лся к филистимлянам.
 Весьма вероятно, что он сохранял спокойствие, в то время как филистимляне 
сражались против северных племен, поскольку иначе он вступил бы в конфликт с 
потерпевшими поражение филистимлянами, которых он не смог поддержать. Или, 
наоборот, противопоставил бы себя северным племенам: если бы они потерпели 
поражение, то никогда бы не простили ему равнодушия к их судьбе. Здесь снова 
идет речь скорее о постепенном завоевании севера, чем о собственной концепции 
государственности. Сама по себе она дала мощный импульс идее лояльности вообще, 
доказала необходимость сохранения мира с соседями, и прежде всего с 
филистимлянами. Все сказанное отчетливо отражено в необычной фразе, которая 
использовалась, чтобы описать рост духовного влияния Давида в Северном царстве: 
«Давид все более и более усиливался, а дом Саулов более и более ослабевал» (2 
Цар., 3: 1).
 Из-за проводимой Давидом политики хананеи были мирно поглощены Израилем, 
процесс слияния двух народов полностью завершился ко времени правления Соломона.
 Саул оказался бескомпромиссным воином, руководствовавшимся благородными 
национальными идеями, но всегда настаивал на своем, не останавливаясь перед 
применением грубой силы. Давид был гораздо прозорливее, мог предвидеть будущее, 
он не только был готов выслушать чужое мнение, но привлекал людей и широтой 
своих взглядов.
 Во времена Саула союз Давида с филистимлянами не означал предательства, а был 
продиктован заботой о будущем. Никогда большие войны не затевались только из-за 
жажды наживы, но исключительно для того, чтобы защититься от нападавшей 
израильской нации. Единственная начатая Давидом захватническая война была 
направлена против Иерусалима, который в то время был в центре израильской 
территории. Но к населению Давид относился с особой терпимостью, даже после 
того, Как разместил здесь свою резиденцию.
 Политические концепции Давида вытекали из его религиозно-национальных взглядов.
 Во-первых, именно единая вера стала тем стержнем, который позволил народу 
выстоять и не восстановить против себя другие нации. Напротив, мирное 
сосуществование иудейского государства и чужеземцев-соседей способствовало 
укреплению страны и способствовало развитию монотеистической веры.
 Во-вторых, тот факт, что после столетий самостоятельного развития оказалось 
возможным объединить людей в единую религиозно-национальную общность, 
предполагает предварительное создание союза племен с общей историей, общими 
воспоминаниями и общими интересами. Те, кто сомневается в существовании 
подобного более раннего сообщества и видит в рассечении Израиля просто 
нецивилизованное размежевание людей, вынуждены будут задуматься, почему 
отдельные образования не были поглощены соседними племенами и государствами.
 Но если у каждого из племен было собственное духовное наследие, позволившее 
сохранять себя как отдельный организм, то что же стало базой для объединения с 
другими племенами? Прежде всего на основе общего языка они смогли с течением 
времени стать единой общностью.
 Мы не можем согласиться с выводами Э. Мейера, считавшего, что лишь несколько 
племен были связаны своим совместным пребыванием в египетском плену и 
последующим исходом, в то время как другие, в основном обитавшие на западе 
Иордана, давным-давно поселились в Ханаане. Ведь только при наличии общей 
религии возможно было создание общего государства.
 Именно поэтому прав М. Норт, считавший, что существование двенадцати колен 
сделало возможным образование в Ханаане межплеменного союза, объединенного 
культом единого Бога, распространяемым в основном племенами Ефрема, Манассии и 
Вениамина, к которым позже присоединились и другие.
 Такие союзы из нескольких племен называли амфиктионами. Существование 
подобного религиозного союза практически позволяет объяснить происхождение 
объединенного государства, которое должно было основываться, как заметил Норт, 
на общей для всех племен религии.
 Правда, следует учесть, что нам почти ничего не известно ни о последующей 
судьбе древних амфиктионов, ни о существовании подобного союза среди известных 
нам израильских племен. Неизвестно также, выступало ли какое-либо племя 
своеобразным главой, распространяя свои убеждения среди других племен. И все же 
если причины этого будут установлены, остается нерешенной главная проблема, над 
которой бьются уже много тысячелетий: что давало  основной импульс созданию 
амфиктионов.
 Историческая наука знает огромное количество примеров, когда в течение 
столетий племена жили рядом, не пытаясь найти пути к единению. С другой стороны,
 те, которые все-таки позже объединились, возможно, в течение длительного 
времени подсознательно чувствовали нечто общее. Именно это, вероятно, и помогло 
выстоять против хананейских народов, находившихся далеко не на низшей ступени 
развития. Сегодня существуют списки таких амфиктионов, однако более или менее 
известным и мало-мальски изученным является Анлейско-дельфийский. Однако он 
возник в VI веке до н. э., но историки знают и о более ранних межплеменных 
объединениях и совершенно твердо считают, что основа таких союзов носит 
отчетливый религиозно-культовый характер.
 Загадку может прояснить исследование происхождения и развития наций в целом. 
Для того чтобы группа племен смогла объединиться в нацию, необходимо наличие 
двух факторов – центростремительного и центробежного, причем с преобладанием 
первого. Центробежный фактор связан с объективной реальностью – отличиями одной 
группы людей от другой, среди них, кроме прочих, географические, языковые и 
политические различия. Второй фактор – общие воспоминания, похожие 
представления о мире и традиции, которые определяют единство устремлений и волю 
всех членов д