ются эти памятники. Не нужно забывать, что оба эти сочинения 
написаны определенными авторами, из которых один — автор Нихонсёки был даже 
членом царствующего дома; это — не простая запись мифов, сказаний и 
исторических преданий, но и их обработка. И если эта обработка коснулась 
целиком всей внешней стороны, изменив язык, строй речи (Нихонсёки написана даже 
просто на китайском языке), имена (наименование царствующих лиц назад 
китаизированными именами, вроде Дзимму, Дзингу и пр. ), то тем более она 
сказалась в содержании, изменив его, где требовалось, по сравнению с устным 
преданием, а главное, придав последнему нужную окраску. В сущности говоря, в 
VIII в. произошло почти то же, что в XVIII в.: народившийся абсолютизм 
«императоров» — т. е. Сумэ-ра-но-микото, этих недавних племенных царьков, искал 
исторической опоры для нового строя и своей власти и, в поисках этой опоры, 
обратился к синтоизму, родной мифологии. В результате богословы и национальные 
ученые VIII в. обратились к устному синтоистическому преданию, соединили его с 
историческими повествованиями и создали свои своды, представлявшие, таким 
образом, не только мифологию и историю, но и своего рода философию 
исторического процесса. Сон-о-рон XVIII в. имел своим прообразом Сон-о-рон VIII 
века: и в том и другом случае одни и те же побудительные причины и 
политически-социальные основания, одни и те же старания, тот же материал и, 
естественно, те же результаты. И по существу Кодзики VIII столетия и знаменитый 
Код-зики-дэн *) — «Трактат о Кодзики» XVIII-го — явления совершенно одного и 
того же порядка. 
    Ввиду того, что антисёгунское движение, в конце концов, добилось своего, и 
государство Токугава пало, естественно, что идеология, возглавлявшая движение, 
стала пользоваться наибольшим авторитетом и сделалась господствующей, 
фактически и официально признаваемой юридически. Под ее знаком работали и 
Токугавские «национальные ученые», работают и современные профессора, 
излагающие с кафедры государственное право и историю Японии. Теперь в 
особенности, — так как уклон в свободомыслие может повлечь весьма нежелательные 
последствия для провинившегося. 
    И вот под соединенным воздействием: 1) традиционной идеологии, идущей с 
XVII — XVIII вв. и господствующей ныне политически; 2) философско-исторической 
концепции Кодзики и Нихонсеки; 3) работ ученых XVIII в., давших огромный и во 
многих областях исчерпывающий материал по филологии и истории, и 4) современной 
научной литературы, созданной под знаком этой идеологии, — и выросло воззрение 
европейских историков Японии, не понимавших, как японцы могли допустить 
логически несовместимые исторические явления, т, е. существование императора и 
рядом с ним сегуна, причем и того и другого — с функциями верховной власти. И 
от этого воздействия необходимо, прежде всего, освободиться тому европейскому 
исследователю, который хочет объективно оценить положение вещей и понять 
исторические соотношения. Это необходимо и для японцев, иначе научная история 
Японии построена быть не может. Чтобы понять ту политическую обстановку, 
которая началась с 1192 г. — победой воинского сословия в лице Минамото, 
следует взглянуть без всяких предубеждений на сущность так назыв. 
«императорской» власти в предшествующие эпохи. 
    Как уже было сказано выше, власть Сумэра-но-микото воздвигалась частью на 
мифологическом фундаменте, частью на основаниях патриархального строя. То, 
по-видимому, центральное положение, которое занял в общем мифологическом 
мировоззрении японского племени солнечный культ, придало особое значение 
исконным носителям этого культа — родовым старейшинам одного из наиболее 
исконных «японских» родов. В связи с этим почетным положением одного из 
«старших» в общей маccе чисто-японских родов, давшего к тому же всему племени 
ряд вождей при столкновениях с окружающими инородцами, эти старейшины получили 
характер «верховных старейшин» — «Сумэра-но-микото», по существу оставаясь все 
же только «первыми среди равных» в кругу остальных родовых вождей. 
    Смуты, сопровождавшие процесс рождения первого сословия, неожиданно 
возвысили авторитет этих верховных старейшин, под влиянием разных, — выше 
подробно описанных причин, — успевших стать уже настоящими государями во вновь 
народившемся государстве. «Верховные племенные старейшины» превратились в 
«царей». Однако это возвышение, будучи в значительной степени искусственным, 
создавшееся под действием китайской культуры и примера ее абсолютической 
государственности, — долго продолжаться не могло: вскоре же мы видим у власти 
истинных вождей нового сословия — Фудзивара, которые и правят страной. Если 
быть последовательным, то следовало бы говорить о династии Фудзивара. 
    И тут впервые появляется то обстоятельство, которое очень осложняет 
конъюнктуру и, повторяясь неизменно в течение всей прочей японской истории, 
путает, казалось бы, совершенно ясную картину: Фудзивара сохраняют царствующий 
дом и не занимают его место, совершенно уничтожив его представителей. То же 
делает Минамото Ёритомо, становясь во главе Японии и организуя свое новое 
правительство. Так поступают и прочие «узурпаторы» по официальной терминологии, 
и даже самый прочный из них — Токугава Иэясу, создавший наиболее совершенный 
для прошлой Японии «свой» государственный строй: представителя власти в Киото, 
так назыв. «императора» он оставил мирно «царствовать» в стенах его 
разваливающегося дворца. В чем здесь дело? 
    Прежде всего, конечно, в том, что ни один из «узурпаторов» не оставил бы 
эти полубезгласные фигуры на своих местах, если бы он не находил это нужным 
политически. Новым властителям Японии они были совершенно необходимы по двум 
основаниям, которые я считаю наиболее общими и вероятными: 1) Японии издавна 
свойственен один принцип, имеющий государственное значение и касающийся самого 
существа государственного механизма; принцип этот коренится в самой глубине 
национального мировоззрения и восходит к его мифологической концепции; причем 
последующее развитие его особенно не расшатало. Принцип этот дается в