аться метода органического 
связывания целого ряда глав Кодзики и Нихонсеки, начиная с Дзимму, с отделом 
«века богов». И при этом изучать этот объединенный комплекс с двух сторон, 
исходя из разных по содержанию предпосылок: смотреть и на ту и на другую часть 
только как на мифологию, стараясь вскрыть сущность мифологических элементов 
«века богов» и их дальнейшее действие в повествовании о Дзимму и его преемниках,
 т. е. включая методологически и эту последнюю эпоху в мифологию; или же 
наоборот: идти по пути историческому, восходя постепенно от Дзимму и его 
наследников к повествованиям о богах и оценивая эти последние с исторической 
точки зрения, т. е. включить с методологической точки зрения в зону истории и 
«век богов». Оба памятника и могут быть, и должны быть исследованы по двум этим 
линиям, и следует думать, что японской науке не придется слишком долго ждать 
авторитетных разъяснений и в той, и в другой области. 
    Однако, совершенно необходим и теоретически, и в большом применении в 
настоящее время и фактически еще один прием установки первого исторического 
факта в Японии: это — привлечение исторических свидетельств из литературы 
соседних стран. В этом отношении японские историки поставлены в условия 
полнейшей возможности работы рядом в Китае, — стране, с которой Япония так 
тесно связана и исторически, и культурно, с давних пор существовала и энергично 
развивалась историография — и официального характера, в виде известных динас 
-тийных историй, фиксирующих жизнь, установления и всю картину культуры каждой 
из многочисленных династий, правивших в Китае, и характера работ частных 
историков, вроде хотя бы знаменитого труда Сыма Цяня — «Исторические записки» 
(Ши-цзи); с другой стороны и Корея — верная ученица Китая, и его усердная 
подражательница во всем, неустанно культивировала такую историографию и у себя, 
и хотя очень древних исторических работ Кореи, т. е. как раз наиболее важных 
для нас, в виду особой близости древней Кореи к древнейшей Японии, — и не 
осталось, все же и то, что у нас имеется, достаточно важно и серьезно, если 
только, конечно, и здесь вооружиться критическим оружием. Этот путь, — 
сопоставления, проверки и взаимных дополнений — с одной стороны, данных 
японской древней историографии, с другой — всех упомянутых памятников Китая и 
Кореи, теперь уже совершенно необходим и неизбежен, и очень симптоматично и 
отрадно появление на кафедрах общей истории Дальнего Востока в японских 
Университетах вполне авторитетных в этой области исследователей. И вполне прав 
один из крупных современных историков проф. Куроита, указывая, что в данный 
момент японскую историю вполне безопасно, с точки зрения проверенной 
историчности, начинать не с Дзимму, как это делается обычно, но с эпохи первых 
определенно исторических сношений с Кореей, каковые нашли себе отражение и в 
японской историографии, и в корейской, т. е., значительно позже. Разумеется, 
эта позиция пока временная, и дальнейшее изучение исторических памятников, 
последующие результаты археологических, этнографических и лингвистических 
изысканий должны постепенно отодвигать этот начальный пункт все дальше и дальше 
в глубь веков. Пока же мы должны начинать историю с тех сношений с Кореей, 
которые зафиксированы историографией обеих стран. 
    Но к какому же времени следует эти сношения отнести? И к какому моменту 
следует приурочить деятельность Дзимму, если следовать обыч-ной традиции? Этот 
вопрос все время напрашивался сам собою, и в дальнейшем его необходимо осветить.
 
    Выше было замечено, что начало японской истории определяется двумя 
координатами: событием, которое следует считать безусловно историческим, и 
моментом, к которому оно приурочивается. По первому вопросу ответ только что 
дан, что же касается второго, то здесь мы опять сталкиваемся со значительными 
затруднениями. Если даже соглаеться с гипотезой Дзимму, то сказать, когда он 
царствовал — очень трудно, если опять-таки не следовать традиции, действующей и 
в этой области. Уже легче, но все же не так просто, — приурочить к 
определенному хронологическому моменту и факт первых исторических сношений с 
Кореей. Все это требует большой предварительной работы над установлением 
японской исторической хронологии вообще. 
    Как почти всегда бывает в начале исторической жизни всякого народа, и 
древняя Япония не знала искусства точно вычислять время. Первоначальные 
наблюдения сводились исключительно к установлению факта периодической смены 
времен года и лунных фаз. Настоящая календарная наука появляется как и 
большинство культурных институтов из Азии: согласно показанию Нихонсеки первый 
календарь заносится в Японию из Пякчэ, государства, существовавшего в Корее, 
лишь только через двадцать восемь поколений после Дзимму, в 14 г. правления 
29-го царя Ким-мэй, т. е. в 553 г., причем уже на следующий год в Японии 
появляется и специалист по этому делу — корейский ученый, «доктор календарной 
науки» (Рэки-хакасэ). Однако, только в 12 г. царствования 33-го правителя 
Японии — царицы Суйко, т. е. в 604 г. по Р. X., этот корейский календарь был 
принят официально и стала возможной хронологическая фиксация событий. 
    Вслед за введением календаря при Суйко оказалось возможным и 
ретроспективное установление хронологических дат, т. е. приурочение и ранее 
царствовавших правителей к определенному хронологическому моменту. Такое 
исчисление было произведено на основании целого ряда свидетельств древней 
исторической литературы и прежде всего — Код-зики и Нихонсёки, так что, в конце 
концов, составилась как бы точная хронология всех событий жизни Японии, 
восходящая к самому Дзимму. Эта хронология вплотную слилась с описанной выше 
традицией и составляет с нею одно неразрывное целое. Согласно этому исчислению 
японская история знает и точную дату своего начала. Из всей деятельности Дзимму 
взят один момент, с одной стороны — наиболее поддающийся такому 
хронологическому определению, с другой же — имеющий и большое принципиальное 
значение: — это устроение им своей постоянной резиденцией Касивара