Губару! Только подари мне на память один из 
твоих новых сеющих плугов.

Впервые проницательный Губару удивился:

— Клянусь солнцем Иншушинака! Слово Ахеменида прочнее закона, высеченного в 
камне. Кир, я услышал твой обет дружбы.

На рассвете, когда персидские всадники собирали свой обоз, Губару уже 
приготовил для Кира плуг, а также несколько мешков восхитительного риса и 
специй. Как подарок Камбису, объяснил он. Затем он отвел Кира от его людей на 
мост, где шум стремительной реки приглушал слова. В этот момент владетель 
Шушана словно общался с бегущей водой, и черты его напряженного лица смягчились.


— Пастух, — сказал он так тихо, что Киру пришлось напрячь слух, — я не пророк 
из Иудеи, не халдей, читающий судьбу по звездам. Моей душой владеет Элам. Я 
верно служил могущественному строителю и архитектору Навуходоносору, — пусть 
даруют ему боги долгие годы жизни! Однако семь демонов болезней мучают его. 
Когда услышишь, что Навуходоносор умер, — его голос понизился до шепота, — 
седлай быстрого коня, приезжай ко мне, и мы поговорим о великих вещах. — Он 
улыбнулся воде. — Можешь не бояться приезжать один.

Так эламит Губару связал себя с Ахеменидами узами понимания.

Персидские всадники рады были покинуть жару и пыль Шушана; они устали хлопать 
мух и чесаться от муравьиных укусов. Вернувшись в Парсагарды, Кир рассказал все,
 что произошло в этом городе, воскресающем от смертных мук, опустив лишь 
последние конфиденциальные слова Губару. После чего Кассандана стала лить слезы 
и кричать, что эламиты пустили пыль ему в глаза. Он не добился от них дани. 
Камбиса восхитил новый плуг, хотя он сказал, что будет трудно научить одного 
каспия делать ту работу, которую всегда делали двое.

Поразмышляв о своей поездке, Кир решил, как только снова прорастет трава, 
отправиться с отцом к правящему мидийскому двору. Он испытывал потребность 
понять, что это значит — быть данником мидян. Но не озаботится тем, чтобы 
составить в уме ясный план. Если бы он подумал об этом хорошенько, мог бы 
избежать опасности.




ПЕСНЬ О РАЗГРАБЛЕНИИ НИНЕВИИ


Экбатана, город царя, властвовавшего над многими другими царями, лежал далеко в 
сторону холодного севера. Его бастионы из нового серого камня возвышались над 
темными соснами у подножия одинокого заснеженного пика. Это название означало 
«место сбора», поскольку мидяне говорили, что их первый знаменитый предок 
впервые собрал вместе все племена кочевников-мидян в этом месте, под священной 
горой Эльвенд. По иному мнению, Экбатана (Хамадан) просто находилась в месте 
пересечения великих караванных путей с востока на запад от Гирканского моря к 
«воротам», ведущим вниз, на равнину, к Ниневии.

Сами мидяне были иранцами и по крови родней {геном, говорили они) персам, все 
еще разделенным на племена. Мидяне и персы пользовались одним языком, но 
смотрели на мир по-разному, поскольку Мидийское царство уже три поколения 
завоевывало новые земли, в то время как персидские конные лучники не смогли 
добыть себе ничего, даже полуразрушенный Шушан. Таким образом, Мидия одерживала 
победы со времен Киаксара Увакшатры — воина, создавшего по ассирийской модели 
первую регулярную армию, примечательной особенностью которой было использование 
персидской кавалерии. Соответственно, мидяне называли Киаксара основателем их 
империи, хотя у них еще не было ясного понимания, что же такое империя. Гораздо 
легче было победить ассирийскую армию, чем скопировать устройство Ассирии.

У Астиага Копьеметателя, старшего сына Киаксара, была серебряная пластина с 
описанием деяний трех знаменитых предков. Эту пластину проносили через зал для 
трапез и демонстрировали всем сидевшим за столом гостям, независимо от того, 
могли они прочитать запись или нет. Астиаг мог рассказать историю семьи, 
поскольку знал ее наизусть. Ему уже не приходило в голову, что, хотя его отец 
Киаксар всю жизнь сидел на лошади, сам он большую часть времени делил между 
столами для пира и женской половиной, где проживало несколько принцесс из 
соседних стран, в том числе Мандана, дочь знаменитого Навуходоносора. В таких 
условиях Астиаг считал себя царем, равным по славе Навуходоносору, и полагал, 
что мир между ними опирается на взаимное уважение, вытекающее из равновесия сил.
 Мидянин обладал непобедимым войском, в то время как халдей, в свою очередь, 
был мастером в искусстве построения непреодолимых укреплений. Истина 
заключалась в том, что недавно возвысившийся Астиаг страдал комплексом 
неполноценности, требующим лести для своего удовлетворения, а Навуходоносор 
трудился как одержимый, строя защитные заставы на дорогах и даже преграды на 
реках в форме дамб.

Скитавшийся по дальним странам иудейский купец, продавший Губару сеялки, дошел 
до Мидии и пал ниц перед туфлями Астиага. Без всяких затруднений он пристроил 
царскую пурпурную ткань во дворце Экбатаны. Благородные мидяне никогда не 
торговались, поскольку не понимали торговли, хотя в гневе они могли завладеть 
всеми товарами купца, а самого его бросить охотничьим псам. Сообщая им дорожные 
новости, иудей заботливо описал неотделанный город Ахеменидов как просто 
какой-то райский сад. Имея способности к языкам, он подцепил иранское слово, 
означающее орошаемый быстрым потоком тенистый сад — фирудис, — и произносил его 
как рай. Слова фирудис-и-адам означали сад для уединения. Неизбежно получилось 
так, что купцы-иудеи, рассказывавшие о своих путешествиях по Вавилонии, 
упоминали о том, какой сад создал Яхве на востоке — рай для Адама. Из этого у 
их пророков возникла известная история. Но это было после великих перемен и 
прекращения умирания земли.


* * *

Если придерживаться все еще последнего христианского календаря, Камбис и Кир 
отправились в Экбатану в год 563-й до рождения Христа. Это было за год до 
смерти Навуходоносора и за два года до освобождения из заточения царя Иудеи 
Иоахима, чем, однако, не закончилось его пленение.

Никогда еще долина Парсагард не была так красива. Когда они въехали в ущелье, 
служившее северными воротами, Кир повернул лошадь, чтобы оглянуться на свежую 
зелень весенней травы, испещренную синими и алыми цветами.

— Это как боль от раны, — сказал он, — покидать долину.

— Если ты так чувствуешь, — быстро вставил Камбис, — то зачем же ее покидать? 
Должно быть, сейчас в тебе проснулся твой дух-хранитель, не говоря уже о том, 
что закон запрещает тебе выезжать за границу вместе со мной. Этой ночью — 
вспоминаю теперь — мне приснилось, что ядовитое дыхание Ази-Дахаки коснулось 
тебя и вызвало болезнь во время поездки.

У Камбиса была манера вспоминать сны, когда ему требовалось получить подходящее 
предзнаменование. Кир очень хотел вернуться, но не желал втягиваться в разговор 
о предсказаниях.

— А мне приснилось, — сказал он, смеясь, — что я осадил коня у ворот Экбатаны и 
огромная толпа пала ниц.

— Ты погубишь себя, прежде чем это увидишь. Если не будешь обращать внимание на 
своего духахранителя, — мрачно добавил он, — один из трех демонов, следующих за 
тобой по пятам, положит конец твоей жизни.

— Трех? Кто же эти трое? — Кир по-прежнему не отрывал глаз от долины.

Камбис крепко сжал плечо сына, чтобы прервать его размышления.

— Гнев. Неизвестная женщина. Слепая отвага. — Поскольку Кир не отвечал, отец 
задумчиво добавил:

— А из этих троих последний хуже всех. Мудрый воин перед сражением осматривает 
свое оружие и принимает во внимание оружие врага. Глупец умирает быстро.

После этого Кир ударил лошадь коленями и двинулся вперед. Действительно, в тот 
момент злые силы брали верх в его судьбе. Прервав путешествие на пастбище 
нисайских скакунов, они отобрали в качестве дани Астиагу двух белых жеребцов и 
двадцать племенных кобыл. Однако мидийские чиновники, поджидавшие их с писцами, 
взяли их отборное стадо, не учтя жеребят, которые должны были родиться. Кир 
обнаружил, что несколько скакунов нисайцев, которых они пригнали на север, были 
не более чем символической данью, требуемой мидянами от персов. Более горькое 
знание пришло к нему среди великолепия дворца Экбатаны, где он и его отец 
затерялись в толпе, спешившей увидеть великого царя. Он возмутился, когда его 
обеспокоенный отец заторопился надеть неуклюжую церемониальную корону из перьев 
и застегнуть безупречно белый полотняный плащ под торчащей клоками бородой. Кир 
и не подумал сменить свои сапоги для верховой езды или украшенную кисточкой 
шапку. Даже Волька, его охранник-скиф, прежде чем направиться в зал Астиага, 
украсил руки золотыми браслетами, чтобы продемонстрировать добытые им трофеи.

При входе в зал стражи в медных шлемах и чешуйчатых посеребренных доспехах не 
отводили скрещенные копья, пока управляющий с жезлом, увенчанным львиной 
головой, не поспешил приветствовать царственных Ахеменидов. Даже после этого 
стражи заставили Вольку снять лук и колчан с боевыми стрелами, что он выполнил 
очень неохотно.

Огромный зал гудел, будто псарня в час кормления мастифов. Приглашенные, кто 
стоя, кто примостившись на скамье, жевали мясо или сосали сладости, и все шумно 
переговаривались на непонятных языках. Фимиам и дым от очагов, где готовилась 
еда, покрывали пеленой множество пурпурных платьев, поблескивавших серебром и 
сверкавших драгоценными камнями. Высоко над этим столпотворением на белом 
мраморном троне царил Астиаг, его широкое лицо бледным пятном выделялось между 
остриженной острой бородкой и синей с золотом тиарой. Он сидел один на 
возвышении перед стоявшими в кружок мидянами, чьи украшения говорили о рангах и 
должностях. Поскольку Кир в изумлении рассматривал Астиага, управляющий, 
который вел их на места, толкнул его локтем.

— Не глазеть! — И шепнул, движением высокой шляпы показав вверх:

— Императорские жены!

Выше и позади трона тянулась галерея, украшенная резной слоновой костью. Кир не 
смог обнаружить никаких признаков присутствовавших там женщин, но они, очевидно,
 находились в глубине галереи и оттуда наблюдали за пиром. У царских ног поэт 
пытался перекричать стоявший в зале гул. Заметив Камбиса по подпрыгивавшей 
короне из перьев, Астиаг громким ревом потребовал тишины и встал, чтобы 
прокричать приветствие.

— Узрите родственника моего, что царствует в Аншане! — Его быстрый взгляд 
отыскал Кира. — Узрите его царственного сына!

К удивлению Кира, на этом приветствие закончилось. Управляющий, размахивая 
жезлом, проложил путь в толпе приглашенных к столику рядом с поэтом, под самым 
троном Астиага, стоявшим на помосте. Там он усадил Камбиса. Кир был 
препровожден к скамье, находившейся на расстоянии пяти копий от помоста. Орудуя 
жезлом, распорядитель освободил для него место между аморитским вождем, 
пропахшим верблюжьим запахом, и тихим халдеем, который, чтобы придать себе 
большее достоинство, нацепил поверх висевшей на шее цепи с золотыми талисманами 
завитую фальшивую бороду. Голос неутомимого поэта зазвучал снова:

— ., кровь на улицах Ниневии доходила до колен лошадям победоносного мидийского 
воинства.., шестьдесят тысяч и несметное число сотен были пленены на глазах 
торжествующего владыки Мидии. Кто бы смог сосчитать всю дань в виде украшенных 
золотом колесниц, мулов, коров, ослов? Раздававшиеся рыдания были подобны 
флейтам для могущественного царя Мидии, царя многих и многих земель…

Шум пира заглушал его слова. Эта песнь о разграблении Ниневии напомнила Киру 
победную дощечку, оставленную монархом Ниневии Ашшурбанипалом на развалинах 
Шушана. Поскольку постыдное обращение с отцом раздражало его, Кир пытался 
сохранять спокойствие и быть обходительным с новыми товарищами по столу.

— А эту женщину из камня тоже отобрали у ассирийцев? — спросил он.

Наискосок от Астиага, у стены, стоял плоский красноватый камень с женской 
фигурой в облачении и короне, сидящей под звездами с копьем в руке на рычащем 
льве. Неопрятный аморит глянул через плечо и, прежде чем ответить, вежливо 
выплюнул неразжеванное мясо.

— Эту? Нет, это, должно быть, богиня власти, раз может ездить на льве.

— Иштар, — поправил халдей сквозь бороду, — на самом деле владеет оградительной 
и разрушительной силой. Кроме того, она защитница нашей царицы Манданы, которая 
привезла с собой эту великую богиню Вавилонии.

— Я слышал, ее называют великой блудницей Вавилонии, — заметил аморит, копаясь 
унизанными перстнями пальцами в блюде с инжиром.

Халдей тихо рассмеялся, словно заржала испуганная лошадь:

— Как следует подумай, прежде чем дурно говорить об Иштар, чьей звездой 
является Венера и чьей любви добивались многие боги. Однажды эламиты осмелились 
унести ее статую как трофей, и смерть бросилась за ними по пятам. У нее есть 
много имен, потому что она присутствует во многих странах. Женщины хранят ее 
секреты, и, может быть, она их защищает, а мужчин может уничтожать. — Повернув 
к Киру темные глаза, он понизил голос:

— Быстро съешь что-нибудь, принц Аншана. Царь Астиаг дважды посмотрел в твою 
сторону.

Возбужденный Кир не имел желания пробовать пищу, наваленную перед ним, хотя 
Волька нетерпеливо дышал ему в ухо. Он быстро схватил ногу дрофы и через плечо 
передал Вольке. Затем он услышал голос царя:

— Неужели наша еда так неприятна тебе, Кир, или ты опасаешься яда?

В наступившей тишине Астиаг, нахмурясь, неотрывно смотрел на него. Камбис 
встревоженно поднялся на ноги. Отказываться есть за столом было более чем 
оскорбительно. Могло показаться, что Кир не желает быть гостем Астиага. Но даже 
в этот момент он не мог себя заставить приняться за еду. Сослаться на болезнь 
было бы ложью. Пока он пытался придумать какое-либо извинение, чья-то рука 
схватила его за кисть и подтолкнула в сторону блюда. Это один из вооруженных 
стражников отошел от стены, чтобы убедить его таким способом.

Все произошло в мгновение ока. Вспылив, Кир гневно отбросил руку стражника. Тут 
же Волька крепко схватил обидчика и изо всех сил отшвырнул в сторону. Медный 
щит с лязгом упал на каменный пол. Двое солдат, отделившись от стены, погрузили 
свои копья в спину безоружного скифа, и тот судорожно дернулся. Вскочив со 
скамьи, Кир вытащил меч и поразил убийц Вольки поверх щитов. Они упали, и 
каменный пол окрасился кровью. Еще одна группа стражников-мидян поспешила к 
Киру; построив стену из своих длинных щитов, они окружили его и своим весом 
стали теснить в угол. Обезумев от ярости, он пролил кровь, нарушив царский мир, 
и ему не оставалось ничего другого, как торопливо рубить поднятые копья своих 
противников. Астиаг молча наблюдал за происходящим.

Вдруг по залу разнесся мелодичный женский голос:

— Слушайте меня, Мандану, — это теперь мой сын. Опустите копья, не причиняйте 
вреда юному Ахемениду, сыну моему.

Говорившая оставалась невидимой, укрытая в глубине галереи. Однако ей 
повиновались, будто сам Астиаг отдал приказание. Кир не осознавал своей участи, 
но понимал, что его беда как-то связана с мечом. Бросив оружие, он сделал знак 
мидянам унести Вольку. Прежде чем они дошли до двери, скиф испустил дух. Кир 
посмотрел на него и, не оглядываясь, побрел дальше по коридорам в поисках 
выхода. Он услышал раздавшиеся за ним мягкие шаги и, быстро обернувшись, 
обнаружил одетого в халат евнуха, который, пыхтя и теряя туфли, старался его 
догнать.

— Повелитель Кир, — прошептал дородный евнух, — великое зло ты совершил. Хотя 
сердце царицы, твоей матери, благосклонно к тебе — да, она велит тебе 
спрятаться и ждать до темноты, когда закроют ворота. Идем в надежное место!

После чего этот слуга Манданы скользнул вперед и поманил Кира за собой.




МИЛОСТЬ ВЕЛИКОЙ БОГИНИ


Здесь, в коридорах мидийского дворца, Пастух почувствовал присутствие своего 
руководящего духа; этот фраваши незримо сопровождал его справа и теперь 
предупреждал, хотя не сказал ни слова об опасности, подстерегавшей его спереди 
и сзади.

До этого момента Кир был защищен в своей горной цитадели, будто ребенок в 
материнском лоне. Он мог ездить куда хотел, и никто не причинял ему вреда. 
Теперь же его кожа зудела, словно сам здешний воздух был для нее вреден, а 
фраваши требовал спешить к конюшням и вместе с Эмбой скакать под защиту 
парсагардского рая. Но вместо этого Кир побежал за шумно пыхтевшим евнухом, 
зная, что в окружении врагов можно полагаться лишь на свою голову. Так, став 
беглецом, он навсегда распрощался со своим детством.

Евнух провел его через дверь в сад, затененный виноградными побегами. В конце 
его высился частокол с каменной калиткой и высеченным на ней изображением царя 
Астиага верхом на коне, поражающего копьем льва. Значение этой резьбы не сразу 
дошло до Кира. Оглянувшись, евнух поспешил к калитке в частоколе. Она была 
закрыта, но он вытянул стержень, придерживавший узкую сетку, и жестом пригласил 
Кира пролезть в образовавшееся отверстие.

— Никто не станет искать тебя здесь. — Он показал назад на серую стену дворца 
за садом и террасу наверху, прикрытую от солнца навесом. — Покои Манданы, — 
пролепетал он, — охраняются острым оружием. Она велела тебе подняться к ней, 
когда засветят все звезды. Если тебе хватит смелости добраться до Манданы, ты 
окажешься в безопасности.

Когда Кир ступил за частокол, евнух царицы закрыл за ним сетку, поспешно 
вставив на место штырь. Он глянул на юного Ахеменида со смешинками в темных 
глазах и скрылся в винограднике. Сначала Кир заметил отпечатки копыт на земле, 
затем обратил внимание на дикорастущие деревья. Только он подумал укрыться в 
можжевеловых кустах, как мимо него промчалась пара антилоп. Подбрасывая вверх 
голову, за ними проследовал дикий осел. Кир, хорошо знакомый с поведением 
животных в горах, понял, что частокол огораживает не сад, а парк для охоты. 
Астиаг предпочитает охотиться на отловленных зверей на территории своего дворца.
 Не успел Кир растянуться под завесой ветвей можжевельника, как в поле его 
зрения показался взрослый лев. Приблизившись к калитке, он принялся обнюхивать 
землю под ней.

Хотя за поясом у Кира уже не было оружия, он не беспокоился о льве, ходившем у 
калитки. Дикий буйвол или кабан мог броситься на человека, но их здесь не могло 
быть, потому что их очень трудно поймать живьем. Раненый лев, конечно, мог его 
атаковать, но этого-царя зверей, как его звали городские жители, больше 
интересовала дверь, чем запертый вместе с ним человек. Через некоторое время 
лев по кругу отошел в сторону и вытянулся на земле, повернув голову в сторону 
сетки. Кир тоже лежал неподвижно, ожидая, когда солнце опустится за снежную 
гряду. Во внешнем саду появились стражники. Они прогуливались парами с копьями 
на плече, останавливаясь, чтобы заглянуть в парк, и до Кира доносился их смех. 
Ему внезапно пришло в голову, что эти мидяне знали, где он лежал. И если это 
так, значит, евнух открыл им место, где он прятался. Несомненно, обитатели 
дворца получали удовольствие от своей забавы. В то же время, если его появления 
будут ждать, ему будет чрезвычайно трудно миновать караул, даже в темноте.

Размышляя таким образом о своем положении, Кир не переставал горевать о смерти 
Вольки, своего телохранителя. Он знал, что не должен был следовать примеру 
умирающего; ему надо было, не вынимая меча из ножен, потребовать для стражей 
Астиага наказания за убийство своего слуги. Он действовал не подумав, но теперь,
 взвесив все спокойно, осознал, что этот на вид благожелательно настроенный 
евнух сделал его возвращение во дворец почти невозможным. Кир не имел ни 
малейшего представления о царственной госпоже из Вавилонии и не пытался гадать, 
что за женщина может быть Мандана и почему она внезапно ему помогла.

Вместо этого он начал строить планы, как проскользнуть мимо часовых в саду. И 
наилучший способ, который он смог придумать, — заставить их искать что-нибудь 
другое. Когда последние отблески угасли на небе и засияли все звездные гроздья, 
Кир дождался, пока двое стражей подошли поближе и заглянули через сетку. Тогда 
Кир тоже подошел к калитке, вытащил штырь, державший сетку, и быстро отступил в 
сторону. Лев тут же скользнул через брешь.

Когда он зарычал на людей, оказавшихся у него на пути, они закричали и побежали.
 Судя по поднявшейся суматохе, лев должен был носиться по саду в поисках выхода.
 Кир подошел к стене дворца — изучать незнакомую территорию в темноте было 
бессмысленно. Нащупав неровности на нижних рядах каменной кладки, плохо 
уложенной в растворе, он ухватился за них и, просовывая ноги в щели, быстро 
полез вверх. Под ним заметались факелы, и по всему саду началась охота на льва. 
Над ним, из-за перил террасы, показались женские головки. Поскольку они не были 
прикрыты покрывалами, он понял, что это рабыни. Когда он дотянулся до перил, 
они громко закричали и бросились бежать с террасы.

Кир поспешил за ними, стараясь не терять их из виду. Девушки помчались через 
качавшиеся занавески. Яркий свет комнаты его ослепил. Пламя множества 
светильников, развешанных по затянутым белым шелком стенам, освещало прямую 
фигуру женщины, неподвижно сидевшей на гипсовом троне, поставив ноги на 
оскалившиеся головы двух мраморных львов. На первый взгляд эта фигура казалась 
скульптурой богини. Глаза под дугами бровей могли бы оказаться темно-желтыми 
опалами, но были живые.

Девушки-рабыни припали к земле вокруг нее, держась на почтительном расстоянии. 
Из темноты за стенами дворца донесся громкий рык льва, и Кир понял, что лев 
ранен и скоро будет убит.

Глаза женщины несколько расширились, и он услышал ее низкий голос:

— Железо поразило моего слугу, не причинившего людям вреда. — Разгневанный 
взгляд вернулся к Киру. — Ступай, тебе нужно почиститься!

Тут же две служанки-рабыни поднялись, взяли Кира за руки и мягко увлекли его к 
углублению в углу комнаты, где рядом с висящими одеждами из полотна он увидел 
наполненный водой наклонный бассейн. Вода была не проточной, а неподвижно 
стояла в золотой лохани. Девушки быстро стянули с него мантию и, отмыв грязь и 
кровь с обнаженных рук и ног, протерли кожу, зачерпывая попеременно душистый 
размельченный кедр и благовония. Затем они вычесали можжевеловые колючки из 
волос. Двигались они грациозно, лаская тонкими мягкими руками его тело, Они 
весело улыбались, и напряжение его оставило. Несомненно, Мандана хорошо 
выдрессировала своих рабынь. Поскольку женщина на троне говорила об убитом льве 
как о своем слуге — а лев на самом деле был животным великой богини Иштар, — 
Кир узнал голос царицы Манданы.

Когда Кир вернулся в белую комнату, его ноги, ступая по мягкому ковру, не 
издавали ни звука. Лампы погасли, а слабое сияние от занавесок слегка 
окрашивало плывшие в воздухе кольца фимиама. Сладкий запах заполнил его ноздри. 
Мандана сидела, как и прежде, укутанная покрывалом, точнее, шарфом с бахромой, 
который укрывал ее голову, нижнюю половину лица и падал с плеч вдоль тела. 
Гетры, также с бахромой, закрывали ее колени. Кир отметил красоту этой женщины, 
но мог лишь строить предположения об ее возрасте и не понимал ее намерений в 
отношении себя. Мандана очень хорошо соответствовала всей этой сцене.

Его молчаливое изумление, видимо, ее забавляло.

— Кир, сын мой, — воскликнула она, — не знаю, почему я взяла тебя под защиту в 
зале для пиров! Наверное, потому, что ты был так уязвим в своей глупой отваге. 
А другого сына у меня нет. А еще теперь нас связал символ — в смерти льва в 
момент твоего появления я вижу знак от твоей божественной матери, Великой 
богини. — Мандана замолчала, задумавшись. Теперь она не пыталась выдать себя за 
богиню. — Хотелось бы думать, что понимаю значение знака. Разумеется, божество 
присутствует здесь, наблюдает за нашими отношениями, и, может быть, сила для 
твоей защиты была передана нам обоим.

Эти слова просто поразили Кира, не понимавшего, почему Мандана ничего не 
говорит о враждебности ее повелителя и мужа Астиага. Конечно, у нее, по 
политическим мотивам выданной замуж вавилонским двором, могли быть совершенно 
иные интересы. При тусклом освещении было трудно разглядеть ее глаза, к тому же 
фимиам щипал ему горло. Мандана производила впечатление верующей, размышлявшей 
о знамении, полученном при жертвоприношении. Кир вспомнил, что еще не 
поблагодарил ее.

— С рождения я был лишен матери, — заверил он. — Поэтому от всего сердца я 
выражаю тебе, самой прославленной царице мидийской, свое глубокое почтение за 
твою доброжелательность.

Ему показалось, что она коротко засмеялась. Действительно, его замечание было 
неучтивым. Мандана наклонила голову, и шарф соскользнул с белоснежного лица.

— Юный Ахеменид, осмеливался ли ты раньше покидать свои горы и стада боевых 
коней? Ездил ли в Шушан? Несчастное место. Я думаю, ты будешь долго 
путешествовать, увидишь большие города; кроме этого о твоей судьбе могу лишь 
сказать, что она будет очень необычной. И я рада, что у меня такой сын. — Она 
наклонилась и прикоснулась к его запястью. — Ты носишь лишь один этот талисман 
— крылья сверху, снизу Зло? Нет, дай посмотреть. Детская безделушка, скажу тебе.
 Какой силой может небо наделить крылья и какая сила может подчинить себе Зло, 
укоренившееся глубоко в земле?

Браслет действительно был просто семейным символом, и Анахита, 
богиня-хранительница его долины, показывалась лишь в холодных водах рек. 
Вьющиеся волосы Манданы задели лицо Кира. Было очень темно.

— Госпожа, — робко произнес он, — я видел много зла, высохшую и опустошенную 
землю, мор, голод.

— И только-то, Кир, сын мой? — Мандана снова, находясь совсем рядом с ним, 
казалось, витала своими мыслями далеко. — Есть лишь одна госпожа, Великая 
богиня, больше известная женщинам, чем мужчинам, поскольку из мужчин служить у 
ее алтаря могут одни кастраты. Ты вряд ли относишься к их числу. У других 
мужчин она часто берет кровь, как жертву, и отбирает их семя, создавая новую 
жизнь. На самом деле ясно, что плодородие находится в ее распоряжении, 
поскольку, когда Иштар (так ее называют в Вавилонии) спускается в араллу — 
огромный нижний мир, где правит Нергал, источник Зла, — то наверху горит под 
солнцем земля, чахнет урожай, не хватает воды, и поверхность земли умирает, как 
ты видел сам.

Теперь Мандана казалась полностью погруженной в свои мысли; ее мелодичный голос 
говорил и говорил, повествуя о прекрасной Иштар, которая одна осмелилась сойти 
через семь врат ада к трону Нергала, целую вечность ждущего смерти земли и 
торжества сил Зла. У каждой из семи дверей привратники противились ее проходу, 
но прекрасная госпожа подкупала каждого стража и проходила дальше.

— Значит, она смела, — пробормотал Кир.

— Нет, она сообразительна. Первому свирепому стражу она протягивала свою 
усыпанную драгоценностями корону, второму отдавала серьги, третьему — жемчужное 
ожерелье…

Кир почувствовал, что кровь в его жилах ускорила свой бег, ведь Мандана, 
продолжая рассказ, стала сопровождать его действиями. Ее темные волосы упали на 
обнаженную белую шею, а когда она бросила на ковер жемчуга, шарф соскользнул с 
головы.

— Перед четвертым стражем она расстегивала сбрую, тяжелую от золота, пятому 
отдавала браслеты с рук и ног. — Продемонстрировав гибкость, Мандана склонилась 
к ногам. — Шестому она предлагала пояс с драгоценными камнями. Затем седьмому 
отдавала ткань с бедер.

Шарф упал с ее тела, и она поднялась на носках, прижавшись теплым телом к Киру. 
Сжав ее в объятиях, он поразился, до чего же невысокой она оказалась.

Уже поздней ночью Мандана натянула шарф на плечи и облачилась сама, не вызывая 
служанок.

За руку она вывела его на террасу, погруженную во тьму. Кир был не в состоянии 
двигаться самостоятельно. Он осмелился заговорить, но ему не пришло на ум 
ничего, кроме глупого вопроса:

— Что происходит с.., с Госпожой, когда она наконец добирается к трону Нергала?

Не выпуская его руки, Мандана вздохнула:

— Кир, сын мой, тебе так много хочется узнать, даже когда ты держишь в объятиях 
женщину. Что же, если тебе нужно — когда Иштар наконец приходит обнаженной к 
Нергалу, его царица, сидящая рядом, вопит от ревности и своими чарами, при 
помощи магии, как свору собак, спускает на Иштар все болезни и напасти. И 
Госпожа оказывается заточена в аду, пока боги наверху не заметят, что засуха и 
мор охватили всю землю. Они посылают вниз кувшин магической воды, чтобы она 
пролилась на Госпожу, и выбирают среди смертных жертву, чтобы освободить ее, 
вернуть на землю и восстановить на земле зелень и плодородие.

В этот момент Кир не понял, сочинила ли стоявшая рядом женщина эту историю. 
Позднее он пришел к выводу, что царица из Вавилона говорила ему все так, как ее 
учили. Она верила, что Иштар нужна была человеческая жизнь, и в те мгновения, 
возможно, знала, чья именно.

Мандана отпустила его руку и заговорила снова. Сонливость в ее голосе пропала.

— Кир, поскольку мой разум прояснился, я поняла наконец смысл знамения, 
посланного с убийством льва. Ты будешь далеко путешествовать и много страдать, 
пока царская слава не упадет на тебя. Тогда ты вернешься ко мне через эту 
террасу.

У отца Кира была манера способствовать появлению предзнаменований, 
благоприятных для осуществления его желаний. Но Мандана верила в свое знамение. 
Да он и сам бы с радостью вернулся в этот дворец к Мандане, если бы она была 
здесь одна, а отец и Астиаг не стояли у него на пути.

— Да, — сказал он. — Я вернусь.

Мандана кивнула, будто сама в это верила.

— Но сейчас, — сообщила она, — тебе требуется выбраться отсюда живым, а не как 
льву, которого ты выпустил. Ахеменид, — решительно вскричала она, — пробуждайся 
от сна! Возьми вот это.

Откуда-то из темноты Мандана вытянула кинжал в ножнах; его рукоятка, в форме 
львицы с женской головой, была сделана из золота, насколько Кир мог судить по 
мягкости металла. Хотя эта вещь была не слишком полезна как оружие, Мандана 
велела носить ее за поясом, поскольку этот подарок означал защиту любящей 
царицы индийской.

— Теперь, сын мой, отправляйся к человеку, который наверняка выведет тебя 
отсюда. Потому что он, Гарпаг, — это кавикшатра, командующий всеми солдатами, и 
его приказам подчиняются все, кроме царя. Не пытайся обмануть Гарпага. Легче и 
гораздо проще закрутить хвост дикому буйволу. — Поскольку Кир молчал, она 
прижалась лбом к его шее и вздохнула:

— Иди и мечтай о своем славном возвращении, и я буду достаточно безрассудна, 
чтобы мечтать о том же.




КИР ПРОЕЗЖАЕТ БАШНЮ


Когда Мандана толкнула Кира во тьму, он пребывал в изумлении — его тело 
торжествовало, а мысли путались. Служанка взяла его за руку и потянула вниз по 
узкой лестнице, которая привела к тлеющему светильнику. Над ним клевал носом 
евнух. Из темноты вышел коренастый мужчина и изучил Кира внимательным взглядом 
из-под косматых бровей. На нем была грубая кожаная туника и тяжелое золотое 
ожерелье, а широкое бледное лицо выглядело усталым. Молча он сделал знак евнуху,
 который, подхватив лампу, поспешил в сад. Сам же воин приладил на голову шлем 
и расправил расшитый плащ на широких плечах. Шейный платок Кира он натянул ему 
на подбородок. Шагая впереди, невозмутимый воин, по всей видимости, тот самый 
Гарпаг, заслонял Кира от чужих глаз, пока они не вышли во двор, где, 
запряженные в колесницу, дремали белые мулы. Кучер очнулся от сна и подобрал 
поводья. По виду звезд Кир смог определить, что приближался час рассвета. 
Благодаря прохладному ветерку его голова снова заработала, и он остановился. В 
горах они не использовали неповоротливые колесницы, да и мулов тоже.

— А куда, — спросил он, — повезет меня это сооружение на колесах?

От такого вопроса у воина нос словно еще больше загнулся вниз к спутанной 
бороде, и он гневно выговорил:

— Куда она пожелает. — И его большой палец с перстнем коснулся золотой рукоятки 
кинжала, которую Кир продолжал сжимать.

Тогда Ахеменид засунул кинжал за пояс и тоже показал раздражение, повысив голос,
 будто ударил мечом по щиту.

— Господин Гарпаг, или ты созовешь сюда еще воинов и возьмешь меня в плен, или 
я поеду тем путем, который выберу сам. С тех пор как мы с отцом въехали в 
ворота твоего царя, с нами обращались как с охотничьими псами, которых кормят 
по царскому приказу. Я пленник?

— Нет. — В первый раз Гарпаг посмотрел молодому человеку прямо в глаза. — Кир, 
принц Аншана, ты можешь поехать к отцу, который сейчас в тревоге жует бороду, и 
он поспешит забрать тебя домой. Или можешь пойти к Астиагу в час его 
пробуждения и повиниться, что пролил кровь в его зале и вломился в покои его 
жен. Да, можешь отправиться любым из этих двух путей. Астиаг, конечно, 
похлопает тебя по согнутой спине и объявит тебе, наследнику аншанских лошадей, 
о своем прощении. — Затем, Кир, он позаботится, чтобы твоя душа страдала, 
потому что ты совершил преступление более серьезное, чем убийство или 
прелюбодеяние. Ты глупо оскорбил его достоинство и величие двора Экбатаны.

Ярость, сдерживаемая Киром, вырвалась наружу.

— Величие Экбатаны — это присказка для дураков, пена, выплеснутая из чаши с 
пивом, пустое место. Разве можно достоинством прикрыть страх, как твой 
превосходный плащ скрывает твою грязь? Разве мужчины прячутся за могучими 
стенами, если не боятся нападения? У твоих ворот стоят стражи, нанятые за 
серебро в чужих странах. Астиагу не удастся заставить страдать мою душу, 
поскольку она уже полна отвращения.

На какое-то время Гарпаг задумался, прикрыв глаза и наморщив лоб.

— Твоя пылкая речь довольно честна, — нехотя признал он.

— Тогда дай мне тысячу персов из асварана, и я затопчу твои полки копьеносцев, 
загоню весь царский двор за эти стены.

От улыбки борода Гарпага дернулась.

— Я тебя доставлю к тысяче персидских конных лучников.

Изумленный Кир ждал объяснений, и Гарпаг не стал лукавить. Царица Мандана 
решила, что Кир не станет искать ни поддержки отца, ни милости в Мидии. Он не 
станет ни на один из этих путей, ведущих к безопасности, а будет искать третий, 
собственный. Но какой путь?

— На мой взгляд, — добавил Гарпаг, — ты будешь в полной безопасности среди 
своих земляков; они, безусловно, встретят тебя радостно, в той манере, к 
которой ты привык, и устранят любого врага, который к тебе приблизится. Пока 
вроде бы все нормально. Хотя, ясное дело, господин Кир, ты не можешь сидеть в 
лагере у ворот Экбатаны, как сидел, — его темные глаза сверкнули, — у Шушана. 
Следовательно, этот особый полк бросится в бой. На самом деле этим утром он как 
раз собирается вооружаться.

— И куда он направится?

Гарпаг махнул головой на север:

— В ту сторону. Через ущелье в снежных горах. Там, вдалеке от нашей цивилизации,
 за Соленым морем, бродит масса варварских племен. Напав на них, ты сможешь 
добыть огромную славу, поскольку никто в точности не будет знать, что произошло 
в такой дали, и приумножишь достоинство Астиага, царя Мидии, расширив границы 
его империи новым завоеванием. После, через год или около того, твое поведение 
в царском зале, охотничьем парке и гареме будет забыто, или, по крайней мере, 
его заслонят иные события. Согласен?

Кир ясно слышал справа голос своего фраваши. В предложении Гарпага было что-то 
очень знакомое, царица сама говорила о его победоносном возвращении. Обсуждали 
ли эти двое вместе его судьбу? Если да, то это могло быть, лишь пока не 
наступила эта ночь.

— Если сомневаешься в моей честности, — быстро вставил Гарпаг, — я сам отвезу 
тебя к лагерю персов, а мой сын присоединится к тебе при переходе через горы.

Кир не задумался, почему Гарпаг это сказал. Размышления о таких сложных планах 
его утомляли. Упоминание о далеких горах взволновало его. Он не мог отступить 
из-за одних опасений.

— Ну ладно, предводитель мидян, — отозвался Кир. — Я еду.

Он запрыгнул в колесницу, и кучер дернул поводья. Они помчались от дворца вниз 
по склону, когда небо справа посерело. С левой стороны, со стороны Зла, 
солнечный луч коснулся заснеженной вершины величественного Эльвенда, окрасив ее 
в кроваво-красный цвет. Поглощенный воспоминаниями о тепле объятий Манданы, Кир 
не обратил внимания на этот зловещий знак. О другом предзнаменовании, явленном 
ему у наблюдательной башни, он также не задумался.

Эта башня появилась в поле зрения у северных ворот. В Экбатане лишь мидянам 
дозволялось жить внутри городского ограждения; поселения других народов — 
города, лагери или караван-сараи — находились снаружи. Сама башня была 
построена во славу Астиага, сына Киаксара, хотя на самом деле ее скопировали с 
огромного зиккурата в Вавилоне, достававшего до неба и известного как 
Вавилонская башня. Само же название «Вавилон» означало «ворота богов». Первый 
этаж этой башни, выполненный из темного асфальта, составлял прочное основание; 
второй этаж имел блестящий белый цвет чистоты; третий, суживавшийся, этаж был 
красным, как кровь людская, на фоне неба он поднимался к оранжевому четвертому, 
темно-фиолетовому пятому и шестому, отлитому из чистого серебра. Последний этаж,
 золотая вершина, на башне Астиага еще не был возведен.

В этот час на лесах вокруг башни не было видно ни одного работника. Только одна 
живая фигура стояла в стороне, по всей видимости странник, молившийся 
восходящему солнцу.

Рядом с этим хранящим молчание мужчиной Гарпаг приказал остановить колесницу и, 
пока стражи на стене спешили открыть ворота для своего начальника, пристально 
его рассматривал. Кир не знал, что и подумать о разноцветном сооружении слева 
от него, спиралью поднимавшемся к небу.

— Долго же приходится взбираться на эту башню, — заметил он.

— Зато она напоминает всякому, кто приходит сюда, о славе царя Мидии, — 
рассеянно объяснил Гарпаг. — Когда венчающая башню золотая часть станет на 
место, будет создана Мидийская империя.

При этих словах странник в серой одежде повернулся к ним, не опуская вскинутые 
вверх руки.

— Когда вершина будет увенчана золотом, — крикнул он, — Мидийское царство 
развалится и перестанет существовать!

— Ты так считаешь?

— Так сказал Заратустра.

Тогда Кир его узнал — молодого мага, искавшего убежища в пещере над 
Парсагардами. Гарпаг тут же кликнул солдат, и они прибежали от ворот, в страхе 
перед своим главным начальником пытаясь одновременно склонить головы и копья. 
Гарпаг велел им сорвать с мага одежду, привязать руки к хомуту, снятому с 
буйвола, и бичевать, пока его белое тело не покраснеет.

— Этот Заратустра — пророк у черни, — объяснил он Киру, бросив на него быстрый 
взгляд. — Бунтарь, и к тому же упорный.

Вспомнив, что маг был беглецом и не воспользовался гостеприимством дома 
Ахеменидов, Кир сдержал побуждение заговорить с ним. Но, увидев, как солдаты, 
желая понравиться начальнику, свирепо обращались с молодым человеком, Кир 
заметил:

— Будь я на месте Астиага, вызвал бы этого странника к себе и спросил, что его 
заставляет бунтовать против моего правления.

Когда на шею мага взвалили тяжелое ярмо, его темные глаза нашли Кира. Но маг 
ничего не сказал.

— Ты не Астиаг, — произнес Гарпаг и знаком приказал ехать дальше через ворота.

Это происшествие должно было насторожить Кира. Однако он продолжал ошибочно 
надеяться, что в горах, высоко над поселениями людей, он, сын царя, будет в 
безопасности. Он чувствовал, что в Мидии Астиага ложь использовали когда хотели,
 что Мандана, по каким-то женским причинам, пыталась навязать ему свои планы, а 
Гарпаг многое от него скрывал. Он не сложил вместе два события: расправу над 
телохранителем Волькой и удаление его самого от отца, из Экбатаны; его 
отправляли путешествовать по незнакомым вершинам и степям кочевников, «где 
никто никогда не узнает, что произошло».

Подразумевалось, что из тех далеких краев Кир Ахеменид не вернется. 
Враждебность старого коварного Астиага приговорила его к смерти, как 
неподходящего наследника мягкого Камбиса. Астиаг предпочитал, чтобы Камбису 
наследовал беспомощный внук.

Когда Кир влетел в лагерь конных лучников, все дурные предчувствия его оставили.
 Гул над вьючными животными, ржание гордых нисайских жеребцов подбодрили его, 
как дуновение горного ветерка. Персидские воины побежали к колеснице, крича:

— Хвала всем богам, Пастух здесь!

Самый первый из всех к колеснице примчался конюх Эмба и пал на колени, 
приложившись к ноге Кира. Уже сидевшие на конях мужчины подбрасывали вверх свои 
пики с флажками, и встреча превратилась в демонстрацию дружбы и 
доброжелательства.

— Теперь-то веришь в мою честность? — крикнул Гарпаг. — На севере тебя ждет мой 
сын с проводниками. Да хранят вас обоих Иштар и Шамаш! — С этими словами, ловко 
использовав подходящий момент, он укатил в своей колеснице.

И вот случилось так, что Кир по собственной воле снова повесил на пояс меч и 
отправился в путешествие и на войну, хотя и скромную, за Мидию. Он продолжал 
носить кинжал Манданы, поскольку многие воины им восхищались.

Почти сразу же на дороге он получил хорошие известия. Гонец из Экбатаны, 
догнавший их полк, привез поздравления от царя Астиага и сообщение о рождении в 
Парсагардах второго сына Кира. Это случилось на тридцатом году его жизни. Жена 
назвала мальчика Бардья, что значило «плодородный». Кир не был в восторге от 
этого имени, но ничего не мог поделать.

Когда зимние ветры закрыли перевалы позади продвигавшихся воинов, Кир перестал 
получать вести из городов. Он превратился в слепца, бредущего по незнакомой 
дороге. Не слышал он о смерти Навуходоносора, ничего не знал об освобождении из 
заточения в Вавилоне Иоакима, царя иудейского. Послание, которое Губару 
направил, как и обещал, чтобы предупредить Кира, нашло лишь Камбиса, 
копавшегося в саду. Поскольку смерть великого царя Вавилонии прибавила сил 
мидянину Астиагу, Губару немного подождал и послал землю и воду как знаки 
подчинения в Экбатану.

В самом Вавилоне возник раздор между жрецами Мардука и отпрысками прежних царей.
 Иудейский пророк, некий Исайя, второй, носивший это имя, наблюдал за этой 
распрей. Исайя возвысил свой голос: «Рыдайте, ибо день Господа близок. Каждый 
обратится к народу своему, и каждый побежит в свою землю. И Вавилон, краса 
царства, гордость халдеев, будет ниспровержен Богом, как Содом и Гоморра».

Некоторые останавливались на улочках Вавилона послушать Исайю. Ведь говорил он 
с ними так, будто слова шли от Яхве, Господа. «Я подниму против них мидян. Луки 
их сразят юношей и не будут знать пощады». Исайя призывал слушателей посмотреть 
на север и обратить внимание на горы. «Большой шум на горах, как бы от царств и 
народов, собравшихся вместе. Господь Саваоф обозревает боевое войско».

В действительности сила Астиага в горах росла и распространилась на Арарат, 
урартов, манна и скифов.

Затем в Парсагардах заболел и умер Камбис, и только несмышленые внуки стояли у 
его ложа.




Часть вторая

КЛЯТВА КИРА





ПУТЬ АРИЙЦЕВ


Горы служили народам укрытием — такой вывод сделал для себя Кир. Оказалось, что 
на далеком севере, в величественных Голубых горах, это так же справедливо, как 
и на плато вокруг мирных Парсагард. По-видимому, войны и эпидемии, а также 
переселения народов, словно большие реки, выбирали для себя обширные равнины, 
выходящие, как правило, к морю. Так же, кстати говоря, формировались 
цивилизации с их окруженными стенами городами и торговыми путями. А когда 
народы по различным причинам хотели избежать конфликтов низменностей, они 
искали для себя уединения поближе к вершинам и, если им удавалось найти удачное 
место, прекрасно там существовали.

У Голубых гор Кир покинул пределы цивилизации. Эти горные цепи поднимались до 
таких высот, что издалека казались голубыми бастионами. Однако и в этой дикой 
местности, вовсе не имеющей дорог, он и его армия натолкнулись на знак Великой 
богини. Следуя по лощине на север, всадники проехали под скалой, на которой 
были высечены двигавшиеся в том же направлении фигурки. Некоторые из них, 
вероятно, были богами вершин, поскольку стояли на других, припавших к земле и 
изображавших горы. Процессия состояла из женщин с покрытыми головами и в 
длинных юбках. Они следовали за богиней в короне, восседавшей на льве. Кир 
распознал в новом обличье вавилонскую Иштар, хотя ее изображение несколько 
заросло лишайником. Ехавший рядом Вартан ничего не знал об этих богах, 
поскольку они принадлежали древнему народу, который исчез из этих мест, оставив 
после себя только название хатти, или хетты, а также развалины громадных 
каменных крепостей. Вартан был невысокого мнения о богах, позволивших своим 
верующим рассеяться, как пыль на ветру. Но, вероятно, допустил он, эти хеттские 
божества рассердились. Он понимал, что Великой богине трудно понравиться, а ее 
могущество простирается на все страны.

— Даже повелитель Кир Ахеменид, — сказал он, — носит ее знак на своем кинжале.

Вартан, сын Гарпага, присоединился к персидским всадникам в предгорье. Он 
оказался армянином, из чего следовало, что армией Мидии командовал армянин. Как 
и отец, Вартан скрывал свои мысли и выглядел слишком печальным, казалось, он не 
умеет смеяться и радоваться. Свой угрюмый вид он объяснял всесилием Матери 
Иштар.

— Мужчины не знают ее тайн, только женщинам они известны. У женщин нет 
собственной страны, они не хранят верность одному царю. Когда покоряют их 
страну, убивают или уводят в рабство мужей, жены просто переносят свои горшки 
для стряпни и детей к очагам завоевателей и рожают новых детей. Возможно, они 
накладывают проклятья на новых мужей, стараются их отравить, но сами остаются 
жить. Я никогда не удивлялся, если в халдейском Уре встречал несущую воду 
молодую самаритянку, особенно симпатичную. Наверное, Великая богиня имеет к 
этому какое-то отношение. Я слышал, что за Белыми горами, в степях, сохранилось 
целое племя женщин, скачущих на лошадях вокруг могил мужей. Мне неизвестны 
факты, но я подозреваю, что Великая богиня не будет слишком милосердна к 
мужчине, если он ее оскорбит.

Очевидно, сам Вартан не очень-то боялся этой богини. Армяне захватили Голубые 
горы лишь несколькими поколениями раньше и продолжали возводить каменные башни 
для жилья на своих землях. Угрюмые и отважные, они быстро передвигались пешком 
и носили довольно прочные доспехи из металла, правда, не пользовались луками. 
Несколько полков охотно последовали за Вартаном через плато, на котором жил 
древний народ, поклонявшийся отдельно стоявшей белой горе Урарту, или Арарат. 
От снежной вершины Арарата к облакам поднимался дымок, словно от сигнального 
костра, хотя ни один человек не мог его разжечь. Но армяне не испытывали 
желания выступать против курдов, живших по ту сторону Арарата, называя их 
варварами. Деревни там были настолько бедны, что возможная добыча не стоила 
усилий, которые нужно было затратить, чтобы ее собрать.

Кир получил от Гарпага приказ расправляться со всеми разбойничьими бандами на 
дорогах, по которым он должен был пронести славные знамена мидян и персов 
далеко на север, до Травяного моря. Но Вартан не видел смысла нести царские 
знамена в новые земли, если в конце пути их не ждало богатство. Под богатством 
он понимал дорогое железо, золото или драгоценные камни, которые можно было 
выгодно продать варварам, жаждавшим таких украшений. Если этот долгий поход их 
не обогатит, доказывал он, его воинам лучше заняться севом озимого зерна в 
своих хозяйствах. Киру казалось, что эти армяне служили Астиагу скорее на 
словах, чем на деле; они признавали его власть, но не прилагали никаких усилий 
для ее укрепления. Он заинтересовался, почему же их вождь Гарпаг служил Астиагу.


— Твой отец, — произнес Кир, — отдал мне приказ, и я постараюсь его исполнить, 
как смогу.

Его собственные воины охотно продолжали путь на север, поскольку в конце 
первого лета их похода охота была удачной, олени попадались упитанные, и Кир 
старался, чтобы они двигались по возвышенным долинам с хорошими пастбищами. Он 
быстро понял, что для выполнения их задачи требовалось не размахивать оружием и 
испускать боевые кличи, а поддерживать определенное состояние лошадей и 
планировать питание воинов. При любом намеке на возможное столкновение с врагом 
опытные военачальники брали командование всадниками на себя, зная, что их 
молодому Пастуху недостает боевых навыков. Хотя в основном это было справедливо,
 Кир понимал, что не может этого допускать; он должен был руководить армией в 
любой ситуации или не руководить вовсе.

Ожидаемый им конфликт с военачальниками и Вартаном случился в Низинной стране 
при переправе через реку.

Отряд прошел водораздел Голубых гор, и реки потекли на север. Там, под соснами, 
протянулась Низинная страна — долина с единственной рекой, золотая от зрелых 
хлебов, испещренная серыми точками овечьих стад, кормившихся между деревнями. 
По другую сторону этой долины возносились к небу надменные горы с заснеженными 
вершинами.

Завоеватели направились по спускавшейся вниз тропе, и она привела их к броду. 
Другой берег с оружием в руках охраняли местные жители. Это были здоровенные 
варвары, одетые в шкуры животных, вооруженные охотничьими копьями и не имевшие 
щитов. Кир заметил жавшихся позади женщин с ножами в руках. Это означало, что 
жители долины готовы отчаянно сопротивляться у реки, вероятно единственного 
рубежа их обороны. Ее быстрый поток кружил вокруг камней вдоль брода. Вартан 
сказал, что эти иберийские пастухи слишком глупы, чтобы их можно было напугать. 
Свою реку они называли Пастушьей, поскольку она кормила их стада.

Военачальники-персы поднялись вверх, чтобы осмотреть реку и посоветоваться с 
армянскими вождями, как ее лучше форсировать. Придя к соглашению, они объяснили 
Киру, что армянские воины должны будут изобразить атаку через брод. В это время 
от войска отделятся марды и дай из числа конных лучников, быстро доскачут вверх 
по реке до другого брода и незаметно там переправятся. Затем, неожиданно 
показавшись на другом берегу, персы засыплют иберов стрелами, и под их 
прикрытием, прячась за железными щитами, армянские пехотинцы смогут 
стремительно перейти брод. Варвары, пойманные в ловушку между двумя группами 
нападающих, станут кружиться на месте и превратятся в легкую добычу для воинов.

Кир нашел этот план осуществимым, но слишком кровавым. Ему нужно было 
действовать немедленно, чтобы предупредить начало его выполнения, поскольку 
обученные воины уже пришли в движение, готовясь к сражению.

— Знамение! — крикнул он и, когда все посмотрели на него, продолжил:

— Эта река носит мое имя, и она бросает мне вызов. Оставайтесь на местах!

Все забеспокоились. Один из воинов, начальник мардов, гордившийся своим 
бесстрашием, нетерпеливо дернул поводья, и его конь, поменяв шаг, оступился. 
Этот эпизод привлек внимание Кира. Схватив нисайца за узду, он наклонился и, 
приподняв его копыто, как и ожидал, увидел на нем трещину от острого камня. Он 
приказал всаднику:

— Ты, понукающий хромую лошадь, слезай!

Воин засмеялся:

— Нет, Кир, что же, мне драться пешим?

Кир ухватился за эти слова:

— Да, как и мне. Смотри! — Остальным же, в изумлении наблюдающим за этой сценой,
 он повторил:

— Оставайтесь на месте. Это говорю я, Кир Ахеменид.

Спустившись вниз к реке, он развязал пояс для меча, сбросил с плеч мантию. 
Спорить было некогда, наступило время действовать в одиночку. Явно безоружный, 
вытянув руки, он вбежал в поток, и вода впиталась в его одежду до пояса. Его 
фраваши подгонял его вперед, и он почувствовал уверенность в своих действиях. 
Кто-то еще плеснул водой у его локтя, и он увидел Вартана, боровшегося с 
течением, чтобы поспевать за ним. Им с трудом удавалось держаться на ногах, и 
Кир первым вышел на дальний берег, где толпились косматые иберы, сжимая свои 
копья. Очевидно, варвары не видели ничего опасного в двух невооруженных мужах, 
пришедших к ним, и, когда Кир сел на валун, они склонили лохматые головы, 
внимательно его рассматривая.

— Послушайте меня, — настойчиво попросил он, — и пусть между нашими народами 
будет мир, пока мы обсудим, сможете ли вы разместить у себя войска царя Астиага.


Поскольку иберы не понимали его речь, они ничего не отвечали, пока с ними не 
заговорил Вартан, стоявший рядом с Киром. Тогда народ Низинной страны собрался 
вокруг послушать. На другом берегу персидские и армянские воины волей-неволей 
застыли в ожидании. Таким образом, в надлежащий момент при помощи Вартана было 
достигнуто соглашение о перемирии; иберы согласились предоставить армии Кира 
продовольствие, а их лошадям — пастбища.

— Было неверно, — заметил Кир, — атаковать этих людей, не поговорив с ними 
сначала. — Внезапно он рассмеялся:

— Клянусь семью звездами, хранящими нас, нам повезло.

Вартан с мрачным видом покачал темной головой:

— Это тебе повезло! — Он коснулся блестящей рукоятки кинжала Манданы, торчащей 
из-за пояса Кира. — Подними его вверх и увидишь.

Удивленный Ахеменид поднял руку с золотой фигуркой. По толпе варваров 
прокатился вздох, и они устремили к ней свои взгляды.

— Они подчиняются знаку Великой богини, — сказал Вартан и улыбнулся.

Рассерженный Кир вскочил, чтобы зашвырнуть кинжал в реку-тезку. Он не хотел, 
чтобы ему подчинялись лишь из-за того, что он носит за поясом подарок царицы. 
Затем он подумал, что кинжал помог ему благополучно перевести своих 
приверженцев через брод, и снова засунул его за пояс.

Когда военачальники асварана переправились на его сторону, они тотчас высказали 
недовольство его переходом через реку в одиночку. Кир согласился, что в будущем,
 прежде чем действовать, ему нужно советоваться с ними. С этого часа он забрал 
в свои руки бразды принятия решения как на поле боя, так и на отдыхе и уже 
никогда их не выпускал.




НИЗИННАЯ СТРАНА


Кир достал из обоза и преподнес иберийским вождям подарки — ярко раскрашенные 
гипсовые чаши для вина, которым они его угощали, и серебряные светильники, 
которыми освещался в тот вечер пир. Варвары играли на флейтах, их молодые люди 
нескладно плясали, подпрыгивая и размахивая громадными щитами. Это был 
настолько варварский народ, что он не задумываясь перешел от попыток 
расправиться с завоевателями к докучливому гостеприимству. Кир осмотрительно 
предупредил всех главных героев среди персидских воинов, что теперь они стали 
гостями жителей Низинной страны и, соответственно, должны держать оружие в 
ножнах. Чтобы сгладить ущерб, нанесенный гордости марда, обвиненного в 
незаботливом отношении к лошади, Кир наделил его властью следить за хорошим 
поведением всех персов.

Сделать это было нетрудно. Эта земля была богата различными плодами, а 
водившиеся здесь кабаны и лоси позволяли охотникам приятно проводить время в 
горах. Кроме того, иберийские женщины были миловидны и имели гибкие, обладающие 
животной грацией тела. На гостеприимном пиру они окружили воинов, чтобы 
потрогать украшения на их полотняных рубашках. Несмотря на языковые трудности, 
иберийские женщины запросто приглашали воинов погостить в своих домах. Входя в 
дом, женщина вешала колчан своего гостя на дверь. Разоружение воина не 
предполагало нанесение ему какого-либо вреда, поскольку муж вежливо оставался 
снаружи, пока колчан висел на двери. И очень скоро Кир заметил, что наиболее 
симпатичные иберийские женщины стали появляться с браслетами его воинов на 
руках.

С другой стороны, армяне не были столь же довольны. Они не жаждали поохотиться 
на кабана или лося, не интересовались иберийскими каменными лачугами на горных 
склонах, зато тосковали по собственным домам. Вартан размышлял в тишине, сидя у 
тлевшей жаровни в предоставленном ему доме.

— Кир, — начал он после долгого молчания. — Я слышал, что персы говорят одну 
лишь правду, даже если этого не следует делать, а ты не только перс, но и 
представитель рода Ахеменидов, самого благородного из персидских кланов, не 
только Ахеменид, но и царский сын.

Кир подтвердил сказанное и стал ждать продолжения. Его учили, что Ахемениды 
никогда не высказываются немедленно о том, что их мучает.

— Теперь, если ты вернешься в Экбатану и скажешь, что завоевал для Астиага 
иберийскую землю, это будет ложью. Ведь ты не покорил их.

— Нет, не покорил.

— Тебе удалось расположить иберов к дружбе с Киром, а не с царем мидийским.

— Точно.

— Дозволено ли мне спросить, — на желтоватом лице Вартана морщины стали глубже,
 — почему?

Кир не обратил внимания на сарказм в голосе собеседника.

— Законы Мидии распространяются лишь до ее границ, и мне ясно, что эти границы 
остаются очень расплывчатыми. Хотя мы их перешли у священной горы Арарат. 
Теперь с внешней стороны границ существует иной закон, известный как царский 
закон. Если твой Астиаг когда-нибудь приедет сюда — или дальше, к этому 
Травяному морю, он будет выносить свои суждения со своего трона на основании 
одного лишь царского закона. Теперь я здесь один, но, как сын Камбиса, я должен 
судить по всем вопросам, встающим передо мной. Поэтому я буду принимать в этих 
варварских странах собственные решения, и, что бы я ни рассказал о них в 
Экбатане, все будет правдой. — Кир коснулся руки армянина. — Скажи, что тебя 
беспокоит?

Зима, сказал Вартан, закрыв снегом горные перевалы, заточит их всех в Низинной 
стране. Его приверженцы не видят смысла превращаться в медведей и до весеннего 
таяния впадать в зимнюю спячку вместе с иберийскими дикарями. Кир очень хорошо 
понимал, что армян возмущает его приказ, запрещающий грабить жителей долины. К 
тому же они слишком многочисленны, чтобы иберы могли их кормить всю зиму.

— Тогда веди их назад, пусть возвращаются к своим селениям и семьям, — решил он.


Если у Вартана был замысел сделать эту замечательную долину своей, он не должен 
был соглашаться, считал Кир. Вартан просто снова впал в молчание, обхватив 
лежащее на коленях охотничье копье Кира, — они еще при первой встрече 
обменялись копьями в залог добрых отношений.

— Кир, — сказал он через какое-то время, — ты или мечтательный глупец, или один 
из самых проницательных мужей. Если ты глупец, как я думаю, то мне придется 
позаботиться, чтобы тело твое должным образом забальзамировали и с почестями 
отправили в Парсагарды, где тебя будет ждать гробница Ахеменидов и полное 
забвение.

Кир рассмеялся:

— А если я мудрец?

Вартан подумал, не отрывая глаз от тлеющих углей в жаровне.

— Тогда я буду очень удивлен, — признался он. Наутро он собрал свои отряды, 
велел упаковать снаряжение и отправил их обратно через брод. Устремив взгляды в 
сторону родных очагов, они двинулись быстрым шагом. Они прошли, но сын Гарпага 
не последовал за ними. С ним рядом остались лишь его личный слуга и конюх да 
полдюжины лучников-скифов, державшихся отдельно во время всего похода.

— Я останусь с тобой, — сообщил он Пастуху. — Разве не обменялись мы копьями в 
залог дружбы?

— А эти скифы? — Кир не понимал, почему они участвуют в походе.

Эти проводники, как объяснил Вартан, были посланы Астиагом, чтобы привести 
отряд в степи.

— Как и ты, Кир, — задумчиво сообщил он, — я подчиняюсь приказам, но по-своему.

Кир не знал, как это понимать. Скифы, выбранные Астиагом как проводники, 
казалось, ничем не отличались от своих сородичей-кочевников; они проводили 
время, ухаживая за своими лошадьми или начищая до блеска украшения на попонах. 
Время от времени они исчезали и пропадали целыми днями, вероятно охотились на 
взгорьях, но всегда находили дорогу к лагерю персов. Слуга Эмба сказал Киру, 
что они считают дни до появления в поле зрения их родного Травяного моря. 
Волька мог бы больше рассказать об этих охотниках, но его убили в зале Астиага.

Зимой Кир не впал в спячку, как медведь, поскольку обнаружил в милой Низинной 
стране много интересного. Он не верил, что лишь по случайному совпадению эта 
река носила его имя. Пастушьей назвал эту реку какой-то проезжавший мимо ариец. 
Как он и подозревал, иберы подтвердили, что в давние времена через эту долину 
проходили арийцы, и местные жители смогли оправиться от их пребывания здесь 
лишь при жизни следующего поколения.

Кир исследовал долину, пытаясь узнать причину ее процветания. Здесь не было 
рабов, чтобы пахать землю, которая, правда, вряд ли требовала вспахивания, 
чтобы давать урожай. Казалось, здесь совсем отсутствовали болезни. Кир 
сравнивал долину с землей эламитов, такой же теплой и плодородной, но до сих 
пор не избавившейся от шрамов, оставленных ассирийской армией, и нашел 
множество отличий. Здесь земля не умирала, а иберы делали вино и вели веселую 
жизнь. Кир понимал, как хорошо защищают их горы, он изредка подумывал сделать 
их, а также других горцев своими союзниками и привести под господство мидян и 
персов. Но даже в этих мечтах он не хотел, чтобы иберы, наслаждавшиеся всеми 
преимуществами, дарованными Создателем, лишились этого благоденствия. Он 
перечислял эти преимущества: тепло солнца, чистая вода, труд одомашненных 
животных и чрезвычайно плодородная почва.

Вартан возмущался, что эти люди уступили первые этажи своих жилищ животным, 
сами спят на чердаках, и он не может заснуть, когда внизу свинья копается в 
грязи. К тому же он замечал, что у иберов нет ценных товаров — лишь кожа да 
немного меди, которую они не умеют обрабатывать; они не построили ни дороги для 
перевозок, ни города, ни храма. А о нетерпеливых женщинах Вартан говорил, что у 
них ума не больше чем у буйволиц.

Вартан не хотел верить, что эти женщины служат Великой богине. Ни один мужчина 
не пропал, никого не похитили, чтобы принести в жертву. Быть может, женщины 
разглядывали кинжал Кира просто потому, что он сиял чистым золотом. Когда 
Вартан их спрашивал, где можно найти такое золото, они просто показывали на 
запад и говорили:

— Там!




ЗОЛОТОЕ РУНО ВАРТАНА


И поэтому после весенней оттепели Кир повел свои экспедиционные войска на запад,
 желая, с одной стороны, доставить удовольствие Вартану, а с другой — в 
собственных интересах исследовать истоки этой реки.

Они оказались в гигантской стране. Армия карабкалась по горам под самыми 
снежными вершинами, пока суша не спустилась на запад к берегу тихого синего 
моря. Побережье это называлось Колхидой, и его жители бежали от вооруженных 
всадников быстрее горных козлов, а те не могли их преследовать по кручам. 
Вместо этого они всматривались в незнакомую для них картину закатного огня на 
неподвижной воде.

Здесь они столкнулись с двумя странностями. На отмелях стремительных потоков 
встречались прибитые колышками овечьи шкуры, словно ковры для переправы. По 
непонятной причине все шкуры были повернуты руном вверх. Кроме того, 
персы-асваранцы увидели первые корабли, крошечные деревянные суда, лениво 
двигавшиеся в дрожавшем воздухе, снабженные шестами, на которых болтались куски 
палаточной материи. Позднее, на берегу, когда воины убедили робких людей-козлов 
принести подношения — фрукты и злаки, — они обнаружили, что корабли принадлежат 
купцам, говорившим на неизвестном языке.

Кир называл этих моряков «художниками по вазам», поскольку они обменивали на 
золото колхов аккуратно расписанные кувшины. У художников по вазам были смуглые,
 живые лица и курчавые бороды; они пахли кунжутным маслом и приходили торговать 
с оружием, выжидая удобного момента, чтобы одолеть колхидских торговцев, 
захватить их и увести рабами на своих весельных судах. При отсутствии ветра 
художники по вазам могли плыть на своих кораблях с помощью весел. Они были 
агрессивны, любили поспорить и, по-видимому, состояли в родстве с арийцами, 
поскольку называли себя ахейцами из городов Милета и Спарты. Спартанцы, 
наверное, в большей степени были воинами, чем торговцами. Когда Кир узнал, что 
в сражениях спартанцы не пользуются лошадьми, у него пропал к ним всякий 
интерес. Эти западные торговцы внушали ему отвращение — столько они прилагали 
усилий, чтобы жарко спорить о плате за свои вазы и прочие безделушки. После они 
развлекались за кувшином вина, споря между собой о неизвестных богинях и 
красавицах из их родных городов. Однако они обронили одно замечание, за которое 
Вартан ухватился.

Эти бродячие торговцы говорили о «золотом руне». Когда Вартан попросил 
посмотреть это руно, они просто показали на нескольких колхов, которые на 
безопасном расстоянии трясли высушенную баранью шкуру над громадным бронзовым 
котлом. Понаблюдав за этим действием, Вартан вспомнил о мокрых шкурах, 
помещенных в стремительные потоки, и пришел к выводу, что колхи получали свое 
золото в основном собирая вымытые водой тяжелые песчинки в грубую шерсть 
овечьих шкур. Сделав это открытие, он страстно, до одержимости захотел 
вернуться на склоны гор и заняться получением в колхидских реках золотого руна.

Эмба тоже просил Кира идти не на запад, а на восток. Высокий гирканец родился 
на берегу моря, которое он называл Гирканским. Эмба попробовал воду у побережья 
Колхиды и заявил, что в его море вода другая. Он клялся Киру, что на его родной 
берег из недр земных вышли неизвестные боги и обожгли землю огнем. С тех пор 
там горели костры, и их пламя никогда не гасло.

Тогда Кир повел свои отряды на восток, надеясь отыскать истоки своей реки. По 
дороге Вартан срывал овечьи шкуры с рек, которые они пересекали. Но когда он 
расплавил золотые частички, вычесанные из просушенных шкур, то получил лишь 
небольшой слиток, который легко можно было нести в одной руке.

— Что ты с ним сделаешь? — спросил Кир. Он развеселился, увидев, что тяжкий 
труд принес столь малое количество драгоценного метала.

— Заплачу другим, чтобы получить больше золота, — отозвался Вартан.

Оставшуюся часть лета экспедиция пробивалась через земли варварских племен, 
более свирепых, чем иберы, и более диких, чем колхи. Пока они продвигались 
навстречу солнцу, Киру потребовалось вся его сноровка, чтобы добывать воинам 
пищу, а нисайским скакунам — пастбища, но затем на их пути перестали 
встречаться люди, и число животных также резко сократилось. Когда они начали 
спуск к Гирканскому морю, на них обрушились сильнейшие ветры; они задыхались 
под пыльными бурями, а земля обращалась то в пахнувшую серой желтую пыль, то в 
черную лаву, на которой лошади скользили и падали. Далеко впереди ветер кружил 
и поднимал вверх дым, а ниже мерцали красные, негаснувшие огни. Асваранцы шли 
вперед неохотно, считая побережье входом в преисподнюю, где даже огни прокляты. 
Очевидно, они приближались к логову Ази-Дахаки. Эмба говорил правду.

Когда трава на земле поблекла и исчезла совсем, Кир отдал приказ повернуть 
назад, чтобы сохранить жизнь дорогих для них коней.

— Здесь нет ни одного доброго предзнаменования, — сказал он. — Лучше отведи 
меня к Травяному морю, и да станет оно удачным завершением нашего путешествия!

Услышав эти слова, Вартан позвал скифов-проводников. Выслушав его распоряжение 
и не сказав ни слова, они повернули в ущелье, ведущее на север. После многих 
дней пути они начали карабкаться по горам, чьи вершины скрывались за облаками. 
Земля снова стала влажной, и через пелену облаков они увидели сверкающий снег. 
Лошади щипали мхи и лишайники. Когда облака отодвинулись дальше на север, скифы 
осадили своих лошадей и указали вперед. Там, далеко внизу, простиралась ровная 
зеленая линия, и это было не море, а земля.


