ем настолько, что оно уже не имеет значения 
единого самодовлеющего фактора. Оно разбито на части, конкурирующие друг с 
другом и готовые в узких групповых интересах предать интересы всего сословия. 
Это расчленение с дезорганизацией высшего сословия шло в двух направлениях: 
прежде всего оно распалось на две основные группы: участвующих непосредственно 
в управлении государством и оттесненных более могучими домами. Диктатура 
Фудзивара вынудила целый ряд влиятельных домов отойти в тень и занять 
второстепенное и третьестепенное положение. Последующий период смут и интриг, 
вызвавший к жизни систему перманентного регентства, сильно обострил 
взаимоотношения этих групп, возбудив стремление у оттесненных фамилий занять 
первенствующее положение в связи с пошатнувшимся могуществом Фудзивара. В свою 
очередь фамилии, стоявшие у кормила правления, были раздираемы своими 
внутренними распрями на почве личных честолюбий. Поэтому высшее сословие 
выступает к этому периоду совершенно раздробленным и дезорганизованным; как 
совокупность целой массы враждующих группировок, к тому же еще и внутри себя 
раздираемых распрями, не могущих отстаивать интересы всего сословия в целом. 
    Второй элемент — воинствующие монахи, своеобразное явление, выросшее на 
японской почве в связи с насаждением буддизма, — стал играть большую роль уже 
гораздо ранее. Покровительство буддизму Нарс-ких монархов, вызвавшее к жизни 
целый ряд ставших потом знаменитыми храмов и монастырей, имело свое продолжение 
в течении всего Хэйана. Как царский род, так и влиятельные аристократические 
фамилии всячески способствовали процветанию буддизма. Ряд пожертвований, 
дарственных актов, освобождение от налогов и податей придает монастырям прочную 
экономическую базу, личное же пристрастие к буддийскому вероучению и быту, 
влекшее многих в ряды монахов, делало население этих монастырей очень 
многочисленным. В монастыри уходили по разным причинам: здесь были и искренно 
верующие, привлеченные светом буддийского учения, и неудачники, незнавшие, куда 
себя девать и проклинающие мир, где они не добились своих целей; и политики, 
полагающие, что из стен монастыря и под одеждой монахов легче и удобней 
обделывать свои политические комбинации; и эстетически утонченные натуры, 
ищущие среди прекрасной природы, окружающей монастыри, и среди художественной 
обстановки храмов и келий, в процессе самой изощренно-созерцательной жизни — 
услад и утех рафинированной души; и просто прожигатели жизни, находившие в 
стенах монастыря часто место, где можно без стеснительных светских помех 
предаваться на свободе пирушкам и удовольствиям. Кадры монахов пополнялись 
целой массой выходцев из высшего сословия, вплоть до многих членов царствующего 
дома — припомним только ряд принцев крови, отстраненных от престола или 
политически важного поста и искавших простора в своих упреках судьбе и утешения 
в стенах монастыря, или же этих экс-государей, регентов эпохи Инсэй. Поэтому и 
сам буддизм всей этой эпохи был определенно аристократическим и не охватывал 
еще широких кругов народных масс. 
    В виду этого становится совершенно понятым то, что эти монастыри с 
многочисленным населением не могли оставаться в стороне от политики. С одной 
стороны, они примыкали к общей политической борьбе, как плоть от плоти самого 
аристократического сословия, с другой же — они представляли собою и особую 
политическую группировку, не вполне совпадающую с сословием. Они были населены, 
так сказать, «изгоями», — людьми, вышедшими из сословия по какой-нибудь из 
вышеуказанных причин и имеющих уже теперь свои новые цели. Поэтому во всех 
распрях предыдущих периодов рассматриваемой эпохи монастыри выступают как 
особая сила, то союзная, то враждебная, но никогда не сливающаяся целиком с 
какой-нибудь внутренней сословной группировкой. И эти монастыри скоро стали 
солидною и воинскою силою. Вместе с господами в монастыри уходили их слуги и 
приверженцы. В монастыри, наконец, попадали и представители народных масс, в 
том числе — нового нарождающегося военного сословия. Все эти толпы монахов 
взяли скоро в свои руки оружие и стали играть доминирующую роль в междоусобиях. 
Их расположение заискивали наиболее могущественные фамилии, их силы не могли 
сломить самые могущественные государи. Экс-монарх Сиракава жаловался, что 
единственное, что ему не удается покорить своей воле, — это воды реки Камогава, 
игральные кости и монахов монастыря Хиэдзан. И действительно, эти огромные 
монастыри, расположенные у горы Хиэдзан, близ Киото, знаменитые и поныне, были 
наиболее внушительным элементом этой новой политической силы. 
    Третьим фактором, сыгравшим уже решающую роль в драме этого периода, было 
вновь народившееся военное сословие. 
    Военное сословие явилось вторым элементом, выделившимся из среды японской 
нации в процессе ее социального развития и дифференциации. И если аристократия 
по своему происхождению была теснейшим образом связана с родовым строем, 
являясь знатью прежде всего родовой, то из недр этого же строя появилось и 
новое сословие. 
    В эпоху Хэйан, по мере усиления могущества высшего сословия и концентрации 
всей власти и культуры в сравнительно узких пределах, страна и народ были в 
значительной степени предоставлены самим себе в смысле своего внутреннего 
развития. В народной массе — поскольку это не касалось сторон 
общественно-административной и политической — развивались те тенденции, которые 
привели к выделению среди них влиятельных родов, уже не по принадлежности к 
старейшинам, но по другим основаниям. Все это имело место в провинции, особенно 
в местностях, более отдаленных от столицы, куда глаз правительства проникал не 
с такой легкостью и быстротой. Поэтому уже с середины Хэйана, наряду с 
влиятельными фамилиями правящего сословия, мы находим повсюду в провинциях 
новые роды, начинающие пользоваться в пределах своей округи значительным, хотя 
и неофициальным влиянием. Система пожалования поместьями, широко 
практиковавшаяся в эпоху сословной монархии, сильно увеличила кадры этих 
провинциальных магнатов. Целый ряд аристократов