ерой взял крест по мотивам религиозного свойства, считая поход на Восток 
"духовной войной". Куда более проницательный Алексей Комнин судил о намерениях 
норманнского предводителя вернее, нежели его западные панегиристы: во время 
переговоров о вассальной присяге он, по признанию того же хрониста, обещал 
предоставить Боэмунду территорию вблизи Антиохии "в 15 дней ходу длины и 8 дней 
- ширины". Подобное обещание в какой-то мере устраивало норманнского главаря, 
который, как пишет Раймунд Ажильский, "по честолюбию жаждал стать князем града 
Антиохии", хотя претендовал и на большее. Боэмунд добивался титула "великого 
доместика Востока", т.е. фактически командующего всеми военными силами Византии 
в Азии, но получил отказ. 
      Так или иначе, сделка была заключена. Впрочем, никакого значения своей 
присяге норманнский искатель добычи не придавал, хотя и рассыпался в дружеских 
уверениях ("я пришел к тебе как друг твоей царственности"). Да и Алексей I, 
раздавая обещания и одаряя Боэмунда драгоценностями, сохранял бдительную 
подозрительность по отношению к новому вассалу, не собираясь это показали 
дальнейшие события - всерьез принимать во внимание обязательства, вытекавшие 
для него самого из положения сюзерена. 
      В конце апреля войско князя Тарентского также было переправлено в Малую 
Азию. 
      В это время близ Редесто появилось внушительное ополчение Раймунда 
Тулузского. К Константинополю стали подтягиваться и другие рыцарские отряды. 
Под стенами столицы сосредоточились весьма крупные силы вооруженных паломников. 
Город переживал тревожные дни. Алексей I, правда, предусмотрительно позаботился 
о том, чтобы "спасители Гроба Господня" не наводнили столицу. Им разрешено было 
входить туда только небольшими группками. Но и такие меры предосторожности были 
малодейственными. На улицах нередко завязывались столкновения между греками и 
крестоносцами. Византийской аристократии рыцари казались дикарями, и своим 
поведением пришельцы словно старались поддержать эту репутацию: держались грубо,
 вызывающе, заносчиво. Так, во время приема в императорском дворце один из 
титулованных западных мужланов уселся на трон василевса. Пригороды 
Константинополя крестоносцы грабили, у греков отбирали продовольствие. 
      Того, что предоставили власти, оказалось мало для прокормления 
прожорливой оравы воинов христовых, не склонных предаваться лишь 
коленопреклоненным молитвам в церквах, но зарившихся на все богатства огромного 
города. Он произвел на них сильное впечатление: не случайно капеллан Фульхерий 
Шартрский, участвовавший в походе и побывавший в Константинополе, оставил его 
насыщенное реалистичными деталями описание. И этот же благочестивый пастырь не 
устает восхищенно перечислять дары, полученные рыцарями от византийского 
самодержца, который выдал им "вволю из своих сокровищниц - и шелковых одеяний, 
и коней, и денег". 
      Льстя одним, задабривая посулами и одаривая других, умело скрывая 
собственные страхи и опасения, Алексей I твердо вел свою линию: добивался от 
главарей христова воинства клятвы в том, что все города и земли, которые им 
удастся отвоевать у сельджуков, будут возвращены Византии. Многие не сразу 
соглашались пойти навстречу этому требованию. Граф Раймунд Тулузский наотрез 
отказался от вассальной присяги, заявив, что взял крест не для того, чтобы 
самому стать господином, и не для того, чтобы сражаться за кого-либо иного, 
кроме одного Бога: только ради него-де он оставил свои земли и богатства. 
Боэмунду Тарентскому пришлось уговаривать строптивого провансальца, не 
обладавшего присущей норманну гибкостью. Предпринимая попытку уговорить 
Раймунда IV, сразу же разглядевшего в нем соперника (ведь граф Тулузский 
стремился стать верховным командиром всего крестоносного воинства), сам Боэмунд 
рассчитывал войти в большее доверие к императору. Однако уговоры не помогли. 
      Тогда Алексей I попробовал проучить Раймунда силой, употребив тот же 
прием, который принес желанные плоды при переговорах с Готфридом Бульонским. 
Куда там! Граф Тулузский - а он, по выражению одного историка, был благочестив, 
как монах, и жаден, как норманн, - опасался, что присяга императору лишит его 
земель, приобретение которых являлось его заветной целью. 
      В конце концов 26 апреля 1097 г. Раймунд IV согласился лишь на 
расплывчатое обязательство: не причинять ущерба императору, его жизни и чести. 
Это было некое подобие вассальной присяги, но не более. Тем не менее Алексея I 
удовлетворила и такая эрзац-клятва. Вскоре василевс и граф Тулузский тесно 
сблизились между собой: почвой для такого сближения послужила общая 
враждебность к Боэмунду Тарентскому. 
      На первых порах проявил неуступчивость и Танкред, племянник Боэмунда. 
Чтобы избежать вассальной присяги, он, переодевшись, с группой рыцарей ночью 
уехал из Константинополя и поторопился переправиться через пролив. По рассказу 
Рауля Каэнского, этот рыцарь-авантюрист крайне сожалел о принесении Боэмундом 
оммажа византийскому императору: ведь князь "отправился, чтобы царствовать, а 
нашел иго. Он шел, чтобы возвыситься, а содействовал возвышению другого, сам же 
унизился". Он, Танкред, того мнения, что бывшие греческие владения па Востоке, 
ныне находящиеся под властью сельджуков, должны перейти к крестоносцам. Коль 
скоро греки утратили эти владения, отдав их сельджукам, то с утверждением там 
христианской веры незачем возвращать эти земли столь слабым покровителям. 
"Защиту их могут обеспечить только франки; вернуть города и крепости грекам - 
это все равно что вернуть их туркам" - такова была точка зрения Танкреда. 
      В конце концов дипломатические ухищрения византийцев взяли верх над 
строптивостью и алчностью крестоносных предводителей. Почти все они стали 
вассалами Алексея I. Тут, конечно сыграли свою роль и уловки опытного дипломата 
- василевса. Этьен Блуаский, в неподдельном восторге от его щедрости и 
обходительности, писал своей жене Адели о пр