* * *

(Очевидно, экспедиция Кира пересекла южную цепь Кавказских гор, чтобы 
перезимовать в низкой долине современного Тбилиси, где протекает река, до сих 
пор называемая Курой. После западного перехода Кир достиг побережья Черного 
моря, вдоль которого существовали торговые поселения ионических греков. Поход 
персов на восток, несомненно, привел их к пустынному, пропитанному нефтью 
побережью тогда Гирканского, а теперь Каспийского моря неподалеку от 
современного Баку. Вырывавшаяся на поверхность нефть горела там много веков. 
Затем, направившись на север, Кир пересек самую высокую цепь Кавказа и вышел в 
степи, принадлежащие теперь России).




СКИФСКАЯ ГРОБНИЦА


В первый лунный месяц своего движения через великую равнину персы поняли, что 
при их приближении все обитатели этих мест спасались бегством. Повсюду им 
встречались брошенные лагеря, пепел, оставшийся после долго горевших костров, 
многочисленные следы копыт лошадей и скота да борозды от колес повозок. Местные 
жители не выходили им навстречу, но и не нападали на них.

В одном лагере среди беспорядочно разбросанных кожаных ремней, глиняных мисок, 
между ярко-красных палаток зола продолжала дымиться. Кир подобрал точильный 
камень с украшенной золотом рукояткой и решил, что исчезнувшие обитатели этого 
места были кочевниками-скифами, поспешно бежавшими лишь несколько часов назад. 
Как всегда, пленные проводники не сказали ничего, кроме обычной своей 
приговорки, что через несколько дневных переходов они подойдут к царскому 
поселению, где жилища покрыты крышами.

Кир принялся размышлять. Оставив позади последнюю горную реку, он не видел ни 
одного дома. Очевидно, все жители Травяного моря были кочевниками, 
оборонявшимися, переезжая на новое место со всем имуществом. Асваранцы 
находились в приподнятом настроении, поскольку никогда ранее им не встречались 
такие пастбища; трава поднималась до колен всадников, а через серую сетку 
тамариска пробивался клевер. По необъятным просторам травы, словно по воде 
медленно текущей реки, ветер гнал зыбь, а иногда пробегали антилопы. Мяса было 
в избытке, шкуры нисайцев стали гладкими и блестящими. Ехать по этому райскому 
месту, которому не было видно конца, было для асваранцев сплошным удовольствием.


Когда однажды вечером Кир услышал, как его воины шутят по поводу этого нового 
рая, он смог определить причину своего беспокойства. Он больше не понимал, где 
находится. На родине, в горах, он никогда не испытывал недостатка в знакомых 
ориентирах. За последние дни даже остававшиеся позади снежные вершины Белых гор 
исчезли. Каждый вечер изучая узор семи звезд-хранительниц, с тех пор как они 
открылись на небе, Кир был совершенно уверен, что движется чуть к западу от 
северного направления. Предание гласило, что родина предков арийцев лежит 
далеко к востоку от направления на север. Как далеко? Проводники, естественно, 
не могли ответить. Природное чутье влекло Кира на восток, и эта же сторона 
подавала доброе предзнаменование, находясь по правую руку. Зачем скифы вели его 
на закат? Было видно, как охотно двигались они в том направлении, уверенные, 
что при желании в любую ночь легко исчезнут в Травяном море. А если они покинут 
Кира, то куда он поведет своих людей?

— Зачем беспокоишься? — спросил Вартан, когда Кир заговорил об их маршруте. — 
Если повернешь назад, то никак не сможешь миновать Белые горы. И даже если это 
произойдет, мы упремся в одно из внутренних морей. Но раз уж ты об этом 
заговорил, я не вижу смысла продолжать путь. Мы, конечно, убедим Астиага, что 
проехали через все владения скифов на больших равнинах, и он будет счастлив 
присоединить Травяное море к своим землям.

Что-то в этих словах усилило беспокойство Кира. Такое безразличие не было 
свойственно Вартану; но, возможно, армянин просто устал от монотонности их 
переходов, в то время как он, Кир, чувствовал ответственность военачальника за 
своих людей. В этот момент он понял, что, пока будет командовать армией, это 
беспокойство его не покинет.

Вскоре после этого они попали в засаду.

В час заката, когда асваранцы разгружали обоз во впадине у источника, Кир 
спешился и принялся искать укрытое место, чтобы привязать своего скакуна на 
ночь. Эмба и остальные слуги лениво следовали за ним. Внезапно вокруг 
засвистели стрелы. Одна из них, прорвав кожаную накидку Кира, больно обожгла 
ему кожу под рукой.

Похоже, стреляли с заросшего дубами пригорка перед ними. От неожиданности персы 
закричали. Кир подобрал стрелу, которая пролила его кровь, и понял, что она 
упала в шаге перед ним. Поспешно вскочив на лошадь, он оглянулся — позади 
находились Эмба, один скиф и несколько германиев, готовившихся выехать к леску, 
где должны были скрываться вражеские лучники. Но задевшая Кира стрела должна 
была прилететь сзади.

Кир удержал своих воинов от попыток сразиться с противником в сумерках. Той 
ночью, привязав бесценных своих коней, они выставили вокруг охранение.

На незащищенные от ветра равнины никогда не спускался туман. С восходом солнца 
сумрак мгновенно покидал землю. При ясном свете Кир выслал два отряда воинов, 
как бы на охоту, налево и направо. Натянутые луки лежали наготове в колчанах у 
их бедер; один из отрядов возглавил сам Кир. Поднявшись на пригорок, персы 
быстро развернули строй и окружили лесок, чтобы не дать зверю уйти из своего 
логова.

Но вместо зверей через заслон попытались прорваться три проворных всадника. 
Однако опытные нисайцы свернули на лету, как ястребы в воздухе, и догнали 
лохматых пони степных жителей. Одного выскочившего из засады всадника пронзила 
стрела, остальные были выбиты из седел и пойманы арканами. Они яростно 
отбивались ножами и даже кусались, пока их не связали. Пленники имели белую 
кожу, роста были невысокого, темная шерстяная одежда плотно охватывала руки и 
ноги, а из-под серебряных обручей ниспадали длинные волосы, мягкие, как у 
арийцев.

Когда один из воинов вытащил стрелу из убитого скифа, он обнаружил у него 
женскую грудь. Оба пленника тоже оказались женщинами, они не произнесли ни 
слова, лишь пронзительно кричали, сопротивляясь. Кир осмотрел стрелы, 
оставшиеся в их колчанах, и установил, что они были украшены иначе, чем стрела, 
которая чуть его не убила. Женщины поступили безрассудно, продолжая всю ночь 
вести наблюдение из своего укрытия.

Воинов интересовало, что за племя посылает жен воевать за своих мужей.

— Возможно, — заметил Вартан, — у этих драчливых женщин нет мужей.

Он слышал о племени, живущем в Травяном море, состоящем из женщин, которые 
нападают на вторгшихся к ним мужчин, убивают даже их лошадей, чтобы принести их 
кровь в жертву Великой богине. В свою очередь, проводники настойчиво утверждали,
 что женщины-лучницы принадлежали к древнему племени, враждовавшему с их 
народом, царскими скифами.

Поразмышляв об этом происшествии, Кир вызвал к себе пленных девушек, предложил 
еду и питье, но они ни к чему не притронулись. Выражение их глаз напоминало 
загнанного оленя. Тогда, желая уйти с великой равнины, при помощи жестов он 
спросил, в каком направлении нужно идти, чтобы добраться до Белых гор. Они 
поняли вопрос, и одна из женщин показала в сторону, противоположную 
поднимавшемуся солнцу. После этого неожиданно проводники-скифы попросили его 
отпустить пленниц вместе с их лошадьми.

Кир не послушался. Тем же утром он повел асваранцев точно на восход. Он сам 
возглавил отряд.

— Это твой фраваши потребовал идти этим путем, — поинтересовался Вартан, — или 
повелитель Кир Ахеменид ищет других воительниц? — В такой манере армянин 
обращался к Киру, желая показать сарказм. — Ни пленницам, ни проводникам это не 
нравится.

— Никогда не повредит, — рассеянно ответил Кир, — поступать не так, как хотят 
враги, а наоборот.

Но все-таки он вел их навстречу беде. В полдень они заметили в степи необычный 
холм. Он имел круглую форму перевернутой чаши, вокруг которого стояли темные 
предметы, а с них взлетали крупные птицы с широкими крыльями. Вскоре оказалось, 
что эти предметы — вооруженные всадники, расставленные словно для охраны. Кир 
сначала объехал курган, затем приблизился и обнаружил зловещую картину: стражи 
были мертвецами, усаженными на трупах лошадей, в свою очередь закрепленных на 
столбах. На высушенных телах висели копья, щиты и колокольчики, звеневшие при 
каждом дуновении ветра.

Должно быть, они уже годы стояли здесь на посту. Однако каждый воин сидел на 
своем скакуне со всем оружием, привязанном в нужных местах. Кир спросил себя, 
кто мог обслуживать мертвых стражей кургана и зачем. В этот момент Вартан 
возбужденно вскрикнул и позвал за собой Кира мимо слепых караульных на вершину 
покрытого травой величественного сооружения. Посмотрев вниз, они заметили, что 
трава на самом куполе отличалась от дикой растительности равнины, а вокруг 
большого земляного кургана располагались маленькие холмики.

— Скифская гробница! — крикнул армянин. — Судя по ее размерам, здесь, под нами, 
покоится богатый и могущественный вождь.

Оглядевшись, Кир не смог обнаружить в степи никаких признаков человека. Однако 
из опыта он знал, что по овражкам, прикрытым зарослями полыни и тамариска, 
могли передвигаться многочисленные степные жители. Поэтому, прежде чем съехать 
вниз, он поставил на вершине погребального кургана наблюдателей. К этому 
времени Вартан вместе с погонщиками и конюхами уже начал расчищать единственную 
серую гранитную плиту, заросшую травой и кустарником. Вартан сказал, что такие 
камни на этой равнине не встречаются, следовательно, скифы доставили ее сюда 
специально, чтобы закрыть вход в могилу. При помощи веревок и жердей каменную 
плиту удалось перевернуть, и работники принялись выкапывать землю в этом месте. 
Асваранцы столпились вокруг и с любопытством наблюдали за работой. Рожденные 
воинами не желали брать в руки лопаты.

Вскоре землекопы наткнулись на дверь, сложенную из деревянных бревен. В этот 
момент стоявшие сверху часовые подняли тревогу. Повернув коня, Кир увидел 
воительниц, появившихся из-за кустарника; несколько сот женщин направили своих 
лохматых лошадок в сторону кургана, держа в руках луки и копья. Эти 
длинноволосые всадницы, возникшие ниоткуда, представляли собой удивительную 
картину, но Кир посчитал, что они не могли тягаться с его опытными воинами. 
Одна из женщин, выехав вперед, приблизилась на половину расстояния полета 
стрелы. Ее волосы сверкали золотом зрелой пшеницы, щит имел эмблему с 
изображением головы оленя, а стройное тело было затянуто в синий китайский шелк.
 На вид она была не старше Кира. Когда она что-то крикнула, он не смог ее 
понять и подозвал проводника-скифа, и тот кое-как объяснил им суть.

Она предлагала царю захватчиков заключить с ней перемирие. Она назвала свое имя 
и положение: Томирис, дочь Гесира, царя сарматских скифов. Томирис утверждала, 
что эта земля принадлежала сарматам, а ее отец ждал в этой могиле, когда сможет 
вернуться к новой жизни.

— Согласен на перемирие, — сказал скифу Кир. — Что еще она хочет?

Тогда Томирис отбросила волосы назад и заговорила быстро, как стремительная 
река. Переводчик пробормотал, что она рассказывала историю своей жизни от лица 
матери-царицы, которая тоже ждала в кургане. По-видимому, ее отец Гесир правил 
всеми сарматами от Белых гор до пустыни Красных песков, пока не пришли царские 
скифы. Какое-то время сарматы сдерживали захватчиков. Затем эти скифы, 
пришедшие с востока, предложили заключить мир и отметить это событие пиром. Во 
время пира скифы убили Гесира, всех его военачальников и вождей. Так 
вероломство уничтожило всех сарматских героев. После этого жены 
забальзамировали их тела и похоронили подобающим образом. Женщины, оставшиеся в 
живых, следили за могилами, чтобы, когда наступит день новой жизни, их мужья 
могли вернуться к ним на землю.

Кир вспомнил рассказ о племени, состоявшем из одних женщин, воевавших со всеми 
захватчиками, и поверил в его правдивость. Женщины поставили перед собой 
сложную, хотя и благородную-задачу, но он не думал, что юная Томирис смогла бы 
вести оборонительную войну против всех диких кочевников.

Если бы он мог поговорить с сарматской принцессой без помех, последствия могли 
быть совсем иными. Подумав, он спросил, где находится родина сарматов.

— За Красными песками, — крикнула Томирис, — за дорогой Хоары, под восходящим 
солнцем!

— Тогда передай ей, — сказал Кир, — что она должна повести женщин туда. Ясно, 
что здесь они не продержатся долго без защиты мужей.

Услышав эти слова, молодая воительница снова разразилась мелодичными звуками. 
Пока могилы не разрушены и не осквернены, она ни за что так не поступит. Только 
если дом опустеет, его охрана становится бесполезной. И, сверкая глазами, она 
подъехала ближе к Киру.

— Ахеменид, — крикнула она, — это верно, что ты сильный, а я слабее! Здесь я не 
могу тебе противостоять. Но если ты разрушишь могилу отца, моя ненависть 
последует за тобой, будто тень твоего статного тела. Я узнаю, куда ты 
направляешься, и во сне придумаю, как нанести тебе огромный вред. Твоим врагам 
я стану другом, твоим друзьям — врагом. Никогда больше я не появлюсь тебе на 
глаза до дня, когда смогу держать твое тело в объятиях и смотреть, как твоя 
кровь и жизненная сила стекает на землю…

Неожиданно Томирис закрыла руками свое прекрасное лицо и расплакалась, склонив 
голову к лошадиной гриве, чтобы спрятать слезы. Прежде чем Кир смог ответить, 
она повернула лошадь и ускакала прочь. Женщины-воительницы последовали за ней, 
и все они исчезли в зарослях кустарника. Две пленницы побежали за ними, и Кир 
не стал им препятствовать.

Как это по-женски, подумал Кир, начать с угроз и разрыдаться, когда не удалось 
добиться своего. Но в храбрости этой девушки он не сомневался.

Вернувшись к раскопкам, он обнаружил, что Вартан и землекопы проломили дверь и 
уже зажигали факелы, готовясь пройти в погребальное помещение.

— Не нравится мне это, — сказал он.

Он вспомнил табличку Ашшурбанипала на руинах Шушана — торжество ассирийца, 
разрушившего, разбросавшего могилы эламитов, чтобы лишить их призраков мирного 
отдыха и подношений родных.

— Это в тебе говорит персидское благородство. — Зубы Вартана блеснули из 
спутанной бороды. — Но что лежит внутри этого кургана, кроме нескольких 
скелетов и сокровищ, погребенных с ними суеверными варварами? Или ты настолько 
боишься сарматской девчонки, что не позволишь своим воинам обогатиться?

— Не настолько, — согласился Кир.

Тогда вслед за Вартаном и землекопами в дыру с готовностью полезли еще 
несколько асваранцев.

По-настоящему большая погребальная зала, сверху покрытая деревянными балками, 
была тщательно приготовлена для возвращения к жизни могущественного вождя. 
Сначала незваные гости натолкнулись на останки прекрасных лошадей в дорогой 
сбруе, с мертвыми конюхами, лежавшими в их головах. За ними в центральной 
комнате лежали слуги с серебряными рогами для питья. На помосте, как живой, 
покоился золотобородый Гесир; на нем был усыпанный драгоценностями пояс, 
дорогие нарукавники, а золотой шлем был украшен золотым изображением головы 
оленя и увенчан оленьими рогами. Подле него лежали все необходимые вещи, от 
охотничьих сапог до кнута с золотой рукояткой, и все они были украшены так, 
чтобы соответствовать положению Гесира. Кир подумал, что на самом деле все 
сарматские сокровища были похоронены с царем. Во всяком случае, его дочь 
Томирис не носила подобных украшений.

Поскольку спертый воздух затруднял дыхание, Вартан и работники поспешно срывали 
ценности, сваливая их в бронзовый котел, достаточно вместительный, чтобы 
сварить целого барана.

Справа от сармата лежала женщина примерно его возраста, выглядевшая все еще 
элегантно в одеянии из атласа и шелка, с серебряным светильником, полным масла, 
и ручным зеркальцем рядом с ней. Наверное, она убила себя сама, чтобы быть 
похороненной вместе с мужем. Видимо, это была царица и мать Томирис.

Издав восклицание, Кир подобрал бронзовое зеркало. На его золотой ручке была 
изображена львица с женской головой — Великая богиня. Это было так похоже на 
рукоятку его кинжала, что обе вещи могла создать одна и та же рука.

После разграбления гробницы Вартан с большим трудом смог вытащить нагруженный 
бронзовый котел через входной туннель. Некоторые персы расценили это 
происшествие как дурное предзнаменование. Со своей стороны Вартан прикинул, что 
они стали богаче на центнер чистого золота, не считая драгоценных камней.

Кир все еще держал в руке кинжал Манданы. Поддавшись внезапному порыву, он 
бросил его на груду золота скифов. Все предметы, как он заметил, были 
превосходно выполнены искусными художниками.

Поскольку день близился к концу, Вартан велел перенести котел в свою палатку 
сразу, как только ее установили. После захода солнца Кир позаботился удвоить 
охрану позади привязанных лошадей. В темное время степные женщины могли 
причинить значительный вред даже опытным воинам. Их принцесса, видимо, решила 
отомстить, хотя могла использовать лишь ограниченную силу.

Никакие сигналы тревоги не прерывали сон Кира. Как обычно, он поднялся, лишь 
только подул предрассветный ветерок. Он переступил через храпевшего у входа 
Эмбу и, откинув полу палатки, споткнулся о какой-то тяжелый предмет.

Это был бронзовый котел. Сверху покоилась голова Вартана и сверкала через 
бороду зубами. Золотых сокровищ под головой не оказалось. Нагое тело армянина 
лежало здесь же, все конечности были отделены от туловища, а затем порублены по 
суставам, будто мясо животного, приготовленное к варке.

Прежде чем разгорелся первый костер, Кир вызвал к себе всех ночных караульных и 
узнал, что сквозь их порядки никто не проходил в лагерь и не покидал его. 
Однако проводники-скифы все, как один, исчезли вместе со своими конями.

Было ясно, что произошло. Женщины-воительницы не осмелились вернуться после 
разграбления погребального кургана. Однако действия персов могли вызвать гнев у 
молчаливых скифов, и Кир очень пожалел, что не мог понять слова, которыми 
обменялись Томирис и его переводчик. К тому же золотые сокровища дожидались в 
котле, их можно было увезти в мешках на полудюжине лошадей. А проскользнуть 
сквозь кордон воинов для охотников-кочевников не составило труда.

Примерно так рассуждали Кир и его военачальники. Гораздо позднее он узнал тайну 
скифских проводников. За высокую плату их нанял царь мидян, чтобы они 
спланировали и осуществили в Травяном море убийство Кира. Один из них, должно 
быть, попытался это сделать перед пленением женщин, пустив единственную стрелу. 
Затем, побуждаемые то ли гневом, то ли жадностью, они повернули свое оружие 
против Вартана. Это убийство оказалось оплачено лучше, чем заказанное Астиагом.

Таким образом, Кир остался у разграбленной могилы без советника и без 
проводников. Он был должен отвезти Гарпагу расчлененное тело его сына Вартана, 
чтобы оно было похоронено честь по чести.

Вспомнив, что Вартан обещал ему сделать то же самое, Кир не попытался 
предугадать, каковы могли быть последствия такого возвращения к царю и двору 
Экбатаны. Вести, пришедшие с далекого юга, прогнали из его головы все прочие 
тревоги.


* * *

(Уже легенды Востока находили дорогу к греческим городам на Западе, и оттуда на 
поиски золотого руна колхов отправлялись путешественники. Они возвращались с 
легендами о Травяном море, где скитались кочевники, не покидавшие спин своих 
лошадей; очень скоро остававшиеся дома граждане Греции толковали о племенах 
полулюдей-полуконей, иначе говоря, кентавров. Несомненно, самой популярной была 
легенда о племени женщин, сражавшихся против мужчин, то есть о племени амазонок.
 Прошло не более века, и афинские художники стали изображать в камне на 
фронтонах своих храмов битву героев с амазонками. Но еще раньше Томирис и 
остальные женщины, охранявшие могилы своих мужей, отправились на Восток, на 
свою родину за Гирканским морем).




КИР СКАЧЕТ В ПАРСАГАРДЫ


Когда персидская экспедиция ускоренным маршем двинулась на юг, до нее стали 
доходить вести с родины.

Дело в том, что Кир, как и обещал на иберийской реке, собрал на совет старейших 
военачальников и спросил, как им следует поступить. Все согласились, что 
Травяное море — страна враждебная, и никто не испытывал желания в ней 
задерживаться. Киру пришло в голову, что беда обрушилась на них, как только он 
бросил на скифское золото кинжал с изображением Великой богини. Тогда он 
спросил каждого военачальника, по какой дороге им нужно выходить из степи; как 
он и ожидал, все назвали юг, но показали разные направления. У каждого 
сложилось свое представление, где могла протекать река, ведущая к воротам Белых 
гор. Кир согласился с маршрутом, который он уже выработал в уме, вспоминая 
расположение звезд, за которыми он наблюдал каждый вечер, подсчитывая число 
совершенных ими дневных переходов и добавляя свою оценку расстояния, 
пройденного за каждый день. Для надежности он обращался к своей памяти снова и 
снова. Он не мог допустить ошибку.

Итак, его всадники спешно двигались восточнее южного направления, когда 
заметили пыль, быстро поднимавшуюся позади вдоль дороги. Перед наступлением 
зимы земля была сухой. Персы повернулись и потянулись за оружием, но увидели, 
что всадников, скакавших за ними галопом, было не более десяти человек, а с 
ними бежало столько же запасных лошадей. И носили эти всадники капюшонообразные 
шапки и облегающие штаны, которые надевали персы, когда нужно было 
передвигаться быстро и на большие расстояния. Их вожак, молодой Ахеменид, с 
радостным криком натянул поводья. Его глаза были прищурены, а кожа потемнела от 
пыли.

— Клянусь солнцем на небесах и огнем Атара, — приветствовал он их, — но вы 
оставили след, как змея, ползущая к себе в нору. — Он гордо выпрямился, 
опираясь на кожаные стремена. — Нам хватило двух лун, чтобы догнать вас, 
путешествующих уже два года. Из Парсагард я держу путь. — Заметив среди 
военачальников Кира, молодой всадник стремительно соскочил на землю, подбежал к 
нему и, обхватив его ногу, склонил голову. — Кир, сын Камбиса! Кланяюсь ноге 
моего властителя Кира, царя Аншана.

Они разбили лагерь, чтобы услышать от гонца вести — как Камбиса похоронили в 
гробнице над рекой и как из Экбатаны пришло известие о гибели на войне самого 
Кира. Но Кассандана, жена Кира, не признала его смерть. Она клялась хранителям 
закона, что во сне видела Кира живым, направляющимся обратно в Парсагарды. 
Увечный Митрадат сказал свое слово: он признавал сына Камбиса единственным 
законным царем Аншана. Когда Ахемениды и маспии объединились, к ним примкнули 
вожди марафиев. Поэтому Три племени ждали прибытия Кира, а семь остальных 
иранских племен — сообщений о его участи. Кир должен перестать гоняться за 
царской славой, сказал посланец, и обязан быстро вернуться в свою страну.

Тогда Кир Ахеменид принял первое решение как царь. Он брал с собой воинов из 
Трех племен, чтобы поскакать с ними прямо в Парсагарды. Остальная часть армии 
должна была сопровождать тело Вартана через Низинную страну и Армению в 
Экбатану. Расчлененное тело вымыли, забальзамировали, по обычаю, пикантным 
маслом и завернули в травы. Это было самое лучшее, что они могли сделать.

Как ни торопился Кир, зима наступала быстрее. Он и его соплеменники были 
вынуждены дожидаться таяния снегов на перевалах Голубых гор. Озабоченный таким 
промедлением, Кир взял Эмбу, десятерых лучших мужей, запасных лошадей и 
направился вперед навстречу зимнему утру.

Свою долину он нашел такой же, какой покинул, покрытую молодыми травами. 
Спешиваясь у дворцовой лестницы, он обратил внимание, что отцу так и не удалось 
установить статуи хранителей. При входе в каменный дворец его ждала Кассандана 
с двумя детьми, которые за это время подросли и превратились в крепких 
мальчиков. Одетая в новую пурпурную мантию с застежкой в виде ахеменидских 
царских крыльев, она склонила перед ним голову.

— Счастливый у тебя был сон, — сказал он ей, — в самое благоприятное время.

Когда они остались вдвоем у очага, она произнесла свое слово. Слезы побежали из 
ее прекрасных глаз.

— Во что превратили враги моего повелителя и мужа! Каким ты стал обгоревшим, 
худым, изнуренным, какие на тебе лохмотья!

Кир заверил жену, что никогда не чувствовал себя лучше; просто ему пришлось, 
как она и желала, испытать некоторые неудобства. Затем, побыв вместе с ней в 
постели, он рассказал Кассандане всю историю своей военной службы. Она снова 
заплакала, но уже спокойнее.

— Какой славы ты добился? — сокрушалась она. — Не покорил ни одного народа, но 
стал врагом царя Астиага и потерял скифское золото. И тебя сопровождает лишь 
десяток человек! — Она вздохнула и высказала свое мнение:

— Теперь, мой повелитель и муж, ты должен действовать с мудрой 
предусмотрительностью Камбиса, царя персов, или злая воля обрушится на твой 
народ.

Однако Зло, обрушившееся на Кира в следующие несколько лет, проистекало из 
единственного обстоятельства — его невозвращения в Экбатану, ну и отчасти из 
его упрямства.




ПРИКАЗ АСТИАГА


Пастуху исполнилось тридцать восемь лет, когда его освятили царем Аншана, что в 
действительности означало не более чем главенство над Тремя племенами, 
проживавшими вокруг Парсагард. Он решил принести клятву у нового святилища 
Анахиты. В тот момент и раньше он чувствовал, что проточная вода ему помогала. 
Кроме того, неуловимая Анахита была единственной обнимавшей его женщиной, не 
докучавшей ему после этого. Когда все священники и вожди благородных семей 
собрались у белой мраморной часовни, Кир отведал предложенной ими пищи — фиг, 
дробленых плодов терпентинного дерева и похлебки из кислого молока. По древнему 
арийскому ритуалу эта еда должна была ему напомнить, что он стоит не выше 
крестьян, работавших на земле. После этого хранители закона приняли обычную 
клятву — повернуться к добру словом и действием, быть другом для друзей, судить 
слабых и сильных равной мерой и всегда защищать не себя, а свой народ. 
Немедленно он почувствовал, что эти простые обещания крайне трудно исполнить. И,
 как все только что коронованные монархи, он увлекся задачами правления в своих 
владениях и практически не мог думать о том, что происходило за их пределами.

Когда он поднес вождям, присутствовавшим на коронации, богатые подарки из 
серебра, молчаливый Митрадат заметил, что он опустошил сундуки с сокровищами 
своего отца. Кир подумал и назначил своего старого противника хранителем казны.

— Почему меня? — спросил хромой маспийский принц.

Вслух Кир не вспомнил, как в детской ярости причинил Митрадату увечье, не 
сказал, что не может его назначить на должность, требующую ездить верхом.

— Потому что ты меня ненавидишь, — ответил ему Кир, — но поддерживаешь в 
маспийском народе верность мне. Я не знаю другого человека, столь же прямого и 
честного.

И, как другие принцы, пришедшие к власти, Кир страстно желал построить дворец, 
совершенно не похожий на родовое поместье отца. Он хотел, чтобы 
высокопоставленные посетители входили в настоящий приемный зал Ахеменидов, а не 
во внутренний двор для обедов, в котором хозяйничали вороны. Когда он объяснил 
свои идеи архитекторам из Вавилона и Мемфиса, эти мастера своего дела обратили 
его внимание, что нельзя изменить здание, не заложив нового фундамента, а для 
этого придется снести старое строение. Кир согласился на новый мраморный 
фундамент — с мраморными колоннами портика — и зал, такой же огромный, как у 
Астиага в Экбатане, тоже с колоннами сорока футов в высоту, как деревья, и 
каждая должна быть такой тонкой, чтобы человек мог охватить ее рукой. Поскольку,
 как заметили архитекторы, такие тонкие колонны не могли выдержать вес плоской 
крыши, Кир велел сделать крышу заостренной на арийский манер, чтобы снег на ней 
не задерживался. Приехавшие с выжженных солнцем равнин архитекторы о снеге не 
думали.

Так как Кассандана на время реконструкции должна была выехать из дворца, Кир 
распорядился возвести для своей семьи дом из обожженного кирпича в четырех 
сотнях шагов от большого поместья. Скоро оказалось, что его семье удобнее было 
жить в стороне от судебных заседаний, и Кассандана осталась в новом доме-дворце 
— примерно так, как жили царицы в столице Мидии. Кроме того, персы всегда 
считали, что дорогих вещей должно быть, как минимум, две. Поэтому наверху были 
два жертвенника-близнеца, которые Кир украсил храмовой террасой. Когда-то давно 
в арийских головах возник этот обычай — всегда и всему создавать пару. Разве не 
нужна мужчине женщина, чтобы из его семени произвести новую жизнь? Разве свету, 
чтобы вступать в силу, не нужна тьма? Разве принцип добра в жизни не идет от 
конфликта со злом? Кир вспомнил, что по замыслу Камбиса вторая его жена должна 
была происходить из чужого, но царского рода.

Теперь, когда перед ним встала задача объезжать пределы своего царства, он 
призвал к себе десятерых верных воинов, прикрывавших его спину на всем пути от 
Травяного моря до родных мест; он велел каждому из них выбрать еще десять таких 
же мужей для его сопровождения в пути. (Эти сто человек благородного 
происхождения составили ядро неизменной «тысячи», которую греки впоследствии 
назвали «бессмертными» царя персов.) С великолепным эскортом из сотни 
присягнувших ему героев Кир в первый раз объехал свои владения. В каждом 
селении Трех племен благородные люди, впрочем, и каспии тоже, выходили из домов 
и преподносили ему фрукты и лакомства, расшитые ткани и скромные, но ценные 
вещи. В свою очередь он давал каждой женщине золотую монету Креза Лидийского. 
Это были единственные отчеканенные монеты из золота, которые редко встречались 
в горах.

После Трех племен Кир отправился навестить и более далекие народы. Они находили 
его красивым мужчиной, убедительным в беседе; он ничего от них не требовал, 
лишь просил стать «друзьями царю». И, уезжая от них, он шутил:

— Даже одомашненные животные, которые пасутся в безопасности как хотят, при 
возникновении угрозы собираются вместе и следуют за вожаком. И не поступаем ли 
мы точно так же, если опасность нарушает мир на наших землях? Так пошлите, если 
будет нужно, за мной, чтобы я защитил вас.

Среди всех дальних народов самыми драчливыми были иранцы и германии. Они жили 
совсем далеко, на красных нагорьях, окаймлявших Соленую пустыню. (Эти высоты до 
сих пор называются Керман.) Табал, их вождь, создал собственный закон. Он не 
посчитал нужным появиться на коронации Кира, сказав, что он не кшатра господина 
Ахеменида, а властвует в своем праве. Когда Кир лично появился под его городом, 
растянувшимся на скале над излучиной реки, Табал просто наблюдал за ним из 
башни над закрытыми воротами. За воротами ждали несколько тысяч германских 
меченосцев.

Перед Ахеменидом двигались знаменосцы и верховые флейтисты; позади него ждали 
сто героев с гербами на щитах. После осмотра скалы Кир направил своего 
нисайского скакуна, по-праздничному покрытого попоной, по речному броду и 
окликнул наблюдавшего за ним Табала:

— Почему ты сидишь там, наверху, и отказываешься спуститься?

Табал посмотрел за спину Киру, но, кроме небольшого вооруженного отряда, увидел 
лишь слуг да обозный скот.

— Потому что не знаю, чем еще заняться, — прорычал он в ответ с коварной 
непосредственностью.

Тогда Кир объяснил, что слышал, будто Табал называет себя не военачальником, а 
царем народа.

— Что ж, это правда.

— Тогда спустись и прими суд.

— Суд — за что?

— За то, как ты правишь своим народом, германиями.

Табал задумался. Он ничуть не испугался, но понять Кира для него оказалось 
нелегко.

— А кто будет меня судить?

— Тот, кто может вынести тебе приговор и без суда.

— И кто же это может быть?

— Я, царь Кир.

Тут Табал оказался в затруднительном положении. Как правитель он не мог 
отказаться от слушания. Поразмыслив, он по тропинке съехал со скалы, взяв с 
собой не более сотни меченосцев и всех хранителей закона и советников. Они 
устроили суд на берегу реки. Бывалый солдат Табал должен был стоять и отвечать 
на убедительные доводы Ахеменида, сидевшего на камне. По закону персов 
обвиняемый имел право представить в качестве доказательств любые свои 
благородные поступки. Если добро перевешивало зло, его могли оправдать. Табалу 
удалось сослаться на многочисленные проявления храбрости, умное 
предводительство в сражениях и спасение нескольких жизней.

— Я слышал свидетельские показания, — заверил Кир слушавших судей. — Как 
военачальник германиев, Табал не причинил никакого зла. Однако, — продолжал Кир,
 — как к правителю к нему есть много претензий.

Доблестный германий выпрямился во весь рост:

— Что еще за претензии?

Загибая пальцы, Кир перечислил:

— Плохое управление земледельцами, гончарами, рыбаками, ткачами, кузнецами, 
торговцами, пастухами и каспийцами.

Оказалось, что Табал мог припомнить лишь незначительную пользу, принесенную им 
этим людям. Местные каспийцы оставили его земли. Хорошо об этом осведомленный, 
Кир терпеливо все выслушал и вынес свой вердикт:

— Как военачальнику, этому человеку нечего поставить в вину. Как правитель 
народа, он не проявил внимания к благу тех, кто от него зависит; по своей 
глупости он не смог указать им лучший путь, из-за него они пострадали.

Слушавшие хранители закона не возражали против этого суждения. Кир объяснил 
меры, которые должны были помочь германийским фермерам. Особенно убедительно 
говорил он об отсутствии отвода воды из рек. В конце слушания Табал изменил 
свое отношение; он попросил Кира войти в его город и за пиршественным столом 
рассказать ему лично о других своих предложениях. После этого события простой 
народ в племенах стал звать Кира «царем народов».

Объезжая свои территории, Кир спрашивал всех вождей, зачем нужно каждый год 
посылать лошадей и «луки» — верховых персидских лучников — на службу царю 
Астиагу? Почему персы должны служить мидянам? Лучше бы им служить самим себе, 
указывал Кир.

И от приморских земель до Соленой пустыни стало известно, что сам Кир отказался 
посылать нисайских скакунов и лучников из Трех племен в Экбатану.

— Тот, кто правит, — с горечью сказал он Митрадату, — никогда не сможет 
доказать правоту, пока не достигнет своей цели.

— Твоему отцу это было прекрасно известно. Показывая, как он слоняется без дела 
в саду и боится Астиага, он на самом деле становился щитом, защищавшим от 
вторжения его народ. Так ли мудра твоя цель?

Кир подумал, что калека вникает в суть лучше здорового и сильного мужчины, но 
понимал, что Митрадат верен не ему самому, а традиции персов.

Все годы в начале своего правления новый царь Аншана отказывался посылать 
лошадей и людей в дань Мидии. При этом он никак не раскрывал своей цели. В 
действительности это была не более чем мечта — поднять мятеж иранских племен 
против ярма Астиага. Он чувствовал силу в разрозненных народах, несших это 
ярмо; они были как множество сильных лошадей, впряженных в колесницу. Если бы 
только они могли разорвать непрочные поводья!

Однажды, когда наступил нисан, месяц молодой травы, у ворот Парсагард, где Кир 
воздвиг две известняковых плиты, появился глашатай Астиага. На этих плитах Кир 
хотел вырезать изображения двух духов-хранителей, но, как и Камбис, не мог 
решить, какие священные духи защищали его дворец. Глашатай Абрадат, глава 
совета, пришел без подарков, но с двумя бородатыми писцами, которые должны были 
записать каждое произнесенное слово. На его длинном жезле блестел золотой орел, 
расправивший крылья. Молодой и решительный глашатай звонким голосом передал 
послание.

— Сегодня, в первый день нисана, — повторял он по памяти, — приказание великого 
царя, царя земель, всех мидийских племен, Армении, Гиркании, манна, урартов, 
эламитов… — И Абрадат продолжал перечислять народы, подвластные Астиагу. А 
заканчивалось послание так:

— Приказание Киру, царю Аншана, предстать пред очи его господина Астиага до 
последнего дня месяца нисана.

После того как писцы записали его слова, молодой глашатай подошел вплотную к 
трону Кира в зале приемов, до сих пор не покрытом крышей.

— Слишком давно Астиаг хочет поприветствовать тебя, — спокойно сказал он.

При этих фальшивых словах ярость охватила Кира.

— Узрев меня, он забудет о приветствиях! — вскричал он.

Глашатай помедлил:

— Таков твой ответ?

— Да, — сказал Кир.

В тот месяц он не выезжал из своей долины. В теплые летние деньки появился 
иудей-купец, когда-то предлагавший Кассандане царский пурпур. На этот раз он 
отыскал ее в отдельном дворце и выразил свое восхищение ее новым великолепием — 
словно лилия в поле! Предложив ей редкие драгоценности по дорогой цене, он 
склонился пониже и шепотом передал новости с северной дороги:

— Я обогнал войско мидян, их поступь разносилась вокруг, как рев прибоя. Да, 
они двигались на юг, и Гарпаг, повелитель мидийского войска, ехал с ними.

Той же ночью Кир приказал зажечь сигнальные огни на вершинах, окружавших долину.
 Таким образом, он призывал своих персов вооружиться не для службы Мидии, а 
против Мидии.




МЕСТЬ ГАРПАГА, ПОВЕЛИТЕЛЯ ВОИНСТВА


Никогда еще Пастух персов не чувствовал такой гордости, как на рассвете, на 
большой северной дороге, выходившей в нисайские степи. Когда на небе исчезли 
последние звезды, шестьдесят сотен его асваранцев стояли у поводьев своих 
скакунов, повернувшись в сторону восходящего солнца. Тускло мерцали шлемы на их 
гордо поднятых головах, серебряные эмблемы на щитах и нашитые на одеждах 
металлические пластины. Увидев показавшийся краешек восходящего солнца, они 
хором вознесли молитву, чтобы дана была им сила и чтобы, как солнце разгоняет 
тьму, смогли они прогнать зло со своей земли. Как только флейты весело заиграли,
 они вскочили в седла и повернулись к темному скоплению врагов, неподвижно 
замершему на дороге между рекой и горным хребтом.

Ударами колен Кир направил вперед своего белого жеребца, бросив воинов Трех 
племен против войска мидян. Он все время подгонял лошадь, стараясь скакать 
впереди сотников. Не доставая луки из колчанов, воины поспешили за ним. В тот 
момент Киру хотелось громко кричать от радости. Неутомимые кони перешли в галоп,
 и вся масса понеслась в сторону нахальных знамен мидян и шеренг пеших воинов, 
невозмутимо ждавших за стеной огромных щитов и сомкнутых колючих рядов копий.


* * *

На заходе Кир покачивался в седле, вцепившись в чепрак. Раны, словно огнем, 
жгли его тело. Потемневший от пота конь спотыкался даже на ровной дороге. 
Вокруг, помогая ему удержаться в седле, молча теснились его воины. Справа от 
них садилось солнце, а позади оставалось поле битвы — трофей, доставшийся 
мидянам.

У Кира остались лишь обрывистые воспоминания о дне сражения: о свисте стрел 
вокруг, струившейся крови с боевых топоров, рубивших по лошадиным головам, и о 
стене кожаных щитов, стоявшей перед ним неколебимо, будто каменная. Когда 
верхний край солнца коснулся земли, Кир постарался выпрямиться и ясным голосом 
выкрикнул:

— Мы встретим их у ворот Парсагард! Погоним их с нашей родной земли, как 
сегодня они прогнали нас!

В ответ из рядов всадников донесся лишь ропот. Солнце скрылось, и темнота 
прикрывала отход персов. Кир покачнулся от слабости, и те, кто остался в живых 
из личной сотни, поддержали его за руки. Он заставил себя приступить к 
планированию обороны долины и города, не имевшего других стен, кроме гор.

Наступление нового дня Кир и его военачальники встретили на горе, наблюдая за 
колонной мидян, поднимавшейся по склону, словно неторопливая змея, выбиравшая 
себе дорогу.

Кир знал, что в этом месте он может остаться навсегда. Его силы были уже не те, 
что в северных степях. Очень немного всадников из отдаленных народов 
присоединилось к нему после его второго призыва. А ряды Трех племен после 
поражения поредели.

Старейшие военачальники советовали ему отвести народ на обширные западные 
равнины, где кочевали даи и стояла цитадель германиев. Персы могли быстро 
передвигаться со своими стадами. После их ухода мидянам в Парсагардах нечего 
было бы грабить и жечь.

Но Кир не соглашался. Он помнил, как часто Камбис называл их долину надежным 
убежищем. Если они уйдут отсюда, то снова превратятся в скитальцев, которым 
приходится сражаться за пастбища с другими племенами или искать какую-либо 
необитаемую землю. Хотя в то же время Кир понимал, что народ может надеяться 
лишь на него, но он уже показал, что ничего не смог противопоставить умению 
Гарпага.

Этот армянин на службе у Астиага знал секрет, как привести возглавляемое им 
войско к победе. Размышляя об этом, Кир понял, что способ остановить армию 
мидян есть, хотя отчаянный, но не безнадежный. По крайней мере, он без задержки 
приведет его к смерти или победе.

Он сам обдумывал возникший план, не доверяя его своим полководцам. Им не нужно 
было его знать, тогда, если он провалится, у них останется выбор действовать по 
своему усмотрению. Кир укрыл лагерь асваранцев от глаз неприятеля. Лишь 
несколько верховых дозоров наблюдали за ущельем, где мидийская армия, в своей 
ленивой манере подойдя ближе, начала располагаться на берегу реки.

Ночью, когда светильники в его палатке горели уже три часа, он вышел к 
охранникам, стоявшим у входа. Он приказал им тихо разбудить еще несколько 
человек, чтобы общее их число достигло двух десятков, оставить в лагере щиты и 
копья, прихватить с собой лишь длинные ножи да ручные топорики и в полной 
темноте присоединиться к нему.

Когда они собрались все вместе, Кир рассказал, что он собирается сделать. Он 
хотел пешком привести их в лагерь мидян. Они должны были пробраться мимо 
часовых, которые будут ожидать главным образом всадников. Под прикрытием 
темноты два десятка человек, на вид невооруженные, смогут попасть к шатру 
Гарпага, где стояли флаги армии. Затем, схватив начальника войска мидян, они 
смогут проложить себе дорогу из лагеря со своим пленником. Лишенная 
командования методичная мидийская армия не сможет, как считал Кир, вторично 
одолеть персов. Затем он спросил у этой двадцатки из своей сотни, хотят ли они 
рискнуть своими жизнями в этом рискованном предприятии.

Они сразу же согласились, но попытались убедить Кира не идти с ними. Тогда он 
вспомнил, что двоим воинам нужно было занять пост у входа в палатку и создавать 
видимость, будто Кир спал внутри. А остальных восемнадцать человек он повел по 
большому кругу мимо часовых-персов. Он уже знал, что часовые обычно смотрят в 
сторону вражеских рядов, и тщательно изучил участок земли между ними и заметным 
издалека шатром армянского полководца.

Как почти всякий отчаянный план, этот замысел Кира поначалу имел успех. Группка 
лазутчиков, не выпуская друг друга из виду, проползла мимо часовых, хорошо 
различимых на фоне ночного неба. Хотя лекари достаточно хорошо поработали над 
ранами Кира, чтобы он мог передвигаться легко, он быстро ослабел, и очень скоро 
это стало сказываться. Когда они добрались до воинских кожаных палаток, 
участники вылазки разделились на группы по три-четыре человека и наугад 
двинулись вперед. Те, у кого были топорики, держали их низко, у самой земли. До 
рассвета оставался еще добрый час, когда они достигли освещенного шатра 
вражеского начальника. Перед ним стояло и сидело с полдюжины копьеносцев. Свет 
был мерцающим, и Кир подумал, что в шатре зажжены факелы, которые им могут 
пригодиться.

Он сам возглавил стремительную атаку, уничтожившую охрану, и ворвался внутрь, 
отбросив занавески. Огромный шатер оказался разделен на отсеки. В одном из них 
между двумя факелами стоял разбуженный Гарпаг. Персы бросились к нему, но из-за 
занавесок выскочили вооруженные мечами люди. Лазутчики вступили в бой с 
неожиданно возникшей охраной — забряцало оружие, и послышались крики раненых. 
Пламя факелов заметалось, почувствовался запах дыма, и в шатре наступила почти 
полная темнота. Это Гарпаг бросил факелы в скопление сражавшихся людей. 
Раздался его голос:

— Опустить оружие, идиоты!

От изумления или подчиняясь отрывистой команде, сражавшиеся отступили друг от 
друга, и в то же мгновение Кир понял, что проиграл. Приемом, таким же быстрым, 
как нападение змеи, армянин захватил контроль над сражением. А затем неожиданно 
Гарпаг приказал всем, кроме Кира Ахеменида, удалиться в прихожую. Поскольку все 
смотрели на него разинув рот, он прорычал:

— У нас перемирие! Шкуру спущу с каждого, кто его нарушит!

Не раньше, чем все воины, мидяне и персы, вышли, Гарпаг позвал своих слуг, и 
велел принести зажженные светильники и ионийского вина. Через мгновение он 
отхлебнул из чаши, и на его лице мелькнуло глумливое выражение.

— Теперь запомни, Кир, — проворчал он, — что людей, пришедших из темноты, свет 
слепит.

Ты надеялся, что я лег спать без внутренней охраны, всегда готовой меня 
защитить?

У Кира был нож, и он мог бы убить армянина, не прикрытого доспехами. Но это 
было невозможно, поскольку Гарпаг просил о перемирии. После длительного 
напряжения Кир почувствовал слабость в ногах. Гарпаг не дал ему ни минуты на 
размышления. Обращаясь к нему, армянин не употреблял должного титула.

— Ты считал, что я не стану мстить за смерть Вартана, сына моего, чье тело было 
разделано, словно туша для пира? — Его темные глаза сверкнули. — Кир, я 
приказал Вартану пойти с тобой, чтобы заботиться и защищать.

Кир нервно бросил на землю нож и рассказал Гарпагу правду о смерти Вартана в 
степях. Армянин внимательно слушал. Странное ощущение возникло у Кира, будто 
они снова стояли перед рассветом у светильника евнуха во дворе Экбатаны. То, 
что началось тогда, по-видимому, заканчивалось теперь, и Гарпагу это было 
известно. Полководец велел Киру сесть и отбросил в сторону пустой серебряный 
кубок; морщины более резко выделялись на его лице.

— Не думаю, что ты лжешь, — сказал он. — Скажи-ка мне вот что. Если бы твой 
друг с разбитой головой пришел к тебе за помощью, ты бы достал сумку с 
хирургическими инструментами и провел операцию собственными руками?

— Нет, только медик мог бы это сделать. Армянин беззвучно рассмеялся:

— Но, не имея никакого опыта в военном деле, две недели назад ты возглавил 
шесть тысяч воинов.

Ты бросил этих асваранцев, самых прекрасных верховых лучников, на моих 
бесстрашных копьеносцев, к тому же имевших поддержку метателей дротиков. Из-за 
твоего безрассудства скольким женщинам в этом городе приходится оплакивать 
убитых? Могу назвать число рук, отрезанных от их тел и сваленных в кучу перед 
моим шатром. Где были луки асваранцев? Куда ты спешил? Ты мог часами, даже 
днями кружить вокруг моего войска и стрелами сокращать его численность. Как мы 
могли помешать твоим нисайским скакунам, самым быстрым лошадям, кружить вокруг 
нас? Могли ли мы спастись от них?

Кир понял, что армянин не стал бы говорить ему этого, если бы рассчитывал, что 
они снова встретятся как враги на поле брани. А Гарпаг свирепо продолжал:

— Разумеется, Кир, царь Аншана, господин Трех племен, был горд и чувствовал 
себя героем, когда конь нес его галопом по траве к несчастью. Таким героем, 
каким может быть лишь слабый человек, думающий лишь о смерти, чтобы получить 
хоть немного известности. — Сарказм Гарпага напомнил о Вартане. — Должен 
употребить самые простые слова, чтобы продраться через твою благородную дурость.
 Командир, ведущий людей к опасности, не может себе позволить утешаться 
слабостью. Командир должен научиться обманывать, чтобы казаться врагу слабым, 
когда на самом деле он силен, и казаться сильным, когда в действительности он 
слаб. Он должен плести паутину из обманов о своих действиях, готовить скрытые 
измены, воровать вражеские тайны, грабить и не проявлять милосердия, пока не 
завоюет все, к чему стремился.

Кир ждал, чтобы армянин дошел до сути, скрытой за его словами.

— Ну, язык проглотил? Кем бы ты предпочел быть впредь, прославленным Ахеменидом 
или мудрым вождем народа?

Кир продолжал ждать.

— Мой царственный Ахеменид, способен ли твой ум постичь тот факт, что вслед за 
мной, отставая на неделю, идет Астиаг? Нет? Астиаг или не хочет выпускать меня 
из виду, или желает порадоваться твоему ниспровержению. Ведь ты, отказавшись 
явиться по вызову, плюнул на его достоинство и показал себя не таким верным 
царем-вассалом, каким был твой отец. Не знаю, что у него на уме, возможно, и то 
и другое. Он достаточно умен, чтобы содержать под своим знаменем сильное войско 
персов и опасную гирканскую кавалерию. — Гарпаг задумчиво нахмурился. — У меня 
есть причины подозревать, что он считает, будто я стал слишком влиятелен в 
мидийском войске, и хочет получить свою долю триумфа от победы над тобой — 
иначе он вряд ли оставил бы дворец. И этот триумф станет последней печатью, 
узаконивающей империю Мидии.

Полузабытый образ возник в голове Кира:

— Значит, золотая вершина великой башни Экбатаны закончена?

Гарпаг удивленно поднял глаза:

— Да. А наверное, ты подумал о пророке-маге у ворот. Да-да. О его предсказании, 
что последний этаж башни будет означать конец империи Мидии?

— Я запомнил его слова.

Сидя рядом со своим пленником, Гарпаг молча смотрел на пламя светильника. Едва 
заметное изменение произошло в его настроении.

— Господин мой Кир, у тебя есть одна особенность — не считая той, что ты всегда 
говоришь правду. Ты совершаешь неожиданные поступки. Это беспокоит 
неприятельского командира. Я себя чувствовал неуютно, — он взглянул на водяные 
часы, стоявшие рядом с его ложем, — полчаса назад. Очень возможно, что этот маг 
был послан каким-то неизвестным мне богом, защищающим тебя, а в эту минуту 
защищающим так сильно, как никогда ранее. Ты планировал победить армию Мидии и 
отобрать у Астиага власть?

— И все еще намереваюсь это сделать.

Борода Гарпага раздвинулась в каком-то подобии улыбки.

— Кир, за такие слова ты заслуживаешь, чтобы тебя заковали в цепи и посадили на 
кол за воротами Экбатаны, чтобы ты извивался там, как рыба, пока жизнь не 
покинула тебя. Если бы Астиаг был Киаксаром, ты бы закончил именно так.

Если армянин пытался добавить к слабостям Кира страх, то ему это не удалось.

— Но Астиаг — не что иное, как свинья, которая роется в жирных отбросах. Он 
заплатил этой банде пленных скифов, чтобы где-нибудь в степи они лишили тебя 
жизни. Видимо, вмешался твой бог, и вместо тебя они убили моего сына Вартана. — 
Гарпаг поднял тяжелые руки и снова уронил их. — Мой дом разрушен, и в моей 
жизни теперь осталась единственная цель — поставить Астиага на колени.

Внезапно поднявшись, он крикнул через занавеску, закрывавшую вход:

— Эй, псы, кончайте зализывать раны! Поспешите обойти все отряды и сказать, что 
перемирие, заключенное в этом шатре, должно соблюдаться во всей армии и в 
персидском войске. Кир просил меня их предупредить.

Он прислушался к поднявшейся в прихожей суматохе и молча подошел заглянуть за 
боковые занавески. Затем он вернулся на свое место и снова принялся 
разглядывать светильник.

— Дай мне минуту, — прошептал он, почесывая бороду, — и я придумаю, как 
покончить с Мидийской империей.

— На такое дело я тебе дам много минут.

— Да. Теперь, в этот самый момент, никто из находящихся с той стороны занавесок 
не может уверенно сказать, кто кого пленил, ты меня или я тебя. Я позаботился 
избавиться от свидетелей. Можешь подобрать свой нож, Кир. Пусть я буду твоим 
пленником. — Он насупил лохматые брови. — Ты потребуешь сдать мой лагерь. Мои 
армяне послушают меня, а мидяне должны будут подчиниться, понравится им это или 
нет. Посмотрим — предположим, мои войска расположатся позади твоих, и оружие их 
будет сложено где-то неподалеку. Проходит неделя. Рассвет нового дня, Кир. 
Теперь подумаем об Астиаге, появляющемся против нас. Поскольку он послал меня 
вперед сделать грязную работу, то не может напрямую наблюдать за нашими 
действиями. Шпионы? Они повсюду вокруг; но они не смогут причинить нам вреда, 
поскольку докладывают лишь то, что видят. Астиаг слишком долго ласкал женщин и 
не руководил сражениями. Он сразу бросится вперед, чтобы уничтожить тебя, и 
использует всадников как отвлекающий маневр.

— И, увидев, что я выехал вперед один, — добавил Кир, — мои персы поспешат меня 
приветствовать.

— Верно. А гирканцы последуют за ними, посмотреть, что происходит. Они все 
перейдут на твою сторону… Затем, имея кавалерию.., моих вооруженных армян, ты 
окружишь Великого царя и его состоящую из мидян охрану… Не захотят ли они 
получить другого, более умного вождя? Мы сможем им такого предложить. И это 
будет Кир, царь мидян и персов.

Кир рассмеялся:

— Гарпаг, разве не ты говорил мне, что мудрый вождь окружает свои действия 
паутиной лжи? Не пытаешься ли ты сделать именно это и обмануть меня?

Не выказав ни признака гнева, армянин покачал седеющей головой:

— Простые уроки ты усваиваешь очень быстро, Кир. Не сомневаюсь, тебя удивляет, 
почему я, решив предать Астиага, выступил против тебя в кровавой битве две 
недели назад? Это было необходимо, чтобы обмануть Астиага. Толстый сынок 
Киаксара, может быть, ленив, но он не глуп. Он не должен почуять ловушку, 
которую мы готовим ему в этих горах. — Быстрыми шагами подкравшись к занавеске, 
Гарпаг откинул ее. Снаружи не было никого, кроме нескольких раненых персов. 
Удовлетворенный инспекцией, Гарпаг тихо сказал:

— Сын Камбиса, ты должен заучить и второй урок. Когда мы захватим Астиага в 
плен, это может показаться тебе блистательной победой. Но мы захватим всего 
лишь номинального царя, переодетого актера, доигравшего свою пьесу до конца. 
Победа придет к нам, только если мы захватим его город с его сокровищами и 
двором Мидии — прежде чем другие смогут собрать свои силы в Экбатане. — Он 
поднял покрытое шрамами лицо к бледному дневному свету. — Да поможет тебе твой 
бог стать царем мидян и персов! И тогда, Кир, я полагаю, ты поверишь тому, что 
я тебе говорю сейчас.

Поскольку Кир слишком устал и ему надоело слушать Гарпага, он не мог испытывать 
никаких других чувств, кроме надежды.


* * *

Через десять дней всадники из караванов и иностранные шпионы разнесли по 
дорогам, ведущим от Парсагардских гор, поразительную новость. Великая армия 
Мидии взбунтовалась; ее воины сложили оружие перед царьком Аншана. Мидянин 
Астиаг захвачен в плен персом Киром. Кир не убил Астиага; он не выжег пленнику 
глаза раскаленным железом. Вместо этого Кир заключил его под стражу в своем 
дворце как заложника.

Гонцы, отправившиеся по западным дорогам, сообщили новости в Шушане и поспешили 
в Вавилон, где правил Набонид. Те же, кто поскакал по северной дороге в 
Экбатану, были перехвачены, прежде чем смогли передать свои вести.




КЛЯТВА В МИДИЙСКОМ ЗАЛЕ


Это случилось, потому что Кир не смог заснуть в ночь после своей бескровной 
победы у горных ворот Парсагард.

Поэты закончили хвалебные песни, военачальники отправились в новый лагерь на 
поиски своих подразделений, и праздничные огни искрами вспыхивали в темных 
горах. Один образ беспокоил Кира — жирное лицо Астиага, мокрое от слез в тот 
момент, когда слуги снимали с него доспехи из железных пластин, а он стоял 
перед ними в одной грязной рубашке и штанах для верховой езды. Одно 
воспоминание изводило Кира, настойчивое, как оса. То, что сказал ему повелитель 
войска Гарпаг на рассвете в своем шатре.

Все произошло именно так, как предсказал армянин. В этом сомневаться не 
приходилось. Теперь Гарпаг спал в том же шатре, а Кир размышлял в зале приемов, 
где все еще не было крыши, под наблюдением любопытных охранников. Кир тоже 
утомился, но пытался в тишине отыскать в памяти ускользающие от него слова, 
мучившие его, — ложь, выглядевшую как правда. Действительно Астиаг выглядел 
будто актер, лишенный костюма. После победы. Но победа еще должна была прийти, 
не раньше чем Кир с Гарпагом захватят Экбатану.

Кир думал до тех пор, пока эти слова не стали припевом, как журчание реки внизу.
 Он слушал реку и успокаивался. Река говорила новым голосом, защищала его. И он 
почувствовал, как его дружелюбный фраваши придвинулся ближе, о чем-то 
предупреждая.

Свет вспыхнул в потемках, в которых блуждали мысли Кира. Он негромко засмеялся 
и выбросил руки вверх. Победа придет, когда они захватят Экбатану, но не к Киру,
 а к Гарпагу. Потому что в этом мидийском городе Гарпаг, великий военачальник, 
объявит о бунте персов — да, после того как сам побил их в первом сражении — и 
о пленении Астиага. Там, в своей цитадели, повелитель войска сплотит вокруг 
себя всю силу мидян, он, возможно, — да-да, конечно — назовет своей марионеткой 
какого-либо сопляка из рода Астиага и отречется от Кира Ахеменида как от 
глупого актера, сыгравшего свою роль, а надеявшегося обратить ее в реальность. 
Эту цель Гарпаг прятал за ширмой полуправд, более обманчивых, чем сама ложь. 
Гарпаг мог не сомневаться, что доведет дело до конца, поскольку Астиаг был 
непопулярен, а Кир неизвестен в Экбатане, столице Мидии.

Как только сын Камбиса ясно увидел свой путь, он сразу начал действовать. 
Большой лагерь Парсагард весь спал, кроме Митрадата и вождей Трех племен, 
которых Кир вызвал для срочной беседы, состоявшейся по дороге к северному 
ущелью. За ним следовали все оставшиеся в живых из его сотни, и каждый разбудил 
по одному другу, и все они вели запасных лошадей. Они захватили с собой 
некоторые отобранные у мидян знамена, а также инкрустированные золотом доспехи 
Астиага, дремавшего в жилом дворце Кира, и его нелепый шлем с головой грифона, 
у которого вместо глаз сверкали драгоценные камни. Сам Кир надел лишь шапочку 
персидских всадников, гладкий плащ и держался внутри группы из ста сорока 
избранных наездников.

На следующий день они догнали на северной дороге иностранных гонцов и заставили 
их спешиться, пустив идти пешком позади. Кир понял, что, если никто не будет 
знать о его приближении, помешать ему будет непросто.


* * *

Каравану требовалось тридцать дней, чтобы неспешно добраться от Парсагард до 
главного города Мидии. Но Кир и его спутники объявились у ворот под гранитной 
вершиной Эльванда на пятое утро поездки. В этот ранний час они въехали в город 
беспрепятственно, поскольку казались обычным подразделением персидской конницы, 
несущим знамена с бронзовыми орлами мидийской армии. На улицах они отбросили 
свои плащи, разделились на разъезды и стали вызывать военачальников и 
властителей этой земли безотлагательно прибыть в праздничный зал дворца по 
приказу Великого царя, царя земель.

Поколениями мужественные мидяне копировали этикет когда-то великолепных 
ассирийцев; церемонии они привыкли посещать в свободное время. Они наслаждались 
неспешным пробуждением и облачением с помощью ловких рук рабынь. Многие из тех, 
кто появился в зале Астиага в течение всего утра, носили фальшивые бороды, 
придававшие им дополнительное достоинство, и длинные, обшитые тесьмой платья, 
символизирующие их богатство. Оружия при них не было, не считая церемониальных 
кинжалов.

Они обнаружили дожидавшегося их Кира, сидящего на резном мраморном троне, с 
боевыми доспехами Астиага, лежащими перед скамеечкой для ног.

Копьеносцы в обычных одеждах исчезли с боковых стен, их сменили сорок персов с 
натянутыми луками, следившие за поведением посетителей. Сам Кир был одет в 
боевой наряд, его слова разносились по залу, как бряцание металла. Он сообщил 
военачальникам и владельцам угодий о сдаче и заключении в плен их прежнего 
правителя Астиага, сына Киаксара; он приказал им дать клятву верности ему, Киру,
 как царю мидян и персов и наследнику Киаксара.

— Сделайте это, мужи благородных фамилий, — убеждал он первых собравшихся 
вельмож, — и вашим жизням, как и вашим домам, женам и состояниям ничто не будет 
угрожать. Пировать вам так часто не придется, но заверяю вас, что исполнять 
свои обязанности вы будете. Это говорю я, царь Кир.

Пока они боролись с изумлением, пытаясь понять, что же в действительности 
произошло, над ними разнесся ясный женский голос:

— Кир, сын мой, ты вернулся победителем, как я надеялась и о чем молилась. Это 
говорю я, царица Мандана.

Она наблюдала за происходящим с загороженной женской галереи. Многие мидяне 
бросали благоговейные взгляды вверх, на каменное изваяние Иштар, богини 
вавилонской. Большинство из них довольно быстро дали клятву. Один, Абрадат, 
приезжавший в Парсагарды глашатаем, отказался, сказав, что обязан служить 
Астиагу, пока тот жив.

Кир его признал.

— Господин Абрадат, я обещал тебе, что этот самый Астиаг не будет рад встрече 
со мной. Так оно и вышло. — Он приказал своим воинам раздеть упрямого мидянина 
и запереть его в охотничьем парке с дикими зверями.

Абрадат тотчас же запротестовал, требуя не бросать его к диким зверям, а дать 
ему оружие, чтобы он мог умереть в честном бою в зале знати.

— Несколько лет назад я убедился, что эти звери не так опасны, — заверил его 
Кир и проследил, чтобы его распоряжение было исполнено. В душе он с уважением 
отнесся к бесстрашным словам глашатая. — Придет время, — сказал он остальным 
мидянам, — и я оценю верность этого мужа выше вашей.

Слушателям показалось, что Кир Ахеменид обладает беспощадной волей, трезвым и 
проницательным умом, как и основатель их земель Киаксар. В тот момент они 
добровольно склонились перед ним. По причине нерасторопности придворных, прежде 
чем последний из них поклялся в верности Киру и в зал была подана еда, прошла 
большая часть дня. К тому времени городские улицы гудели от слухов и вопросов. 
Однако вся власть, казалось, была сосредоточена в зале дворца; лишь 
персы-асваранцы, разъезжавшие по улицам, могли отвечать на эти вопросы.

После захода солнца, к некоторому удивлению Кира, в зал поспешно вошел Гарпаг 
со своими телохранителями. Повелитель войска оглядел собравшихся за чашами с 
вином, Кира, единолично восседавшего на троне, и лучников за его спиной. Затем 
Гарпаг устало вздохнул и раскинул руки; он подошел к помосту, поглядел по 
сторонам и быстро проговорил:

— Кир, как наездник ты лучше меня.

Кир согласился и ждал, что будет дальше.

Почесав растрепанную бороду, армянин погладил висевшую у него на шее золотую 
цепь с головой льва. Он выглядел постаревшим и утомленным.

— Это верно, — грубым голосом сказал он, — что больше всего я желал одного — 
поставить Астиага на колени. Я увидел, как он рыдает. В этом я был с тобой 
честен. Помни, что в своем шатре я однажды спас тебе жизнь. Теперь подумай, 
могу ли я тебе помочь как военачальник армии персов и мидян. Вот и все, что я 
хотел сказать.

Развязав цепь со своим знаком отличия, он положил ее на пол и пал ниц у ног 
Кира, произнеся громким голосом:

— Я, Гарпаг, повелитель Ани, повелитель индийского войска, отдаю свою жизнь и 
все свои владения в руки Кира, царя нашего.

Подняв его, Кир позволил ему встать позади трона и с тех пор всегда держал 
Гарпага при себе, хотя в течение трех лет не давал армянину никакой 
самостоятельной власти. Постарев и, возможно, став безразличным к политической 
власти, мудрый Гарпаг перенес на молодого Ахеменида всю привязанность, которую 
он испытывал к убитому сыну. Возможно, он дал собственным амбициям 
осуществиться в Кире. Он был выдающимся стратегом, а Кир показал себя 
выдающимся правителем.

У царицы Манданы на этот счет было свое мнение. Когда Кир проснулся в первое 
утро в Экбатане, он обнаружил неподвижных рабов, дожидавшихся его пробуждения, 
чтобы полить чистой водой его руки и голову. Выйдя на террасу помолиться 
восходящему солнцу, он увидел Мандану, дочь Навуходоносора, сидевшую среди 
своих служанок и евнухов. Хотя на ней была корона и покрывало, безжалостный 
дневной свет обнаружил румяна, скрывавшие морщины, свойственные среднему 
возрасту. По такому случаю Мандана выбрала наряд жены царя, а не блудницы, 
служившей Великой богине. Когда Кир закончил свою молитву, она повернула голову 
в его сторону:

— Ты изменился, сын мой. Мудрость светится в твоих глазах, а силой ты превзошел 
Мардука, победителя среди богов. Но я боюсь за тебя еще больше. Увы, ты потерял 
мой дар, хотя и сражался со Злом, как Мардук дрался с чудовищем Тиамат, 
создававшим жизнь лишь из темной силы Зла. — Приблизив лицо, она всмотрелась в 
него и вздохнула. — Более всего я боюсь, что Великая богиня обижена каким-то 
твоим поступком. Быть может, ты причинил вред какой-либо женщине, которую она 
оберегала. Род твоего проступка мне не открыт. Кир, сын мой, женщина — 
стареющая женщина, такая, как я теперь, — не рассуждает о воле незримых богов. 
Или ей дана способность проникать в суть вещей, недоступная мужчинам, или она 
не понимает ничего. Сейчас я не могу разглядеть, что начертано на дощечках 
твоей судьбы; я хочу лишь защитить тебя, как в тот раз, во время твоего 
безрассудного бунта в большом зале, и как вчера, когда придворные вельможи 
колебались, не зная, как к тебе отнестись.

Кир подумал, что Мандана совсем не выглядит опечаленной из-за потери мужа. Он 
обещал ей, что она сможет оставить за собой свои комнаты, слуг, личные ценности,
 и все будут оказывать ей должные почести, подобающие его приемной матери. 
По-видимому, ей было приятно это слышать, но она нахмурилась и снова вздохнула, 
гордо выпрямив стройное тело.

— Разумеется, я благодарна за такое содержание. Хотя память об Астиаге бродит 
по этим каменным комнатам, словно запах спаривающегося кабана. Да, он насыщал 
свое распухшее тело мясом со специями и утолял похоть телами рабынь, обученных 
лидийским удовольствиям. Он был соринкой у меня в глазу, комом в горле. Его 
смерть облегчила бы мне сердце. — Темные глаза халдейской принцессы над тонким 
покрывалом взывали к Киру. — Вот в Вавилоне мой отец Навуходоносор, 
находившийся под покровительством Набу, бога — писца табличек судеб, 
победившего даже Мардука, — мой отец однажды оказал великие почести невесте, 
принцессе Мидии, обладавшей толстым телом, но мягкими волосами и прекрасными 
зубами, как у всех ариек. Когда она горевала по родным горам, он построил ей 
сады на самой высокой крыше Вавилона, висячие сады, откуда она могла смотреть 
вниз на великий, многолюдный город, будто с вершин ее родных гор. Увы, Кир, 
разве я ниже ее? Мое сердце действительно томится по Вавилонии; уют того 
высокого сада успокоил бы печали старой женщины, все так же остающейся твоей 
матерью и защитницей.

В то утро, на первом заседании двора, Кир распорядился, чтобы Мандане 
оказывались почести в ее комнатах, но содержалась она в пределах Экбатаны. 
Писцы записали его слова, а чиновники, принимая записанный приказ, склонили 
головы. В мидийском дворце такая церемония сопровождала каждое действие. Когда 
мидяне обращались к Киру, они, прежде чем открыть рот, поднимали правую руку, 
как бы оберегая его от осквернения своим дыханием или, возможно, показывая, что 
у них нет припрятанного оружия. Такие обычаи просто приводили Кира в ярость, 
ведь он любил все делать быстро.

Когда он сел на лошадь, чтобы отправиться осматривать новый зиккурат, перед ним 
побежали трубачи, дуя в медные инструменты, писцы подхватили свои одежды и 
дощечки, пытаясь поспеть за ним, а у фасадов домов, оставляя свободный проезд 
по улицам, собрались желающие поглазеть на нового монарха.

