ром у горы Унэби (ныне в уезде Такаити), к юго-востоку от которой, в 
местности, именуемой в древних хрониках Касивара, и была основана Дзимму его 
резиденция. Эта местность служила базой для утверждения пришельцев на новом 
острове и плацдармом для их последующих агрессивных мероприятий во все стороны 
японского архипелага. 
    Так представляется территориальная картина в плане традиционной истории. 
Если же перейти к тем моментам, которые выставляются новыми историками, как 
наиболее достоверные, то географические признаки господства собственно 
японского племени будут уже значительно изменившимися. 
    Подходя к эпохе, признаваемой в своей большей части уже фактически 
достоверной, хотя хронологически и неустойчивой, т. е. к концу правления Судзин 
— по Кодзики, или к 58 году регентства Дзингу, как это представляется по 
Нихонсёки, иначе говоря — к году, определяемому проф. Нака, как 258-й по Р. X., 
мы застаем уже довольно ясную картину этнического и политического влияния 
японского народа. В третьем веке в сферу влияния нарождающегося японского 
государства входили уже все главные острова японского архипелага, кроме 
северного острова Хоккайдо (прежний Эдзо), т. е. Кюсю, Сикоку и Хонсю, 
Разумеется, во многих местностях продолжали еще обитать прежние жители этих 
территорий, иногда не только еще не слившиеся с господствующей массой, но даже 
еще полунезависимые политически, таковыми были Эбису на о. Хонсю, бывшие почти 
совершенно недоступными японцам на севере этого острова, где они занимали, 
главным образом, территории позднейших провинций Дэва и Муцу. Полностью вне 
сферы влияния японцев был о. Хоккайдо, населенный этими же воинственными 
инородцами. На о. Кюсю в его части продолжали еще существовать Кумасо — племя, 
с которым японцам приходилось выдерживать упорную борьбу, если и не такую 
продолжительную, как с Эбису, то все же достаточно тяжелую. Впрочем, как раз к 
этому третьему или к последующему четвертому веку, по-видимому, и следует 
отнести их более или менее окончательное замирение, так как оно имело место при 
правительнице Дзингу, которая по Нихонсёки правила от имени своего сына — 
номинального правителя Одзин с 201 по 269 г. по Р. X., согласно же Кодзики с 
362 по 394. 
    Таким образом, уже в эту эпоху мы видим распространение могущества 
японского народа, разросшегося почти до размеров всей Японии, и только Хоккайдо 
и северные части Хонсю были еще почти или совсем независимыми. Период 
Инкё-Юряку, т. е. 412 по 480 г., считающийся уже гораздо более достоверным и 
фактически и хронологически, чем предыдущий — с 258 года, застает 
приблизительно ту же картину, которая не меняется существенно и к моменту 
начала точной исторической хронологии, т. е. 527 г. Те же Эдзо или Эбису на 
севере Хонсю и на о. Хоккайдо, все еще плохо покоренные или даже совсем не 
досягаемые, и Хаято на Кюсю, — племя, сменившее собою, как будто бы, прежних 
Кумасо. Окончательное покорение Эбису имело место только в начале XVIII в., в 
эпоху военно-феодальной империи Токугава; что же касается Хаято, — то отдельные 
вспышки восстания среди них продолжались до самой середины VIII столетия, когда 
они в 730 г. присоединились к поднявшемуся против центральной власти одному из 
знатных родовых старейшин Фудзивара Хироцугу. 
    Таким образом освещается этот вопрос первоначальной исторической территории 
японского народа, находящийся, как уже сказано выше, в органической связи с 
установлением первого исторического события и момента. Но тот же вопрос может 
быть поставлен и в смысле чисто этническом, сводясь к проблеме территориальной 
прародины японского племени. В этой своей постановке он имеет не столько 
историческое, сколько этнографическое и культурно-историческое значение, хотя — 
в случае, если научное исследование японской истории окажется в состоянии 
перейти рубеж Дзимму и войти в пределы «века богов», он может стать в высокой 
степени актуальным и для собственно истории, заняв место теперешнего о. Кюсю, с 
его равниной Цукуси, провинцией Хюга и горой Такатихо. 
    Проблема прародины японской расы может иметь две стороны: эта прародина 
может браться в широком смысле первоначальной культурно-географической зоны, в 
район которой входила и деятельность японского племени; с другой же стороны она 
может означать, ближайшим образом, ту основную территорию, откуда берет свое 
начало само японское племя. У нас есть материал для суждений или — по крайней 
мере — для постановки вопроса в отношении того и другого смысла понятий 
прародины, и в дальнейшем будут эти материалы приведены. Та ранняя 
культурно-географическая зона, в состав которой входила арена деятельности 
японского племени, обрисовывается с достаточной вероятностью на основании 
данных японской мифологии, преимущественно в тех же Кодзики и Нихонсёки. Эти 
данные указывают на ту прочную связь, которая существовала издревле между 
островами японского архипелага и корейским полуостровом. Связь эта была, судя 
по этим свидетельствам, не простым сношением двух соприкасающихся территорий, а 
гораздо более органического характера, основываясь на их каком-то близком 
родстве друг с другом. Проф. Хосино, исследуя этот вопрос, обнаруживает четыре 
ярких факта, трактованных, конечно, мифологически, но по своему содержанию и 
характеру выходящих из пределов чисто мифологического повествования. Эти факты 
следующие: 
1. рассказ Нихонсёки о путешествии, или вернее изгнании божества Сусано-о за 
его неистовый нрав и ряд проступков, направленных против его божественной 
сестры Аматэрасу, из Японии в Корею, где он сначала было поселился в местности, 
именуемой Сосимори, но откуда потом вновь возвратился в Японию, где и 
утвердился в провинции Идзумо; 
2. Переселение из Кореи в Японию божества Исотакэру, сына предыдущего, с ним 
вместе изгнанного в Корею, но там неужившегося, также вернувшегося в Японию и 
обосновавшегося в Цукуси, что рисует Нихонсёки; 
3. переселение из Кореи в Японию божест