о названия отдельных племен, 
обитавших на территории японских островов, но о их сущности, их племенном 
облике, их первоначальном происхождении сказать что-либо окончательное — не в 
состоянии. Все сводится к более или менее удачным гипотезам, которые ждут 
своего дальнейшего обоснования и проверки. 
    С некоторой ясностью и определенностью могут быть установлены всего только 
нижеследующие немногие положения: 
* а) Первоначальное население Японии не было однородным, но по своему составу 
делилось на несколько отличных друг от друга этнических групп. Можно думать, 
что встречающиеся в древнейших источниках имена Цутигумо, Коробоккуру, Эбису, 
Кумасо, Хаято, Идзумо и Тэнсон являются названиями этих групп, причем вопрос об 
их частичной идентификации остается еще открытым. 
* б) Среди этих разнородных этнических групп необходимо искать наличность 
элементов, родственных, с одной стороны, расе малайской, с другой — монгольской.
 Наличность теплого течения Куросиво и вообще удобств морского сообщения с 
тихоокеанским островным миром делает легкой возможность проникновения в Японию 
с юга, географическая же близость Азии, в частности Корейского полуострова, 
облегчает проникновение на японские острова этнических элементов континента. 
* в) Основным ядром позднейшей исторической японской нации послужили два 
племени: Тэнсон и Идзумо, из которых первенствующую роль играло первое племя. 
Слияние их должно быть отнесено еще к доисторической эпохе. 
* г) Все прочие народности Японии либо были оттеснены на север, либо, 
ассимилировавшись, вошли в состав японской нации; либо же совершенно исчезли 
путем естественного вымирания. Вероятными остатками одного из них 
представляются современные Айну. 
* д) Современный японский народ является агрегатом различных этнических 
элементов, постоянно пополняемым новыми притоками со стороны Азии, главным 
образом, — Китая и Кореи. 
ОСНОВНЫЕ ГРАНИ ЯПОНСКОЙ ИСТОРИИ
    Второй проблемой, выяснение которой должно предварять историческое 
исследование в собственном смысле этого слова, является вопрос о гранях 
исторического существования Японии. С какого момента японский народ стал жить 
исторической жизнью, и до какого пункта во времени возможно историческое 
изучение этой жизни, если оно хочет оставаться научным? Этот кардинальный 
вопрос для истории всякого народа имеет не меньшее значение и для японцев. Тем 
более, что в связи с ним стоит вопрос и о том, к чему в Японии прилагать 
понятие «историчности» и что следует считать «доисторическим»? 
    Этот предварительный вопрос принципиального характера, с одной стороны, как 
будто бы, и легко разрешим, с другой же — почти неуста-новим в твердых, 
устойчивых рамках. Считается обычно, что наличность уже в достаточной степени 
развитой культуры обусловливает факт историчности народа — носителя ее. Народы, 
не знающие истории в собственном смысле этого слова, принадлежат или к 
первобытным, или же близки к ним. Необходима сравнительно высоко развитая 
культура и вещественные следы ее, могущие быть объектом исследования. 
    И тем не менее, этот критерий не в состоянии служить вполне надежным и 
единственным орудием для определения начальной грани истории какого-нибудь 
народа. Провести резкую отчетливую грань между исторической и доисторической 
фазой жизни народа почти совершенно немыслимо. Это невозможно и по 
принципиальным основаниям: развитие культуры представляет единый текучий 
процесс, каждый момент которого и обусловлен, и неразрывно связан с 
предшествующим, — так и по соображениям материала: многие виды надежных 
исторических памятников относятся часто ко временам уже довольно поздней 
истории, так что не только доисторический период, но и ранняя история нередко 
сливаются в одно общее неопределенное целое. 
    Так это случается почти по отношению к каждому древнему народу, так оно 
обстоит и в деле определения граней истории японской нации. Неопределенность 
критерия в виде сравнительно высоко развитой культуры обнаруживается даже в 
приложении к самому уже, казалось бы, достоверному и надежному признаку — 
письменности. Факт письменности у какого-нибудь народа уже сам по себе, даже 
независимо от возможности, благодаря этому, появления письменных исторических 
памятников, свидетельствует о том, что народ уже вышел из рамок «первобытного» 
существования. И все-таки он не может повести к исчерпывающему установлению 
исторических граней. Нам известно, что письменностью в Японии стали 
пользоваться во времена царя Одзин, т. е. по традиционному летоисчислению — во 
второй половине III в. по Р. X., однако это еще не означает, что письменность 
не существовала и раньше. Сношения с Кореей и материком вообще, существовавшие 
издавна и в так называемую «доисторическую» эпоху, должны были обусловить 
проникновение письменности гораздо раньше указываемого времени. Следовательно, 
историческое существование японского народа, поскольку оно доказывается 
наличием письменности, необходимо отодвинуть еще несколько назад. Затем, первые 
письменные памятники вроде историко-мифологических сводов Кодзики и Нихонсеки 
относятся к началу VIII в. по Р. X. и служат главными источниками для суждений 
о начальной японской истории. Однако, считать историчность Японии прочной 
только со времени появления их — по крайней мере неосторожно. Наличность в 
Кодзики и Нихонсеки элементов несомненно древнего происхождения — вроде 
введенных в их текст древнейших поэтических произведений, иногда почти 
первобытных песен, сохранившиеся в виде записей, помещенных в другом письменном 
историческом памятнике древней Японии — сборнике Энги-сики, относящемся к X в., 
древние молитвос-ловия культа Синто *), — возводят несомненную историчность 
японского народа к эпохе, гораздо более ранней, чем время появления Кодзики и 
Нихонсеки. Рамки историчности несомненно должны быть раздвинуты в сторону 
прошлого, и искать начало исто