Новая башня в самом деле была завершена; ее вершина сверкала чистым золотом. 
Когда Кир остановился и стал с любопытством ее изучать, группа землекопов 
бросилась на землю, за исключением одного человека с жуткими шрамами, 
крест-накрест покрывавшими его нагое тело. Опершись на кремневую лопату рядом с 
почти посаженным черенком дерева, он смотрел вверх на Кира, не обращая внимания 
на мух, роившихся вокруг язв на его плечах, оставленных ярмом. Кир узнал 
землекопа, хотя и сильно обезображенного.

— Маг, — позвал он и добавил:

— Вот и исполнилось твое пророчество.

Пленный работник покачал головой.

— Это было слово Заратустры. — Взглянув на сиявшую башню, он продолжал почти 
презрительно:

— Не много требуется мудрости, чтобы предсказать скорое завершение правления 
монарха, который стремится не исполнить собственное предназначение, а скопить 
богатство.

Услышав голос землекопа, к нему, подняв плеть, подбежал надсмотрщик, но Кир 
раздраженно махнул ему, чтобы удалился.

— Маг, когда-то ты приглашал меня разделить с тобой ужин. Теперь я прошу тебя 
присоединиться к компании моих друзей, чтобы обсудить неизвестные мне тайны.

Человек в шрамах погладил свою лопату и быстро ответил:

— Нет, Кир, я ищу совсем другое царство. Это не что иное, как вечная жизнь.

— Где ищешь?

Отмахнувшись от мух, вившихся у его глаз, маг сказал:

— Не знаю, где его искать, — наверное, это царство видит солнце. К востоку от 
нас.

Его слова всколыхнули воспоминание об арийской родине на восходе солнца. Этот 
образ всегда был с Ахеменидом.

— Какой дорогой сможешь ты туда прийти?

— Дорогой? — Покрытый шрамами раб прервал свои раздумья и рассмеялся. Он 
выставил кремневую лопату. — Возьми ее. Спустись с коня и поухаживай за 
растущей в земле жизнью. Иначе, сколько ни ищи мое царство, ничего не найдешь.

Царя Кира рассердил этот человек, единственный, кто разговаривал с ним столь 
дерзко. Как и все храмовые жрецы, сказал он себе, маг произносит фразы, которым 
его научили. Хотя, казалось, он понимает их смысл.

— Отпусти его, — приказал Кир надсмотрщику. — Вымой, одень и наполни его ладони 
серебром. — Тронув коня с места, он добавил ближайшему от него писцу:

— Проследишь, какой дорогой он пойдет, и скажешь мне.

Очень скоро писец доложил об исполнении приказа.

— Великий царь, тот нищий спросил в караван-сарае дорогу на Бактрию. Затем за 
два сикля серебра он купил ишака с белой мордой и отправился по гирканской 
дороге, на восток.

Случилось так, что сам Кир следующие несколько лет путешествовал на запад.

Это было неизбежно. Поскольку мидяне были близкими сородичами персов, они 
безропотно приняли вместо старого Астиага молодого Кира, как только поняли, что 
их обычаи не нарушаются. А об этом Кир позаботился. Но их владения были 
разбросаны довольно случайным образом по горам и пустыням, не имея других 
центров, кроме Экбатаны. Астиаг довольствовался уютным бездействием в своей 
столице, однако Кир не был столь же доволен таким положением. В тот момент, 
однако, он не мог сделать далекие и прозябающие в бедности Парсагарды центром 
своего правления. На самом деле вопрос выбора столицы долгие годы беспокоил его 
и его преемников. В глубине души он оставался кочевником. Эту проблему Кир 
решал, правя с седла лошади.

Кир призвал в город мидян Митрадата и, когда тот приехал в паланкине, назначил 
его хшатра паван, исполняющим функции царя — греки такого человека называли 
сатрапом. В то же время Кир отослал все сокровища Экбатаны — серебряные слитки, 
другие драгоценные металлы и камни — на хранение в свой родной город. Астиагу 
он предоставил все удобства, в избытке обеспечил едой и питьем. Чужеземные вина 
имели одно достоинство — они затуманивали разум пьющего.

Затем Кир отправился в поездку вокруг своих расширившихся владений, чтобы 
понять, как его правление, устроенное по ассирийскому образцу, работает в более 
отдаленных землях. Поступая таким образом, он удовлетворял собственное 
стремление к деятельности. Хотя до полного удовлетворения было еще далеко.

Вести о захвате им трона быстро распространились по дальним царствам вплоть до 
двора фараонов на Ниле. Как всегда, новостям сопутствовали слухи, и уже 
говорилось, что Кир со своей армией налетел, словно молния, что вряд ли 
соответствовало действительности. Прибыли посольства из Тира, где производилась 
пурпурная краска, из Газы — Сокровищницы, — где делали стекло, чтобы узнать 
силу и намерения самозванца, присвоившего великий трон. Этим купцам-посланникам 
удалось выведать немного — лишь то, что вооруженные силы двигаются через горы.

В раскаленных улочках Вавилона, при реках его пророк Иеремия объявил, что в 
северной стране Господь собирает многие народы. Им адресовал он свои речи: 
«Выстройтесь в боевой порядок вокруг Вавилона; все натягивающие лук, стреляйте 
в него, не жалейте стрел, ибо он согрешил против Господа. Отмщайте ему; как он 
поступал, так и вы поступайте с ним».

Поскольку все привыкли, что иудеи таким образом поносили своих хозяев, на эти 
слова почти никто не обращал внимания. Первому столкнуться с Киром довелось 
Крезу Лидийскому, самому просвещенному и самому богатому государю той эпохи. С 
этого-то столкновения началось нарушение существовавшего порядка, вызвавшее 
великие изменения в мире.




Часть третья

СОКРОВИЩА КРЕЗА





ПРОРОЧЕСТВО ДЕЛЬФИЙСКОГО ОРАКУЛА


На острове Самос в Эгейском море хитроумный раб Эзоп славился как рассказчик 
басен. Вероятно, он не сам придумывал басни о говорящих животных, но 
рассказывал их так хорошо, что послушать его на углу рынка обычно собиралась 
целая толпа. В тот год, когда Кир стал царем Мидии — в 550 году до н.э. по 
более позднему христианскому календарю, — при странных обстоятельствах раб Эзоп 
умер.

Одна из сказок Эзопа, по-видимому, имела политическое значение. В ней, как и в 
некоторых других, говорилось о лягушачьем народе. Так вот, надоел монарх-чурбан 
этому народу, и он пригласил на царство приятного на вид аиста, а царь-аист 
приступил к правлению, поедая своих подданных. По крайней мере, энергичный 
тиран острова Самос, заменивший древний совет старейшин, обнаружил в этой басне 
политическую мораль. Не желая казнить популярного рассказчика, хитрый тиран 
обратился за мнением к оракулу Аполлона в Дельфийской долине, сопроводив свое 
обращение щедрым денежным пожертвованием. Конечно, суждение на самом деле 
изрекалось устами пифии, женщины, сидевшей рядом с поднимавшимися из расщелины 
испарениями, но хорошо информированные жрецы заблаговременно записывали для нее 
все, что нужно было говорить, и тщательно готовили женщину к тому, чтобы она 
повторила эти слова. В данном случае ответ оракула гласил, что Эзоп должен 
умереть, но его наследники, если они имелись, должны были получить компенсацию 
золотом. И все было сделано, как приказал оракул.

Говорят, когда раб Эзоп узнал о своем приговоре, он рассказал басню о старой 
охотничьей собаке, которая из-за возраста не смогла догнать и принести кролика 
хозяину, и тот немилосердно ее побил. Мораль была такова: верную собаку 
выбрасывают, когда ее силы истощаются. Эта жалобная история не отсрочила казнь 
Эзопа. Очень скоро в дельфийское святилище вместе с крайне щедрым даром 
серебряных слитков для жрецов поступил гораздо более важный запрос. Крез 
Лидийский спрашивал: "Каковы будут для меня последствия, если я поведу армию 
через реку Галис против персов? "

Вопрос не был таким легкомысленным, каким казался. Река Галис служила границей 
между Лидией и Мидией, с тех пор как затмение солнца остановило на поле боя их 
враждующие армии, и тонкий политик Навуходоносор, вмешавшись, уговорил лидийцев 
и мидян заключить перемирие. На самом деле победоносный Крез желал узнать, 
следует ли ему сохранить существующий мир, или нужно сразу же ударить по Киру, 
невесть откуда возникшему персу, которого почти никто не знал. Не сможет ли он 
получить выгоду от всего этого возбуждения, царившего в великой Мидийской 
империи?

Высокое мнение Креза об оракуле основывалось не столько на суевериях, сколько 
на глубоком почитании знаний и тонкого чутья жрецов в сфере управления 
государством. Начало практике обращения со своими проблемами к оракулу для 
анализа положили богатые цари Мидасы, жившие когда-то в горах за Сардами. Крез, 
удачливый сын отца-завоевателя, теперь владел страной Мидасов и золотом их 
родной реки Пактола, хотя основную часть баснословного богатства приносил Лидии 
ее контроль над торговым путем, по которому сырье с Дальнего Востока 
доставлялось в ионические порты Великого моря. Из этих портов торговые флотилии 
финикийцев и греков везли готовые изделия на непостижимый и варварский Запад.

Лидийцы, расширявшие таким образом свою территорию, создали настоящую 
метрополию с центром в городе Сарды, очень древнем поселении у подножия святой 
горы Тмол. В Сардах они культивировали умение жить. Лишь одни египтяне 
превосходили их в этом, но народ фараонов — при любых фараонах — крепко 
держался своего живительного Нила. Лидийцы выступали в роли оборонявшихся в 
Троянскую войну, которая обрела вечную славу в героических песнях Гомера. Хотя 
и стремясь к славе, лидийцы все же посвятили себя спокойной жизни. Чеканкой 
сплава золота и серебра они создали первую обменную монету, придумали игры в 
кости и мяч, перенимали чужеземные достижения в кулинарии, приспособили арфы 
для певцов, а маленькие кувшинчики — для вина и ввели обычай провозглашать 
тосты, вывозили евнухов в такие более дикие страны, как Мидия. Девушки простого 
происхождения копили себе приданое, подрабатывая проституцией. Говорят, что, 
когда жители Сард воздвигли на каменном фундаменте величественное здание, 
посвященное богам, первым их прародителям, самый крупный вклад в фонд 
строительства внесли блудницы. Они не были арийками.

Для подчиненных им городов лидийцы придумали удобный способ правления через 
местного тирана — так они называли разумного диктатора. Человек, наделенный 
такими исключительными полномочиями в Эфесе или на Самосе, мог проводить в 
жизнь пожелания Сард — в данный момент пожелания Креза, — пока вел себя 
прилично и не облагал своих подданных чрезмерными налогами. А Сарды в лице 
Креза старались проявлять терпимость и дальновидность.

Поэтому у Креза не раз возникал повод попросить совет у дельфийского оракула. 
Он был культурным и не простым человеком. Вопреки всем рассказам о нем, он 
учился пользоваться богатством, а не тратить его на украшения и не складывать в 
сокровищницу, как делали скифские или мидийские монархи. Его столовый зал 
украшали миниатюрные изделия из мрамора и бронзы, изготовленные руками умелых 
художников. Его статуи обладали уникальным, совсем новым качеством. Они имели 
сходство не с благосклонными богами или злобными чудовищами, а с обычными 
людьми. Создавать что-либо просто красивое было делом совершенно неслыханным в 
других краях, разве что на забытом Крите Миноса.

Итак, жадный до побед лидиец Крез тем не менее страшился бедствий. Связанный 
многими собственными желаниями, он все же стремился возвысить своих подданных. 
Гордость требовала окружить себя великолепием, но разум предупреждал, что за 
роскошь боги карают людей. Он боялся богини Немезиды. Возможно, величайшим его 
недостатком была неспособность принимать решения.

Ответ оракула показался Крезу загадочным. «Если перейдешь реку Галис, разрушишь 
великую империю». Ему не пришло на ум, что речь идет о его собственном царстве. 
Он считал, что владеет всего лишь богатым царством; следовательно, великой 
империей должно называть территорию мидян. Так он подумал.

И вот Крез собрал армию и повел ее на восток против персов.




ОТКРОВЕНИЕ ГУБАРУ


Весть о походе лидийцев принес гонец, когда Кир находился на нисайских 
пастбищах, готовясь к поездке на восток, в Соленую пустыню. Вместо того чтобы 
советоваться с оракулом, Ахеменид сразу же поскакал на юг проконсультироваться 
с Губару, властителем Шушана. Несколько лет его нога не ступала по теплой южной 
стране Элама, и теперь он нашел ее посвежевшей и зеленой от молодых злаков. Как 
и в первый приезд, Губару вышел из открытых ворот дворца ему навстречу, на этот 
раз он нес две одинаковые чаши, наполненные землей и водой в знак мирного 
подчинения. Губару постарел и держался достойнее; в почтительном молчании он 
ждал, когда молодой победитель поприветствует его, а Кир подумал, что эламит 
стал таким же старым, как его отец, только более уравновешенным.

— Что это такое? — спросил он.

Церемонно затаив дыхание, Губару сообщил ему: знаки подчинения земли Элама, 
платившей дань Мидии, теперь преподносятся Киру, царю мидян и персов.

Кир коснулся подношений и дал знак их убрать. Во всеуслышание он объявил, что с 
этого момента Губару назначен хшатра паван в Эламе и больше никаких перемен не 
будет.

— Ты вскормил эту землю, господин Губару, приумножил ее стада, работники поют 
на твоих полях. Страна эта стала счастливой, сохрани ее такой и дальше. Это 
говорю я, царь Кир.

Губару пришел в изумление, он выразил огромную радость и, взяв руку Кира в свои,
 спросил, чем он может послужить своему царственному гостю; Губару понимал, что 
Ахеменид не приехал бы в Шушан просто полюбоваться сельскохозяйственными 
работами.

— Однажды ты предлагал мне посоветоваться с тобой, — напомнил ему Кир, — после 
смерти Навуходоносора. Тогда я не смог приехать. Теперь я должен решить, как 
поступить с неизвестным мне правителем лидийцев.

Губару выслушал новости с севера, но ничего не сказал, пока они с царственным 
гостем сидели за пиршественным столом, а его дочь Амитис угощала их 
засахаренными финиками, медовыми пирогами и другими лакомствами. Затем он 
предложил обратиться к мудрости его советников. Кир ожидал, что они предстанут 
перед старейшинами Элама и хранителями закона. Однако Губару привел его в новую 
комнату дворца, где одни ученые сосредоточенно исследовали покрытые письменами 
овечьи шкуры, а другие вырезали что-то на глиняных табличках. Словно сокровища, 
эти письмена были разложены на подставках вдоль стен, и Губару объяснил, что 
они хранят огромную мудрость, поскольку содержат записи о прошлом.

— Последний ассириец Ашшурбанипал владел обширной библиотекой. Лучше бы он не 
выходил из нее и не лез на военную колесницу.

Не умевший читать Кир терпеливо ждал, что ученый эламит ответит на его вопрос, 
но Губару, как бы выполняя ритуал, взял светильник и стал касаться различных 
свитков и табличек, попутно объясняя их основные темы. Одни хранили тайну 
падения хеттов, чрезвычайно храброго народа, а другие, более поздние, 
воинственных ассирийцев.

— Их сила не могла противостоять напастям. Они воевали друг с другом — как 
Вавилон Саргонов — и не замечали большего зла.

По их странам, рассказывал Губару, проскакали дикие киммерийцы, или гимираи, 
явившиеся из далекой северной тьмы. Киммерийцы разграбили то, что было создано, 
и храмы, и дворцы. Губару прочитал по свитку с кривым арамейским письмом:

— «Они жестоки; несутся на конях, выстроились как один человек, чтобы сразиться 
с тобою, дочь Вавилона. Скорбь объяла нас, муки — как женщину в родах. Не беги, 
не ищи спасения в поле, ибо враги и страх разят со всех сторон».

Так сетовал иудей Иеремия. Страх сделал людей беспомощными на поколения; мор 
следовал за всадниками.

— Два борца восстали против всадников, — задумчиво продолжал Губару. — Да, 
мидянин Киаксар и Алиат, отец лидийца Креза. Они отвели бедствие вторжения, но 
страх и мор остались; мидяне стали сражаться против лидийцев. Мой господин 
Навуходоносор покорил египтян. Он стремился укрепить Вавилонию от любого 
будущего вторжения. Я работал с его строителями, воздвигавшими стену против 
Мидии, в то время как дальновидный Навуходоносор — да покоится в мире его 
беспокойная душа — заключил договор о дружеских отношениях с Лидией. Его 
называли халдеем, поскольку он был прозорлив, как астроном. Говорили, что он 
растрачивает силы своего народа на строительство оборонительных сооружений, но 
за этими стенами вот уже целое поколение до сих пор процветает торговля и 
увеличивается богатство.

Поставив светильник, Губару сложил руки.

— Ты ничего мне не сказал! — разгневанно вскричал Кир.

— Я сказал тебе все, господин мой Кир. Что случалось, то случится снова, если 
только не возникнет новый образ действия и не победит старый.

Обдумав его слова, Кир понял, что старый эламит описал столкновения городов 
между собой, Вавилона с Ниневией, Экбатаны с Сардами и более серьезную беду — 
вторжение северных кочевников, будь то скифы или киммерийцы. Единственное, чего 
хотелось Киру на этом этапе, — удалиться в свою долину и ухаживать за ней, как 
Губару ухаживал за своими когда-то заброшенными землями Элама.

Когда Кир высказал это Губару, старый политик спокойно покачал головой:

— Единственное, чего ты не можешь сделать, — отступить. Твой отец, мне кажется, 
стремился к этому с редким умением. Но царь Мидии должен защищать всех своих 
подданных, а они многочисленны. Уже теперь, наверное, лидийцы осадили 
каппадокийцев в их дальней крепости, которой посчастливилось вырасти на руинах 
хеттов. — Губару улыбнулся мимолетному воспоминанию. — Есть ли у преемника 
Киаксара еще какой-либо выбор: идти на помощь этим варварам-каппадокийцам или 
не идти? В любом случае может ли он избежать несчастий новой войны?

Эта настойчивая аргументация утомила Ахеменида, вскричавшего:

— Я призову моих асваранцев, поскачу на границу, сам разберусь в этом деле и 
сделаю то, что посчитаю лучшим.

Морщины на ничего не выразившем лице эламита потемнели.

— Я боялся, что ты так поступишь, и пытался прояснить некоторые последствия. 
По-настоящему тебя волнует такой вопрос: сможет ли недостойный Губару помочь 
тебе начать первую войну? — Он вздохнул. — Если ты не принимаешь во внимание 
уроки прошлого, послушайся голоса жизненного опыта.

И он привел Кира и Гарпага к старейшинам Элама. Узнав, с чем столкнулся 
Ахеменид, они задумались, как судьи перед объявлением решения. Они сблизили 
головы и шепотом обменялись мнениями, затем сообщили свое заключение Губару.

— Эти мудрецы, — объявил Губару, — видят на твоем пути серьезную скрытую помеху.
 Лидией Крез усилил свое положение, заключив союзы с фараоном в Саисе, имеющим 
выгоду от торговли, с царями Спарты, которые им восхищаются, и с Эсагилой — 
вавилонской цитаделью. Таким образом, вместо одного врага ты можешь получить 
четырех. Сейчас флот спартанцев и колесницы египтян находятся очень далеко и 
смогут достичь Сард лишь через много-много лун. Однако Вавилон совсем рядом, и 
он очень силен. Таким образом, старейшины советуют тебе сразу предложить 
Вавилону договор о взаимной обороне. Имея такое предложение в руках, халдейские 
государственные мужи сочтут необходимым, оставаясь начеку, дождаться 
результата: Крез победит тебя или ты Креза. В любом случае в их распоряжении 
окажется договор с победителем; они смогут извлечь выгоду из чужой войны.

Кир прервал изложение аргументации деталей вавилонского договора, заявив, что 
он на это не пойдет. Он чувствовал, что с другом нужно обращаться как с другом, 
а с врагом как с врагом, не прикрываясь хитростью. Старейшины неодобрительно 
качали головами, пока Гарпаг не нашел выход. Элам, сказал он, являясь теперь 
данником мидян и персов, мог бы предложить Вавилонии договор о ненападении. Он 
никак не свяжет Кира, зато халдеи заподозрят, что Губару ищет какую-то выгоду 
для себя, и будут, оставаясь настороже, дожидаться результата, чтобы решить, 
как им выгадать для себя еще больше.

Оставив Гарпага обсуждать со старейшинами вавилонский договор, Кир вывел Губару 
из дворца, и они прошли на середину моста. Он хотел, чтобы голова очистилась от 
шума спора.

— Мой отец лежит в могиле, — сказал он наконец. — Я хочу, чтобы моим приемным 
отцом стал ты, Губару. Тогда связь между нами никогда не порвется.

Губару одновременно испугался и был тронут. Той же ночью он доказал, что принял 
кровные узы.

Когда ночью Кир подошел к своей спальне, в ней горел свет. Держа светильник 
обеими руками, с ним заговорила дочь Губару:

— Господин Ахеменидов, я верю, ты будешь милостив к нам. — С легкой улыбкой она 
посмотрела ему в глаза. — Теперь, когда я стала тебе сестрой, если хочешь, 
можешь насладиться мной.

Таким образом, той ночью Амитис дала Киру утешение и удовлетворение. После 
этого она стала его второй женой, хотя ее ребенок должен был стоять ниже по 
положению, чем старшие сыновья Кира. Больше Кир не сомневался, он знал, что 
Губару его не предаст.

С этой уверенностью Кир начал свое путешествие в начале месяца нисана (546 года 
до н.э.), когда табуны лошадей могли кормиться молодой травой. Вперед он послал 
предложение примирения: «Пусть лидийский царь признает себя военачальником — 
защитником Кира, царя мидян и персов. После этого он сможет править своим 
народом и городом Сардами как сейчас правит ими; его жизнь и семья будут такими 
же, каковы они сейчас, и никак не изменятся от его подчинения Киру как высшему 
повелителю».

На это послание в должное время Крез прислал ответ, короткий и высокомерный: 
«Царь Крез никогда не подчинялся приказам других. Менее всего он обращает 
внимание на приказы персов, которые были рабами мидян и будут рабами лидийцев».

— Это чтобы добавить к своей славе еще одну табличку с письмом, — заметил 
Гарпаг и продолжал:

— Очевидно, он приготовился к битве. Не вижу, чтобы ты готовился.

— Ну так готовься сейчас.

Гарпаг послал вперед лаконичные вызовы вооруженным силам, находившимся вдоль 
великой северной дороги. Его горцы-армяне отправились в путь, чтобы 
присоединиться к ним у «ворот Азии», сумрачного ущелья, ведущего на юг к реке 
Заб. Там появились дикие кардачи, или курды, скакавшие за своими племенными 
вождями, носившими подпрыгивающие гребешки из конского волоса на отделанных 
бахромой тюрбанах. Кир приветствовал их и спросил, чего им не хватает. Серебра, 
ответили энергичные курды, которых Астиаг называл племенами грабителей; тогда 
он наполнил их ладони серебряными сиклями из своих сундуков.

— Пусть бы заработали сначала, — проворчал Гарпаг.

Однако Кир вспомнил, как маг презирал правителей, которые не следуют за своей 
судьбой, а копят сокровища.

Опытные воины между собой называли его мечтателем; они наблюдали, как он судил 
— в тяжелой мидийской тиаре, сверкавшей над его серыми глазами, орлиным носом и 
короткой кудрявой бородой. Уже тогда он выглядел старше своих лет. Когда 
распространились слухи, что Ахеменид одаривал всякого, кто выигрывал слушание, 
сельские старцы стали проталкиваться через охрану, умоляя о справедливости и 
помощи. Кир их выслушивал, и сундуки с серебром в обозе становились все легче и 
легче. Поздно ночью Эмба начинал злиться и пытался утащить хозяина спать. 
Однажды гирканин, выплюнув приличный кусок сахарного тростника, выразил 
недовольство:

— Будешь таким добрым и сладким — эти псы съедят тебя с потрохами.

— А если буду слишком горьким, они меня выплюнут.

Кир не стал напоминать слуге, что теперь правителю Ахемениду охотно служили 
люди, прежде ему противостоявшие, — германий Табал и тот же Гарпаг, 
попытавшийся хитростью лишить его власти. Мысль об этом подбадривала Кира. Даже 
Астиаг, желавший его уничтожить, стал безопасен в Парсагардах, окруженный 
винными парами. Однако Кир никогда не предполагал, что судьба уводит его из 
родной долины.

Когда казначей донес, что сундуки с серебром опустели, как прошлогодние осиные 
гнезда, Кир одобрительно кивнул:

— Хорошо, теперь это не будет тебя беспокоить. Я слышал, Креза очень тяготит 
его богатство.

Военачальники уже начинали мечтать, как они освободят гордого лидийца от груза 
его сокровищ. Следуя по равнине левым берегом Тигра, они указали Киру на темные 
стены, возвышавшиеся на заросшем травой холме. Это были остатки Ниневии. Рядом 
с широкими городскими воротами, вскинув крылья, стояли два каменных духа — 
полубыки-полулюди, увенчанные царскими коронами. Внутри города тянулись пустые 
асфальтовые кварталы улиц, по которым горный ветер носил облака пыли; все нищие 
и прокаженные разбежались по разрушенным зданиям, прячась от воинов, но те не 
обращали на них никакого внимания. Бородатый призрак, говоривший еще на 
древнеаккадском языке, провел военачальников через залы с глазурованной плиткой,
 украшенной сценами охоты, к высохшим пальмам опустевшего дворцового сада. 
Проводник указал им на изображение, высеченное на сером камне.

— Лучшее изображение Ашшура.

На каменном портрете Ашшурбанипал сидел или даже полулежал. Для пущего удобства 
он снял тиару и распустил длинные волосы. С платком на коленях он потягивал 
вино из кубка, одна из его жен тоже держала в руке чашу, а рабы отгоняли от них 
мух и играли на флейтах приятную музыку. Кир заметил, что ложе мужчины и кресло 
женщины стояли на сосновых шишках, которые должны были помешать злым духам 
земли подниматься к царственной чете. Еще он обратил внимание, что на одной из 
пальм висела отрубленная голова царя Элама. Значит, Ашшурбанипал изобразил на 
этом портрете себя отдыхающим на пире после триумфальной победы. Как давно это 
было? Не более трех поколений назад, разрушив Шушан, воздвиг он эту победную 
доску. Теперь пальмы в его саду превратились в высохшие столбы, и никто не 
убирал песок, засыпающий его портрет.

Как это сказал о нем Губару? Лучше бы он оставался в своей библиотеке и не лез 
на военную колесницу. Губару верил и настойчиво повторял Киру, что сама война 
приносит великие бедствия. Тот, кто обнажил меч, должен умереть от незримого 
меча. Может ли какой-либо человек без помощи самых могущественных богов 
вступить в конфликт и избежать последующих бед? На этот вопрос Кир не знал 
ответа. Он никогда глубоко не задумывался о последствиях своих действий.

Кир так долго смотрел на каменное изображение ассирийцев, что его военачальники 
забеспокоились, не пало ли на него проклятие, а пожилой проводник перестал 
просить монету.

Недавно прибывшие воины удивлялись, когда узнавали, что армия не несла с собой 
богов — ни защищающего образа Набу, ни Иштар, плененную или хранительницу. У 
Кира, видимо, не было таких изображений. Его не интересовали предзнаменования, 
получаемые при жертвоприношениях животных, по утрам он не выпускал на волю птиц.
 Он вел двести сотен человек с их стадами, повозками и верблюдами на запад, 
вдоль откоса высоких гор. У истоков Евфрата он повернул выше в горы. Пройдя 
севернее, армия спустилась в тенистые сосновые долины. Священная гора Арарат 
лежала далеко за пределами видимости на востоке. Все эти земли, когда-то 
принадлежавшие хеттам и затем ассирийцам, находились под правлением Мидии, то 
есть самого Кира. На этой дороге его догнал эфесец Эврибат.

Этот грек вез с собой легкие повозки, груженные лидийскими монетами, и все это 
он предложил Киру. По его словам, Крез выдал ему монеты под предлогом передачи 
дельфийскому оракулу, но в действительности чтобы заручиться поддержкой 
греческих купцов в портах. По-видимому, Эврибат не любил тиранов, правящих от 
имени Креза, и он предпочитал могущественного монарха мидян и персов, который, 
по слухам, проявлял чрезвычайное милосердие. В доказательство своей честности 
он сообщил Гарпагу подробности о вооруженных силах, собранных Крезом. 
Столько-то наемных пехотинцев-гоплитов, столько-то великолепных лидийских 
всадников…

Киру показалось странным, что лидиец предает своих сородичей. Армянский 
полководец кивком головы подтвердил численность противника, которую он проверял 
через собственных шпионов.

— Ну и что ты думаешь делать? — спросил его Кир.

Как обычно, Гарпаг не ответил прямо. На марше он повеселел, не имея других 
обязанностей, кроме передачи Киру своего опыта. И в от он рассказал басню раба 
Эзопа о том, как воевали волк и горный козел. Волк пытался заманить шустрого 
козла в ловушку, а тот держался от него подальше на склоне горы. Так они 
воевали, и победа не шла ни к одному, ни к другому. Это продолжалось до тех пор,
 пока горный козел не увидел в водоеме свое отражение. Он принялся восхищаться, 
говоря: «Какие великолепные рога растут у меня на голове, какие у меня 
прекрасные быстрые ноги. Несомненно, я очень скверно пользуюсь своей силой». И 
вслед за этим он разыскал волка и набросился на него. А волк схватил его за 
горло, придушил и съел.

— Мораль такова, — добавил Кир, получивший удовольствие от истории, — я 
восхищаюсь своей силой, как тот горный козел. Что, если мне и дальше скакать по 
горам?

— Тогда все мы сможем прожить дольше.

В это самое время они выходили на угрюмое Каппадокийское плато, где их 
поджидали лидийцы.




ШЛЕМ, УПАВШИЙ В САРДАХ


Каппадокия, или Катпатука, как называли ее персы, находилась в самом центре 
Анатолийского полуострова. Ее возвышенное плоскогорье, жавшееся к облакам, 
предоставляло проход к истокам Тигра и Евфрата на юге, горам Армении на востоке 
и торговым портам греков вдоль берега Эвксинского моря на севере. Древние 
греки-аргонавты назвали полуостров Анатолией, или Восточной землей; гораздо 
позднее, когда обнаружились размеры континента, простиравшегося за полуостровом,
 о нем стали говорить как о Малой Азии. Поэтому, завладев Каппадокийским 
плоскогорьем, Крез завоевал стратегический пункт, хотя и без большой выгоды для 
себя.

Его армия обнаружила, что укрепленные города, возведенные прилежными 
строителями-хеттами, оказались разрушенными крепостями. Столицей, если ее можно 
было так назвать, была обнесенная стенами Алайя, чьи ворота охраняли сфинксы с 
женскими головами. Все же Крезу казалось, что исполнилось пророчество 
дельфийского оракула; перейдя реку Галие, он покорил Каппадокию. Жители бежали 
из городов в пустынные части плоскогорья, в скалы, где возвышались башни из 
красного камня. Там они прятались в пещерах со своими овцами. Бесспорно одержав 
победу, лидийское воинство почти не захватило добычи, не считая кожаного сырья, 
греческих тарных ваз и нескольких дев. Такая добыча не заинтересовала ни 
приобщенных к цивилизации наймитов из процветавших ионических портов, ни 
отважных лидийских всадников, искавших достойного врага.

Тянулось лето, но армия Кира не спешила выходить на бой. Отдельные ее части 
появлялись и беспокоили лидийских фуражиров или обстреливали идущие из Сард 
караваны. Если колонна лидийцев выходила на поиски персов, воины на нисайских 
скакунах в обеденные часы совершали набег на их лагеря. Преследовать этих 
варварских всадников было бесполезно. Хотя хорошо обученные боевые лидийские 
кони не уступали в беге нисайцам, но вражеские всадники защищались 
смертоносными стрелами, а у копьеносцев Креза не было луков. Каждую стычку 
лидийцы считали своей победой, но мидяне и персы не позволяли им доставать еду 
из каппадокийских укрытий, и им надоело питаться твердым ячменем и соленым 
мясом дельфинов. Темная вулканическая почва не позволяла собирать урожай. 
Казалось, здесь не было добычи, за которую мидянам и персам стоило бы драться.

Когда осенние бури загнали лидийцев в их временные лагеря, полководцы напомнили 
Крезу, что зима скоро положит конец их кампании, и кони не перенесут зимовку на 
заснеженном плато. Таким образом, Крез и его армия, воздвигнув в Алайе 
триумфальные колонны с витым украшением, пустились в долгий обратный путь на 
родину, чтобы перезимовать в хороших казармах и приготовиться к возобновлению 
войны на будущее лето.

Лишь только с серого неба полетели первые снежинки, мидийские военачальники 
напомнили Киру о тех же суровых фактах. Это бесплодное плато, в любое время 
скудное на урожаи, было разграблено лидийцами и лишено всех припасов. 
Каппадокийские крестьяне могли пережить зиму, перемалывая желуди и сушеную рыбу,
 но им нечем было поделиться с мидянами и персами, которым поэтому следовало 
возвращаться в более теплые долины.

Кир слушал их, рассматривая покинутые стены Алайи и триумфальные колонны Креза. 
Армяне хотели перезимовать в родных селах, мидяне стремились в теплые усадьбы 
Экбатаны, а асваранцы спорили о кратчайшем пути обратно в Парсагарды. После 
того как все ораторы высказались, Кир обдумал их советы и заговорил сам. 
Впервые он отклонил предложения своих бывалых полководцев.

— Зиму мы проведем гораздо уютнее, — заявил он. — В Сардах.

Воины почувствовали твердость его намерений. Он повел их на запад по мерзлой 
красной земле, через Галис, прочь от снежных заносов, вниз, к теплу оливковых 
рощ, туда, где возвышалась священная гора Тмол.


* * *

Благополучно добравшись до своих покоев, выходивших через ущелье на вершину 
Тмола, Крез сполна расплатился с наемниками и отпустил их по домам, в порты 
ионического побережья. Сэкономив, таким образом, на плате за зиму, он взял на 
себя труд уведомить своих союзников за морем и в Вавилоне, что через пять 
месяцев будет ожидать их армии и флотилии в полной боевой готовности на равнине 
между двух рек, Тигра и Евфрата. После чего он вернулся к ревизии расходов и 
приказал своим художникам изготовить из чистого золота щит, который должен был 
стать подобающим подарком жрецам в Дельфах, от которых Крез предполагал 
получить новые услуги.

Все же одно пророчество прославленного оракула хитроумный лидиец держал при 
себе. По крайней мере, он никогда ни с кем его не обсуждал, и придворные не 
говорили о нем в его присутствии. Среди множества опасений Креза самим 
серьезным было беспокойство о младшем сыне.

Мальчик, хорошенький, словно греческий эфеб, родился немым и глухим. Никакое 
вмешательство добрых богов не вылечило мальчика от немоты, хотя Крез проводил 
часы в молитвах, посылал подарки в храм Артемиды Эфесской и в святилище 
Аполлона у ручья под горой Микале. На это последнее он очень рассчитывал, 
поскольку легенда гласила, что у того ручья Аполлон произвел на свет сына 
Бранха. Великий фараон Нехо оказал мальчику честь, подарив одежды, которые он 
носил в Армагеддоне, где одержал победу над еврейским царем Иосаей. 
Впоследствии еврейские рабы умирали тысячами на строительстве канала, который 
должен был позволить кораблям Нехо пройти из Великого моря в Красное. Вероятно, 
бдительные жрецы из Дельф узнали о подношении, сделанном Крезом соперничавшему 
с ними бранхидскому оракулу Аполлона, поскольку их ответ на запрос о страдающем 
сыне был если не враждебен, то загадочен, причем настолько, что Крез больше о 
нем не упоминал.



Не пожелай ты услышать сына любимого голос,

Ибо в тот самый же день горе с тобой приключится.



Такой ответ смутил методичный ум Креза. Он так же сбивал с толку, как афоризмы 
греческих философов, в том числе Солона, утверждавшего, что до самой смерти 
невозможно ждать радости от жизни. Крез подогнал великолепную окружающую его 
обстановку к своим вкусам, украсив город и не забыв добавить колонны, рифленые 
по милетской моде, на увенчанную куполом гробницу предков, к которой городские 
блудницы были так щедры. Несомненно, в разумном, здоровом образе жизни он 
находил большую радость, лишь любимый глухонемой сын был ему огорчением…

От первых новостей о спускавшихся по горной дороге мидянах и персах он 
отмахнулся, как от глупых слухов. Ни одна армия, считал Крез, не способна 
пройти зимой по каппадокийскому хребту. К тому же ему так ни разу не удалось 
увидеть это эфемерное войско. Однако второй сигнал пришел с наблюдательного 
пункта на священном Тмоле — варварские наездники, напоминавшие оголодавших 
кентавров, уже находились в самой долине. В его долине, темной от благоухающего 
винограда.

По мере того как критический момент приближался, Крез почувствовал его странную 
нереальность и всю тщетность попыток его предотвратить. Снова вызвать 
наемников-гоплитов не хватало времени. Быстрые галеры, которые он отправил из 
Смирны, не могли вернуться вовремя с флотилиями его спартанских и египетских 
союзников. Он слушал мольбы женщин-вакханок на склоне Тмола и настойчивые 
рекомендации военных советников созывать на битву лидийскую кавалерию. 
Военачальники были рады, что наконец-то варварская орда скопилась на открытом 
пространстве под городом, и теперь-то она познакомится с копьями победоносной 
лидийской конницы…

Слухи о последовавшем сражении представлялись такими же нереальными. Ожидая в 
святилище Кибелы в саду дворца, Крез узнал, что его копьеносцы атаковали 
неприятеля, и их моральный дух, как обычно, был крепок, но кони сразу же 
испугались внешнего вида чудовищных рычащих зверей. Бравым лидийцам удалось 
спешиться и протиснуться с копьями и мечами в ряды вражеской пехоты. Однако они 
не смогли устоять против несущих смерть стрел мидян и персов, круживших на 
конях, словно вокруг сгрудившегося стада скота.

(При движении вниз в Лидийскую долину Гарпаг заметил, что местные лошади бежали 
прочь от одного вида и запаха верблюдов, доставлявших их снаряжение. Эти 
животные-носильщики из Элама и иранских пустынь не появлялись раньше на 
Анатолийском побережье. Выстраивая своих воинов перед сражением, Гарпаг 
позаботился в первый ряд поставить верблюдов без грузов и погонщиков. Нисайским 
скакунам верблюды были известны очень хорошо. Первое смятение, вызванное 
испугом лидийских лошадей, переросло в беспорядок, когда спешившиеся копьеносцы 
попытались вклиниться в ряды пехоты мидян и персов.) Все бросившиеся бежать 
лидийцы нашли убежище за стенами Сард и закрыли за собой ворота. После тщетных 
попыток взять ворота штурмом армия Кира разбила палатки на просторном поле 
битвы, у озера, чтобы дать отдохнуть лошадям и раздобыть продовольствие на этой 
богатой земле. С тех пор эту равнину стали называть «полем Кира».


* * *

Крез наблюдал из своего высокого дворца — «орлиного гнезда», — как долина под 
ним превращалась в пастбище Кира. Покрытые садами окрестности не охватило пламя,
 с порогов домов не лилась кровь, пленников не связывали вместе группами, будто 
рабов — как во время вторжения киммерийцев. Захватчики действовали, словно 
забыв о войне. Они устраивали скачки на обширном поле, взбирались на уступчатые 
горные склоны и помогали местным селянам собирать последние осенние остатки 
урожая винограда. В то же время они не обращали внимания на кувшины с вином в 
лавках и наполняли собственные сосуды чистой проточной водой из Пактола.

Встревоженный Крез услышал, что его враги исполняли на берегу реки один 
странный ритуал. Построив там два каменных алтаря, они зажгли на них огни, и 
жрецы в белых войлочных капюшонах, поддерживавшие пламя тополиными ветками, 
прикрывали очаги, когда совершали символические возлияния воды и меда. 
Доставленный во дворец пленный каппадокиец рассказал лидийцам, что жертва 
приносилась водной богине Анахите, которую почитал Кир.

Тогда Крез был вынужден совершить собственный ритуал. Разумеется, и в лидийских 
землях Великая богиня была всемогуща, ей поклонялись как Артемиде, носительнице 
лука, женскому воплощению Аполлона, или в образе Кибелы, матери-земли. Во 
дворце Креза в ее святилище служили евнухи и жрецы в женских платьях. В этом 
святилище жены и наложницы Креза откладывали в сторону свои покрывала, чтобы 
помолиться и поболтать вдали от ушей супруга. Эта богиня, защитница его женщин, 
могла обладать большим могуществом, чем он предполагал. Крез приготовил 
символическую жертву в открытом дворе перед портиком святилища. Он приказал 
рабам сложить погребальный костер из сухого дерева, прослоенного ветками 
кустарника, и объявить, что он намеревается принести в жертву себя самого, если 
его врагам удастся пробраться в город. Он не хотел, как престарелый Приам, 
ждать, пока его сразит солдатский меч.

А евнухам он повелел предать смерти всех его жен и наложниц, как только 
запылает погребальный костер.

Несмотря на то что ему приходилось искать божественной поддержки, Крез 
успокаивал себя логическими построениями. Если спартанские и египетские 
флотилии не прибудут вовремя, чтобы снять осаду Сард, городские стены могут 
выстоять против неприятеля. Если падет внешний город, то неуязвимым для врага 
может оказаться дворец на возвышении над рекой. И к тому же он всегда мог 
бежать. Мысль о возможном бегстве принижала Креза до уровня жалкого раба и 
причиняла ему страдания.

Дни Креза проходили в мучительной борьбе с самим собой.

Однако через две недели пришла катастрофа, непосредственно вызванная 
спокойствием, воцарившимся на городских стенах.

Как-то в сумеречный, ветреный день дворцовый часовой проходил вдоль внешнего 
парапета. Он наклонился заглянуть через его край, и шлем слетел с его головы, 
запрыгал по скале и застрял внизу на расстоянии нескольких копий. Поскольку 
строения дворца венчали верхнюю точку Сард, на крутом утесе, обрывавшемся к 
самой реке, стены отсутствовали. Лидийскому часовому стало жаль шлема, поэтому 
он положил оружие на землю и полез за ним вниз, легко находя опоры для ног на 
пологих камнях. Подобрав шлем, он вскарабкался обратно. Один воин-мард, 
осматривавший окрестности города внизу, с интересом наблюдал за часовым и 
сделал вывод, что там, где может забраться один человек, сможет и другой. 
Будучи сам родом из горных мест, этот мард быстро убедился, что по пологому 
утесу можно подняться, если вырезать в нем несколько ступенек. А где сумеет 
пройти один, пройдет и сотня.

Все это мард объяснил своему военачальнику, а тот отвел его к Гарпагу. Стоит 
попробовать, решил Гарпаг; в случае неудачи они потеряли бы не более двадцати 
человек, а захват башни дворца с лидийским царем, возможно, заставит сдаться 
весь город. Первого, кто совершит восхождение, Кир обещал наградить.

В тишине следующего вечера воины-марды взобрались на вершину и, распластавшись 
вдоль парапета, сбросили вниз веревки, чтобы помочь подняться остальным. Прошло 
какое-то время, прежде чем лидийские часовые, уделявшие утесу недостаточное 
внимание, заметили чужих воинов, входивших во дворец. В царских покоях, все еще 
освещенных заходящим солнцем, поднялся шум, и зазвенело оружие. Треск 
разгоравшихся факелов, вопли женщин и панический топот перепуганных рабов 
заполнили коридоры. Когда Крез со своей знатью поспешил во двор, вспыхнул 
погребальный костер, послушно зажженный согласно его распоряжению.

Нерешительность охватила его, мучительно сжав в своих крепких тисках. Он знал, 
что евнухи уже спешили к дверям женских покоев, вытаскивая на ходу ножи; вокруг 
него, разинув рты, столпились слуги. Ему не удавалось выговорить слов команды. 
Придворные закричали на вооруженных людей, гуськом проходивших мимо, а затем 
завопили снова, когда оказалось, что это были персы в своих странных шапочках. 
В этой неразберихе Крез услышал взывавший к нему скрипучий голос и понял, что 
это глухонемой сын, вцепившийся в его руку, издавал бессмысленные звуки.

Сражение вокруг было таким же нереальным, как сон. Крез поднял руки и стоял 
неподвижно. Евнухи-стражи побросали оружие. Персидские воины, заметив пылающий 
костер, растащили его топорами и залили водой.

Так пала крепость Сард после битвы, которая вряд ли заслуживала этого названия. 
В последующие годы греческие поэты приукрасили ее легендой о Крезе, 
пожертвовавшем собой на костре, хотя некоторые добавили эпизод с выходом на 
сцену Аполлона, который из сострадания вызвал дождь и тем спас Крезу жизнь.

На следующий день, как и предчувствовал Гарпаг, нижний город открыл ворота. 
Группа благородных мидян и персов поднялись по ступеням внутреннего двора. 
Выйдя на галерею, они остановились полюбоваться видом. На пороге стоял Крез, 
одетый в церемониальное платье; он окликнул победителей и попросил не сжигать 
дворец после разграбления. Традиционно сопровождавшие его толмачи перевели эти 
слова.

Один из военачальников, загорелый и беспокойный, одетый в плащ и штаны для 
верховой езды, повернулся, посмотрел на Креза и спросил:

— Зачем же я буду сжигать то, что принадлежит мне?

Хотя достоверные сведения об этом отсутствуют, но затем, наверное, Крез провел 
их в приемный зал с редкостными картинами на мраморе и прелестно расписанными 
кувшинами из Каира. В библиотеке он обратил их внимание на коринфскую живопись 
в новом стиле — ни одной подделки. Во дворе для торжеств он подвел посетителей 
к огромному золотому котлу для пищи, имеющему форму никейского корабля, с 
Нептуном, восседающим верхом на корме, и серебряными ритонами вокруг него. 
Внизу, в потайной сокровищнице слитков, он открыл бронзовые двери, искусно 
выполненные таким образом, чтобы быстро запираться при извлечении тройного 
ключа. С какой-то гордостью он жестом пригласил своих покорителей брать все, 
что они пожелают, из блестящих брусков серебра, сплава серебра с золотом и 
чистого золота. Он сразу почувствовал облегчение, вообразив, что варвары, 
забрав драгоценные металлы, могут оставить ему живопись.

Оглядевшись вокруг, они начали смеяться словам одного из них. Видимо, они 
развеселились. Из-за их спин появился изменник Эврибат, тот, который скрылся с 
доверенными ему деньгами, приблизился к Крезу и прошептал:

— Кир Ахеменид спрашивает, почему он должен освобождать тебя от такого тяжелого 
бремени.

После того как Кир со своим штабом отправился обследовать городские улицы, Крез 
взял за руку сына и прилег отдохнуть на ложе. Мальчик заговорил, наконец, 
именно в день горя, как и предсказал оракул пифии. Крез напомнил себе, что 
должен сделать какой-нибудь необыкновенный подарок этому вещему святилищу, но 
затем вспомнил, что больше не может преподносить дары — ему не принадлежало ни 
одного таланта серебра. Как и Приам, он потерял город, бывший всей его жизнью. 
Хуже того, не взойдя на погребальный костер, он не смог покрыть, славой и 
обессмертить последние свои мгновения; поразмыслив, он убедил себя, что ему 
помешали персы. Затем он представил себе выдающийся мавзолей, вырубленный в 
скале на вершине священного Тмола, над могильными холмами его предков. Одна 
успокаивающая мысль прокралась в его усталую голову. Не оставалось ничего, что 
Крез, последний царь Лидии, мог или должен был сделать. Теперь ему не нужно 
было принимать решения. Что предназначено ему судьбой, он не знал.

Растянувшись на ложе рядом с глухим мальчиком, Крез спокойно заснул.

Хотя впредь Кир не предоставил Крезу никаких полномочий, он держал лидийца при 
себе, чтобы в любой момент иметь возможность его расспрашивать. Освободившись 
от тяжелых забот, Крез оказался остроумным собеседником, большим знатоком игры 
на арфе. Победивший Ахеменид держал великие сокровища под замком в подвалах; он 
утвердил господина Пактия, сборщика доходов при Крезе, получателем новых денег 
в Сардах и одновременно назначил решительного германия Табала командовать 
гарнизоном и присматривать за Пактием.

Крез воспользовался возможностью направить гонца к оракулу в Дельфы — без 
всяких даров, — чтобы заявить протест по поводу двусмысленного пророчества, 
которое привело не к завоеванию территории персов, а к потере его собственных 
владений. На что дельфийские жрецы язвительно возразили: Крезу не хватило 
здравого смысла спросить, какая империя должна быть разрушена. Таким образом, 
Крез обнаружил, что плененный царь не удостаивался от святилища той же 
любезности, которую оно даровало правившему монарху. С тех пор он никогда не 
советовался с оракулом и находил определенную удовлетворенность в статусе 
гостя-узника непредсказуемого Ахеменида.

Что касается Кира, то он пребывал в крайнем недоумении из-за поведения греков 
на Анатолийском побережье.




КИР СТАЛКИВАЕТСЯ СО СПАРТАНЦАМИ


Вечерняя заря висела над берегом. Когда закат освещал сады за решетками, его 
древнее свечение касалось жилищ эолийцев и ионийцев. В тени пустого театра на 
склоне горы юноши и девушки брались за руки и танцевали под полузабытые мелодии.
 Один актер надел маску сатира, хотя таких существ на сложившемся Анатолийском 
побережье не сохранилось. Вечерняя заря появлялась, как и закат, со стороны 
моря и его островов. В Кносе, на Крите, над могилами парили призраки, а дерзкие 
юноши и девушки, прежде плясавшие перед царями Миноса, исчезли с гладких 
гипсовых полов, занятых теперь деловитыми морскими пиратами. Но Ионийское 
побережье жило напряженной жизнью, и новые богатства берегли его древнее 
наследие и культуру. Люди ощущали это наследие и боялись его потерять. Дети на 
пастбищах хором пели: "Сорок пять мастеров и шестьдесят подмастерьев строили 
три года мост через реку — днем возводили, а ночью он падал! "

Когда Пастуху из Парсагард удалось оставить Сарды, он направился в порт Смирны, 
соединявший лидийцев с великим западным морем. Он увидел водную гладь бухты, 
увенчанной парой горных пиков, и поинтересовался, какие обстоятельства 
разрушили белые строения повсюду, кроме причалов, у которых выстроились 
греческие галеры и черные фригийские грузовые суда. Его переводчики пояснили, 
что лидийские цари, покоряя побережье, хотели пользоваться портом Смирны и в то 
же время не желали, чтобы город соперничал с Сардами. О священных вершинах они 
сказали, что на одной из них находится святилище Нептуна, проявляющего свою 
власть над огромными водными пространствами, а вторая служит Немезиде, 
рожденной в море богине, которая мстит смертным, если они начинают гордиться 
своей силой. О Крезе переводчики не упоминали.

Если грекоговорящие обитатели этих крошечных, красивых городков на краю моря 
удивляли Кира, то их, в свою очередь, ошеломляло его нежданное появление. Этот 
Кириос, как они прозвали Кира, оказался мужчиной в варварской шерстяной рубашке 
с рукавами и в штанах для верховой езды. Он расспрашивал о философах, а 
государственные мужи никак не могли оценить его могущество и отношение к ним 
самим. Он явился, так сказать, ниоткуда. Местные анатолийцы, как и 
греки-переселенцы, никогда не знали ига ассирийцев или вавилонян. Правда, 
каждый город — кроме гордого Милета — в большей или меньшей степени покорился 
нажиму лидийцев, но те завоеватели были вполне понятными людьми, связавшими к 
взаимной выгоде морскую торговлю плодородного побережья с караванной торговлей 
внутренних территорий. А теперь внутренние территории сами явились к ним в лице 
Кириоса с его обозом на верблюдах.

Он потребовал от ионийских городов подчиниться его правлению. Города ответили, 
что сначала хотели бы узнать, гарантируются ли им те условия, которыми они 
пользовались при лидийских царях. Тогда Кир рассказал их представителям историю.
 «Один дудочник пришел на берег этого моря и принялся играть рыбам, приглашая 
их выйти и поплясать с ним. Рыбы отказались; они не хотели выходить на берег, 
пока им не будут созданы те же условия, которые существовали в воде. Тогда 
дудочник отложил свою дуду и достал сеть. Этой сетью он вытянул рыб на берег, и 
они тут же энергично принялись плясать для него». В отличие от умершего раба 
Эзопа, Кир не стал объяснять мораль басни, но ионийцы прекрасно ее поняли. Они 
старались выиграть время, поскольку направили в Спарту к лакедемонянам — 
союзникам побежденных лидийцев — срочную просьбу собрать флот и защитить 
побережье от чужаков-персов.

В этом спартанцы после должного размышления им отказали, однако направили к 
Киру гонца с предупреждением. Кир принял посланца Лакина в зале лидийского 
дворца в соответствии со своим положением, в высокой тиаре и оплетенной 
пурпурной мантии царя Мидии. Лакин передал послание слово в слово: пусть Кир 
Ахеменид поостережется причинить вред греческим городам на Анатолийском 
побережье, иначе он вызовет на себя гнев спартанцев.

Когда Киру перевели послание, он вышел из себя. Ему отчетливо вспомнились 
спартанские купцы, торговавшиеся из-за золота на берегу Колхиды. И он ответил:

— У меня нет причин бояться людей, собирающихся лишь на рынке, чтобы поспорить 
о еде и попытаться жульничеством выманить друг у друга деньги. Если я буду 
здоров достаточно долго, — заверил он Лакина, — спартанцам придется жаловаться 
не только на несчастья этих ионийцев, но и на собственные беды.

Лакин передал его ответ в Спарте вместе с отчетом об увиденном на анатолийском 
берегу. Никаких карательных экспедиций на восток Спарта не отправила.

Кир никогда не забывал и не прощал глупый вызов спартанцев. Если бы он двинулся 
дальше на запад, то мог бы стать хозяином их города и вписал бы новые страницы 
в историю. Но ему противостояло море, и его асваранцы не стали бы отказываться 
от лошадей, чтобы оседлать деревянную палубу и пускаться по бескрайним водам. 
Другие же союзники Креза в то время не доставляли Киру беспокойства. Халдеи 
были связаны с ним договором о ненападении, а непонятные египтяне не 
демонстрировали желания послать армию на помощь потерпевшему полное поражение 
монарху. Корабли с Нила продолжали причаливать рядом с греческими судами, 
забирая на борт с этого богатого побережья грузы охры и гипса, леса и железа, 
вина и сухофруктов.

Однако взгляды греков мешали Киру сильнее, чем море.

— Здесь, — говорил он своим советникам, — мы себя чувствуем будто рыба без воды.


Так было всегда, когда персы — или мидяне, коли на то пошло, — отваживались 
удалиться от своих гор. В далеком Травяном море они оказались среди таких 
странных обитателей равнин, как женщины-воительницы. По низине Шушана Кир 
ступал осторожно, полагаясь на мудрость своего приемного отца Губару. В других 
случаях за его спиной оставались те же самые владения, что принадлежали 
индийским царям, огромные плоскогорья, связанные между собой над равнинами — 
сами Парсагарды, собственно Мидия, Армения и Каппадокия. Все они лежали 
обособленно, над центрами древних цивилизаций. Каждое из них Кир поручил 
заботам доверенного перса, назначенного кшатра паваном, или сатрапом, как 
говорили греки. Свою новую сатрапию Сапарду той зимой он держал в собственных 
руках, используя Креза как наставника. Славная долина, раскинувшаяся под 
башнями дворца, снабжала их роскошной едой: вместо молока — сыром, вместо 
кунжутного масла — оливковым, вместо иранских кур — фазанами. Крез гордился 
поварами, подававшими острые блюда в сладком соусе на посуде, которую они 
споласкивали не водой, а вином. Но с моря долину Сард не было видно, а лидийцы 
относились к эолийцам, восточному народу, слагавшему музыку для арфы и 
презиравшему флейты и дудочки варваров-греков, вторгшихся на Ионийское — а Кир 
называл его Яванским — побережье.

Крез мог рассказать о эолийских преданиях, которые в какой-то степени 
напоминали ахеменидские, поскольку герои-вожди в древние времена были арийцами 
— о том из царей Мидасов, которого фригийцы звали Мита, что выселил хеттов «из 
страны Хатти», и о царе Приаме, долгое время защищавшем свои стены от 
варварских морских разбойников западного царя Агамемнона. Целых десять лет, 
сказал Крез, и Кир посчитал, что в это трудно поверить.

— Что же эти морские бродяги сделали с Троей, когда захватили ее?

Крез полагал, что они принесли нескольких троянских женщин в жертву своим богам 
и уплыли с богатой добычей. По крайней мере, от Трои остались всего лишь 
живописные руины с таможенной станцией у воды. Таможенная станция, объяснил он, 
собирает пошлину с проходящих торговых судов.

— Опустевшее место становится пустыней, — согласился Кир. — Ведь некому 
возделывать землю.

В своих путешествиях он видел достаточное количество руин; казалось, будто 
жители низин всегда строили огромные крепости, чтобы наполнять их сокровищами, 
после чего их разрушали из-за этих сокровищ.

— Это Судьба.

— Что такое Судьба?

Со вздохом Крез объявил, что сия тайна недоступна пониманию смертных, хотя 
эллинские, или греческие, философы верили, что нити человеческих жизней крутят, 
плетут и обрезают неизвестные богини. Киру показалась несерьезной вера в 
невидимых божеств, имевших формы мужчин или женщин и искусно манипулирующих 
человеческими жизнями, будто нитями в ткацком станке. После перекрестного 
допроса Креза и других лидийцев Кир не ожидал больших трудностей в отношениях с 
любящими роскошь эолийцами, и в уме их часть побережья он уже представлял как 
сатрапию, управляемую благожелательным чиновником. Эта сатрапия должна была 
включать находившийся на некотором расстоянии от берега остров Лесбос, где даже 
женщины становились поэтами; по крайней мере, одна из них, Сафо, резко ответила 
стихами на возвышение мужчин и послала вызов Судьбе, вступив в связь с другими 
лесбийскими женщинами.

Ахеменид научился не вмешиваться в местные обычаи. В Аншане племена сами 
управляли своими делами и сами вершили суд. Их Пастух принимал от них дары и 
собирал их вместе в случае угрозы; законы, которые он пытался проводить в жизнь,
 были законами самих персов. На этом богатом, плодородном берегу, казалось, 
никакой угрозы вообще не существовало. Киммерийцы — порождения ада, как 
говорили греки, — исчезли с горизонта три поколения назад. Следовательно, 
взыскательный ум Кира не находил других проблем в управлении побережьем — 
только побудить обитателей действовать совместно ради собственной безопасности 
и благоденствия.

Он требовал от них лишь одного: безусловного подчинения своей исключительной 
власти. Той, которой он должен был обладать, если собирался держать в своих 
руках бразды правления всеми этими многочисленными городами и землями.

Все же, когда настал черед яванцев с южного берега, Крез осмелился не 
согласиться с ним.

— Греки, — заявил Крез, — придут к соглашению лишь по одному вопросу — они ни 
за что не найдут согласия между собой.

— Они должны встречаться на племенном совете.

Ионийцы, утверждал Крез, сходились вместе только в Сардах, где их художники 
хорошо зарабатывали. За одну картину, написанную на деревянной доске, он 
заплатил таким же весом золота. Они проводили религиозные праздники под горой 
Микале. Они перестали быть племенами; каждое из них проживало в отдельном 
полисе — общинном городе, — и каждое временами воевало с другим полисом, 
продолжая соперничать со всеми остальными. Соперничество, конечно, 
распространялось на торговлю по морским путям. Крез настаивал, что был с 
ионийцами щедр, построил в Эфесе храм с портиком для Артемиды Многогрудой, хотя 
в то самое время был вынужден осаждать Фокею. Более того, новые волны греческих 
переселенцев устремились на побережье со своей родины, из Коринфа или Афин, 
города богини Афины. Да, тиран Писистрат из афинского полиса освобождался от 
политических противников, выселяя их в Ионию, в то же время вывозя на своих 
кораблях обратно асфальт, гипс и кедровые стволы для возведения нового портика 
на необработанных камнях своего Акрополя.

Кир решил, что греки — народ деятельный и одаренный богатым воображением. Они 
выделялись как каменотесы и живописцы; они могли наделять красотой небольшие 
предметы, но какова была цель их строительства и что они стремились создать в 
целом?

Чтобы получить ответы, он призвал к себе в Сарды ионийских тиранов и философов. 
Но вызывал он их по отдельности из Смирны, из Фокеи, Теоса, Эфеса и Милета, а 
также с острова Самос, родины раба Эзопа.




МУДРЫЕ МУЖИ ИЗ МИЛЕТА


Встречаясь лицом к лицу, персы и ионийские греки не сомневались во взаимном 
сходстве. Они смотрели друг на друга как на отдаленных родственников и слышали 
очень знакомые слова. Но кровное родство через дальних арийских предков почти 
потерялось за громадными различиями в образе их жизни. Иранцы мигрировали по 
обширным внутренним территориям, сопровождаемые своими стадами; переселение 
дорических греков привело их на берег моря, где они обосновались в маленьких 
портах, превратившихся в преуспевающие города. Персы, привыкшие к 
непредвиденным случаям, действовали более гибко и более неистово; греки вели 
себя сдержаннее и скупее. Что касается военного дела, то пеший греческий 
меченосец, защищенный тяжелыми доспехами и щитом, абсолютно не походил на 
персидского конного лучника.

С самого начала Кир не доверял этим торгашам, порхавшим вокруг моря, продавая 
недолговечные товары. Даже их аристократы, как они называли знатные семьи, 
оказывалась купцами, на которых работали рабы. Фокейцы и теосцы гордились 
своими торговыми портами. В Парсагардах торговля была отдана вожатым караванов, 
проходивших там от далекого Инда в Шушан и в Вавилон. Первый грек, которого 
встретил Кир, Эврибат, показался ему расчетливым изменником. Однако Эврибат мог 
изменить Сардам, служа своему родному городу Эфесу. Он не переставал надоедать 
Киру, предлагая считать эфесцев союзниками, а к остальным городам относиться 
как к своим подчиненным.

Сборщик доходов Пактий также превозносил Эфес как святилище Артемиды 
Многогрудой.

— Если она ваша Великая богиня, — спрашивал Кир, — то почему там она одна, а 
здесь — другая и прозывается матерью-землей?

Иногда смышленые греки испытывали затруднения, отвечая на вопросы Ахеменида. 
Казалось, он ожидал получить простые объяснения сложных материй. У него 
сложилось ложное представление, от которого он никак не хотел отказываться, — 
он считал, что любые существующие боги должны быть одинаковы во всех уголках 
земли. Пактий просто заметил, что Артемида Эфесская делится своей тайной лишь с 
женщинами, которые в ежегодное празднество уходят от мужей и поклоняются богине,
 ритуально предлагая свои тела чужим мужчинам и передавая их подарки святилищу, 
от чего его богатство и слава постоянно растут.

— В этом случае, значит, некоторые из монет, которые ты получаешь каждый год в 
Эфесе, побывали в руках этих яванских женщин?

— Как соизволил выразиться Великий царь, так оно и есть. От них и из портового 
налога.

Кир выезжал из Сард и посещал какой-нибудь ионийский город, он проехал через 
Эфес, Фокею и Теос. Направившись на юг, к извилистой реке Меандр, он последовал 
по ее берегу до самого побережья, до Милета, последнего и самого знаменитого 
порта. Кир спешился в яркой, солнечной долине, лежавшей между гор, террасами 
спускавшихся к садам. В Милете не было тирана, который мог бы управлять делами 
жителей города и встретить царственного гостя. Вожди, вручившие Киру 
символические подарки, называли себя философами и учеными. Без всяких споров 
они признали его своим царем — хотя не признавали Креза — и просто спросили, 
что он от них потребует. Они объяснили, что слишком заняты и не могут себе 
позволить отвлекаться на политическую жизнь.

Кир никогда не понимал, что имели в виду греки под политической жизнью. 
Казалось, это была какая-то составляющая жизни, вносящая разлад во все виды их 
деятельности. Тиран мог следовать той или иной политике, заставляя свой народ 
делать то же самое. Иначе бы они не подчинялись никакому кодексу законов и 
никакой власти. Он решил, что жители Милета оставляют ему и политику, и 
политическую жизнь, что казалось довольно разумным решением, поскольку он был 
их монархом.

Из обычаев милетяне не могли показать практически ничего, кроме того, что они 
называли своей независимостью. Их предки приплыли сюда на корабле с запада, с 
острова Крит. Жители Милета утверждали, что живут будущими достижениями, а не 
воспоминанием о прошлом. Но Кир заметил на их улицах четырехколесные повозки и 
сбрую из Шушана; писали они на очень знакомых овечьих кожах соплеменников, 
говоривших по-арамейски; рубили дерево двусторонними топорами из Сард. Такие 
инструменты получили они от восточных народов. Они располагали египетскими 
солнечными часами — циферблат, указывающий часы тенью от гномона, указателя, 
направленного на север. И они создали карту всего известного им мира.

Еще их знающие люди, или ученые, обладали чувствительными инструментами, 
прикрепленными к огромным кольцам, позволяющим следить за движением планет по 
небу отдельно от звезд. Ученые водили Кира к мраморному надгробию Фалеса, 
торговца солью, путешествовавшего вместе с Крезом. На самом деле Фалес вычислил 
и предсказал затмение солнца, так поразившего лидийскую и индийскую армии сорок 
лет назад. Фалес работал с таблицами халдейских астрономов, определивших, что 
большой цикл солнечных затмений составляет приблизительно двадцать шесть тысяч 
лет.

Что заинтересовало Кира в высшей степени, так это теория милетян о земле как 
едином теле, окруженном вечным огнем, сквозь который иногда удавалось различить 
внешнее пространство. В этом громадном внешнем пространстве, утверждали они, по 
неизменным во времени орбитам вращались другие невидимые тела. Жизнь, считали 
они, зародилась в воде и, по крайней мере, на их земле за длительные эры 
развивалась к чему-то еще более высокому. Сколько потребовалось времени, чтобы 
рыбы стали людьми и зашагали по поверхности земли?

Анаксимандр говорил, что человек не смог бы выжить, если бы тогда, вначале, он 
был таким же, как сейчас.

Все эти сведения соприкасались с памятью Кира о величественности солнца, более 
высокого, чем все боги, о небесной природе огня и животворящей силе воды. Более 
того, поскольку жители Милета работали с удобными инструментами, Кир мог 
следить за их вычислениями, хотя сделать это было непросто без записи чисел.

Особенно ему понравилась мысль, что люди не получали предписания от невидимой 
Судьбы, а могли развиваться и превратиться в высший вид. Он заметил, что 
милетяне хорошо орошают свои сады и пускают проточную воду с горных источников 
по трубам — персам не был известен этот механизм. Вместо того чтобы взять с них 
дань, он дал им сундук с монетами Пактия на закупку новых инструментов и, 
надеясь на ответную любезность, попросил, чтобы один из милетских ученых 
отправился с ним в Парсагарды. Старейшины Милета переглянулись и учтиво 
выразили сожаление, что Фалес и Анаксимандр недавно умерли, а их единственный 
подававший надежды ученик, сумасбродный молодой мечтатель Пифагор, находится в 
добровольной ссылке на острове Самос. Кир заподозрил милетян в нежелании 
покинуть свой город и расположенное южнее по берегу и почитаемое ими святилище 
Аполлона Бранхида.

Оставляя Милет, он думал, что можно подкупить некоторых греков, но не всех. Их 
оракулы Аполлона почти наверняка давали благосклонный ответ тому лицу, которое 
преподносило более дорогие подарки. Воспользовавшись советом Креза, он отправил 
увесистые слитки в Дельфы и в святилище у Милета. Этот город, по крайней мере, 
признал его правление. Другие ионийцы явно выжидали, желая посмотреть, какие 
действия он предпримет.

Вполне в этом убежденный, он стал действовать. До появления травы он покинул 
Сарды с большей частью своей армии и всем обозом, причем несколько верблюдов 
были нагружены трупами милетян. Он распустил слух, что направляется в Экбатану, 
затем дальше на восток и с собой не берет других заложников, кроме Креза и его 
глухого сына. Воинство мидян и персов поднялось в горы, достигло крепости царей 
Мидасов, где Кир остановился и разбил лагерь, чтобы подождать, как он объяснил, 
пока на горных пастбищах подрастет трава. На самом деле он хотел узнать, какие 
действия предпримут ионийцы в его отсутствие.

В следующую луну из Сард прибыл гонец, сообщивший, что Пактий ускользнул из 
города, забрав все деньги, находившиеся в его распоряжении, и в ионийских 
портах вербовал на службу наемников-гоцлитов. Армия мятежников ворвалась в 
Сарды и осаждала крепость, где военачальник Табал охранял сокровища.




ГАРПАГ, САТРАП ИОНИИ


Кир сразу же разыскал Креза, тот бросал кости, одна рука против другой, 
прихлебывая вино из кубка.

— Зачем тебе нужны рабы? — спросил Кир. Отложив кости в сторону, лидиец 
объяснил, что рабы служат владельцам, выполняя ручную работу в шахтах, на полях 
или просто по дому. Хотя раб мог скопить денег и купить себе часть шахты или 
гектар земли, он оставался в классе рабов.

— Почему бы мне не продать твоих лидийцев как рабов, — спросил Кир, — или 
переправить их в Экбатану, чтобы там они выполняли такую же полезную работу? Не 
вижу причины, мешающей мне это сделать. — После этого он рассказал Крезу о 
мятеже наемной армии и осаде Сард. — Иначе какой мне смысл удерживать тебя, 
отца лидийцев, если твои дети бунтуют против меня?

Почувствовав гнев Ахеменида, Крез побледнел, впервые испугавшись за свою жизнь.

— Накажи Пактия, мой государь! Не… — Он овладел собой и заговорил решительнее.
 — Не разоряй славный город из-за злодеяний одного человека!

В ответ Кир заметил, что это греки разорили Сарды.

