как будто не решающийся прямо это утверждать. 
Китайская гипотеза выставлена, главным образом, учеными китайской школы, в 
частности знаменитым синологом конца XVII и первой половины XVIII века — Хаяси 
Радзан. Она имеет в виду конкретно удел У в древнем Китае и пытается 
обосновываться на свидетельстве китайской историко-географической литературы, в 
частности на «Описании Вэй» (Вэй-чжи), где существует замечание, что японцы 
являются потомками выходцев из этого удела. Гипотеза эта выдвинута несколько 
историко-критическими соображениями, но продиктована, без сомнения, тем 
необычайным преклонением перед китайской литературой, философией и историей, 
каковым были проникнуты эти синологи. Какому-нибудь ничтожному и прямо 
сомнительному показанию китайских исторических сочинений верили больше, чем 
очевидному, но появившемуся на почве Японии, особенно в пределах мифологии. 
    Прежде всего следует признать, что в самую раннюю эпоху своего — 
сколько-нибудь исторического — существования, японцы, жившие в Хюга или Ямато, 
уже не помнили конкретно своей родины. Перешедший к ним термин Такамагахара в 
связи с общим мифологическим складом мышления означал, и не мог не означать 
только мифологическое понятие «небо», в основе своей, может быть, и бывшее 
вполне реальным, но в процессе естественно развивающейся мифологизации 
культурных и этнических моментов утратившее для народного сознания свое 
реальное содержание. Поэтому искать в древних мифологических сводах конкретных 
указаний на местности совершенно излишне, так как таковых там не может быть. 
    С другой стороны, ясно, что искать прародину на почве собственно Японии 
также неосновательно, так как, если бы японское племя действительно являлось 
аборигеном страны, у него была бы совершенно определенная связь с местом своего 
зарождения; связь, нашедшая бы себе отчетливое и конкретное отражение в 
мифологических сводах. К тому же, гораздо дольше держались бы и воспоминания о 
месте их первоначального поселения, и они не исчезли бы так быстро из памяти 
народа. 
    Существовала бы определенная территория, или пункт, окруженный 
мифологическим покровом, религиозным поклонением и почитаемый, как исконная 
родина. Вместо же этого, уже в Кодзики и Нихонсёки т. е. в древнейших 
мифологических памятниках — налицо, как еще подметил Мотоори, мифологически 
неопределенная трактовка Такамагахара, как «неба». Следует думать, что 
прародина японцев — явление очень далекое от исторических времен и, несомненно, 
чуждое собственно японской почве. 
    Поэтому гораздо правильнее будет при дальнейшем исследовании вопроса 
отвлечься от Такамагахара и связанных с нею предубеждений и презумпций и 
обратиться к помощи археологии и антропологии. Как в вопросе о происхождении и 
составе японского племени, последнее слово, по-видимому, будет сказано этими 
науками, — так и здесь: от них нужно ждать надежных указаний. 
    В связи с проблемой прародины японцев может быть затронут вопрос и о так 
наз. «Оясима-но-куни» — стране восьми больших островов. Название это идет из 
тех же двух мифологических источников и имеет в виду те «острова», которые были 
«сотворены» или рождены четою божеств-людей: Идзанаги и Идзанами. Можно думать, 
что в эпоху появления Кодзики и Нихонсёки это название так п понимали. Это 
предположение, однако, оспаривается Куроита, утверждающим, что первоначальное 
значение этого слова просто указывает на неопределенное множество областей («о» 
— признак и величины, и множества; «я» — в этом же смысле; «сима» — как в 
смысле остров, так и вообще: область, территория). Такое понимание в духе 
первобытного мышления, и только впоследствии оно сменилось другой этимологией, 
причем эта этимология служит лучшим свидетельством размеров географического 
кругозора древних японцев и диапазона их этнического и политического влияния. 
Название Оясима-но-куни — вначале общее обозначение всей территории Японии, 
совершенно неопределенной по размерам, впоследствии стало чем-то в роде 
официального наименования страны, причем не в сношениях с иностранцами, где 
существовал термин, обособляющий Японию от всех прочих соприкасавшихся 
государств, именно «Хи-но-мото-но-куни», т. е. страна, где восходит солнце *) — 
но исключительно во внутреннем обиходе. 
Б. Территория в конце истории
    Если следовать установленному выше в отношении конечного момента собственно 
истории, т. е. заканчивать исследование на 1868 г., то картина той территории, 
которую занимала Япония к моменту своего вхождения в общую мировую историю, 
представляется в следующем виде: 
    За время своего более чем полуторатысячелетнего достоверно исторического 
существования японский народ сумел лишь закрепить за собою не более, как те же 
основные части японского архипелага, на которые уже с давних пор простиралось 
его и этническое и политическое влияние. Японцы окончательно утвердились на 
всех главных островах, за исключением все же не вполне колонизованного 
Хоккайдо: лишь в новейшую эпоху правительство стало уделять большое внимание 
этой колонизации и окончательно соединило остров со всей прочей страной. К 
концу же феодальной империи Токугава этот Хоккайдо, тогда еще именуемый 
островом Эдзо, хотя и числился за японским государством, но фактически лишь в 
некоторых своих частях представлял собою приобщенную к общему целому, в смысле 
жизни и культуры, территорию. Под вопросом стояли Курильские острова, на 
которые претендовали русские; неясно было и положение Сахалина, который как 
будто и числился за Японией, но фактически находился в сфере влияния России. На 
юге — в таком же неопределенном положении находились острова Рюкю, бывшие 
безусловно в сфере влияния японского правительства, но юридически ему прочно 
непринадлежавшие. 
    Период новейшей истории Японии — эпоха Мэйдзи (1868—1912) резко изменила 
картину, внеся в нее ясность, с другой же стороны, раздвинув границы японской 
империи до небывалых доселе размеров. С 1871 г. началась прочная колонизац