вопроса, и этнографический, и антропологический; участвуют лингвисты и историки 
культуры — словом, картина достаточно пестрая и разнообразная, но обилием, 
богатством привлеченного материала — чрезвычайно ценная. Даже одно то, что мы 
имеем в упомянутых журналах, настолько велико, что обнять весь этот материал 
уже нелегко, но в то же время он настолько ценен и важен, что без его 
преодоления продвинуться хотя бы на шаг по пути исследования проблемы — 
невозможно. И с самого же начала необходимо подчеркнуть, что ни одна 
европейская работа по этому вопросу, поскольку она создана или имеет появиться 
без предварительной обработки всего этого материала, доступного при этом лишь 
лицам вполне владеющим японским языком в его наиболее сложной форме, — не 
только не может считаться исчерпывающей вопрос, но даже претендовать на 
серьезное научное значение. И более того: как утверждают сами японские 
авторитеты, и как оно действительно обстоит, даже в японской научной литературе 
до сего времени нет труда сколько-нибудь окончательно решающего хотя бы часть, 
деталь вопроса, не говоря уже о целом. Строго говоря, вся доныне произведенная 
и ныне проделываемая работа сводится всего лишь только к добыванию и 
привлечению новых материалов, которых, правда, открывается все больше и больше, 
но которых тем не менее все еще недостаточно, чтобы хоть в чем-нибудь сказать 
окончательное слово. И историки в особенности, оказываются в затруднительном 
положении; нуждаясь, может быть, более других в этом слове, они по роду своей 
науки принуждены стоять последними в числе исследователей: еще не наступило 
время обработки вопроса чистыми историками; дело пока еще находится в руках 
антропологов и этнографов, больше же всего в руках археологов и лингвистов. 
Сама постановка вопроса такова, что пролить свет на него может прежде всего и 
надежнее всего археолог, оперирующий с вещественными памятниками древности, а 
затем лингвист, обладающий неистощимым запасом неоцененного материала — языком, 
анализ которого может вскрыть многое из такого, что укажет не только на 
происхождение самого слова или звука, но и на их этнического творца. И если 
принять во внимание, что эти две науки — археология и лингвистика, в их научной 
постановке, в Японии особенно молоды, станет вполне понятным, что не только 
европейцы, но и японцы пока принуждены считать вопрос находящимся в стадии 
предварительной разработки. Историку ничего иного не остается, как только ждать 
результатов исследований археологов и лингвистов, а отчасти и антропологов. 
Быстрый прогресс японской науки служит, впрочем, достаточной гарантией того, 
что это ожидание не будет слишком длительным. 
    В дальнейшем будет дана попытка представить картину современного положения 
вопроса об этническом составе и происхождении японского народа на основании 
преимущественно того материала, который извлекается из исторических памятников. 
Несомненно, это один лишь путь к решению проблемы, и не самый при этом 
ближайший; помимо его существует путь археологии — путь раскопок и обработки 
находимого материала; путь лингвистики — исследование явлений языка и создание 
японского исторического языкознания; путь этнографический — изучение нравов, 
быта и верований, как самих японцев, так и в особенности в сравнении с теми 
инородческими племенами, которые частью до сих пор обитают на территории Японии,
 и из которых главными представителями являются Айну на острове Хоккайдо и 
жители островов Рю-кю; наконец, путь антропологический, как сопутствующий 
археологии и отчасти — в применении к современному живому материалу. Однако, 
важно установить, что может дать общему делу и история, тем более, что именно 
ее памятники этот вопрос очень часто подымают и во многом указывают на пути к 
его разрешению. 
    Историческим памятникам мы обязаны прежде всего двумя очень важными 
исходными положениями: мы твердо знаем, что в древнейшей Японии существовало не 
одно племя, но несколько, причем, по-видимому, различных в этническом 
отношении; затем нам известны наименования этих племен. С этих отправных 
пунктов уже можно начинать исследование, и во многих отношениях это будет 
методологически наиболее удобным для предварительной постановки вопроса. 
1. Цутигумо
    Первое племя, с которым сталкивают нас многочисленные исторические 
свидетельства, именуется ими словом «Цутигумо». Упоминания об этих Цутигумо 
встречаются во всех тех записях, которые или сами относятся к древнейшим 
временам, или же стараются передать эти последние. Прямые указания на них мы 
находим во-первых: в Кодзики и в Нихонсеки, этих двух древнейших 
историко-мифологических памятниках Японии; во-вторых — в ряде 
географически-этнографических описаний отдельных провинций, дошедших до нас под 
именем Фудоки, и также долженствующих быть признанными за древнейшие письменные 
источники. При этом упоминания о Цутигумо восходят к наиболее раннему периоду 
японской истории, не касаясь той эпохи, которая, согласно традиции Кодзики и 
Нихонсеки, или разыгрывается отчасти не на земле, но на небесной прародине 
японского народа, либо же ограничена действиями и поступками не людей, но 
божеств, — Цутигумо появляются в первых же главах, с которых начинается в этих 
памятниках повесть о «земной истории японского племени». Если придерживаться 
официальной хронологии, признающей началом исторического бытия Японии 660 г, до 
Р. X., год утверждения на престоле ее первого «земного» властителя — 
Дзимму-тэнно, упоминания о Цутигумо начинается с его же царствования и, 
повторяясь неоднократно в описаниях царствований последующих правителей *), 
доходит до самого четвертого века по Р. X. 
    Таким образом, существование племени, называемого этим именем, охватывает 
наиболее ранний период японской истории и, как бы ни относиться к официальной 
хронологии, несомненно то, что Цутигумо если и не были предшественниками 
древних японцев на их территории, то, во всяком случае, их первыми 
современниками. 
    После четвертого века упоминания об этом племени прекращаются: по-видимому,