Крез обладал живым умом и восстановил уверенность в себе, сообразив, что 
открытый Кир хотел с ним все обсудить.

— Если лидийцы и вправду мои дети, — отважился Крез, — ты можешь удостовериться,
 что сами они никогда больше не вооружатся против тебя.

— Каким образом?

— Возможно, они худшие враги для самих себя, но никогда, я верю, не хотели 
стать твоими врагами. Ты видел, что они полны подавляемых желаний. Так даруй им 
то, чего они желают, и отними те средства, которыми они себе вредят. Забери у 
них все оружие, пусть под плащами носят одни туники. Пусть возьмут в руки арфы 
и успокоятся, заботятся лишь о своих домах, кухонных горшках и покупках. Тогда 
они станут так же безобидны, как их жены.

И Крез рассмеялся, стараясь усилить свою шутку, но его красивые глаза умоляли 
Ахеменида-завоевателя. Не говоря ни слова, Кир вышел от него и созвал на совет 
своих военачальников, а также вождей племен и хранителей закона. Они явились 
сразу же, зная манеру нетерпеливого Пастуха назначать другого начальника вместо 
отсутствующего. Большинство посоветовало своему царю повернуть армию назад и 
подавить мятеж по всему побережью. Но один из них, старый мидянин Мазерес, не 
согласился. Он имел длительный опыт службы Астиагу.

— Мятеж — это досадная неприятность, но не война, — доказывал он. — В подобном 
случае гражданское население собирается вместе, будто животные в стадо. Убив 
многих из них, ты вынудишь оставшихся в живых спасаться бегством. Это может 
остановить мятеж, но может и не остановить. Теперь стадо следует только за 
вожаками, а если их удалить, остальные вернутся к своей привычной деятельности, 
поскольку уже не будут чувствовать себя в опасности. Говорю тебе, пошли 
небольшой отряд, пусть они освободят Сарды — поскольку эту крепость мы потерять 
не можем — и вместе с гарнизоном господина Табала переловят всех предводителей 
мятежа.

Кир сообщил свое мнение:

— Вести войну на побережье я не хочу. Это может привести к еще большему злу.

И он послал на запад Мазереса с колонной быстрых мидян-копьеносцев, имевших при 
себе длинные луки. Он отдал бывалому военачальнику твердое распоряжение 
захватить Пактия, обманувшего его доверие, превратить в рабов тех, кто будет 
схвачен с оружием, и дожидаться результатов в Сардах.

Прежде чем Кир добрался до Экбатаны, он получил известия от Мазереса. При 
появлении мидийского подразделения лидиец Пактий сбежал на побережье, 
осаждавшие город бросились врассыпную, несколько человек удалось схватить. 
После этого Мазерес и Табал заняли позиции на стенах Сард и послали небольшой 
отряд кавалерии вдогонку за Пактием. Затем Мазерес реквизировал у сардской 
сатрапии все оружие и велел огласить воззвание: ни один домовладелец, играющий 
на арфе или участвующий в спортивных состязаниях, занимающийся торговлей или 
стряпней, не пострадает. Мазерес заканчивал свой отчет, аккуратно записанный 
лидийским писцом, сообщая, что теперь музыку арф можно услышать в любое время 
на любой улице Сард. Кир понял, что старый полководец думает лишь об исполнении 
приказов, невзирая на результат.

В следующие месяцы отчеты Мазереса догоняли Ахеменида повсюду, куда бы он ни 
поехал. И каждый из них рассказывал о каком-либо факте.

Беглец из Лидии Пактий просил убежища в прибрежном городе Киме, где жили 
эолийцы.

Чтобы решить, как им быть с Пактием, жители Кимы послали соответствующий запрос 
в святилище Аполлона, расположенное в 135 стадиях к югу от Милета. Оракул 
Аполлона Бранхидского посоветовал им выдать Пактия персам. После получения 
ответа Аристодик, знатный молодой человек из Кимы, поспешил к святилищу. Он 
принялся ходить вокруг святилища, срывая с него ласточкины гнезда. Тогда 
изнутри послышался предостерегающий голос:

— Нечестивец, пощади моих просителей, этих птиц!

Услышав эти слова, Аристодик спросил:

— А сам требуешь от киммейцев выдать их просителя?

Голос ответил:

— Да.

Вслед за этим киммейцы тайно посадили Пактия на корабль и отправили на остров 
Лесбос. Не имея возможности попасть на Лесбос, не располагая кораблями, Мазерес 
послал на Лесбос требование выдать лидийца Пактия. За это он предлагал им 
заплатить серебром.

Узнав об этих переговорах, киммейцы снова вмешались и послали второй корабль, 
чтобы переправить Пактия в убежище на острове Хиос.

Тогда Мазерес предложил хиосцам для сбора урожая участок территории на материке,
 названный Атарнеем. Пактий скрылся в храме богини — хранительницы Хиоса. (В ее 
имени Мазерес сомневался.) Из этого храма хиосцы вытащили беглеца Пактия и 
передали его конному персидскому отряду в обмен на участок берега Атарней, 
который они взяли во имя своей богини. Отряд доставил Пактия обратно в Сарды, 
где за ним внимательно приглядывали.

(В уме Кир отметил, что хиосские греки продали человека, укрывшегося в их 
святилище.) Заключал свой отчет Мазерес сообщением, что разыскал гоплитов, 
поднявших оружие на Сарды и разоривших земли их сел; этих воинов с достаточной 
охраной он отправил в Экбатану.

Это был последний его отчет, так как очень скоро бывалый мидийский воин заболел 
и скончался.


* * *

К тому времени Кир находился очень далеко на востоке. Поразмыслив об отчетах 
покойного Мазереса, он вызвал Гарпага и пересказал их ему.

Мазерес был хорошим солдатом, но посредственным правителем, и Кир подумал, что 
армянин, уже привыкший к его образу действия, мог бы лучше справиться в Сардах.

— Я сам никак не могу ни понять этих греков, ни убедить их. Их яванский берег — 
самое прекрасное и богатое место на земле, которое я когда-либо видел; они ни в 
чем не нуждаются, кроме мира, чтобы играть в свои игры, заниматься музыкой и 
изобретать полезные механизмы. Вот милетяне, кажется, так и живут, а другие не 
хотят. — Кир порылся в памяти и добавил:

— В Милете мне сказали, что Фалес, финикийский купец, посоветовал им всем 
собраться в Теосе, центральном яванском городе, и продумать законы, которые 
устраивали бы всех. Разве не мудрый совет? Яванцы им не воспользовались. 
Мазерес ошибался, уподобляя их стаду, поскольку каждый город должен идти 
собственным путем, а каждый житель города должен следовать собственному 
предназначению, двигаться к своей Судьбе, которую они, по-видимому, не понимают.
 Я собираюсь установить над ними единую власть, как предлагал Фалес, сделать 
Сарды их главным городом, а тебя, Гарпаг, — попечителем их страны.

Так пожилой Гарпаг отправился обратно в Лидию как сатрап. Кир, полностью 
доверяя армянину, не дал ему никаких особых поручений, просто попросил сделать 
все, что он сможет.

Прошло немногим более года, и Гарпаг в большей степени хитростью, чем силой, 
покорил Ионийское побережье. Оракулов и предателей он не использовал. Он по 
очереди потребовал от каждого города подчиниться правлению Кира, их Великого 
царя. Жители Теоса, располагавшие предназначенным для дальнего плавания флотом, 
в основной своей массе со всеми богатствами отправились за море на поиски 
нового места жительства. В Фокее Гарпаг всего лишь потребовал, чтобы обитатели 
снесли один участок стены и выделили один дом в распоряжение персов. Фокейцы 
попросили времени на размышление и, прикрываясь перемирием, погрузились на 
корабли с семьями и пожитками. Они уплыли недалеко, на остров Хиос, но хиосцы 
отказались продать им землю, опасаясь соперничества в торговле со стороны 
нового поселения. Тогда фокейцы разделились, половина из них вернулась в свой 
опустевший город и напала на заставу, оставленную там Гарпагом. Остальные 
предприняли долгое путешествие на запад, кто на Корсику, кто на реку Рону, где 
они основали новые торговые поселения.

Вроде бы один иониец, Биас, на религиозном празднике под горой Микале — 
поскольку ионийцы и в этот критический момент отмечали праздники и проводили 
игры — пытался уговорить остальных объединить армии для совместной обороны 
побережья. Но никто не согласился. Каждый готовился выдержать осаду в своей 
отдельной общине. Однако Гарпаг был противником длительных осадных действий. По 
примеру исчезнувших ассирийцев он строил доходившие до вершин стен земляные 
насыпные валы, поддерживаемые бревнами. Когда его воины по валам поднимались на 
стены, горожане были вынуждены сдаваться.

С жестоким сопротивлением Гарпаг столкнулся только на крайнем юге со стороны 
уроженцев Анатолии ликийцев. К тому времени под его командованием на стороне 
мидян уже служили ионийские гоплиты. Кира не удивляло, что за плату греки 
выходили на бой с греками же. Северное побережье вдоль Геллеспонта с 
разрушенной Троей и фригийскими угодьями он доверил снисходительному сатрапу 
Митробату. И впервые вся Анатолия объединилась, и слово Кира стало ее законом.

Однако эолийцам и ионийцам это не сразу стало очевидно. Они приняли Кира 
Ахеменида как преемника лидийца Креза, быть может, более энергичного и, 
безусловно, более дальновидного. Гарпаг консолидировал высокогорный полуостров 
по-своему; купив доброжелательное отношение оракулов в Дельфах и Микеле, он 
назначил местным тиранам содержание из сокровищницы Креза. Эти тираны были 
полезны в двух отношениях: как отдельных лиц их всегда можно было призвать к 
ответу, а как правителям отдельных городов-государств им приходилось заботиться 
о благополучии жителей в целом. Тиран должен был нравиться своему демосу или, 
по крайней мере, умиротворять его, о чем класс торговой знати и не помышлял. На 
Хиосе был подготовлен свод законов, обязательный для исполнения всеми жителями 
острова.

Поскольку персы не отваживались заходить за линию прилива, они называли 
прибрежные земли «те, что на море», в отличие от «тех, что за морем», то есть 
греческих островов, вовсе не ощутивших никаких изменений, кроме роста торговли, 
вызванного появлением на побережье новых видов деятельности. Появились ведомые 
арамейцами караваны из красных равнин Северной Сирии и Палестины. Свои металлы 
вместе с лошадьми и скотом из Каппадокии посылала к западному берегу земля 
Мидасов. Затем, поскольку Ахемениды всегда испытывали трудности с речью своих 
новых подданных, напоминавшей о Вавилонской башне, Кир назначил общим 
государственным и торговым языком арамейский язык. Писать на нем было гораздо 
проще, по сравнению с эламской или аккадской клинописью, и на нем могли читать 
другие купцы, финикийцы и евреи, чьи торговые пути пролегали по очень далеким 
странам. Персидская речь не имела конечно же письменного представления, кроме 
заимствованной клинописи, и арамейская письменность подходила персам лучше, как 
и исконные анатолийские диалекты. Это решение имело важные последствия, так как 
древняя клинопись ассирийцев и вавилонян начала исчезать, а письменность евреев 
и арамейцев стала общепринятой.

Таким образом, греки побережья едва замечали власть Пастуха. Они ожидали, что 
Кир вернется с новым визитом, но он не появлялся. Он просто объехал подчиненные 
территории дальнего запада, от Северной Сирии и Каппадокии до моря в Милете. 
Затем на пять лет он исчез на обширных пространствах востока.




НАСТУПЛЕНИЕ ВЕЛИКИХ ПЕРЕМЕН


Хотя азиатские греки не почувствовали ничего нового, их европейские сородичи 
осознавали изменения, происходившие на восточном горизонте. Черные галеры 
финикийцев, бросавшие якорь в Фалернской бухте, везли не только окрашенные 
ткани и резную слоновую кость, но и новости. Троны опрокидываются, рассказывали 
они; древние боги спускаются с высей небесных к своим святилищам на вершинах 
гор.

Писистрат, бывший тираном Афин, ответственный, таким образом, за содержание в 
порядке и украшение своего города, вспомнил предсказание Солона о грядущем с 
востока просвещении. Финикийские купцы показывали ему образцы эмалированных 
изразцов замечательных цветов, получаемых при очень сильном нагревании. При 
соединении вместе кусочков изразцов возникала шагающая фигура в короне и с 
луком. Было странно видеть обычную человеческую фигуру, в то же время 
составлявшую лишь часть более крупного узора.

Угрюмый скульптор Антенор жаловался, как надоело ему копировать фигуры богов. 
Он осмелился окинуть пренебрежительным взглядом статую их богини-защитницы 
Афины, выполненную из камня телесного цвета с позолотой.

— Шестьдесят шесть локтей устаревшей тупости, — заметил он, — с серебряным 
копьем и глазами-аметистами. Единственная в городе женская статуя — это 
усыпанная драгоценностями воительница.

Ему возражали, что эта великанша из Акрополя служит маяком для кораблей, но он 
заявил, что световой маяк был бы более полезен. Тайно Антенор работал над 
другой мраморной женщиной, — что запрещалось законом, — чья вполне человеческая 
фигура обнаруживалась под складками платья; она не смотрела пристальным 
взглядом богини, а притягивала, подобно блуднице.

Суда, приходившие из Геллеспонта и далекого Эвксинского моря, привозили, кроме 
рабов-варваров, зерна и тунца, небольшое количество изысканных бронзовых и 
серебряных изделий, которые делались для богатых скифов, любивших, чтобы 
обычные вещи изготавливали художники. Ножи и точильные камни, колчаны для луков,
 пластины для поясов, котелки и кубки — все это было необходимо кочевникам, а 
их женщины с удовольствием приобретали зеркала, пряжки и браслеты. Все эти 
предметы были украшены изображениями бегущих оленей, сцепившихся зверей или 
раскинувших крылья хищных птиц. Греки изучали эти узоры, и художники по вазам 
из Коринфа начали изображать фигуры, безусловно, человеческие, но выполненные в 
особом стиле. Тайны этих ремесел не передавались из уст в уста в рассказах о 
чужих успехах, а путешествовали вместе с небольшими товарами.

Самыми миниатюрными предметами были крошечные печатки из полупрозрачного 
халцедона и агата. На них с невероятным мастерством были вырезаны маленькие 
сценки: коленопреклоненные люди перед восседавшими на тронах божествами или 
духи-хранители, защищавшие благородных домашних животных у древа жизни. Первая 
персидская печать, попавшая в руки греков, изображала венценосного царя — 
Пастуха, сражающегося верхом на коне с диким зверем. Мастерство этой резьбы и 
естественность фигур вызывали у греческих художников желание их сымитировать. 
Такие же совершенные узоры появлялись на небольших вазах, привозимых купцами из 
ионийского Кера. Красивейшая керамика прибывала с Родоса. Художники из 
старомодных Афин сообразили, что могут рисовать не только ритуальные подвиги 
Геракла и восседавших на Олимпе богов. Просвещение, как и предсказывал Солон, 
явилось к ним с востока.

Кроме того, со стороны Ионии прибывали специалисты по неизвестным наукам. Врачи 
с островов Кос и Книд учили, что медицина не имеет ничего общего с магией, а 
здоровье человека можно защитить от болезней. Нетерпеливый Пифагор покинул 
Самос после ссоры с тираном, посчитавшим его теории опасными. После посещения 
египетских математиков Пифагор переехал в Южную Италию, в Кротону. Там, в 
основанной им школе, он стал учить, что человеческая душа может переходить в 
другие формы, а математику можно использовать не только для торговых расчетов, 
но и в других целях. (Большинство его последователей позднее были убиты 
жителями греческих городов, но пифагорейские теории выдержали испытание 
временем.) Богатая семья Алкмеонидов прибыла с азиатского берега, изучив 
медицину на Косе; некоторые из них присоединились к пифагорейцам в Кротоне. 
(Позднее их стали называть «друзьями персов» и, соответственно, предателями.) 
Расцвет искусств начался в европейской части Греции после середины VI века до н.
э. Писистрат сказал молодым людям, гревшимся на солнышке на ступенях агоры:

— Плывите на восток и учитесь там, потом возвращайтесь, чтобы трудиться для 
своего города.

Мост через водное пространство из греческой детской песенки, который сорок пять 
мастеров не могли построить, наконец-то был воздвигнут. По этому мосту от 
острова к острову двигались новые изделия и новые мысли с Анатолийского 
побережья. Импульс восточного континента дал о себе знать в Коринфе, Афинах и 
Фивах. Одна лишь неизменившаяся Спарта держалась старых путей. Не то чтобы 
художники Греции копировали шушанские образцы, но они их использовали для 
создания собственных шедевров.

Возможно, главной значительной переменой в Анатолии был мир. Междоусобные войны 
малых городов закончились. Люди расплывчато говорили о неизменности законов 
мидян и персов. Эти законы, по-видимому, запрещали применять оружие. Они 
призывали к терпимости в отношении чужих богов, с помощью каких-то невидимых 
весов ставили на один уровень богатого торговца оливковым маслом и селянина, 
арендующего землю торговца, чтобы кормить свой скот. Лишь милетские ученые 
понимали эти законы, но милетяне, как говорили ионийцы, всегда поворачивали 
паруса в зависимости от направления ветра. Теперь, когда ветер дул с внутренней 
части Азии, жители Милета повернулись лицом в ту сторону.

Спорить о новых законах или обсуждать политику невидимой власти было бесполезно.
 Правители эти говорили с греками крайне редко, и только одним способом — когда 
прибывал гонец, который мог быть каппадокийцем, армянином или даже иудеем, и 
объявлял, что привез послание от Великого царя Кира. Посланец просто повторял 
сказанные ему слова, а если это был приказ, то он был записан по-арамейски, на 
малопонятном языке торговцев, и тогда требовалось перевести его на греческий.

Греки были хорошо знакомы с прежними империями: лидийской, египетской, 
ассирийской. Но это новое объединение всех земель и всех народов казалось 
безымянным. Самые прозорливые мыслители-политики не рассчитывали, что оно 
выдержит и пару лет. Лишь очень немногие, и в том числе милетяне, подозревали, 
что возникало первое мировое государство.

Из Сард Кир отправился на восток, в Шушан, и этот путь скоро стали называть 
Царской дорогой. Она привела его на родину через степи Северной Сирии и хлебные 
поля в верховьях Тигра и Евфрата. Всякая территория, по которой он, таким 
образом, проходил со своим воинством, становилась ахеменидской; а чтобы она 
таковой и оставалась, в каждом поселении Кир оставлял по военачальнику. В то же 
время его приемный отец Губару двигался на запад от приморских земель низовьями 
Тигра, но никакого совпадения в этом не было, поскольку такова была их 
договоренность. Эламиты Губару добрались до древнего Лагаша и Урука, города 
богини Иштар, стоявшего у Евфрата. Совместными усилиями тем летом они собрали 
урожай на внешних производящих продовольствие территориях Халдеи, и последствия 
не замедлили проявиться.

Прежде всего, центральные районы Вавилонии почувствовали недостаток в 
продовольствии. И ее царь Набонид в следующем, 545 году до н.э. поспешил из 
Сирии в Вавилон. Могущественная Вавилония ощутила приближение вражеских сил. 
Вдоль стен огромной улицы, называвшейся Дорогой процессий, некие иудеи из 
группы сопротивления начертали своим странным шрифтом следующие слова: «Мене, 
мене, текел, упарсин». Они означали, что дни царства были сочтены, однако 
жители Вавилона не смогли их прочесть.




БЕЗУМИЕ КИРА


Тем летом Пастух проехал по укрепленному району Вавилонии. Он оставил Креза в 
Экбатанском дворце с его лидийскими слугами, под символической охраной 
мидийских копьеносцев, не только оказывавших ему почести, но и наблюдавших за 
ним. Кир сожалел, что языковой барьер мешал Крезу беседовать о различных 
материях с другой царственной подопечной Ахеменида, Манданой. Поскольку рядом с 
Крезом были его собственные повара и глухой сын, он казался довольным, хотя 
жаловался на качество оливкового масла. Что касается неугомонной Манданы, то 
она упрекала Кира, что он, несмотря на все его завоевания, так и не исполнил ее 
единственного желания — отправить ее старые кости в дворцовые покои висячих 
садов Вавилона.

— А Великой богине, твоей попечительнице, это угодно? — спросил Кир.

— Несомненно, — отвечала Мандана.

— Так зачем же беспокоиться, это обязательно случится.

Кир почти не отдохнул в Экбатане. Проведя с Митрадатом совещание по поводу 
состояния дорог, он велел своим слугам и военачальникам готовиться к 
выступлению по знакомой дороге на Парсагарды; с собой он брал конницу Экбатаны 
и собственную «тысячу» асваранцев. Пока готовили его седельные сумки, вошел 
дворцовый писец и с упрямым видом встал у двери на террасу. Лицо его показалось 
Киру знакомым, в руках он держал старинную глиняную табличку с записями. Когда 
Кир посмотрел на писца второй раз, тот начал нараспев произносить звания 
Ахеменида, дополнив их титулами государя Лидии и Эвксинского моря. Кир прервал 
это вступление, спросив, что у него на уме.

— Властелин всех земель, — ответил секретарь, — речь идет о страннике, маге.

Ему было приказано фиксировать передвижения этого мага. Соответственно при 
первой же возможности он поспешил сообщить, что названный маг направился в 
сторону восхода, к двум восточным рекам и дальше по направлению к Арианвей, 
родине арийских предков.

— И там, — рассказывал писец, — названный маг повернулся к моему поверенному, 
следовавшему за ним по пятам, и вскричал с абсолютным неуважением к моему 
господину: "Спроси Пастуха, пославшего тебя, как долго будет он стремиться к 
Злу во мраке; когда же он поборет страх и повернется к свету? " Мой поверенный 
быстро записал подлинные его слова, чтобы после не исказить их. — Писец 
протянул Киру табличку. — Мой господин прикажет надеть ярмо на этого 
злоумышленника или, — его потупленные глаза с надеждой глянули вверх, — содрать 
с него кожу и повесить ее на воротах Бактрии, где он сейчас пребывает?

Кир раздраженно отвернулся. Уже несколько лет никто не осмеливался его 
спрашивать, боится ли он. Даже в гневе он не мог не восхититься изысканностью 
средств сообщения мидян, которые донесли до него точные слова странника, 
находившегося за сто дней караванного пути.

— Нет! — в сердцах выкрикнул он через плечо и предупредил исполнительного 
секретаря:

— Я не даю такого приказа. Еще хочу тебе сказать — прекрати следить за магом, 
отзови своих ищеек. Ты понял?

Писец сделал почтительный вдох и склонил бритую голову:

— Твой раб все слышал и понял.

Кир засунул табличку за пояс. На ней стояла официальная печать с ахеменидскими 
крыльями и головой царя в короне, но Кир не мог ее прочесть. Послание 
показалось ему смешным. Как может человек отвернуться от Зла, постоянно 
находившегося рядом с ним? Обитающий на земле бог мог бы найти убежище в некоем 
жилище, полном света, но таких богов не существовало.

Когда Кир въехал в свою родную долину, то нашел ее изменившейся в его 
отсутствие больше, чем обычно. Дети, как всегда, выбежали навстречу и поднесли 
ему вишни и цветы. У главных ворот, хромая, появился Эмба и взял поводья. Киру 
пришло на ум, что Эмба сильно постарел. Рядом с входной лестницей несли караул 
два крылатых быка, сделанные из белого известняка. Хотя они были меньше и 
красивее каменных зверей ассирийцев, но имели такие же увенчанные коронами 
человеческие головы. Статуи устанавливались спешно в его отсутствие. Выглядели 
они довольно внушительно. Какое-то время Кир рассматривал изваяния, пока не 
согласился с их присутствием, затем спросил у старого слуги:

— А сейчас ты как считаешь, я маленький царек или властитель многих земель и 
многих народов?

Гирканец потер руки о кожаные штаны, затем почесал лохматую голову. Он признал:

— Кир, нет другого такого имени, как твое. Но, — медленно добавил он, — однажды 
я сказал то же об Астиаге, а теперь он лежит в могиле, и никто о ней не 
заботится. Хотя ты ведь знаешь, какой я глупый.

— Не думаю, — отозвался Кир.

Огромное множество людей выстроилось вдоль аллеи, ведущей через парк к ападане, 
залу приемов. Как зрелая пшеница на ветру, толпа склоняла головы перед 
приближавшимся Киром. Он заметил сложенные в штабеля стволы ливанских кедров, 
ароматное дерево из Кармании и черный мрамор с морских островов. Золото Сард 
заполняло сокровищницу. Большой зал был полностью завершен, его тонкие белые 
колонны тянулись вверх от черных мраморных оснований. Такого царского зала, 
выходящего в открытый парк, еще не было, подумал Кир. Пройдя дальше, в конце 
огромной мраморной террасы под открытым небом он обнаружил хорошо знакомые ему 
алтари. От них поднимался дымок от жертвоприношений, приуроченных к его приезду.
 Ему быстро приготовили ритуальную еду, на этот раз на сверкающих медных 
тарелках, должно быть доставленных из Египта. Кир снова отведал похлебку из фиг,
 терпентиновых орешков и кислого молока — еду крестьянина, напомнившую ему, что 
люди, которыми он управлял, ничем не хуже его.

Пока Кир ел, сидя на переносном троне из слоновой кости, он заметил вырезанные 
на подлокотниках символы семи звезд-хранительниц. Он услышал, как жрецы 
попросили благословения у двух алтарей, Атара и Ахуры. Когда они закончили, Кир 
спросил, что означает имя Ахура.

Жрецы ответили не сразу. Они проворчали, что посвятить два алтаря одному духу, 
огню Атару, было неверно. Конечно же здесь должен быть представлен другой дух, 
и, конечно, это должен быть Ахура.

— Владыка, создавший нас, самый высший, — говорили они, творя молитву.

— Какой такой владыка?

— Единственный владелец мудрости, как говорил Заратустра.

Кир не одобрил чужое имя, навязанное его домашним алтарям. Атар, подумал он, 
присутствует в сердцевине огня, благодаря которому все они живы. Анахита 
обитает в стремительных потоках чистой воды. В детстве он чувствовал ее 
присутствие. Но Ахура-Мазда было просто именем, произнесенным беглым пророком, 
и не более того. Киру оно ничего не говорило. В конце концов, он позволил 
жрецам, если нужно, произнести их молитвы. Они в любом случае это сделают, 
подумал он.

Кир не мог привыкнуть к изменениям, происшедшим в Парсагардах. Когда его 
окружали люди — а так он проводил значительную часть дня, — хранители закона не 
высказывали своего мнения, если он их не спрашивал. Знакомые вожди из Десяти 
племен почти потерялись среди представителей сатрапов и посланников дворов, о 
которых он едва помнил, хотя никогда не жаловался на память. Ему казалось, 
будто какие-то абсолютно неизвестные ему люди принесли сюда свои проблемы, 
связанные с эпидемиями, засухой, наводнениями и набегами врагов, и все они 
всегда спрашивали, что Великий царь собирается с этим делать.

Хотя Кир делал все возможное, чтобы вынести суждение или оказать помощь, но, 
принимая решения по вопросам, находившимся вне его поля зрения, он чувствовал 
серьезные затруднения. С такими проблемами и стремлениями — он даже не всегда 
мог отличить одно от другого — следовало иметь дело людям, имевшим опыт в 
данной сфере деятельности. Он немедленно нашел средство, решив назначить своих 
представителей, которые должны были отправиться из Парсагард в различные 
области и разбираться со всеми проблемами на местах. Чтобы удовлетворить самые 
разнообразные потребности, нужно было посылать строителей, солдат, врачей, 
счетоводов и просто дипломатов. Хотя он понимал, такое содействие через 
заместителя не снимало с него ответственности за результат. В последующие годы 
вместе с рабочими представителями он отправлял также людей для составления 
отчетов — их затем стали называть «царскими глазами и ушами». Еще ассирийцы 
полагались на таких информаторов, хотя те не находились в личном качестве на 
службе у монархов. Кир начинал испытывать чувство здорового восхищения к 
государственным мужам Ашшура, хотя ему претило, что они заставляли огромные 
массы людей строить для себя города, тот же самый Ашшур, город Саргона, или 
Ниневию. Кир сказал себе, что в его владениях главного города не будет.

Кир не имел ни малейшего желания править как Ашшурбанипал. Египетские 
скульпторы, доставившие ему макет образа духа-хранителя, который предполагалось 
поставить наконец — поскольку отец так этого и не сделал — у входа во дворец, 
сильно удивились, когда Кир вдребезги разбил о землю глиняный макет. Они 
изобразили ассирийского духа с четырьмя крыльями и царским венцом, вооруженного,
 бородатого воина. Такого же Кир видел на руинах города Саргона.

Скульпторы бросились ниц на землю.

— Что же тогда желает Владыка земли? — осмелился прошептать один из них.

— Разве духи носят обувь и короны? Разве им нужен меч, чтобы защищать себя?

— Безусловно, нет.

Кир подумал о своем фраваши, не появлявшемся с ним рядом за все время его 
путешествия на запад.

— Не верю, чтобы кто-либо из нас видел портрет духа, — заметил он. — Изобразите 
мне, мои мастера, доброго духа, спускающегося с неба без одежды, свойственной 
смертным, и без оружия. Клянусь семью звездами, неужели, чтобы изобразить силу, 
вам нужно изваять кузнечный молот?

— Нет, конечно нет! Как велика мудрость нашего властелина!

Когда Кир ушел, скульпторы постарались, как могли. На белом куске известняка 
они вырезали странную фигуру: у нее было четыре ассирийских крыла и простое 
одеяние, ее босые ноги не касались земли, а корону ей заменили поднимавшиеся 
вверх цветочные стебли, имевшие сходство с египетскими лилиями. Дух вскидывал 
руки в благословении или молитве. Ничего подобного этой фигуре хранителя двери 
Кира никогда больше не было создано. (По странной воле судьбы этот хранитель 
входа уцелел, когда в земле исчезли все Парсагарды, кроме нескольких мраморных 
мостовых, ступенек и фрагментов колонн. Статуя сохранилась в течение долгих 
веков, чтобы озадачить археологов современного мира, охарактеризовавших ее как 
удивительного демона или странный портрет самого Кира.)* * *

Однажды ночью, в самые первые ее часы, Кира охватило безумие.

Он не находил покоя в своем доме. Кассандана ворчала на него, если он появлялся 
в жилых покоях. Его первая жена потяжелела от еды, ее служанки заполнили все 
комнаты. Она вся сверкала звездным блеском драгоценностей, но просила его 
больше думать о царской славе и перевезти все захваченные сокровища в их дом, а 
для хранения построить специальное, окруженное стеной здание. Хотя Кассандана 
не упоминала о другой женщине, но она ревновала к дочери Губару, сопровождавшей 
его в поездках. Будто ненароком она спрашивала, неужели ему так дорог Шушан, 
что он пренебрегает Парсагардами, городом, где родился его первенец. Чтобы 
порадовать ее, Кир приказал строителям начать возведение каменной стены на горе 
вокруг разраставшихся Парсагард.

Камбис тоже утратил сходство с тем мальчиком, который ухаживал за своими пони и 
гордо отправлялся с Киром на охоту. Теперь Камбису уже было более двадцати лет, 
и он молча стоял на аудиенциях позади отца. Нервный и раздражительный, он 
проявлял нетерпение при долгих обсуждениях с участием переводчиков. Воспитанный 
и образованный иностранными учителями, он мог читать и говорить на основных 
языках государства — персидском, эламском и арамейском. Он понимал все, о, чем 
говорилось, хотя Кир замечал, что, принимая решение по проблеме, сын обращался 
к советникам или записанным законам.

Неожиданно Киру захотелось взять сына в следующую поездку. Путешествуя вдвоем 
по незнакомым территориям, они смогли бы обмениваться мыслями. А пока он знал о 
взглядах сына меньше, чем о точке зрения старика Гарпага, находившегося от него 
на расстоянии тридцати дней пути. Однако Кассандана слезно упросила хранителей 
закона, и они напомнили Киру, что наследник трона Ахеменидов не может покидать 
земли царства вместе с отцом.

Тем вечером, когда солнце село, Пастух не встал с трона слоновой кости и не 
направился, как обычно, ужинать в свою резиденцию. Управляющий с длинным жезлом,
 украшенным золотой головой орла, проводил придворных к выходу из зала, но, 
поскольку Ахеменид остался сидеть, многие из них остались ждать снаружи, в 
портике.

Кир хотел побыть один в зале, после того как последний отблеск заката погас. 
Однако рабы отложили свои метелки, которыми гоняли мух, и зажгли серебряные 
маннийские масляные лампы. Пламя заплясало на белых колоннах, поднимавшихся в 
темноту. В тишине до Кира донесся голос реки. Прошли годы с тех пор, как 
Ахеменид прислушивался к нему как к голосу Анахиты. Теперь эти звуки говорили 
лишь о стремительном движении и журчании воды над камнями. Возможно, порождение 
Вавилона, мудрая Амитис, заняла место танцующей в пене Анахиты.

Кир чувствовал, что в нем происходят перемены, но больше их не понимал.

У него появилось дурное предчувствие, которое будто нашептал ему фраваши. 
Старые друзья Кира или умерли, или, получив должности, разъехались и пропали из 
вида. Мечта объединить все горные народы оставила его, когда он понял, что 
уединенным горным областям нет конца. Вершины Аншана были связаны с предгорьем 
Элама, оно, в свою очередь, с полями Вавилонии. Владение мидян не имело ни 
границ, ни цели. Поставленная Киром цель привести все не похожие друг на друга 
народы к дружескому согласию оказалась недостижимой; за армянами ждали 
каппадокийцы, за ними народ Мидии, связанный с лидийцами, а те — с морскими 
греками. Что еще ожидало его на западе? Области, расположенные к востоку от 
крепости германиев, он вообще никогда не посещал. К тому же его встревожили 
мудрецы из Милета. Он хотел, чтобы хоть один греческий ученый находился с ним 
рядом во время поездок, чтобы было с кем обсудить необходимые дела. По правде 
сказать, на западе Кир слишком долго жил в городах с кирпичными стенами. Не 
утратив инстинктов кочевника, он чувствовал возникающее в нем напряжение, когда 
ему приходилось заботиться о больших массах людей. Жители города бессознательно 
стремились держаться вместе. Кир был приучен заботиться о стадах животных. А с 
людьми можно ли обращаться как со стадами, которые нужно кормить, забивать, 
разводить и перегонять? Мысль была безумной, и внезапно она наполнила Кира 
страхом.

Ощущение испуга разозлило его и заставило искать утешения в действии.

— Прекратите, демоны! — крикнул он рабам в платьях, которые всего-то держали 
свои метелки у ламп, загораживая их пламя от порывов ветра.

Быстрыми шагами Кир вышел на портик и был встречен глубокими поклонами 
придворных: поскольку он оставил зал аудиенции, это считалось его новым 
появлением. Камбис болтал с группой знати из Сард, они смеялись какой-то шутке, 
но при виде Кира их веселость исчезла.

— Камбис, — приказал он, — ты должен оставаться в пределах Аншана. Действуй за 
меня, советуясь с вождями Десяти племен. Ко мне посылай только при 
необходимости. — Его взгляд скользнул по внимательным лицам писцов, 
переводчиков и посланников. — Оставайтесь здесь, — коротко распорядился он и 
поискал глазами кого-либо, кто мог бы выполнить приказ. Командир асваранцев 
разглядывал жезл управляющего, и Кир сделал воину знак. — Ты отправишься в 
лагерь персов. Пусть все всадники приготовятся к долгому путешествию, которое 
продлится много лун. Пусть все приготовят снаряжение и продовольствие в дорогу. 
Собираться в ущелье — в том, куда втекает река. — Он подумал немного и кивнул.
 — Это говорю я, царь Ахеменид.

Воин помедлил, а встревоженный управляющий прошептал вопрос. Когда будет угодно 
их властелину отправиться в путешествие? Сколько дней отведено на подготовку?

Кир посмотрел на носителя жезла.

— Пять часов, не дней. — Он указал на высокого воина. — Теперь пойми следующее. 
И передай, когда приедешь в лагерь. На рассвете я выезжаю в направлении летнего 
восхода. Все, кто к этому времени будут готовы, последуют за мной. Кто не 
успеет подготовиться, останется здесь.

Так начал Кир путешествие на восток, сопровождаемый Эмбой, запасными нисайскими 
жеребцами и Амитис, ехавшей не в крытой повозке, а верхом на горном пони. С ним 
были стражники, все, как один, с обозом и стадами. За ними резво бежали 
гирканские лошади, чувствовавшие, что движутся в сторону родины, и ехало 
несколько каппадокийцев вперемежку с охотниками и мастифами.

Наблюдая за этим выездом, иностранные посланники высказывали предположения о 
грядущей новой войне; хранители закона объясняли, что Кир, обычно 
путешествующий вдоль границ, почувствовал необходимость посетить свои восточные 
владения. Остальные шептались об охватившем его безумии.

Кир не мог бы им объяснить, зачем он отправился в путь. Он верил, что на это 
немногочисленное сопровождение можно положиться. И, когда они выбрались из 
речного ущелья на равнину, покрытую лишь травой, с несколькими облаками на 
горизонте, впервые за многие годы ему стало абсолютно спокойно и легко.




Часть четвертая

У КОСТРА БАКТРИИ





КАВИ ВИШТАСПА


Над ущельем, ведущим в восточные земли, стояла Хрустальная гора. Пока 
путешественники не оставили ее позади, она маячила перед ними несколько дней. 
Сколько бы они ни проезжали за день, вид сторожевой горы изменялся очень 
незначительно. Огибая ее по извилистому караванному пути, они не чувствовали 
ветра, гнавшего белые перья со снежного хохолка Хрустальной горы (или горы 
Демавенд).

Ученые мужи Ахеменидов не могли объяснить значение белых перьев, появлявшихся 
гораздо выше ранних утренних облаков. И рассказать о боге, обитавшем на вершине,
 они тоже не могли. Ученые полагали, что, поскольку Хрустальной эту вершину 
назвали ассирийцы, они должны были видеть там хрусталь в годы своего могущества,
 когда армии Ниневии пробивались по горным склонам в поисках лошадей, скота и 
рабов. Но этим армиям редко удавалось подняться высоко, и горный народ прогонял 
их обратно.

— Это же ясно, — откликнулся Кир, — армиям ассирийцев противостояли боги этой 
громадной горы. Кем бы они ни были, на нашем пути их пока не видно.

Его лашкаргах — движущийся лагерь — едва ли напоминал армию. Днем всадники 
рассыпались по равнине, чтобы поохотиться и покормить животных, полагаясь на 
отряд разведчиков, предупреждавший о всякой угрозе. Обоз продвигался вперед и 
во второй половине дня, поэтому, когда Кир со своими спутниками прибывали к 
ручью, выбранному для ночевки, они находили там расставленные для 
военачальников кожаные палатки, размеченные места для лошадей и разведенные 
костры. В отличие от дневного путешествия в ночном лагере царил строгий порядок 
— асваранцы размещались по кругу вокруг Кира и лошадей. После тревоги всадникам 
всегда требовалось несколько минут, чтобы в темноте найти своих коней, оседлать 
их и сгруппироваться с товарищами по отряду. Таким образом, пехотинцы и повозки 
должны были окружить всадников и защищать их необходимое время. Охотники и 
местные жители располагались вне основного лашкаргаха с собаками. 
Дрессированные собаки сторожили и в то время, когда караул спал.

В самом начале похода Кир позаботился, чтобы пешие воины, кроме луков и 
дротиков, взяли лопаты и другой инвентарь. Если дорога впереди была разбита или 
завалена оползнем, передовой отряд откладывал оружие, брался за инструменты и 
приводил ее в порядок. Асваранцы, не желавшие мучиться с землей, имели короткие 
топоры, которые можно было использовать для расчистки пути, если он был завален 
особенно сильно. Обоз, груженный лесом и лодками-плоскодонками с цепями, 
сопровождали инженеры, способные возводить мосты через реки.

Они двигались по главному западно-восточному караванному маршруту. К западу от 
перехода Раги он огибал Гирканское море и подходил к озеру Урмия и портам 
Эвксинского моря. Ответвление вело к Экбатане, а оттуда на запад к ущелью, 
выходившему к прежним ассирийским землям. Но в тот момент персы повернулись 
лицом к востоку.

За Хрустальной горой не возникло никаких непосредственных угроз. Отряд 
Ахеменида проходил по люцерновым полям и вспаханной земле. Из домов, сложенных 
из сырцового кирпича, и соломенных хижин выходили крестьяне и смотрели на них 
без всякого страха. Они говорили, что земли эти принадлежали царю (кави) 
Виштаспе, сурово наказывавшему всех, кто вторгался в его владения. Тогда Кир 
приказал не отбирать у местных жителей мясо скота, а выменивать. Эти поселения 
были арийскими, их вожди приглашали незнакомых всадников спешиться, поесть мяса,
 попить молока и переночевать под их крышами. Хотя, наверное, доброжелательство 
этих людей основывалось не на приказе местного царя, а объяснялось какой-либо 
иной причиной.

Однажды на рассвете, когда поднялся ветер с севера, Эмба втянул носом воздух 
энергичнее, чем белый нисайский жеребец, которого он вел за уздечку.

— Море! — крикнул он. — Родное мое море!

То было утро первого Зла. Персы пробирались среди красных камней по темному 
ущелью, ведущему на север. Они преследовали последних сопротивлявшихся мидян, 
меченосцев господина Абрадата, отказавшегося в Экбатане поклясться в верности 
Киру. Войско Абрадата отступило через горную равнину и повернуло на север, 
очевидно стремясь найти убежище в далекой скифской степи, — хотя Кир считал 
Травяное море не самым лучшим укрытием. Поэтому он решил, что упорный Абрадат 
отчаялся и может прекратить борьбу, если столкнется с более сильными персами.

Соответственно, Кир ехал впереди, с авангардом асваранцев, среди которого 
оказались одни лишь опытные воины-германии. Это утро на тропе волновало его 
кровь, он был весел и подгонял воинов, будто они участвовали в охоте на оленя. 
Ничто не предвещало им близкую встречу. Впереди ущелье сужалось, переходя в 
скалистый перевал, засыпанный валунами. У прохода столпились беглецы, которые 
не смогли его преодолеть на полном скаку. Обнаружив, что загнаны в угол, они 
повернулись, подняв щиты и копья. На одном щите сверкал грифон, символ Абрадата,
 бывшего глашатаем Мидии. Он держался в тылу своих людей.

Энергичные персы немедленно напали на мятежников. Они не стали останавливаться 
и доставать луки. Масса атакующих нисайцев вломилась в ряды бунтовщиков, 
разбросав коней мидян по краям ущелья и отправив всадников на землю. Через 
несколько минут все мидяне были или мертвы, или совершенно беспомощны из-за 
полученных ранений.

У Кира победа вызвала пылкое ликование, словно ему удалось убить быстроногого 
оленя. В этом ущелье он уничтожил единственного знатного мидянина, 
сопротивлявшегося его власти. Эмба, державший на поводу запасного боевого коня, 
почувствовал в этом предзнаменование.

— Красны стены ущелья, красна и земля под ними.

Щит Абрадата принесли Киру, но тело вождя среди других убитых распознать не 
смогли, хотя он, безусловно, был со своими воинами. Персы плохо знали его в 
лицо, а мидяне отказались указать тело. Когда подошли основные силы лашкаргаха, 
Кир увидел Амитис, направлявшуюся к месту боя, держа за руку другую, укрытую 
покрывалом женщину.

— Если ты ищешь господина Абрадата, — крикнула Киру жена, — вот та, кто его 
найдет.

Другая женщина была лидийка, моложе Кира, и держалась рядом с крытой повозкой, 
которую он выделил своей эламской жене, забеременевшей в путешествии. С 
согласия Кира Амитис взяла себе в спутницы лидийку Пантею. Кир вспомнил, как 
его жена несколько раз упрашивала его помиловать Абрадата, говоря, что теперь, 
когда Астиаг лежит в могиле, Абрадат освободился отданной им клятвы верности и 
может согласиться служить ахеменидскому монарху. Однако Кир не желал предлагать 
службу человеку, поднявшему против него оружие.

— Как эта женщина его найдет? — спросил он.

— Пантея ему жена.

Они наблюдали, как укрытая покрывалом женщина быстро двигалась среди воинов. Ее 
темная голова склонялась, чтобы заглянуть в лица мертвецов, лишенных оружия и 
железных туник. Увидев, как Пантея пала на колени, Кир коснулся руки жены.

— Там. Ступай и утешь ее. Скажи, что я, Кир, предлагаю с почестями отправить ее,
 куда она пожелает. Женщинам я не причиняю вреда.

— Твое милосердие является слишком поздно, — тихо произнесла дочь Губару.

Когда Кир отозвал своих людей и подошел сбоку к Пантее, то увидел, что она 
обрела мужа. Обеими тонкими руками она сжимала его меч. Покрывало скрывало ее 
лицо, тело неподвижно лежало на его трупе, и темная кровь, вытекавшая из горла, 
окрашивала ей одежды.

— Видишь, — сказала Амитис, — вслед за мужем она проделала очень длинный путь. 
Оказывать ей почести теперь и в самом деле слишком поздно, Кир.


* * *

Случилось так, что Ахеменид и его всадники преследовали уцелевших беглецов, 
когда столкнулись с кави Виштаспой. И впоследствии из-за этой встречи многое 
приключилось с персами и всем остальным миром.

Они шли через водораздел, переходя от Красного ущелья на склоны, мокрые от 
сверкавшего на солнце дождя. Хотя зима уже была на носу, но до этого момента за 
всю последнюю луну на них не упало ни капли. Эмба указал на откормленные стада 
скота и улей, выстроившиеся рядами вдоль террас с виноградниками. Он показал 
своему хозяину синюю водную гладь вдоль горизонта, и они сразу же почувствовали 
тепло внутреннего Гирканского моря. Кир рассудил, что его теплая влага, 
наталкиваясь на покрытый пятнами снега горный хребет, несет дожди плодородным 
землям. И тут они заметили огромного мужчину на гнедом коне, скакавшего от 
родника к ним. Он закричал, и его голос походил на бычий рев:

— Торговцы смертью, загрязняющие чистую воду, охотники на людей, отзовите ваших 
псов! Осаживайте, говорю я вам!

Возбужденные битвой мастифы бежали рядом с нисайскими скакунами; Кир приказал 
взять их на поводки и сам остановился. Он вежливо назвал всаднику-гиганту с 
топорщившейся седой бородой свое имя и титул. Эмба сказал ему, что это был 
Виштаспа, кави Варканы-Партавы (царь Гиркании и Парфии).

— Пастух собственной персоной! — прорычал Виштаспа и дважды кивнул головой в 
войлочной шапке. — Самый наипервейший из принцев-лгунов! — Он наделил 
удивленного Кира несколькими странными титулами. — Здесь тебе не украсть 
никаких сокровищ, ведь у меня ничего такого нет. — На его широком веселом лице 
не было и признака гнева. — Но поскольку ты здесь, зайди в мой дом; смоешь 
кровь в стоячей воде, не в потоке, посидишь, поешь вволю, расскажешь, зачем 
пришел, незваный гость, на мирную землю.

Продолжая быстро говорить, он развернул лошадь рядом с Киром и поцеловал его в 
знак приветствия. Виштаспа был арийским вождем из древнего рода, напоминал Киру 
отца и на самом деле оказался хоть и очень дальним, но родственником Ахеменидов.
 Внутри своего поместья, которое он называл Задракартой, расположенного над 
морем на куполовидной горе, он обратил свой рев против слуг и женщин, приказав 
выгнать всех цыплят, очистить комнаты от грязи и принести фруктов, чистой воды 
и свежего молока для Великого царя персов и мидян, оказавших честь его 
домашнему очагу. Затем его жены в свою очередь засуетились вокруг промокшей 
дочери Губару.

Несмотря на рычание Виштаспы, комнаты его дома были чисты и душисты. Кир решил, 
что рычание Виштаспы было страшнее его укусов. В самом деле, он напоминал 
фыркающего кабана, хотя это животное хрюкало, ощетинивалось и атаковало лишь в 
целях защиты, чтобы затем броситься в бегство от врага. За воротами Задракарты 
Кир чувствовал себя в безопасности. Он радовался, что не повел на восток всю 
армию; такое воинство вызвало сопротивление или же, словно полчище саранчи, 
обирало всю страну. Немногочисленное его сопровождение могло разместиться между 
Задракартой и морским берегом, устроиться на ночь на люцерне в крытых соломой 
сараях. Кир вежливо сообщил Виштаспе, что нигде не встречал такой высокой травы,
 так глубоко вспаханной земли и таких упитанных лошадей, как здесь.

Гирканский царь ответил не менее любезно:

— В самом деле, моих лошадей можно было бы считать упитанными, но по сравнению 
с твоими конями они словно мухи рядом с осами. Соглашусь, мой кузен Кир, что 
земля эта хороша. Раньше ее называли Волчьей страной из-за разбойников, часто 
приходивших сюда жечь и убивать.

Тень пробежала по его открытому лицу, и Кир предположил, что он скрывает 
глубокую тревогу. Той же ночью, не будя своего гостя, Виштаспа с семьей 
отправился в горную пещеру позади их дома. Они ввели в пещеру быка, чтобы 
принести его в жертву у огня и, согласно ритуалу, разрезать на куски. Затем они 
ели, пили хаому и пели гимны. К утру их пение приобрело пьяные интонации. Эмба 
объяснил, что это жертвоприношение было посвящено богу Митре как судье во 
искупление убийства людей в Красном ущелье.

Персы пришли лишь переночевать, но остались в Задракарте на всю зиму. Виштаспа 
сказал, что караванная дорога на восток закрыта снегами в горах Коары, и Кир не 
должен подвергать себя риску и идти дальше на север.

Виштаспа боялся нападения с севера скифских орд, которые могли явиться в любой 
год, как только подрастет трава. Вытянув это признание у своего хозяина, Кир 
мягко произнес, что в обязанности Великого царя входит защита гирканцев и 
парфян от степных дикарей. Ему было известно, что Виштаспа прекратил платить 
дань Астиагу и во всех отношениях вел себя как независимый правитель. Находясь 
вдали от Экбатаны, он ступил на этот путь и до сих пор не получил ни возражений,
 ни наказаний. Теперь Кир предложил ему стать сатрапом Гиркании и Парфии. Он 
станет править, как раньше, но от имени Кира Ахеменида.

— И какую дань платить? — фыркнул пожилой Ахеменид. — Скажи мне, кузен, сколько 
обозов зерна, стад скота, сколько мешков сушеных яблок, мискалей серебра и 
бирюзы? Астиаг даже говорил о золоте. У меня нет ничего этого. Все эти товары 
приходят сюда с востока.

Кир обдумал деликатную материю дани и попросил одну шестую от урожая зерна и 
одну шестую от стада в хорошие годы, а в худые годы засухи и мора — ничего. При 
необходимости он пообещал своему родственнику помощь из западных зернохранилищ 
и запасных хозяйств. Виштаспа снова фыркнул:

— Лиса сказала фазану: "Я буду защищать тебя в опасности и кормить в голодное 
время! " Легко сказать, трудно сделать. В Гиркании не бывает худых лет. Знаешь 
почему? Потому что мы находимся на безопасном расстоянии от смерти земли, где 
создаются и разрушаются империи, где армии убивают друг друга и все, что растет,
 уводят в рабство добродетельных селян, заставляют их делать кирпичи и строить 
дворцы и башни, чтобы дотянуться до неведомых богов.

После нескольких вечеров, прошедших в таких переговорах, к тайному 
удовлетворению Виштаспы, о размере дани удалось договориться. Он верил, что Кир 
сдержит свое слово. Со своей стороны Кир велел родственнику построить 
зернохранилища и прорыть каналы для защиты от наводнений. И лишь когда зима 
кончилась, задал он давно терзавший его вопрос:

— Почему, кузен, ты приветствовал меня как принца-лгуна? Еще никто не награждал 
меня подобным титулом.

— Ты получил его в наследство. Астиаг любил приврать. А разве ты не его 
преемник? Да и Крез был славным Лгуном, как и все прочие монархи с варварского 
Запада.

Кир удивлялся, откуда у этого невежественного с виду Виштаспы такое точное 
знание событий, происходивших на Западе, но затем вспомнил, как много гирканцев 
служило в воинстве мидян и персов. Кир и сам находился в контакте с гонцами, 
чуть ли не ежедневно прибывавшими с почтовой дороги с посланиями от Гарпага и 
других сатрапов. Его беспокоило, что не было известий от сына из Парсагард.

— Ты никогда не думал, — спросил он, — что старое Зло может обратиться чем-то 
иным?

— Да, — согласился Виштаспа и хранил странное молчание, пока не закипело молоко.
 — Так говорит Заратустра.




КИР СЛЕДУЕТ ПО ТРОПЕ ЗАРАТУСТРЫ


Виштаспа всегда задумывался, прежде чем говорить о Заратустре, который, 
по-видимому, не был ни знатным арийцем, ни магом, ни жрецом.

— Ни одна страда не проходит, — заметил он однажды, — чтобы не появился 
какой-либо спаситель, требующий еды и провозглашающий о приходе к власти нового 
бога. — Он снова помолчал. — Девять лет назад Зароастр бежал сюда от воинов 
Раги. Я его прятал, кормил и слушал. Он был сыном Пуррушаспы — из Серых лошадей 
— с западного берега моря. Из рода он был, я думаю, Спитама, Белых. Когда-то он 
был воином. Во всяком случае, он знал, как натянуть парфянский большой лук — 
такой, что, натягивая его, один конец нужно прижать ногой. Парфянская стрела 
может пробить железный щит.

Киру было интересно узнать, как пророк Заратустра получил свое имя. Казалось, 
оно абсолютно бессмысленно — Золотые верблюды, — поскольку верблюд не имеет к 
золоту никакого отношения, разве что переносит его как груз, но этот образ едва 
ли можно было применить к человеку. Как ни странно, другим людям никогда не 
удавалось описать этого бродячего пророка, даже если они цитировали его 
довольно бойко.

— Однажды вечером, — сказал Виштаспа, — я вышел, чтобы наблюдать первый луч 
яркого Сириуса. Заратустра также был там и ждал. Он первым высмотрел звезду и 
раскинул руки. "Кто установил для солнца путь среди звезд? " Так он говорил. 
«Кто сделал луну восковой и ущербной? Кто удерживает внизу землю, а вверху 
звезды от падения? Кто придает быстроту ветру, гонящему облака перед собой, как 
овец? Какой мастер отделил свет от мрака и дал уверенность во всех своих 
творениях человеку, не понимающему этого?»

Виштаспа поскреб бороду. Он вытянул ноги к очагу, рядом с которым дремали 
овчарки, и его семилетний сын Дараявауш — тот, кого позднее греки называли 
Дарием, — взобрался к нему на колени. Крепко держа Дария, Виштаспа продолжал:

— Я спросил: "У тебя, наверное, бывают видения? " Тогда он крикнул: "Нет у меня 
видений, только муки! " Он продолжил спрашивать у звезд свои «кто» да «что», а 
чаще всего «почему». Ушел он во время ягнения на восток, через Коару, продолжая 
мучиться. Я думаю, он был приговорен к смерти за высмеивание какого-либо кави. 
Но, мне кажется, не это было причиной его мук.

— Мне кажется, — Кир подумал о необычном спокойствии в гирканских домах, — он 
обратил тебя в свою веру.

— В то время — нет. — Виштаспа засмеялся, трясясь всем телом, и мальчику Дарию 
пришлось крепко вцепиться в него. — Он обратил мою жену. Первую жену Хутаосу. — 
Снова последовала пауза. — Хотя, Кир, мой кузен из Аншана, когда он ушел, я его 
почувствовал. Я слышал голос Заратустры, он кричал в саду, будто фраваши 
оплакивал меня.

Снова голос. Кир спросил себя, был ли непостижимый Заратустра реальным 
человеком или голосом мыслей, добрых и злых.

— Дорожная стража его преследовала, — заметил Виштаспа.

Когда почва стала твердой, Кир посвятил себя обучению юных гирканцев и парфян 
верховой езде. Он заставил парфян позабыть об их огромных луках, научил их 
обращаться с небольшим, сильно изогнутым луком, сидя на коне, и показал, как 
направлять стрелы в цели, находящиеся не только перед ними, но и позади них. 
После этого молодежь очень привязалась к Киру.

Их царь, теперь сатрап Гиркании и Парфии, не одобрял этого обучения военному 
делу, поскольку при этом людей отнимали от полезной работы в поле. 
Приблизительно так он говорил.

— Однажды придут скифы, — отвечал Кир, — и тогда кого ты позовешь выполнить 
полезную работу?

Виштаспа заподозрил истинные намерения ахеменидского царя забрать местных 
новобранцев с собой в поход на восток. Так Кир и поступил, кроме того, он 
оставил в Задракарте свою эламскую жену. После гибели Абрадата и Пантеи она 
никак не могла успокоиться, а женщина, чья беременность приближалась к концу, 
не могла передвигаться по дороге с воинами. Хутаоса взяла ее под свою опеку. 
Кроме того, его жена могла побыть заложницей ради спокойствия Виштаспы. Кир 
высоко ценил его дружбу, как и плодородные земли вокруг Гирканского моря. 
Однако он скучал по Амитис, не приходившей вечером, в час отдыха, послушать его 
рассказ о тревогах, возникших днем. Она была самым последним из его давних 
спутников, и когда он повернулся в сторону красных вершин на востоке, то 
почувствовал, что чем больше возрастало его могущество, тем более одиноким он 
становился.

Мысль о Заратустре также беспокоила его. Прикрываясь пророческими речами, он 
бунтовал против власти, был человеком черни, как говорил Гарпаг. Как только Кир 
затравил мятежного Абрадата, другой встал у него на пути. Амитис могла бы ему 
подсказать, как поступить с Заратустрой, но Амитис не было рядом.




ЗЛО ПРИХОДИТ НА ПРАЗДНИК


Дорога снова привела персов к знакомой красной земле, соснам и холодному ветру, 
дующему от горных вершин. Взбираясь на эту Коару, они тяжело дышали и 
поглядывали по сторонам в поисках какого-либо заметного пика, на котором они 
могли бы в первый день нового года принести жертву солнечному богу Ахуре. И 
здесь они во второй раз во время путешествия встретились со Злом. Кир посчитал 
виновным Фарнаса, хотя в глубине души знал, что принял несправедливое решение.

Обитатели высоких гор Коары, пастухи дикого скота и охотники, собрались вместе, 
чтобы противостоять тому, что им показалось вторгшейся армией. Горцы заняли 
позицию на низком хребте напротив продвигавшегося войска. Оглядев эту массу 
людей, Кир понял, что они сделали глупость, поскольку такое незначительное 
возвышение не могло ни защитить их от иранских стрел, ни задержать атаку 
иранских скакунов. Таким образом, он приказал бывалым асваранцам не трогаться с 
места, а гирканских и парфянских новобранцев послал зайти в тыл коарского 
отряда и наказать его из своих луков. Он знал, что, если необученные воины не 
могут отразить нападения, они должны побежать. А их бегство должно было 
очистить караванную дорогу для его колонны. Кир не хотел убивать горцев, он был 
бы доволен преподанным им уроком.

Поначалу маневр выполнялся так, как приказал Кир, хотя молодые воины, желая 
показать храбрость, нападали на фланг со всей неистовостью. Однако, когда 
коарская толпа побежала, выдержать это зрелище конная тысяча охраны не смогла. 
В тот момент ею командовал Фарнас, бывалый воин, носивший на щите герб с 
изображением прыгающей пантеры. Сойдя с места, нисайские кони быстро перешли на 
галоп, взлетели на хребет, где шел бой, и промчались сквозь бегущую толпу, 
оставив за собой на земле массу тел.

Тогда Кир вызвал Фарнаса на суд за неподчинение приказу во время сражения, но 
хранители закона не могли присутствовать на слушании, их просто не было в 
отряде, лишь начальники сотен собрались вокруг царя-судьи и ответчика. Фарнас 
не стал оправдываться и заявлять, что не мог сдержать бросившуюся в атаку 
тысячу воинов. Он вытянул вперед руки, закатал свободные рукава и показал на 
них шрамы от битв. По праву, предоставленному законом персов, Фарнас отчитался 
о боевых заслугах, которые должны были перевесить одно серьезное обвинение.

Вместе с Киром девятнадцать лет назад он участвовал в рейде от Травяного поля 
до Парсагард, затем вел закутанных в плащи всадников через ворота Экбатаны, 
взбирался по утесу в Сардах…

Рассказав о двадцати годах службы, Фарнас обратился к Киру с просьбой.

— Из-за жестокой минутной мысли удалит ли господин мой царь Фарнаса от его 
братьев по оружию, лишит ли вида лашкаргаха, его дома, велит ли уйти отсюда без 
почестей, вернуться к семье и сказать ей: «Кир больше не желает, чтобы я был с 
ним»?

Кир знал, куда клонит этот человек. Фарнас был согласен на сокращение размеров 
своей власти в отряде, но хотел остаться с ними. После первого месяца 
путешествия Кир сменил большинство начальников, которым не удалось 
приспособиться к жестким условиям похода. И все-таки, такого вождя, как Фарнас, 
нельзя было оставить главным военачальником. Инстинктивно Киру хотелось 
вскочить и крикнуть, что его проступок прощен. Десять лет назад он так и 
поступил бы. По праву древнего персидского закона он и сейчас мог так поступить.
 Однако в уме Ахеменид прикинул расстояние, пройденное от Парсагард — более 
сорока дней переходов на верблюдах (восемьсот миль). Здесь, среди чужих народов,
 армия сплачивается лишь его личной властью, несмотря на преданность 
большинства приверженцев. Если не придать значения неповиновению Фарнаса, как 
сможет он за преступление призвать к ответу парфянина? А парфянские новобранцы 
наблюдали за судом со склона горы. Поразмыслив, Кир вынес несправедливое 
решение.

— Нет, — объявил он, — Фарнас из племени мардов, начальник неизменной тысячи, 
сдаст командование и отправится сегодня же в город Экбатану. Там он возьмет на 
себя заботу обо всем воинстве, пока я, Кир, не объявлю иначе.

Кир и сам удивился, почему он выбрал Экбатану, центр Мидии, а не Парсагарды. 
Экбатана как опорный пункт стала для него важнее родного города. Он сказал себе,
 что там Фарнас с честью займет должность военачальника и фактически не будет 
отстранен от армии.

Но бывалый солдат принял это решение как осуждение. Он начал говорить, замолчал,
 затем снял золотые крылья с головной повязки, уронил щит на землю и молча 
пошел прочь.

Быстро поднявшись, Кир снял со своего плаща брошь и прикрепил на плече Фарнаса. 
Этот подарок явно был знаком царского расположения. Фарнас склонил голову и 
продолжил путь. В его длинных кудрявых волосах, как заметил Кир, появились 
седые пряди.


* * *

Персидские воины воспользовались остановкой, чтобы на ближайшей скалистой 
вершине принести новогоднюю жертву солнечному владыке. Некоторые из них выпили 
больше вина, чем выплеснули, и в час заката начали обрядовые танцы вокруг 
костров, все убыстряя и убыстряя движения под причитания свирели и барабанный 
ритм, подпрыгивая и кружась, размахивая мечами над щитами. Хотя они считали 
этот танец ритуальным, на самом деле такой военной пляской их предки арийцы 
праздновали победу.

Однако на самом месте боя появились какие-то странные люди. Они несли факелы, 
были одеты в белые рубахи с капюшонами, производя впечатление принарядившихся 
крестьян. Как ни странно, они разыскивали раненых обитателей Каоры, смывали с 
них кровь, но старались, чтобы испачканная вода не капала на землю. Выполняя 
такую работу, белые фигуры тихо пели какую-то мелодию, напоминающую гимн.

Когда Кир потребовал, чтобы их предводитель объяснил их деятельность, к его 
палатке подошло несколько безоружных людей в белых одеждах. Они отрицали, что 
происходят из какого-либо рода, местности или царского владения.

— Мы просто Белое братство. Мы приходим лечить туда, где принесен вред 
ратештарану.

На востоке Кир с трудом понимал речь, она не была похожа ни на греческую, ни на 
арамейскую, ни на иудейскую. Вожди персов могли следить за разговором на многих 
арийских диалектах, однако представители Белого братства использовали старинные 
слова, почти забытые на западе. Слово «ратештаран» означало «знатные люди на 
колесницах» и принадлежало тому времени, когда колесницы еще использовались. 
Кир не одобрил это слово, поскольку оно клеймило его всадников как членов 
класса знати.

— Чьим приказам вы повинуетесь? — спросил он.

Пришедшие рассмеялись, словно услышали шутку.

— Ни царю, ни военачальнику, ни ратештаре конечно же! — вскричали они.

Таким образом, они не имели хозяина и поклонялись культу низшего класса.

— Скажите, шутники, — наудачу спросил Кир, — вы не повинуетесь пророку 
Заратустре?

Они оборвали смех и задумались:

— Мы следуем его путем.

— Куда?

Как один, они показали на восток.

— В какой город? Мараканду?

— Нет, в Золотой град, который видит солнце.

И маг искал то же место. Что-то в их речи напомнило Киру о Виштаспе. Он снова 
увидел себя в Красном ущелье, у тел Абрадата и его жены, свою жену, стоявшую 
рядом с ним. В том ущелье очертя голову бросился он на бунтовщиков, а затем, на 
этой красной вершине, Фарнас поступил точно так же.

— Где же расположен этот удивительный Золотой град? — отрывисто спросил Кир. — 
Или он то же самое, что и чудесная крепость Кангдиз?

Они поняли, что он говорит о древнем замке богов. Нет, сказали они, он 
абсолютно не похож на Кангдиз. Он действительно стоит там, на реке Заравшан, 
или несущей золото, впадающей в огромную Морскую реку.

Не получив никаких осмысленных сведений от этих последователей Заратустры, Кир 
отпустил их с подарками, подумав, что, по-видимому, слово «золото» каким-то 
странным образом оказывается ключом к характеру и местопребыванию этого 
неуловимого пророка. Знак Великой богини также был выполнен из золота, но Кир 
думал, что оставил ее и всех, кто в нее верил, далеко позади.

Во время путешествия Кир придерживался определенного направления, используя на 
манер халдеев маленькие солнечные часы. Кроме того, хозяева проходивших 
караванов подробно ему рассказывали о лежавшей впереди местности. Несколько 
караванов груженых двугорбых верблюдов шли из очень далекого места под восходом 
летнего солнца. Они везли ценные грузы с изделиями из нефрита и слоновой кости, 
тончайшего шелка и собственно золота. Кир знал, что находится на караванном 
пути, проходящем через Мараканду (Самарканд). Конная охрана состояла из 
кочевников, напоминавших скифов, но говорили они не как скифы. Владельцы 
преподнесли Великому царю подарки, думая, что это полагается сделать. Кир их 
успокоил, сказав, что по дороге на запад, по которой он проехал, им ничто не 
угрожает, и можно не охранять товары. С этого времени Царская дорога была 
безопасной для путешественников. К удивлению Кира, предводитель одного из 
движущихся в западном направлении Караванов сказал, что пересек верховье 
Морской реки. Он показал на север от летнего восхода — направление, в котором 
Виштаспа не рекомендовал двигаться. Эта река, сказал караванщик, называется так,
 поскольку фактически впадает в незнакомое море, расположенное точно на севере 
от лагеря Великого царя.

Побуждение, которое нельзя было определить словами, заставило Кира оставить 
караванный путь и отправиться на север, к этой реке. Через несколько дней 
нагорье стало понижаться, и персы обнаружили, что выходят на обширную равнину, 
неизвестную ни одному из них.

Когда они достигли Морской реки, то позабыли все, чем прежде были заняты их умы.





УЖАС В КРАСНЫХ ПЕСКАХ


Персы не были готовы к встрече с рекой, поскольку теперь их маршрут пролегал за 
пределами Мидийской империи. Кроме того, на своем родном плато они видели лишь 
небольшие горные речки, питавшиеся скудными осадками. Таким образом, любая 
проточная вода имела для персов почти мистическое значение. И вот их 
недоверчивым взглядам открылась немыслимая по своей ширине, гигантская серая 
река, величественно катившая свои воды по сухой, пустынной равнине. Амударья — 
Морская река!

Сильнейший лучник, взяв большой парфянский лук, смог послать стрелу лишь до 
пятой части ширины Амударьи. Сильнейший скороход не мог поспевать за ее 
течением. Инженеры, измерив на размытых берегах отметки наибольшего подъема 
воды, объявили, что при разливе объем реки увеличивается еще наполовину. Эти 
необъятные количества воды текли из невидимого источника, двигались к 
неизвестному пункту назначения. И привели персов в полный восторг.

Один из воинов поклялся, что эта река — близнец Нила, поддерживавшего жизнь во 
всем Египте. Обратившись к своим ученым, Кир велел объяснить чудо Амударьи. Те 
предположили, что река должна подниматься в далекие горы, покрытые глубоким 
снегом; втекать она должна была не в озеро, а в некое внутреннее море, подобное 
Гирканскому. Вероятно, поэтому она и называлась Морской рекой. На самом деле, 
по мере того как персы двигались вдоль реки на север, им приходилось огибать 
запруды и топи, и стало ясно, что Амударья образовывала на пространстве равнины 
дельту.

— Вы имеете такое сокровище, — говорил Кир местным жителям, — но не усмирили 
реку, чтобы им воспользоваться.

— Кто может усмирить реку? — отвечали они. — Нет, она течет куда хочет.

Это был хорезмский народ. Они обитали в глиняно-соломенных хижинах и немного 
обрабатывали землю по краям топей. Их поселения могли быть уничтожены разливом 
реки или оставлены без воды, если рукава Амударьи меняли свои русла. Они были 
такими же смиренными, как каспии из древнего Аншана, хотя в отличие от 
варваров-греков не верили, что их злоключения шли от судьбы. Судя по их 
объяснениям, вдоль маршрута этой реки не ходили караваны, поскольку вела она на 
север, в степи кочевников, которых они называли дахианами, что просто означало 
«враги».

Кир возмущался, наблюдая, как такие водные богатства без пользы протекают по 
хорезмской земле. Он убеждал сельских вождей, что реку можно обуздать и 
направить по каналам, которые смогут оросить громадные пространства полей и 
лесов с твердой древесиной. Если бы это было сделано, указывал он, то 
хорезмский народ мог бы строить жилье из камня и дерева, а если бы они стали 
процветать, их нашли бы торговые караваны. Но у хорезмцев был на это ответ. 
Если они обогатят землю и самих себя, это привлечет дахиан, и те все отнимут.

— Эти дахиане, должно быть, состоят в родстве с кочевниками-скифами, — сказал 
Кир, — и с этого времени я не позволю им являться на земли, находящиеся под 
моей властью.

Он думал о нашествиях жестоких киммерийцев, которых после нескольких ужасных 
лет заставил отступить мидянин Киаксар. Эта земля с измученным народом, живущим 
у несравненной реки немногим лучше своих животных, могла стать первой новой 
сатрапией на востоке, новым владением Ахеменидов.

По этим причинам, но главным образом потому, что река бросила ему вызов, Кир 
приступил к усмирению великой Амударьи. Он всегда пытался делать то, что 
казалось невозможным, и находить средства, чтобы это совершить. Но река 
проявила себя алчным соперником.

Его инженеры выбрали обширный водоем, который можно было перекрыть дамбой в 
месте вытекания. Его можно было превратить в озеро с набором вытекающих каналов,
 которые, в свою очередь, позволили бы осушить болотистую дельту. Сама дамба 
долгое время им не давалась. Хорезмская глина, в отличие от шушанской земли, не 
хотела при обжиге твердеть и превращаться в кирпичи. Чтобы достичь более 
высоких температур, персы создали новые печи. Тысячи селян принудили они к 
работе, но не могли найти материал, достаточно прочный, чтобы остановить 
течение могучих вод.

Прошли месяцы, пока Кир, его войско и местный народ работали на реке.

— Ничего не подойдет, — сказал наконец Киру один мидянин, самый старый из 
инженеров. — Кирпичная кладка не удержит воду. Может помочь лишь твердый 
известняк или гранит, если их установить в асфальт.

— Хорошо, тогда делайте таким способом.

Старейший инженер вытер руки и проворчал:

— Царю Ахемениду легко сказать «делайте». В этой пустыне я не видел никаких 
признаков твердых камней и асфальта. — Он показал на юго-восток, — Ближайший 
гранит лежит в карьерах Мараканды, в той стороне. Двадцать дней пути. — Он 
показал на запад. — Ближайший асфальт наверняка можно найти с дальней стороны 
Гирканского моря, где горит вечный огонь. Как далеко это отсюда, я не знаю.

— Девяносто дней с нагруженными животными, — сказал ему Кир и обдумал ситуацию.
 — Большая караванная дорога из Мараканды до Раги пересекает нашу реку недалеко 
от этого места. — Собери погонщиков, ступай на дорогу, пройди все станции, 
возьми самых отборных верблюдов и четырехколесные повозки с лошадьми. Тележки 
для волов, которыми пользуются селяне, слишком медленны и не могут двигаться по 
неплотному песку. Плату за транспорт получи по моему приказу у Виштаспы в зачет 
его дани в следующем году. И больше не говори мне, что ничего не подойдет, а 
вместо этого ищи, что может подойти.

До прихода первых грузов с черным асфальтом наступил следующий Новый год. За 
это время, однако, иранские инженеры выкопали котлованы под боковые фундаменты 
дамбы и засыпали их дробленым камнем. Кир с асваранцами исследовали море, в 
которое впадала река, обнаружив объяснение его названию — Островное (Аральское) 
море. Его синие воды были неглубоки и усыпаны неисчислимыми глиняными и 
каменными островами. Ученые экспедиции решили, что в давние времена, известные 
лишь богам, все эти острова соединялись вместе и образовывали высокие горные 
хребты.

Когда Кир переходил водораздел и вглядывался в новые горизонты, он думал, что 
они тоже должны стать частью его владений. За поколения до него по этим 
нетронутым равнинам в поисках развлечений или добычи странствовали предки 
Ахеменидов. Теперь он, первый цивилизованный царь арийцев, возвращался к дикой 
природе, он собирался не грабить ее, а править ею.

В таком, полном чувства гордости расположении духа он почувствовал приближение 
могущественных враждебных богов.

Его предупредили рыбаки с Островного моря. Враги, сказали они, снова идут с 
севера. Вернувшись в лагерь на реке, Кир обнаружил, что весь он был запружен 
семьями беглецов из восточных поселений. И сразу два знатных жителя Мараканды 
искали с ним встречи.

Это были делегаты города караванов; они объяснили, что орды кочевников движутся 
к поселениям, угоняют стада — сами такие же тупые, как животные, — связывают 
вместе женщин и здоровых детей, убивают всех остальных. Путь кочевников был 
отмечен дымом сожженных хозяйств. Выжившие семьи толпами стремились найти 
защиту за стенами Мараканды.

Захватчики относились к племенам массагетов и были беспощадны, словно демоны. В 
этом году, сказали делегаты, вожди кочевников не пожелали взять выкуп и 
пощадить город. Вожди массагетов прибыли с женщинами и пожитками, они поклялись 
своей Великой богине, что преподнесут ей сожженную Мараканду и в ней пожертвуют 
ненасытной богине тысячу лошадей и тысячу пленных мужчин.

Выслушав все эти испуганные речи, Кир и остальные персы пришли к выводу, что в 
набеге участвовали значительные силы, и он мог быть нацелен на получение 
богатой добычи с караванного маршрута. Кир велел своим военачальникам собрать 
хорезмских верховых воинов, гирканцев с парфянами и собственные их полки. 
Каждый всадник должен был взять с собой провианта на неделю, а 
продовольственные обозы они не брали.

— Мы найдем достаточно еды в обозах кочевников, — решил он. — Захватив с собой 
женщин и повозки, они поставили себя в невыгодное положение, их придется 
защищать, в то время как мы сможем передвигаться как захотим.

Кир вспомнил сарматских женщин-воительниц, пытавшихся защитить могилы предков в 
Травяном море. Свой усиленный лашкаргах он не повел в Мараканду, поскольку, 
если бы ему удалось прогнать кочевников, город был бы спасен, но если бы он 
вошел в Мараканду, то оказался бы в осаде степных конных лучников, которые 
дерутся необычно, но в бою опасны.

Таким образом, Кир направился на восток длинными переходами через равнину 
Красных песков, названную так за свою сухую почву. Эта выветренная земля 
вздымалась валами, будто волны на море в шторм, но тонкая весенняя травка 
давала возможность подкормить лошадей. Тренированная армия цивилизованного 
государства встретила кочевников на внешних предгорьях Мараканды.

В тот день Ахеменид вкусил горечь поражения. Степные воины не выстраивались в 
боевой порядок. Словно стаи волков, они неслись по земляным валам. Сжавшись в 
мехах и шкурах на спинах низких лохматых лошадок, они кружили перед скоплениями 
персов, выпускавшими стрелы, и разделялись на группы, чтобы появляться из-за 
бугра с другой стороны. Их дротики пробивали щиты и металлические пластинки на 
туниках.

Будто животные, массагеты, казалось, не обращали внимания на свои раны. Истекая 
кровью, они нахлестывали летевших лошадей, стараясь не отставать от собратьев. 
Низко пригибаясь, вжимаясь в седла, они служили плохими целями для мощных 
персидских луков, лучшего оружия асваранцев. Они не выкрикивали воинственных 
кличей, а испускали низкий вой, в котором звучали ярость и торжество. На руках 
и шеях вождей сверкало золото. Клубы пыли скрывали их, и они неожиданно 
возникали оттуда и глубоко разрезали ряды воинов. Когда сотня персидских 
всадников внезапно напала на кочевников, те разделились перед атаковавшими и 
стрелами уничтожили их с флангов.

В середине утра голосом и звуками сигнального горна Кир отозвал свои полки. 
Позицию для себя он выбрал в длинной плоской долине. От врагов ее загораживал 
заросший кустарником холм, но Кир знал, что невидимые ему наблюдатели следили 
за передвижениями персидских воинов. Он также прекрасно знал, что потерял 
слишком много людей, и продолжать сражение в манере кочевников было бесполезно. 
Они должны были познакомиться с его подходом к бою. Он помнил поговорку 
хитроумного Гарпага — безрассудная храбрость губительна для воинов. 
Воспользовавшись перерывом, пока массагеты решали, каковы должны быть следующие 
их действия, Кир дождался, чтобы воины, ориентируясь на крики командиров сотен, 
снова нашли свои места, а их лошади немного отдохнули. Затем он проехал от 
одного края колонны к другому.

Когда все полковые начальники выехали к нему, он велел им следовать за ним.

— Луки держать в колчанах, — приказал он, — а копья взять в руки. Ни один 
человек не должен вытащить лук или выпустить из рук копье. Ни одна сотня не 
должна отделяться от своей тысячи. — На Кире был венец с драгоценными камнями, 
сверкавшими на солнце под плюмажем из белых перьев — как шлем такой головной 
убор никуда не годился, но зато был хорошо заметен. — Следуйте за мной, — 
ликующим голосом произнес он. — Мы идем туда, где есть место лишь для храбрецов,
 откуда трусы бегут. В этот раз мы идем к победе.

Кир выкрикнул первые пришедшие на ум слова, желая лишь воодушевить своих воинов 
и зная, что достиг своей цели. Он также предполагал, что кочевники, озадаченные 
отводом персидского войска, ждали по своим отрядам, в каком направлении оно 
двинется теперь.

Таким образом, когда Кир во весь опор поскакал к голове колонны, она рысью 
двинулась за ним. Вокруг него сформировалось защитное кольцо копьеносцев. 
Наблюдателям могло показаться, что персы отступали к своему лагерю. Однако у 
них не было никакого возимого имущества и, следовательно, не было лагеря. Кир 
пустил своего нисайского скакуна легким галопом. Про себя он отсчитывал минуты, 
стараясь представить, что за это время должны были сделать вожди кочевников и 
как скоро смогут они собраться вместе, чтобы начать новую атаку. Продолжая 
считать, он почувствовал, как бежавшие за ним лошади ускорили шаг.

Он провел колонну вокруг земляной насыпи и направил коня в сторону массагетов.

Как он и надеялся, все кочевники оказались на виду, несколько темневших отрядов 
собирались воедино. Кир отпустил поводья, и его опытный нисанец, фыркнув, 
галопом помчался в сторону врага. Сзади послышались команды военачальников, 
развертывавших свои полки в боевой строй. Они мчались вперед, опустив копья 
вниз вдоль всего фронта. Сначала кочевники стали медленно отступать, вновь 
разбиваясь на стаи. Но у них не было мечей и копий, как у всадников Ахеменида, 
не было той же воли, чтобы стоять и драться врукопашную. Наступавшие персы 
прорвались через них.

Тогда темные стаи массагетов стали откатываться все дальше и быстрее. Кир в 
первый раз увидел их лагерь, с повозками, животными на привязи, многочисленными 
пленниками. Когда он направился в ту сторону, массагеты тоже повернули, 
стараясь перехватить персов, пока те не приблизились к лагерю. Теперь их вой 
превратился в яростный вопль.

Не сумев противостоять нападению, кочевники пытались спасти имущество и женщин, 
ожесточенно размахивавших луками среди повозок. Но видимо, как только массагеты 
начали разбегаться, никакая сила уже не могла собрать их вместе.

К концу дня отряды кочевников исчезли за северным горизонтом. Перед заходом 
солнца Кир отозвал погоню, чтобы вернуться в лагерь, где царил беспорядок, 
освободить связанных пленников и собрать в одном месте перепуганный скот. 
Повозки массагетов были полны награбленного в местных селениях добра. Женщины, 
освобожденные из рабства, плакали от радости, торопясь приготовить на походных 
кострах еду для утомленных воинов. Кир спешился — он сидел в седле четырнадцать 
часов, — чтобы съесть немного творога и кураги, размоченной в чаше с водой.

— Разве я не предсказывал, — спросил он у своих людей, — что ужинать мы будем в 
лагере врагов?

— Да, верно! — вскричали все вокруг, восхищаясь своим царем. — Истинная правда, 
ты наш пророк и Пастух, ведущий нас от убытка к изобилию!

Кир не напомнил им, что в тот день они стояли на грани катастрофы. Он хотел, 
чтобы его сын или эламская жена были бы с ним в тот вечер, поскольку он мог бы 
поделиться с ними мыслями. Но смог ли бы? После резни в Красном ущелье Амитис 
изменила свое отношение к нему. Так как стоявшая вокруг толпа ждала его слов, 
он выбросил обе руки к темнеющему небу.

— Вот сияют они — семь звезд-защитниц, хранящих нас. Разве не поведут они 
персов к новым победам?




ПЕРЕДВИЖЕНИЕ ГРАНИЦ


Когда Кир триумфально въехал в Мараканду, благодарные купцы этого караванного 
города устроили празднование в террасированных садах.

Для этого их устлали коврами и осветили китайскими фонариками, развешанными на 
фруктовых деревьях. Ахеменида усадили в серебряное кресло, стоявшее на шелковом 
ковре. Поэты пели ему дифирамбы, ставили выше Ахемена, брата Джамшида, 
покорившего демонов севера. Его смертоносный меч, пели поэты, принес героям 
Ирана самую незабываемую победу над их старыми врагами с Туранской равнины. 
Такой победы, восклицали они, до сего дня не удавалось одержать ни одному 
смертному.

Терпеливо слушая поэтов, Кир думал, что был в этот день слишком занят и не 
удосужился вынуть меч из расписных ножен, а одержать окончательную победу над 
сарматами и массагетами будет посложнее, чем усмирить Амударью.

Выпив вина и расслабившись, магнаты Мараканды толпились вокруг Кира, кланялись 
ему как своему царю, клялись возвести для него дворец из нефрита и халцедона и 
выделить для его казны десять талантов серебра, а для его удовольствий лучших 
благородных дев. Кир поблагодарил их за добрые намерения, но вместо этого 
попросил найти для него тысячу двугорбых верблюдов, тысячу повозок с волами, 
тысячу мастеровых и столько же храбрых молодых воинов. Все это, сказал он, 
поможет ему в работе, которую он хочет сделать для Мараканды.

Со своей стороны он сделал Мараканду главным городом новой сатрапии — Согды. 
Так с древних времен называлась обширная территория между двумя восточными 
реками, Морской рекой и Песчаной рекой. Сатрапом он назначил одного из согдиан. 
Здесь, на востоке, как и в случае с Виштаспой, он оставлял управление в руках 
знатного местного жителя. На западе он заменил Астиага, Креза и других 
преданными ему персами, мидянами и армянами.

— Несколько дней назад, — сказал он маракандской знати, — вы обратились ко мне 
с просьбой помочь защитить стены вашего города. Теперь я передвину вашу границу 
на север на расстояние одного месяца пути. С этого времени вы сможете мирно 
вести вашу торговлю, что, как я думаю, вы способны делать лучше всего прочего.

Купцам Согды эта идея показалась очень нестандартной — переместить подальше их 
врагов-кочевников и тем самым защитить стены и караванные пути. Втайне они 
сомневались, что персидский царь сможет сделать что-либо в таком духе, но за 
год он это сделал. Он заставил все поселения кочевников перебраться на север, 
за естественную преграду широкого Арала и Сырдарьи, Песчаной реки. Эта река 
начинала быстрый бег с высокой гряды рядом с Маракандой и через шестьсот миль 
впадала в Арал. Кочевники никогда не смогли бы навести переправу через такое 
водное препятствие, а их переправе через реку на плотах или надутых шкурах 
животных можно было помешать. Чтобы постоянно наблюдать за Сырдарьей, Кир 
воздвиг семь фортов, как раз по числу звезд-хранительниц, со станциями смены 
лошадей по соединявшей их дороге. Как опорную точку новой границы, он построил 
укрепленный город, названный Городом Кира, или просто Кирой. Эти сторожевые 
посты должны были подавать ранние предупреждения о набегах и вторжениях, чтобы 
в Мараканде смогли организовать защиту.

На следующий год после сооружения Киры инженеры закончили укрощение другой реки,
 Амударьи. При разливе заполнялось озеро за новой каменной дамбой; пять 
шлюзовых ворот выпускали воду в пять каналов, орошавших поля почти до самого 
моря. Сатрап Хорезмии контролировал поток воды и собирал налог с поселений, 
получавших воду. Не будут платить, сказал Кир, не давать воды.


* * *

Затем утром перед отъездом с равнины Кир получил предупреждение. Он проснулся 
до рассвета, почувствовав чье-то присутствие в шатре, и подумал, что слуга 
собирает вещи перед дорогой, — Кир всегда отправлялся в путь на рассвете. Рядом 
с ним не было никакого движения, в полной тишине он мог слышать, как у входа 
вполголоса переговаривались охранники из его тысячи.

Вскоре он перестал сомневаться, что на фоне стены шатра видит темное пятно. 
Лежа молча на соломенном ложе, Кир разглядел стоящую фигуру, застывшую на месте.
 Над укутанным в черные одежды телом выделялось бледное лицо, и Кир набрал в 
легкие воздух, готовясь криком позвать своих людей. В тот же момент фигура 
заговорила с ним, произнеся слова, которые он почти не понял. «Второй раз.., 
принес вред.., ее народу, который не причинял ему вреда».

Сдержанный голос не принадлежал мужчине, он напомнил Киру разгневанную Томирис. 
Кир подумал о Великой богине и начал подниматься с ложа. Через несколько секунд 
он уже боролся с напряженным телом, пытаясь поймать размахивающую руку и 
чувствуя на своем лице горячее, прерывистое дыхание. Кир напрягся и отшвырнул 
противника от себя. Фигура сразу исчезла. Дыхания не было слышно.

На циновку у его ноги что-то упало. На ощупь он нашел и зажал в руке мягкий 
металл тяжелого кинжала. Тогда, откинув занавеску, он вышел из палатки и 
оказался перед двумя охранниками с копьями, с любопытством уставившимися на 
него.

— Кто вышел отсюда передо мной? — спросил он.

Молодые воины переглянулись, и один застенчиво объяснил, что не было никого, 
кроме женщины, закутанной в плащ, — красивой женщины с распущенными волосами.

— Вы видели, как она входила?

На этот раз они ответили сразу же:

— Нет, не в нашу смену.

Они перевели глаза на правую руку Кира. При свете ночника он увидел, что сжимал 
в ней кинжал из темного золота, и пальцами ощутил знакомое изображение Иштар и 
львицы. Очень давно в Травяном море после убийства Вартана он выбросил этот 
знак богини. Случилось это после разграбления сарматской гробницы, когда он не 
посчитался с просьбой принцессы Томирис.

Не дэва богини его навестила; почти наверняка это была сарматская женщина и, 
возможно, сама Томирис, высказавшая ему в лицо свою ненависть. Она вошла 
крадучись в последние мгновения темноты, когда лагерь зашевелился. Гнев охватил 
Кира, и он вскричал:

— Слепые сторожевые псы, пропустить бродячую шлюху через свой пост!

Когда на его крик прибежали другие со своим оружием, Кир приказал убить молодых 
охранников их собственными копьями. Распоряжение тотчас было исполнено. Позднее 
Кир сожалел об этом.

Убитые воины считали, что стройная женщина, выскользнувшая из шатра до рассвета,
 оставила его ложе, прослужив ему всю ночь. И быть может, богиня, защищавшая 
женщин, в этот миг их заколдовала.




ОПАСНЫЕ ВЕРШИНЫ


Дальше на восток Кира позвало событие, которое нельзя было назвать серьезным. 
До сих пор, поворачивая лошадь к восходу, он следовал своему стремлению 
открывать новые земли. И уступал ему, хотя приближалась четвертая зима его 
путешествия, и придворные привозили настойчивые призывы к царю и армии 
вернуться в Экбатану. Этим событием стало появление членов Белого братства, 
попросивших разрешения унести тела убитых охранников и похоронить их.

— Они слетаются на падаль, как коршуны, — проворчал старый Эмба.

Раздраженный Кир вызвал к себе белых монахов:

— Вы, кто не подчиняется ни начальникам, ни кави, вы, кто похваляется Золотым 
градом, где солнце будто бы светит всегда, должны отвести меня туда. Серебра у 
меня теперь довольно, но мне нужно добыть и немного золота. Где находится это 
место? Где течет река, несущая золото?

На самом деле теперь, когда ему нужно было обеспечивать средствами к 
существованию полки восточных народов, Киру требовалось пополнить запасы 
сокровищ в сундуках. Чистое золото кинжала Иштар напомнило ему об этом.

Как их собратья на хребте Коара, белые монахи улыбнулись, словно услышав 
непонятную для Кира шутку. Один из них сказал:

— Передвигающийся ползком прокаженный может найти наш город и выпрямиться; 
голубь со сломанным крылом может пролететь над ним, но царю земному никогда не 
найти его.

— Подобные загадки, — возразил Кир, — не нуждаются в разгадывании. Они скрывают 
истину, которую как раз я и собираюсь узнать.

Он приказал взять одного из них, более сильного на вид и более веселого, 
связать ему руки и посадить на вьючную лошадь, чтобы показывал армии дорогу. 
Странствующий нищий назвался Хадду, но не сказал имени своего отца. Он не 
казался опечаленным оттого, что его скрутили и велели служить проводником. Кир 
сам задал направление движения на восток, вверх по Амударье. Он считал, что 
имел два ключа к так хорошо хранимой тайне Белого братства. Караваны 
определенно привозят золото из какой-то области на востоке. А на Коаре белые 
братья говорили о своей родной реке Заравшан, несущей золото, впадающей в 
Амударью. Наиболее вероятно, она протекала в верховьях, которые, как считали 
персидские ученые, находились далеко и, конечно, в более высоких цепях гор, где 
мог лежать глубокий снег.

Армия начала марш довольно охотно, поскольку бывалым воинам нравилось искать 
сокровища и все они беспрекословно повиновались Киру. В дикой местности его 
личное желание становилось для них законом.

Почти сразу они покинули караванную тропу и направились вверх вдоль могучей 
реки через красные лессовые горы и сужавшиеся ущелья к высотам, где никто не 
обитал. Они взбирались по уступам таких громадных гор, что их вершины 
скрывались в облаках. Холод с каждым днем усиливался.

Тогда проводник Хадду перепугался. Он бросился перед Киром на колени и умолял 
его повернуть обратно.

— Куда? — спросил царь. — Какой путь ведет к вашим домам?

Глубоко обеспокоенный Хадду замотал головой:

— Великий царь многих и многих, ты не сможешь пройти этими долинами. Поверни 
назад, пока снег не закрыл тебе дорогу.

О ползающем прокаженном он больше не вспоминал. Из птиц Кир здесь заметил лишь 
ширококрылых орлов да воронов; вокруг росли изогнутые ветром карликовые сосны. 
К тому же тропа уперлась в истощавшуюся реку. Животным и пешим людям пришлось 
ее перейти. Тропа должна была вести через горы. Но куда?

Далеко впереди и выше поднимавшейся армии над водопадом ревела река. Звук этот 
усиливался и слабел вместе с ветром, как рычание, рассерженного зверя. Кир 
почти физически ощутил свирепость этих пиков, более высоких, чем горы Парсагард.


На следующий день сильный ветер унес облачную вуаль, окружавшую армию персов. 
Из глубин ущелья под ними, кружась в дьявольском танце, поднималась пыль. Над 
ущельем возникли горделивые вершины, завернутые в снежные покрывала. Под 
порывами ветра снег срывался с круч и пускался в собственный танец.

Люди и животные искали опоры на скалах вдоль тропы, наклонясь против слепившего 
их ветра. Им казалось, что плоская земля повернулась, взметнувшись над ними и 
рухнув до невидимых глубин. Хадду крикнул, что такой ветер должен принести бурю.


Однако к концу дня ветер стих, а небо за башенками гор прояснилось. 
Горизонтальные лучи солнца ослепили путешественников ярким блеском, но не 
согрели. Тяжелый синий цвет неба выглядел не доброжелательно, а угрожающе. И 
там, где тропа уходила от ущелья, она разделялась на две, одна поднималась к 
водопаду, а другая сворачивала вправо. Гирканские вожди, двигавшиеся в 
авангарде, вернулись спросить у Кира, какую дорогу им выбрать, и он не смог 
ответить. Все натянули на головы войлочные шапки и плотно обернулись плащами, 
защищаясь от укусов холода. Кир созвал всех военачальников, чтобы обсудить 
ситуацию у костра, который удалось развести из скудного леса его слугам.

— Теперь буря недалеко от нас, — предупредили его горные жители.

— Тогда освободите пленного, Хадду, — приказал он и тихо добавил:

— И проследите, куда он пойдет.

Поскольку в такой опасности всем было дозволено говорить откровенно, вожди и 
военачальники, все по очереди, от старейшего до младшего, высказали свои 
страхи: неизвестные боги этих вершин перекрыли им дорогу; любимые нисайские 
скакуны могут не пережить еще три дня без еды; они больше не знали, какой 
дорогой следовать и что за люди ждали их за этими вершинами. Кир рассудил, что 
две тревоги перевешивают все остальные: страх за лошадей, без которых они 
станут беспомощны, и ужас перед холодом, идущим от солнца, обители Ахуры, бога 
арийцев. Теперь уже все страстно желали вернуться.

Кир не высказал своих мыслей, пока не спустилась тьма и белые пики не 
превратились в стоявших над ними призраков. Тогда он спросил, какой путь для 
своего бегства выбрал нищенствующий бродяга.

— Этот Хадду, — неохотно ответил один из чиновников, — улизнул по тропе направо.


Отойдя от яркого костра, Кир взобрался на выступ скалы и посмотрел в указанном 
направлении, на юг. В полнейшей темноте он разглядел единственную точку света. 
Это мог быть и довольно близкий светильник, и далекий большой костер. Свет не 
двигался, и персы решили, что он идет от костра, разожженного на отдаленной 
горной вершине. Если это действительно было так, то люди должны были его 
поддерживать.

— Бродяга клялся, что не сможет нас провести, — заметил Кир, — но все же 
непреднамеренно сделал именно то, что от него требовалось.

— Не совсем непреднамеренно, — угрюмо вставил чиновник. — Когда я разрезал на 
нем веревки, он предупредил меня, чтобы я возвращался назад, если не хочу стать 
пищей для коршунов.

Киру пришло на ум, что гирканский чиновник, жаждущий вернуться на родину, мог 
это выдумать. Перс не стал бы лгать.

— Тем не менее мы смогли высмотреть маяк, на который можем ориентироваться, — 
резко сказал он. — Пусть люди отдыхают и спят, если могут. Как только начнет 
рассветать, лашкаргах направится на юг, в сторону сигнального огня.

Они не успели двинуться дальше, как свет звезд потускнел и шквал со снегом 
обрушился на них. Чувствуя силу снегопада, Кир быстро поднял своих спутников, 
чтобы скорее отправиться по тропе направо. Как он и боялся, снег скрыл далекий 
огонь. Стараясь держаться к ветру спиной, они двинулись вперед, ведя в поводу 
лошадей и нащупывая тропу ногой, как слепцы.




ГДЕ ПРАВИЛ ЗАРАТУСТРА


На второй день они спустились в укрытую снегом долину, в которой животные могли 
подкрепиться лишайниками на скалах и кустарником. В эту ночь путешественники 
снова могли поспать вокруг костров, укрывшись в густом сосновом молодняке. 
Здесь Кир объявил остановку, чтобы отставшие из-за бури воины могли подойти к 
кострам. Но не все отряды больных и заплутавших присоединились к основной 
колонне, и сама армия превратилась в скопление голодных скитальцев. Всеми 
владела одна мысль — достичь огня, прерывисто светившегося сквозь бурю. На 
третий день снегопад прекратился, они снова почувствовали тепло солнца и 
услышали звук бежавшей неподалеку воды.

Долина расширялась, спускаясь к плодородной равнине с блестевшим под солнцем 
озером. Взглянув назад на белые вершины, с которых они спустились, Кир понял, 
что они не смогут вернуться тем же путем, пока не кончится зима. Персы рысью 
двигались вперед вдоль тропы, вскоре она расширилась, превратившись в 
проселочную дорогу, и они нагнали группу странников, из которых, как оказалось, 
всякий был или слепым, или хромым. Подняв лица к теплу, они кричали, что хотя 
не могут видеть солнца, но могут его ощущать. Одетый в меха почтенный старец, с 
трудом передвигавшийся, опираясь на посох, крикнул, что они находятся в царстве 
солнца. С ним вместе медленно ковылял прокаженный, старавшийся держаться в 
отдалении и не касаться своего спутника.

Кир спросил калек, кто правит этим царством.

— Никто не правит, ни царь, ни кави, — упрямо твердили они. — Это земля 
Заратустры.

— А где же он?

Все страдальцы, как один, показали на синюю вершину у дальней стороны долины:

— Там!

А прокаженный авторитетно добавил:

— Там, у костра Бактрии.

Кир предположил, что этот костер мог быть тем самым маяком, за которым они 
следили во время бури. Пока он ехал дальше, поток людей, похожих на паломников, 
все возрастал, и на обращенные к ним вопросы они давали загадочные ответы. Где 
здесь храм, где жилище богов? Его уверяли, что храма здесь ему не найти, здесь 
нет такого места. Тогда где же место для жертвоприношений? Нигде, стояли на 
своем паломники. А куда они шли? Возрождать свою жизнь.

Никогда прежде Ахеменид не попадал в страну без храма и без жертвенного алтаря, 
окруженного жрецами. Проезжая мимо стоявшей у дороги лачуги, он остановил коня, 
чтобы понаблюдать за крепким мужчиной, занимавшимся голубями и фазанами, 
сидящими в клетках. Сосредоточенно привязывая щепку к голубиному крылу, человек 
не позволял увидеть свое лицо, но Кир признал Хадду и окликнул его:

— Ты говорил правду о прокаженных и птицах со сломанными крыльями. Хотя, как 
видишь, я хоть и царь, но все-таки нашел дорогу в эту бактрийскую долину.

— Да отведет Ахура-Мазда зло от твоего пути!

Затем Хадду молча склонился над своим пернатым пациентом, и через мгновение Кир 
направил коня дальше. Ему пришло в голову, что бродяга возвращал птице жизнь, 
будто бы это было так важно. Между тем его люди утоляли голод свежим молоком и 
мясом, а их лошади щипали сочную травку. Прежде чем Кир достиг конца долины, он,
 поговорив с учеными, решил, что значительная глубина долины делала ее теплой 
даже зимой. Огромные снежные бастионы наверху снабжали долину неиссякаемой 
свежей водой и охраняли от вторжения. Хотя Белое братство старалось сохранить в 
тайне наличие ведущей сюда дороги, но ведь должна быть и другая дорога, ведущая 
обратно. Глазам чужаков цепь гор казалась лишь барьером, в то время как местные 
жители должны были знать в ней проходы.

Обитатели долины убежденно называли ее мирным местом, но старались не 
рассказывать о том, что лежит за ней на востоке.

— Земли за горами, — коротко отвечали они. Терпение и убеждение помогли Киру 
узнать, что там находились верховья реки Инд, которая текла к городам, 
процветавшим в прежние времена. Киру очень хотелось изучить получше эту Индию. 
Он подозревал, что бактрийцы торговали с купцами в долине Инда, ведь у них в 
домах было так много экзотических вещей и прозрачных тканей. Их врачи 
пользовались лекарствами, неизвестными даже в Вавилоне, хотя писать умели не 
лучше Кира. Сами люди, собравшиеся в долине, казалось, пришли из многих стран, 
возможно, среди них были беженцы, но все объединились и хранили свои тайны от 
Кира.

Он искал их город, думая, что в нем найдет настоящих правителей страны, но 
просто наталкивался на деревушки, поднимавшиеся по склонам, как птичьи гнезда 
на огромном дереве. Везде ему предлагали свежую пищу в золотых сосудах, и везде 
представители деревень утверждали, что не платят налогов ни двору, ни храму.

В это Кир не верил.

— Зачем же вы в таких количествах добываете ценное золото, — спрашивал он, — 
если никак им не пользуетесь?

Бактрийцы отвечали, что они используют мягкий металл для украшения тонкой 
домашней посуды. Они гордились своими ювелирами и привели к Киру одного из 
мастеров этого ремесла, чтобы тот показал образчик своего искусства — 
миниатюрную крылатую лошадь, устремлявшуюся вверх с развевающимися гривой и 
хвостом. На раскинутых крыльях было видно каждое перышко. Ни одна из статуй 
сокровищницы царя Креза не выглядела так натурально и не имела так превосходно 
выполненных деталей. Кир очень хотел получить лошадь и спросил ювелира, какую 
цену он назначит за крылатую лошадь, но мастер отказался продать свою работу, 
объявив, что сделал ее, приложив все свое умение, чтобы преподнести Ахуре-Мазде,
 и вторую такую же сделать уже не сможет.

— Так почему же ты не поместишь свой дар в святилище Ахуры? — спросил Кир.

— На алтарь с огнем? — Бородатый ювелир покачал головой. — Нет, Заратустра 
сказал, что святилище мудрого Господа находится у каждого очага или нигде.

Все эти загадки бесили Ахеменида. Хотя бактрийцы скрыли от него свое святилище, 
они не делали тайны из источника их золота. Оно не было выкопано в шахтах, его 
просеяли из песка реки, вытекавшей из их озера, реки, называвшейся Заравшан. 
Вспомнив, что Заравшан впадает в Амударью, Кир подумал, что это может быть еще 
одним путем, ведущим из долины, открытым зимой и, вероятно, использовавшимся 
торговыми караванами, привозившими редкие товары из Индии, чтобы обменять на 
золото Бактрии. Тогда он спросил себя, не перехитрил ли его внешне глупый Хадду,
 притворясь, будто верил, что длинная и опасная тропа через высокие горы вела в 
Бактрию.

С самого начала Кир понимал, что эта земля без всякой видимой власти была более 
благожелательна, чем его родное царство Аншана. На ней не было ни 
невольников-каспиев, ни рабов, как на греческом побережье. Ее золотые сокровища 
могли превосходить те, что хранились в слитках подвала Креза, просто эти 
сокровища были рассыпаны по деревням в долине. Поля здесь как следует 
вскапывались, стада скота должным образом паслись на склонах гор. Озеро 
предлагало жителям неиссякаемый резервуар воды. Персы Кира уже говорили об этом 
месте как об истинном рае, правда, стройные молодые женщины не обращали 
внимания на чужеземцев.

Казалось невероятным, что такая замечательная жизнь могла поддерживаться без 
твердой власти — несмотря на торжественные заявления обитателей. И эту власть 
должны были спрятать от незваных гостей. Неугомонный Кир не терпел тайн и после 
явно целенаправленного опроса и скитаний по долине в уме сузил головоломку до 
двух неизвестных факторов: неуловимого пророка Заратустры и горы с вечным огнем,
 который кто-то должен был поддерживать. Он рассудил, что беглец Заратустра 
должен был прятаться на отдаленной горе. Она казалась необитаемой, и никто из 
хозяев его деревни не предлагал показать Великому царю мидян и персов, как на 
нее подняться. И Кир никак не показывал свой интерес к ней.

Когда приблизился канун Нового года, Кир показался на конных скачках, 
понаблюдал за плясками своих воинов и, когда они стали готовиться к ночному 
торжеству, удалился в свое жилище, которое выбрал на выступе горы с костром. Он 
сказал охранникам у двери, что устал после дневных соревнований, и его ни в 
коем случае нельзя беспокоить. В спальне он отложил оружие, отличительные знаки 
и накинул короткий черный плащ. Затем он призвал к себе Эмбу, старейшего слугу.

— Мы отправляемся, — объяснил он, — посмотреть, что от нас прячут.


* * *

К тому времени, как они достигли скалистого склона горы, взошла луна. Оба 
мужчины были искусными скалолазами, а путь на вершину Кир наметил еще накануне. 
На самом деле они оказались на тропе, которой пользовались и другие. Там, где 
скала возвышалась отвесно, тропинка поднималась к расщелине. Приложив ухо к 
камню, Кир услышал эхо голосов. Звуки то усиливались, то стихали, и Кир с 
удовлетворением подумал, что это мог быть гимн. Он предполагал, что в ночь 
перед Новым годом последователи Заратустры должны были исполнять в своем 
высоком убежище соответствующие ритуалы.

Отблески огня над ними стали ярче, когда скалолазы добрались до последней 
группы ступенек, вырубленных в скале. Они вышли на террасу из белого известняка,
 освещенную огнем костра. Дальше громоздилась цепь снежных вершин. К Ахемениду 
подошел какой-то человек и спросил:

— Что ищет Великий царь?

Кир узнал сначала голос, а затем и самого мага, который когда-то трудился у 
башни Экбатаны. Вероятно, одежды Белого братства делали странника выше, чем он 
казался прежде.

Много людей в таких же одеждах выжидающе смотрели на Кира, сидя у возвышения, 
где горел огонь. Оно совсем не походило на алтарь. Дрова, принесенные, должно 
быть, снизу, были сложены сбоку от возвышения. Оглядевшись и не заметив никаких 
признаков жертвы, принесенной человеческими руками, он ответил:

— Я ищу пророка Заратустру, покажите, где вы его прячете.

Не говоря ни слова, маг подвел Кира к возвышавшейся темной скале. Там он 
остановился и коснулся квадратной плиты. Он сказал:

— Здесь мы его похоронили.

Огонь костра и сияние луны, смешиваясь, создавали необычное освещение этого 
места. Белые отшельники перестали обращать внимание на Кира и его слугу. Они 
снова запели свой гимн, и Кир прислушался к словам:

Он бежал из многих стран От знати, друзей и жрецов, Бежал от принцев-лжецов И 
воинов К свету.


* * *

Кир присутствовал на многих ритуалах, посвященных многим богам, но никогда не 
видел такой простой церемонии. Он не задавал вопросов, и последователи 
Заратустры продолжали петь гимн, иногда двое из них забирались на возвышение, 
чтобы подложить дров в костер. Сделав это, они подбирали легко узнаваемые ветви 
бальзамического тополя и раскидывали руки на все четыре стороны ночного неба.

Казалось, прошло совсем немного времени, и горизонт на востоке заметно 
изменился. За далекими вершинами разгоралось пламя восхода. На западе полная 
луна начала бледнеть. Тогда Белые братья прекратили петь гимны и собрались 
спуститься вниз по тропинке в долину. Деревушки внизу оставались в темноте, их 
обитатели спали после позднего праздника. Однако по зеленым откосам гор уже 
двигались черные стада коз и серые отары овец. Когда два отшельника заняли пост 
у костра, Кир с магом направились вниз. Ахеменид думал о паре алтарей-близнецов,
 воздвигнутых Атару и Ахуре на великолепном мраморном святилище в Парсагардах, 
над залом нового дворца. Когда Кир спросил мага о могиле, тот сказал, что 
Заратустра был убит при набеге несколько лет назад. Последователи перенесли его 
тело в уединенную долину, в которую он так стремился.

— Значит, ты не называешь его пророком?

Маг явно удивился:

— Нет, он был нашим учителем.

Кир спросил:

— Он учил, что солнечный Ахура — самый великий из всех богов?

Они находились в деревне рядом с источником, из которого какая-то женщина 
наполняла кувшин водой, не обращая на них внимания. Вокруг нее нетерпеливо 
пищали проголодавшиеся цыплята, подбежала собака и растянулась на земле 
погреться на солнышке. Маг ответил:

— Нет. Ахура-Мазда — это лишь одно из многих имен единственного существующего 
бога.

— В вашей долине?

— Во всех долинах.

Постарев, маг приобрел значительность. Хотя у него, по-видимому, не было 
никаких обязанностей, он чувствовал на себе груз ответственности. Расставаясь с 
Киром, он склонил голову и попросил:

— Великий царь далеких земель, ты пришел к нам непрошеным. Твоя армия нарушает 
мир наших полей, и ты не можешь его восстановить. Но оставь Бактрию такой, 
какой ее нашел, не пытайся присоединить эту землю к своим владениям. — Он 
вытянул руку на запад и посмотрел Киру в глаза. — Там я видел слишком много зла.
 Из всех правящих принцев ты самый человечный. У тебя есть воля и власть, чтобы 
поворачивать реки и, может быть, исцелить города от мора. Но у тебя нет власти 
исцелить то, что ты не понимаешь. Оставь нам мир, к которому мы стремимся для 
наших душ.

Слово душа было незнакомо Киру. Он предположил, что оно принадлежит к условному 
языку культовых жрецов, и рассердился. Никогда ранее царственного Ахеменида не 
обвиняли в недостатке понимания.

— До сего дня у меня не возникало проблем с пониманием истины! — вскричал он. — 
Но я, Кир, не склонен ко лжи!

Маг вызывающе поднял голову:

— Мы служим истине! Ложь — нам враг.

Кир долго смотрел в глаза странника. Затем он вынес свое суждение господина:

— Я слышу эти слова довольно часто. Теперь, маг, твой народ должен доказать их 
мне. Приведи свои доводы, и по выявленному в них добру или злу я, царь, решу 
судьбу Бактрии.

И лишь позднее, растянувшись на ложе, чтобы немного вздремнуть, он вспомнил, 
что использовал слово греков — судьба. Эмба складывал его плащ, бормоча:

— У этих певцов гимнов слишком много золота. Как они могут надеяться, что их 
оставят в покое?




КИР СУДИТ БАКТРИЙЦЕВ


Кир слушал показания последователей Заратустры, сидя на пороге дома в рубахе 
для охоты, без хранителей закона и без писцов, так что записывать вопросы и 
ответы было некому. Он сам все хорошо запоминал, но ответы его не удовлетворяли.
 Множество самого разного народа собралось на ступеньках порога, и все жаждали 
свидетельствовать, поэтому Ахеменид вызвал их говорить по очереди. Маг не 
появился. Вместо него Кир услышал старика из Белого братства, утверждавшего, 
что узрел истину, селянку, лепетавшую об исцелении домашних животных, и 
прокаженного, верившего, что излечится от своей болезни.

Терпеливо их слушая, Кир пришел к выводу, что они отрицали могущество родовых 
арийских богов, даже таких, как Анахита и Митра, верховных божеств правосудия и 
войны. (Хотя ювелир создал изображение крылатой лошади, которая однажды понесла 
Митру к солнцу.) Само солнце они считали не более чем огромным дарителем света. 
(И Кир припомнил философию милетян, представлявших себе громадную Вселенную 
вокруг этого небесного тела.) — Нет, — вскричало несколько голосов, — Митра 
требует кровавой жертвы и превращает мудрых людей в лжецов. Он разоряет 
пастбища. Его милость покровительствует дэвам — демонам, — которые оружием, 
болезнями, страданием лишают нас жизни. Митре служит больше сил зла, чем сил 
добра.

— Тогда, — спросил Кир, — может быть, Ахура стоит выше таких богов?

— Ахура действительно господин мудрости, непостижимый и невидимый. Кто может 
пристально смотреть на солнце? Поистине он велик, но не самый высший.

— Скажите мне, кто же высочайший?

— Тот, кто создал нас и навечно скрыт от нашего знания.

Паломник из Индии говорил об огне как знаке величайшего из богов. Он назвал его 
огнем Вишну.

— Хорошо, — сказал Кир, — а что это за таинственная вещь внутри вас — душа?

Они ответили: это дар великого создателя, заставлявшего солнце поддерживать 
жизнь. Душа — это сущность каждого. Она может возобновить свою жизнь после 
смерти тела. Душа не может умереть никогда.

Кир решил, что они имеют в виду фраваши, отделенного от тела духа, 
сопровождавшего его справа, с хорошей стороны, и иногда говорившего с ним. 
Разумеется, его фраваши знал о тайнах, скрытых от простых смертных. Однако Кир 
не мог вообразить, что его фраваши бессмертен и живет сам по себе на всем 
протяжении времени.

Последователи Заратустры объяснили, что после смерти человека фраваши-душа 
поднимается на Судный мост. Если в этот момент времени за душой числится больше 
добрых мыслей и дел, чем злых, то она переходит через мост к возрожденной жизни.


В этом Кир обнаружил сходство с древним законом иранцев о суде, по которому 
истец имел право назвать все свои добрые дела и противопоставить их дурным 
поступкам.

— Что же, приведите мне доказательства, что жизнь продолжается после смерти 
тела, — потребовал он.

Посоветовавшись между собой, последователи Заратустры послали за человеком по 
имени Ашир. Кир терпеливо подождал, пока селяне принесли сделанные из ветвей 
носилки, на которых лежал больной старик, совершенно седой и очень худой. Члены 
братства энергично объяснили, что Ашира прозвали Роком, поскольку он был 
приверженцем их учителя — следовал по стопам Заратустры от его родины у 
Каспийского моря до дома Виштаспы. Теперь Ашир уже чувствовал дыхание смерти. 
Незадолго до Нового года Аширу было видение.

— Во сне?

— Нет, его глаза не закрывались, ведь он ждал смерти.

Из носилок поднялась рука старика, призывая к тишине. Он поднял голову, 
посмотрел на Кира и произнес:

— Я бодрствовал. В это время свет изменялся — луна бледнела, а солнце 
поднималось. В комнату вошел еще человек, и это был Заратустра. Он мне сказал: 
«Ты потеряешь жизнь, чтобы обрести ее обновленной — ты, верный слуга Господа».

Кир подумал, что пророк Заратустра сам нашел скверную смерть от копья воина по 
приказу кави.

— А сам-то ты веришь, — спросил он, — что благодаря своему служению достигнешь 
бессмертия, словно бог?

На худом желтоватом лице отразилась радость, а глаза больного сверкнули.

— Это истинная правда.

Кир сделал знак носильщикам, чтобы унесли Ашира.

— Значит, я, царь, обречен, — сказал он, не задумываясь, — поскольку никому не 
могу служить. Я сужу по всем вопросам — и не могу быть судим сам.

Ашир попытался возразить, и носильщики не двигались, пока он говорил. Он 
выкрикнул, суд Господа распространяется на кави, принцев и царей на земле. Он 
распространяется на Кира, правителя мидян и персов, так же, как и на пастуха, 
стерегущего свое стадо.

Кир сказал:

— Служа другому, я не сдержал бы клятву царя своему народу. Прощай, Ашир, у 
меня нет вопросов к твоему видению. — Он встал и объявил собранию, что слушание 
закончено.

Ожидая, когда егери приведут собак, он думал об имени Пастух, данном ему при 
рождении. Оно могло означать простую обязанность — заботиться о стаде животных 
или о такой группе людей, как бактрийцы, которые занимались сельским хозяйством 
в своих плодородных долинах. Управлять персами, мидянами, каппадокийцами, 
лидийцами, греками и всеми очень разными народами Востока было совершенно 
другим делом, гораздо более сложным. Разве не назвали его «царем народов»? 
Когда подъехал Эмба и подвел нисайского скакуна, Кир решил, что к 
последователям Заратустры следует отнестись более твердо, чем к милетянам.

Его разведчики донесли, что новообращенные сторонники Заратустры имелись даже в 
далеких народностях Индии, не говоря уж о Гиркании и Парфии Виштаспы.

Вставая рано, на восходе солнца, Кир часто слышал пение асваранцев. Последнее 
время они вспомнили свой гимн рассвету, к которому не возвращались много лет, 
после того как в воинство Кира стали вступать представители других земель. 
Теперь свой гимн они объединили с гимном Заратустры.

Кир решил, что должен отбыть из долины сразу же, как только узнает удобный путь.


Действительно, состояние его армии настоятельно требовало продолжить поход. 
Хотя людям и животным хорошо жилось в долине, невозможно было так долго 
оставлять в бездеятельности тысячи людей, расквартированных по нескольким 
деревням. Киру никогда не нравилось время, когда его армии приходилось зимовать 
у большого города, такого, как Сарды или Экбатана. Воинов тянуло к кварталам 
проституток, торговцев вином и ядовитым зельем. Здесь, в богатой долине, они 
бродили в поисках привлекательных девушек, просто начинали драться между собой, 
пытались скупить или обманом выпросить поразительную по ценности посуду из 
чистого золота. Кир намеревался повести их дальше на восток караванным путем, 
который должен был привести его к великой реке Инду. При этом Бактрию он 
собирался сделать базой операции, такой же, как Мараканда.

Но магу все-таки удалось резко изменить план Кира. После слушания этот бродяга 
исчез из деревень. Вернулся он по тропе вдоль Заравшана во главе целого отряда 
гонцов из разных земель. Эти отважные всадники, посланные западными дворами, 
потеряли следы армии Кира после ее подъема к высоким перевалам, закрытым теперь 
снегом и льдом. Маг их разыскал и привел к Киру открытым путем от берегов 
Амударьи.

Кир, пренебрегавший многими вещами, абсолютно не беспокоился из-за потери 
контактов с западными сатрапами. Он получал огромное удовольствие от 
путешествия по горам. Но ему пришлось усесться поудобнее и долгие часы слушать 
ученых писцов, зачитывавших запечатанные послания от его заместителей.

Он отсутствовал слишком долго. Выслушав все отчеты, Кир испытал потрясение, 
настолько преобразилась картина хорошо знакомого Запада. Гарпаг умер, и сатрапы 
из Анатолии умоляли Кира вмешаться. Губару упрашивал его вернуться, чтобы 
оказать сопротивление бедствию, надвигавшемуся из Вавилонии, где, пока пировал 
Валтасар, стала умирать земля. Кир должен был спросить, кто такой Валтасар, и 
узнал, что так звали старшего сына царя Набонида.

Его глубоко обеспокоили вести из родных Парсагард. На четвертый год отсутствия 
Кира Камбис собрался вести армию против фараона Египта, когда-то бывшего 
союзником Креза. В послании самого Камбиса ничего не говорилось об этих планах, 
хотя сын почтительно сообщал ему итог за год по сокровищам, находившимся в его 
распоряжении, и выражал надежду на благополучие и новые победы своего 
царственного отца. Кир еще раз пожалел, что не придержал Камбиса рядом с собой. 
Было совершенно естественно, что его сын, оставшийся господствовать в 
Парсагардах, стремился использовать служившую ему армию. Но Египет!

Кир велел писцу перечитать письмо Амитис, родившей девочку в гостеприимном доме 
Виштаспы. Она молилась о добром здравии своего мужа и господина и осторожно 
высказывала пожелание — дочери Губару всегда удавалось довольно ясно выражать 
свои мысли — остаться в усадьбе-замке Задракарте. В этом мирном доме девочка 
могла бы расцвести. Ее желание поразило Кира — она хотела жить отдельно от него 
с ребенком, который не мог наследовать славу Ахеменидов. Казалось, будто ее 
тоже обратили в веру Заратустры.

Когда писцы закончили чтение, Кир оставил их отдохнуть у очага. Комната 
наполнилась чиновниками, ждущими его распоряжений. На размышления Кир потратил 
время, необходимое, чтобы закипело молоко, а затем приказал созвать и построить 
всю армию. Они возвращались на запад.

Итак, Кир начал долгий поход на родину. Покидая Бактрию, он основал в ней новую 
сатрапию, граничащую с Согдой. Править ею он определил умного лидийца и 
назначил умеренный размер дани. С собой он забрал авансом не более десяти 
талантов очищенного золота.

Для себя самого он взял золотую крылатую лошадь и создавшего ее художника. 
Бактрийцам он оставил свое обещание защищать их от любого врага, как он делал 
на всех завоеванных территориях.

При уходе армии жители долины не высказывали возражений, не выражали ни радости,
 ни горя. Бактрийцы, как и греки, казалось, воспринимали появление Кира как 
часть своей судьбы, которую нельзя было изменить. Когда Ахеменид спустился по 
ступенькам своего дома, чтобы сесть на коня, он вызвал мага и ждал, пока 
странник в белых одеждах не появился перед ним.

— Твое желание исполнилось, — сказал ему Кир, — и я ухожу из долины. Если во 
мне будет какая-либо нужда, приходи ко мне сам. Я всегда буду готов помочь 
Бактрии, самой гостеприимной из моих земель.

Маг склонил голову в знак благодарности.

— Я слышу приказ Великого царя, Царя всех земель, — отозвался он без всякого 
выражения.

Когда они ехали вниз по берегу извилистой реки, несущей золото, Кир оглянулся 
на первый ночной лагерь. Под звездами он заметил сигнальный огонь, горящий так 
же, как в тот день, когда он послужил Киру проводником и увел от снежной бури в 
горных вершинах.

Армия следовала домой по новому маршруту. Попутно были образованы новые 
провинции Ария и Дрангиана. К воинству присоединились свежие силы. Когда оно 
достигло Соляной пустыни, в нем насчитывалось пятьдесят тысяч воинов.

В хорошо знакомую нагорную область германиев, самых восточных из персидских 
племен, Кир прибыл в сопровождении могучей армии. Как впереди, так и позади 
Ахеменида лежала громадная империя. Поспешившие его поприветствовать поэты 
заявили, что ни один человек с самого начала цивилизации не правил такими 
пространствами земли.

Однако, глядя на реку Парсагард, Кир думал не о размерах своих владений, а о 
родной долине. В ней он всегда находил покой. Лишь заметив над зеленью долины 
побеленные алтари с огнями, он закричал от радости.

Но дни проходили, и радость постепенно его оставляла. Казалось, что за пять лет 
долина не изменилась, но, пока он отсутствовал, в ней многое стало иначе. Тайно,
 один за другим, слуги-рабы, бывшие «глазами и ушами царя», приходили к нему 
рассказать о зле, которое они подглядели и подслушали: о гордыне Кассанданы, 
заставлявшей всех посетителей низко кланяться ей в ноги, о вероломстве 
чиновников, служивших его сыну Камбису и стремившихся вытянуть наследника 
престола из Парсагард ради кампании завоеваний, которая затмит его отца, и о 
ревности Камбиса, скрывавшего свои муки, сочиняя вкрадчивые поздравительные 
письма отцу-царю. Лицом к лицу с Киром ни Камбис, ни Кассандана, слепо любящая 
сына, не раскрывали своих мыслей. Да, Кир должен был взять сына в восточные 
земли, не обращая внимания на закон.

Кир не отдавал себе отчет в том, что и сам он изменился. Сидя в парадном 
облачении в ападане, он беспокойно предавался воспоминаниям о долине Заратустры,
 словно слыша далекие, зовущие его голоса. Иногда, пребывая в задумчивости, он 
переставал вслушиваться в голоса просителей, подходивших к трону. Он вспоминал 
тревогу своего отца-труженика, опасавшегося, что имперское правление положит 
конец миру в долине. Однажды, на закате, когда вошли рабы, чтобы зажечь 
светильники, Кир не смог больше выносить напряжение, которое он испытывал при 
выслушивании жалоб. Он внезапно встал, заканчивая аудиенцию, и приказал 
охранникам не сопровождать его. Сбросив пурпурную мантию с плеч, он вышел 
задней колоннадой и свернул на садовую тропинку, которая вела к старым воротам, 
где в детстве он слушал уроки мудрости. Теперь там безмятежно стояли каменные 
крылатые быки. Под ними старый Эмба болтал с крепким арамейцем, завернутым в 
шаль, который, увидев Кира, крикнул, что продает скаковых лошадей. Не повернув 
головы, Кир прошел дальше к реке.

Он взошел на холмик, откуда, возможно, на расстоянии полета стрелы было слышно 
журчание воды в реке. Стоя на холме, Кир смотрел на огонь заката, бьющий по 
западным горам, и небо горело, как голова, которую терзала одна и та же мысль. 
Ему очень хотелось услышать знакомый голос фраваши, получить от него совет, но 
он слышал лишь бегущую воду и видел смутные фигуры Эмбы и торговца лошадьми, 
нерешительно последовавших за ним. Он уже никогда не сможет побыть совсем один. 
Приблизилась еще одна фигура и заговорила:

— Великий царь, однажды я предупредил тебя. — Сгорбленный от прожитых лет 
человек опирался на посох. Под лучами заката на его плаще сверкнула золотая 
нить. В ухе поблескивало серебряное кольцо. Он продолжил:

— Да, я первым принес тебе весть о приближении Гарпага, теперь покойного, и 
мидийского воинства, которое теперь служит тебе.

Наклонившись, чтобы лучше рассмотреть его лицо, Кир узнал купца-иудея из 
Вавилона, действительно предупредившего его тогда.

— Помню, — согласился Кир. — А с чем ты пришел сейчас?

— Я ждал у внешних ворот, ибо мне есть что сказать Киру наедине. — Темные 
глазки купца тревожно всматривались в Ахеменида. — В Вавилонии царь Набонид 
вернулся к своему первенцу Валтасару. Теперь они вместе укрепляют свои стены, 
созывают войско копьеметателей и все свои колесницы от Газы до Приморья. Они 
собирают все свои силы против Кира Ахеменида.

По привычке Кир задался вопросом, какой мотив побудил иудея прийти к нему с 
этим даровым предупреждением, он знал, что какой-то мотив наверняка был. В 
самом деле, другие источники доносили, что Набонид с сыном отдалились друг от 
друга. Кир подумал и вдруг засмеялся. Эти же слова могли относиться к нему с 
Камбисом. А в чем же была истина? Взвешивая правдивость предупреждения, Кир 
почувствовал возможность покончить с тем, что его беспокоило. Стоило ли 
сомневаться в таком шансе? Он хлопнул в ладоши и сказал иудею, что снова 
выражает ему признательность. Эмбе Кир сказал, что старому слуге еще раз 
придется последовать за ним, а арамейцу крикнул, что купит его скакунов для 
самого себя.

Возродив в себе надежду на свои силы, Кир быстро вернулся в приемный зал, где в 
портике ждали придворные и слуги, в эти неясные часы настороженно следившие за 
каждым его движением. При его приближении они посторонились, и Кир подошел 
прямо к Камбису, ставшему крепким воином, выше его ростом, пусть даже это были 
все его достоинства. Обняв Камбиса, он радостно его поцеловал в знак 
приветствия и сказал так, чтобы все слышали:

— Настало время тебе взять в свои руки бразды командования нашим воинством, а 
также полками из Сапарды и восточных земель. Настало время тебе повести их 
дальше, пока не наступила осень и снег не закрыл горные перевалы. Иди и дозволь 
мне быть твоим советником. Ибо на этот раз мы вместе пойдем по одной дороге.




Часть пятая

ВАВИЛОН СОКРУШЕН





ВЗГЛЯД НА ГОРОД


Зимой 540 года до н.э. в Вавилоне узнали, что Кир, царь мидян и персов, 
вернулся с Востока в свой горный оплот. Еще говорили о сопровождавших его ордах 
всадников из чужих племен.

Вероятно, наиболее информированной группой лиц в огромном городе были банкиры 
из Биржи у пристани. Эти люди, стоявшие по положению ниже придворной знати, 
жрецов храма Эсагилы и надсмотрщиков, тщательно оценивали события, 
происходившие за стенами города. Они помнили, что Кир был неграмотным человеком,
 отец которого правил несколькими деревнями. По поводу явившихся с ним племен 
они знали, что те сумели завоевать парочку далеких пустынь, как до них 
киммерийцы, но не представляли никакой угрозы для их столицы, укрепленной 
дальновидным Навуходоносором. В ту осень людей из Биржи более беспокоило 
продолжавшееся сокращение строительства, все еще растущие цены на зерно и 
широко распространившиеся эпидемии, приписываемые предсказателями из храма 
гневу Мардука, или Бела-Мардука, главного бога Вавилона.

Тот год закончился, как всегда, символической смертью Мардука и трауром среди 
его слуг. Новый год, который должен был войти в анналы как год значительных 
беспорядков, начался с праздника нисана, проведенного еще великолепнее, чем 
прежде. В действительности он был необычным во многих отношениях. Царь Набонид, 
как правило, не принимавший участия в новогоднем празднике, лично появился на 
нем и поднялся по ступеням святилища Эсагилы. Он схватил руки Мардука в 
доказательство любви и доброжелательности бога и преданности царя. Голова 
зловещей статуи Мардука была украшена венком из лазурита, а грудь — венком из 
чистого золота, очевидными символами его возрождения к жизни и могуществу.

Из портика чиновники с берега Эсагилы заметили, что Мардук все так же гневается 
на Набонида, правда, банкиры обращали на это внимание еще до наступления 
двенадцатидневного праздника, поскольку на землях под халдейским правлением 
по-прежнему царил упадок. Такие разговоры в портике имели большее значение, чем 
официальный обмен мнениями над табличками для счета. Про себя банкиры также 
отметили, что военщине на праздник выдали двойную норму вина — не кувшины с 
дрянным финиковым вином, а виноградное вино, доставленное из Ливана. Таков был 
приказ наследника престола — да защитит его Ваал, — которого менялы-иудеи с 
канала Кебар прозвали Валтасаром.

Подобные детали помогали, по мнению финансистов, измерить уровень враждебности 
между жрецами храма Мардука и Набонидом, который, конечно, был верховным жрецом 
и царем. По слухам, Валтасар, главный военачальник и управляющий всеми делами, 
не имеющий лишь титула, ждал какого-либо публичного проявления слабости со 
стороны отца, чтобы отравить Набонида и взойти на трон с драконом в качестве 
второго Навуходоносора, героического защитника Вавилона. Чтобы довести до конца 
этот дворцовый переворот, Валтасару требовалась, по крайней мере, символическая 
победа над хорошо известным врагом. Уже на протяжении поколения вдоль границ 
сохранялся мир, но за него пришлось заплатить, и цену банкиры знали. Однако 
теперь, когда снова появился упрямый и невежественный Ахеменид, Валтасару, 
возможно, удалось бы добыть у него такую необходимую победу.

Однако всем подобным ожиданиям противостоял изворотливый ум старого Набонида. 
Царь не был законным сыном дочери Навуходоносора; его мать, хотя и была дочерью 
халдеев, служила жрицей лунного бога Сина в Харране. Трон себе он добыл, 
успешно устранив захватившего его претендента.

Теперь, перед праздником, Набонид вырезал на халцедоновой табличке: «Кир 
Персидский в ноги мои поклонится; руки мои завладеют его землями; имущество его 
станет моей добычей». Когда табличка была подготовлена, Набонид заметил своим 
придворным, что, если Кир ее увидит, не сможет прочесть клинопись.

Эта табличка была действительно хитроумным произведением и очень полезной 
пропагандой. Прочитав надпись, придворные Эсагилы сразу же сообразили, что 
таким образом Набонид перехватил инициативу у сына. Если бы теперь Валтасар 
добился какой-либо победы над мидянами и персами, все лавры достались бы отцу, 
предсказавшему ее как волеизъявление богов Вавилона. В своих портиках банкиры 
Биржи спокойно сошлись во мнении, что Валтасар не переживет отца. Уж слишком 
наследник любил вино.

А затем, в самый день Нового года, Набонид добился неожиданного триумфа.

Организовать его, видимо, помогли могущественные родовые боги. Ни облачка 
дурных предзнаменований не возникло на ярком небе, ни разу пылевое завихрение 
не нарушило прозрачности неподвижного воздуха. Золотая верхушка пирамидальной 
Вавилонской башни зависла в своем абсолютном великолепии над несметным числом 
жителей города. Семьи в полном составе, захватив всех рабов, собирались к 
широкой дороге процессий. Там, от бронзовых львов улицы Адада до синих башен 
ворот Иштар, они вливались в толпы, уже стоявшие за спинами царских охранников. 
Как обычно, клейменые рабы заполнили темные переулки. Вольным людям, 
земледельцам, пастухам и носильщикам, разрешалось толпиться позади заслона 
охранников на дороге, а стоявшие выше по положению кузнецы, пекари и мясники 
занимали собственные улицы. Писцы, торговцы, банкиры, надсмотрщики заполнили 
возвышение причем самые богатые из них прятались в тени красных навесов. На 
балконах и плоских крышах домов свободно расселись знатные семейства в алых 
праздничных одеждах, украшенных венками и гирляндами; на детях были венки из 
цветов, а на взрослых — из драгоценных камней. Некоторые из них прослеживали 
свою родословную вплоть до Саргона Первого, великого царя Аккада.

При виде такого великолепия вокруг один греческий торговец вазами воскликнул:

— Послушайте, да чудеса двора Сарданапала были навозной кучей по сравнению со 
всем этим!

Варвар думал польстить хозяевам Биржи, но они только посмеялись, поскольку его 
Сарданапал был всего лишь Ашшурбанипал, собиратель книг и охотник на пленных 
животных, один из последних ассирийских царей.

Сквозь толпу зрителей, стоявшую вдоль дороги, просачивались и безродные люди: 
продавцы амулетов, блудницы, не носившие знака Иштар, исполнители запрещенных 
гимнов, толкователи предзнаменований и простые рабы или шпионы Римута, 
сторожевого пса Набонида. Здесь были иудеи из квартала Кебар, утверждавшие, что 
во времена Ура их предки жили за Двуречьем.

Затем на некоторое время все массы присутствовавших забыли о своих тревогах и 
голоде — под звуки множества труб, отправивших тучи голубей кружиться по небу, 
из открытых ворот Эсады появился Мардук. На колеснице, которую тянул ряд поющих 
жрецов, стоя прямо на своем драконе, вавилонский бог возник из святилища, 
народившийся для жизни и глаз своих верующих.

Женщины заиграли на арфах, мужчины принялись бить в литавры, и мириады ликующих 
голосов запели, заклиная о помощи возродившегося Мардука. Ведь в Мардуке 
объединились силы всех древних божеств.



Нергал города Вавилона,

Нергал — это Мардук сражений,

Забаба — Мардук убийств,

Энлиль — это Мардук намерений,

Шамаш — Мардук правосудия…



Затем, как только Мардук свернул на дорогу процессий, за ним последовало нечто 
непривычное. Разборчивые зрители искали символы Нергала и других древних 
божеств. Вместо них они увидели действующих богов, каждый из которых ехал в 
повозке, запряженной белыми мулами: злой дух Син из Харрана, Шамаш из Сиппара, 
как всегда, на крылатом, изрыгающем пламя льве, и закрытая покрывалом, 
вооруженная Иштар из Урука.

Эта процессия божеств тянулась и тянулась, пока умнейшие головы из публики не 
поняли: пред ними предстали все боги из владений Вавилона. Со всех городов их 
свезли сюда на гигантское богоявление. Безусловно, сделать это должен был сам 
Набонид, и не просто для того, чтобы увеличить новогоднее ликование. Не 
привезли ли чужих богов в цитадель Эсагилы ради их сохранности? А если так, то 
какие события предрекал сей факт? Или же они привезены сюда ради увеличения 
могущества Вавилона? В таком случае какие непредвиденные обстоятельства 
угрожают ему?

На протяжении всего праздника, до вечера, когда зажглись свечи, многие в толпе 
задавали эти вопросы. И не нашлось никого, кто бы на них ответил. Толкователи 
предзнаменований и предсказатели судьбы собрали богатый урожай серебра и 
дешевых драгоценностей за свои предположения, в которые на самом деле мало кто 
поверил. Тайны всегда увлекали вавилонян, и это была выдающаяся тайна.

Во время вечернего ликования по столам, заставленным угощениями, пробежал 
слушок из святилища Экура, где после процессии отдыхал Мардук. Как утверждалось,
 теперь Мардук захватил верховную власть над всеми малыми богами, что, впрочем, 
наблюдатели уже заметили. Но Зерия, главный жрец храма, не стал ничего говорить.
 Поскольку Зерия выражал интересы царя и был его ставленником, это означало, 
что сам Набонид решил не давать объяснений народу. Строгий приверженец обрядов, 
подержав Мардука за руки, он удалился из поля зрения присутствующих на 
празднике.

Члены Биржи решили, что лукавый Набонид хотел возбудить в своем народе ожидания.
 Что бы ни случилось в грядущем году, все должно быть приписано его обряду, 
совершенному на этом празднике. В конечном итоге финансисты решили, что Набонид 
в очередной раз взял верх над партией Валтасара.

В ту ночь праздничные лампы горели у дверей пятидесяти трех храмов Вавилона, 
трехсот святилищ божеств земных, шестисот святилищ божеств небесных и всех 
бессчетных святилищ в углублениях стен вдоль улиц. Иллюминация пробуждала 
надежды на все самое лучшее, поскольку конкретизировать их было невозможно.

За крепостными стенами Имгур-Бел и охраняемыми воротами, в строениях на темном 
канале Кебар никто не разделял этих надежд. Работникам-иудеям не дозволялось 
возвести свой храм в их квартале на берегу канала. В такие дни они собирались 
помолиться в темноте пустой комнаты у воды, стараясь своим шепотом не нарушать 
тишины. В ту ночь они шептали изречения зилота Исайи: "Пал Вил, низвергся Нево, 
истуканы их — на скоте и вьючных животных.., низверглись, пали вместе, не могли 
защитить носивших… "

Эти слова, если бы их кто-нибудь повторил агентам Зерии, нельзя было 
истолковать как измену. Однако для тех, кто видел процессию богов, сидевших на 
животных и следовавших за Бел-Мардуком, эти слова имели значение. Этот парад 
идолов не мог защитить город.

Вдоль канала Кебар с его стоячей водой усиливался запах смерти. Каждый день 
после Нового года стражники Римута в доспехах прочесывали улицы в поисках нищих,
 прокаженных, слепых, больных и просто голодных людей, заполнявших переулки. 
Уборщики мусора гнали свою добычу за восточные ворота Имгур-Бел к мусорным 
кучам у канала и оставляли там, заставляя есть и пить то, что в них можно было 
найти. Таким образом, людские отбросы скапливались вдоль канала, отмахивались 
от собиравшихся там же грифов и, причитая, выпрашивали подачки у прохожих, 
которые иногда бросали им бронзовый грош, чтобы поглазеть потом на драку между 
ними.

Изредка вдоль канала проходили люди, они пристально изучали скорбевших у воды и 
говорили самым сильным из них:

— Подними глаза к горам, оттуда к тебе придет помощь.

Не многие следовали совету. Лишь в холодный и безветренный день они могли 
различить горы на востоке, за внешней стеной и пространством, покрытым 
зеленеющими плантациями. Никому из этих страдающих и умирающих людей не 
приходило в голову постараться уйти из города. Инстинкт, который привел тысячи 
таких, как они, к городским стенам, удерживал их здесь. Даже стражники Римута 
не пытались выгнать их за канал, так как знали, что они обязательно приползут 
обратно к мусорным кучам и воде.

Именно в первый месяц после праздника нищие Кебара узрели чудо.

Они увидели благородного Якуба Эгиби, раздобревшего от сытой жизни. Одной 
унизанной кольцами рукой он высоко подхватил украшенное бахромой платье, в то 
время как другой часто подносил к носу благоухающую склянку. Сопровождали Якуба 
Эгиби из Биржи высокий черный раб, державший зонтик от солнца над его бритой 
головой, и низенький белый раб, вооруженный посохом, чтобы разгонять вопивших 
нищих. Те наблюдали, как он пробирался между кучами грязи, и кричали:

— Помоги, могущественный господин, любимец Мардука, помоги голодающим!

Вместо того чтобы бросить им сикли или хотя бы грошик, Якуб Эгиби свернул к 
двери иудейского молельного дома, в темноте и тишине которого никого не было ни 
видно, ни слышно. У двери, когда обладатель посоха отогнал нищих, Якуб Эгиби 
выпустил из руки одежду и сказал им словами иудейских проповедников:

— Помощи ждите с гор.

Затем богач-банкир поспешил скрыться в невидимой комнате колонии пленных иудеев.





ЧТО УВИДЕЛ ИАКОВ ЭГИБИ


Якубу, или Иакову Эгиби, старшему представителю древнего Дома Эгиби, 
торговавшего в кредит и со скидками, пришлось приложить некоторые усилия, чтобы 
расследовать таинственные обстоятельства, которые привели его, несмотря на все 
свойственное ему здравомыслие, в тайный сговор. Он обладал всей 
осмотрительностью своей матери, дочери пленника из Иерусалима, и 
проницательностью отца-вавилонянина. Значительную долю своих доходов он тратил 
на агентов, не только не известных шпионской сети Римута, но и ничего не 
знавших друг о друге. Из их отчетов он по крупицам воссоздал в целом историю о 
торговцах лошадьми. Ему пришлось выложить кругленькую сумму, чтобы 
удовлетворить таким образом свои подозрения, но Иаков не жалел серебра, когда 
речь шла о его жизни.

Положив все отчеты перед собой, он обнаружил, что первой деталью того дня после 
праздника стала встреча двух молодых возлюбленных, изготовителя кирпичей Нуску 
и свободной блудницы Эалиль. Ничего замечательного в этой встрече не было, 
поскольку в праздники неразумные молодые люди потратили все свои монеты, и 
затем им пришлось поголодать. Несомненно, барышня Эалиль просила своего 
возлюбленного держаться подальше от ростовщиков, а он, в свою очередь, добился 
от нее обещания никогда больше не продавать свое тело другим мужчинам. 
Расставшись с Нуску на мосту, Эалиль направилась своей дорогой, последовав за 
арамейскими всадниками.

Эалиль не придавала значения законам, запрещавшим блудницам появляться на 
улицах в покрывалах, как женам из семей, и носила на белокурой головке шарфик, 
а на тонкой ее руке качался амулет Иштар. Не будучи зарегистрированной храмовой 
блудницей, она понимала, что мужчин тянет к девушкам из храма, и к тому же была 
очень голодна. По опыту она знала, что вождь далекого племени, разъезжающий на 
дорогой лошади, которую редко можно было увидеть в Вавилоне, обычно имел при 
себе набитый монетами мешочек. Этот всадник из варваров был упитан — видно, ел 
сытно. Сопровождавший его оруженосец был одет в чистую одежду и также ехал на 
хорошей лошади. Эалиль проследила за гостями по всей улице Адада до цитадели 
Эсагилы, где они уставились на огромную башню, а затем спешились и подошли 
поглядеть на таблички, выставленные на просторном, покрытом плитами дворе 
царского дворца. Таблички эти рассказывали о победах Набопаласара и 
Навуходоносора. На одной из них, недавно установленной Набонидом, третьим 
халдейским царем, содержалась насмешка над неизвестным здесь Киром. Несколько 
любопытствующих столпилось вокруг, чтобы прочитать новую табличку, и всадники 
тоже остановились посмотреть.

Воспользовавшись шансом, Эалиль протолкалась вперед, отбросила с лица шарф и, 
словно ища поддержки, схватила арамейца за локоть. Один взгляд, и она поняла, 
что заинтересовала бородатого вождя. Она быстро заговорила по-арамейски, учтиво 
объяснив происхождение таблички. Казалось, объяснение удивило чужеземцев.

— Что там написано? — спросил высокий оруженосец, также по-арамейски.

Читать Эалиль не умела, поэтому сначала расспросила других очевидцев и потом 
объяснила гостям:

— Кир Персидский в ноги мои поклонится; руки мои завладеют его землями; 
имущество его станет моей добычей. — Услышав это, бородатый арамеец улыбнулся. 
Ободренная Эалиль пересказала шутку Набонида:

— Если Кир ее увидит, то не сможет прочесть.

На этот раз громко расхохотался слуга, даже схватился за бока.

— Что ж, пожалуй, не сможет, — вскричал он. — Но, клянусь Анахитой и Ахурой, их 
именами и могуществом, он нашел бы способ ее прочесть.

Этих богов Эалиль не знала. Стоявшие вокруг вавилоняне поглядывали на них 
встревоженно, тогда арамеец тоже забеспокоился и потянул смеявшегося оруженосца 
к выходу. Рассерженная Эалиль последовала за ними, все еще надеясь на успех. 
Она вела себя так, словно они позвали ее за собой.

Рядом с конями, перед любопытными стражами Эсагилы, слуга схватил ее руку. Он 
осмотрел ее, но не похотливо, а задумчиво и сказал:

— Малышка, мы купим не твои ласки, а твой голос. Пойдем!

В словах оруженосца чувствовалась властность. Эалиль не могла прочесть его 
мысли в серых глазах и не могла понять, то ли оба мужчины ее хотят, то ли ни 
один из них. После чего слуга разжал вторую руку и показал шесть монет из 
лидийского золота. Стоили они, как она сразу же подсчитала, раз в двенадцать 
дороже, чем тот же вес в чистом серебре — больше, чем Эалиль удалось заработать 
за все время перед тем, как она дала обещание Нуску. Она покорно побежала рядом 
с всадниками, беспокоясь, как бы солдаты у ворот не заметили блеск золота. 
Таково было свидетельство блудницы Эалиль.


* * *

В тот момент Иаков Эгиби сидел напротив молодого Нуску за столом для подсчетов, 
обдумывая просьбу юноши на еще один заем. Иаков сам занимался такими мелкими 
операциями, но держал наготове охранника-аморита, поскольку должники иногда 
пытались на него напасть. Во взгляде Нуску не читалось отчаяния, было видно, 
что он просто голоден. Размышляя, Иаков послал раба-счетчика за табличкой с 
записями долгов Нуску. На столе рядом с большим кувшином чистой воды лежали 
заметки, сделанные в этот день: семена кунжута подорожали до одиннадцати сиклей 
за меру, а лучшее виноградное вино — до неслыханной цены в девять сиклей за 
средний кувшин. Землевладелец мог его купить, но бедняку оставалось лишь сосать 
финик и мечтать о дававшем забвение вине.

— Зачем ты сменил имя? — лениво спросил он. Нуску пробормотал, что, как он 
надеялся, бог огня Нуску должен был ему помочь у печи для обжига кирпичей.

— У твоей семьи не было затруднений, когда они делали кирпичи и покрывали их 
глазурью, а тебе не удается их продавать — вот и все.

Когда принесли табличку, Иаков нетерпеливо снял с нее глиняную верхнюю часть, 
записи на которой предназначались для инспекторов Римута. Внутренняя табличка 
содержала тайный и точный подсчет сиклей — десять, — выданных Нуску по ставке — 
сорок процентов, — под обеспечение семи вольных работников кирпичного завода в 
верховьях Евфрата и стада — тридцати ягнившихся овец, содержавшихся для их 
прокорма. Отметки, сделанные собственным кодом Иакова, показывали, что к тому 
моменту с учетом накопления невыплаченных процентов он стал владельцем 
работников и отары овец, так как на еду для людей он тратил минимальное 
количество ячменя и фиников, а мясо и приплод стада продавал.

— Еще десять сиклей, — предложил он, — под обеспечение земли. Завод ничего не 
стоит. — Эта земля на берегу реки, у самой Мидийской стены, должна была расти в 
цене с ростом обесценения денег.

— Дай хотя бы двенадцать! — крикнул юноша. Не отвечая, Иаков начал диктовать 
ожидавшему рабу, и тот принялся быстро заполнять значками размягченную глину 
новой таблички. Кусая губы, юноша ждал, когда будет названа цена. Но тут 
охранник-аморит беспокойно дернулся; в комнату вбежала маленькая блудница 
Эалиль, схватила Нуску за руку и крикнула, чтобы ничего не отдавал за серебро, 
так как скоро у них появится золото.

— Что ты врешь? — резко спросил Нуску.

Девушка осмелилась говорить с возлюбленным в присутствии банкира. Она 
затараторила, и из ее речи можно было понять, что двое арамейцев или, по 
крайней мере, представителей какого-то далекого племени на прекрасных лошадях 
покупают голоса за золото. Эалиль считала их шпионами или ненормальными, но 
Нуску должен был быстро ей помочь, или чужестранцы могли от нее отказаться.

Рассердившись при ее появлении, а затем озадаченный услышанным рассказом, Иаков 
Эгиби впал в глубокую задумчивость. Ему не встречались ненормальные торговцы 
лошадьми из чужих племен. В то же время шпионы из Египта или Лидии могли 
расплачиваться золотом, и ему, Иакову Эгиби, представлялась возможность оказать 
услугу могущественному Римуту, от которого он мог бы потребовать ответную 
любезность, если эта информация поможет ему захватить шпионов внутри 
вавилонских стен.

Девушка убедила Нуску пойти с ней. Когда занавеска на двери за ними упала, 
Эгиби приказал амориту проследить за влюбленными. Выждав немного, он велел 
подвести к дверям своего мула. Взобравшись в мягкое седло на неторопливое 
животное, Иаков осмотрелся в поисках курчавой головы своего телохранителя и 
заметил, что он пробирается через плетеные тюки у пристани по направлению к 
мосту. Тогда он тоже двинулся в ту сторону, продолжая сомневаться, не ввела ли 
его в заблуждение истеричная молодая особа.

Эалиль с Нуску уже находились на мосту; они погрузились в беседу с двумя 
состоятельного вида всадниками, казалось не обращавшими никакого внимания на то,
 что они мешали движению. Без труда, постепенно, Иаков подвел к ним вплотную 
мула и узнал, понимая арамейский язык так же хорошо, как иудейский и аккадский, 
что чужеземцы интересовались течением реки в разные времена года и обитавшим в 
ней богом.

— Господа с равнин, — дружелюбно подключился он к разговору, — здешний народ 
приносил жертвы богу вод в очень древние времена. С тех пор его благосостояние 
настолько улучшилось, что он позабыл об этом боге.

— Какая глупость, — проворчал арамеец-хозяин, — ведь без воды чем бы был этот 
город? Строениями, поставленными на песке.

— Весьма примечательными строениями, вам не кажется?

Слуга посмотрел на громадные сооружения, блестящие сверху, словно покрытые 
листами золота, хотя на самом деле, как знал Иаков, то была желтая черепица.

— Эта земля больна и измучена, — возразил слуга. — Как могут ее жители 
благоденствовать?

— Таков секрет Вавилона. — Иакова озадачивали незнакомцы, поскольку слуга 
говорил как мудрец, а хозяин — как пастух. — И у других городов были славные 
деньки, — дружелюбно добавил он, — но невидимые боги обратили их в пыль. 
Вавилон, любимец Мардука, выдержал все испытания и переживет еще то время, 
когда ваше потомство исчезнет в земле.

Возникшая толчея на единственном мосту вынудила их продолжить движение. На 
дальнем берегу слуга заплатил нетерпеливой Эалиль монетами из чистого золота — 
отчеканенными в Сардах, как смекнул Иаков. Хотя такие откровенные и беспечные 
люди вряд ли могли быть платными агентами, его интересовало, где они 
остановились и кому служат.

— Если у вас есть верховые лошади на продажу, — предположил он, — я мог бы на 
них взглянуть, хотя в Вавилоне предпочитают мулов и диких ослов для повозок.

В силу привычки Иаков занижал стоимость товара, который собирался купить. 
Арамейцы посмотрели на него весело, с улыбкой.

— У нас есть несколько хороших лошадей, — заявил хозяин.

— Мы покажем их тебе, — предложил слуга, — если по дороге ты, мой господин, 
расскажешь нам еще что-нибудь о чудесах Вавилона.

Снова странная подмена ролей: слуга делал предложение вместо хозяина. Иаков 
отметил это молча и добавил другие пункты странного поведения к общей картине, 
складывавшейся у него в голове, на основании которой он должен был решить, кто 
такие эти арамейцы — необычные шпионы или необычайно наивные кочевники-торговцы 
лошадьми. Он гордился своей способностью быстро оценивать незнакомцев. Кроме 
того, ему очень нравилось играть роль гида. Будучи человеком противоречивым от 
природы, он осознавал все зло огромного города, словно глядя на него глазами 
матери, и в то же время чувствовал к нему непонятную привязанность. Пока они 
ехали, в поле их зрения все время оставались золотая вершина башни и зелень 
садов на крыше дворца, казавшихся подвешенными выше девяностофутовой линии 
стены Имгур-Бел, чьи выступающие башни защищали неприступный внутренний бастион 
Нимитти-Бел.

Даже незнакомцы притихли, когда они снова пересекали Евфрат на барже рядом со 
стеной. Они наблюдали, как орудовали длинными шестами рабы, погружая их против 
течения, смотрели, как серая река течет через арку в стене. Иаков объяснил, что 
протекающая через город река снабжала вавилонян водой в достаточном количестве, 
чтобы они могли выдержать длительную осаду врага; огромные, построенные 
Навуходоносором хранилища обеспечивали пищей каждого, кто в ней нуждался. Да, 
Навуходоносор объявил своему народу, что, пока Имгур-Бел и Нимитти-Бел стоят 
вместе, ни один вражеский воин не войдет в их город.

Слуга бросил в воду соломинку и проследил за ее путем в воде.

— И все-таки вы забыли о боге реки, — задумчиво проговорил он.

Вода, казалось, зачаровывала его. У канала, где выстроившиеся рядами рабы 
поднимали ведра к оросительному каналу, а надсмотрщик проверял количество 
зачерпнутой воды, слуга повернул лошадь, чтобы заглянуть в лицо одной из 
изможденных смуглых фигур, из последних сил тянувших подъемный ворот. Глаза 
раба были белыми и незрячими.

У ворот плантации лошади чужеземцев резко бросились в сторону, хотя всадники 
сидели в седлах расслабленно. К воротам была прибита содранная с человека кожа, 
еще не высохшая.

— Кто это — убитый враг, — спросил слуга, — или бунтовщик?

Иаков оглянулся и прочитал надпись под кожей.

— Он сказал, что баран потерялся, а на самом деле его украл.

После этого Иаков быстро провел гостей мимо бараков из сырцового кирпича, 
служивших загонами для вскармливания детей, проданных торговцами для ткацких 
фабрик.

— Как они согнулись под своими ношами, — заметил слуга. Перед ними караван 
нагруженных ослов и повозок, запряженных волами, сбился в сторону, подняв клубы 
пыли, чтобы уступить дорогу внушительной фигуре Иакова на муле. Между животными 
под грузом мешков с ячменем и ящиков из пальмового дерева жались ряды босоногих 
носильщиков. Найм носильщика, как хорошо знал Иаков, стоил дешевле, чем 
тягловый скот. — Когда вы их избавите от этих грузов? — с любопытством 
поинтересовался слуга.

Тут Иаков вспомнил слова, слышанные в переулках и уже почти забытые — о богах, 
не избавивших Вавилон от его ярма. Изменническую присказку иудеев-сепаратистов 
в квартале Кебар. Но Иаков не мог поверить, что арамейцы посещали это 
нездоровое место на берегу канала.

Казалось, им никогда не надоест осматривать пригороды, заглядывать на каждую 
улицу с тенистыми поместьями богачей и в каждый переулок, где жили низшие 
классы. Не привыкший к длительным поездкам верхом, Иаков уже начал испытывать 
физические страдания, когда арамейцы добрались до финиковой плантации и пустили 
лошадей галопом по вечерней прохладе. Они принялись говорить между собой на 
непонятном ему языке. Трясясь за ними на муле, Иаков напряг слух и с волнением 
понял, что это был их родной язык, хотя и по-арамейски они говорили так же 
бегло. И тогда он смог ответить на мучивший его вопрос: эти двое действительно 
были шпионами из далекой страны, но не из Египта. Он решил их проводить до 
места, где они остановились, а затем сообщить эту информацию на ближайшем посту 
полиции Римута. В первый раз он заметил, как легко они скакали, вдев ноги в 
мягкой обуви в кожаные стремена, свободно покачиваясь в такт бегу своих лошадей.


Они свернули в рощицу финиковых пальм, казалось ничем не отличавшуюся от тысяч 
других. В тени дожидались двенадцать взнузданных лошадей, таких же гладких и 
норовистых, как скакуны мнимых арамейцев. С постеленных на земле одеял 
поднялось четверо; у каждого был лук в чехле и колчан со стрелами, 
притороченные к поясу, лица скрывались под капюшонами. Пятый, седовласый 
мужчина, медленно выдвинулся вперед, чтобы схватить стремя у оруженосца, 
отдавшего резкую команду. Разом все лучники скатали одеяла и привязали к седлам.
 Оба экскурсанта спешились, и оруженосец передал свое оружие старому конюху.

— Видишь, у нас есть хорошие лошади, — заметил он Иакову, — но не думаю, чтобы 
ты смог их купить.

Внезапно Иаков Эгиби похолодел от страха. Он почувствовал себя одиноким и 
беспомощным, когда понял, что столкнулся с вооруженными врагами, должно быть 
мидянами или персами. Возможно, к стенами Вавилона они подъехали как торговцы 
лошадьми, но теперь им не нужно было его обманывать. В этих условиях Иаков 
посчитал, что у него есть лишь один шанс из десяти уйти живым из их убежища. Не 
сомневаясь в этом, он мужественно смотрел в лицо переодетому вождю, тяжело дыша 
от непривычной скачки.

— Действительно, у тебя замечательно красивые животные, — невозмутимо ответил 
он, — и есть запасная лошадь для каждого всадника.

Переодетый слуга весело рассмеялся. Несомненно, все остальные смотрели на него 
как на вождя и молчали в его присутствии. Иаков сделал вывод, что его ранг 
очень высок.

— Вавилонянин, твоя мать родила не глупца, — заметил мнимый слуга. — С 
сегодняшнего дня я у тебя в большом долгу, ведь ты показал мне путь, которым я 
могу войти в твой город. — Он вскинул руки, рассмеявшись, словно от шутки. — 
Когда я приду в Вавилон, ты сможешь попросить что угодно для своей семьи и 
племени. Я удовлетворю твою просьбу.

С этими словами он вскочил на спину свежей лошади, а все остальные пристроились 
за ним и выехали из рощи. Они быстро исчезли в сумерках, но Иаков какое-то 
время слышал стук копыт по дороге, удалявшийся в сторону востока.

Дав отдохнуть мулу и сам переведя дух, Иаков задумался о словах этого 
военачальника, наверняка из персов: «.., путь, которым я могу войти в твой 
город». Они всего лишь объехали вокруг большей части десятимильной стены, не 
имевшей другого входа, кроме бронзовых охраняемых ворот.

Наутро Иаков не стал искать в Эсагиле инспектора Римута. Появившись в своей 
конторе, он велел агентам найти блудницу Эалиль и кирпичника Нуску, желая 
узнать все, что с ними произошло накануне. Когда молодая пара была доставлена, 
Иаков сам допросил Эалиль. Ее история показалась ему правдивой — не упоминая о 
подаренных золотых монетах, она честно рассказала всю историю, повторив еще раз,
 как она читала табличку, высмеивающую Кира.

Немыслимое подозрение зародилось у Иакова Эгиби. Выставив всех помощников, он 
сел к столу и надолго задумался. Затем, потребовав к себе аморита с посохом и 
носильщика зонта, он вышел на солнце и не спеша направился пешком через улицу 
Забары и восточные ворота на многолюдный берег Кебара. Там он снял туфли и 
вошел в молельню, где, как всегда, ждали старики.

Это были сородичи матери Иакова, старейшины племен, которые, как велели им 
пророки, придерживались закона Моисея и не выполняли никаких других законов. 
Они поклонялись храму Яхве, хотя даже старейший из них никогда его не видел. 
Им-то Иаков и передал шепотом невероятную новость, рассказал, как собственными 
глазами видел на мосту улицы Адада царя мидян и персов Кира. Более того, нога 
Кира ступала по Вавилону, по Эсагиле, даже там, где стояла табличка с 
насмешливой записью Набонида.

— Перед отъездом Кир сказал мне: «Когда я приду в Вавилон, ты сможешь попросить 
что угодно для своей семьи и племени. Я удовлетворю твою просьбу».

В затемненной комнате у вод вавилонских шепот был еле слышен. Иаков поверил, 
что неизвестный Ахеменид, не умевший читать, — о чем свидетельствовала блудница 
Эалиль — держал данное слово. А из всех сокровищ, спросил он молчаливых старцев,
 какое было величайшее? Золотые сосуды из храма, вынесенные Навуходоносором, 
разрушителем Иерусалима.

Они долго размышляли вместе и принесли эту весть Исайе.

Шпион Римута из квартала Кебар, как положено, донес, что евреи опять устраивают 
заговор, распространяют слухи о пришествии перса Кира и снова говорят о 
возвращении золотой посуды из их храма, стоявшего когда-то в Иерусалиме.

Сам Римут оценил информацию таким образом: в этом не было ничего нового. 
Еврейские пророки и в прошлые годы распространяли дикие истории о пришествии 
мидян, и ничего подобного не произошло. Ничего подобного и не могло произойти. 
Хотя может случиться, что наиболее отчаянные иудеи, которые внушают другим 
мысли о возвращении в Иерусалим, могут попытаться украсть священную посуду из 
подвалов дворца. А значит, в назидание другим стоило бы публично содрать кожу с 
их предводителей, к которым теперь, видимо, нужно причислить двурушника Иакова 
Эгиби. Не преподал ли раньше сам Навуходоносор пример, наказав вождей бунта в 
самом Иерусалиме? Непобедимый Навуходоносор сжег храм царя-бунтовщика Седекии, 
убил его детей на глазах этого иудейского царя, а затем выжег глаза самому 
Седекии!

И тогда инспектор Римут проинформировал царя Набонида.




ЧТО СКРЫВАЛ НАБОНИД


Тем летом Набонид прикладывал некоторые усилия, чтобы казаться сумасшедшим. 
После праздника Нового года и в это последнее лето своего правления он редко 
покидал покои дворца. Он старел; в те редкие случаи, когда нужно было 
посоветоваться с учеными или принять послов, ему прицепляли фальшивую, сильно 
завитую бороду и фальшивый узелок темных волос на затылок. По преданию, древние 
ассирийские монархи были черноволосы и имели зловещий вид, поэтому новая 
халдейская династия пыталась подражать им и внушать страх подданным. Страх 
перед богами, царями и слугами царей держал народ в повиновении, что было важно 
в тяжелые годы эпидемий и нехватки продовольствия. Это лето также выдалось 
тяжелым.

Изобретательный верховный жрец Зерия провозгласил, ссылаясь на предзнаменования,
 что гнев Мардука тяжелым бременем давит на страну. (Это заявление имело 
двоякую цель: внушить низшим классам благоговейный трепет и повернуть их против 
жречества Мардука, которое исподтишка обвиняло Набонида в оскорблении 
пренебрежением божественного хранителя Вавилона. На самом деле в стенах 
цитадели Эсагилы жречество боролось с двором за восстановление своего влияния. 
Башня и храм Экура, можно сказать, вели войну против царского дворца.) Никто, 
кроме могущественных жрецов Мардука, не порицал Набонида. Остальные считали его 
безумцем и, следовательно, стоящим в стороне от дел человеческих, но тесно 
связанным с невидимыми божествами.

Иначе его поведение нельзя было объяснить. На долгие годы он бросил Вавилон, 
чтобы непрерывно путешествовать по западным территориям, находившимся за 
Двуречьем. Там он занимался перестройкой древнейших святилищ, отыскивал скрытые 
надписи и расшифровывал их. Без всяких видимых причин далеко на западе, в 
пустыне Тейму, Набонид заново отстроил город, с блестящими дворцами и храмами, 
требующий постоянного снабжения из самого Вавилона. (Отлучившись, таким образом,
 из Эсагилы, хитроумный старик понизил значение Мардука и его жрецов, своих 
врагов.) На самом деле, прокладывая западные торговые пути к морю, Набонид 
попытался возместить влияние, потерянное Вавилоном из-за побед энергичного Кира.
 Персы стали хозяевами северных дорог, пересекающих верховья рек и ведущих к 
Анатолийскому побережью. Таким образом, они держали в руках богатейшие хлебные 
земли севера и остатки Ассирийской империи. Как наследники Мидии, они 
претендовали на огромные территории, жизненно важные для Вавилона, даже на 
финикийские торговые порты и Палестину. Точно так же на юге пришедшие в себя 
эламиты выдвигали претензии на приморские земли в устье двух рек, в дельте, 
важной для рыбной ловли, не говоря уже о выходе к морю.

У Вавилона была армия, почти такая же многочисленная, как у исчезнувших 
ассирийцев. Об этом заботился Валтасар. Но халдейскому воинству не хватало 
умения обращаться с военными машинами, которыми обладали умные и жестокие 
ассирийцы. Колесницы вавилонян выглядели внушительно и стоили дорого, но могли 
использоваться лишь на плоских равнинах. Только вступив в союз с Мидией, 
халдейские воины смогли взять и разрушить Ниневию. Теперь, когда Кир сам 
завладел конницей мидян, в Эсагиле составляли планы подготовки к неизбежному, 
как считалось, столкновению с набиравшим силу Ахеменидом. Владения Вавилонии 
лежали, можно сказать, в траншее между городами-близнецами персов, Парсагардами 
и Экбатаной, с одной стороны, и Средиземным морем — с другой. Они пересекали 
торговые пути между Востоком и Западом, которые стратеги из Эсагилы 
намеревались сохранить. Они твердо придерживались союза с фараонами, которые, 
как всегда, ожидали, — теперь, когда Крез был устранен, — кто станет хозяином в 
исторической области Двуречья. Точно так же египтяне наблюдали за приходом 
хеттов и хурритов, ассирийцев и мидян и за окончательным распадом этих сильных 
северных народов. Египтяне оказывали Вавилону любую помощь, кроме военной, 
прекрасно понимая, что, пока город Мардука крепко стоит на Евфрате, никакие 
захватчики-варвары не смогут достичь Нила.

Не считая секретного пакта о взаимной обороне с Египтом, штаб в Эсагиле 
рассчитывал на усовершенствованную стратегию разгрома Кира. Она базировалась на 
укреплениях, построенных Навуходоносором. В первую очередь надежда была на 
преграду мидийской стены, простиравшейся между двух рек у Сиппара. Она была 
слишком крепкой, чтобы всадники смогли взять ее штурмом. За ней стояли армии 
Валтасара. Позади армий лежал сам Вавилон, превращенный в неприступную крепость.
 Под этими укреплениями варвары, персы и мидяне, должны были подорвать свои 
силы, как до них скифы и хурриты. Вавилоняне не допустили такой грубой ошибки, 
как Крез, пославший армию в горы против Кира. Своевольный Валтасар тоже мог так 
поступить, но его вовремя удержали.

Итак, Вавилон полностью мобилизовал свои силы и ждал. Но хотя Кира ждали почти 
шесть лет, он не появлялся. Он бродяжничал по восточному краю света. Все это 
время стоимость защиты укреплений давила на страну тяжелым грузом. Как только. 
Кир снова материализовался на границе, Набонид выставил свою табличку на 
всеобщее обозрение, призвав, таким образом, к действиям непредсказуемого перса 
и в то же время убедив вавилонян в победе над врагом.




ВАЛТАСАР ВЫСТУПАЕТ ПРОТИВ КИРА


Кир явился с севера, когда закончилось лето и начался сбор урожая. От своих гор 
он проследовал вниз по течению реки Диялы. Персидские воины ехали по землям 
Вавилонии и собирали поднявшееся зерно. Жители бежали от них в пограничный 
городок Опис на берегу Тигра. Персы двигались медленно, по-видимому более 
интересуясь сбором зерна, чем грабежом в деревнях.

Вести о появлении Кира преодолели Мидийскую стену и дошли до Валтасара. Они 
ощутимо усилили болезненное озлобление воинственного принца Вавилона. Пять лет 
Валтасар фактически правил страной. С тех пор как Набонид сменил его на 
новогоднем празднике, он безвыездно находился на северном фронте, ограниченный 
запрещением выводить войска за стену. Ему, опытному воину, очень не нравилось 
держать свои полки в праздности, на гарнизонной службе, за надежной защитой 
стены. В то же время ему, любителю жить в роскоши, были ненавистны казармы 
торгового городка Сиппара. И он не доверял отцу.

Когда отчеты с аванпостов дошли до Валтасара, он решил, что мидяне и персы 
собирали провиант на грядущую зиму. Видимо, они не подготовились к сражению, и 
Валтасар страстно желал быстро ударить по ним, пока они были заняты сбором 
урожая. Все же он мог остаться в лагере, если бы не тот случай с дерзкими 
рабынями.

Это случилось, когда Валтасар отдыхал за кувшином вина. Одна из молодых женщин, 
находившихся рядом с ним, укрывшись покрывалом, вышла на балкон, где было 
прохладнее. Этой стройной, томной женщине так же, как ему, наскучила ссылка из 
вавилонского дворца. Под балконом тянулся внутренний двор, заполненный 
взволнованными животными, связанными перед бойней, и неприятными звуками, 
издаваемыми жерновами, которые крутили старые иудейские рабыни. Их голоса 
перекрывали скрип камней, и одна из них вдруг выкрикнула по-аккадски:

— Спускайся и сядь во прах, о девственная дщерь Вавилона, сядь на землю, ибо 
там нет трона, о дщерь халдейская… — Насмешка повисла в воздухе, хотя была 
направлена в красавицу рядом с Валтасаром. Скрежет жерновов усилился на время 
тихого смеха, затем голос продолжал:

— Возьми жернова и намели муки, открой свои кудри… При этих словах женщина 
вернулась обратно в душную комнату, и Валтасар последовал за ней, чтобы 
укрыться от злости старых рабынь и выпить еще вина. Ему пришло на ум, что 
вражеское войско тоже ведет себя так, словно совсем его не боится. Они должны 
были получить хороший урок, узнать силу Валтасара…

Вскоре он вывел копьеносцев и колесницы на север за стену. В поисках 
завоевателей он направился вверх по Тигру.

Северный ветер дул вавилонянам в лицо. Он поднимал вверх пыль, сгибал высокие 
тополя и молодые ивы. Сквозь пыльную дымку светило красное солнце, но скоро оно 
скрылось за черным дымом от горевших деревень, в которых вражеские всадники 
поджигали соломенные крыши. Всадники перенесли огонь на поля с зерном, ветер 
подстегнул его, и скоро языки пламени лизали всю равнину. Лошади, впряженные в 
вавилонские колесницы, забеспокоились, походные колонны копьеносцев бежали с 
дорог, ища убежища от пожара у ручьев и в зеленых полях.

Затем, будто принесенные ветром, примчались персидские всадники. Их стрелы 
пронзали пыльные облака, их темные ряды атаковали из дыма. Их копья разили 
далеко впереди голов летящих скакунов. Обшитые металлом конники укрывались за 
щитами и проносились сквозь скопления легковооруженных копьеносцев Вавилона. 
Когда колесницы Валтасара собрались напасть на всадников, их встретили тучи 
стрел, которые сбивали наземь полуобнаженных возниц и заставляли спотыкаться 
коней. Иногда колесницы все-таки нападали, но всадники на быстрых нисайцах 
поворачивались спиной и скакали перед ними, крича и смеясь над неповоротливыми 
экипажами, не поспевавшими за свободно бежавшими лошадьми. На всем скаку они 
пускали стрелы назад.

Когда пришла ночь, ветер стих, а с ним погасли костры. Начальники вавилонян 
формировали свои полки, чтобы, воспользовавшись темнотой, отвести их в 
безопасное место. Но враги не прекращали этого странного сражения. В сумерках 
они нападали на двигавшиеся колонны, вынуждая повернуться кругом и отбиваться 
от атакующих отрядов. Вавилонские военачальники зажигали факелы, как сигналы 
сбора для копьеносцев, но из тени на свет сразу же вылетали тучи стрел. Темнота 
скрывала персидских всадников, продолжавших преследовать изнуренную пехоту. Не 
имея возможности разбить лагерь, вавилоняне торопились к ближайшему укрытию, к 
стенам Описа. Уцелевшие колесницы не могли укрыться в темноте, их выдавало 
громыхание колес по ухабистой дороге.

Утомленные, изнывающие от жажды воины Валтасара начали исчезать с людных дорог 
и отправляться на поиски темных ложбин с речками. Валтасар со своими 
военачальниками и конной охраной сбежал к стене между рек. Победы над Киром не 
удалось добиться, объяснял он, из-за ветра, огня и темноты, которые были против 
этого.




ТЮРЬМА БОГОВ


Тем же вечером в Эсагиле Набонид занял свой трон, чтобы выслушать объявления 
хранителей календаря, и они сообщили, что наступил первый час нового лунного 
месяца тишри (октября). Как всегда, Набонид выразил надежду, что этот месяц 
будет благоприятен для всего народа Мардука. Потом хранители табличек времени 
сменили символ над водяными капающими часами на полумесяц и удалились, 
произнеся напоследок привычную молитву о долгой жизни царя Вавилона. Более 
тринадцати веков эти астрономы аккуратно вели записи о движении солнца 
относительно звезд. Теперь хранителям вавилонских хроник оставалось записать 
события месяца тишри.

Записи календаря и хроник велись таким вот образом еще с правления первого 
Саргона. Через годы потопа и засухи, переворотов и вторжений эти таблички 
сберегали рассказ о времени, и никто даже вообразить не мог, что когда-либо 
ведение этого архива будет заброшено. Такое заботливое сохранение мысли и 
обычаев прошлого стало навязчивой идеей, а любое изменение отвергалось, как 
несущее в себе зло. Мардук, повторяли жрецы, вечно хранит свой Вавилон. Сам 
Набонид отстаивал свои притязания на трон, поскольку, по его словам, Мардук 
явился к нему во сне, чтобы объявить его горячо любимым и законным преемником 
своего любимца Навуходоносора.

Как обычно, после того как он отпустил хранителей календаря, к его возвышению 
приблизились два прорицателя из храма, раскинув руки, спрятанные под длинными 
рукавами. Заговорил тот жрец, у кого на голове была повязка с изображением 
лопаты, символа Мардука. Он произнес свое пророчество, как часто бывало, в 
форме загадки.

— В этом месяце придет некто, кого любит Мардук, наш великий господин. Он 
словно пастух поведет свое стадо и отпустит на волю тех, кто томится в неволе.
 — Говоривший помолчал, будто задумался. — Пришествие его будет благоприятно 
для Вавилона, любимого города Мардука.

Набонид отпустил прорицателей со скрытым раздражением. В их пророчестве не 
упоминалось, как обычно, имя Набонида. По-видимому, они намеренно решили сбить 
его с толку. Хотя храм владел бессчетными отарами овец, вряд ли он имел 
отношение к пастухам или тем, кто «томится в неволе». Набонид вознаградил 
жрецов обычной миной золота, и как только смог оставить тронный зал, отправился 
на поиски своей дочери Шамуры. В тот вечер новой луны он нашел ее, как и ожидал,
 за работой в подземной сводчатой комнате, служившей тюрьмой для чужих богов.

Они стояли на изготовленных для них пьедесталах, отбрасывая тени на побеленные 
стены. Во время своего эксцентричного путешествия Набонид забрал их из храмов, 
далеких от Вавилона: Шамаша из Сиппара, носившего лучистую корону в виде солнца,
 Ашшура, громадного воина исчезнувших ассирийцев, Шушинака, уродливое земное 
божество из Шушана, главу плененных изваяний. Некоторые из них, конечно, были 
посажены в эту тюрьму еще в правление Навуходоносора. В дальнем конце комнаты 
поблескивали золотые канделябры, жертвенник и скиния, привезенные из 
Иерусалимского храма.

Его хроникеры записали в летописях: «До окончания летних месяцев боги Аккада и 
Западных земель, все, обитающие над землей и под землей, вошли в Вавилон».

Переступая порог тюрьмы плененных богов, Набонид почувствовал знакомый холодок 
страха. Когда он закрывал за собой обитую бронзой дверь, пламя единственного 
светильника задрожало, и тень царя закачалась на стене. Ему показалось, что 
гигантские изваяния пришли в движение и повернули к нему взгляды сверкавших 
драгоценными камнями глаз. Его дочь Шамура держала светильник над головой; она 
повернула голову, прервав чтение надписи на груди Шамаша, бога солнца из 
Сиппара. Это был устаревший шумерский шрифт, но Шамура умела его разбирать. К 
этому моменту она скопировала все надписи, вырезанные давно умершими мастерами 
на черных каменных фигурах, ставшими от возраста особо гладкими. Шамура не 
боялась встречаться с богами-узниками в охраняемом подвале. Женщина, как знал 
Набонид, могла проникать в тайны, недоступные мужчинам. Он заметил, что на 
треноге странной формы курился ладан, — возможно, она возносила символическую 
молитву одному из божеств. Когда он рассказал ей о загадке слуг Мардука, она 
насмешливо покачала головой.

— Вряд ли это загадка, и уж никак не пророчество. Зерия не может больше 
сдерживать этих предателей из Экура. Конечно, — задумчиво добавила она, — они 
не осмеливаются бросить тебе вызов и просто насмехаются, играя в слова с 
двойным смыслом. Что касается пастуха, который должен явиться, он может быть 
кем угодно. Жрецы довольно сообразительны; они легко выберут кого-нибудь из 
своей клики и провозгласят: это и есть предсказанный вождь, человек, которого 
любит Мардук. Сделать это проще простого, а народ всегда верит в пророчество, 
если кажется, что оно осуществилось. Как ты им ответил?

— Я не давал ответа.

— Тем лучше. Вероятно, они ожидали от тебя гнева, а не молчания. Но поскольку 
они глумились над тобой, и это слышали другие, ты должен их осудить. И 
действовать нужно быстро.

С надеждой ожидавший решения своей дочери, Набонид восхищался простотой ее 
мысли. Шамуру не беспокоили, как его, дурные предчувствия, ей не мешало 
сострадание к другим. Поскольку она почти не выходила из своих покоев в саду на 
крыше, придворные редко ее видели. Она изменила имя и называлась так же, как 
легендарная царица Вавилона, — Шамура, или Семирамида.

Склонив голову в темном парике из кос, заплетенных в египетском стиле, Шамура 
подумала и решительно кивнула.

— Доставь в зал приемов изображение Иштар со звездой, иди перед ней, как ее 
любимый слуга. Пусть объявят — и это должны услышать на улицах за Эсагилой, — 
что она возьмет Вавилон под свою охрану. Во сне она так много тебе рассказала. 
Сделай это завтра. Тогда жрецы Мардука будут грызть себе пальцы и плевать друг 
в друга. Они не осмелятся выступить против госпожи Урука.

Набонид закрыл глаза и с облегчением вздохнул. Богиня-воительница Иштар, символ 
плодородия, была популярна у мужчин, ей тайно служили очень многие женщины. Ни 
одно событие не оказывало такого поразительного воздействия, как появление 
божества в тяжелые времена.

— Человек, идущий по улице без бога, — благодарно процитировал он, — достается 
демону, следующему за ним. — И добавил:

— Твой ум — это щит, берегущий мою ничтожную жизнь.

Шамура не ответила на глупые слова. Она наклонила голову, и темные косы упали 
на глаза.

— Сделай точно так, как я сказала, — резко приказала она. — Пусть станет видно, 
что вся твоя надежда, все доверие обращены к госпоже Урука. Не пытайся 
произносить речь. — Ее бледные пальцы погладили ему щеку. — И не думай об этом 
слишком много. Отправляйся на свое ложе и поспи, а когда наутро тебя придут 
одевать, расскажи свой сон. — Когда он повернулся уходить, она бросила ему 
вслед:

— Что бы ни случилось, ты должен искать помощи у Иштар.

Набонид послушно оставил дочь у ее светильника. Уходя, он снова почувствовал 
присутствие темных богов. Он услышал голос Шамуры, читавшей вслух надпись, 
вырезанную на изваянии Шамаша:

— ., тот, чье тело брошено на земле, — тот, кто остается не похоронен, — та, 
кто умирает в детской кроватке, — та, чье дитя, вскормленное ее грудью, умерло,
 — тот, кто утопился…

Он узнал обращение к призракам неудачников. Ведь Шамура считала себя призванной 
на службу Великой богине, одним из проявлений которой была Иштар.

Беспокойство Набонида усиливалось, пока он поднимался к коридору, где охранник 
Шамуры, евнух, ждал ее возвращения. Человек вскочил с каменной скамьи и 
раскинул в поклоне руки перед царем Вавилонии. Не улыбался ли он, низко опустив 
лицо, при виде пухлой, бесславной фигуры Набонида? Действительно ли Шамура 
стремится, как говорит, защитить его, или дочь хитрит и тайно замышляет заговор,
 чтобы возвыситься над отцом?

Вместо того чтобы направиться в спальню, Набонид импульсивно свернул к воротам. 
Он поспешно миновал мраморный фриз с крылатыми духами, которые словно гнались 
за ним, и почти выбежал в просторный двор, где удивленные его появлением 
стражники-копьеносцы подняли фонари. Набонид запрокинул голову и принялся 
высматривать на небе знамение. Низкая звезда Иштар сияла ярче его собственной 
звезды. Не обнаружив никаких других знаков, Набонид почувствовал ночной холод. 
Позади послышалось легкое движение, заставившее его быстро обернуться. 
Копьеносец застыл, как бронзовое изваяние, высоко подняв фонарь. Однако вид 
дворцовой стены внутри круга света изменился.

На каменной поверхности засияли слова, будто выведенные фосфором. Четыре слова 
были начертаны арамейским, или иудейским, шрифтом, и Набонид довольно легко их 
прочел: «Исчислил Бог царство твое».

Когда он выходил во двор, светящихся слов не было видно. И, пока он смотрел, их 
очертания начали мерцать и тускнеть. Набонид взглянул на бородатое лицо 
стражника. Неподвижный гигант был аморитом, необразованным, как животное, и 
почти наверняка не имеющим понятия о значении этих букв. Позади него качнулась 
и пропала какая-то тень. Набонид распознал женскую фигуру, спешившую прочь с 
кувшином воды на голове.

Попав наконец в свою спальню, Набонид отослал ленивых рабынь, готовивших его ко 
сну, и арфистов, обычно успокаивающих его беспокойный ум. Четыре огненных слова 
расшевелили его подавленные страхи, и он не мог заснуть. В голове мелькали 
мысли, метались между явленными ему за последние часы знаками, тянулись к 
какому-нибудь божеству, которое могло бы защитить, если Шамура действительно 
вводила его в заблуждение.

Когда от усталости его стало клонить ко сну, ему явственно послышался голос, 
правда, слова едва можно было разобрать.

— Множество советников утомили тебя.., так пусть же теперь астрологи, 
звездочеты, создатели месячных прогнозов встанут и спасут тебя от того, что 
случится с тобой.

Набонид поднял голову, прислушиваясь, и предположил, что голос шел со двора, 
расположенного под его темными покоями.

— Никто не спасет тебя!

Ему не приходило в голову, что злейшими врагами были его собственные мысли.

Встающее солнце осветило алебастровые окна, и царь Вавилона обрадовался 
возможности спастись от страхов темноты. Когда появились слуги с золотым тазом 
для умывания, он ничего не сказал ни о сне, ни об Иштар. Он вскричал, что 
тотчас отправляется из дворца в Сиппар, чтобы присоединиться к сыну и его армии.


Набонид объяснил Римуту и другим советникам, насколько армия сможет выиграть от 
его присутствия. Себе он сказал, что теперь, если Валтасар одолеет завоевателей,
 то лавры победителя достанутся ему, Набониду. А когда он трясся в крытой 
колеснице, запряженной белыми мулами, и, обернувшись, увидел, что вершина 
огромной башни исчезла за гладким горизонтом равнины, он почувствовал 
облегчение и уютно задремал.


* * *

Из всего того, что приключилось в Сиппаре на дороге, ведущей на север, лучше 
всего Набонид запомнил плывущий дым, закрывший солнце. Под облаком дыма царил 
ужас, и заполнивший улицы народ стремился протиснуться к храму Шамаша, их 
святилищу. Они не уступили дорогу царской кавалькаде. Узнавая Набонида в 
позолоченной колеснице, держащего жезл и кольцо, символы власти, они начинали 
пронзительно вопить на него. На разные голоса его умоляли о помощи и 
выкрикивали брань. Охвативший их ужас был сильнее страха перед царем, их 
господином.

— Восстанови бога наших отцов! Ты, похитивший Шамаша с его трона! Видишь, 
солнце скрылось, а наше святилище пустует!

Набонид чувствовал себя в плену какого-то зловещего сна, который никак не 
кончался. Даже женщины на балконах пренебрежительно возвышали голоса:

— Ты, поставивший над нами чужеземцев — собирать дань и отводить воду в каналах 
от наших земель, — укравший божественные символы из нашего храма! Прогони огонь,
 опустошающий наши поля!

Животные и повозки, груженные пожитками, запрудили улицы Сиппара, а воздух был 
полон стенаний семей, пытавшихся бежать из города. Никаких властей не было 
видно. Чиновники и собственники, обладавшие наилучшими средствами передвижения, 
сбежали от напуганной массы простолюдинов.

Набонид снова воспрянул духом, увидев, как верховая стража Валтасара и 
копьеносцы в шлемах пробивались к нему. Еще он увидел, как они плетьми и мечами 
расчищали дорогу для колесницы его сына. Когда колесницы сблизились, Набонид 
встревоженно вскрикнул:

— Почему ты не у стены?

Мускулистое тело Валтасара было заключено в инкрустированный золотом металл; в 
руке он держал щит. Он пристально посмотрел на отца, сжимавшего царский жезл и 
кольцо.

— Потому что там персы, — ответил он.

Набонид ничего не понял. Эти военные дела он оставил другим.

— Там было сражение?

— Я бы не стал называть это так. — Мысли Валтасара вернулись назад к границе 
под облаком дыма. — Появился волк, и эти скоты побежали.

Он махнул рукой на орущую толпу, сдерживаемую копьями его всадников. С 
презрением он рассказал отцу, как его воинство спасалось бегством, бросив своих 
начальников, и как персы преследовали беглецов через ворота Мидийской стены. С 
этой стороны стены, в Сиппаре, Валтасар уже не беспокоился об этом сборище. Эти 
обессиленные, охваченные паникой солдаты ему уже были не нужны. Так он сказал.

— За Имгур-Бел и Нимитти-Бел ко мне вернется сила, — объявил он. — Там я одержу 
победу над персидскими язычниками. — Его глаза внимательно исследовали 
искаженное лицо отца. — А ты?

Набонид приказал вознице поворачивать и следовать за колесницей господина 
Валтасара. Он прибыл на фронт как раз вовремя, чтобы присутствовать при 
поражении действующей армии.




«ТОТ, КОГО ЛЮБИТ МАРДУК»


Тем же вечером огонь в полях погас и небо прояснилось. На восходе посланцы Кира 
прискакали в Сиппар и стали вызывать народ из их домов:

— Выходите, собирайте свои стада, отправляйтесь за водой для животных, 
накормите свои семьи. Тревоги остались позади, мир Ахеменидов восторжествовал. 
По распоряжению царя Кира.

Позади посланцев ехали музыканты с флейтами и кимвалами. За ними под ярко 
светившем с неба солнцем в Сиппар вступил Кир. Таким образом, он превратил свой 
въезд в представление, желая привлечь взгляды перепуганных людей, мечтавших 
лишь о быстрой смерти, когда солдаты язычников начнут грабить город. Кир 
подъехал к храму Шамаша. Увидев святилище пустым, он от удивления вскрикнул и 
поинтересовался судьбой бога Сиппара.

К нему приблизился рабали, глава города, со своим старшим сыном и преподнес 
землю и воду в знак подчинения. Он объяснил, что вавилоняне увезли Шамаша из их 
города на телеге, запряженной волом, и по этой причине приключилось большое 
зло: дожди прекратились, и земля превратилась в сухую корку; половину урожая 
ячменя и проса забирали вавилоняне; а теперь сгорел весь оставшийся урожай. Его 
народ, сказал глава города, надеется вызвать чувство жалости у победителей. Они 
превратились в живых мертвецов, ищущих себе могилы.

— Впредь это станет законом — сильный не должен обижать слабого. Я, Кир, 
следящий за исполнением закона, понял, что вас обидели. Кто еще будет 
свидетельствовать?

В то утро Кир облачился во все свои регалии: обшитую нитками жемчуга мидийскую 
тиару и пурпурную, бахромчатую мантию ассирийских царей. При нем был только 
украшенный драгоценными камнями кинжал, символическое оружие, и никаких знаков 
власти в руках. По его бокам стояли меченосец и луконосец. Позади выжидала 
свита — военачальники, хранители закона и переводчики. С седеющей бородой, 
загоревшим лицом и темно-серыми глазами, он имел властный вид, как и 
рассчитывал. Своим быстрым умом и обходительным обращением он стремился внушить 
населению этого стратегически важного города доверие к себе.

Когда жители Сиппара поняли, что он действительно прислушивался к их речам и 
вовсе не собирался приносить их вождей в жертву неведомым богам, в храм пришло 
еще много людей. Все стремились пожаловаться на поборы Вавилона. А внушительный 
Кир желал всех их выслушать.

— Решение мое таково, — объявил он, завершив слушание. — Так называемый царь, 
незаконный потомок просвещенного Навуходоносора, назначил себя верховным жрецом.
 К тому же он поставил править над вами своего сына с армией, пожирающей блага 
этой земли, как саранча. Вашего покровителя Шамаша он забрал отсюда и вашим 
молитвенным обрядам, соответственно, положил конец. Это никакой не правитель — 
одно название. Теперь причиненное им зло будет возмещено. Так говорю я, Кир, 
Великий царь.

Хотя старейшины Сиппара криками выразили радость по поводу такого суждения и 
объявили о своем подчинении Ахемениду, они сомневались, что он станет 
придерживаться своего обещания. Новые властители, как правило, провозглашали 
справедливость для всех и грядущее процветание. А за годы, прошедшие после 
Навуходоносора, многие монархи занимали трон Эсагилы. В своем отчаянии жители 
Сиппара чувствовали облегчение уже оттого, что остались живы и воины победивших 
персов не захватили продовольствие, еще остававшееся в стенах города. На самом 
деле эти солдаты даже пригнали обратно разбежавшийся скот и груженые тележки. 
Свой лагерь они разбили за стенами города.

На следующий день этот лагерь опустел. Сиппар и стена между реками больше не 
были в состоянии войны.

Кир скакал к Вавилону.


* * *

Из-за гор явились сторонники Кира, ведомые его сыном Камбисом, которого больше 
не мучили демоны смятения.

Губару собрал эламитских воинов, быстро продвигавшихся в своих юбках, с 
плетеными кожаными щитами и колчанами с дротиками. От истоков Тигра спустились 
армяне, сверкавшие медными шлемами и обшитыми железом щитами. С Киром ехали 
всадники с востока: гирканцы, парфяне, согдийцы и бактрийцы. Желтогривые мидяне 
в железных чешуйчатых доспехах заполнили широкую дорогу вдоль берега Евфрата, 
сморщившуюся от осенней засухи. Неизменная тысяча выросла до пяти тысяч 
всадников в доспехах, ехавших с копьями и луками на скакунах, покрытых 
кольчугой из железных колец. Когда все они соединились, хазарпат, командующий 
войском, доложил о шестистах сотнях воинов, чья отвага была способна перенести 
любые испытания и чье умение преодолевало любые препятствия.

Услышав это, старый Губару закрыл глаза и вскинул худые руки:

— Смогут ли твои всадники проскакать сквозь защитные бастионы из обожженного 
кирпича толщиной в двадцать локтей; смогут ли их стрелы долететь до вершины 
стены высотой в шестьдесят локтей? Говорю тебе, вавилоняне воздвигли преграды 
Имгур-Бел и Нимитти-Бел как раз против такой армии, как эта. Отвага не придаст 
тебе сил, чтобы перелететь через валы, а умение не позволит сделать подкоп, 
поскольку фундамент уходит глубоко в землю. Я знаю об этом, я в юности помогал 
строителям Навуходоносора спланировать эти стены. Их невозможно взять приступом.


— Тогда как же ты возьмешься за них, отец? — быстро спросил Кир.

Вожди сидели на коврах у реки. Губару был полон страха и ждал беды. Он 
чувствовал, что Кир Ахеменид изменился после путешествия к бактрийскому костру. 
Кир перестал советоваться с сатрапами и военачальниками; его нетерпение 
возросло, казалось, он надеется не на мудрость ближних, а на руководство 
какого-то мистического существа, своего фраваши, может быть. Он предъявлял к 
своим сторонникам безмерные требования и торопил их, словно им не хватало 
времени осуществить стоявшие перед ними задачи. Он сильно рисковал, предприняв 
путешествие в Вавилон под видом купца, и был узнан врагами. Слишком умный, 
чтобы противоречить Ахемениду-завоевателю, Губару попытался укрыться за 
хитростью.

— Зачем твоему отцу рассказывать тебе то, что ты видел сам, о непреодолимой 
крепости вавилонских стен? Говорю тебе, отступи! Вавилоняне не боятся штурма, 
но благоговеют перед своими богами. Вызови их!.. Пусть они узнают, что ты 
служишь Мардуку, главному богу. Жрецов Эсагилы беспокоят интриги Набонида. 
Провозгласи всем, что ты пришел восстановить поклонение великому господину 
Мардуку. Возникнут споры в их среде, а тем временем…

— Зачем так говорить? — вскричал Кир. — «Тем временем», «спустя время»… Час 
пришел, и я должен этим воспользоваться. — Он повернулся к Камбису, своему сыну,
 и велел говорить ему.

Камбис ответил без колебаний и, таким образом, показал, что уже составил свой 
план. Он применил к создавшейся ситуации логику греков. Учитывая, что город 
Мардука нельзя взять штурмом, рассуждал он, равным образом нельзя организовать 
его осаду. Стены слишком протяженные, чтобы их можно было окружить, а 
территория слишком бедна, чтобы прокормить армию. Следовательно, им нужно 
разорить великую равнину, выжечь землю дотла и поспешить в плодородные края 
фараонов Нила, оставив голоду поработать за них в Вавилоне.

По усталому лицу Кира пробежала тень.

— Сын мой, ты хороший военачальник, — спокойно сказал он, — но никудышный 
правитель. Я обещал жителям этих земель мир Ахеменида. А теперь должен нарушить 
обещание? Должен сжечь и разграбить то, что отныне принадлежит мне? Эта великая 
равнина теперь наша, сын. Лишь этот город противостоит нам с оружием.

— Тогда иди в Шушан, — быстро вставил Губару. — Расположись там в зимних 
квартирах. Восстанови силы, а Вавилон оставь вариться в собственном соку. Если 
город будет запасать провиант, пока все сельское население голодает, то к 
Новому году здесь вспыхнет бунт. Тогда и ударь, если такова твоя воля.

— Праздник урожая сейчас — через два дня. Тогда все в Вавилоне смогут остаться 
в своих безопасных жилищах под моей защитой. Это самое лучшее. — Те, кто слышал 
эти слова, притихли, считая, что демон безумия поразил его ум. Кир почувствовал,
 что скрывалось за — этой тишиной, оглядел их и рассмеялся. — Один безумный 
пророк сказал это однажды — Заратустра. Потерпит ли неудачу великий царь Мидии 
и Персии — и Вавилона — там, где Заратустра преуспел?

Губару вздохнул:

— Вавилон не имеет ничего общего с бактрийской долиной.

Но Кира, видимо, подбодрили его мысли.

— Я нашел путь в ту долину, в снегопад и бурю. Проникнуть за эти толстые стены 
гораздо проще. Горожане-иудеи вместе с одной блудницей да одним кирпичником 
показали мне путь внутрь.

— Через сражение.

— Без сражения, даже без перепалки.

— Как же тогда? — Губару пытался скрыть дурные предчувствия.

И снова Кир весело рассмеялся.

— Если ты стоишь внутри цитадели Эсагилы, разве это не значит, что ты проник за 
стены Вавилона? — Все опять притихли, и Кир вернулся к своим размышлениям:

— Это довольно просто. Гораздо сильнее меня тревожит то, что нужно сделать 
потом. И кто должен это сделать. — Он посмотрел долгим взглядом на красивого, 
седовласого Губару. — Так вот, теперь мне все ясно. Ты должен войти в город, ты,
 отец мой, ведь он тебе так хорошо знаком.

Думая, что Кир над ним подшучивает, старый эламит улыбнулся:

— Тогда я был молод и полон энергии. Прожив семь десятков лет, Кир, я стал 
слишком слаб, чтобы возглавить штурм.

— Но ты приобрел весьма впечатляющий облик и необходимую мудрость. — Кир 
поднялся и протянул к нему руки. — Не сомневайся, путь для тебя будет 
приготовлен.

Вслед затем он созвал полководцев, ученых мужей, гонцов и велел приступать к 
работе. Хотя спустилась ночь, он начал приготовления. Глашатаи должны были 
оповестить вдоль всей большой дороги между Сиппаром и Вавилоном, в селах и на 
шлюзах каналов:

— Мардук, великий господин, искал человека, любезного его сердцу, и выбрал 
Великого царя Кира. Он назвал его по имени — Кир. Рядом с ним идет Мардук. Его 
руку держит Мардук. Пусть все, кто слышит, ждут их пришествия.

Когда глашатаи галопом умчались из лагеря, за ними не так быстро тронулись два 
отряда гирканских стражников. Затем Губару двинулся на юг со своими эламитами в 
сопровождении флейтистов и кимвалистов. Однако сам Кир с инженерами отправился 
инспектировать ближайшие каналы, ведущие из Евфрата на плантации. Они объехали 
вокруг старого водоема, заросшего тростником, поднявшимся на заболоченном дне. 
Иудеи, трудившиеся на каналах, объяснили, что это огромное водохранилище было 
сделано в старинные времена, возможно, первым Саргоном, а возможно, царицей с 
замечательным именем Семирамида. Они отметили, что выкопанную глину уложили по 
краям резервуара, а глиняную дамбу укрепили камнями. Этот резервуар должен был 
накапливать воду при разливах реки и снабжать водой при засухе, но со временем 
пришел в негодность.

Обсудив все это с рабами-иудеями, Кир позволил им уйти по дороге в Вавилон. 
Обследовав заросший сорняком водоем, он приказал доставить из военного лагеря 
тележки, вызвал пехотинцев и приказал убирать камни из дамбы. Эти камни они 
сваливали в неглубокий Евфрат.

В то же время другие принялись снова выкапывать канал к резервуару. По 
прошествии нескольких часов речная вода начала поступать в громадное углубление.
 Эта работа продолжалась до тех пор, пока резервуар и все соединяющие его с 
рекой каналы не наполнились. А ниже по течению реки уровень воды начал 
опускаться.




НЕВИДИМЫЕ ВРАТА


На закате следующего дня дежурные писцы дворца Эсагилы записали на своих 
глиняных табличках, что царь Набонид назначил праздник урожая на тринадцатый 
день месяца тишри. Набонид, облаченный в платье, украшенное халцедонами и 
агатами, подписал декрет и удалился на молитву.

Писцы на балконе также зафиксировали факт понижения уровня воды в русле Евфрата.
 Они записывали события в своеобразной манере, понятной им самим, Но 
недоступной для других. И поскольку прочитать ни одной записи без их помощи 
было невозможно, таким способом каста дворцовых писцов повышала свою значимость 
и увеличивала жалованье на размер вознаграждения.

В час, когда зажгли светильники и начался собственно праздник, ворота в город 
закрылись, преградив путь непрошеным гостям. Валтасар на колеснице объехал по 
верху всю стену Имгур-Бел. Его армия в полной боевой готовности ждала в 
казармах, расположенных вдоль стены. У бруствера стояли метательные машины с 
запасами дротиков и камней, над огнем грелось масло в баках.

По любому сигналу тревоги отборные подразделения копьеносцев должны были 
собраться на быстрых колесницах и устремиться по наклонным дорогам вверх на 
стену. Наблюдатели с высоких башен не сообщали ничего настораживающего о том, 
что они видели на равнине. Шпионы Римута доносили, что персы все еще находятся 
в своем лагере у старого водоема Семирамиды, увлеченные плясками, отмечая 
какой-то собственный языческий праздник.

После появления звезды Иштар на дворцовой наблюдательной башне расположились 
халдейские астрономы, чтобы составить карту ночного узора раскинувшегося над 
ними неба. Валтасар же, закончив свою инспекцию, съехал по спуску к реке, с 
любопытством поглядывая на ленивую воду во рву, и наконец-то, мучимый жаждой, 
поспешил в зал, где девушки с арфами дожидались, чтобы налить ему крепкого вина.
 Вокруг внутреннего вала Эсагилы сменилась стража, и сменщики позавидовали 
ушедшим на отдых караульным, которые поторопились растянуться у огромных блюд с 
приправленным специями мясом, поближе к кувшинам с пивом. В освещенной галерее 
храма кондитеры расставили подносы с праздничными лепешками. По всей освещенной 
на ночь Эсагиле заиграла музыка.

Вавилон разделился на социальные слои; благородные семьи устремились в свои 
сады, купцы и ремесленники заполнили освещенные улицы. Нищие Кебара, впрочем, 
спустились по лестнице к речной пристани. Там, в темноте, у низкой каменной 
стены над потоком, они принялись ждать.

Иудеи из их числа собрались вместе помолиться, как всегда, молча. Вода к тому 
времени опустилась уже очень низко, и на дне реки показались камни.

Поскольку все освещение было сосредоточено у высоких строений и люди собирались 
вместе для празднования, вторжение в город началось незаметно. Первые 
захватчики прошли по руслу реки под аркой по колено в воде.

Когда они застучали палками по причалу, бродяги Кебара распахнули деревянные 
воротца и шепотом стали их подзывать, протягивая вниз напряженные руки. 
Чужеземцы не издавали ни звука, карабкаясь вверх в мягких кожаных сапогах; их 
едва можно было разглядеть в темных войлочных накидках, скрывавших мечи, ручные 
топоры и дротики. Это были гирканцы и парфяне, они последовали за своими 
начальниками наверх, ко входу в Эсагилу. Там часовые выставили вперед древки 
своих копий, пытаясь преградить наступавшим путь во внутренний двор священного 
дворца, но были схвачены и сбиты с ног. Захватчики вошли внутрь и, разделившись 
на несколько групп, двинулись к нишам со светильниками, где были расставлены 
посты. Некоторые начали взбираться по внешней лестнице высокой башни.

На фоне усыпанного звездами неба темнела возвышавшаяся над просторным двором 
башня. В праздничный день на ней стражников не было.

В этот ночной час наблюдатели на башнях-близнецах ворот Иштар смотрели на север.
 За рвом какая-то процессия при свете факелов держала путь по направлению к 
Вавилону. Всадники в праздничных одеждах сопровождали паланкин, в котором 
восседала фигура из золота или одетая в золотое платье, — дозорные, пристально 
вглядывающиеся в даль, не могли разобрать, был ли это знатный человек или бог,
 — за ними следовали музыканты. Когда ветер чуть усилился, пение стало яснее, 
ему вторили звуки кимвалов. Часовые сообщили об этом появлении своему 
начальнику, а тот принес новости Валтасару в праздничный зал дворца.

В этом зале над алыми расписными занавесками стояли изваяния завоеванных богов, 
выполненные художниками Вавилона из золота, серебра, меди, камня и дерева. 
Сквозь медленно плывшие облака благовоний эти статуи смотрели вниз на 
возвышение, где на царском ложе возлежал Валтасар; он занял это место, 
поскольку Набонид так и не появился. Не вставая, он выслушал послание 
караульных и сразу же забыл о нем, ведь в ту ночь столько компаний разгуливали 
с факелами, и эта вряд ли могла проникнуть через запертые ворота Иштар.

В ту ночь военачальнику Валтасару пришла прихоть выпить вина из золотой посуды, 
которую другой полководец, Навуходоносор, вынес из Иерусалимского храма. 
Валтасар приказал доставить ее и отдать женам и блудницам, прислуживавшим 
господам его двора, заполнившим зал, — казалось, что их число достигало тысячи.

Женщины столпились и пили из посуды и большой золотой чаши; смеясь, они 
поставили вощеные свечи в золотой канделябр с семью ветвями. Они водрузили его 
у стены рядом с Валтасаром. Он был виден старым евреям, зарабатывавшим себе на 
хлеб в саду дворца. Из кедровой аллеи они смотрели через амбразуры вниз на 
мерцающий свет зала.

В тот же самый час они увидели, как из-за занавески над разветвленным 
канделябром появилась мужская рука. На белой известняковой стене она написала 
несколько слов.

Краем глаза Валтасар заметил движение. Он повернул голову, посмотрел на эти 
слова и переменился в лице. Наблюдавшие рабы услышали, как он спросил о 
значении этих слов. Оказалось, что среди его товарищей никто не мог прочесть 
незнакомый шрифт, а женщины вообще не умели читать. Тогда нетерпеливый Валтасар 
позвал халдеев, астрологов, ученых мужей и предсказателей судеб, чтобы они 
истолковали значение этих слов.

Таким образом, астрономов оторвали от составления звездных карт, элитных писцов 
— от их записей, а толкователей предзнаменований — от сна: ведь ночь уже 
близилась к концу. Рассерженный Валтасар потерял всякую бдительность, много 
выпив. Сначала он предложил наградить того, кто прочтет сообщение, алым 
церемониальным платьем, затем пообещал золотую цепь и высокий ранг, наконец, он 
выкрикнул, что сделает этого человека третьим правителем царства — после себя 
самого, второго лица и принца. Но халдейские ученые мужи смогли лишь сказать, 
что слова написаны иудейским шрифтом.

И это одна из женщин, жена Валтасара, осмелилась предложить послать за 
каким-нибудь иудеем, чтобы тот прочитал слова. Поэтому через короткий 
промежуток времени наблюдатели увидели, как на возвышение привели молодого 
еврея. Кутилы в зале тут же прекратили шуметь, и в наступившей тишине Валтасар 
спросил о значении надписи рядом с его головой. Имеет ли она к нему отношение?

Имеет, ответил молодой работник-еврей.

— Исчислил Бог царствие твое и положил конец ему.

Раб продолжил пояснения:

— Ты взвешен на весах и найден очень легким. И еще он сказал:

— Разделено царство твое и дано мидянам и персам.

По-прежнему стояла тишина, и взгляды всех празднующих повернулись к Валтасару, 
прогнанному от северной стены теми самыми мидянами и персами. На их глазах 
Валтасар поднялся и приказал отдать прочитавшему надпись платье и цепь.

Не прошло часа, и наблюдавшие за залом садовники стали свидетелями, как был 
лишен жизни сын царя. Это случилось, когда часовые, стоявшие у входа, 
примчались в зал и сообщили о неизвестных врагах, заполнивших двор. Валтасар не 
мог в это поверить. Но надпись на стене привела его в ярость, он схватил первое 
попавшееся оружие и выбежал из зала, не дожидаясь своих воинов. Они вырвались 
из рук женщин и бросились за ним.

Так Валтасар и его товарищи, недостаточно вооруженные, оказались во мраке двора.
 Они были повержены и зарезаны мечами гирканцев, поднимавшихся ко входу. Увидев 
это, женщины завопили; рабы разбежались, крича, что враги выскочили из темноты 
и убили всех господ. Неистовый крик заполнил коридоры дворца. Он позвал к окну 
Римута, инспектора, заставил выглянуть во двор и выскользнуть в направлении к 
своему дому. Он достиг ушей страдавшего бессонницей Набонида в его спальне, и 
царь криком позвал слуг. Но те смогли пробормотать только нечто бессмысленное:

— Они пришли пешими по воде. Нет, за ними следовали факелы, освещали какое-то 
божественное мерцание, словно от золота.

Набонид побежал к верхней части наклонной дороги. Он увидел под собой 
качавшиеся факелы и массу всадников, двигавшихся по воде в русле реки, 
появлявшихся из-под свода, от которого поток опустился. Ни один стражник не 
охранял этот свод, под которым в город втекала только вода.

Когда Набонид узнал о смерти Валтасара, он в страхе побежал, сначала к подвалу, 
чтобы встретиться с Шамурой, а затем со всех ног к дворцовой Конюшне и крытой 
колеснице. По команде царя ворота открылись, и колесница выехала на дорогу к 
Уруку, городу Иштар.


* * *

Бессчетные годы повседневная жизнь Вавилона текла по велению властей. Когда в 
городе узнали о бегстве Набонида и стало известно, как был убит Валтасар, 
главные министры заперлись в своих дворцах на улице Мардука, гадая, что же 
будет дальше. Некому было отдавать приказы гарнизонным начальникам, которые 
спали или наблюдали за равниной на внешних стенах. Во многих кварталах города 
люди проспали события и не подозревали, что вчерашняя власть прекратила свое 
существование.

Когда сидевшего в кресле Губару вынесли из реки, эламиты двинулись через двор 
во дворец. Сопротивления они не встретили никакого. Губару вошел в зал торжеств 
и уселся на пустое ложе Валтасара. Он немного устал после долгого ночного 
перехода. В первую очередь он приказал очистить коридоры от слуг и захватить 
сокровищницу. Когда его военачальники спустились в подвал, где хранились 
плененные боги, они испытали благоговейный страх перед этими величественными 
фигурами. Они спросили женщину, стоявшую у единственного светильника, несет ли 
она здесь дежурство.

Шамура, дочь Набонида, ответила:

— Нет, мое дежурство закончилось.

Она вытащила из-за пояса кинжал и, когда эламиты бросились к ней, вонзила его 
себе в грудь и упала перед ними замертво, окрасив плитки пола под изваяниями 
своей кровью.

На рассвете Губару издал первое воззвание:

— Наступает новый день. Пусть каждый, как прежде, занимается своим делом; пусть 
никакие ворота не закрываются, и никто не появляется на улице с оружием. Война 
в Вавилоне закончилась, снова наступили мир и спокойствие. По распоряжению Кира,
 Великого царя.

Вслед за этим носильщики спустились на пристань, к реке, вода в которой снова 
поднималась. Плоты и ялики, как обычно, стали подвозить зерно и рыбу; по улицам 
понесли свои грузы вьючные животные. Когда Биржа над пристанью открылась, 
банкиры собрались в портике, обмениваясь новостями и пытаясь продать свои доли 
храмовой собственности, поскольку считали, что победители-персы, будучи 
язычниками, конфискуют все сокровища храма. Однако Якуб Эгиби имел иное мнение 
и скупал доли в собственности Мардука.

Находившийся на стенах гарнизон по-прежнему держал ворота закрытыми; стены 
Имгур-Бел и Нимитти-Бел будто бы противостояли цитадели с храмом и дворцом, 
теперь крепко удерживаемой силами Губару. Однако народные массы, толпившиеся на 
улицах, видели чудо бескровного захвата города. Поскольку проходили часы без 
всякого насилия и пленения, толпа начала насмехаться над солдатами бывшего царя,
 столпившимися на высоких стенах у рва, и спрашивать, что они там охраняют и 
когда спустятся пообедать. Прежде чем день закончился, армейские начальники 
разрешили открыть городские ворота. У них не было приказа от Набонида, как и не 
было желания по собственной инициативе начинать сражение. На закате храм Экура 
послал делегацию жрецов из святилища к Губару узнать, что он от них требует. Он 
сообщил делегации, что сам не более чем предвестник настоящего царя, Кира 
Ахеменида, взявшего измученный народ Вавилона под свое покровительство и мир. 
Губару добавил, что царь это сделал по воле Мардука, поскольку Мардук был 
глубоко потрясен страданиями своих верующих и пренебрежением к своим обрядам.

Жрецы быстро посоветовались между собой и спросили, какие подарки из золота, 
серебра и драгоценностей новый царь, Кир Ахеменид, счел бы подобающими и мог 
принять от его слуг, бедствующих жрецов Экура.

— Кир мне сказал, — ответил Губару, — что он собирается одарить весь народ 
Вавилона, а не требовать с него подарков.

Тогда делегация объединилась в восхвалениях Кира и пала ниц перед его 
представителем Губару.

— Поистине, — провозгласили они, — свершилось пророчество, которое мы носили в 
сердцах, — что издалека придет некто, пастух для нашего народа, и снимет иго 
рабства с верующих в Мардука, великого господина.

Но за стенами дворца на Кебаре иудеи вскидывали руки вверх и кричали:

— Вавилон сокрушен — великая столица, блудница язычников сокрушена!




СУЖДЕНИЯ КИРА


На двадцать девятый день месяца тишри писцы записали в своих хрониках, что царь 
Кир въехал в ворота и начался первый день его правления. (Они больше не 
исчисляли хроники годами Набонида, схваченного в Уруке и высланного в Экбатану.
) Кир постарался, чтобы его появление стало впечатляющим зрелищем. Он въехал 
через ворота Иштар по пальмовым ветвям, которые укладывали перед ним, через 
скопления людей, размахивавших шарфами и зелеными ветвями; за ним показались 
пять тысяч охранников, с мечами в ножнах и подвешенными копьями. Вдоль 
горизонта высились шатры лагеря персов! Он также постарался показать, что его 
власть будет отличаться от правления предыдущих вавилонских царей. Как он 
говорил Губару, самым сложным для него было решить, как действовать теперь, 
когда он занял место Набонида.

Хотя Кир был облачен в царские одежды, которые прекрасно ему шли, он не нес ни 
кольца, ни жезла, символов власти. Притягивая к себе тысячи глаз, удерживая 
рядом с собой Губару — на случай, если понадобится совет, — он въехал на 
ступени дворца, остался в седле, чтобы его лучше видели, и подозвал к себе 
высших жрецов святилища Мардука и всех писцов, которые в тот момент исполняли 
свои обязанности. Затем он заговорил так, что все могли слышать, оглашая первое 
свое воззвание, и его переводили на вавилонский и эламитский языки.

— Я Кир, — обратился он к внимавшей толпе, — царь четырех частей света, Великий 
царь Аншана, сын Камбиса. Моя династия, — заверил он народ, — любима Белом и 
Набу; мое правление дорого их сердцам. — Тем самым он отождествил себя с 
могущественным Навуходоносором. — Я вошел в древний Вавилон мирно, под 
приветствия и ликование жителей. Я намерен учредить свое правление во дворце 
его государей.

Подразумевалось, что, хотя Кир был властителем далеких Мидии и Персии, он 
собирался сделать Вавилон своей столицей. Затем протянул руку к внимательным 
жрецам.

— Великий господин Мардук искал праведного государя, себе по сердцу, и позвал 
меня, Кира по имени, властвовать над миром. Он взял меня за руку и привел в 
свой город Вавилон. Он расположил ко мне сердца своего народа, поскольку я 
заботился о его верующих. Мардук перешел на мою сторону; без сражения и битвы 
он позволил мне вступить в Вавилон. Он избавил город от бедствий. Набонида, 
царя, не почитавшего его, Мардука, он отдал в мои руки.

Когда жрецы одобрительно зашептались, Кир выбросил руку в сторону толпы за ними.


— Повсюду в Шумере и Аккаде я не позволил ни одному врагу поднять голову. Я 
тщательно обдумал внутреннее состояние Вавилона и его многочисленных храмов. И 
я решил освободить его жителей от бремени рабства; я восстановлю разрушенные 
жилища и заново отстрою святилища. Я сейчас же приказываю это сделать.

Хотя Ахеменид по совету Губару пользовался обычными фразами, в завершение он 
дал необычное обещание, и умудренные жизненным опытом вавилоняне с интересом 
ждали, как их завоеватель будет это делать. Ждать им пришлось недолго. Кир 
многое отметил во время своего тайного посещения города, но не считал уместным 
объяснять, что уже побывал во дворе Эсагилы прежде. Он подобрал нелепую 
табличку Набонида.

— Это ложь, — заявил он и велел на ее месте установить собственную табличку с 
приказом.

(А те, кто слышал, будто этот перс не умеет читать, удивились.) Когда он 
заметил, что дворцовые писцы вели записи в своей загадочной манере, он 
отстранил их от работы и приказал все надписи выполнять разборчиво по-аккадски, 
по-эламитски и по-персидски. Когда он обнаружил, что торговцы клеймят рабов для 
рынка, то приказал заклеймить этих же торговцев как злодеев. Он пользовался 
единым мерилом при вынесении решений; если действие было добрым само по себе и 
полезно для других, его нужно было поддержать; действие, причиняющее зло, 
следовало отменить. Поначалу это правило казалось вавилонянам наивным, но Кир 
беспощадно добивался его исполнения.

Он обнаружил, что управители храмов имели шкалу ценностей, согласно которой вол,
 раб, плуг и кипарисовое бревно все имели цену по два сикля серебром. Кир же 
дороже ценил вола и раба. На самом деле при этом он думал о том, что полезнее в 
сельском хозяйстве. На железные плуги храмы имели монополию. Кир приказал 
распределить их среди работников плантаций, чтобы повысить урожай. Единым 
словом он отменил налог на воду для орошения, сказав, что поток воды можно 
ограничивать не больше, чем благотворный солнечный свет.

— Как вы остановите умирание земли? — спросил Кир. — Как вы возобновите жизнь 
земли, если вода не течет свободно, а семена не вызревают в земле? Как стада 
животных накормят вас, если вы не накормите их обильно травой?

Вавилоняне обещали повиноваться каждому приказу, но тайком продолжали вести 
свои дела как раньше. И гнев Кира, всегда разгоравшийся быстро, обрушился на 
этих приверженцев древних обычаев.

Он набросился на представителей храма:

— Каковы семь демонов зла, которые, как вы говорите, следуют за каждым жителем 
этой обнесенной стеной местности, являясь питательной почвой греха? Я назову их,
 а вы запомните: разврат человеческой плоти, болезни плоти, болезни рассудка, 
скупость сильного, трусость слабого, подозрительность и страх перед другими!

Склонив головы перед его гневом, жрецы восхитились правдивостью его слов и 
отправились восвояси, а между собой пришли к выводу, что этот перс-завоеватель 
не многим умнее покойных скифских военачальников. Они убедились, как и 
подозревали с самого начала, что он не служит никакому известному богу и, 
следовательно, не имеет небесного защитника.

— Если человек не поддерживает отношений с богами, — повторяли они, — то и 
собственная сила его не спасет. — Что касается семи демонов, то они 
существовуют, как и раньше, всегда готовые завладеть теми, кто не выполняет 
древних ритуалов.

В первые дни своего правления Кир притягивал внимание очарованных горожан 
своими цирковыми представлениями на улицах. В отличие от угрюмого, замкнутого 
Навуходоносора или скрытного Набонида, их новый царь Ахеменид появлялся без 
церемоний и ездил не только по дороге процессий, но и по переулкам. Он яростно 
спорил с нищими, словно с собственными министрами, и изрекал суждения, будто 
выделял слюну, при этом никто не вел записей, чтобы чиновники могли поместить 
таблички с распоряжениями в архив. На него глазели как на животное, но не 
ученое, а забавное животное, хотя иногда оно свирепело и становилось опасным. 
Гнев Кира, разрушительный, будто удар молнии, придавал любопытству зрителей 
пикантность страха. Иногда он останавливался, чтобы рассказать занимательные 
истории. В первую инспекционную поездку по громадным стенам Кир встретил 
повозку, которую, как обычно, тащили старые ослы, привыкшие к ярму. Он сказал 
погонщику:

— Слушай-ка! Однажды один человек сказал старому ослу: «Знаешь, я буду тебя 
запрягать и буду кормить». Ослу понравилось это предложение, но, когда его 
впрягли в тележку, он заплакал и сказал: «Оставь себе еду и сам носи свое ярмо, 
а мне дозволь жить как раньше».

Очевидцы вспомнили об этой истории, когда Кир решил судьбу вавилонской армии. 
Он предложил всем чинам — военачальникам, копьеносцам, воинам на колесницах — 
решить, останутся ли они в полках под его руководством или сложат оружие и 
разойдутся по домам. Услышав такое предложение, полки предпочли остаться на 
службе. Они жили хорошо, поскольку получали обильный рацион для себя и своих 
семей, живших в городе, а исполнять служебные обязанности было нетрудно. 
Сначала Кир был доволен, но затем ему не понравилось, что копьеносцы и 
колесницы каждый день устраивают парад на стенах. Он заявил, что Вавилон больше 
не нуждается в гарнизоне, и приказал этим полкам отправиться служить на границу,
 где они могли пригодиться. Тогда две трети гарнизона решили оставить службу и 
разойтись по домам. Через неделю, впервые со времен мира, установленного 
Навуходоносором, стены Имгур-Бел и Нимитти-Бел остались без войска.

Как свободные горожане, бывшие солдаты могли получать ежедневно положенную 
норму проса, фиников, немного кунжутного масла и мяса. Кир обнаружил, что в 
прежние времена Мар-бану — то есть знать — была обязана поставлять на военную 
службу определенное число воинов. Однако постепенно этот порядок сменился 
выплатой некоторой суммы, которую знать в звонкой монете передавала в казну, а 
это, в свою очередь, сменилось простым ведением учетных записей. Поскольку 
счетоводов можно было подкупить, вклад знати сократился, им было достаточно 
после каждого Нового года передавать чиновникам казны соответствующее 
вознаграждение. Киру казалось, что вавилоняне придерживались лишь тех старинных 
обычаев, которые позволяли им жить в большей праздности.

Хотя Кир обещал оставить в неприкосновенности уклад и обычаи этого огромного 
города, но сдержать это обещание ему было трудно.

Два иностранца — инспектор Римут и главный жрец Зерия — фактически правили 
страной при самоустранении Набонида и безразличии Валтасара. Когда эти двое 
положили к ногам нового царя примирительные дары, имеющие огромную стоимость, 
Кир коснулся даров и вернул их, хотя оставил за Римутом и Зерией их посты, 
повелев хранителям закона из Шушана и Парсагард наблюдать за всеми их делами и 
докладывать ему.

— Эти наблюдатели за правосудием, — предупредил он министров, — ничего не 
записывают на табличках, но прекрасно все видят и все помнят. Постарайтесь же 
впредь не забывать, что вы сами подчиняетесь законам, которые проводите в жизнь.


Оставшись наедине с сыном и Губару, разочаровавшийся в Вавилоне Кир отвел душу.

В Сардах люди вели себя словно дикие лошади и все тянули в разные стороны. 
Здесь они, как скот под ярмом, тянут, лишь когда их погоняешь.

Он хотел уехать от величественного дворца и «достающей до небес» башни. Узнав о 
самоубийстве принцессы Шамуры, он ни разу не посетил висячие сады, чьи цветущие 
лозы скрывали уродство тянувшихся внизу улиц. Он считал, что в таком святилище 
должна властвовать Великая богиня.

— Ты считаешь каждый день, — протестовал Губару, — и жалеешь каждый прошедший 
день. Дай темным головам Вавилона время, чтобы их мысли поменялись. Гончар, — 
поспешно добавил он, видя нетерпение Кира, — может быстро слепить из влажной 
глины кувшин, но не может переделать законченный кувшин, покрытый глазурью под 
огнем печи.

— Может, если разобьет его.

Вслед за тем Ахеменид приступил к задаче изменения Вавилона, при этом он не 
собирался разрушать город. Хетты и касситы с гор пытались сделать это до него, 
и в результате город отстроился заново по старому плану. Кир не поменял ни 
камня в зданиях, но вызвал значительные перемены в его жителях.

— Скажи им, — приказал он Губару, — что новый год поистине принесет им новый 
день.




«Я СОБРАЛ НАРОДЫ ВМЕСТЕ»


Когда пришла весна и принесла месяц нисан, Кир велел отпраздновать, как обычно, 
Новый год. Чтобы открыть праздник, он лично появился на дороге процессий в 
сопровождении эскорта эламитских копьеносцев. Он прошел по всей широкой, 
вычищенной улице до ворот Эсагилы, где оставил копьеносцев и один вошел к 
ждавшим его жрецам Мардука. Они подвели его к ступеням храма Экура, убрали с 
дороги символическую преграду наверху лестницы и впустили в святилище.

Встав перед статуей бога Вавилона, Ахеменид отложил жезл власти, показывая, что 
уступает свою власть господину Вавилона, но после того как Кир возложил свои 
руки на руки Мардука, что символизировало его служение богу по любви и согласию,
 верховный жрец вернул ему жезл.

Жрецы нараспев прочитали молитву о правлении Кира, Царя земель. Тем самым они 
присвоили Ахемениду титул, которым владели древние цари Вавилона, от первого 
Саргона до Навуходоносора.

Когда толпы народа собрались вдоль дороги процессий, ни один страж не стоял на 
линии бордюрных камней. Из дворца явились глашатаи, по приказу Кира они 
принесли вести, которые касались горожан всех классов.

С этого времени, объявили глашатаи, город получает собственного царя, каковым 
будет Камбис, сын Великого царя, Царя земель.

Страна не будет разделена, как во времена первого Саргона и Навуходоносора, ее 
пределы будут простираться от моря до моря, то есть от далекого Великого моря 
до Персидского залива. Эта огромная территория стала теперь единой сатрапией 
Вавилона, или Бабируша, как называли ее персы. И она присоединяется к Шушану, 
поскольку Губару, господин Шушана, стал сатрапом всего Бабируша.

— Все те, кто правит в этих пределах, — провозгласил Кир, — от Верхнего моря до 
Нижнего моря, и цари западных земель, обитающие в шатрах, — все они приносят в 
Вавилон обильную дань и складывают к моим ногам.

Все далекие города, даже Тейму в пустыне, Харран в горной местности и Сиппар, 
следовало восстановить, а их поля — возродить.

И богов этих дальних мест нужно было освободить из их заключения в Эсагиле и 
сопроводить обратно в пустовавшие святилища. Даже Шамаша требовалось возвратить 
в храм Сиппара, а Шушинака — в святилище Шушана.

— Всех богов Шумера и Аккада, которых Набонид — к гневу господина богов — 
принес в Вавилон, я, Кир, отнесу обратно в их жилища, чтобы остались они там 
навсегда, и радость могла вернуться в их сердца.

И вместе с пленными богами следовало отпустить пленные народы — аморитов с 
огромных равнин, эламитов с плоскогорий, искусных в ремеслах манна, лодочников 
с приморских земель, финикийцев с закатного берега. Эти народы, плененные на 
войне при бывших вавилонских царях, порабощенные или силой принуждаемые к труду,
 следовало отпустить с их семьями и пожитками.

— Я, Кир, соберу вместе все эти народы и возвращу к их домам.

Так в 538 году до н.э. Кир начал помогать народам, скопившимся в стенах столицы.
 Тем самым он хотел увеличить в провинциях численность сельскохозяйственных 
работников и рыбаков.

Его наполовину варварскому уму казалось, что огромный грех Вавилона заключался 
в том, что этот город стал местом размножения рабства. Поскольку все детали 
сохранялись в его памяти, он побеспокоился выселить из метрополии класс бывших 
солдат и направить на работы по осушению полей Описа и Сиппара. И он вспомнил, 
что работники с иудейского канала помогли ему раздвинуть воды Вавилона, а с 
помощью их сородичей из грязного квартала Кебар его штурмовой отряд вышел из 
реки к Эсагиле.

В его личном архиве, хранившемся на единственном глиняном цилиндре, было 
записано несколько слов, примерно такого содержания: «Мои солдаты с миром 
перемещались по всей протяженности Вавилонии. Во всем Шумере и Аккаде ни один 
человек меня не боялся. Я посвятил свое время внутреннему положению Вавилона и 
всех других городов. Я освободил его жителей от ига, от которого они страдали».


* * *

Старейшины из молитвенной комнаты в Кебаре разыскали Иакова Эгиби, первого 
еврея, предсказавшего пришествие Кира. Иаков, из страха избегая до этого 
времени присутствия Кира, согласился пойти с ними подать царю просьбу. Их 
сопровождали другие банкиры и главы деловых домов.

Они уговаривали Иакова стать выразителем их интересов, так как он встречался с 
Ахеменидом до падения Вавилона. И снова Иаков согласился, но не стал упоминать 
о той встрече на мосту. Ведь Кир ничего о ней не сказал. Вместо этого Иаков 
говорил так, словно они не были с Киром знакомы, и предложил принести в дар 
Великому царю свое личное состояние.

— Поскольку я сберег тридцать девять талантов и пятьдесят девять мин серебром. 
Эту сумму я передаю в руки моего господина и царя.

Предложить свое богатство для Иакова Эгиби было не только вопросом собственного 
достоинства, но и тонким дипломатическим ходом, который мог бы открыть путь для 
следующей просьбы.

Кир посмотрел на него, на старейшин, входивших в делегацию, и улыбнулся.

— В данном случае, — ответил он, — было бы уместнее мне дать тебе еще 
одну-единственную мину, чтобы размер твоего богатства достиг ровно сорока 
талантов.

Готовясь к ответу, который он был обязан дать, Иаков собрал все свое мужество.

— Пусть лучше Великий царь соблаговолит даровать моему народу неоценимое 
сокровище.

— Значит, ты говоришь не от себя, не от своей семьи, а от своего племени?

Эти слова напомнили Иакову о предложении, сделанном Киром в пальмовой роще год 
назад. В свойственной ему манере Ахеменид убедил вавилонского банкира говорить 
с ним открыто. Иаков быстро ответил:

— Да, от моего племени.

— От тех из нас, — энергично вскричали старейшины, — кто исповедует законы 
Моисея, переданные Иисусу и пророкам. Наш храм находится в Иерусалиме и лежит в 
запустении.

Они объяснили, что сосуды из храма много лет назад забрал Навуходоносор, и они 
хранятся в Вавилоне вместе с богами из камня, дерева, серебра и золота. У них, 
пленников из Иудеи, нет изваяний богов, подобных тем, которые Кир возвратил на 
прежние места в святилища Аккада. У них есть лишь сосуды, которые забрал принц 
Валтасар, чтобы украсить свой праздник. Теперь они заклинают Великого царя 
вернуть священные сосуды под их попечение.

— Да будет так, — приказал Кир.

Старцы принялись хором восклицать и выкрикивать. Пусть Великий царь даст 
согласие на завершение их пленения — всех евреев Вавилона, — чтобы они через 
западные пустыни устремились на поиски своей Иудеи и своего храма. Ибо с 
разрушением храма Иегова покинул его руины.

Кир выслушал их и сказал:

— Было приказано, чтобы все народы, находившиеся в плену в Вавилоне, 
возвращались в свои дома. Разве евреи отличаются от других народов? Мое 
распоряжение касается и вас. Отправляйтесь когда захотите. Отстройте заново ваш 
храм.

Когда они поклонились ему и — стали прощаться, он подозвал Иакова:

— А ты, деловой муж, поможешь восстановить храм без изваяний?

Какое-то время Иаков Эгиби стоял перед царем молча. Он был должен ответить и 
потому сказал:

— Властитель и господин, твой слуга поможет строительству серебром.

Иаков уже наполовину принадлежал Вавилону, и это удерживало его в этом городе. 
Как и большинство коллег, он укоренился на Евфрате, где родились его дети. Он 
не собирался уезжать из Вавилона в Иудею, теперь эта страна была для него 
просто названием.

Тем вечером евреи собрались на молитву вдоль канала Кебар и берега Евфрата. 
Слышан был голос Исайи, и слова его радостно передавались из уст в уста:

— Так говорит Господь помазаннику своему Киру: я держу тебя за правую руку, 
чтобы покорить тебе народы, и сниму поясы с чресл царей, чтобы отворялись для 
тебя двери, и ворота не затворялись.

Я пойду перед тобою, и горы уровняю, медные двери сокрушу, и запоры железные 
сломаю.

И отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства, дабы ты познал, 
что я Господь, называющий тебя по имени, Бог Израилев…

Так говорит Господь.., который говорит о Кире: пастырь мой, и он исполнит всю 
волю мою и скажет Иерусалиму: "Ты будешь построен! " и храму: "Ты будешь 
основан! "




УХОД ПОЮЩИХ ЛЮДЕЙ


От вод вавилонских прибыли землекопы, работавшие на каналах; из величественных 
садов прибыли садовники; с кирпичных и асфальтовых фабрик прибыли покрытые 
копотью истопники; а из сточных канав возникли уборщики отбросов. Эти пленные 
евреи привели своих жен и отпрысков, а некоторые привели ослов и овец. Вожди 
племен Иуды и Вениамина, отцы семейств готовили всесожжение в следующую луну 
после тишри.

Не таясь, отметили они праздник кущей. Вожди сосчитали свой народ. Митрадат, 
царский казначей, прибывший из Экбатаны, пересчитал серебряную и золотую посуду,
 возвращенную из сокровищницы Эсагилы старейшинам племен. Шешбацар, князь Иудин,
 собрал свой народ и его имущество для переселения через западные пустыни.

Иаков Эгиби, другие еврейские банкиры из Биржи и семьи, преуспевшие в Вавилоне, 
не присоединились к переселению. Они узнали, что оголились горы Иудеи, и 
великолепие покинуло город Давидов. Более двух поколений прошло с тех пор, как 
эти евреи из Вавилона построили свои дома и создали свои дела. Дети многих из 
них не говорили ни на одном языке, кроме вавилонского. К тому же оставались 
старики, строго хранившие закон Моисея, решившие, как и их отцы, поклоняться 
своим святыням на Евфрате.

Остававшиеся богачи оделили большим количеством серебра направлявшуюся в 
Иерусалим толпу, состоявшую главным образом из работников. Когда они начали 
движение через мост улицы Адада, они везли с собой внушительную поклажу на 
вьючных животных, поскольку повозки не подходили для передвижения через пустыню.
 Лошадей у них было 736, верблюдов — 435 и мулов — 245. Ослов с грузами у них 
насчитывалось 6720, как определили смотрители у западных ворот.

— И было среди них двести поющих мужчин и поющих женщин.

С террасы Эсагилы Кир и Губару следили за исходом евреев и слушали их пение. 
Губару доводилось наблюдать процессии, возвращавшиеся в другие храмы со 
статуями богов в лодках или — на повозках. Он видел, как Иштар, отправлявшуюся 
в Урук, сопровождали через посвященные ее ворота.

— Однако у этих иудеев нет изваяний, — задумчиво проговорил он. — И 
следовательно, их храм должен быть пуст, разве что какой-нибудь алтарь стоит 
там, которому они молятся.

Губару стареет, подумал Кир. Но все еще верит, что божественное существо должно 
обитать в изваянии или, по крайней мере, наделять его какой-то особой 
собственной силой. Губару организовал настоящую церемонию сопровождения очень 
старой и безобразной статуи Шушинака назад в его первое жилище в Шушане, откуда 
его силой вырвал Ашшурбанипал. Несомненно, эламиты — а Губару все так же 
заботливо к ним относился, выделяя их по сравнению с другими народами, — были 
совершенно удовлетворены. Хотя и в отсутствие Шушинака им удавалось жить 
неплохо, благодаря энергии всецело преданного своим соплеменникам Губару.

— Я никогда не понимал, какой силой обладают различные боги, — признался Кир. — 
Маги не смогли описать своего Ахуру-Мазду, которого они называют господином 
богов. Вроде бы он так же невидим, как Иегова еврейского народа. А они говорят, 
будто он присутствует во всех четырех сторонах света.

— Здесь жрецов Ахуры не замечено.

Кир согласился и какое-то время обдумывал новую мысль. Может ли быть 
единственный господин всех богов, находящийся где-либо вне орбиты земли, 
далекий и непостижимый? Кир не мог себе представить, каким должно быть это 
божество, доброжелательным или злобным? Кто когда-нибудь даст ему имя? И 
появятся ли маги в Вавилоне? Он просто сказал:

— Проточную воду реки нужно направить через ров и тот канал, который они 
называют Кебар. Навуходоносор больше внимания уделял укреплению города, чем его 
благополучию.

В том году с каждой луной вид Вавилона изменялся. После ухода армии и евреев за 
реку к своим домам ушли амориты. Арамейцы погнали свои стада на запад. 
Приморские племена отбыли на плотах из пальмовых деревьев.

В то же самое время писцы, хранители вавилонских хроник, записали, что из-за 
Хрустальной горы появились караваны и привезли из финикийских городов Тира и 
Сидона подарки Киру, Великому царю. Многочисленные массы людей приходили и 
уходили, заполняли западно-восточную большую дорогу. Огромная башня была все та 
же, но город под ней стал оживленной магистралью для движущихся народов. 
Поскольку обитые бронзой ворота оставались открытыми, стены Имгур-Бел и 
Нимитти-Бел оказались заброшенными.

Никто не замечал, что приближаются еще более значительные перемены. В хрониках 
это время называли временем «значительных волнений». Статуи и народы, 
покинувшие Вавилон, больше не вернулись. Имена Иштар и Набу произносились 
гораздо реже.

Незаметно для людей эпоха заканчивалась. Империи древнего семитского Востока 
исчезли, чтобы больше не возвращаться. Началась новая эра арийцев — греков и 
персов.




Часть шестая

ТРЕБОВАНИЕ МАГА





«БОЛЬШИЕ ДОРОГИ ВЕДУТ К МОРЮ»


Люди, живущие в античности, не отправляются спать однажды вечером, чтобы 
проснуться в современную эпоху. И пророкам, предсказывающим изменения, не часто 
удается спрогнозировать, какими они будут. Жители Бабируша спали довольно 
крепко в правление Кира и проснулись, лишь осознав, что новый и к тому же 
непредсказуемый царь появился в их старом установившемся мире, центром которого 
был Вавилон.

Однако и это уже было не так. Теперь, когда мир Ахеменида простирался от 
Бактрии до Милета на берегу «закатного моря», караваны начали совершать 
путешествия через континенты к морским портам. Милет благоденствовал, и его 
ученые покидали город ради исследований или преподавания и богатели на этом. 
Его блудный сын Пифагор закончил эксперименты в Египте и поплыл на запад, чтобы 
преподавать в новом медицинском центре в Кротоне на берегу будущей Италии. На 
западном побережье той же самой Италии надолго обосновались этруски, еще раньше 
переселившиеся сюда из Анатолии; они стали возить за море свои искусные изделия 
из металла. В их городах, стоявших на холмах, особенно в Тарквинии, испытало 
возрождение этрусское искусство; художники украшали даже стены каменных могил 
живописью, выказывающей новое мастерство. В наследство они получили 
утонченность Крита, строгость Египта и непринужденность Сирии. Однако эти 
художники перестали рисовать человеческие фигуры контуром; они придумали 
портреты людей и привнесли в них особую живость.

Через море от этрусских поселений раскинулись торговые порты карфагенян — 
потомков финикийцев, начавших новую жизнь в Северной Африке. Корабли Карфагена 
соперничали с этрусскими торговыми судами и превосходили их в путешествиях 
через западные морские ворота. Лишь одни карфагеняне осмеливались пускаться в 
плавание к новым берегам по неизведанному океану.

Эпоха открытий началась неожиданно. Такие предприимчивые люди, как фокийцы — 
вытесненные приходом в Ионию персов, — поняли, что, кроме Средиземного моря, 
которое они называли Средним, существуют другие моря. Границы греческих мифов, 
Геркулесовы столбы на западе и горы Колхиды, достигнутые аргонавтами на востоке,
 не мешали их судам заплывать дальше, в неизвестные воды.

О новых открытиях был осведомлен Писистрат из Афин. Этот просвещенный тиран 
завершил строительство каменного акведука, который впервые снабдил текущей 
водой его город, и собрал победные песни гомеровских поэтов в единую письменную 
книгу «Илиада». Она, в свою очередь, познакомила его народ с сильными 
традициями их предков, этих благородных путешественников, которые оказались 
сильнее в искусстве фехтования на мечах, чем анатолийские греки из Трои, хотя 
обе стороны поддерживали одни и те же боги. У афинян, слушавших чтение «Илиады»,
 возникал вопрос: не мог ли хорошо выкованный железный меч принести лучшие 
результаты, чем достигнутые вмешательством Артемиды, не мог ли человек и герой 
бросить вызов судьбе?

Писистрат одновременно и продолжал традицию, и способствовал новым 
исследованиям — вслед за любителями дальних странствий, фокийцами и карийцами 
из Ионии — колонизацией большого полуострова в восточном Эвксинском море. 
Морские путешествия афинян к этому далекому Херсонесу могли иметь целью 
контроль над стратегически важным проливом Дарданеллы, который греки все еще 
называли Геллеспонтом, морем эллинов. На том же проливе продвигавшиеся вперед 
персы установили свои пограничные посты. Но за все это время между ними не 
произошло ни одного столкновения, поскольку персов интересовала лишь суша, 
которую они захватывали, а афиняне и спартанцы придерживались своих морских 
путей.

Как ни странно, но Писистрат фактически подражал Киру. Он посылал молодые и 
более энергичные семьи возделывать соседние берега и колонизировать далекие 
побережья. Афинская политика децентрализации имела, конечно, свою цель. Она 
держала неугомонную молодежь на расстоянии и, соответственно, делала пребывание 
в должности Писистрата более надежным. Однако еще более странным было то, что 
если двойственная политика греческого тирана служила росту величия и территории 
его города, то переселение народов, организованное Киром, должно было понизить 
Вавилон до уровня остальных столичных городов. В то время греки стремились 
получить выгоду для своих городов-государств, а Кир Ахеменид трудился над 
созданием империи.


* * *

Низкопоклонство жителей Вавилона не приносило Киру никакой радости. Однако и 
уехать оттуда он не мог. Устроенная им перетряска общественной структуры 
вызвала враждебное отношение среди могущественной Мар-бану, которая оказалась 
лишенной большей части рабов и привилегий. Под безразличным Набонидом знать 
чувствовала себя комфортно в своих поместьях. Новый царь ожидал, что она будет 
полезна другим, и реализовать такую концепцию старым семьям было очень трудно. 
По мере того как проходили месяцы, магнаты Вавилона все сильнее чувствовали 
ностальгическое сожаление о безобидном мистицизме Набонида, военной славе 
покойного Валтасара, впечатляющих общественных сооружениях Навуходоносора и 
славе Вавилонии, владычицы мира.

В стенах города эта вражда нашла свое выражение в жалобах на привилегии 
иностранцев — варваров, носивших штаны и придумывавших законы, о которых Саргон 
понятия не имел.

— После Саргона справедливости не было.

Зная об этой скрытой враждебности, Кир потребовал от Римута что-нибудь с этим 
поделать.

— Мы придумаем песню, — решил опытный Римут. — Ничто не влияет на вавилонян 
больше, чем уличная песня.

Их пропагандистская песня была посвящена ошибкам правления Набонида.

— Набонид скитался по стране и делал дурные вещи. Мешал купцам, отбирал 
пахотную землю у крестьян. Он запретил праздновать урожай. Он загнал воду в 
каналы и закрыл ее выход на поля. Он позволял воде в реке течь бесконтрольно. 
Как жаль добропорядочных горожан! Они выходили из дома без всякого удовольствия.
 Их лица изменились. И вокруг себя они не находили радости.

В песне объяснялась причина плохого правления Набонида.

— Демон завладел им. Он повернулся спиной к своим верным подданным и построил 
собственный город в пустыне. Он отослал аккадскую армию. Зажимая уши, он не 
слышал стенаний своего народа.

Кир заподозрил, что в этой песне Римута содержится насмешка и над ним самим. 
Однако она пополнялась новыми строфами, и ее пели на улицах прохладными 
вечерами.

— Набонид глупо похвалялся победой над Киром. Он лживо заявил, что Кир никогда 
не сможет прочитать, что записано на его табличке. Возможно, сам Кир и не мог 
читать, но боги послали ему проницательность. Он заставил семена снова 
прорастать на бесплодной почве. В первый же праздник Нового года он возвратил 
радость жителям Вавилона. Он успокоил их сердца и сделал жизнь веселее. Он снес 
разоренные постройки и заново отстроил святилища богов. Он возродил загубленные 
было жизни. Теперь в наказание да будет Набонид брошен в преисподнюю. Да будет 
добр Мардук к царствованию Кира.

Хотя пропагандистская песня не изменила негодования националистов, она 
доставила удовольствие уличной толпе — массы знали и о конфискации воды, и о 
мучительных поборах, которые росли каждый год. Простолюдины всегда считали, что 
любое изменение — к лучшему.

Со своей стороны Зерия предложил Киру попросить помощи у астрономов, 
фиксирующих небесные события. Эти ученые, работавшие с бесшумными инструментами 
в башне, вызывали восхищение Ахеменида. Они наносили на карту поведение звезд с 
точностью до одной шестидесятой доли часа — число «60» вавилоняне использовали 
как регулирующее число. Они открыли сарос, продолжительный интервал времени, 
после которого последовательность затмений повторяется сначала; они построили 
план хода времени через вечность. В любой момент ясного дня они также могли 
определить точное время по бронзовой игле, установленной в центре размеченной 
чаши. Место, на которое падала тень от кончика иглы, соответствовало часу и 
минуте. Эти наблюдатели за звездами без всякого почтения относились к тайне 
чисел. Числа, объясняли они, двигаются в двух направлениях. Считать можно как 
вверх, так и вниз, и точка начала вашего счета начинается с отметки «ноль». И 
эти умные халдеи согласились, не выказав удивления, найти благоприятный 
гороскоп своему персидскому властителю.

Подумав, Кир предложил, чтобы они нашли гороскоп не для него самого, а для его 
сына. Искушенные вавилоняне, вероятно, не питали больших надежд в отношении 
Кира, но могли надеяться на Камбиса, который гордился титулом царя Вавилона.

— Сын царя занимает место под знаком полумесяца, — сообщили астрономы, проведя 
свое исследование. — К нему присоединяется знак Стрельца. Поэтому ясно, что во 
время правления сына Великого царя — да удлинятся годы его жизни — это царство 
усилится, а из-за войны его слава возрастет.

Лишь простодушный Камбис принял этот гороскоп близко к сердцу. Кир 
довольствовался тем, что предоставил Камбису свое место на жертвоприношениях и 
праздниках. Губару боролся за соблюдение новых законов, и это было чрезвычайно 
сложно, поскольку вавилоняне не принимали простых истин. Старая аксиома персов 
«сильный не должен притеснять слабого» содержалась в кодексе законов города со 
времен Хаммурапи, но за прошедшее время была ослаблена таким количеством 
оговорок, что персидские хранители закона не могли различить сильного и слабого.
 Простая идея Кира о подарках, приносимых царю, не помогла снизить обычные 
поборы.

— Путь Вавилона, — убеждал его Губару, — отличается от пути Парсагард. 
Земледелец может отдавать свои продукты, но торговец платит деньгами и сам 
ожидает получить плату. Ты поклялся, что обычаи этого города, принадлежащего 
Мардуку и его жене Иштар, не будут изменены. Так зачем же пытаешься это 
сделать? Согласись с налогами и устрой на них какой-нибудь пышный прием во 
дворце для Мар-бану.

Кир пошел на уступки по-своему. Вспомнив о стремлении Манданы вернуться в 
висячие сады, он послал за вдовой Астиага. Со своими управляющими, евнухами и 
казначеями постаревшая Мандана вернулась в Вавилон и с удовольствием заняла 
покои, освободившиеся после смерти Шамуры.

— Какое это счастье — созерцать блистательную мою родину теперь, в последние 
мои годы, — доверилась она Киру. Трон для нее поставили среди высаженной 
кедровой рощи и вокруг курили фимиам, чтобы ослабить уличные запахи. — Ну, сын 
мой, ты покорил весь мир, осталось лишь царство Нильское с его богатейшими 
сокровищами и чистыми зеркальными водами, которые когда-то радовали мне глаз. 
Не сомневаюсь, вызывая меня сюда, ты подумал о подобающей гробнице, покрытой 
алебастром, с золотыми, не железными, скобами, куда можно будет поместить мои 
несчастные останки, когда Нергаль призовет меня в подземное царство.

Рядом с Манданой в этом великолепном саду Кира посетило странное ощущение 
величия и смерти. Он посмотрел на мерцающую вершину башни, затем вниз, на узор 
городских улиц, не извилистых, а прямых, прочерченных через город между стенами.
 Он посмотрел вдаль на зеленые плантации равнины, простирающиеся до серого 
горизонта пустыни Под ним тяжело трудились массы слабых существ, создавая 
редкие вещи и машины и пользуясь навыками, для приобретения которых 
потребовались века. Восхищаясь Вавилоном, в то же время Кир его ненавидел.

Позднее он объявил писцам, ведущим хронику, что Мандана, дочь Навуходоносора, — 
его мать. Эти внесенные в архив сведения хотя и были ложью, позволяли Камбису 
притязать на трон.

Затем Кир вызвал своего увечного друга Митрадата и передал ему все финансовые 
дела; вопросы государственного управления он отдал в руки Губару, а Камбиса 
оставил действовать как правителя. Вызвав пять тысяч из роскошных казарм, он 
переправился через реку и двинулся исследовать западную пустынную часть своей 
новой сатрапии.


* * *

Персы не спеша продвигались через равнину в сторону заката. Караван верблюдов 
вез для них запас воды, поскольку они приближались к настоящей пустыне, серой 
пустой земле под безоблачным небом. Проводники-арамейцы сказали Киру, что до 
него ни один из великих царей не осмеливался появиться здесь — ни владыка 
Ашшура, ни хеттский царь, ни фараон Нила. Персы уже оставили позади 
недостроенные кирпичные стены Тейму, города, в который удалился Набонид. Эти 
стены уже были частично засыпаны песком, а набеги местных племен прогнали 
отсюда колонистов-вавилонян. Кир предположил, что слишком серьезных причин 
вавилонянам не потребовалось, и они с радостью бежали обратно в Вавилон.

Путешественники вступили на Красную землю, выжженную жаром солнца, где деревни 
жались над колодцами, а люди молились перед черными башенками скал. От колодца 
к колодцу караваны набатеев следовали на север с грузами ладана, золота и 
медной руды из Аравии. Они направлялись в Дамаск или финикийские порты и давали 
импульс жизни бесплодной земле, на которой не могло вырасти ни одного города.

Под защитой тени ущелья набатейские торговцы обитали в шатрах под могилами, 
вырезанными ими в скалах. Сюда Кир вызвал вождей Красной земли, арамеев и 
ишмаилитов, и объявил им, что теперь они пребывают под его правлением и законом.
 Его закон запрещал войны между племенами и между земляками внутри племени. 
Языком его правления должен был стать арамейский язык, а цель его правления 
состояла в соединении караванным движением мест обитания в Междуречье с 
западным морем. Эта обширная сатрапия должна была называться Аравией.

На совет вождей кочевников явились незваные гости. На легких повозках и с 
припасами на верблюдах прибыли посланники финикийцев. В ермолках и ниспадающих 
пурпурных одеждах из шерсти они бросились к ногам Кира, а их рабы положили дары 
редкого великолепия — стеклянную посуду всех цветов радуги, тонкие бронзовые 
чаши и медные кувшины, украшенные мифическими грифонами и зверями, имеющими 
женские головы и называемые сфинксами. Чтобы получить возможность обратиться к 
Киру, они преподнесли крылатый символ из лазурита, оправленный золотом, 
напоминающий крылья Ахеменидов, хотя он был старинной египетской работы. Они 
преподнесли Киру семь девушек хрупкой красоты, каждая из которых совершенно не 
походила на остальных, поскольку их разыскали среди юных дочерей Египта и 
Эфиопии, островов Крита и Делоса, а также в Греции. Эти служанки сами имели 
небольшие, но ценные вещи — серебряные зеркальца, горелки для ладана и 
алебастровые светильники, которые должны были им помочь доставить удовольствие 
вечно побеждающему Киру.

Финикийцы надеялись, что вид этих прекрасных дев возбудит в Ахемениде желание 
покорить их отечества на западе. Кир так это и понял; он подарил им всем разные 
драгоценные камни, посмотрев дольше на дочь Крита, чья белая кожа сияла на фоне 
темных распущенных волос, и вернул девушек их хозяевам, сказав:

— На самом деле я боюсь их красоты. Мудрость говорит, что красота идет от 
верности. Конечно, такому царю, как я, не подобает бояться. — И он озадачил 
финикийских посланцев еще одной сентенцией:

— Лжецу воздвигли трон. Когда он лгал, ему плевали в лицо.

Хитрые финикийцы принялись восхищаться его мудростью и великолепием его трона, 
пытаясь понять смысл притчи, и Кир в конце концов сказал:

— Я предпочитаю говорить правду.

Всю неделю, пока Кир пировал с посланцами Сидона и Тира, они пытались выяснить, 
что же было у него на уме, когда он отправился в путешествие на запад. Все 
дороги через Красную землю им были очень хорошо известны, поскольку в далекие 
времена здесь был их дом. Отсюда они осмелились отправиться со своими 
караванами к морю и через море — ведь большие дороги всегда ведут к морю. 
Теперь суда заменили им вьючных животных, и черные корабли Тира превзошли 
египетские речные барки и греческие гребные галеры. Более того, никакие другие 
моряки не знают длинных морских путей и не умеют находить путь по звездам.

К концу недели они пришли с Киром к устному соглашению — дело в том, что 
финикийцы, в отличие от вавилонян, ничего не записывали, хотя и обладали 
тончайшим папирусом. Финикия, так же как и Палестина, должна была войти в 
состав Вавилонской сатрапии и подчиняться приказам правителя этого города, 
которым в настоящее время был Камбис. Но она сохраняла самоуправление, обычаи 
оставались неизменными, и платить дань она должна была лишь с увеличения 
торговли с Вавилоном. Кроме того, финикийский флот мог быть призван на службу 
Великого царя.

Пока Кир не чувствовал в этом никакой необходимости. Но его договор с 
приморскими городами готовил путь к вторжению в Египет — предмет желания 
Камбиса — и на греческие острова.

На прощанье Кир рассказал финикийцам еще одну притчу, а к этому времени они уже 
обращали пристальное внимание на его истории.

— Существует два величайших зла: пахарь, добывающий пищу из земли, которому 
приходится голодать, и сильный человек, получающий имущество слабого, не 
прикладывая своего труда. — И он добавил:

— Я решительный противник этих двух зол.

Таким образом, известия о странном мире Ахеменида достигли побережья. Поскольку 
древние народы, проживавшие на берегу, начали очень рассчитывать на правление 
Кира, это положило конец союзу, заключенному против него. И Амасиса на Ниле, и 
Писистрата в афинском Акрополе перестал беспокоить возможный приход персов.

Кир не стал продолжать путешествие к морю. Он повернул назад, после того как 
армии было видение над Красной землей. Перед ними, в ослепительном солнечном 
сиянии, над дрожащей равниной воплотились белые стены и башни крепости. Под 
стенами раскинулось озеро, обрамленное обещающими прохладу деревьями. 
Изумленные персы вскричали:

— Кангдиз! Чудесная крепость богов! Она здесь, перед нами.

Арамейцы, привыкшие к подобным миражам, объяснили, что ни воды, ни дворца не 
существует, они исчезнут, как только путники двинутся дальше. Однако персы 
устали от постоянной жары низменности, и это явление, казалось, о чем-то их 
предупреждало. На их настойчивые просьбы повернуть назад Кир ответил согласием. 
Тайно он стремился не на запад, а на восток. За всю его жизнь ему не удалось 
напасть на следы родины арийцев, и она не могла лежать на берегах западного 
моря. Жажда обнаружить Арианвей с годами в нем только росла, а ведь ему уже 
исполнилось шестьдесят лет.

Два обстоятельства питали эту жажду на обратном пути. Крайняя необходимость 
позвала его из Вавилона в Экбатану, откуда он сам удалил надежного Митрадата. И 
когда царские гонцы догнали его там, они привезли призыв о помощи от некоего 
Зоровавеля, неизвестного Киру. Писцы сказали ему, что этот Зеру-бабиль — или 
семя Вавилона, по-аккадски — стал вождем еврейских изгнанников, вернувшихся 
теперь в Иерусалим. Он писал по-арамейски, что деревни на их земле давно 
опустошены Навуходоносором, и их уже нельзя восстановить; что поля не родят, 
стада скудны, а враждебность самаритян к евреям из Вавилона велика. Выходцы из 
Иудеи вопрошали о праве народа Зоровавеля заново построить храм Иеговы на своих 
холмах. И для этого им крайне необходимы помощь и серебряные деньги Великого 
царя.

Обдумав эту просьбу, Кир продиктовал ответ:

— Что касается дома Божьего, который находится в Иерусалиме, то пусть этот дом 
будет построен на том месте, где приносят постоянные жертвы на огне; его вышина 
да будет девяносто локтей и его ширина — девяносто локтей, с тремя рядами 
кладки из камней больших и одним рядом из дерева. Издержки же его пусть 
выдаются из царского дома. — Он вспомнил о священной посуде, которую народ 
Зоровавеля увез с собой. — Также золотая и серебряная утварь дома Божия, 
которую Навуходоносор вынес из этого дома и отнес в Вавилон, пусть возвратится 
и пойдет снова в храм Иерусалимский, и каждый предмет поставлен на место свое. 
И помещены будут сосуды в доме Божием.

Затем он продиктовал приказ Митрадату в Вавилон заплатить Зоровавелю в 
Иерусалиме серебряными талантами. Он подумал, что беженцы, отправившиеся через 
пустыню, должно быть, обнищали, но, по крайней мере, им удалось вернуться на 
родину. Для них было жизненно важно заново построить их храм. Сам Кир не мог 
больше отлучаться на запад. Экбатана стала центром его господства, и масса 
проблем требовала от него немедленных действий — очертить границы неспокойной 
Армении, открыть дороги в далекую Каппадокию, послать дополнительно 
продовольствие Виштаспе, как он обещал, организовать какое-то образование для 
иберов из Низинной страны…

Утомленный этими проблемами, он разыскал Креза, по привычке, приобретенной еще 
в Сардах. Он обнаружил, что лидийца поселили в одной-единственной комнате, 
выходящей в сад дворца. Развалясь на ложе под солнцем, Крез рассматривал 
алебастровый кувшин, любовался изображенными на нем изящными фигурками, 
сцепившимися руками, поворачивая кувшин под ярким светом.

— Тот, кто его сделал, — воскликнул он, — рассчитывал, что он будет стоять на 
солнце. Редкий художник — так подчинить себе секреты света.

Поглощенный вазой, Крез казался совершенно счастливым.

— Кстати, эти оракулы в Дельфах, — спросил Кир. — Ты доверял их ответам на свои 
вопросы? Тогда, в Сардах?

Не выпуская из рук вазу, Крез рассмеялся.

— Даже слишком доверял, владыка мой Ахеменид. — Он нахмурился, задумавшись. — 
Хотя оракул предсказал, что мой сын заговорит. Теперь, по крайней мере, мы 
можем поговорить, он и я.

Кир осмотрел комнату, пустую, не считая нескольких предметов, которые, как и 
алебастровая ваза, были в большей степени красивы, чем полезны.

— Удобно ли тебе здесь? — спросил он.

Крез обдумал вопрос.

— Наверное, нет, хотя мне здесь нравится. Я целый день сижу на солнце. В Сардах 
солнце мучило нас, а здесь, в горах, оно нас возрождает. И посмотри, что оно 
творит с вазой!

Оставляя своего пленника, Кир подумал, что никогда не мог понять этого лидийца. 
Где бы он ни был и что бы с ним ни происходило, Крезу удавалось получать от 
этого удовольствие. Он не доверял оракулам, хотя и верил в них. Утешение он 
находил в том, что греки называли философией.

Когда, наконец, Киру удалось отправиться в Парсагарды, он поехал хорошо 
знакомой дорогой на Шушан. Там он с трудом узнал дворец, стоявший над рекой. 
Грубые стены засверкали изразцами, полы заблестели мрамором. В храме в обшитом 
золотом святилище стояла уродливая статуя Шушинака. Доставленные из Вавилона 
финиковые пальмы выстроились вдоль стен сада. Много же талантов серебра должен 
был вытрясти Губару из доходов Эсагилы, чтобы так украсить собственный дворец! 
Разгневанный Кир подумал отозвать старого эламита и заменить его Митрадатом, 
никогда ничего не взявшего из казны. Затем он рассмеялся.

— Каждая птица вьет собственное гнездо.

Почти два поколения Губару усиленно трудился над восстановлением Шушана и его 
земли. Счастливая это была страна; у крестьян появились новые железные плуги, 
которые Кир вырвал из монополии храма Мардука; сельские жители пускались в 
долгие путешествия, чтобы увидеть чудо их золотого храма. Теперь Губару мог 
спокойно готовиться к смерти.

Киру не пришло в голову, что мудрый эламит выполнил эту работу при помощи 
самого Ахеменида. Полный предчувствий, Кир направился по горной дороге в свою 
долину. У реки он остановил коня, чтобы послушать хорошо знакомое стремительное 
движение на порогах, глубоко вдохнул холодный воздух, пытаясь в брызгах 
падающей воды увидеть смеющуюся Анахиту. На самом деле, когда он вступил на эту 
укрытую территорию, усталость, скопившаяся за тридцать лет, как дремота, 
охватила его. Несмотря на решимость отправиться исследовать дальний восток, он 
не покидал этой долины еще шесть лет.




ХРОНИКА МОЛЧИТ


Пока эти годы не прошли, жители новой Персидской империи не понимали, что то 
было время нежданного мира. От Тира до Мараканды политики надеялись, что 
Ахеменид отправится на новые завоевания; торговцы остерегались, что вот-вот на 
огромной территории, по которой пролегали их маршруты, разразится бунт против 
правления одного человека; крестьяне в полях ожидали обычного появления 
всадников или — что было бы хуже, на их взгляд, — военачальника с копьеносцами, 
изымавших урожай царским именем. Ничего подобного, однако, не происходило. За 
последние шесть лет царствования Кира вавилонская хроника просто фиксировала 
ход времени, а иудеи, со своей стороны, описывали споры, задерживавшие 
строительство храма Яхве. «Каждый человек ходит только в свой дом».

Было несколько причин для этого непривычного спокойствия. Кочевники с севера 
пытались во владениях. Ахеменидов добыть богатую добычу — надеясь вторгнуться с 
появлением травы на пастбищах и уйти с последним урожаем — но были встречены 
опытными наездниками, не менее опасными, чем они сами. Что касается гражданских 
войн брата против брата или между князьями, с нетерпением ожидающими смерти 
царствующих отцов, то приказ Кира запрещал эти привычные конфликты. К тому же 
не осталось даже трона, за который стоило бы драться, кроме его собственного. 
Защитник каждой страны был назначен Ахеменидом и его чин не передавался по 
наследству. В беспокойном Вавилоне после отставки старого Губару наследник 
Камбис правил железной рукой, поддерживаемый воинством, которое многого от него 
ожидало. Этот халдейский Вавилон был на самом деле торговой империей, и с 
расширением торговли при Кире ни у одного защитника национальных традиций не 
возникало желания рисковать и бунтовать.

Вавилонское многообразие языков закончилось — в качестве общего языка общения 
везде, даже в Иерусалиме, был выбран арамейский. В Сардах, где жили люди 
искушенные в житейских делах, перестали горевать о Крезе. Поборники 
освобождения греков затруднялись ответить на вопрос: от чего же нужно было 
освобождать ионийских греков? Западные города, такие, как Спарта или Афины, 
продолжали искать свое наследие на Ионийском побережье. Наиболее прозорливые 
эксперты в политических вопросах, жрецы Аполлона в Дельфах, продолжали 
пророчествовать о Персии. (О Мидии все постепенно забыли.) Но основной причиной 
всего этого спокойствия было нечто неизвестное хроникерам, хотя народ в целом 
об этом подозревал. Всему причиной была терпимость царя.

Возникло новое представление о правителе, выразить которое не хватало слов ни у 
ассирийцев, ни у вавилонян. Вот какую сентенцию сложили они о присутствии 
правителя:

— Речь царя острее обоюдоострого ножа. Смотри, перед тобой какая-то трудность; 
в присутствии царя не смей медлить — его гнев быстрее молнии. Будь внимателен; 
если тебе дан приказ, он жжется, как огонь; поспеши, делай, засучивай рукава, 
ведь слово царя ужасно.

За тридцать лет Киру Ахемениду удалось преодолеть этот страх. И мидяне, и персы 
называли его «отцом», в устах крестьян он был «народным царем». За одну лишь 
терпимость он не был бы так отмечен, но его власть превосходила могущество 
Навуходоносора. Соединение гуманности с умением жестоко покарать давало 
странную силу, способную изменить вековые явления.

О племени мардов, жившем на голом плоскогорье будущего Персеполя, рассказывали 
такую историю. Их вождь и старейшины явились к Киру с просьбой. Наша земля, 
сказал их представитель, бедна, и, чтобы ее возделать, приходится очень тяжело 
работать. Поэтому марды хотели бы получить другую, более плодородную землю из 
той, что их царь завоевал по всему свету. Марды были готовы переселиться на эту 
территорию, где бы им жилось полегче и трудиться можно было бы поменьше. Пусть 
Кир только дозволит.

Он обдумал их просьбу и сказал:

— Хорошо, будь по-вашему. — А когда они стали его благодарить, он добавил:

— Однако запомните. Везде на этом плодородном клочке земли вам придется, раньше 
или позже, подчиниться какому-либо хозяину. В своих-то горах вы свободные люди 
и никому не принадлежите.

Взвесив его слова, марды объявили, что решили остаться в своих домах.

Один из вождей маспиев, став тысяченачальником, признался Киру, что чувствует 
себя награжденным этой службой. Прежде, у себя дома, маспию требовалось растить 
продовольствие для семьи и есть из общего котла. Теперь же, чтобы попировать, 
когда он захочет, ему как начальнику гарнизона не требовалось даже пальцем 
шевельнуть. Сейчас же слуги несли вино и засахаренные фрукты, в то время как он 
разваливался на душистом кедровом ложе. Выслушав рассказ, Ахеменид заставил его,
 как школьника, пройти через ряд вопросов и ответов.

Кир. Как я заметил, ты хорошо заботишься о своем скакуне.

Maспий (с довольным видом). Да, как положено!

Кир. Как следует погоняешь его, прежде чем покормить.

Maспий. Да, конечно.

Кир. Зачем?

Maспий. Чтобы поддерживать его форму, иначе он заболеет.

Кир. Если ты так заботишься о лошади, зачем же сам ешь, не выполнив дневной 
работы? Следующий раз скажешь мне, что ты сделал, прежде чем сел пировать.

Одного дела он не смог довести до конца: не смог уговорить своих подданных 
сесть на корабли и отправиться по морю. Один из вождей рода Ахеменидов 
объяснял:

— Есть три сорта людей: живые, мертвые и те, кто скитается по морям.

Хотя Кир никак не изменил пастушеских обычаев самих персов, он очень давно не 
присутствовал на старинных советах Трех племен и даже на общих сборах Трех 
племен. Эти персы составляли теперь лишь часть иранских народов, находившихся 
под его правлением, и малую долю от числа всех самых разнообразных народов. Три 
племени целиком могли поселиться в одном квартале Вавилона. Никакой пользы, но 
очень много вреда мог бы он принести, если бы предоставил рассыпанным по его 
владениям персам превосходство над остальными народами — как над теми же самыми 
каспиями. Его власть основывалась только на троне и больше ни на чем; 
сатрап-перс не имел власти над гирканцем Хазарапатом. Чтобы поддержать это 
сочетание отдельных народов, он сохранил традиционные статусы Вавилона, 
Экбатаны и Сард, не объявив ни один город своей столицей. Парсагарды, 
отдаленный городок в долине, оставался местом проживания клана Ахеменидов. В 
нем при поддержке внуков Кира правил его младший сын Бардия. Амитис по-прежнему 
жила в уединении в Задракарте на Гирканском море, а ее дочь стала женой Дария — 
сына Виштаспы и Хутаосы — блестящего, как говорили, полководца.

Советниками у Кира были сатрапы и независимые от них представители подчиненных 
народов. Поскольку он не содержал регулярной армии, то ему и не требовалось 
иметь дело с верховным военачальником, который мог бы стать для него опасным.

Однако это зачаточное мировое государство сплачивалось единственно лишь 
личностью Кира. Он стал его верховным судьей, защитником и кормильцем. Бремя 
такой власти давило тяжелее, чем груз сокровищ Креза, над которым Кир 
подшучивал в один далекий беззаботный день. Вероятно, Кир не предвидел 
опасности, таящейся в правлении одного незаменимого человека; в любом случае, 
он ничего не мог с этим поделать. В последние свои годы он просто пытался 
выполнить обязательства, взятые на себя при возведении его на престол тремя 
персидскими племенами, хотя число подданных увеличилось в четыреста крат. По 
крайней мере, еды у них было вдоволь, а пастух в первую очередь должен был 
кормить свое стадо.

Поскольку толпы подданных всегда ждали у его крыльца, умоляя о возможности 
увидеть Великого царя, Кир не мог уезжать дальше Соленой пустыни германиев или 
дальше Хрустальной горы.


* * *

Даже стоя Перед массой людей, он чувствовал себя одиноким. Эмба больше не 
держал поводья его скакуна, Кассандана умерла, и Кир похоронил ее в скале у 
пещеры Анахиты. Несмотря на постоянное ворчание, Кассандана хранила детей в 
своем сердце. В отличие от нее Амитис всегда скрывала от Кира свои мысли. Как 
ему доносили, она стала зороастрийкой и выдала дочь замуж за сына Виштаспы, 
пылкого последователя непостижимого пророка. Он не мог предположить, по какой 
причине она это сделала, но знал, что причина была. Внуки Кира боялись его, так 
как он всегда был окружен придворными сановниками и чужестранцами, 
стремившимися пасть к его ногам. Когда он появлялся, управляющие произносили 
нараспев:

— Тихо! Склонитесь пред царским величием!

Кир больше не испытывал желания садиться со всеми за общие столы. Вокруг 
резиденции, в которой когда-то обитала его семья, были построены четыре 
колоннады, величественные, как и огромный зал приемов, имеющий размеры тридцать 
один шаг на двадцать два; девяносто восемь колонн, установленных на плоских 
черных основаниях на белом мраморном полу. Кир ел в одиночестве на помосте, 
приподнятом, как возвышение в зале Астиага, над придворными и слугами. Через 
зал напротив себя он видел собственное изображение, вырезанное в каменной стене.
 На нем молчаливой процессией военачальники и слуги, каждый со своим оружием 
или утварью, следовали за царем, а над ним раскинулись крылья Ахеменидов. Это 
изображение находилось здесь, чтобы оповещать всех входящих, что они находятся 
в царских покоях. Точно так же белые колонны, поднимавшиеся от черных оснований 
— довольно привлекательные для глаз, — символизировали триумф добра над злом. 
Новые достоинства праздничной комнаты избавили Кира от одного зла — когда он ел,
 ни один бродячий поэт не осмеливался воспевать победы его предка Ахемена.

За колоннадами в поросшем кустарником саду появилось множество розовых и темных 
кипарисовых бордюров над обложенными камнем каналами с водой. Теперь тихий сад 
стал излюбленным местом для придворных, непременно носивших знаки различия, 
подобающие их рангу, и наблюдающих за другими, искавшими возможности увидеть 
царя. Даже на вершине жертвенных алтарей собирались зороастрийцы возносить 
молитвы Ахуре-Мазде, главному богу.

Что-то в их шепоте напоминало Киру о монотонном чтении иудеев Кебара — «не 
желай ни вола ближнего твоего, ни осла его.., ни всего, что есть у ближнего 
твоего». Иудеи говорили, что это одна из десяти заповедей, открытых их пророку 
на вершине горы Синай. Поскольку иудеи с запада вряд ли могли говорить об этих 
материях с зороастрийцами с востока, эти откровения имели явное сходство. 
Придет ли день, когда на этой вершине две группы верующих будут вместе молиться 
и подносить к огням алтарей свои жертвы?

Будут ли философы-милетяне, исследующие громадную вселенную, когда-нибудь 
дежурить ночью с халдейскими астрономами, наносящими на карту движение звезд? 
Искатели одних и тех же истин обычно приходят к различным воззрениям, решил Кир.
 Он привез с собой в Парсагарды нескольких ученых халдеев с их инструментами. 
Они немедленно установили свои часы, чтобы отслеживать время по капанию воды, а 
слуги-каспии не имели представления о времени, кроме того, что с восходом их 
рабочий день начинается, а с закатом заканчивается.

Кир, господин и тех и других, чувствовал, что его жизнь близится к концу, и 
задумался о том времени, когда он действительно останется один. Он послал за 
своими архитекторами — теперь среди них были некоторые из архитекторов Эсагилы 
— и велел им спроектировать для него гробницу.

— Да упасут нас от этого боги! — вскричали они, каждый на своем языке. — Да 
продлятся вечно годы нашего владыки царя!

— Мне нужно что-то небольшое, — заметил Кир, — из простого камня.

Когда он хотел, чтобы что-либо было сделано, то по заведенному порядку вызывал 
лучшего умельца, однако не говорил ему, как это надо сделать. В следующую луну 
царские зодчие принесли ему красиво раскрашенный эскиз на безукоризненном 
пергаменте. Это была величественная башня, охраняемая крылатыми духами, с 
комнаткой для прислуживающих жрецов и огнем жертвенника на вершине.

— Бронзовая дверь гробницы, — объяснили они, — если ее отпустить, захлопывается 
навсегда.

Бросив один взгляд на замысел, Кир отложил его в сторону. Десять лет назад он 
бы выплеснул на зодчих весь свой гнев. Теперь он их понимал. Специалист 
работает теми методами, которые он освоил. Тот, кто знает, как построить арку 
или свод, будет строить арку или свод, чтобы поддержать потолок. Всегда нужно 
их ограничивать простейшими необходимыми вещами.

— Я не хочу, чтобы меня замуровали, — сказал Кир. — Пойдемте на место и сообща 
поговорим об этом постоянном моем жилище, которое должно быть там поставлено.

Затем Ахеменид вывел их из зала для аудиенций. Он направился по дорожке, 
которая вела от входной лестницы на юг и потом на запад, в сторону заката. На 
расстоянии полета стрелы от берега реки он прислушался и услышал смех бегущей 
воды. Оглянувшись вокруг, он увидел вершины гор и остался доволен.

— Здесь, — сказал он зодчим, — мы воздвигнем основание из белого известняка на 
семи ступенях. Сверху, над этой лестницей, установим комнату из такого же 
камня; внутри она должна быть семи локтей в длину и четырех локтей в ширину. 
Крыша должна иметь наклон, как на обычном доме, и наклон должен быть в обе 
стороны от конька крыши. — Какое-то время он представлял себе этот домик, такой 
же, какие ставили в своих лесах его предки. — Вход будет через две двери — 
внешняя дверь из камня, который я уже описал, и внутренняя дверь из того же 
камня. Обе они будут открываться, но в этом узком пространстве вы должны будете 
закрыть внешнюю дверь, чтобы можно было открыть внутреннюю. — Он снова 
представил себе строение и не смог придумать ничего, что стоило бы еще добавить.
 — Теперь форма моей гробницы вам ясна? Есть ли у вас вопросы?

— Украшения, какими они должны быть? — спросил один из архитекторов.

— И где нужно добавить золото? — поинтересовался другой.

— Какие украшения могут быть лучше хорошего белого камня? — в свою очередь 
спросил Кир. — А он должен быть крепким, отдельные части нужно скрепить 
железными скобами. — Он задумался, затем улыбнулся. — Пусть золото покрывает те 
края скоб, которые будут видны, — заключил он. — Оно защитит железо от ржавчины.


Затем вавилонские специалисты осведомились, как следует сформулировать надпись, 
поскольку длинную надпись со всеми должными титулами и обращениями лучше 
вырезать на камне фасада, прежде чем блоки будут устанавливаться на свое место.

Кир задумался о надписи. Возможно, следует сделать обращение. Ему пришло в 
голову, что многие люди будут приходить к реке и смотреть на гробницу, и 
надпись, бесспорно, должна объяснять, какое это сооружение.

— Хорошо, — решил он, — пусть надпись гласит: «О, человек, я Кир Ахеменид, 
Великий царь». И все.

Архитекторы превознесли до небес его мудрость, но в душе почувствовали себя 
обманутыми тем, что их вызвали построить гробницу, представлявшую собой просто 
скромное каменное здание, походившее на крестьянский дом. Ни одна царская 
гробница, насколько им было известно, не имела такой формы.




«… И ЛЮБЫМ ДРУГИМ БОГАМ»


Наблюдая за каплями, падавшими из водяных часов, халдеи бросили бронзовый шар в 
бронзовый таз, и раздавшийся звук возвестил дворцу ту самую секунду и тот самый 
момент, когда начался месяц нисана нового года. Это был год 529-й до Рождества 
Христова.

Как обычно, при первых признаках рассвета Кир вышел из жилого дворца и 
направился мимо портала с духом-хранителем, изваянием его фраваши. По длинным 
рядам ступеней он поднялся к жертвенникам, где с бальзаминовыми ветвями ждали 
жрецы. Толпа, стоявшая у лестницы под мраморной террасой, по большей части 
состояла из зороастрийцев. Среди них Кир заметил нескольких паломников из 
Белого братства и возмутился, поскольку эти гости с востока никогда не заходили 
в зал аудиенций и не оказывали ему почтение как своему царю. У своего 
бактрийского костра они шли на это довольно охотно. Он услышал, как они 
монотонно воспевали Ахуру-Мазду, невидимого и вечно присутствующего. Ни к 
какому другому богу они не обращались. Вероятно, когда солнце достигает стен 
храма иудеев, там возносят молитву одному Яхве. А в храмах Египта — Амону…

Кир вскинул вверх руки, и все вокруг замолчали. Жрецы приготовились услышать 
обращение царя. Было хорошо известно, что Кир не верил в какого-либо 
конкретного бога. Не сомневаясь ни минуты, он коснулся рук вавилонского кумира, 
а здесь стоял у жертвенника Ахуры-Мазды.

Абсолютно это сознавая, Кир раздумывал, что бы он мог произнести, не погрешив 
против правды. Жрецы святилища всегда придавали значение произнесенным словам и 
не считались с тем, что было на сердце у оратора. А какая польза от слов, если 
они не идут прямо от сердца?

Кир еще подумал и провозгласил:

— Ахуре-Мазде и любым другим богам.

Его фразу услышали и стали повторять. Она вызвала бурные дебаты о божествах, 
которых царь вольно или невольно не назвал.

Тот год в Парсагардах принес Киру серьезные проблемы. В Вавилоне решительный 
Камбис собрал значительные военные силы, чтобы внушить страх упрямым кликам. 
Создав такую могущественную армию, сын просил у Кира разрешения двинуться через 
Иерусалим на Египет, утверждая, что завоевание Нильской долины положит конец 
спорам с Бабирушем о границе. С другой стороны престарелый Амасис, без сомнения 
желавший заключить мир, который мог поднять его популярность, прислал 
внушительное посольство, чтобы потребовать — глагол, используемый гордыми 
египтянами, — заключения с Киром договора о союзе и совместной обороне. Так 
откормленный на убой вол может требовать союза со львом…

В Среднем море финикийцы нападали на греческие торговые конвои, утверждая, что 
действуют исключительно в целях защиты собственных купцов от пиратов. Очевидно, 
на этом море любой враг становился пиратом. На самом деле лукавые финикийцы 
просто рассчитывали уничтожить корабли соперников…

Сатрап Согда в послании из Мараканды сообщал, что из-за пограничной реки 
нападают мародеры. Сторожевых постов на реке было мало, и сатрап запрашивал 
средства из царской казны на создание новых постов и гарнизонов, более 
пригодных для отражения нападений. Но Кир не видел никакого смысла в возведении 
укреплений против кочевых племен, которые просто объедут их стороной… Даже 
стена Навуходоносора не помогла удержать Вавилон…

Безветренным летним вечером он отослал всех просителей, чтобы урвать полчаса 
отдыха перед ужином. Оставив трон и стражников, он направился в заднюю 
колоннаду, где мог погулять, не опасаясь быть потревоженным. Он обдумывал 
последний отчет своего наблюдателя из Сард. В нем говорилось о мисийцах, 
эолийском, а значит, арийском народе, проживавшем на берегу Дарданелл вокруг 
руин Трои. Эти мисийцы претендовали на часть славы защитников Трои во время той 
осады, о которой рассказывал Киру Крез. Теперь они вымогали дань с греческих 
судов, проходивших проливом из Эцксинского моря с грузами зерна, шкур и рабов. 
Сардский сатрап одобрил это действие, поскольку оно увеличивало доходы Сард. Но 
Кира возмущало, что мисийцы считают себя вправе задерживать греческие суда, не 
платившие дань. И Кир не мог понять, почему живущие на берегу мисийцы каким-то 
образом претендуют на воды между морями. Во всяком случае, из-за небольшой 
суммы денег они рискуют получить ожесточенную ссору.

Расхаживая между колонн, Кир решил, что, приказав Сардам разрешить свободное 
плавание через пролив, он большой пользы не добьется. Конечно, приказ будет 
выполнен — формально, — и мисийцам придется изобрести какой-либо другой способ 
сбора дани. Лучшим решением было бы создание новой мисийской сатрапии, тогда ее 
куратор отвечал бы на месте за все, что происходит в проливе.

Он почти пришел к решению, когда осознал, что между колоннами стоит какой-то 
мужчина. У посетителя было знакомое лицо, а на его длинном сером платье 
виднелись засохшие пятна грязи, свидетельствовавшие о долгом путешествии. Он 
должен был ждать довольно долго, и рядом с ним не было управляющего, который 
мог бы доложить о нем. Увидев, что Кир смотрит на него, он вытянул вперед руку.

— Великий царь, — умоляюще произнес он, — защити долину Заратустры.

По этому голосу Кир узнал мага — раба у башни в Экбатане и оратора у могилы 
пророка Заратустры.

— А, маг, наконец-то ты посчитал нужным войти в мои ворота. — Кир не скрывал 
своего любопытства.

Странник улыбнулся:

— Твои ворота слишком хорошо охраняются; твой церемониймейстер хотел узнать, от 
какого официального лица я прибыл с прошением о царской милости. Поэтому я 
проскользнул через заднюю дверь.

— Все же приветствую тебя в моем доме. Не припомню, чтобы ты меня приветствовал,
 когда я проник в твою долину задним ходом. — Когда маг это признал, Кир 
спросил:

— Какая нужда возникла в твоей долине? Казалось, там все было довольно хорошо.

— Она опустошена огнем и мечом. Кочевники с севера вторгаются на наши земли. А 
у нас нет средств защиты. Кир, ты поклялся защитить Бактрию.

Маг говорил так, будто напоминал Киру о каких-то забытых им пустяках. Видимо, 
странник ничего не понимал в военном деле. Кир вспомнил доклад с границы из 
Мараканды и начал объяснять, что это дело сатрапа Согда. Северная граница 
находилась в месяце пути — для быстро скачущего гонца. У него много лет не было 
возможности вернуться в Бактрию. Если кочевники имеют превосходство в силе, он 
мог направить Хазарапата, чтобы собрал рекрутов из Парфии и Хорезмии и прогнал 
врага. Кир начал это объяснять человеку, проделавшему весь этот путь, думая 
лишь о его личной клятве. На мгновение он задумался, а затем сказал:

— Маг, ты долго был в пути. Пойдем, поужинаешь со мной, потом отдохнешь. Я Кир, 
и я сдержу данное тебе обещание.




СРАЖЕНИЕ В СТЕПЯХ


Когда Кир объявил о своем решении отправиться на Песчаную реку, чтобы прогнать 
вторгавшихся на его земли кочевников, советники запротестовали. Затем они 
предложили вызвать из Вавилона армию Камбиса и взять ее с собой. Вместо этого 
Кир направил сыну приказ прийти в Парсагарды, чтобы занять его место на время 
похода. Он напомнил советникам о законе персов и мидян, запрещающем царю и его 
наследнику одновременно покидать страну. Он добавил, что назначает выступление 
на следующее утро.

В ту ночь с правой стороны ложа до него донесся голос фраваши, похваливший 
решение посетить родину предков. Кир также слышал смех милой Анахиты, 
совершенно ясно доносившийся до него вместе с шумом воды. Ему страстно 
захотелось увидеть лицо богини и один-единственный раз почувствовать ее тело в 
своих объятиях. Потом он сказал себе, что становится развратным стариком, 
мечтающим о теле ускользнувшей от него молоденькой девушки.

Теплым днем в самый разгар лета они покинули долину, чья зеленая трава была 
усыпана огоньками маков. Нисайские кони быстро скакали вверх по Царской дороге 
мимо Раги и Хрустальной горы, с которой слетали снежные пушинки. Из пяти тысяч 
за царем следовала одна, и не было никаких управляющих, писцов, носильщиков 
трона и слуг с мухобойками. Поэтому-то об этом путешествии не было сделано 
никаких записей, пока, конечно, не пришли известия о его конце.

В придорожных деревнях к ним сбегались женщины с корзинами, полными гранатов, 
дынь и яблок, предназначенных для царя, и Кир понял, что урожай в то лето был 
хорошим. Всем этим женщинам он подарил по золотой монете, отчеканенной в Сардах,
 и обещал погостить в их деревнях на обратном пути, после того как накажет 
своих врагов-дахиан. В ущелье у Гирканского моря к нему навстречу выехали 
рекруты-гирканцы во главе с Дарием, сыном Виштаспы. Неболтливый, думающий 
человек — хороший вождь, решил Кир. За красным перевалом Хоары к нему 
присоединились многочисленные парфяне. Оказалось, что молодые меченосцы 
стремились добиться славы, отправившись с Великим царем на войну. И Кир пожалел,
 что так давно не возвращался к доброжелательным народам восточных земель. 
Казалось, что более мрачный Запад держал его на цепи своими ссорами да 
интригами.

Поспешая таким образом дальше, он не стал терять время, чтобы проверить 
маневренность новых полков и сменить их военачальников. За широкой Морской 
рекой в его армию влились хорезмцы, и он не стал дожидаться, когда подойдет 
пехота из Мараканды. В любом случае пешие солдаты не смогли бы поспеть за 
всадниками. На обратном пути будет время посетить маракандские сады.

К тому моменту они уже двигались по опустошенной территории. От 
соломенно-глиняных деревень оставалась одна зола, а урожай из них был вывезен 
или сожжен кочевниками. Кир удлинил переходы и скоро двигался по еще не 
похороненным трупам. Это были крестьяне — старики и дети, остальных захватчики 
уводили с собой. Кочевники убивали ручным оружием, экономя стрелы. Это были 
сарматы из северных степей, ретировавшиеся, как это принято у кочевников, с 
приближением цивилизованной армии.

Носившая имя царя крепость Кира на границе была сожжена. На поросшем тростником 
берегу Песчаной реки не было заметно никакого признака человеческой жизни, 
только птицы, питающиеся мертвечиной, разыскивали непохороненные тела. Кир 
приказал навести через реку мост из лодок, чтобы продолжить преследование. С 
такой военной силой он не хотел поворачивать назад, не покарав кочевников за 
вторжение.

Армия спешила по сухой равнине, на которой серые тамариски танцевали под ветром,
 не деревья — призраки. Путь кочевников был отмечен следами от костров и 
трупами изможденных пленников, которых убивали за то, что они были слишком 
слабы и отставали от всадников. Армия еще ускорила движение, и в поле ее зрения 
появились разъезды кочевников, проносившиеся вдоль линии горизонта. Она 
пробралась через горы, причудливо выделявшиеся над красной пылью, сожженные 
дочерна жаром солнца. Разведчики объяснили, что эту пыль подняли отступающие 
орды, опережавшие армию не более чем на час быстрого марша. Кир приказал 
оставить последний лагерь под охраной больных и пеших воинов.

Взяв с собой всех крепких всадников, он пустился в погоню. Персы проскакали 
через черные горы, за которыми последовал спуск в узкую долину, словно в 
коридор между горными стенами.

Там с обеих сторон их поджидали кочевники, больше не пытавшиеся убежать. Когда 
колонна персов вошла в долину, массы кочевников ударили вниз им во фланги. 
Впереди появилось еще одно скопление всадников.

— Массагеты, — предупредили Кира разведчики.

Отступавшие сарматы привели их в эту долину, где ждали массагеты, и персы 
оказались в ловушке. Мчавшиеся лошади поднимали тучи пыли, не позволявшие 
воинам дышать, а из пыли в них со свистом летели стрелы. При каждом залпе 
завывание кочевников усиливалось, напоминая вой волков. Отборные всадники 
тысячи начали окружать Кира, пытаясь прикрыть его.

Кир понял, что по численности они уступают врагу и не смогут организовать такую 
атаку, чтобы выгнать его из долины. Он передал задним полкам приказ начать 
отступление, а остальным — двигаться за ними. Начальнику тысячи он велел 
сдерживать кочевников и тоже отходить по подразделениям.

Так они пробирались через все черные горы, а волны сарматов и массагетов 
накатывались на них из ущелий. Дисциплинированные воины тысячи держали свои 
ряды, несмотря на потери среди всадников и лошадей. Затем Кир приказал своим 
полкам пройти через лагерь на открытое пространство позади него. Он рассудил, 
что возбужденные кочевники, преследующие их колонны, будут откалываться от 
своей стаи, чтобы пограбить в лагере и убить его защитников.

Все произошло так, как он ожидал. Как сарматы, так и массагеты прекращали 
преследование и сворачивали в лагерь персов, принимаясь кружить вокруг шатров, 
словно стаи волков вокруг добычи.

На равнине за лагерем персы собрались все вместе по сигналам своих начальников. 
Они снова выстроились по сотням и тысячам. Кир не решился дать лошадям время 
передохнуть. Выехав из фронта вперед, чтобы его было видно, выделяясь белыми 
перьями на головной повязке, он приказал полкам следовать за ним. Следовать за 
начальниками, которых он вел.

Это была его старинная хитрость. Персы находились на грани катастрофы в узкой 
долине. Здесь, на свободном пространстве, они могли пустить скакунов галопом и, 
следуя за своим царем, не сомневались, что легко справятся с дезорганизованным 
противником, что им часто удавалось сделать раньше. Кир не чувствовал усталости 
и громко закричал, услышав позади стук копыт нисайцев. Все персы подхватили его 
крик.

Стрела попала в Кира на краю лагеря. Когда атака оказалась между шатров, он 
получил еще ранение копьем. Охрана сражалась, образовав кольцо вокруг него, 
сдерживая врагов. Потом его вынесли с поля битвы.

Выжившие персы сдвинули ряды и отступили с Киром к реке. Там они нашли для него 
убежище в глиняных стенах хижины. На третий день на берегу реки Кир Ахеменид 
скончался.


* * *

Поскольку армию не сопровождали писцы, правда о том, что случилось за рекой, 
никогда не была записана. Вавилонская хроника в своей сухой манере просто 
констатировала, что Кир, Царь земель, был убит в северо-восточных степях в 
сражении с дахианами, то есть врагами. Когда над смертью Кира задумались 
греческие поэты, они снабдили ее романтическими мотивами и рассказали, что Кира 
заманила в степи царица сарматов по имени Томирис. Поэты сообщили, что Томирис 
отомстила за себя, вызвав Кира на битву, и, когда он был убит, она взяла его 
голову в руки и смотрела, как кровь течет на землю. Какая-то доля правды в этом 
могла быть, но вся правда не стала известна никогда.

Новости полетели в Мараканду, южнее, в Бактрию, и вдоль по Царской дороге за 
две тысячи миль до Милета и островов в море. По всему этому пути народ скорбел 
о человеке, правившем ими двадцать лет. Уцелевшие воины замуровали тело Кира в 
воск и привезли его назад в паланкине. На вершинах Бактрии был погашен костер, 
и жертвенники Парсагард погрузились во тьму.

У северного входа в долину Парсагард ждал Камбис. Когда приблизился паланкин, 
он спешился, взял поводья ведущих нисайцев и повел их вниз по дороге в долину. 
Там собрались вожди древних племен и сатрапы мировой империи.

К тому моменту небольшая гробница на семи ступенях у реки была построена. 
Поэтому никто не спрашивал, что делать с телом царя. Но многие Ахемениды 
чувствовали, что темная каменная каморка не может стать комнатой Кира, первого 
Великого царя их народа. Они убедили Камбиса и хранителей закона приготовить 
саркофаг из чистого золота, наподобие того, что занимали египетские фараоны. В 
него они поместили Кира, в тиаре с драгоценными камнями, в одежде из 
вычеканенного золота, и поставили на ложе с ножками из чеканного золота. При 
этом вождям и жрецам пришлось зажечь факелы, поскольку внутреннюю дверь нельзя 
было открыть, не закрыв внешнюю дверь гробницы. В узком пространстве у ложа на 
столик, также сделанный из чеканного золота, присутствующие на похоронах 
положили меч Кира, который он носил редко, его хитон из вавилонского полотна и 
пурпурного цвета штаны для верховой езды вместе с поясом с драгоценными камнями 
и мягкими кожаными сапогами. Стены комнаты завесили коврами, сотканными в 
Сардах.

Всем им казалось, что Кир намеревался принимать гостя в своей комнате. Таким 
гостем мог быть лишь наследник империи персов. Поэтому первым гостем стал 
Камбис. Он вошел в гробницу, облачился в одежды Кира, и Ахемениды сопроводили 
его к жертвенникам-близнецам на вершине, где он дал царскую клятву защищать 
свой народ и отведал похлебки из фиг, терпентиновых зерен и кислого молока. Эта 
трапеза означала, что Великий царь Камбис на самом деле был человеком, не 
отличавшимся от крестьянина. После трапезы Камбис отдал свой первый приказ — 
снова зажечь огни жертвенников.

Горюя о Кире, самые разные люди даже в Вавилоне и Бактрии не подвергали 
сомнению право Камбиса взойти на трон, с которого осуществлялось управление 
всем миром.

В конце коронации произошел странный случай. Он не соответствовал обычаям 
персов и мидян. Обнаружилось, что на нижней ступени гробницы стоял в карауле 
какой-то маг. Он был странником, но объяснил, что его странствия закончились 
здесь. У него с собой была лопата, и он хотел разбить сад вокруг гробницы Кира 
— никакой другой работы он не мог сделать лучше.

Старому магу разрешили прорыть канал и провести воду из ближайшего ручейка, а 
когда сад был готов, ему построили маленькую хижину на берегу реки и положили 
ему недельный рацион: одного барана, немного муки, фруктов и вина.

Тем посетителям, которые не умели читать и изумлялись при виде необычной 
гробницы, маг объяснял:

— О, человек, кем бы ты ни был, знай, что это Кир, основавший Персидскую 
империю и правивший миром. Завидуй ему, а не его памятнику.




Часть седьмая

ЗАМЕТКИ





МИРОВОЕ ГОСПОДСТВО


Кир Великий умер бессмысленно. Карательную экспедицию против сарматов и 
массагетов через далекую пограничную реку мог возглавить Камбис или другой 
полководец. Но, оставив сына в центре власти в Парсагардах, Кир получил 
уверенность, что Камбис примет управление все еще находившимся в стадии 
формирования мировым государством, и ему не будет оказано сопротивление. Камбис 
(Канбуджия) просто прибавил титул Царя земель к своему первому титулу Царя 
вавилонского. Он обладал твердой поддержкой иранцев и дал в правление младшему 
брату Бардье основные территории на севере — Мидию, Армению и Кардусию 
(Курдистан) — с центром в Экбатане. По персидскому обычаю, Камбис женился на 
двух своих младших сестрах.

Однако вместе с Киром умер «народный царь». Он ввел в действие новое понятие 
правителя, ответственного за всех своих подданных, то, что Клеман Юар 
обозначает как «новую идею на Востоке с неизвестными до него принципами 
правления». Он не сумел завершить организацию этого нового государства. Эта 
задача осталась Дарию (Дараяваушу, сыну Виштаспы), которую он и выполнил, хотя 
несколько иным способом. Однако идеалы Кира неизбежно влияли на пришедших после 
него, в том числе на македонцев и римлян.

Портреты господ часто освещаются высказываниями простого народа. Иранцы 
говорили: «Кир был отцом, Камбис — хозяином, а Дарий — скупердяем».

Эта невиданная ранее верность различных народов одному человеку, занимавшему 
трон, проявилась в таком важном предприятии Камбиса, как завоевание Египта. 
(Почему этого не попытался сделать Кир, остается загадкой. Возможно, 
наследственные черты кочевника удерживали его от рискованного похода в 
выжженную солнцем пустыню — моста в Африку. Он не чувствовал себя комфортно на 
теплом Лидийском побережье среди греков и анатолийцев. Видимо, его влекло в 
обратную сторону, на обширную, расположенную вдали от прибрежной полосы 
территорию арийцев, и, во всяком случае, он никогда не заходил далеко за 
неопределенную, но важную северную границу, где поджидали варвары-скифы. Не 
последним из его достижений стало прекращение вторжений этих северных 
кочевников, традиционно посягавших на древние империи.) Камбис посвятил свое 
правление подчинению последней такой империи — Саисского Египта. Земля фараонов,
 вовсе еще не отжившая свой век, пользовалась при старом Амасисе преимуществами 
оживившейся торговли с греческими поселенцами, втиснувшимися в египетский порт 
Навкратис, и финикийским флотом, курсировавшим аж до Карфагена. И почти столь 
же далеко Камбис расширил персидские владения. Его нашествие в значительной 
степени имело характерные черты акций его отца — довольно нестандартные, 
типично ахеменидские передвижения, готовые помочь советники рядом с царем, 
соседние народы, приходящие на помощь войскам, и вражеские полководцы, 
переходящие на сторону Ахеменидов. Хотя Камбису не совсем удалось скопировать 
мастерство Кира при взятии Вавилона «без битвы и сражения».

Обратим внимание на образ действий Камбиса при вторжении, происшедшем вскоре 
после того, как смерть Амасиса оставила Египет в руках более слабого Псамменита.
 Как советник с Камбисом едет сторонник философского подхода Крез. Арабские 
вожди снабжают Камбиса верблюдами для перехода через труднодоступную пустыню, 
раскинувшуюся за Газой, «аванпостом Африки и воротами в Азию». Поликрат, тиран 
острова Самос и союзник Амасиса, тайно посылает людей и корабли, чтобы оказать 
помощь Камбису на побережье. Финикийцы, также формально являвшиеся союзниками 
фараонов, делают то же самое. Экспедиция Камбиса наталкивается на египетскую 
армию у Пелусии. Как обычно в то время — и на два грядущих века — с обеих 
сторон присутствовали греческие наемники. Но начальник нанятых Египтом гоплитов 
Фанес поссорился со своими нанимателями из-за оплаты и перешел на сторону 
Камбиса с полнейшей информацией об укреплениях Египта. После этого персы 
выиграли сражение при Пелусии и тем самым продемонстрировали, какова будет 
участь Египта.

Когда персы появляются на Ниле, командующий египетским флотом вероломно сдает 
им Саис. Псамменит бежит вверх по реке в Мемфис и попадает в плен в 525 году до 
н.э. После того как греческая колония-порт Навкратис открывает свои ворота, 
Камбис дарует ее торговцам настолько существенные привилегии, что 
греко-ливийские порты Кирена и Барка на западе также объявляют о своем 
подчинении. Таким образом Камбис становится хозяином большинства греческих 
центров в Азии и Северной Африке, а также финикийских флотилий. Впервые персы 
начинают контролировать навигацию в Восточном Средиземноморье и связанную с ней 
торговлю.

Получив в руки Нижний Египет, Камбис, подражая действиям Кира в Вавилоне, 
оказал должное почитание древним египетским богам. Его изображение с царским 
уреем — змеей на короне фараона — сопровождает текст, посвященный «Камбису, 
владельцу всей жизни, всех поручительств и успеха, с пожеланием здоровья и 
счастья».

Мятежный адмирал, вознагражденный должностью главного врача, оставил записки, 
объясняющие, что он стал управителем дворца «великого владыки всех иностранных 
земель, Великого царя Египта». Как и Вавилон, Египет считал себя центром мира, 
а жителей других земель — чужестранцами. Теперь империя Ахеменидов протянулась 
на два континента.

Затем, как и предчувствовал Кир под Вавилоном, Камбис, надев маску фараона, 
столкнулся с трудностями управления совершенно чужой страной. (Явившийся через 
два столетия Александр Македонский должен был подражать методам отца и сына.) 
Иногда наблюдатели, описывая необычные действия Кира, называли их безумными; 
здесь, в Египте, они утверждали, что его сын действительно сошел с ума. Басни о 
ненормальной жестокости молодого Ахеменида — как о предполагаемом убийстве 
священного быка Аписа — не стоит принимать в расчет. У него был раздражительный 
характер — это несомненно. Сначала он снисходительно относился к пленному 
монарху Псаммениту (Псамметиху III), затем, услышав о заговоре против персов, 
велел его убить. Камбис отправил армию по берегу Северной Африки на завоевание 
Карфагена, чье превосходство на море тогда быстро росло. Финикийские моряки 
уклонились от нападения на своих сородичей в Карфагене. Без снабжения с моря 
вдоль пустынного побережья экспедиции пришлось в конце концов повернуть назад. 
(Рассказ о том, что она пропала в пустыне и ни один человек не остался в живых, 
приводят просто для красного словца.) Эта неудача оказала на Камбиса свое 
влияние. До этого персидским армиям сопутствовала удача в каждой кампании. Даже 
последней экспедиции Кира удалось прогнать вторгшихся кочевников назад за 
границу.

В то же самое время и, возможно, из-за задержки в Карфагене у Ахеменида 
возникли проблемы с храмами. Усердный адмирал и главный врач убедил его сделать 
щедрые подарки и оказать почтение храмам Саиса. В других местах иерархи храмов 
— главная опора и бремя египетской религиозной жизни — не получили таких 
царских подарков от перса. На самом деле Камбис огульно сократил доходы всего 
жречества, но оставил в стороне Мемфис и Саис. Жрецам было приказано самим 
добывать топливную древесину и корабельный лес, а также самим разводить гусей. 
(Цыплята, домашняя птица иранцев, на тот момент еще не попали в Египет.) Что 
касается крупного рогатого скота, то Камбис приказал вдвое сократить подати по 
сравнению с теми, что были в царствование фараона Амасиса. В ответ большинство 
жрецов развернуло пропаганду против «безумного перса», и появились истории о 
разрушении святилищ. Однако факты показывают, что жизнь Египта шла своим 
чередом, и крестьянство при Камбисе, кажется, испытывало меньшую нужду, чем при 
Амасисе.

Хотя Камбиса раздражали проблемы с управлением этой страной, в которой такую 
значительную роль играли древние привилегии, он распространил свою власть 
далеко вверх по Нилу, за Фивы, к первому большому порогу в Эфиопии. Эта 
экзотическая страна вызывала любопытство у персов своими слонами, слоновой 
костью и золотом. Говорили, что в Эфиопии даже узники носят путы из золота. На 
марше они дружески отнеслись к еврейскому поселению в Элефантине, и этот случай 
имел важные последствия. Через несколько веков составленные по-арамейски 
документы, найденные на развалинах этой колонии, пролили свет на правление 
Ахемейидов; среди них, например, была единственная копия биографии Дария, 
последовавшего за Камбисом.

Сын Кира хотя и не был безумен, но слишком долго отсутствовал в центре своей 
империи. Когда наконец через пять лет он назначил сатрапа и покинул Нил, было 
уже слишком поздно. В сущности, он ни разу не был ни в Восточных землях, ни в 
Анатолии. Его наместники, находившиеся на расстоянии тысяч миль от него, 
сталкивались с серьезными трудностями; в кликах периферийных центров в большей 
степени, чем среди подчиненных народов, закипали мятежи. Из-за противоречивых 
сведений о событиях в Египте росло беспокойство в Вавилоне. Дюжина вождей 
мятежа подстрекали Бардью объявить себя Великим царем. Когда он, не выходя из 
своей горной крепости, пошел на это, Вавилон его признал. Хранители хроники 
датировали 522 годом до н.э. начало правления Бардьи (которого греческие 
писатели обычно называли Смердис). Бардья добился народной поддержки, отменив 
на три года подати, но лояльность иранской знати так и не завоевал.

Когда Камбис узнал о мятеже брата, он находился на пути домой недалеко от горы 
Кармель. Говорят, он умер там от раны, которую получил, садясь на лошадь, или 
совершил самоубийство. Что бы ни произошло в действительности, но Камбис умер, 
а через семь месяцев в горах Мидии Бардья был убит контрмятежниками. Не 
осталось никаких других наследников Кира, чтобы занять трон.

В том же году предрассветный мрак над империей Ахеменидов начинает рассеиваться.
 Через год, с ростом влияния Дария, сына Виштаспы и мужа дочери Кира, эта 
империя выходит на широкую историческую арену. В 521 году до н.э. начинается 
строительство Персеполя и упадок Парсагард. При Дарий вера Заратустры стала 
религией всех иранцев; непреложные законы мидян и персов были кодифицированы в 
право первого западного мирового государства, простиравшегося «от Индии и до 
Эфиопии». Так записано в Книге Есфирь во дни Артаксеркса, или Ксеркса, сына 
Дария.

Странно, что эту Персидскую империю мы узнаем лучше по битвам при Марафоне и 
Саламине во время кампаний в небольшой провинции Европы. В архивах огромной 
азиатской империи они едва упоминаются.




КИР И ДАРИЙ


С возникновением этого господства «цивилизованный мир подошел ближе к единому 
управлению, чем когда бы то ни было ранее или позднее». Оно длилось пятьдесят 
лет при жизнях Кира, Камбиса и Дария. Оно вызвало изменения, столь значительные,
 что нам, живущим в XX веке, трудно себе представить эту эволюцию. Два 
тысячелетия древнейшего семитского Востока закончились; три небольшие империи, 
Мидийская, Лидийская и Нововавилонская, или Халдейская, исчезли со страниц 
истории; Египет потерял независимость и изолированность; в Иудее на месте 
царства дома Давидова жил разделенный еврейский народ. Индия на самом деле 
впервые соприкоснулась с Эфиопией и восточными берегами Средиземного моря. 
Сдержанная вавилонская хроника зафиксировала этот период как время «больших 
волнений». Другое выражение из той эпохи — «окончание умирания земли» — 
заключает в себе больше, чем мы можем вообразить. Прежде всего, приход 
Ахеменидов смог сберечь цивилизацию, ставшую на Западе нашим наследством.

Основателем этой империи мы считаем Дария. Именно его имя высечено на 
Бехистунской скале и первых памятниках Персеполя, и, конечно, он был хорошо 
знаком грекам, нашедшим в нем грозного противника. Но империя Ахеменидов не 
возникла полностью созревшей, как всем известная Афина, появившаяся изо лба 
Зевса в полном вооружении с боевым кличем. Она начала свое существование в 
руках Кира. Внимательный ученый Эдуард Мейер так определил взаимосвязь между 
Киром и Дарием: «Основными своими чертами имперская организация обязана самому 
Киру. Дарий шел по его следам и завершил строительство громадного сооружения. 
Его роль, на самом деле, состояла в непосредственном дополнении и 
совершенствовании работы, проделанной его великим предшественником».

Темнота, окружающая Кира, сгущается из-за трех обстоятельств, настолько 
необычных, что они до недавнего времени сбивали ученых с толку. Во-первых, 
расположенные в далеких горах остатки Парсагард — или Пасаргад, как принято 
называть этот город, — до XX века прятались от археологов, в то время как 
Персеполь, выходящий на главную магистраль Исфахан — Шираз, был исследован 
европейскими путешественниками еще в XVII веке. Во-вторых, строительство Киром 
империи на востоке почти полностью осталось незафиксированным. Геродот 
упоминает его оросительные работы в бассейне Амударьи и его смерть за Сырдарьей.
 Но методичный Дарий перечислил все восточные сатрапии от Парфии до Согда (еще 
до своего посещения этих территорий). Однако все они не могли не быть 
завоеваниями его предшественника. В-третьих, Дарий был предан вере Заратустры и 
в каждом публичном высказывании не забывал оказать почтение «Ахуре-Мазде и 
другим существующим богам». В немногих сохранившихся надписях, сделанных Киром, 
нет ничего подобного. На самом деле во время вавилонской кампании на хорошо 
известном «цилиндре» он в пропагандистских целях отдает дань уважения Мардуку — 
это в некотором роде ранний вариант выражения «Париж стоит мессы». Такое 
существенное различие между двумя великими Ахеменидами, жившими практически в 
одно время, глубоко озадачило ученых. Хотя истинным могло быть простейшее 
объяснение. Пока Кир не достиг среднего возраста, он, вероятно, не 
контактировал с последователями Заратустры, которые тогда жили лишь в Восточных 
землях. По вере он мог быть язычником, преданным одному из старых арийских 
божеств. Дарий же, по-видимому, вырос в вере зороастризма. Хотя, несомненно, 
старший Ахеменид мог сталкиваться с новообращенными в эту веру. Поэтому-то и 
появился в нашей истории маг.




РЕЛИГИЯ АХЕМЕНИДОВ


В их время и после него действиями иранцев руководила религия.

В воззвании сына Виштаспы излагается его случай: «Царь Дарий говорит так: под 
покровительством Ахуры-Мазды вот мои свойства: то, что правильно, я люблю, а 
что не правильно — ненавижу. Никогда не случалось такого <при мне>, чтобы раб 
доставил неприятность господину или господин — рабу. Я никогда не гневаюсь, и, 
кто бы другой ни впадал в гнев, я себя сдерживаю. И кто бы ни причинил зло 
другому, я наказываю его согласно этому злу. И я не доверяю словам того 
человека, который грешит против истины».

Приход этой миссионерской веры был решающим. Концепция единого бога, которому 
должны поклоняться повсюду, могла и не быть абсолютно новой. Но то, что это 
божество должно быть не просто грозным, но и милосердным к людям, на древнем 
семитском Востоке нельзя было даже вообразить. Старая боязнь Страшного Суда 
давала надежду на бессмертие души. Внезапное прекращение войн на время мира 
Ахеменида, казалось, было очевидным знаком этих духовных перемен. Зороастризм в 
своей упрощенной ранней форме оказал влияние на понятия иудаизма и стал 
предвестником таинственных верований римлян и самого христианства.




ТАЙНА ИРАНСКИХ ЗАВОЕВАНИЙ


Если не говорить о религии, как смогла загадочная племенная группа персов, 
изолированная в горной местности Южного Ирана, достичь превосходства над всем 
цивилизованным миром, потратив на это чуть больше тридцати лет? До этого они 
были практически неизвестны. Но их завоевания были почти столь же молниеносными,
 как победы Чингисхана, хотя совершенно иными по природе.

Имея так мало данных, историки по большей части довольствовались констатацией 
совершившегося факта и переходили к хорошо описанному правлению Дария. Эдуард 
Мейер находит причину «этого ошеломляющего успеха» в превосходстве, которое 
имели иранцы, как конные, так и пешие, в стрельбе из лука. Они, очевидно, 
владели почти монополией на нисайскую породу лошадей, до того времени энергично 
разыскиваемых ассирийцами и мидянами. Однако курды и парфяне обладали тогда 
более мощными «длинными» луками, а степные кочевники верхом представляли собой 
не менее грозных противников.

Возможно, Кир повел своих персов в наступление в один из тех редких моментов, 
когда можно было достичь подобного успеха. Человеческие волны накатывали на 
великие равнины, где стояли центры цивилизации, и откатывали обратно. Более 
варварские народы — хетты, хурриты, касситы и ассирийцы — появились с северных 
нагорий, чтобы снова отступить или исчезнуть. Арийцы-мидяне совершили свои 
завоевания после того, как Киаксар реконструировал армию по ассирийскому 
образцу, ведь ассирийцы были германиями Древнего Востока. При Астиаге мидяне 
приостановили свою экспансию, чтобы насладиться награбленной роскошью. Очевидно,
 Киаксар допустил ошибку, набирая свою кавалерию из политически слабых, но 
физически сильных племен персов. Когда Кир захватил трон в Экбатане, он получил 
обученную армию и воодушевил ее своей энергией.

Часто говорят, не имея других объяснений, что Кир был в высшей степени 
способным военачальником. Вряд ли это было так. Он полагался на советы Гарпага 
и других генералов. Он и его генералы ловко использовали стратегию нарушения 
порядка в рядах врага. Геродот, путешествовавший по Царской дороге по полям их 
сражений, еще слышал рассказы о том, как верблюды персов напугали лидийских 
лошадей, и как персы забрались в крепость Сард, обратив внимание на защитника 
города, спускавшегося со скалы за своим шлемом. Геродот действительно любил 
смаковать анекдоты, но поразительный захват Вавилона после осушения реки 
подтверждается произведениями иудеев и записями вавилонян, а не только 
рассказами «отца истории». Это почти единственный случай, когда Кир возникает 
из загадочности легенды и весь выходит на свет.

Кроме того, он умел действовать с захватывающей скоростью, часто появляясь 
неожиданно из своей горной твердыни, через которую мидяне и персы передвигались 
по собственным высотным дорогам. (Эти дороги существуют до сих пор. Автор этой 
книги проехал по древней родине персов высокогорными долинами через все горы, 
называемые теперь Загрос, протянувшиеся от Персидского залива до озера Ван.) 
Хотя Кир вряд ли был способным полководцем, он обладал умением Ганнибала 
повести людей за собой. Как и великому карфагенянину, ему каким-то образом 
удавалось склонить на свою сторону большинство народов, с которыми он 
сталкивался, и убедить их драться не против, а за него. Терпимость раннего 
правления персов позволила им приобретать союзников, что было невозможно для 
ассирийцев и вавилонян. Персы сделали дипломатию своим лучшим оружием и никогда 
не пользовались другим. Поскольку они так неожиданно вырвались из своей 
пастушеской изоляции, мы высокомерно считаем их варварами. Однако они, хотя и 
вели полукочевой образ жизни, имели свою культуру. Джордж Камерон напоминает 
нам, что они «крайне эффективны». Совершая поездки, Кир строил дороги и обычно 
везде был хорошо информирован о всех событиях через курьерскую почту. Мы 
довольно часто читаем, как Ксеркс выводил свои войска из Азии, чтобы 
вторгнуться в Грецию в 480 году до н.э. Но так же часто мы не обращаем внимания,
 как перекидывали персидские инженеры мост из лодок через ненадежные воды 
Дарданелл и пытались перерезать косу полуострова горы Атос судоходным каналом, 
который можно видеть и в наше время. (Позднее они завершат такой же канал от 
Нила до Красного моря.) В VI веке до н.э. греческую культуру, главным образом, 
представляли солдаты-наемники, служившие в Азии и Африке.




КОГДА ГРЕК ВСТРЕТИЛ ПЕРСА


До сих пор европейские греки того времени видятся нам как вооруженные 
пехотинцы-гоплиты на полях своих побед. Наши отцы учились на рассказах о героях 
из такой истории Греции — о Леониде и его трехстах спартанцах (которых в начале 
битвы на самом деле было пять тысяч) в Фермопильском ущелье, о бегуне, 
принесшем весть о победе из Марафонской долины, и о Фемистокле, собиравшем 
греческие суда для решающего сражения у Саламина. (Фемистокл, сын Неокла, в 
конце своей жизни, поссорившись со своими соотечественниками, бежал на 
Персидское побережье.) От этих повторяющихся историй возникла иллюзия, 
представляющая «наших» предков как героев, героически вступающих в бой с 
«врагами» из Азии, ложная концепция о Западе, вооружившемся против неясного, 
утопавшего в роскоши Востока, о европейцах, оберегавших наше наследие от 
захватчиков-азиатов. Геродот, конечно, помог создать эту иллюзию; он был предан 
общему делу своих соотечественников. Пройдут поколения, прежде чем картина, 
нарисованная им и драматизированная Эсхилом, изменится и приблизится к 
действительности. В наше время дети в школе по-прежнему представляют себе 
Ксеркса (Кшаярашу) деспотом, ведущим от берегов Азии своих сатрапов, 
разнородные орды и армады кораблей, стремясь поработить наших предков.

Хотя внимательное чтение Геродота дает частности, показывающие того же самого 
Ксеркса человеком большого ума и высоких идеалов по иранской традиции. Он щадит 
двух представителей спартанцев, прибывших к нему сообщить о мучительной смерти 
двух персидских посланцев, направленных в Спарту и брошенных в пересохший 
колодец, чтобы найти там «землю и воду», которые они требовали в знак 
подчинения персам. Он отказывается от богатого дара лидийца Пифия, говоря, что 
хотел бы взамен дать Пифию семь тысяч статиров, чтобы его богатство достигло 
круглой суммы в четыре миллиона (анекдот, перенесенный в этой книге на Кира). С 
редким великодушием он приказывает развести мост, подстроенный через Дарданеллы,
 на лодках, и пропустить три греческих корабля с зерном из Черного моря, чтобы 
они могли накормить его врагов. Когда он достигает священной горы Олимп, его 
поражает красота побережья, и, чтобы лучше его разглядеть, он выходит в море на 
триреме (хотя Геродот считает, Ксеркс хотел исследовать местность в военных 
целях). Такой интерес к красоте пейзажей характерен для Ахеменидов, а не для 
практичных ахейцев. Сопротивление греков на их родине было довольно 
мужественным, но никакого идеализма при ведении войны они не выказали. Сэр 
Уильям Рамсей напоминает нам, что их алчные методы торговли отдалили от них 
жителей Черноморского побережья, откуда Афины и другие города получали такие 
основные виды продовольствия, как зерно и рыбу (тунца). Им также так и не 
удалось привлечь под греческое правление уроженцев Анатолии. Греческая культура 
держалась на фундаменте рабского труда. Даже когда появился Александр, эти 
ионийцы — «сыны Явана» — считали его армию гоплитов враждебной, вторгшейся на 
их территорию силой. Что касается островов «закатного моря», то Афины в пору 
наивысшего своего могущества смогли лишь на короткий и беспокойный промежуток 
времени навязать свое господство на морях Эгейским островам.

Тем не менее, не считая походов во Фракию и в Грецию, Ахемениды поддерживали 
свой мир на огромных пространствах внутри материка. Их государство базировалось 
не на рабском, а на крестьянском труде.




НАШИ ПРЕДКИ, ВОСТОЧНЫЕ И ЗАПАДНЫЕ


«Гигантская панорама Ирана, в которой возникали и процветали наши предки, 
большинству кажется такой же далекой, как Луна». Так писал об Ахеменидах доктор 
Дж. Г. Айлифф в оксфордской публикации «Наследие Персии». «Для нас ее ранняя 
история ограничена теми событиями, которые являлись частью истории Израиля и 
Греции. Наши симпатии привлекают еврейские изгнанники, драмы Марафона и 
Фермопил, „марш десяти тысяч“ и головокружительная карьера Александра. В нашей 
памяти задержались и сведения, второстепенные по отношению к этим событиям: 
размеры царства Ахазуеруса (древнееврейская форма от греческого „Ксеркс“), 
подоплека решения Кира, царя Персии (решения о строительстве храма в Иерусалиме,
 Ездра 1. 1), первые шаги Дария при вступлении на престол и возвышение 
зороастризма. Частично причина состоит в том, что Персии не хватало 
собственного летописца. Ни Геродот, ни Ксенофонт не вырос (или не жил) в среде 
самих персов; все адвокаты поддерживают сторону греков… Представлять персидскую 
сторону — значит принять роль advocatus diaboli».

Приняв роль адвоката дьявола, мы можем найти очень близкие нам характеристики 
наших предков на востоке. Оттого, что им пришлось переселиться не на греческий 
полуостров, а на Иранское плоскогорье, они стали «азиатами». Доктор Айлифф 
напоминает нам следующее.

Ахеменидский царь был далеко не деспот, ответственный лишь перед собой. Он имел 
сходство с западным «королем в совете», и его действия ограничивались обычаем и 
традицией.

Древние персы были привязаны к собакам и домашним животным, выделенным за 
благородство Заратустрой.

Они праздновали в семьях дни рождения. Они поддерживали традицию гостеприимства 
по отношению к путнику, зашедшему к ним в ворота.

Они верили, что этика влияет на жизнь человека, что человек вовлечен в борьбу 
со Злом, которое они считали деятельной силой.

В управлении государством они создали и развили первую систему местного 
самоуправления, главную опору в более поздних империях Запада, например в 
Римской империи.

Персидская сеть почтовых дорог (улучшенная "мидийская сеть) стала образцом для 
знаменитой римской дорожной системы.

До римлян они добились успеха в политике «разделяй и властвуй». Но их 
разделение народов на национальные группы под правителем также предоставило 
отделенному народу прямой доступ с обращениями к Великому царю. Они дали особый 
статус изолированным группам, например жречеству в Иерусалиме.

Хотя первой чеканка монет появилась в Анатолии, персы учредили первую 
официально обеспеченную мировую валюту и заставили ее работать. Характерно, что 
при Дарий на монетах чеканилось изображение фигуры царя, держащего лук.

Для своей канцелярии они учредили один официальный язык — арамейский. Хотя он 
был больше распространен в западных областях, его хорошо узнали и на Востоке, 
до самой Индии, и последствия этого до сих пор окончательно не определены. В то 
же самое время широко распространилась индоевропейская речь персов.

На море, поначалу им не известном, они приступили к официальным исследованиям; 
пример тому — путешествие кариандинца Скилака примерно в 500 году до н.э. в 
Индию. При Дарий (521 — 486) практические знания по астрономии приспособили к 
науке мореплавания. В Египте, где далеко продвинулась медицинская наука, он 
создал первую известную медицинскую школу.

Многие из идеалов, представленных персами человечеству, остались 
нереализованными. Но понятие о государственной власти, которая должна нести 
благо не правителям, а народу, никогда полностью не умирало. То же самое можно 
сказать о концепции одного правления для цивилизованного мира.

Возможно, строения, воздвигнутые первыми Ахеменидами, показывают больше, чем 
что-либо еще, их родство с западными арийцами, особенно с греками.




СЕКРЕТ ПАРСАГАРД


Это жилище, принадлежавшее Ахеменидамцарям с 559-го до 520 года до н.э., могло 
бы рассказать нам много интересного. Но после более чем двадцати пяти веков 
ветшания его частей и разрушения врагами мало что осталось — главным образом, 
одиноко стоящая колонна, странная, похожая на жилой дом гробница Кира, мизерное 
количество стенных фризов, плит террас, водных каналов и украшенных колоннами 
портиков.

Но, посещая это место, вы чувствуете величие покинутой долины, окруженной 
голыми горами. Как и Пальмира, в такой же степени разрушенный караванный город, 
эти руины красноречиво повествуют о жизни в них, поскольку этому не мешают 
никакие более поздние строения. Парсагарды волнуют нас, как остатки Акрополя, 
отделенные от Афин. Последние два поколения археологи, иранские и иностранные, 
копались в земле в поисках следов строений Ахеменидов и нашли немного, 
поскольку эти строения были малочисленны и совершенно не походили на массивные 
ассиро-вавилонские сооружения. Они также отличались от многочисленных дворцов и 
гаремов на скалистом плоскогорье Персеполя, находящегося отсюда в каких-то 
пятидесяти милях. Внимательные археологи проверили особенности 
города-резиденции Кира. В нем недоставало окружающей стены, крепости, храмов и 
дворцов в обычном смысле — с караульными помещениями, сокровищницами и 
просторными дворами, какие были в более древних городах от Хаттусаса хеттов до 
Суз (Шушана).

Его обширные залы с верандами со стороны фасада и лишь полудюжиной ступеней над 
землей открывались прямо в лесистый сад, или в райский уголок Ахеменидов. Это 
уединенное место имело один внушительный вход с воротами и единственное 
святилище с двумя жертвенниками на высшей точке над рекой. В нем не было ни 
фигуры безобразного бога, «темного духа Ашшура», ни человекоподобных богов 
Эллады, населяющих в наше время так много европейских музеев. Фигуры, которые 
поначалу производили впечатление демонов, оказывались духами-хранителями — 
фраваши.

Все изображения были украшены резьбой, которая сочеталась с отделкой стен, 
выполненных не из сырцового кирпича Шумера и Аккада, а из белого известняка. 
Колонны — тоньше и выше, чем в греческих храмах. Простота отделки говорит о 
самоограничении; единственная цветовая гамма — простое черно-белое сочетание. 
Хотя многое было позаимствовано — например, от ассирийских крылатых зверей и 
египетских символов-цветов, — но в целом получалось новое искусство. Вряд ли 
оно служило лишь исполнению пожеланий кочевников, недавно разбогатевших и 
жаждущих украшений. «Оно выражает, — утверждает профессор А. Ольмстед, — 
абсолютно развитую национальную культуру». Он приводит характеристики этого 
искусства, воскрешающие в памяти раннюю деревянную архитектуру севера — 
остроконечную крышу и крыльцо с колоннами. Таковы же основные характеристики 
греческой архитектуры более позднего времени, чем Парсагарды. Персы Кира дали 
нам первое искусство, которое можно назвать «арийским». Греческие достижения 
пришли позднее.

Искусство Парсагард 559 — 520 годов до н.э. обладает такой же зрелостью, какую 
приобретет искусство Афин через три поколения.

Оно, возможно, более утилитарно. Все здания служат своей цели; скульптура 
должна украшать архитектуру. Ни одна статуя не стоит отдельно от строений. 
Узоры повторяются. Персы любили представлять предметы попарно и по четыре, 
причем двойная пара казалась им лучше одинарной. И вырезанные фигуры ритмически 
двигаются, вырываясь из неподвижности древних египетских и вавилонских 
композиций. На этой стадии и в ранних работах в Персеполе Дария фигуры животных 
и людей изображаются немного условно.

Это царское искусство, финансируемое царем, ограничивалось архитектурными 
сооружениями, но не второстепенных объектов, а в пределах царской резиденции.

Это религиозное искусство. Однако, как и более позднему романскому стилю в 
Европе, ему удается выразить религиозную веру, а не просто представить объект 
поклонения. Оно окрашено духовной грацией, без тяжелых форм более древнего 
язычества. Маленький и толстый, наряженный в платье Мардук или обнаженный, 
мускулистый Юпитер казались бы уродливыми рядом с изысканными крыльями, 
цветами-символами, легко ступающими ногами и запрокинутыми лицами из Парсагард.

Если Парсагарды наводят на мысль о романском стиле, то достигшее кульминации 
искусство Персеполя после правления Дария напоминает готику. В нем уже заметна 
порча, стиль ампир Ахеменидов. Затем масштабы растут; фигуры становятся 
естественными, хотя продолжают двигаться в процессии. Знаменитый фриз, 
изображающий уплату податей, мог быть взят прямо из жизни. Более поздние цари 
показываются в полном великолепии: в облачении, на троне, с придворными за 
спиной и просителями перед ними. Над царем парят крылья Ахеменидов, теперь их 
прикрепляют к солнечному кругу, а над ним появляется небольшая увенчанная 
короной голова Ахуры-Мазды.

Тайна зрелого искусства, возникшего в исторической пустыне иранских гор, 
конечно, требует объяснения. И довольно удовлетворительное объяснение было 
найдено уже давно: такого искусства, говорили эксперты, не существовало. В ту 
пору персы просто грубо заимствовали его у ассирийцев и эламитов, а если в их 
работах была красота, то это благодаря греческим художникам, вывезенным 
деспотами Персеполя. Это объяснение удовлетворяло всех, кроме нескольких 
задумчивых востоковедов, пока в начале XX века к работе в Иране не приступил 
Эрнст Херцфельд, а археологи современной школы не начали более глубокие 
раскопки.

Теория заимствованного искусства, казалось, подтверждалось тем, что было 
найдено на поверхности грунта в Шушане и Персеполе. Однако в Сузах первый Дарий 
заново отстроил роскошный дворец, используя главным образом глазурованную 
плитку, в большей степени характерную для эламитов, чем для персов. А наиболее 
заметными остатками в Персеполе были хранители входа — крылатые быки с 
человеческими головами ассирийского происхождения. Но вскоре Херцфельд 
обнаружил очень много типично персидских предметов. Маленькие шедевры из 
серебра и бронзы и резные печати находили по всему Ирану. И было обнаружено, 
что греческие художники не работали на преемников Кира вплоть до окончания 
походов Дария и Ксеркса в начале V века до н.э., когда персидское искусство 
приходило в упадок.

Сам Дарий свидетельствовал перед множеством ремесленников, которых он призвал 
для строительства своего дворца в Шушане. Надпись на его фундаменте гласит: «Я 
воздвиг сей дворец в Сузах <Шушане>. Украшения его привезены издалека.., 
кирпичи были сформованы, сделал это народ Вавилона. Древесина кедра привезена с 
горы по названию Ливан. Доставил ее ассирийский народ от народа карианского и 
ионийского. Использованное здесь золото доставлено из Сард и Бактрии. Камни — 
сердолик и лазурит — привезены из Согда. Бирюза привезена из Хорезмии, а 
серебро и медь — из Египта. Украшения для стен достали в Ионии. А камнетесы 
были ионийцами, ювелиры — мидянами и египтянами, и они также украшали стены… 
Здесь, в Сузах, я, Дарий, приказал сделать величественную работу, и она 
действительно оказалась весьма величественной».

Скульптурные рельефы на стенах Персеполя, как и в Шушане, и в Парсагардах, были 
отнюдь не слабой работой. Цвет придал им жизни. Сохранились лишь бледные следы 
синевы бирюзы и лазурита, зелени изумруда и металлической позолоты. Желтый и 
пурпурный цвета давали яркость и иллюзию глубины заднего плана.

Ольмстед допускает заимствование из более древних культурных центров, но 
прибавляет (1948): «Тем не менее все вместе органично соединилось и дало новое 
искусство, чьи истоки следует искать в еще не раскопанных местах».




ТАЙНА ИСТОКОВ


Поиски первообразов Парсагард неизбежно ведут к исследованию маршрута 
перемещения иранских племен и их природы. «Племя кочевых или полукочевых 
всадников, — резюмирует Генри Франкфорт, — взяло на себя заботу о 
цивилизованном мире и не разрушило цивилизацию, а расширило ее».

Где-то на этом маршруте, до сих пор неизвестном — от северо-восточной части 
Каспийского моря на юг по его берегам к нагорьям Аншана, — персы соприкоснулись 
с искусством других народов и каким-то образом сформировали собственные образцы.
 Теперь очевидно, что в этом они были очень консервативны; раз установив 
образец, они его придерживались, как придерживались своего отношения к жизни 
вообще. Говоря о пестром составе ремесленников и разнообразных материалах, 
перечисленных Дарием в надписи на шушанском дворце, Франкфорт замечает:

«Поразительно, что эта пестрая толпа создала оригинальный и гармоничный 
монумент. Архитектурный и скульптурный стили обладают единством и 
индивидуальностью в такой степени, которая не была достигнута, например, в 
Финикии. Пронизывающий дух и сам замысел строений и рельефов ничуть не 
изменился со времен правления Дария I вплоть до поражения Дария III от 
Александра <331>. И этот дух — да и замысел тоже — были персидскими».

Дорога персов начиналась в степях северных кочевников. И неминуемо их первые 
художественные произведения ограничивались принадлежностями странствующих 
всадников — топоры, конская упряжь, ковры и нательные украшения. Эти украшения 
были выполнены в скифском, или «анималистском», стиле. Херцфельд проследил 
сходство в персидских рисунках — особенно изображающих лежащего оленя — с 
рисунками уроженцев таких дальних мест, как берега Енисея. Недавние раскопки 
скифских курганов в Пасирике показали, что вблизи истоков Оби были обнаружены 
ковры, сотканные в персидской манере. Древние греческие купцы разыскивали эти 
скифско-персидские ворсистые ковры. Очень давно скифы, жившие севернее Черного 
моря (в Травяном море Кира), нуждались в одном изделии греческих ремесленников 
— боевом шлеме. Несколько таких шлемов, вероятно, были на них, когда они 
нападали на Кира.

Херцфельд находит происхождение украшенной колоннами архитектуры Ахеменидов не 
в имитации египетских храмов с колоннами, а в деревянных домах иранских предков 
на севере. Бесспорно, направляющиеся на юг персы несколько веков близко 
соприкасались с мидянами, родственными им арийцами. Но археологи до сих пор 
почти ничего не нашли из мидийских произведений искусства, сохранившихся в их 
горных твердынях. Были обнаружены лишь несколько гробниц в скалах, охраняемых 
фигурами кочевников, выполненными плоско-выпуклым рельефом. Вероятно, мидянам 
недоставало творческого воображения персов.

(Попав под чары брошенных Парсагард, автор этой книги проехал по всей дороге 
вероятного иранского переселения: через горы Курдистана на север и вокруг 
Каспийского моря. На этой дороге многие следы двадцати пяти веков цивилизации 
исчезли в земле. Они разбросаны среди неизвестных могил и ушедших под землю 
городов, погребены под земляными курганами.) Однако то здесь, то там земля 
открывает старые тайны. Примерно тридцать лет назад из могил, раскопанных 
членами местного рода, на свет явились бронзовые изделия Луристана. По типу они 
принадлежали кочевникам: оружие, конские удила и другие небольшие, легко 
перевозимые предметы. Они озадачили западных ученых, поскольку представляли 
зрелое искусство, близко" к скифскому анимализму, хотя и с заметным влиянием 
Вавилона. Зачем искусные мастера, жившие далеко в горах, сделали такие вещи — 
не позже, чем в 1200 году до н.э. — для заказчиков-кочевников?

Затем в 1947 году пришло время находки «сокровища Зивие». Это было собрание 
золотых и драгоценных предметов, очевидно спрятанных в землю рядом с деревней 
Саккиз и так и не выкопанных. Название деревни, конечно, происходило от слова 
«сакай», или скиф. И в этом случае археологи столкнулись с искусным исполнением 
ассирийских рисунков с использованием мотивов скифского, а также персидского 
анимализма. Сокровище Зивие показало нам поперечный разрез предметов, не 
имевших, казалось бы, никакой связи между собой. Было ли это случайное собрание 
различных ценностей и изделий неизвестных мастеров? Франкфорт считает, что в 
этом случае и в находках Луристана мы встретились с высококвалифицированными 
работами, которые были сделаны мастерами из кочевых племен, вероятно, 
завоевателями-арийцами — или скифами, или персами. Но тогда к югу от Каспия, в 
неисследованных горах в абсолютно неясные времена между 1200-м и 700 годом до н.
э., должна была существовать цивилизация довольно высокого уровня развития. И 
наши персы примерно в эпоху своих легендарных Ахеменидов должны были 
познакомиться с «каспийской» культурой, совершенно не отраженной в истории.

Десятью годами позже, в 1958 году, эта недостающая связь обнаружилась. В руинах 
окруженного стеной города-государства в Хазанлу, у берегов озера Урмия к 
юго-западу от Каспийского моря, была выкопана золотая чаша. Жители этого места, 
как оказалось, принадлежали к горному народу манна и были похоронены там в IX 
веке до н.э. Сама золотая чаша, очевидно, принадлежала или к сокровищам некоего 
храма, или неизвестному царю манна. Ее украшения представляли собой смесь 
различных на вид стилей: показывали ехавшую на льве богиню с ассирийскими 
символами, бога, возникающего, по каспийской легенде, из горы, и львов того же 
вида, что в Зивие или Персеполе.

Значит, эти манна, работники по металлу, учились у ассирийцев и других мастеров,
 но создали собственный художественный стиль.

Поэтому, когда вскоре после этого на нагорные пастбища Аншанвея прибыли персы, 
им не требовалось заимствовать стили Шушана, Вавилона или Ниневии Ашшурбанипала.
 Тогда в горах существовала культура, и по ее образу персы создали собственное 
искусство.




КИР И АЛЕКСАНДР


Без Кира не мог появиться Александр.

Покоряя империю Ахеменидов, Александр обладал определенными преимуществами: в 
его распоряжении был механизм сильной македонской армии, советы Пармениона и 
других опытных полководцев, не говоря уже о наставничестве Аристотеля. База для 
господства в Греции была создана его отцом Филиппом.

Великий македонец доверял генералитету и умению воевать своей фаланги и элитной 
кавалерии. Уступая Ахеменидам в умении управлять государством, он часто вступал 
в кровавые конфликты и прибегал к упорным осадам, например в случае с Тиром и 
на территории Индии. Знаменитое сожжение им Персеполя, по всей видимости, было 
непреднамеренным. Как и Кир, он столкнулся с беспощадными скифскими племенами 
за Сырдарьей, но смог выжить в этой стычке. Он распространил пределы своей 
империи далеко на восток, за Инд. Однако, когда дело дошло до организации 
Македонской империи, он потерпел неудачу там, где Кир преуспел. Правление 
Ахеменидов длилось два полных века, пока сын Филиппа не низверг их. Оно не 
пережило Александра.

Фактически Александр стремился продолжить это правление, создав евразийское 
государство, которым руководили бы македонцы и персы, он даже прибегал к 
поспешным массовым бракам своих военачальников и персидских женщин. В большей 
степени он чувствовал себя дома среди иранских арийцев, чем в Египте или в 
Вавилоне, хотя этот древний город пытался сделать своей столицей. Родство между 
западными и восточными арийцами было очевидно через два века, после того как 
Кир был положен в гробницу в Парсагардах. Александр отдал дань уважения этой 
гробнице и наказал мародеров, проникших в нее во время его отсутствия. Он 
обнаружил, что маги продолжают нести караул рядом, в домике на берегу реки.

Говорят, что греческая культура впервые проникла на Восток с победоносным 
Македонским, но это слишком легкомысленное утверждение. Эллинизация берегов 
Азии продолжалась уже довольно давно, и греки владели такими торговыми портами, 
как Навкратис на Ниле и Танаис в устье Дона. Между Грецией в Европе и 
Анатолийским побережьем, с тех пор как Агамемнон повел своих налетчиков против 
Трои, наблюдались людские приливы и отливы, как на запад, так и на восток. 
После персидских войн V века до н.э. греческие гости пробрались до самого 
Шушана. Геродот и Эсхил отдали дань уважения величию, а также упадку народа 
Великого царя. (Геродот рассказывает, что персы научились гомосексуализму у 
греков.) В чем действительно состоит заслуга Александра, так это в открытии 
ворот для человечества. Он сломал барьеры между миром Средиземноморья и Индией, 
принес греческое влияние парфянам, основал греческое государство в Бактрии, 
разбросав семена эллинского искусства вплоть до Гандхары. Эффект этого 
решительного слияния народов, языков и мысли с тех пор никогда не прекращал 
своего действия. Следы зороастрийской мысли и арамейской речи проявлялись во 
владениях Чандрагупты, а сокровища Ахеменидов достигли далекого пересечения 
дорог в Таксиле.

Но этот поток имел два направления. Почти ничего обычно не говорится о том, что 
пришло после Александра из Персии на Запад. Концепция золотой дороги в 
Самарканд могла возникнуть тогда, когда богатства из далеких Китая и Туркестана 
стали прибывать в Александрию на Ниле. Приемы восточной архитектуры применялись 
при строительстве Рима; бронзовые и глазурованные изделия проникли в западные 
страны и были освоены ремесленниками, а с культом Митры пришли таинственные 
верования, нарушившие самообладание Рима. Когда римское правление искало 
последнего прибежища в Византии на Босфоре, его двор имитировал церемониал 
персидской ападаны — гораздо более сложный, чем во времена Кира.

Великий царь, оставшийся в человеческой памяти, был не македонцем, а персом.




СВИДЕТЕЛЬСТВО КСЕНОФОНТА


Ксенофонт, знатный афинский гражданин, мог быть учеником Сократа, который спас 
ему жизнь в одном из сражений. Наверное, он был способным политиком и, 
несомненно, острым наблюдателем. Отправившись в Азию с греческими наемниками, 
служившими Киру-младшему, он случайно стал начальником отряда наемных воинов и 
хорошо справился с задачей привести их обратно к Эвксинскому морю. Он подробно 
описал этот «Анабасис», то есть «Обратный путь», и его произведение стало 
знаменито. В нем рассказывается об отступлении десяти тысяч воинов в 401 году 
до н, э., когда приближался конец правления династии Ахеменидов, но до прихода 
Александра еще было далеко.

Пробиваясь с боями через пустыни и горы, покоренные Киром, Ксенофонт попал под 
чары легенд о первом Ахемениде. Как и Геродот, чье путешествие было легче, 
Ксенофонт собирал по дороге истории, которые все больше пробуждали в нем 
любопытство к этой личности и особенно к воспитанию знаменитого Кира, 
совершенно не соответствовавшего образцам греческой жизни, известной этому 
солдату-писателю.

«Всей его огромной империей, — замечает Ксенофонт, — правили ум и воля одного 
человека, Кира. Его подданные чувствовали с его стороны заботу и опеку, словно 
были его детьми, и чтили его, как отца».

Вслед за этим Ксенофонт, сын Гиллуса, написал другую книгу — гораздо менее 
известную, чем «Анабасис», — которую он назвал «Киропедия, или Воспитание Кира».
 В ней он попытался воссоздать жизнь и воспитание Ахеменида, ставшего для 
Ксенофонта кем-то вроде героя. У него было мало фактов, которыми он мог 
воспользоваться, и афинский воин в действительности нарисовал портрет молодого 
грека в азиатской обстановке. (Его книгу часто называют первым документальным 
историческим романом.) Все-таки он побывал кое-где на территории Кира, 
встречался со многими жившими там людьми и видоизменил свои эллинские образы 
несколькими фактами из жизни Ахеменида. Он хорошо изобразил армян и другие 
горные народы; он понял личности нескольких женщин и смог получить ясное 
представление о целях Кира и двигавших им силах. Многие его эпизоды были 
использованы в этой книге. Оказалось, что солдат Ксенофонт как репортер гораздо 
лучше историка Геродота, но и в наше время такое случается нередко.

В эпилоге Ксенофонт не отказывает себе в кратком редакционном размышлении о том,
 насколько ухудшилась жизнь персов, с которыми он сталкивался — примерно через 
шесть поколений после Кира, — по сравнению с нормами, существовавшими при 
первом Ахемениде. Эти строки проливают некоторый свет на строгость жизни при 
Кире. Однако стоит отметить, что Ксенофонт мог быть пристрастен.

"Прежде почитались лишь люди, рисковавшие жизнью, особенно ради царя. Но теперь 
какой-нибудь Митрадат или Ариобарзан.., награждается величайшими почестями, 
если доставит царю хоть какую-нибудь выгоду.

И о телах своих они не заботятся так, как раньше, когда им не положено было 
плевать и сморкаться. Тогда они укрепляли себя трудом до пота. Но теперь все 
это вышло из моды.

Кроме того, поначалу у них существовало правило принимать пищу один раз в день. 
Сейчас это правило сохраняется, но приступают они к еде рано, в завтрак, а 
заканчивают, когда решаются идти спать. Точно так же когда-то они 
воздерживались от еды и питья, находясь на марше, но теперь их переходы стали 
столь коротки, что никто уже не удивляется подобной умеренности.

В прежние времена они часто ходили на охоту, и преследование зверя позволяло 
упражняться и людям и коням. Однако с тех пор как Артаксекс <вероятно, 
Артаксеркс II Мнемон, 404 год до н.э. > и все его придворные стали падки до 
вина, старый обычай начал забываться.

До сих пор принято воспитывать мальчиков при дворе, но прекрасные наездники 
больше не появляются, поскольку негде теперь юноше показать свое мастерство. 
Раньше еще было соображение, что дети персов должны слушать, как судьи выносят 
решения, и учиться справедливости, но теперь все изменилось с точностью до 
наоборот. Детям достаточно посмотреть, у кого из спорящих толще кошелек, чтобы 
понять, кто выиграет дело. Раньше детям преподавали все о растениях, и они 
могли распознавать ядовитые травы, но теперь молодое поколение само 
интересуется ядами, чтобы применять их против других.

Во времена Кира персы старались ограничивать себя во всем, и только от мидян 
узнали о манере одеваться и некоторых других привлекательных сторонах жизни. 
Сегодня они лелеют индийскую изнеженность. Их больше не устраивают хорошие 
простыни и покрывала на ложе, они должны и под ножки своей кровати постелить 
толстый ковер. Зимой они носят одежду с длинными рукавами и перчатки. Им не 
довольно тени дерева или скалы, рядом с ними постоянно должны находиться слуги, 
создающие искусственную защиту от солнца.

Прежде нельзя было встретить ни одного перга, идущего пешком, ведь они должны 
были безупречно держаться на лошади. Нынче они кладут на коня еще больше 
покрывал, чем себе на ложе.

В минувшие дни владельцы поместий должны шли направлять своих слуг в армию, и 
несущие вдали от дома службу воины получали регулярное жалованье. Теперь 
персидские вельможи придумали новый вид кавалерии, чтобы вытягивать плату а 
прислугу, поваров, пекарей, банщиков и массажистов".

Свое сравнение Ксенофонт заканчивает резкой критикой морали современного ему 
персидского воинства. Он считает, что Кир тренировал бойцов для борьбы с врагом 
и соответственно их вознаграждал. «Нынешние генералы тешат себя надеждой, что 
нетренированные люди будут служить так же, как тренированные. Теперь ни один из 
них не выходит на битву без помощи эллинов… В наши дни персы менее религиозны, 
менее послушны долгу перед своими соплеменниками, менее справедливы к другим 
людям, менее отважны на войне. Если же кто сомневается в моих словах, пусть он 
сам изучит их поступки».




ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА


Хотя мир первого Ахеменида не так далек от нас, как Луна доктора Айлиффа, 
все-таки это пробел в истории. Эта книга, соответственно, не научный труд по 
истории и не исторический роман. Чтобы написать роман, нужно знать мизансцены. 
Автор может сочинить интересные ситуации для своих персонажей, но не сможет 
абсолютно правильно придумать одежду, которую они надевают по утрам, часы, по 
которым они определяют время, и привычные для них повседневные занятия, если 
только эти персонажи не жители Утопии или не гиперборейцы.

Эта книга представляет собой попытку в воображении вернуться в мир Кира, на 
двадцать пять веков назад. Она не придумана, а составлена из известных 
фрагментов и открытий, ключевых для природы этого народа. Кир изображен таким, 
каким мог быть сын мелкого царька Аншана. Легенда, конечно, очень быстро 
наделила его тайной рождения, сообщив, что его матерью на самом деле была 
Мандана, царственная дочь Астиага; что ребенка переправили к пастухам — избитая 
история древних рассказчиков, — чтобы те с ним покончили, но честные крестьяне 
сберегли ему жизнь, и впоследствии его происхождение благополучно было 
установлено. Геродот вводит в легенду фигуру Гарпага и добавляет еще один 
«бородатый» анекдот о полководце, которому, обманутому злым царем, невольно 
пришлось съесть мясо своего убитого сына. В таком смешении легенд может быть 
лишь очень незначительная правдивая основа.

Все основные персонажи этой книги существовали. Некоторые второстепенные 
персонажи, например Виштаспа, изображены на основании довольно устойчивых 
легенд. Несколько еще менее значимых имен, таких, как «Амитис» и «Абрадат», 
взяты у Ксенофонта, который мог о них слышать. Имена появляются в наиболее 
знакомых формах и могут иметь латинское, греческое или клинописное 
древнееврейско-арамейское происхождение. Однако близким к Киру иранцам и 
представителям других народов я пытался давать имена так, как они произносились 
в то время, без лингвистических окончаний — «Губару» вместо греческого варианта 
«Гобрий». Само слово «Персия», конечно, происходит от греческого названия для 
первоначального «Парса» или «Парсуаш». Так же и географические названия на 
родине Кира — например, Каспийское море называется Гирканским. Кир и его 
сторонники фактически исследовали очень много новых для себя территорий и 
придумывали для них описательные названия: Голубые горы, Горькие воды или 
Травяное море, как с незапамятных времен поступали и другие путешественники. 
Основным ориентирам, например Тигру и Евфрату, даны современные названия. 
Расстояния исчисляются в милях, но часто даются как было принято, во времени 
перехода на это расстояние, пешком или верхом. Новый год в Персии и Вавилоне 
празднуется, разумеется, в день весеннего равноденствия, примерно 20 марта. В 
Персии это до сих пор так.

Помните, что мы имеем дело с доисторической эпохой. Все подтвержденные 
исторические даты, связанные с Киром, включая знаменитый цилиндр, с описаниями 
могут поместиться на шести страницах, не более. На этих страницах можно 
довольно легко проследить за Киром, когда он приближается к Сардам или Вавилону,
 но, отъезжая восточнее Вавилона, он исчезает практически полностью. Кроме того,
 эти легенды за двадцать пять веков резко преобразились. Слова Ездры и Исайи 
дошли до нас со страниц Ветхого Завета, зороастрийские молитвы сохранились в 
более поздних Гатах; Геродот наблюдал Персидскую империю в период упадка 
примерно в то же время (как и Ктесий, Диодор, Сикулий и Плутарх после него). 
Страбон, однако, наряду со своими географическими сведениями дает много 
подробностей о более древних обычаях. В персидской эпопее о царях «Шахнаме» 
среди мифов о сотворении мира, подвигах Джамшида в конфликте между Ираном и 
Тураном Кир вообще отсутствует. По иронии судьбы наиболее полно открыли 
реального Кира археологи, обнаружившие так много следов эпохи Ахеменидов. 
Никогда не забуду тех часов, которые мы провели в дискуссии с покойным Эрнстом 
Херцфельдом, работая в Персеполе, и дней с Джорджем Камероном в горах Мидии.

Я также благодарен мудрым и терпимым замечаниям Джона Розенфилда об этом 
послесловии.

По случайности во время Второй мировой войны меня послали на территорию между 
современными Турцией и Афганистаном, составлявшую когда-то центр империи 
Ахеменидов. В ту пору археологические раскопки были доступны для любого 
исследователя, и они направили меня в музеи Багдада и Тегерана и их 
превосходные библиотеки, где я провел долгие счастливые часы в свободных 
исследованиях. В эти три года у меня возникло желание воссоздать жизнь Кира по 
разнообразным находкам археологов.

Но во времена Кира эти «источники» не могли быть сопоставлены и не могли 
содержать отличающуюся от других точку зрения на события. Когда Кир был царьком 
Аншана, арийские поэты воспевали реальные для них традиции; из мечты о спасении 
возникали зороастрийские гимны; Исайя выражал неугасающую надежду освободить 
свой томящийся в плену народ; все остальные малоизвестные народы жили и 
страдали или праздновали победы. Тогда не было ни Востока, ни Запада, а слова 
«Европа» и «Азия» еще не были придуманы. Предубеждение против всего, что 
восточнее Афин, не существовало до того дня, когда великому детективу Шерлоку 
Холмсу потребовалось напомнить читателям: «В Хафизе столько же смысла, сколько 
в Горации».